мои от Унгит. И мертвый я не оставлю тебя, потому что жрецы умирают не так,
как простые смертные. Они возвращаются. Тень моя будет посещать твой дворец
ночью и днем.Она будет невидимой для всех, Царь. Для всех, кроме тебя.
Лис учил меня, что Жрец - просто очень хитрый человек, который
произносит от лица Унгит то, что ему выгодно. Цель его, по словам учителя,
заключалась в том, чтобы увеличить свою власть и богатство и извести своих
врагов. Но в тот миг я поняла, что дела обстоят значительно хуже: Жрец на
самом деле верит в Унгит. Я видела, как он сидит, не шелохнувшись, с
клинком, приставленным к самому сердцу, и смотрит на Царя незрячими глазами,
и я осознала, что я сама верю в богиню не меньше, чем Жрец. Не смертные люди
ополчились против нас: зала была полна незримых сил, наполнена невидимым
ужасом.
Зарычав, как раненый зверь, отец мой вернулся к своему креслу, устало
откинулся и провел руками по лицу.
- Продолжай! - сказал он Жрецу. - Говори все.
- Затем, - сказал Жрец, - мы спросили у оракула, не Царь ли проклят
богиней. И оракул сказал нам: "Нет!"
-- Что? - изумленно спросил Царь. И дальше случилось то, о чем я до сих
пор вспоминаю со стыдом. Лицо моего отца просветлело. Мне даже почудилось,
что он с трудом удержался от смеха. Я полагала, что он чувствовал, что речь
идет о Психее, и боялся за свою дочь, но оказалось, что все это время он
думал только о себе. О нас он и не вспоминал. Однако при этом все
утверждают, что на поле боя он был смельчаком, и у меня нет никаких
оснований им не верить.
-- Продолжай! - сказал он заметно изменившимся голосом, словно он
помолодел на добрый десяток лет.
- Оракул сказал, что проклятие пало на твою младшую дочь, Царь.
Проклятая- это она. Царевна Истра должна принести себя в жертву Чудищу.
- Какой ужас! - сказал Царь печальным и взволнованным тоном, но я
видела, что он притворяется. Ему было просто стыдно, что кто-то может
услышать облегчение в его голосе. И тут я обезумела. Я кинулась к его
коленям, обняла их, как это делают просители. Я плакала, умоляла, говорила
какие-то нелепые слова, называла его отцом первый раз в моей жизни. Мне
показалось, он только обрадовался тому, что ему предоставился случай отвлечь
внимание от собственной персоны. Он пнул меня ногой так, что я сильно
ударилась о каменный пол, затем схватил за плечи и отшвырнул прочь.
- Ты! - прикрикнул он на меня. - Ты, дрянь! Как ты посмела поднять
голос на совете мужей? Ведьмино отродье, ночное страшилище, жалкая тварь!
Хватит с меня гнева богов, а тут еще ты на мою голову! Хорошо хоть, что не
укусила! Бешеная дикая лисица; скажи мне спасибо, что я не велю наказать
тебя плетями! Унгит всеблагая, мало мне жрецов, львов, черных чудищ, трусов
и изменников, так тут на меня еще кусачие девки бросаются!
Я чувствовала, что, ругая меня, он просто отводит душу. От сильного
удара у меня перехватило дыхание, и я не могла говорить. Даже разрыдаться не
могла. Я лежала и слышала, как они сговаривались погубить Психею. Они хотели
заточить ее в собственной комнате, но потом передумали и решили, что
надежнее запереть ее в комнате с пятью стенами. Стражу будут нести наши
воины вместе с охраной храма, поскольку ни тем ни другим доверять полностью
нельзя - люди переменчивы. Может, найдутся и такие, что попробуют устроить
побег. Они говорили обо всем этом так спокойно и рассудительно, словно
готовились к какому-нибудь путешествию или пиршеству. Но тут сознание
оставило меня, и я провалилась в гулкую темноту.
