молоденькая жрица, встав на чьи-то плечи, протянула мне чашу с липкой,
сладкой жидкостью.Я не хотела ее пить, но знаешь, Майя, все случилось как
тогда, когда цирюльниквытаскивал мне занозу, а ты держала меня крепко и
просила потерпеть, В общем, ясделала так, как мне велели, и мне сразу же
стало легче.
Затем я помню, как меня спустили с носилок, и поставили на горячую
землю, и приковали к Древу цепью, обернув ее вокруг меня. Железо зазвенело,
и от этого звука хмель улетучился. А затем Царь начал кричать, раздирать
одежды и рвать на себе волосы. И ты знаешь, Майя, он так смотрел на меня
тогда, словно в первый раз видел. Но мне хотелось только, чтобы он перестал
и ушел, а с ним бы ушли все остальные и оставили меня плакать одну. Теперь
мне уже хотелось плакать. Ум мой прояснился, и мне стало страшно. Я
попыталась держаться, как те девушки в греческих легендах, о которых
рассказывал нам Лис, и я знала, что у меня получится, но только если они
уйдут сразу.
-- Ах, Психея, ты же сама сказала, что все это позади. Забудь этот
кошмар! Расскажи лучше, как тебе удалось спастись. У нас еще ничего не
решено и совсем нетвремени, чтобы...
-- Оруаль! Да у нас полно времени! Неужели ты не хочешь услышать, что
же сомной приключилось?
- Конечно, хочу. Я хочу знать все, и до мельчайшей подробности. Но
сперва нам нужно уйти отсюда-здесь опасно...
-- Разве? Это мой дом, Майя. И чтобы ты уразумела, какие чудеса со мной
приключились, нужно, чтобы ты выслушала и про все мои несчастья. К тому же,
знаешь,несчастья эти не были столь уж большими.
-- Думай как хочешь, но мне все равно больно даже слушать об этом.
-- Ну потерпи немножко. Итак, в конце концов они ушли, и я осталась
одна подпалящими небесами, среди выжженных, сморщившихся от зноя гор. Воздух
был неподвижен, ни малейшего ветерка; ты, наверно, помнишь - это был
последний деньзасухи. Мне очень хотелось пить из-за липкой гадости, которой
меня напоили. И туттолько я заметила, что меня привязали так, чтобы я могла
только стоять. Вот тогдамне и вправду стало страшно, и я заплакала. Ах,
Майя! Как мне не хватало тогда тебяи Лиса! И я молила, молила, молила богов,
чтобы то, чему суждено случиться, случилось как можно скорей. Но ничего не
происходило, кроме того, что от соленых слезмне еще больше захотелось пить.
Прошло еще очень много времени, а потом сталипоявляться гости.
-- Гости?
-- Да, это было не так уж страшно. Сначала пришли горные козы.
Несчастные,исхудавшие, бедные твари. Думаю, что пить им хотелось не меньше,
чем мне. Ониходили кругами вокруг меня, но приблизиться не решались. Потом
пришел какой-тозверь, которого я никогда прежде не видела, но думаю, что это
была рысь. Она сразунаправилась ко мне. Мои руки не были связаны, и я
приготовилась бороться с ней но этого не потребовалось. Несколько раз
(наверное, она боялась меня не меньше, чем я ее) она подходила и обнюхивала
мои ноги, затем встала на задние лапы и обнюхала мне лицо. Затем она ушла. Я
даже расстроилась - с ней было все-таки веселей. И знаешь, о чем я думала
все это время?
- О чем?
- Сперва я утешала себя, вспоминая свои детские мечты о дворце на
Горе... обоге... пыталась вновь поверить во все это. Но не могла поверить,
не могла даже понять, как мне это удавалось прежде. Все эти мечты ушли,
умерли.
Я взяла ее ладони в свои и ничего не сказала. Но внутренне я
обрадовалась. Не знаю, может, эти грезы имели какой-то смысл в ночь перед
Жертвоприношением, поскольку давали Психее опору и поддержку. Но теперь я
была рада, что она оставила свои бредни. Я знаю, что радость моя была
противна природе вещей и шла не от добра. Может быть, ее ниспослали мне
злокозненные боги. Никто этого не знает, а боги молчат - как всегда...
-- Меня спасла совсем другая мысль, - продолжала Психея. - Ее и
мыслью-тоне назовешь, потому что не выскажешь словами. В ней было что-то от
философии,которой учил нас Лис, - все, что он говорил нам о богах и
"божественной природе",- но было что-то и от речей Жреца о крови, о земле и
о том, как жертва возвращаетземле плодородие. Я не могу толком объяснить
тебе, но мысль эта шла откуда-тоизнутри, из самых глубин моего существа, она
родилась не там, откуда приходилигрезы о чертогах из золота и янтаря, не
там, откуда являлись все мои страхи, - нет,глубже. Ее нельзя было выразить
словами, но за нее можно было держаться. Затемвсе изменилось...
-- Что? - Я не всегда понимала, о чем она говорит, но решила
предоставить ейсамой рассказывать, как ей нравится, и не задавать лишних
вопросов.
-- Погода, конечно. Я не видела неба, потому что цепь не позволяла мне
поднять голову, но почувствовала, что внезапно похолодало. Я догадалась, что
над Гломом собираются тучи, потому что все краски кругом поблекли и тень моя
побледнела и пропала. И тут - как это было чудесно! - легкий ветерок, первый
порыв западного ветра, коснулся моей щеки. Ветер все крепчал, в воздухе
запахло дождем, и японяла, что боги - это не выдумка и что это я вернула
влагу земле. А затем ветерзавыл в ветвях (но звук этот был так хорош, и воем
я зову его, оттого что не могунайти другого слова), и хлынул ливень. Древо
немножко укрыло меня, но, выставиввперед руки, я собирала в ладони дождевую
воду и пила ее. А ветер все крепчал икрепчал. Мне подумалось, что, если бы
не цепь, он унес бы меня. И тут - в этот самый миг - я увидела Его.
-Его?
- Западный Ветер.
- Ветер?
- Нет, не ветер. Бога Ветра, Западный Ветер во плоти.
- Тебе это не приснилось, Психея?
-- Ах нет, это не был сон. Во сне такое не приснится. Он имел
человеческий образ, но любой сказал бы, что это - не человек. Ах, сестра, ты
бы поняла меня, еслибы видела сама. Как же объяснить тебе? Тебе случалось
видеть прокаженных?
-- Да, разумеется.
- А ты замечала, как выглядят здоровые люди рядом с прокаженными?
- Ты хочешь сказать - они кажутся еще здоровее и красивее?
- Да. Так вот: рядом с богами мы - как прокаженные.
- Ты хочешь сказать, что у них такая смуглая кожа?Психея звонко
рассмеялась и захлопала в ладоши:
-- Ну вот, ты так ничего и не поняла! Ну да ладно; когда ты увидишь
богов своими глазами, Оруаль, ты все поймешь. А ты их увидишь - я тебе
помогу. Не знаюкак, но я придумаю. Ах вот - вдруг это поможет тебе понять.
Когда я впервые увидела Западный Ветер, я не испытала ни радости, ни страха
- по крайней мере вначале. Мне было просто стыдно.
