Так все шло до Зимнего солнцеворота. В нашей стране это - большой
праздник. На следующий день после него Царь, возвращаясь во дворец с пирушки
у одного старейшины, поскользнулся на парадном крыльце. День был холодный, и
ступеньки, которые мыли даже зимой, обледенели. Падая, он подвернул правую
ногу и ударился об острую кромку ступени; когда слуги бросились к нему на
помощь, он зарычал от боли и чуть было не укусил протянутую ему руку. Но в
следующий миг он уже проклинал слуг за нерасторопность. Когда я подоспела к
месту происшествия, я кивком приказала слугам поднять отца и отнести его в
постель, что бы он ни говорил и ни вытворял. Это было сделано, хотя и не без
труда, после чего пришел цирюльник и определил перелом бедра; впрочем, мы
сразу так и подумали. "Мне это не вправить, госпожа, - шепнул цирюльник, -
даже если он меня подпустит". Мы послали гонца в Дом Унгит за Вторым Жрецом,
который слыл способным костоправом. Пока его ждали, Царь успел влить в себя
такое количество крепкого вина, от которого обычный человек тут же умер бы.
Когда прибыл Второй Жрец и принялся за сломанную ногу, Царь начал рычать и
биться, как дикий зверь, и попытался выхватить кинжал. Тогда я кивнула
Бардии, и шесть стражников навалились на Царя, чтобы тот не бился. В
перерывах между стонами и звериным рычанием Царь выкрикивал, показывая на
меня глазами:
- Уберите отсюда эту! Эту, с платком! Она хочет меня замучить. Я знаю
ее, знаю.
Той ночью он не спал и на следующую ночь тоже. Кроме боли в ноге, ему
не давал заснуть жуткий, разрывающий грудь кашель. Кроме того, Батта, пока
мы не видели, щедро подносила ему вино. Сама я старалась держаться подальше
от царской опочивальни, потому что мне было противно смотреть на пьяного
старика, который все время твердил, что знает, кто я такая, хоть я и
занавесила лицо платком.
-- Хозяин, - уверял его Лис, - это твоя дочь, царевна Оруаль.
-- Э-э, это она так говорит, - бормотал Царь, - а я-то лучше знаю! Это
она поночам прижигает мне ногу каленым железом! Я знаю, кто она такая... Эй!
Стража!Бардия! Уведите ее отсюда!
На третью ночь я, Бардия, Лис и Второй Жрец стояли под дверьми
опочивальни и переговаривались шепотом. Имя Второго Жреца было Арном; это
был черноволосый молодой человек моего возраста, безбородый, как евнух, но
евнухом он не был (хотя в Доме Унгит евнухи и были, до жреческого служения
допускались только полноценные мужчины).
- Похоже, - сказал Арном, - что Царь умрет.
Вот оно, подумалось мне. В Гломе будет новая власть, и я отправлюсь в
изгнание, чтобы разделить с Психеей ее участь.
- И я того же мнения, - откликнулся Лис. - И ждать этого недолго.
Впереди- немалые заботы.
- Большие, чем ты полагаешь, Лисиас, - сказал Арном (я в первый раз
услышала, чтобы Лиса назвали его подлинным именем). - В Доме Унгит тоже есть
умирающий.
- Что это значит, Арном? - спросил Бардия.
- Жрец при смерти. Если я что-то смыслю в искусстве врачевания, он
протянетне более пяти дней.
- Ты будешь вместо него? - спросил Бардия. Арном утвердительно кивнул.
- Если на то будет воля Царя, - прибавил Лис.Таков был обычай Глома.
-- В такое время необходимо, - сказал Бардия, - чтобы Дом Царя и Дом
Унгит ладили между собой. Иначе найдутся люди, которые захотят погреть на
этом руки.
-- Да, - согласился Арном. - Никто не решится выступить против обоих
домов сразу.
-- Нам повезло, - сказал Бардия, - что Царица и Унгит ладят друг с
другом.
-- Царица? - спросил Арном.
-- Царица, - в один голос сказали Бардия и Лис.
-- Ах, если бы царевна была замужем, - вздохнул Арном, отвесив мне
любезный поклон. - Ведь женщина не может вести в бой войско Глома.
- Наша Царица может, - сказал Бардия и так угрожающе выдвинул
впереднижнюю челюсть, словно он сам был этим войском. Я почувствовала на
себе пристальный взгляд Арнома и поняла, что в моем платке куда больше
пользы, чем в самой дивной красоте.
- Между Домом Царя и Домом Унгит доброе согласие во всем, кроме
Полян.Если бы не болезнь Жреца и несчастье с Царем, мы бы вернулись к
разговору о Полянах.
Я знала, о чем шла речь. Поляны были спорным угодьем, из-за которого
возникали раздоры между храмом и дворцом с тех пор, как я помню себя. Я
всегда держалась того мнения, что Поляны должны принадлежать Унгит (вовсе,
как ты понимаешь, читатель, не из любви к богине), поскольку эти владения
облегчили бы храму расходы на жертвенных животных. Кроме того, мне казалось,
что жрецы, разбогатев, будут меньше брать с простых людей за совершение
обрядов.
- Царь еще жив, - заговорила я, и присутствующие вздрогнули, услышав
мойголос. - Но поскольку он тяжко болен, от его имени буду говорить я. Он
желаетпередать Поляны Унгит на вечные времена и скрепить договор в камне, но
при одном условии.
Бардия и Лис изумленно посмотрели на меня, но Арном живо спросил:
-- При каком условии, госпожа?
-- При условии, что стражи Унгит отныне перейдут в подчинение главы
дворцовой стражи, которого назначит Царь или его наследник.
- А платить им содержание будет тоже Царь... или его наследник? - с
быстротой молнии отозвался Арном.
Об этом я не подумала, но посчитала, что скорый ответ в этом случае
лучше мудрого, и сказала:
- В соответствии с часами службы в Доме Унгит и во дворце.
-- Ты предлагаешь - то есть Царь предлагает - тяжелую сделку, - сказал
жрец.Но я знала, что деваться ему некуда, потому что хорошая земля важнее
для храма,чем воины. И Арном прекрасно понимал, что без поддержки дворца его
не утвердятВерховным Жрецом. Тут Царь застонал и заметался в постели, и
Арном поспешил кнему.
-- Отлично, доченька! - прошептал Лис.
- Да здравствует Царица! - отозвался Бардия, и они последовали за
Арномом.Я вышла в большую залу; она была пуста, в очаге едва теплился огонь.
Это было
одно из тех странных мгновений, которыми так полна моя жизнь. Я стала
Царицей, но на душе у меня было все так же горько. Может быть, эта перемена
в моей жизни если и не скует темные воды в глубинах моего сердца, то хотя бы
укрепит ту плотину, которую я выстроила, чтобы удержать их? Затем меня
посетила совсем иная мысль - я впервые подумала о том, что мой отец скоро
умрет. У меня закружилась голова. Мир словно распахнулся передо мной, и я
увидела огромное синее небо, более не омраченное этой назойливой тучей.