Глава шестая
- Она приходит в себя, - услышала я.Это был голос отца:
- Возьми-ка ее с другой стороны, Лис. Нужно поднять ее в кресло.
Я почувствовала, что меня поднимают (глаза мои все еще не открывались).
К моему великому удивлению, руки у отца оказались ласковыми и мягкими. Позже
я узнала, что у бывалых воинов часто руки такие.
Я открыла глаза. Кроме нас троих, в зале уже никого не было.
- Пей, девчонка, тебе нужно выпить, - сказал отец, поднося чашу с вином
к моим губам. - Фу, что ты морщишься, ты же не маленькая! Вот так-то будет
лучше.Если в этом паршивом дворце остался хоть кусок сырого мяса, возьми его
и приложи к ушибам. И запомни, дочь, ты зря встряла в это дело. Женщинам не
стоит стано виться на пути у мужчин, особенно у собственных отцов.
Я заметила, что ему стыдно, только не поняла, чего именно он стыдится:
того ли, что он ударил меня, или того, что он отдал Психею врагам безо
всякой борьбы. Мне стало жалко его: таким он был слабым и нерешительным,
этот Царь.
Отец поставил чашу на стол и сказал:
- Что решено, то решено. Кусанье и царапанье делу не помогут. Спроси у
Лиса - он тебе скажет, что такое случается даже в его хваленой Греции. Он
мне только что рассказал о подобном случае.
- Хозяин, - промолвил Лис. - Я не успел довести до конца мой рассказ.
Да, действительно, был в Греции царь, который принес свою дочь в жертву
богам. Но потом жена царя убила его, а сын убил жену, свою мать, и боги Аида
наслали безу мие на сына.
Отец почесал затылок и слегка побледнел.
- Что ж, - сказал он. - Это вполне в духе богов. Сперва они заставляют
тебя сделать что-нибудь, а потом наказывают за содеянное. Счастье мое, грек,
что у меня нет ни жены ни сына!
Дар речи вернулся ко мне, и я заговорила.
- Царь, - сказала я, - ты не сделаешь этого. Истра - твоя дочь. Ты не
имеешь права. Ты даже не попробовал спасти ее. Из любого положения есть
выход. В нашем распоряжении еще несколько дней...
- Дура, - перебил меня отец. - Жертвоприношение состоится завтра!
Я чуть снова не потеряла сознание. Эта новость была такой же ужасной,
как и первая. Даже ужаснее. До этого еще не все было потеряно; будь у нас в
запасе хотя бы месяц - кто знает, что можно было бы предпринять!
- Так лучше, доченька! - шепнул мне на ухо Лис. - Так лучше и для нее,
и для нас.
-- Что ты там шепчешь, грек? - сказал Царь. - Вы смотрите на меня так,
будто я - чудище о двух головах, которым пугают маленьких детей. А что мне
оставалось делать? Вот ты, хитрец, что бы ты сделал на моем месте?
-- Сперва я попытался бы выиграть время. Я бы сказал, что у царевны
сейчас ее дни и она не может сочетаться браком. Я бы сказал, что во сне мне
было повеление не совершать Великой Жертвы до конца новолуния. Я бы подкупил
свидетелей, которые бы сказали под присягой, что Жрец сплутовал с оракулом.
За рекой найдется человек шесть-семь, которые арендуют землю у храма и не в
ладах с владельцем земли. Я бы устроил пир. Все что угодно, только бы
протянуть время. Если бы у нас было в распоряжении дней десять, я бы
отправил гонца к царю Фарсы. Я предложил бы ему взять все, что он хочет, без
войны, лишь бы он явился с войском и спас царевну.Я бы предложил ему Г лом и
свою корону.
-- Что? - зарычал Царь. - Чужое-то не раздаривай, раб!
-- Хозяин, я бы отдал не только трон, но самую жизнь за царевну Истру.