-- Но чего ты стыдилась, Психея? Неужели они раздели тебя догола?
-- Нет, Майя, нет. Я стыдилась своего смертного облика, мне было
стыдно, чтоя - смертный человек.
-- Но разве ты виновата в этом?
-- Неужели ты не замечала, что людям больше всего стыдно за вещи, в
которыхони не виноваты?
Я подумала о своем уродстве и промолчала.
-- И тогда он взял меня, - продолжала Психея, - своими прекрасными
руками, которые обжигали меня (но это не было больно), и вырвал меня из
оков. И мнетоже не было ни чуточки больно. Я не понимаю, как это ему
удалось. А потом онподнял меня в воздух и понес. Конечно, при этом он снова
стал невидимым и подобным вихрю. Я видела его так, как глаз видит вспышку
молнии. Но это было неважно: теперь я уже знала, что это не просто ветер, а
бог, - и мне совсем не было страшно лететь в небесах, хотя вихрь иногда
переворачивал меня вверх ногами.
-- Психея, ты уверена, что все это было на самом деле? Может, это был
сон?
-- Если это был сон, сестра, как же я очутилась здесь? Скорее на сон
похоже всето, что было со мной до этого, - Глом, наш отец, старая Батта. Но
не перебивай меня,Майя. И вот он понес меня в вихре и бережно опустил на
землю. Сперва я не моглаотдышаться и была слишком потрясена, чтобы понять,
что же происходит вокруг.Западный Ветер, он такой - веселый бог,
неотесанный. (Наверное, сестра, богов вюности учат обращению с нами. Это
наверняка так: ведь одно неосторожное прикосновение их рук - и мы обратимся
в прах.) Но потом я пришла в себя и - о чудо!
- увидела перед собой дворец. Я лежала на его пороге. Но это был совсем
не тотчертог из золота и янтаря, о котором я мечтала. Если бы это был он, я
бы решила,что грежу наяву. Этот дворец не был похож на чертог из моих снов.
Ни на него, ни нанаши дворцы, ни на греческие, как их описывал нам Лис. Он
был такой необычный - да ты и сама видишь. Подожди немного, и я покажу тебе
его весь. Зачем тратитьвремя на слова?
Всякий бы понял, что это - жилище бога. Я говорю не о храме, где богу
просто служат. Я говорю о доме бога, месте, где бог живет. Ни за какие
сокровища на свете я не решилась бы сама войти в него, Оруаль. Но мне
все-таки пришлось. Потому что изнутри прозвучал голос - слаще любой
музыки... нет, слаще - не то слово. И хотя голос был так прекрасен, волосы
встали у меня на голове дыбом, когда я услышала его. И знаешь, что он
сказал? Он сказал: "Войди в твой дом (да, да, он так и сказал "твой"),
Психея, невеста бога!"
Мне снова стало стыдно, что я - смертная, стыдно и страшно. Но еще
страшнее мне было ослушаться. Я переступила порог, дрожа от холода и страха,
поднялась по лестнице, прошла под портиком и вошла во двор. Там не было
никого. Но затем зазвучали голоса - они приветствовали меня.
-- Голоса?
-- Да, голоса - женские голоса, хотя назвать их женскими - это то же
самое,что назвать бога Ветра мужчиной. И они говорили: "Войди, хозяйка,
войди, госпожа, не бойся!" И они двигались, хотя никого не было видно, и
словно заманивали менявнутрь. И я прошла вслед за ними в прохладную залу со
сводчатым потолком, и нашла там накрытый стол, фрукты и вино. Таких плодов я
не встречала прежде нигде
- да ты сама увидишь! Потом они сказали: "Отдохни перед купанием,
госпожа, апосле купания тебя ждет пир". Ах, Оруаль, как объяснить тебе мои
чувства? Я знала,что это - духи, и мне хотелось пасть ниц перед ними, но я
не смела, потому что ониназывали меня госпожой и хозяйкой и я должна была
соответственно вести себя. Приэтом я все время боялась, что они вот-вот
начнут надо мной смеяться.
- Ах! - вздохнула я.
Это чувство мне было слишком знакомо.
-- Но я ошиблась, сестра. Я ужасно ошиблась - должно быть, стыд
смертныхнавеял мне такие мысли. Они дали мне вино и плоды...
-- Голоса?
- Да, духи. Я не видела их рук, но я догадалась, что чаши и блюда не
сами собой парят в воздухе. Было заметно, что их двигают незримые руки. И
(тут Психея понизила голос) когда я взяла чашу, я почувствовала, как чья-то
рука задела мою. И меня снова словно обдало пламенем, которое не причиняет
боли. Это было ужасно. Психея покраснела и засмеялась:
-- Так мне казалось тогда. Теперь я не назвала бы это ужасным. Затем
они повели меня в купальню. Ты должна обязательно посмотреть это место.
Маленький дворик под открытым небом окружен дивной колоннадой, а вода в
купальне подобнахрусталю и благоухает, как... как вся эта долина. Я страшно
смущалась и не решалась раздеться, но...
-- Ты же говорила, что духи были женщинами.
-- Ах, Майя, ты все никак не уразумеешь! Это совсем не тот стыд. Он не
от наготы, а от смертности, оттого, что мы какие-то... как это назвать?.,
несовершенные.Наверное, так стыдно бывает сновидению, когда оно забредет в
мир яви. А затем(Психея говорила все быстрей и быстрей) они одели меня - в
прекрасные одежды -и начался пир - зазвучала музыка - затем они отвели меня
на ложе - наступиланочь - а затем - пришел Он.
-- Кто?
-- Жених... мой бог. Не смотри на меня так, сестра. Для тебя я всегда
буду твоейверной Психеей. Между нами все останется как прежде.
-- Психея! - вскричала я, вскочив на ноги. - Я не могу больше ждать. Ты
рассказала мне столько удивительного. Если это все - правда, значит, я
заблуждаласьвсю свою жизнь. Мне придется жить ее заново. Но скажи мне,
сестра, правда ли всеэто? Ты не шутишь? Покажи мне все, покажи мне твой
дворец!
-- Конечно! - сказала она, поднимаясь с колен. - Иди со мной и ничего
не бойся!
-- Это далеко? - спросила я.
Сестра с изумлением посмотрела на меня.
-- Что далеко? -удивилась она.
-- Твой дворец, дом твоего бога...
Если вам доводилось видеть, как потерявшийся ребенок в большой толпе
бежит к чужой женщине, приняв ее за свою мать, и если вы заглянули ему в
глаза в тот миг, когда женщина оборачивается и он понимает, что ошибся,
тогда вы легко поймете, как смотрела на меня Психея в тот миг. Щеки ее
побледнели, радостный румянец погас.
- Оруаль, - сказала она, и было заметно, что ее бьет дрожь, - Оруаль,
что тытакое говоришь?
Я тоже перепугалась, хотя не могла еще сама понять, в чем дело. ' - Я?
- переспросила я. - Я говорю о дворце. Я спрашиваю, сколько нам до него
идти.
Психея громко и испуганно вскрикнула. Затем, окончательно побелев
лицом, она сказала:
- Но мы уже во дворце, Оруаль! Ты стоишь на главной лестнице у самых
дверей.