Свобода! Я глубоко и сладко - как никогда в жизни - вздохнула. От этого чуть
было не прошла даже душевная горечь.
Но она не прошла. Было поздно, и почти все в доме спали. Мне
показалось, что вдалеке кто-то плачет. Плакала женщина, и я поневоле
прислушалась. Плач, судя по всему, доносился снаружи. В то же мгновение
мысли о троне, о моем отце, об интригах храма покинули меня. В безумной
надежде я кинулась в другой конец залы и отворила маленькую дверцу, которая
вела в проход между молочным двором и казармами. Луна сияла ярко, но было
ветрено, вопреки моим ожиданиям. Плача сперва не было слышно, но вскоре он
раздался вновь.
- Психея! - позвала я. - Психея! Истра! - и побежала на звук, но
уверенностьуже оставила меня. Я припомнила, что подобный звук иногда издает
(даже при легком ветерке) колодезная цепь. Неужели это всего лишь она?
Я остановилась и прислушалась. Плача не было слышно, но казалось, что
кто-то крадется в темноте. Затем я ясно увидела человека в плаще, который
метнулся через освещенный луною двор и скрылся в кустах. Я устремилась за
ним во всю прыть. Пошарив рукой в густом кустарнике, я наткнулась на другую
руку.
- Спокойно, милочка! - прошептал кто-то. - Отведи меня во дворец.Голос
показался мне совершенно незнакомым.
Глава семнадцатая
- Кто здесь? - воскликнула я, отдернув руку так быстро, словно
дотронулась до змеи. - Выйди и покажись!
Первой моей мыслью было, что у Редивали стараниями Батты, которая
перепутала обязанности надсмотрщицы с обязанностями сводни, есть любовник.
Из кустов выбрался высокий, статный мужчина.
- Я - скромный проситель, - сказал он таким бодрым голосом, каким
просители и не говорят никогда. - Нет такой хорошенькой девчонки, которую я
не просил бы о поцелуе, - закончил незнакомец свою мысль.
И тут же попытался привлечь меня к себе, но я была настороже. Увидев
блеснувшее в лунном свете острие кинжала, пришелец рассмеялся.
-- Зоркие же у тебя глаза, если ты рассмотрел мою красоту, - сказала я,
поворачиваясь так, чтобы он отчетливо увидел, что мое лицо закрыто платком.
-- Скорее чуткие уши, сестричка, - ответил гость. - Девушка с таким
голосомне может быть уродиной.
Приключение было для меня настолько внове, что у меня появилось
дурацкое желание растянуть его. Это была странная ночь. Но я решила не
терять головы.
-- Кто ты? - повторила я свой вопрос. - Говори, или я позову стражу!
-- Да не вор я, милашка, - так же весело ответил незнакомец, - хотя и
кралсяпо-воровски, ибо опасался встретить в саду кого-нибудь из моих
любезных родичей.Я спешу с прошением к Царю. Отведи меня к нему, - и с этими
словами он позвенелмонетами в кулаке.
-- Если не случится чуда и Царь не оправится от недуга, - сказала я, -
то тысейчас беседуешь с Царицей.
Он тихо присвистнул и рассмеялся.
- Если ты и верно Царица, то я и верно дурак! Прими мое прошение,
госпожа.Я прошу о покровительстве и убежище на несколько дней. Я - Труния
Фарсийский.
Эта новость застала меня врасплох. Я уже писала, что царевич поднял
мятеж против своего брата Эргана и старого царя, их отца.
- Значит, поражение? - спросила я.
- Я попал в засаду. Царские конники кинулись за мной, - сказал Труния.
- Я уходил от погони, сбился с пути и попал в Глом. К тому же конь мой
охромел в трех милях отсюда, и его пришлось бросить. Увы, брат мой обложил
заставами все пограничье! К полудню мои преследователи будут у твоих ворот.
Если ты спрячешь меня от них на день-другой, то потом я тайно отправлюсь в
Эссур и достигну кружным путем моих главных сил в Фарсе; тогда весь мир
увидит, кто из нас сильнее в честном бою!
- Хорошо говоришь, князь, - сказала я сдержанно. - Но, оказав тебе
покровительство, по закону и по обычаю мы должны будем защищать тебя силой
оружия.Я хотя и недолго на троне, но слишком хорошо знаю, чем может
кончиться для насвойна с Фарсой.
- Ночи сейчас холодные. Трудно путнику под открытым небом, -
сказалТруния.
-- Мы рады тебе как гостю, но не можем предоставить тебе убежище. Это
обойдется нам слишком дорого. Порог моего дворца ты переступишь только
пленником.
-- Пленником? - воскликнул он. - Тогда до скорого, Царица!
И с этими словами он метнулся в кусты с прытью, неожиданной для
усталого человека (а что он действительно устал, было слышно даже по его
голосу). Я не попыталась остановить его, зная, что старый жернов сделает это
за меня. Труния растянулся на земле, попытался снова вскочить на ноги, но
взвыл от боли, выругался и затих.
-- Вывих, если не перелом, - простонал он. - Будь проклят тот бог,
которыйделал ноги человеку! Ну что же, Царица, зови своих стражников.
Пленник так пленник, лишь бы не попасть в лапы к палачу моего брата.
-- Если представится хоть малейшая возможность, мы спасем твою жизнь.
Мыпостараемся сделать это, не вступая в войну с Фарсой, - сказала я.
Казармы были рядом, и я без труда позвала стражей, не сводя ни на миг
глаз с царевича. Как только я услышала шаги воинов, я сказала Трунии:
- Накинь на лицо плащ. Чем меньше людей будет знать, кто мой пленник,
темлегче мне будет вести переговоры о твоей судьбе.
Стражники подняли беднягу, и с их помощью он дохромал до залы. Я велела
позвать цирюльника, чтобы он вправил сустав. Затем я прошла в царскую
опочивальню. Арнома там не было. Царю стало хуже - лицо его было
багрово-красным, хриплое дыхание с трудом вырывалось из груди. Говорить он
не мог, лишь глаза его перебегали с одного из нас на другого, и я задалась
вопросом: что он сейчас чувствует и о чем может думать?
- Где ты была, доченька? - сказал Лис. - Ужасные вести с заставы!
ЭрганФарсийский с тремя или четырьмя отрядами конников пересек границу и
идет к Глому. По его словам, он преследует своего брата Трунию.
Как быстро дает себя знать тяжесть царского венца! Еще вчера мне и дела
не было бы до того, сколько вооруженных чужеземцев пересекло нашу границу,
теперь же эта весть прозвучала для меня как пощечина.
- Для нас не так важно, - добавил Бардия, - действительно ли он гонится
заТрунией или он пересек границу, только чтобы поправить свою пошатнувшуюся
славуи показать, что с нами можно не считаться...