Зачем сдаваться без борьбы? Вооружим рабов, пообещаем им свободу, если они
будут биться не за страх, а за совесть. Да одних дворцовых людей хватит,
чтобы постоять за наше дело. В худшем случае мы умрем, но не запятнаем своих
рук невинной кровью. В Нижнем мире не жалуют детоубийц.
Царь бессильно рухнул в кресло. Затем он начал говорить таким тоном,
каким учителя говорят с особо тупыми учениками (раньше я уже слышала, как
Лис разговаривал подобным же тоном с Редивалью).
-- Я - царь. Я спросил у вас совета. Советники существуют для того,
чтобыпомогать правителю крепить царство и увеличивать владения. Для этого и
берут советников. А ты мне советуешь зашвырнуть венец на печку и продать
страну врагу, который не замедлит перерезать мне глотку. Так ты в следующий
раз скажешь, что топор палача - лучшее лекарство от зубной боли!
-- Понятно, хозяин, - сказал Лис. - Приношу мои извинения. Я как-то
совсемзапамятовал, что в первую очередь мы должны заботиться о твоей
безопасности.
Я хорошо знала своего учителя, поэтому заметила, что во взгляде его при
этом было такое презрение, какое хуже пощечины или плевка. Лис часто смотрел
на отца подобным образом, но мой отец мало интересовался выражением чужих
глаз. Я решила, что слова дойдут до него лучше.
- Царь, - сказала я, - в наших жилах течет кровь богов. Может ли наш
родпотерпеть такой позор? Когда ты умрешь, люди будут вспоминать тебя как
царя, который прикрылся женщиной, чтобы спасти свою шкуру.
- Ты только послушай ее, Лис! - воскликнул Царь. - И она еще
удивляется,что я ей глаз подбил! Она еще удивляется, что я ей испортил лицо,
если такое лицо можно чем-то испортить! Послушай, дочь, не заставляй меня
дважды на дню лупцевать тебя. Мне этого совсем не хочется.
Он встал и снова принялся мерить шагами залу.
- Чума вас всех побери! - сказал он. - Вы что, меня с ума свести
хотите? Можно подумать, это вашу дочь отдают на растерзание Чудищу! Женщиной
прикрылся вы говорите? Никто из вас не хочет вспомнить, что она - моя дочь,
плоть от плот моей. Часть меня. Это я должен неистовствовать, а не вы. Да
разве пошел бы я на это, если была бы хоть малейшая возможность увернуться!
Что-то другое скрывается за вашими уговорами и причитаниями. Ведь не хотите
же вы, чтобы я и на само деле поверил, что между двумя единокровными
сестрами возможна такая пылкая любовь? Это противоестественно! Но я выведу
вас на чистую воду...
Не знаю, насколько верил он сам в то, что говорил. Вполне возможно, что
и в рил. Когда мой отец был не в себе, он был готов поверить во все что
угодно. К тому же он, единственный во всем дворце, ничего не знал об
отношениях между собственными дочерьми.
- Да, - сказал Царь, уже успокаиваясь, - кого здесь стоит пожалеть, так
это меня. Это я приношу себя в жертву. Но я исполню свой долг до конца. Я не
имею права губить страну даже во имя жизни собственной дочери. Мы ведем
пустые розговоры. Все предрешено. Мне жаль девчонку, но Жрец совершенно
прав. Унгит должна получить причитающееся ей. Разве безопасность страны не
дороже жизни любого из нас? В каждой битве случается так, что один умирает,
чтобы спасти многих. Вино и ярость вернули мне силу. Я встала с кресла.
- Отец, - сказала я, - ты прав. Кто-то должен умереть, чтобы спасти
свой народ. Отдай Чудищу меня вместо Истры!
Царь, не говоря ни слова, подошел ко мне, взял меня (ласково, как мне
показалось) за руку и отвел меня к противоположной стене залы, где висело
большое зеркало. Ты можешь сказать, что зеркало более уместно в опочивальне,
но мой отец так гордился своим зеркалом, что хотел, чтобы его видел каждый
посетитель дворца. Зеркало это было привезено из дальних стран, и ни у
одного царя в наших краях не было подобного. Зеркала, которые делают у нас,
дают только тусклое и кривое изображение; в этом же отражение невозможно
отличить от оригинала. Поскольку раньше мне никогда не случалось оставаться
в Столбовой зале одной, я никогда не смотрелась в него. Царь подвел меня к
зеркалу и стал рядом со мной.