Глава одиннадцатая
Постороннему бы показалось, что он видит двух врагов, изготовившихся к
смертельной схватке. Мы неподвижно застыли в нескольких шагах друг от друга.
Наши нервы были напряжены до предела, и каждый всматривался в лицо другого с
отчаянным вниманием.
Отсюда, собственно говоря, и начинается мое обвинение богам, поэтому я
постараюсь быть как можно правдивее и не упускать ни малейшей подробности.
Тем не менее мне вряд ли удастся пересказать все, что мелькало тогда у меня
в голове. Я слишком часто вспоминала те мгновения, и от частых повторений
воспоминания мои несколько стерлись.
Кажется, первой моей мыслью было: "Она сошла с ума!" Так или иначе, все
мое существо словно преградило собой незримые двери, за которыми стояло
нечто жуткое, с полной решимостью не впускать это нечто, чем бы оно ни
оказалось. Мне кажется, я просто боялась, как бы мне самой не сойти с ума.
Когда я вновь обрела голос, я сказала только (меня едва хватило на
шепот):
- Пойдем отсюда! Это ужасное место.
Верила ли я в ее невидимый дворец? Грек только посмеялся бы над
подобным предположением, но у нас, в Гломе, все иначе. Мы живем слишком
близко к богам. В горах, возле самой вершины Седой горы, там, где даже
Бардии становится страшно, там, куда не отваживаются заходить даже жрецы,
могло случиться все что угодно. Я не сумела затворить двери до конца: легкое
сомнение все-таки проскользнуло в щель, и теперь мне казалось, что весь мир
вместе с моею Психеей ускользает у меня из рук.
Но Психея поняла мои слова очень по-своему.
-- Ах, - воскликнула она. - Значит, ты его все-таки видишь?
-- Что вижу? - задала я дурацкий вопрос, хотя прекрасно понимала, о чем
идет речь.
- Как что - врата, сверкающие стены...
Тут, сама не пойму почему, меня охватила ярость - подобная отцовской, -
и я заорала (хотя, клянусь, я и не намеревалась кричать):
- Перестань! Перестань сейчас же! Здесь ничего нет!
Моя сестра покраснела. На какое-то мгновение (но только на мгновение)
ярость охватила и ее.
- Ну что же, если не видишь, так потрогай! - закричала она. - Потрогай!
Разбей свою голову о стену, если хочешь. Вот здесь...
Она схватила меня за руки, но я освободила их.
- Перестань! Перестань, я тебе говорю! Здесь нет ничего! Ты лжешь! Ты
сама вэто не веришь!
Но лгала я. Откуда я могла знать, видела ли она то, чего не видела я,
или просто сошла с ума? То, что началось потом, было постыдно и безобразно.
Я кинулась на Психею, как будто грубая сила могла здесь что-то решить. Я
схватила ее за плечи и начала трясти так, как трясут маленьких детей,
пытаясь привести в чувство.
Но она была слишком большая и слишком сильная (я даже и не представляла
себе, какой она стала сильной), и она стряхнула с себя мои руки в мгновение
ока. Мы снова разошлись, тяжело дыша. Теперь мы были совсем уже похожи на
двух врагов. Тут на лице у Психеи появилось такое выражение, которого я не
видела никогда прежде. Взгляд ее стал подозрительным и колючим.
-- Но ты же пила вино? Откуда я взяла его, по-твоему?
-- Вино? Какое вино? О чем это ты говоришь?
-- Оруаль! Я дала тебе вино. И чашу. Я дала тебе чашу. Где она? Где ты
ее спрятала?
-- Ах, перестань же, дитя! Мне сейчас не до шуток. Никакого вина не
было.
-- Но я дала тебе вино! Ты пила его. И медовые пряники. Ты еще
сказала...
- Ты дала мне простую воду в твоих ладонях.
-- Но ты восхищалась вином и тебе понравилась чаша. Ты сказала...
-- Я восхищалась твоими руками. Ты играешь в игру и сама это знаешь. Я
просто подыграла тебе.
Психея застыла, приоткрыв рот от удивления, но даже так она была
прекрасна.
- Вот оно что... - медленно сказала она. - Значит, ты не пила никакого
винаи не видела никакой чаши.
Я не ответила ей, но она и не ждала ответа.
Внезапно она сглотнула что-то, словно проглотила обиду (о, как
прекрасна была ее тонкая шея!), и ее настроение резко переменилось; теперь
это была сдержанная печаль, смешанная с жалостью. Она ударила в грудь сжатым
кулаком, как это делают плакальщицы, и горестно воскликнула:
- Ай-яй! Так вот что он имел в виду. Ты ничего не видишь и не можешь
потрогать. Для тебя ничего словно бы не существует. Ах, Майя... прости меня.
Я почти поверила Психее, ведь ей уже несколько раз удалось пошатнуть
мою уверенность, а ее собственная вера оставалась такой же твердой, как вера
Жреца в богиню Унгит в тот миг, когда кинжал моего отца был приставлен к его
груди. Я стояла перед ней и была слабее, чем Лис, когда тот стоял перед
старым Жрецом. Воистину ужасным местом была эта долина. В ней было слишком
много священного и божественного - больше, чем может выдержать простой
смертный, в ней было слишком много того, что не дано было видеть моим
глазам.
Сможет ли грек постичь весь ужас этого? Мне еще долгие годы снился один
и тот же странный сон. Мне снилось, что я в каком-то хорошо знакомом мне
месте. Чаще всего это была Столбовая зала. И все, что я видела, в последний
миг оборачивалось чем-то иным. Положив руку на стол, я прикасалась к мягкому
меху, затем из угла стола высовывался длинный влажный язык и облизывал меня.
Видеть этот сон я стала после того, как столкнулась с незримым дворцом
Психеи, потому что страх, который я испытывала во сне, был того же рода:
болезненный разлад, скрежещущее столкновение двух миров, словно два конца
сломанной кости скребутся друг о друга.
Но наяву, в отличие от сна, кроме страха, я испытывала еще и боль,
которую ничто не смогло бы облегчить. Мир разлетелся вдребезги, и мы с
Психеей оказались на разных его осколках. Горы и моря, безумие и болезнь,
сама смерть не смогли бы так безнадежно разлучить нас, как это. Боги, это
все боги... всюду они. Они украли ее у меня. Они не оставляют нам ничего.
Догадка озарила меня, как вспышки молнии в кромешной ночи. А разве она не
достойна, подумалось мне, того, чтобы уйти к богам? Разве не там ей место?
Но печаль накатывала вновь, как огромная черная туча, и скрывала от меня
этот проблеск понимания.
- О Психея! - вскричала я. - Прошу тебя, вернись! Где ты, милая сестра?
Вернись!
Она устремилась ко мне и заключила в свои объятия.
- Майя, сестра моя, я здесь! Не надо, Майя, я не вынесу этого! Я...
- Ты... ты мне как дитя, как мой собственный ребенок. Да, ты здесь, я
чувствуютебя, но ты так далеко! И я...
Она отвела меня туда, где мох рос гуще, и усадила на мягкий дерн.