-- Труния во дворце, - сказала я. Прежде чем они оправились от
изумления, явывела их из опочивальни, потому что взгляд отца был невыносим
для меня. Остальные же обращали на больного внимания не больше, чем на
покойника. Я приказаларазвести огонь в комнате, куда некогда заключили
Психею (в той самой, пятиугольной), и отвести туда царевича, как только он
отужинает. Затем мы начали совещаться.
По трем вопросам мы сразу пришли к согласию. Во-первых, мы не
сомневались, что, если Труния вывернется из трудного положения, в которое
попал, в дальнейшем его победа над Эрганом и восшествие на фарсийский
престол более чем вероятны. Отец его совсем стар, его можно не брать в
расчет. Чем дольше протянется смута, тем больше сторонников, скорее всего,
соберет под свои знамена Труния. Эрган славится как человек жестокий и
коварный и к тому же трус (это стало ясно в первой же битве). Многие его
ненавидят и готовы бросить ему вызов. Во-вторых, мы согласились между собой,
что Труния на фарсийском троне будет нам лучшим союзником, чем Эрган,
особенно если мы протянем ему руку в беде. И в-третьих, мы были единодушны в
том, что война с Фарсой нам сейчас не по силам, даже если воевать придется
только с той частью войска, которая стоит на стороне Эргана. Мор погубил
слишком много молодых людей, и зерна в наших амбарах было тоже не густо.
И тут ни с того ни с сего мне пришла в голову мысль.
-- Бардия, - спросила я, - искусно ли царевич Эрган владеет мечом?
-- Даже за этим столом найдется пара бойцов искуснее, моя Царица.
-- Я полагаю, - продолжила я, - что царевичу смертельно не хотелось бы
идальше слыть трусом?
-- Надо думать.
-- Тогда, если мы предложим ему оспорить голову Трунии в поединке, он
нерешится на отказ?
Бардия задумался.
-- Хм, - сказал он. - О таком я слышал разве что в старых песнях. Но
затеямне нравится. Пусть мы слабы, но лишняя война и царевичу ни к чему,
пока он неуладил домашние дела. Клянусь богами, у него просто не будет
другого выбора! Онне рискнет опозориться перед своими людьми, тем более что
они о его чести и такневысокого мнения. Уже то, что он пытается загнать
родного брата, как лисицу начужой земле, - презренно. Это не прибавит ему
славы. А если он к тому же уклонится от честного поединка - его песенка
спета. Твой замысел, Царица, может сработать.
-- Мудрое решение, - сказал Лис. - Если даже наш воин будет убит в
поединкеи Трунию придется выдать, никто не сможет упрекнуть нас в том, что
мы не пытались спасти ему жизнь. Мы сохраним доброе имя без страха ввязаться
в войну.
-- А если падет Эрган, - прибавил Бардия, - мы поможем взойти Трунии
напрестол и обретем союзника. Все говорят, что у Трунии голова в порядке.
-- Чтобы наш план сработал, друзья, - заключила я, - вызов Эргану
долженпослать тот, кому отказать в поединке было бы особенным позором.
-- Это слишком уж хитро, доченька, - покачал головой Лис. - Мы
рискуемпотерять Трунию и погубить того, кто вызовет Эргана на бой...
-- Что у тебя на уме, Царица? - спросил Бардия, теребя по привычке ус.
- Онне станет биться с рабом, если ты об этом.
-- С рабом? - сказала я. - Нет, с женщиной.
Лис в изумлении посмотрел на меня. Я никогда не говорила ему о наших с
Бардией занятиях: отчасти потому, что я вообще избегала упоминать имя Бардии
в его присутствии. Учитель мог сказать, что Бардия - дурак и варвар, а мне
было бы обидно это слышать (Бардия тоже называл за глаза Лиса "гречонком" и
"словоблудом", но это почему-то меня так не задевало).
-С женщиной? - сказал наконец Лис. - Кто из нас сошел с ума, ты или я?
Широкая улыбка озарила лицо Бардии. Но он быстро загасил ее и помотал
головой.
- Я слишком хорошо играю в шахматы, чтобы жертвовать королевой по
пустякам, - сказал он.
-- Что с тобой, Бардия! - воскликнула я, стараясь, чтобы мой голос
звучал повозможности тверже. - Неужто ты льстил мне, утверждая, что мечом я
владею лучше Эргана?
-- Отнюдь нет, и больше того - дойди до боя, я бы не колеблясь поставил
натебя все деньги. Но, кроме умения, есть еще везение...
-- А кроме везения - дерзание!
-- Этого тебе не занимать, Царица.
-- Никак не могу понять, о чем это вы говорите, - вмешался Лис.
-- Царица хочет сама бросить вызов Эргану, Лис! - сказал Бардия. - И
онаспособна на это. Я бился с ней не раз и могу поклясться, что боги еще не
создали нимужчины, ни женщины, более искусных в ратном деле, чем наша
Царица. О госпожа,почему они только не сделали тебя мужчиной! (Он сказал это
от всей души и желаяпольстить мне, но для меня эти слова были как ушат
холодной воды на голову.)
-- Это чудовищно! - возмутился Лис. - Это против всех обычаев, против
природы, в конце концов!
В таких вопросах мой учитель был истинным греком - он до сих пор считал
варварским и оскорбляющим добрые нравы обычай гломских женщин ходить с
непокрытым лицом. Как-то, еще в счастливые времена, я сказала Лису, что ему
больше пристало бы зваться бабушкой, чем дедушкой. Именно поэтому я никогда
не рассказывала старику про мои занятия с начальником стражи.
-- Рука природы ошиблась, когда лепила мое лицо, - сказала я. - Если в
моихчертах нет ничего женского, почему бы мне не биться на мечах, подобно
мужчине?
-- Доченька, доченька! - вздохнул Лис. - Хотя бы из жалости ко мне
выбросиэту ужасную мысль из головы! Сам по себе замысел уже неплох, разве
твоя безумнаявыдумка сделает его лучше?
-- Да, лучше, - ответила я. - Неужто ты думаешь, что я по наивности
полагаюотцовский трон своим? Бардия на моей стороне, Арном тоже. А народ? А
старейшины? Они не знают меня, а я - их. Если бы жены Царя не умерли, у меня
был бы поводпознакомиться хотя бы с женами и дочерьми важных людей. Но мой
отец не позволял мне встречаться даже с ними, не говоря уж об их мужьях и
отцах. Друзей у менянет. А этот поединок... он позволит мне завоевать их
расположение. Им будет легчеснести женщину на гломском троне, если они будут
знать, что она билась за Глом иодержала победу.
-Тут ты права, - подтвердил Бардия. - Да они целый год только о тебе
говорить и будут.
-Дитя, дитя! - сказал Лис, чуть не плача. - Речь идет о твоей жизни,
разве тыэтого не понимаешь? Сперва я потерял свою родину и свободу, затем
Психею и вотмогу потерять тебя. Неужели ты позволишь облететь последнему
листку с моих старых ветвей?