- Унгит просит себе лучшее, что у нас есть, а ты хочешь, чтобы я дал ей
вот это, - сказал он.
Мы постояли у зеркала некоторое время в полном молчании; может быть,
отец ждал, что я расплачусь или отведу взгляд. Наконец он промолвил:
- А теперь убирайся! Не выводи меня из себя снова. И не забудь
приложить к лицу сырое мясо. Мы с Лисом остаемся здесь - у нас очень много
работы.
Как только я вышла из Столбовой залы, я почувствовала резкую боль в
боку. Очевидно, при падении я что-то себе повредила. Но я сразу забыла об
этом, едва увидела, как переменился наш дворец за это малое время. Всюду
было полно людей. Все дворцовые рабы шныряли по коридорам, собирались в
кучки и беседовали между собой вполголоса с самым важным видом. (Так бывает
всегда, когда что-то готовится, - теперь-то я это знаю.) У портика толпилась
храмовая стража, а в прихожей сидело несколько девушек из Дома Унгит. От них
пахло каждениями и святостью; казалось, что Унгит захватила весь наш дворец.
У лестницы я столкнулась с Редивалью, которая кинулась мне навстречу.
Лицо ее было заплакано, и она тараторила без умолку:
- Какой ужас, сестрица, какой ужас! Бедная, бедная Психея! Речь идет
только о ней, правда? Они же не собираются принести всех нас в жертву? У
меня и мысли такой не было... Я не хотела ничего плохого... я тут вообще ни
при чем - ох! ох! ох!
Я наклонилась, посмотрела ей прямо в лицо и сказала очень тихо и
отчетливо:
-- Редиваль, если мне хоть на час удастся стать царицей Гломской, я
велю подвесить тебя за ноги над костром и поджаривать на медленном огне,
пока ты не умрешь.
-- Жестокая, жестокая сестрица, - зарыдала Редиваль. - Как ты можешь
так говорить? Я и без того так несчастна! Лучше бы пожалела меня.
Я оттолкнула ее и прошла мимо. Я хорошо знала цену слезам Редивали. Не
то чтобы они были совсем деланными, но стоили они не больше, чем вода из
лужи. Сейчас я точно знаю (а тогда я только догадывалась), что именно она
рассказала все жрецу Унгит и сделала это сознательно, желая причинить Психее
зло. Я легко могу поверить, что она не подозревала, чем это может кончиться
(она вообще никогда не думала о последствиях). Скорее всего, она по-своему
жалела о случившемся, но новая брошка или новый возлюбленный в мгновение ока
осушили бы слезы на ее глазах.
Когда я дошла до верхней ступеньки лестницы (в нашем дворце, в отличие
от греческих, был второй этаж и даже галерея), я лишилась сил и боль
возобновилась. Только тут я заметила, что я еще и прихрамываю на одну ногу.
Так скоро, как только могла, я очутилась у дверей той пятиугольной комнаты,
где заточили Психею. Дверь комнаты была заперта снаружи. (Я и теперь
использую ее как дворцовую тюрьму.) Перед дверью стоял воин. Это был Бардия.
-- Бардия, - взмолилась я, - впусти меня! Мне надо повидаться с
Психеей.Он ласково посмотрел на меня, но только покачал в ответ головой.
-- Нельзя, госпожа! - сказал он.
-- Но ты же можешь запереть нас обеих. Из комнаты нет другого выхода!
- Так и начинаются все побеги, госпожа. Мне жаль и тебя, и ту царевну,
чтовнутри, но ничего не поделаешь. Приказ есть приказ.