Затем, словами и ласками, она утешила меня как могла. И подобно тому как
посреди бури или битвы вдруг наступает затишье, так и горе мое ненадолго
улеглось. Я не слушала того, что она говорила, - сам звук ее голоса, любовь,
звучавшая в нем, согревали мой слух. Голос ее был слишком низкий и глубокий
для женщины, и от этого каждое слово становилось таким весомым и горячим,
словно это было не слово, а прикосновение руки. Глубинное тепло этого голоса
исходило из самых недр земли. Таким теплом пригоршня спелого зерна согревает
ладонь руки.
Что она говорила мне?.. Она говорила:
- Может быть, Майя, ты тоже научишься видеть, как я. Я буду просить
его,умолять его, чтобы он научил тебя. Он поймет. Он предупреждал меня,
когда я просила его об этой встрече, что все может выйти совсем не так, как
я хочу. Но я даже недумала... Простушка Психея... так он зовет меня... но я
не догадывалась, что ты несможешь даже увидеть. Наверное, он знал об этом.
Он нам скажет...
Он? О нем-то я совсем и забыла или, по крайней мере, перестала думать,
после того как Психея впервые сказала мне, что мы стоим у ворот дворца. А
теперь она каждый миг говорила о нем, ни о ком другом, кроме него, как это
делают все молодые жены. И тут что-то во мне ожесточилось, ощетинилось
колючим льдом. Так (как я узнала позже) часто случается на войне, когда
безликие "они" или "враги" вдруг превращаются в человека, стоящего в двух
шагах от тебя и намеревающегося тебя убить.
-- О ком это ты говоришь? - спросила я, подразумевая: "Зачем ты
говоришьмне о нем? Какое мне до него дело?"
-- Но я же тебе все объяснила, Майя. Я говорю о нем, о моем боге. О
моем возлюбленном. О моем муже. О хозяине моего дома.
-- О, это невыносимо! - вскричала я и снова вскочила на ноги.
Она произнесла это так ласково и с таким внутренним трепетом, что я
пришла в бешенство. И тут (словно луч света просиял во мраке) я вспомнила
свои первые мысли по поводу Психеи. Она сошла с ума, это несомненно. Это
просто безумие, и ничего больше. И я сойду с ума, если поверю ее словам.
Стоило мне подумать так - и даже дышать стало легче, словно из воздуха
долины исчез наполнявший его священный ужас.
- Хватит, Психея! - сказала я строго. - Где этот бог? Где его дворец?
Все это
- только твои грезы. Где он? Покажи мне его! Как он выглядит?
Она оглянулась и сказала очень тихо, но так серьезно, словно все, что
было сказано до сих пор, и вполовину не так важно, как это.
- Ах, Оруаль! - вздохнула она. - Даже я еще ни разу не видела его -
пока. Онприходит ко мне только под покровом священной тьмы. Он сказал, что я
не должна
- пока - видеть его лицо или знать его имя. Мне запрещено приходить со
светом вмои - в наши - покои.
Когда она подняла глаза и я заглянула в них, я увидела там
непередаваемое, невыразимое счастье.
-- Все это тебе померещилось, - сказала я громко и резко. - Не смей
большеповторять эту чушь. Встань. Нам пора...
-- Оруаль! - перебила меня она с царственным видом. - Я не солгала тебе
ниразу в жизни.
Я сразу снизила тон, но слова мои были по-прежнему холодными и
колючими:
- Нет, я не хотела сказать, что ты лжешь. Просто твой рассудок
повредился,сестра. Ты бредишь. Ты пережила такой страх, ты была совсем одна,
потом еще... онидали тебе этот напиток. Но мы тебя вылечим.
- Оруаль, - сказала Психея.-Что?
- Если все это - только мой бред, как я смогла прожить здесь столько
дней?Неужели ты думаешь, что я питалась одними ягодами и спала под открытым
небом?Неужто мои руки так исхудали, а мои щеки так ввалились?
Я бы с удовольствием солгала ей и сказала бы, что так оно и есть, но
это было невозможно. С головы и до пят она просто источала красоту,
жизненную силу и здоровье. Неудивительно, что Бардия пал перед ней ниц, как
перед богиней. Даже лохмотья на ней только подчеркивали ее красоту, а кожа
отливала медовым, розовым и палевым, подобно слоновой кости, и выставляла
напоказ все ее совершенство. Она даже (хотя это все же мне только
показалось) стала выше. Ложь умерла у меня на губах, и тогда Психея
посмотрела на меня с легкой тенью усмешки в глазах. Когда сестра смотрела
так, она была особенно прелестна.
- Видишь? - сказала она. - Все это правда. И именно поэтому... да нет
же,выслушай меня, Майя, - именно поэтому все будет хорошо. Он сделает так,
что тыпрозреешь, и тогда...
-- Я не хочу! - закричала я, так низко наклонившись к Психее, что это
выглядело почти как угроза. Устрашившись моего гнева, Психея отшатнулась. -
Я не хочу.Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Понятно?!
-- Но почему, Оруаль, почему? Кого и за что ты ненавидишь?
-- Да все это ненавижу - не знаю, все! И почему - ты знаешь! Или знала.
Этот...этот... - И тут то, что она успела рассказать о нем (как же поздно я
до этого додумалась!), сложилось в ясную картину. - Этот твой бог, который
приходит под покровом тьмы... и тебе запрещено видеть его. Ты говоришь,
священная тьма? Тьфу, да тыживешь, как прислужница в Доме Унгит. Тьма, боги,
святость... От этого так и несет...
Чистота ее взгляда, прелесть ее, исполненная сострадания и в то же
время безжалостная, лишили меня на мгновение дара речи. Слезы брызнули у
меня из глаз.
-- О Психея! - рыдала я. - Ты так далеко. Слышишь ли ты меня? Я не могу
дотебя дотянуться. О Психея, сестра моя! Ты когда-то любила меня... вернись
ко мне!Какое нам дело до богов и их чудес, до всех этих ужасных, мрачных
вещей? Мы жепростые, смертные женщины. Вернемся туда, где мы были счастливы.
-- Но, Оруаль, подумай - как я могу уйти? Здесь мой дом. Здесь мой муж.
-- Муж! И ты зовешь его так? - сказала я с отвращением.
-- Если бы ты только знала его, - вздохнула она.
- Ты любишь его? Ах, Психея!
Она не ответила мне, но щеки ее покраснели. Ее лицо, все ее тело были
ответом на мой вопрос.
- Тебе надо было пойти в жрицы Унгит! - выкрикнула я в бешенстве. - Ты
должна была жить вместе с ними - в темноте, там, где пахнет кровью и
ладаном, там, где бормочут молитвы и разит паленым салом. Тебе бы там
понравилось - во мраке, среди невидимых и священных вещей. Тебе и дела нет,
что ты покидаешь меня... что ты изменяешь мне. Что тебе наша любовь!
-- Ах нет, нет же, Майя! Я не могу вернуться к тебе, это невозможно. Но
ты можешь остаться со мной.
-- Нет, это безумие! - воскликнула я в отчаянии.
Было ли это безумием? Кто из нас был прав? Как нужно было поступить?
Наступил миг, когда боги, если только они желали нам добра, должны были
вмешаться и помочь нам. Запомни, читатель, что они сделали вместо этого.