Я понимала старика в самых тайных движениях сердца, потому что он
умолял меня теми же словами, которыми в свое время я умоляла Психею. Слезы
стояли в моих глазах - слезы жалости, больше к себе, чем к нему. Но я
сдержала слезы.
-Решение принято, - сказала я. - Никто из вас не может предложить
ничеголучше. Известно ли вам, где сейчас отряды Эргана?
-У Красного брода, - отозвался Бардия.
- Тогда пошли к нему гонца. Пустошь между городом и берегом Шеннит
будет местом поединка, который состоится через три дня. Условия таковы: если
паду я, Труния будет выдан как незаконно вторгшийся в пределы страны. Если я
убью царевича, Труния получит свободу и отправится куда ему
заблагорассудится - в Фарсу ли, к своим сторонникам, или в какую другую
сторону. И в том и в другом случае все чужеземцы должны покинуть Глом через
два дня после поединка.
Бардия и Лис посмотрели на меня, но ничего не сказали.
-Я отправляюсь спать, - сказала я. - Займись гонцом, Бардия, а потом
идиспать и ты. Доброй ночи вам обоим.
По лицу Бардии я без слов поняла, что он повинуется. Я повернулась и
вышла.
В одиночестве мне стало спокойно, как усталому путнику, наконец
нашедшему приют после долгого дня в дороге под ветром и дождем. С тех пор
как Арном сказал, что Царь умирает, прошло совсем немного времени, но я
чувствовала, что во мне живет, говорит и действует уже другая женщина.
Можешь назвать ее Царицей, но это была не Оруаль. (Интересно, знакомо ли это
чувство всем властителям?) Теперь я снова превратилась в Оруаль и
раздумывала над тем, что сделала Царица, не без некоторого удивления.
Неужели она и вправду полагает, что ей по силам победить Эргана? Оруаль
сомневалась. Она сомневалась даже в том, хватит ли ей смелости биться с ним.
До сих пор я не билась заточенным мечом, и двигало мною в бою исключительно
стремление порадовать моего учителя (а это было для меня немало). А вдруг в
решающий миг, когда прозвучат трубы и будут обнажены мечи, смелость изменит
мне? Все начнут смеяться надо мной; я уже представляла себе, как отведут
глаза Лис и Бардия, я уже слышала, как они говорят: "А вот сестра ее
бесстрашно позволила принести себя в жертву! Как странно, что она, такая
слабая и хрупкая, оказалась сильнее, чем Оруаль!" И все увидят, что Психея
превосходила меня во всем - не только в красоте и умении видеть невидимое,
но и в силе духа и даже в обычной силе (я до сих пор помнила ее хватку,
когда мы сцепились на Горе). "Психея?! - гневно возражала я им. -Да она меча
в руках никогда не держала! Ей не доводилось делать никакой работы,
беседовать о государственных делах... что она знала... девчонка...
ребенок..."
Я насторожилась. "Неужели я снова заболеваю?" - подумалось мне, потому
что мысли мои стали похожи на те навязчивые, злые сны, которые преследовали
меня, когда жестокие боги внушили мне, что Психея - мой враг. Мой враг? Моя
дочь, моя единственная, любовь моя, которую я предала и поругала, и за это
боги вправе предать меня смерти. И тут я догадалась, что у предстоящего
поединка совсем другая цель. Царевич, разумеется, убьет меня. Он послан
богами именно для этого. И это прекрасно, я и не смела мечтать о подобной
смерти, это лучше, чем все, что я себе представляла! Я даже и не надеялась,
что конец моей пустой, ненужной жизни будет положен так скоро! И это было
настолько в ладу с моим настроением последних дней, что я даже удивилась,
как я могла отвлечься.
Это все власть, подумала я, - необходимость все время принимать
решения, не успевая перевести дух, при этом легко, словно играючи, однако
прилагая весь свой ум и силу воли. Я решила, что оставшиеся мне два дня я
постараюсь процарствовать как можно лучше; тогда, если боги позволят и я не
погибну в схватке, я сумею царствовать и дальше. Не гордость, не блеск венца
двигали мной - или не только они. Царское звание было для меня как глоток
вина для приговоренного к казни, как свидание с любовником для женщины,
заточенной в темницу: царствовать и думать о смерти одновременно невозможно.
Если Оруаль сумеет без остатка превратиться в Царицу, боги останутся с
носом.
Но разве Арном сказал, что мой отец умирает? Нет, он сказал не совсем
так.
Я встала и направилась в царскую опочивальню. В проходах было темно, а
светильника я не взяла, потому что не хотела быть никем увиденной. В
опочивальне горел свет; у постели больного сидела Батта. Она устроилась в
своем любимом кресле у очага и шумно спала, как спят все пьяные старухи. Я
подошла к кровати, и мне показалось, что отец не спит. Я не смогла понять,
что он хотел мне сказать несколькими неразборчивыми звуками, но в выражении
его глаз я не могла ошибиться - в них был написан ужас. Может быть, он узнал
меня и решил, что я пришла убить его? А может, он принял меня за Психею,
вернувшуюся из страны мертвых, чтобы забрать его с собой? Кто-то скажет
(боги, например), что, если бы я убила его, это ничего бы не добавило к моей
вине, поскольку я смотрела на него с не меньшим страхом - я боялась, что он
выживет.
Не слишком ли многого ждут от нас боги? Час моего освобождения был
слишком близок. Узник терпит свое заточение, пока нет надежды на побег.
Стоит только ей появиться, стоит ему глотнуть воздуха свободы, как он в
ужасе взирает на свое соломенное ложе и вздрагивает при звуке кандалов.
Я посмотрела на отца. Перекошенное, бессмысленное лицо его выражало
меньше, чем морда животного. С облегчением я подумала: "Даже если он
выживет, он будет идиотом".
Я вернулась к себе и заснула крепким сном.
Глава восемнадцатая
Наутро я вскочила с постели и устремилась назад в царскую опочивальню;
никогда ни один врач, ни один влюбленный не следил с таким волнением за
переменами в пульсе и дыхании больного. Я была еще у изголовья (я нашла отца
таким же. как вчера), когда в комнату вихрем ворвалась растрепанная
Редиваль.
-- Ах, Оруаль! - запричитала она. - Правда, что Царь умирает? А что
случилось во дворце ночью? А кто этот молодой человек? Говорят, он
красавчик, силач иотчаянный храбрец. Он часом не царевич? Ах, сестра, что же
мы будем делать, еслиЦарь умрет?
-- Я стану Царицей, Редиваль. А что станется с тобой, зависит от
твоегоповедения.
Я еще не закончила фразу, как она уже ластилась ко мне, целовала мне
руки, желала мне счастья и твердила, что любит меня больше всех на свете.
Меня чуть не стошнило. Даже последний раб не унижался при мне подобным
образом. Когда я сердилась, никто из челяди не заискивал передо мной; они
слишком хорошо знали, что это на меня не действует.
-Не будь дурой, Редиваль, - сказала я, отстранив ее рукой. - Я не
собираюсьубивать тебя. Но если ты высунешь нос из дому без спроса, я повелю
праздник. На следующий день после него Царь, возвращаясь во дворец с пирушки
у одного старейшины, поскользнулся на парадном крыльце. День был холодный, и
ступеньки, которые мыли даже зимой, обледенели. Падая, он подвернул правую
ногу и ударился об острую кромку ступени; когда слуги бросились к нему на
помощь, он зарычал от боли и чуть было не укусил протянутую ему руку. Но в
следующий миг он уже проклинал слуг за нерасторопность. Когда я подоспела к
месту происшествия, я кивком приказала слугам поднять отца и отнести его в
постель, что бы он ни говорил и ни вытворял. Это было сделано, хотя и не без
труда, после чего пришел цирюльник и определил перелом бедра; впрочем, мы
сразу так и подумали. "Мне это не вправить, госпожа, - шепнул цирюльник, -
даже если он меня подпустит". Мы послали гонца в Дом Унгит за Вторым Жрецом,
который слыл способным костоправом. Пока его ждали, Царь успел влить в себя
такое количество крепкого вина, от которого обычный человек тут же умер бы.
Когда прибыл Второй Жрец и принялся за сломанную ногу, Царь начал рычать и
биться, как дикий зверь, и попытался выхватить кинжал. Тогда я кивнула
Бардии, и шесть стражников навалились на Царя, чтобы тот не бился. В
перерывах между стонами и звериным рычанием Царь выкрикивал, показывая на
меня глазами:
- Уберите отсюда эту! Эту, с платком! Она хочет меня замучить. Я знаю
ее, знаю.
Той ночью он не спал и на следующую ночь тоже. Кроме боли в ноге, ему
не давал заснуть жуткий, разрывающий грудь кашель. Кроме того, Батта, пока
мы не видели, щедро подносила ему вино. Сама я старалась держаться подальше
от царской опочивальни, потому что мне было противно смотреть на пьяного
старика, который все время твердил, что знает, кто я такая, хоть я и
занавесила лицо платком.
-- Хозяин, - уверял его Лис, - это твоя дочь, царевна Оруаль.
-- Э-э, это она так говорит, - бормотал Царь, - а я-то лучше знаю! Это
она поночам прижигает мне ногу каленым железом! Я знаю, кто она такая... Эй!
Стража!Бардия! Уведите ее отсюда!
На третью ночь я, Бардия, Лис и Второй Жрец стояли под дверьми
опочивальни и переговаривались шепотом. Имя Второго Жреца было Арном; это
был черноволосый молодой человек моего возраста, безбородый, как евнух, но
евнухом он не был (хотя в Доме Унгит евнухи и были, до жреческого служения
допускались только полноценные мужчины).
- Похоже, - сказал Арном, - что Царь умрет.
Вот оно, подумалось мне. В Гломе будет новая власть, и я отправлюсь в
изгнание, чтобы разделить с Психеей ее участь.
- И я того же мнения, - откликнулся Лис. - И ждать этого недолго.
Впереди- немалые заботы.
- Большие, чем ты полагаешь, Лисиас, - сказал Арном (я в первый раз
услышала, чтобы Лиса назвали его подлинным именем). - В Доме Унгит тоже есть
умирающий.
- Что это значит, Арном? - спросил Бардия.
- Жрец при смерти. Если я что-то смыслю в искусстве врачевания, он
протянетне более пяти дней.
- Ты будешь вместо него? - спросил Бардия. Арном утвердительно кивнул.
- Если на то будет воля Царя, - прибавил Лис.Таков был обычай Глома.
-- В такое время необходимо, - сказал Бардия, - чтобы Дом Царя и Дом
Унгит ладили между собой. Иначе найдутся люди, которые захотят погреть на
этом руки.
-- Да, - согласился Арном. - Никто не решится выступить против обоих
домов сразу.
-- Нам повезло, - сказал Бардия, - что Царица и Унгит ладят друг с
другом.
-- Царица? - спросил Арном.
-- Царица, - в один голос сказали Бардия и Лис.
-- Ах, если бы царевна была замужем, - вздохнул Арном, отвесив мне
любезный поклон. - Ведь женщина не может вести в бой войско Глома.
- Наша Царица может, - сказал Бардия и так угрожающе выдвинул
впереднижнюю челюсть, словно он сам был этим войском. Я почувствовала на
себе пристальный взгляд Арнома и поняла, что в моем платке куда больше
пользы, чем в самой дивной красоте.
- Между Домом Царя и Домом Унгит доброе согласие во всем, кроме
Полян.Если бы не болезнь Жреца и несчастье с Царем, мы бы вернулись к
разговору о Полянах.
Я знала, о чем шла речь. Поляны были спорным угодьем, из-за которого
возникали раздоры между храмом и дворцом с тех пор, как я помню себя. Я
всегда держалась того мнения, что Поляны должны принадлежать Унгит (вовсе,
как ты понимаешь, читатель, не из любви к богине), поскольку эти владения
облегчили бы храму расходы на жертвенных животных. Кроме того, мне казалось,
что жрецы, разбогатев, будут меньше брать с простых людей за совершение
обрядов.
- Царь еще жив, - заговорила я, и присутствующие вздрогнули, услышав
мойголос. - Но поскольку он тяжко болен, от его имени буду говорить я. Он
желаетпередать Поляны Унгит на вечные времена и скрепить договор в камне, но
при одном условии.
Бардия и Лис изумленно посмотрели на меня, но Арном живо спросил:
-- При каком условии, госпожа?
-- При условии, что стражи Унгит отныне перейдут в подчинение главы
дворцовой стражи, которого назначит Царь или его наследник.
- А платить им содержание будет тоже Царь... или его наследник? - с
быстротой молнии отозвался Арном.
Об этом я не подумала, но посчитала, что скорый ответ в этом случае
лучше мудрого, и сказала:
- В соответствии с часами службы в Доме Унгит и во дворце.
-- Ты предлагаешь - то есть Царь предлагает - тяжелую сделку, - сказал
жрец.Но я знала, что деваться ему некуда, потому что хорошая земля важнее
для храма,чем воины. И Арном прекрасно понимал, что без поддержки дворца его
не утвердятВерховным Жрецом. Тут Царь застонал и заметался в постели, и
Арном поспешил кнему.
-- Отлично, доченька! - прошептал Лис.
- Да здравствует Царица! - отозвался Бардия, и они последовали за
Арномом.Я вышла в большую залу; она была пуста, в очаге едва теплился огонь.
Это было
одно из тех странных мгновений, которыми так полна моя жизнь. Я стала
Царицей, но на душе у меня было все так же горько. Может быть, эта перемена
в моей жизни если и не скует темные воды в глубинах моего сердца, то хотя бы
укрепит ту плотину, которую я выстроила, чтобы удержать их? Затем меня
посетила совсем иная мысль - я впервые подумала о том, что мой отец скоро
умрет. У меня закружилась голова. Мир словно распахнулся передо мной, и я
увидела огромное синее небо, более не омраченное этой назойливой тучей.