сладкой жидкостью.Я не хотела ее пить, но знаешь, Майя, все случилось как
тогда, когда цирюльниквытаскивал мне занозу, а ты держала меня крепко и
просила потерпеть, В общем, ясделала так, как мне велели, и мне сразу же
стало легче.
Затем я помню, как меня спустили с носилок, и поставили на горячую
землю, и приковали к Древу цепью, обернув ее вокруг меня. Железо зазвенело,
и от этого звука хмель улетучился. А затем Царь начал кричать, раздирать
одежды и рвать на себе волосы. И ты знаешь, Майя, он так смотрел на меня
тогда, словно в первый раз видел. Но мне хотелось только, чтобы он перестал
и ушел, а с ним бы ушли все остальные и оставили меня плакать одну. Теперь
мне уже хотелось плакать. Ум мой прояснился, и мне стало страшно. Я
попыталась держаться, как те девушки в греческих легендах, о которых
рассказывал нам Лис, и я знала, что у меня получится, но только если они
уйдут сразу.
-- Ах, Психея, ты же сама сказала, что все это позади. Забудь этот
кошмар! Расскажи лучше, как тебе удалось спастись. У нас еще ничего не
решено и совсем нетвремени, чтобы...
-- Оруаль! Да у нас полно времени! Неужели ты не хочешь услышать, что
же сомной приключилось?
- Конечно, хочу. Я хочу знать все, и до мельчайшей подробности. Но
сперва нам нужно уйти отсюда-здесь опасно...
-- Разве? Это мой дом, Майя. И чтобы ты уразумела, какие чудеса со мной
приключились, нужно, чтобы ты выслушала и про все мои несчастья. К тому же,
знаешь,несчастья эти не были столь уж большими.
-- Думай как хочешь, но мне все равно больно даже слушать об этом.
-- Ну потерпи немножко. Итак, в конце концов они ушли, и я осталась
одна подпалящими небесами, среди выжженных, сморщившихся от зноя гор. Воздух
был неподвижен, ни малейшего ветерка; ты, наверно, помнишь - это был
последний деньзасухи. Мне очень хотелось пить из-за липкой гадости, которой
меня напоили. И туттолько я заметила, что меня привязали так, чтобы я могла
только стоять. Вот тогдамне и вправду стало страшно, и я заплакала. Ах,
Майя! Как мне не хватало тогда тебяи Лиса! И я молила, молила, молила богов,
чтобы то, чему суждено случиться, случилось как можно скорей. Но ничего не
происходило, кроме того, что от соленых слезмне еще больше захотелось пить.
Прошло еще очень много времени, а потом сталипоявляться гости.
-- Гости?
-- Да, это было не так уж страшно. Сначала пришли горные козы.
Несчастные,исхудавшие, бедные твари. Думаю, что пить им хотелось не меньше,
чем мне. Ониходили кругами вокруг меня, но приблизиться не решались. Потом
пришел какой-тозверь, которого я никогда прежде не видела, но думаю, что это
была рысь. Она сразунаправилась ко мне. Мои руки не были связаны, и я
приготовилась бороться с ней но этого не потребовалось. Несколько раз
(наверное, она боялась меня не меньше, чем я ее) она подходила и обнюхивала
мои ноги, затем встала на задние лапы и обнюхала мне лицо. Затем она ушла. Я
даже расстроилась - с ней было все-таки веселей. И знаешь, о чем я думала
все это время?
- О чем?
- Сперва я утешала себя, вспоминая свои детские мечты о дворце на
Горе... обоге... пыталась вновь поверить во все это. Но не могла поверить,
не могла даже понять, как мне это удавалось прежде. Все эти мечты ушли,
умерли.
Я взяла ее ладони в свои и ничего не сказала. Но внутренне я
обрадовалась. Не знаю, может, эти грезы имели какой-то смысл в ночь перед
Жертвоприношением, поскольку давали Психее опору и поддержку. Но теперь я
была рада, что она оставила свои бредни. Я знаю, что радость моя была
противна природе вещей и шла не от добра. Может быть, ее ниспослали мне
злокозненные боги. Никто этого не знает, а боги молчат - как всегда...
-- Меня спасла совсем другая мысль, - продолжала Психея. - Ее и
мыслью-тоне назовешь, потому что не выскажешь словами. В ней было что-то от
философии,которой учил нас Лис, - все, что он говорил нам о богах и
"божественной природе",- но было что-то и от речей Жреца о крови, о земле и
о том, как жертва возвращаетземле плодородие. Я не могу толком объяснить
тебе, но мысль эта шла откуда-тоизнутри, из самых глубин моего существа, она
родилась не там, откуда приходилигрезы о чертогах из золота и янтаря, не
там, откуда являлись все мои страхи, - нет,глубже. Ее нельзя было выразить
словами, но за нее можно было держаться. Затемвсе изменилось...
-- Что? - Я не всегда понимала, о чем она говорит, но решила
предоставить ейсамой рассказывать, как ей нравится, и не задавать лишних
вопросов.
-- Погода, конечно. Я не видела неба, потому что цепь не позволяла мне
поднять голову, но почувствовала, что внезапно похолодало. Я догадалась, что
над Гломом собираются тучи, потому что все краски кругом поблекли и тень моя
побледнела и пропала. И тут - как это было чудесно! - легкий ветерок, первый
порыв западного ветра, коснулся моей щеки. Ветер все крепчал, в воздухе
запахло дождем, и японяла, что боги - это не выдумка и что это я вернула
влагу земле. А затем ветерзавыл в ветвях (но звук этот был так хорош, и воем
я зову его, оттого что не могунайти другого слова), и хлынул ливень. Древо
немножко укрыло меня, но, выставиввперед руки, я собирала в ладони дождевую
воду и пила ее. А ветер все крепчал икрепчал. Мне подумалось, что, если бы
не цепь, он унес бы меня. И тут - в этот самый миг - я увидела Его.
-Его?
- Западный Ветер.
- Ветер?
- Нет, не ветер. Бога Ветра, Западный Ветер во плоти.
- Тебе это не приснилось, Психея?
-- Ах нет, это не был сон. Во сне такое не приснится. Он имел
человеческий образ, но любой сказал бы, что это - не человек. Ах, сестра, ты
бы поняла меня, еслибы видела сама. Как же объяснить тебе? Тебе случалось
видеть прокаженных?
-- Да, разумеется.
- А ты замечала, как выглядят здоровые люди рядом с прокаженными?
- Ты хочешь сказать - они кажутся еще здоровее и красивее?
- Да. Так вот: рядом с богами мы - как прокаженные.
- Ты хочешь сказать, что у них такая смуглая кожа?Психея звонко
рассмеялась и захлопала в ладоши:
-- Ну вот, ты так ничего и не поняла! Ну да ладно; когда ты увидишь
богов своими глазами, Оруаль, ты все поймешь. А ты их увидишь - я тебе
помогу. Не знаюкак, но я придумаю. Ах вот - вдруг это поможет тебе понять.
Когда я впервые увидела Западный Ветер, я не испытала ни радости, ни страха
- по крайней мере вначале. Мне было просто стыдно.