Свобода! Я глубоко и сладко - как никогда в жизни - вздохнула. От этого чуть
было не прошла даже душевная горечь.
Но она не прошла. Было поздно, и почти все в доме спали. Мне
показалось, что вдалеке кто-то плачет. Плакала женщина, и я поневоле
прислушалась. Плач, судя по всему, доносился снаружи. В то же мгновение
мысли о троне, о моем отце, об интригах храма покинули меня. В безумной
надежде я кинулась в другой конец залы и отворила маленькую дверцу, которая
вела в проход между молочным двором и казармами. Луна сияла ярко, но было
ветрено, вопреки моим ожиданиям. Плача сперва не было слышно, но вскоре он
раздался вновь.
- Психея! - позвала я. - Психея! Истра! - и побежала на звук, но
уверенностьуже оставила меня. Я припомнила, что подобный звук иногда издает
(даже при легком ветерке) колодезная цепь. Неужели это всего лишь она?
Я остановилась и прислушалась. Плача не было слышно, но казалось, что
кто-то крадется в темноте. Затем я ясно увидела человека в плаще, который
метнулся через освещенный луною двор и скрылся в кустах. Я устремилась за
ним во всю прыть. Пошарив рукой в густом кустарнике, я наткнулась на другую
руку.
- Спокойно, милочка! - прошептал кто-то. - Отведи меня во дворец.Голос
показался мне совершенно незнакомым.
Глава семнадцатая
- Кто здесь? - воскликнула я, отдернув руку так быстро, словно
дотронулась до змеи. - Выйди и покажись!
Первой моей мыслью было, что у Редивали стараниями Батты, которая
перепутала обязанности надсмотрщицы с обязанностями сводни, есть любовник.
Из кустов выбрался высокий, статный мужчина.
- Я - скромный проситель, - сказал он таким бодрым голосом, каким
просители и не говорят никогда. - Нет такой хорошенькой девчонки, которую я
не просил бы о поцелуе, - закончил незнакомец свою мысль.
И тут же попытался привлечь меня к себе, но я была настороже. Увидев
блеснувшее в лунном свете острие кинжала, пришелец рассмеялся.
-- Зоркие же у тебя глаза, если ты рассмотрел мою красоту, - сказала я,
поворачиваясь так, чтобы он отчетливо увидел, что мое лицо закрыто платком.
-- Скорее чуткие уши, сестричка, - ответил гость. - Девушка с таким
голосомне может быть уродиной.
Приключение было для меня настолько внове, что у меня появилось
дурацкое желание растянуть его. Это была странная ночь. Но я решила не
терять головы.
-- Кто ты? - повторила я свой вопрос. - Говори, или я позову стражу!
-- Да не вор я, милашка, - так же весело ответил незнакомец, - хотя и
кралсяпо-воровски, ибо опасался встретить в саду кого-нибудь из моих
любезных родичей.Я спешу с прошением к Царю. Отведи меня к нему, - и с этими
словами он позвенелмонетами в кулаке.
-- Если не случится чуда и Царь не оправится от недуга, - сказала я, -
то тысейчас беседуешь с Царицей.
Он тихо присвистнул и рассмеялся.
- Если ты и верно Царица, то я и верно дурак! Прими мое прошение,
госпожа.Я прошу о покровительстве и убежище на несколько дней. Я - Труния
Фарсийский.
Эта новость застала меня врасплох. Я уже писала, что царевич поднял
мятеж против своего брата Эргана и старого царя, их отца.
- Значит, поражение? - спросила я.
- Я попал в засаду. Царские конники кинулись за мной, - сказал Труния.
- Я уходил от погони, сбился с пути и попал в Глом. К тому же конь мой
охромел в трех милях отсюда, и его пришлось бросить. Увы, брат мой обложил
заставами все пограничье! К полудню мои преследователи будут у твоих ворот.
Если ты спрячешь меня от них на день-другой, то потом я тайно отправлюсь в
Эссур и достигну кружным путем моих главных сил в Фарсе; тогда весь мир
увидит, кто из нас сильнее в честном бою!
- Хорошо говоришь, князь, - сказала я сдержанно. - Но, оказав тебе
покровительство, по закону и по обычаю мы должны будем защищать тебя силой
оружия.Я хотя и недолго на троне, но слишком хорошо знаю, чем может
кончиться для насвойна с Фарсой.
- Ночи сейчас холодные. Трудно путнику под открытым небом, -
сказалТруния.
-- Мы рады тебе как гостю, но не можем предоставить тебе убежище. Это
обойдется нам слишком дорого. Порог моего дворца ты переступишь только
пленником.
-- Пленником? - воскликнул он. - Тогда до скорого, Царица!
И с этими словами он метнулся в кусты с прытью, неожиданной для
усталого человека (а что он действительно устал, было слышно даже по его
голосу). Я не попыталась остановить его, зная, что старый жернов сделает это
за меня. Труния растянулся на земле, попытался снова вскочить на ноги, но
взвыл от боли, выругался и затих.
-- Вывих, если не перелом, - простонал он. - Будь проклят тот бог,
которыйделал ноги человеку! Ну что же, Царица, зови своих стражников.
Пленник так пленник, лишь бы не попасть в лапы к палачу моего брата.
-- Если представится хоть малейшая возможность, мы спасем твою жизнь.
Мыпостараемся сделать это, не вступая в войну с Фарсой, - сказала я.
Казармы были рядом, и я без труда позвала стражей, не сводя ни на миг
глаз с царевича. Как только я услышала шаги воинов, я сказала Трунии:
- Накинь на лицо плащ. Чем меньше людей будет знать, кто мой пленник,
темлегче мне будет вести переговоры о твоей судьбе.
Стражники подняли беднягу, и с их помощью он дохромал до залы. Я велела
позвать цирюльника, чтобы он вправил сустав. Затем я прошла в царскую
опочивальню. Арнома там не было. Царю стало хуже - лицо его было
багрово-красным, хриплое дыхание с трудом вырывалось из груди. Говорить он
не мог, лишь глаза его перебегали с одного из нас на другого, и я задалась
вопросом: что он сейчас чувствует и о чем может думать?
- Где ты была, доченька? - сказал Лис. - Ужасные вести с заставы!
ЭрганФарсийский с тремя или четырьмя отрядами конников пересек границу и
идет к Глому. По его словам, он преследует своего брата Трунию.
Как быстро дает себя знать тяжесть царского венца! Еще вчера мне и дела
не было бы до того, сколько вооруженных чужеземцев пересекло нашу границу,
теперь же эта весть прозвучала для меня как пощечина.
- Для нас не так важно, - добавил Бардия, - действительно ли он гонится
заТрунией или он пересек границу, только чтобы поправить свою пошатнувшуюся
славуи показать, что с нами можно не считаться...