-- Но чего ты стыдилась, Психея? Неужели они раздели тебя догола?
-- Нет, Майя, нет. Я стыдилась своего смертного облика, мне было
стыдно, чтоя - смертный человек.
-- Но разве ты виновата в этом?
-- Неужели ты не замечала, что людям больше всего стыдно за вещи, в
которыхони не виноваты?
Я подумала о своем уродстве и промолчала.
-- И тогда он взял меня, - продолжала Психея, - своими прекрасными
руками, которые обжигали меня (но это не было больно), и вырвал меня из
оков. И мнетоже не было ни чуточки больно. Я не понимаю, как это ему
удалось. А потом онподнял меня в воздух и понес. Конечно, при этом он снова
стал невидимым и подобным вихрю. Я видела его так, как глаз видит вспышку
молнии. Но это было неважно: теперь я уже знала, что это не просто ветер, а
бог, - и мне совсем не было страшно лететь в небесах, хотя вихрь иногда
переворачивал меня вверх ногами.
-- Психея, ты уверена, что все это было на самом деле? Может, это был
сон?
-- Если это был сон, сестра, как же я очутилась здесь? Скорее на сон
похоже всето, что было со мной до этого, - Глом, наш отец, старая Батта. Но
не перебивай меня,Майя. И вот он понес меня в вихре и бережно опустил на
землю. Сперва я не моглаотдышаться и была слишком потрясена, чтобы понять,
что же происходит вокруг.Западный Ветер, он такой - веселый бог,
неотесанный. (Наверное, сестра, богов вюности учат обращению с нами. Это
наверняка так: ведь одно неосторожное прикосновение их рук - и мы обратимся
в прах.) Но потом я пришла в себя и - о чудо!
- увидела перед собой дворец. Я лежала на его пороге. Но это был совсем
не тотчертог из золота и янтаря, о котором я мечтала. Если бы это был он, я
бы решила,что грежу наяву. Этот дворец не был похож на чертог из моих снов.
Ни на него, ни нанаши дворцы, ни на греческие, как их описывал нам Лис. Он
был такой необычный - да ты и сама видишь. Подожди немного, и я покажу тебе
его весь. Зачем тратитьвремя на слова?
Всякий бы понял, что это - жилище бога. Я говорю не о храме, где богу
просто служат. Я говорю о доме бога, месте, где бог живет. Ни за какие
сокровища на свете я не решилась бы сама войти в него, Оруаль. Но мне
все-таки пришлось. Потому что изнутри прозвучал голос - слаще любой
музыки... нет, слаще - не то слово. И хотя голос был так прекрасен, волосы
встали у меня на голове дыбом, когда я услышала его. И знаешь, что он
сказал? Он сказал: "Войди в твой дом (да, да, он так и сказал "твой"),
Психея, невеста бога!"
Мне снова стало стыдно, что я - смертная, стыдно и страшно. Но еще
страшнее мне было ослушаться. Я переступила порог, дрожа от холода и страха,
поднялась по лестнице, прошла под портиком и вошла во двор. Там не было
никого. Но затем зазвучали голоса - они приветствовали меня.
-- Голоса?
-- Да, голоса - женские голоса, хотя назвать их женскими - это то же
самое,что назвать бога Ветра мужчиной. И они говорили: "Войди, хозяйка,
войди, госпожа, не бойся!" И они двигались, хотя никого не было видно, и
словно заманивали менявнутрь. И я прошла вслед за ними в прохладную залу со
сводчатым потолком, и нашла там накрытый стол, фрукты и вино. Таких плодов я
не встречала прежде нигде
- да ты сама увидишь! Потом они сказали: "Отдохни перед купанием,
госпожа, апосле купания тебя ждет пир". Ах, Оруаль, как объяснить тебе мои
чувства? Я знала,что это - духи, и мне хотелось пасть ниц перед ними, но я
не смела, потому что ониназывали меня госпожой и хозяйкой и я должна была
соответственно вести себя. Приэтом я все время боялась, что они вот-вот
начнут надо мной смеяться.
- Ах! - вздохнула я.
Это чувство мне было слишком знакомо.
-- Но я ошиблась, сестра. Я ужасно ошиблась - должно быть, стыд
смертныхнавеял мне такие мысли. Они дали мне вино и плоды...
-- Голоса?
- Да, духи. Я не видела их рук, но я догадалась, что чаши и блюда не
сами собой парят в воздухе. Было заметно, что их двигают незримые руки. И
(тут Психея понизила голос) когда я взяла чашу, я почувствовала, как чья-то
рука задела мою. И меня снова словно обдало пламенем, которое не причиняет
боли. Это было ужасно. Психея покраснела и засмеялась:
-- Так мне казалось тогда. Теперь я не назвала бы это ужасным. Затем
они повели меня в купальню. Ты должна обязательно посмотреть это место.
Маленький дворик под открытым небом окружен дивной колоннадой, а вода в
купальне подобнахрусталю и благоухает, как... как вся эта долина. Я страшно
смущалась и не решалась раздеться, но...
-- Ты же говорила, что духи были женщинами.
-- Ах, Майя, ты все никак не уразумеешь! Это совсем не тот стыд. Он не
от наготы, а от смертности, оттого, что мы какие-то... как это назвать?.,
несовершенные.Наверное, так стыдно бывает сновидению, когда оно забредет в
мир яви. А затем(Психея говорила все быстрей и быстрей) они одели меня - в
прекрасные одежды -и начался пир - зазвучала музыка - затем они отвели меня
на ложе - наступиланочь - а затем - пришел Он.
-- Кто?
-- Жених... мой бог. Не смотри на меня так, сестра. Для тебя я всегда
буду твоейверной Психеей. Между нами все останется как прежде.
-- Психея! - вскричала я, вскочив на ноги. - Я не могу больше ждать. Ты
рассказала мне столько удивительного. Если это все - правда, значит, я
заблуждаласьвсю свою жизнь. Мне придется жить ее заново. Но скажи мне,
сестра, правда ли всеэто? Ты не шутишь? Покажи мне все, покажи мне твой
дворец!
-- Конечно! - сказала она, поднимаясь с колен. - Иди со мной и ничего
не бойся!
-- Это далеко? - спросила я.
Сестра с изумлением посмотрела на меня.
-- Что далеко? -удивилась она.
-- Твой дворец, дом твоего бога...
Если вам доводилось видеть, как потерявшийся ребенок в большой толпе
бежит к чужой женщине, приняв ее за свою мать, и если вы заглянули ему в
глаза в тот миг, когда женщина оборачивается и он понимает, что ошибся,
тогда вы легко поймете, как смотрела на меня Психея в тот миг. Щеки ее
побледнели, радостный румянец погас.
- Оруаль, - сказала она, и было заметно, что ее бьет дрожь, - Оруаль,
что тытакое говоришь?
Я тоже перепугалась, хотя не могла еще сама понять, в чем дело. ' - Я?
- переспросила я. - Я говорю о дворце. Я спрашиваю, сколько нам до него
идти.
Психея громко и испуганно вскрикнула. Затем, окончательно побелев
лицом, она сказала:
- Но мы уже во дворце, Оруаль! Ты стоишь на главной лестнице у самых
дверей.
Глава одиннадцатая
Постороннему бы показалось, что он видит двух врагов, изготовившихся к
смертельной схватке. Мы неподвижно застыли в нескольких шагах друг от друга.
Наши нервы были напряжены до предела, и каждый всматривался в лицо другого с
отчаянным вниманием.
Отсюда, собственно говоря, и начинается мое обвинение богам, поэтому я
постараюсь быть как можно правдивее и не упускать ни малейшей подробности.
Тем не менее мне вряд ли удастся пересказать все, что мелькало тогда у меня
в голове. Я слишком часто вспоминала те мгновения, и от частых повторений
воспоминания мои несколько стерлись.
Кажется, первой моей мыслью было: "Она сошла с ума!" Так или иначе, все
мое существо словно преградило собой незримые двери, за которыми стояло
нечто жуткое, с полной решимостью не впускать это нечто, чем бы оно ни
оказалось. Мне кажется, я просто боялась, как бы мне самой не сойти с ума.
Когда я вновь обрела голос, я сказала только (меня едва хватило на
шепот):
- Пойдем отсюда! Это ужасное место.
Верила ли я в ее невидимый дворец? Грек только посмеялся бы над
подобным предположением, но у нас, в Гломе, все иначе. Мы живем слишком
близко к богам. В горах, возле самой вершины Седой горы, там, где даже
Бардии становится страшно, там, куда не отваживаются заходить даже жрецы,
могло случиться все что угодно. Я не сумела затворить двери до конца: легкое
сомнение все-таки проскользнуло в щель, и теперь мне казалось, что весь мир
вместе с моею Психеей ускользает у меня из рук.
Но Психея поняла мои слова очень по-своему.
-- Ах, - воскликнула она. - Значит, ты его все-таки видишь?
-- Что вижу? - задала я дурацкий вопрос, хотя прекрасно понимала, о чем
идет речь.
- Как что - врата, сверкающие стены...
Тут, сама не пойму почему, меня охватила ярость - подобная отцовской, -
и я заорала (хотя, клянусь, я и не намеревалась кричать):
- Перестань! Перестань сейчас же! Здесь ничего нет!
Моя сестра покраснела. На какое-то мгновение (но только на мгновение)
ярость охватила и ее.
- Ну что же, если не видишь, так потрогай! - закричала она. - Потрогай!
Разбей свою голову о стену, если хочешь. Вот здесь...
Она схватила меня за руки, но я освободила их.
- Перестань! Перестань, я тебе говорю! Здесь нет ничего! Ты лжешь! Ты
сама вэто не веришь!
Но лгала я. Откуда я могла знать, видела ли она то, чего не видела я,
или просто сошла с ума? То, что началось потом, было постыдно и безобразно.
Я кинулась на Психею, как будто грубая сила могла здесь что-то решить. Я
схватила ее за плечи и начала трясти так, как трясут маленьких детей,
пытаясь привести в чувство.
Но она была слишком большая и слишком сильная (я даже и не представляла
себе, какой она стала сильной), и она стряхнула с себя мои руки в мгновение
ока. Мы снова разошлись, тяжело дыша. Теперь мы были совсем уже похожи на
двух врагов. Тут на лице у Психеи появилось такое выражение, которого я не
видела никогда прежде. Взгляд ее стал подозрительным и колючим.
-- Но ты же пила вино? Откуда я взяла его, по-твоему?
-- Вино? Какое вино? О чем это ты говоришь?
-- Оруаль! Я дала тебе вино. И чашу. Я дала тебе чашу. Где она? Где ты
ее спрятала?
-- Ах, перестань же, дитя! Мне сейчас не до шуток. Никакого вина не
было.
-- Но я дала тебе вино! Ты пила его. И медовые пряники. Ты еще
сказала...
- Ты дала мне простую воду в твоих ладонях.
-- Но ты восхищалась вином и тебе понравилась чаша. Ты сказала...
-- Я восхищалась твоими руками. Ты играешь в игру и сама это знаешь. Я
просто подыграла тебе.
Психея застыла, приоткрыв рот от удивления, но даже так она была
прекрасна.
- Вот оно что... - медленно сказала она. - Значит, ты не пила никакого
винаи не видела никакой чаши.
Я не ответила ей, но она и не ждала ответа.
Внезапно она сглотнула что-то, словно проглотила обиду (о, как
прекрасна была ее тонкая шея!), и ее настроение резко переменилось; теперь
это была сдержанная печаль, смешанная с жалостью. Она ударила в грудь сжатым
кулаком, как это делают плакальщицы, и горестно воскликнула:
- Ай-яй! Так вот что он имел в виду. Ты ничего не видишь и не можешь
потрогать. Для тебя ничего словно бы не существует. Ах, Майя... прости меня.
Я почти поверила Психее, ведь ей уже несколько раз удалось пошатнуть
мою уверенность, а ее собственная вера оставалась такой же твердой, как вера
Жреца в богиню Унгит в тот миг, когда кинжал моего отца был приставлен к его
груди. Я стояла перед ней и была слабее, чем Лис, когда тот стоял перед
старым Жрецом. Воистину ужасным местом была эта долина. В ней было слишком
много священного и божественного - больше, чем может выдержать простой
смертный, в ней было слишком много того, что не дано было видеть моим
глазам.
Сможет ли грек постичь весь ужас этого? Мне еще долгие годы снился один
и тот же странный сон. Мне снилось, что я в каком-то хорошо знакомом мне
месте. Чаще всего это была Столбовая зала. И все, что я видела, в последний
миг оборачивалось чем-то иным. Положив руку на стол, я прикасалась к мягкому
меху, затем из угла стола высовывался длинный влажный язык и облизывал меня.
Видеть этот сон я стала после того, как столкнулась с незримым дворцом
Психеи, потому что страх, который я испытывала во сне, был того же рода:
болезненный разлад, скрежещущее столкновение двух миров, словно два конца
сломанной кости скребутся друг о друга.
Но наяву, в отличие от сна, кроме страха, я испытывала еще и боль,
которую ничто не смогло бы облегчить. Мир разлетелся вдребезги, и мы с
Психеей оказались на разных его осколках. Горы и моря, безумие и болезнь,
сама смерть не смогли бы так безнадежно разлучить нас, как это. Боги, это
все боги... всюду они. Они украли ее у меня. Они не оставляют нам ничего.
Догадка озарила меня, как вспышки молнии в кромешной ночи. А разве она не
достойна, подумалось мне, того, чтобы уйти к богам? Разве не там ей место?
Но печаль накатывала вновь, как огромная черная туча, и скрывала от меня
этот проблеск понимания.
- О Психея! - вскричала я. - Прошу тебя, вернись! Где ты, милая сестра?
Вернись!
Она устремилась ко мне и заключила в свои объятия.
- Майя, сестра моя, я здесь! Не надо, Майя, я не вынесу этого! Я...
- Ты... ты мне как дитя, как мой собственный ребенок. Да, ты здесь, я
чувствуютебя, но ты так далеко! И я...
Она отвела меня туда, где мох рос гуще, и усадила на мягкий дерн.