-- Труния во дворце, - сказала я. Прежде чем они оправились от
изумления, явывела их из опочивальни, потому что взгляд отца был невыносим
для меня. Остальные же обращали на больного внимания не больше, чем на
покойника. Я приказаларазвести огонь в комнате, куда некогда заключили
Психею (в той самой, пятиугольной), и отвести туда царевича, как только он
отужинает. Затем мы начали совещаться.
По трем вопросам мы сразу пришли к согласию. Во-первых, мы не
сомневались, что, если Труния вывернется из трудного положения, в которое
попал, в дальнейшем его победа над Эрганом и восшествие на фарсийский
престол более чем вероятны. Отец его совсем стар, его можно не брать в
расчет. Чем дольше протянется смута, тем больше сторонников, скорее всего,
соберет под свои знамена Труния. Эрган славится как человек жестокий и
коварный и к тому же трус (это стало ясно в первой же битве). Многие его
ненавидят и готовы бросить ему вызов. Во-вторых, мы согласились между собой,
что Труния на фарсийском троне будет нам лучшим союзником, чем Эрган,
особенно если мы протянем ему руку в беде. И в-третьих, мы были единодушны в
том, что война с Фарсой нам сейчас не по силам, даже если воевать придется
только с той частью войска, которая стоит на стороне Эргана. Мор погубил
слишком много молодых людей, и зерна в наших амбарах было тоже не густо.
И тут ни с того ни с сего мне пришла в голову мысль.
-- Бардия, - спросила я, - искусно ли царевич Эрган владеет мечом?
-- Даже за этим столом найдется пара бойцов искуснее, моя Царица.
-- Я полагаю, - продолжила я, - что царевичу смертельно не хотелось бы
идальше слыть трусом?
-- Надо думать.
-- Тогда, если мы предложим ему оспорить голову Трунии в поединке, он
нерешится на отказ?
Бардия задумался.
-- Хм, - сказал он. - О таком я слышал разве что в старых песнях. Но
затеямне нравится. Пусть мы слабы, но лишняя война и царевичу ни к чему,
пока он неуладил домашние дела. Клянусь богами, у него просто не будет
другого выбора! Онне рискнет опозориться перед своими людьми, тем более что
они о его чести и такневысокого мнения. Уже то, что он пытается загнать
родного брата, как лисицу начужой земле, - презренно. Это не прибавит ему
славы. А если он к тому же уклонится от честного поединка - его песенка
спета. Твой замысел, Царица, может сработать.
-- Мудрое решение, - сказал Лис. - Если даже наш воин будет убит в
поединкеи Трунию придется выдать, никто не сможет упрекнуть нас в том, что
мы не пытались спасти ему жизнь. Мы сохраним доброе имя без страха ввязаться
в войну.
-- А если падет Эрган, - прибавил Бардия, - мы поможем взойти Трунии
напрестол и обретем союзника. Все говорят, что у Трунии голова в порядке.
-- Чтобы наш план сработал, друзья, - заключила я, - вызов Эргану
долженпослать тот, кому отказать в поединке было бы особенным позором.
-- Это слишком уж хитро, доченька, - покачал головой Лис. - Мы
рискуемпотерять Трунию и погубить того, кто вызовет Эргана на бой...
-- Что у тебя на уме, Царица? - спросил Бардия, теребя по привычке ус.
- Онне станет биться с рабом, если ты об этом.
-- С рабом? - сказала я. - Нет, с женщиной.
Лис в изумлении посмотрел на меня. Я никогда не говорила ему о наших с
Бардией занятиях: отчасти потому, что я вообще избегала упоминать имя Бардии
в его присутствии. Учитель мог сказать, что Бардия - дурак и варвар, а мне
было бы обидно это слышать (Бардия тоже называл за глаза Лиса "гречонком" и
"словоблудом", но это почему-то меня так не задевало).
-С женщиной? - сказал наконец Лис. - Кто из нас сошел с ума, ты или я?
Широкая улыбка озарила лицо Бардии. Но он быстро загасил ее и помотал
головой.
- Я слишком хорошо играю в шахматы, чтобы жертвовать королевой по
пустякам, - сказал он.
-- Что с тобой, Бардия! - воскликнула я, стараясь, чтобы мой голос
звучал повозможности тверже. - Неужто ты льстил мне, утверждая, что мечом я
владею лучше Эргана?
-- Отнюдь нет, и больше того - дойди до боя, я бы не колеблясь поставил
натебя все деньги. Но, кроме умения, есть еще везение...
-- А кроме везения - дерзание!
-- Этого тебе не занимать, Царица.
-- Никак не могу понять, о чем это вы говорите, - вмешался Лис.
-- Царица хочет сама бросить вызов Эргану, Лис! - сказал Бардия. - И
онаспособна на это. Я бился с ней не раз и могу поклясться, что боги еще не
создали нимужчины, ни женщины, более искусных в ратном деле, чем наша
Царица. О госпожа,почему они только не сделали тебя мужчиной! (Он сказал это
от всей души и желаяпольстить мне, но для меня эти слова были как ушат
холодной воды на голову.)
-- Это чудовищно! - возмутился Лис. - Это против всех обычаев, против
природы, в конце концов!
В таких вопросах мой учитель был истинным греком - он до сих пор считал
варварским и оскорбляющим добрые нравы обычай гломских женщин ходить с
непокрытым лицом. Как-то, еще в счастливые времена, я сказала Лису, что ему
больше пристало бы зваться бабушкой, чем дедушкой. Именно поэтому я никогда
не рассказывала старику про мои занятия с начальником стражи.
-- Рука природы ошиблась, когда лепила мое лицо, - сказала я. - Если в
моихчертах нет ничего женского, почему бы мне не биться на мечах, подобно
мужчине?
-- Доченька, доченька! - вздохнул Лис. - Хотя бы из жалости ко мне
выбросиэту ужасную мысль из головы! Сам по себе замысел уже неплох, разве
твоя безумнаявыдумка сделает его лучше?
-- Да, лучше, - ответила я. - Неужто ты думаешь, что я по наивности
полагаюотцовский трон своим? Бардия на моей стороне, Арном тоже. А народ? А
старейшины? Они не знают меня, а я - их. Если бы жены Царя не умерли, у меня
был бы поводпознакомиться хотя бы с женами и дочерьми важных людей. Но мой
отец не позволял мне встречаться даже с ними, не говоря уж об их мужьях и
отцах. Друзей у менянет. А этот поединок... он позволит мне завоевать их
расположение. Им будет легчеснести женщину на гломском троне, если они будут
знать, что она билась за Глом иодержала победу.
-Тут ты права, - подтвердил Бардия. - Да они целый год только о тебе
говорить и будут.
-Дитя, дитя! - сказал Лис, чуть не плача. - Речь идет о твоей жизни,
разве тыэтого не понимаешь? Сперва я потерял свою родину и свободу, затем
Психею и вотмогу потерять тебя. Неужели ты позволишь облететь последнему
листку с моих старых ветвей?
Я понимала старика в самых тайных движениях сердца, потому что он
умолял меня теми же словами, которыми в свое время я умоляла Психею. Слезы
стояли в моих глазах - слезы жалости, больше к себе, чем к нему. Но я
сдержала слезы.