Затем, словами и ласками, она утешила меня как могла. И подобно тому как
посреди бури или битвы вдруг наступает затишье, так и горе мое ненадолго
улеглось. Я не слушала того, что она говорила, - сам звук ее голоса, любовь,
звучавшая в нем, согревали мой слух. Голос ее был слишком низкий и глубокий
для женщины, и от этого каждое слово становилось таким весомым и горячим,
словно это было не слово, а прикосновение руки. Глубинное тепло этого голоса
исходило из самых недр земли. Таким теплом пригоршня спелого зерна согревает
ладонь руки.
Что она говорила мне?.. Она говорила:
- Может быть, Майя, ты тоже научишься видеть, как я. Я буду просить
его,умолять его, чтобы он научил тебя. Он поймет. Он предупреждал меня,
когда я просила его об этой встрече, что все может выйти совсем не так, как
я хочу. Но я даже недумала... Простушка Психея... так он зовет меня... но я
не догадывалась, что ты несможешь даже увидеть. Наверное, он знал об этом.
Он нам скажет...
Он? О нем-то я совсем и забыла или, по крайней мере, перестала думать,
после того как Психея впервые сказала мне, что мы стоим у ворот дворца. А
теперь она каждый миг говорила о нем, ни о ком другом, кроме него, как это
делают все молодые жены. И тут что-то во мне ожесточилось, ощетинилось
колючим льдом. Так (как я узнала позже) часто случается на войне, когда
безликие "они" или "враги" вдруг превращаются в человека, стоящего в двух
шагах от тебя и намеревающегося тебя убить.
-- О ком это ты говоришь? - спросила я, подразумевая: "Зачем ты
говоришьмне о нем? Какое мне до него дело?"
-- Но я же тебе все объяснила, Майя. Я говорю о нем, о моем боге. О
моем возлюбленном. О моем муже. О хозяине моего дома.
-- О, это невыносимо! - вскричала я и снова вскочила на ноги.
Она произнесла это так ласково и с таким внутренним трепетом, что я
пришла в бешенство. И тут (словно луч света просиял во мраке) я вспомнила
свои первые мысли по поводу Психеи. Она сошла с ума, это несомненно. Это
просто безумие, и ничего больше. И я сойду с ума, если поверю ее словам.
Стоило мне подумать так - и даже дышать стало легче, словно из воздуха
долины исчез наполнявший его священный ужас.
- Хватит, Психея! - сказала я строго. - Где этот бог? Где его дворец?
Все это
- только твои грезы. Где он? Покажи мне его! Как он выглядит?
Она оглянулась и сказала очень тихо, но так серьезно, словно все, что
было сказано до сих пор, и вполовину не так важно, как это.
- Ах, Оруаль! - вздохнула она. - Даже я еще ни разу не видела его -
пока. Онприходит ко мне только под покровом священной тьмы. Он сказал, что я
не должна
- пока - видеть его лицо или знать его имя. Мне запрещено приходить со
светом вмои - в наши - покои.
Когда она подняла глаза и я заглянула в них, я увидела там
непередаваемое, невыразимое счастье.
-- Все это тебе померещилось, - сказала я громко и резко. - Не смей
большеповторять эту чушь. Встань. Нам пора...
-- Оруаль! - перебила меня она с царственным видом. - Я не солгала тебе
ниразу в жизни.
Я сразу снизила тон, но слова мои были по-прежнему холодными и
колючими:
- Нет, я не хотела сказать, что ты лжешь. Просто твой рассудок
повредился,сестра. Ты бредишь. Ты пережила такой страх, ты была совсем одна,
потом еще... онидали тебе этот напиток. Но мы тебя вылечим.
- Оруаль, - сказала Психея.-Что?
- Если все это - только мой бред, как я смогла прожить здесь столько
дней?Неужели ты думаешь, что я питалась одними ягодами и спала под открытым
небом?Неужто мои руки так исхудали, а мои щеки так ввалились?
Я бы с удовольствием солгала ей и сказала бы, что так оно и есть, но
это было невозможно. С головы и до пят она просто источала красоту,
жизненную силу и здоровье. Неудивительно, что Бардия пал перед ней ниц, как
перед богиней. Даже лохмотья на ней только подчеркивали ее красоту, а кожа
отливала медовым, розовым и палевым, подобно слоновой кости, и выставляла
напоказ все ее совершенство. Она даже (хотя это все же мне только
показалось) стала выше. Ложь умерла у меня на губах, и тогда Психея
посмотрела на меня с легкой тенью усмешки в глазах. Когда сестра смотрела
так, она была особенно прелестна.
- Видишь? - сказала она. - Все это правда. И именно поэтому... да нет
же,выслушай меня, Майя, - именно поэтому все будет хорошо. Он сделает так,
что тыпрозреешь, и тогда...
-- Я не хочу! - закричала я, так низко наклонившись к Психее, что это
выглядело почти как угроза. Устрашившись моего гнева, Психея отшатнулась. -
Я не хочу.Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Понятно?!
-- Но почему, Оруаль, почему? Кого и за что ты ненавидишь?
-- Да все это ненавижу - не знаю, все! И почему - ты знаешь! Или знала.
Этот...этот... - И тут то, что она успела рассказать о нем (как же поздно я
до этого додумалась!), сложилось в ясную картину. - Этот твой бог, который
приходит под покровом тьмы... и тебе запрещено видеть его. Ты говоришь,
священная тьма? Тьфу, да тыживешь, как прислужница в Доме Унгит. Тьма, боги,
святость... От этого так и несет...
Чистота ее взгляда, прелесть ее, исполненная сострадания и в то же
время безжалостная, лишили меня на мгновение дара речи. Слезы брызнули у
меня из глаз.
-- О Психея! - рыдала я. - Ты так далеко. Слышишь ли ты меня? Я не могу
дотебя дотянуться. О Психея, сестра моя! Ты когда-то любила меня... вернись
ко мне!Какое нам дело до богов и их чудес, до всех этих ужасных, мрачных
вещей? Мы жепростые, смертные женщины. Вернемся туда, где мы были счастливы.
-- Но, Оруаль, подумай - как я могу уйти? Здесь мой дом. Здесь мой муж.
-- Муж! И ты зовешь его так? - сказала я с отвращением.
-- Если бы ты только знала его, - вздохнула она.
- Ты любишь его? Ах, Психея!
Она не ответила мне, но щеки ее покраснели. Ее лицо, все ее тело были
ответом на мой вопрос.
- Тебе надо было пойти в жрицы Унгит! - выкрикнула я в бешенстве. - Ты
должна была жить вместе с ними - в темноте, там, где пахнет кровью и
ладаном, там, где бормочут молитвы и разит паленым салом. Тебе бы там
понравилось - во мраке, среди невидимых и священных вещей. Тебе и дела нет,
что ты покидаешь меня... что ты изменяешь мне. Что тебе наша любовь!
-- Ах нет, нет же, Майя! Я не могу вернуться к тебе, это невозможно. Но
ты можешь остаться со мной.
-- Нет, это безумие! - воскликнула я в отчаянии.
Было ли это безумием? Кто из нас был прав? Как нужно было поступить?
Наступил миг, когда боги, если только они желали нам добра, должны были
вмешаться и помочь нам. Запомни, читатель, что они сделали вместо этого.