-Решение принято, - сказала я. - Никто из вас не может предложить
ничеголучше. Известно ли вам, где сейчас отряды Эргана?
-У Красного брода, - отозвался Бардия.
- Тогда пошли к нему гонца. Пустошь между городом и берегом Шеннит
будет местом поединка, который состоится через три дня. Условия таковы: если
паду я, Труния будет выдан как незаконно вторгшийся в пределы страны. Если я
убью царевича, Труния получит свободу и отправится куда ему
заблагорассудится - в Фарсу ли, к своим сторонникам, или в какую другую
сторону. И в том и в другом случае все чужеземцы должны покинуть Глом через
два дня после поединка.
Бардия и Лис посмотрели на меня, но ничего не сказали.
-Я отправляюсь спать, - сказала я. - Займись гонцом, Бардия, а потом
идиспать и ты. Доброй ночи вам обоим.
По лицу Бардии я без слов поняла, что он повинуется. Я повернулась и
вышла.
В одиночестве мне стало спокойно, как усталому путнику, наконец
нашедшему приют после долгого дня в дороге под ветром и дождем. С тех пор
как Арном сказал, что Царь умирает, прошло совсем немного времени, но я
чувствовала, что во мне живет, говорит и действует уже другая женщина.
Можешь назвать ее Царицей, но это была не Оруаль. (Интересно, знакомо ли это
чувство всем властителям?) Теперь я снова превратилась в Оруаль и
раздумывала над тем, что сделала Царица, не без некоторого удивления.
Неужели она и вправду полагает, что ей по силам победить Эргана? Оруаль
сомневалась. Она сомневалась даже в том, хватит ли ей смелости биться с ним.
До сих пор я не билась заточенным мечом, и двигало мною в бою исключительно
стремление порадовать моего учителя (а это было для меня немало). А вдруг в
решающий миг, когда прозвучат трубы и будут обнажены мечи, смелость изменит
мне? Все начнут смеяться надо мной; я уже представляла себе, как отведут
глаза Лис и Бардия, я уже слышала, как они говорят: "А вот сестра ее
бесстрашно позволила принести себя в жертву! Как странно, что она, такая
слабая и хрупкая, оказалась сильнее, чем Оруаль!" И все увидят, что Психея
превосходила меня во всем - не только в красоте и умении видеть невидимое,
но и в силе духа и даже в обычной силе (я до сих пор помнила ее хватку,
когда мы сцепились на Горе). "Психея?! - гневно возражала я им. -Да она меча
в руках никогда не держала! Ей не доводилось делать никакой работы,
беседовать о государственных делах... что она знала... девчонка...
ребенок..."
Я насторожилась. "Неужели я снова заболеваю?" - подумалось мне, потому
что мысли мои стали похожи на те навязчивые, злые сны, которые преследовали
меня, когда жестокие боги внушили мне, что Психея - мой враг. Мой враг? Моя
дочь, моя единственная, любовь моя, которую я предала и поругала, и за это
боги вправе предать меня смерти. И тут я догадалась, что у предстоящего
поединка совсем другая цель. Царевич, разумеется, убьет меня. Он послан
богами именно для этого. И это прекрасно, я и не смела мечтать о подобной
смерти, это лучше, чем все, что я себе представляла! Я даже и не надеялась,
что конец моей пустой, ненужной жизни будет положен так скоро! И это было
настолько в ладу с моим настроением последних дней, что я даже удивилась,
как я могла отвлечься.
Это все власть, подумала я, - необходимость все время принимать
решения, не успевая перевести дух, при этом легко, словно играючи, однако
прилагая весь свой ум и силу воли. Я решила, что оставшиеся мне два дня я
постараюсь процарствовать как можно лучше; тогда, если боги позволят и я не
погибну в схватке, я сумею царствовать и дальше. Не гордость, не блеск венца
двигали мной - или не только они. Царское звание было для меня как глоток
вина для приговоренного к казни, как свидание с любовником для женщины,
заточенной в темницу: царствовать и думать о смерти одновременно невозможно.
Если Оруаль сумеет без остатка превратиться в Царицу, боги останутся с
носом.
Но разве Арном сказал, что мой отец умирает? Нет, он сказал не совсем
так.
Я встала и направилась в царскую опочивальню. В проходах было темно, а
светильника я не взяла, потому что не хотела быть никем увиденной. В
опочивальне горел свет; у постели больного сидела Батта. Она устроилась в
своем любимом кресле у очага и шумно спала, как спят все пьяные старухи. Я
подошла к кровати, и мне показалось, что отец не спит. Я не смогла понять,
что он хотел мне сказать несколькими неразборчивыми звуками, но в выражении
его глаз я не могла ошибиться - в них был написан ужас. Может быть, он узнал
меня и решил, что я пришла убить его? А может, он принял меня за Психею,
вернувшуюся из страны мертвых, чтобы забрать его с собой? Кто-то скажет
(боги, например), что, если бы я убила его, это ничего бы не добавило к моей
вине, поскольку я смотрела на него с не меньшим страхом - я боялась, что он
выживет.
Не слишком ли многого ждут от нас боги? Час моего освобождения был
слишком близок. Узник терпит свое заточение, пока нет надежды на побег.
Стоит только ей появиться, стоит ему глотнуть воздуха свободы, как он в
ужасе взирает на свое соломенное ложе и вздрагивает при звуке кандалов.
Я посмотрела на отца. Перекошенное, бессмысленное лицо его выражало
меньше, чем морда животного. С облегчением я подумала: "Даже если он
выживет, он будет идиотом".
Я вернулась к себе и заснула крепким сном.
Глава восемнадцатая
Наутро я вскочила с постели и устремилась назад в царскую опочивальню;
никогда ни один врач, ни один влюбленный не следил с таким волнением за
переменами в пульсе и дыхании больного. Я была еще у изголовья (я нашла отца
таким же. как вчера), когда в комнату вихрем ворвалась растрепанная
Редиваль.
-- Ах, Оруаль! - запричитала она. - Правда, что Царь умирает? А что
случилось во дворце ночью? А кто этот молодой человек? Говорят, он
красавчик, силач иотчаянный храбрец. Он часом не царевич? Ах, сестра, что же
мы будем делать, еслиЦарь умрет?
-- Я стану Царицей, Редиваль. А что станется с тобой, зависит от
твоегоповедения.
Я еще не закончила фразу, как она уже ластилась ко мне, целовала мне
руки, желала мне счастья и твердила, что любит меня больше всех на свете.
Меня чуть не стошнило. Даже последний раб не унижался при мне подобным
образом. Когда я сердилась, никто из челяди не заискивал передо мной; они
слишком хорошо знали, что это на меня не действует.
-Не будь дурой, Редиваль, - сказала я, отстранив ее рукой. - Я не
собираюсьубивать тебя. Но если ты высунешь нос из дому без спроса, я повелю