- Бардия, - сказала я со слезами, держась рукой за бок, который болел
все сильнее и сильнее, - завтра ее уже не будет в живых!
Он отвел глаза и сказал:
- Нельзя!
Я повернулась, не сказав ни слова. Хотя Бардия и был самым добрым
человеком при нашем дворе (если не считать Лиса), в тот день я на какой-то
миг возненавидела его сильнее, чем моего отца, или Жреца, или даже Редиваль.
А затем я совершила совсем безумный поступок. Страдая от боли, я добежала до
покоев Царя. Я знала, что там есть оружие. Я взяла плоский меч, прикинула
его на вес, и он не показался мне слишком тяжелым. Я пощупала лезвие и сочла
его достаточно острым, хотя настоящий солдат поднял бы меня на смех. Вскоре
я снова очутилась у двери темницы. Несмотря на то, что женская ярость душила
меня, я нашла в себе силы поступить по-мужски, вскричав "Берегись, Бардия!",
перед тем как броситься с мечом на верного воина.
Разумеется, это было чистым безумием для девушки, которая никогда
прежде не держала в руках оружия. Даже если бы я умела с ним обращаться,
боль в боку и ноге не позволила бы мне осуществить задуманное. Мне было так
больно, что я даже не могла глубоко вздохнуть. Однако Бардии все-таки
пришлось воспользоваться своим военным искусством: в основном для того,
чтобы не ранить меня. Одним ударом он выбил меч из моей руки. Я стояла перед
ним, скрюченная, вся в поту и тяжело дышала. На лице же Бардии не выступило
ни капли пота; этот поединок был для него просто детской забавой, не больше.
Сознание собственного бессилия слилось с болью в теле, и я разрыдалась так
же некрасиво, как прежде Редиваль.
- Какая жалость, госпожа, что ты не родилась мужчиной! - сказал Бардия.
- У тебя мужская рука и верный глаз. Не всякий новобранец так хорош в первой
схватке. Я бы с радостью поучил тебя воинскому искусству. Из тысячи...
-- О Бардия! - рыдала я. - Лучше бы ты убил меня! Я бы не так мучилась!
-- Не говори глупостей, - сказал воин. - Прежде смерти приходит
умирание.Это только в сказках люди умирают мгновенно от удара стали. Смерть
легка, разве только когда отрубят голову...
Я уже не могла говорить. Я ослепла и оглохла от собственных рыданий.
- Прекрати, - сказал Бардия. - Я не могу смотреть на это.
Слезы стояли в глазах уже у него самого: это был человек с
чувствительным сердцем.
- Мне было бы намного легче, не будь одна из вас такой красивой, а
другая - смелой. Прекрати, госпожа. Будь что будет, я рискну своей головой,
и да падет на меня проклятие Унгит!
Я посмотрела на него, но по-прежнему была не в силах говорить.
- Я бы не задумываясь отдал жизнь за царевну, если бы в том был хоть
какой нибудь толк. Ты, наверное, удивлена, что я, начальник стражи, стою на
часах у ее дверей как простой воин? Но я вызвался сам. Если царевна
что-нибудь попросит или мне потребуется войти в комнату, ей будет приятнее
увидеть меня, чем какого-нибудь незнакомого человека. Она часто сидела у
меня на коленях, когда была маленькой.Великие боги, что за тяжкая ноша -
честь воина!
- Ты позволишь мне войти? - спросила я.
-- При одном условии, госпожа! Ты обещаешь мне выйти, как только я
постучала в двери. Сейчас здесь никого нет, но позже могут прийти. Мне
сказали, что к не пришлют двух храмовых девушек. Я позволю тебе остаться с
ней сколько захочешь но как только это станет опасным, ты выйдешь по первому
же моему требованию, постучу три раза - вот так.
-- Я сделаю, как ты просишь.
-- Поклянись на моем мече, госпожа.
Я поклялась. Он посмотрел по сторонам, отпер двери и сказал:
- Быстрее. Заходи, и да поможет вам небо!
Глава седьмая
Окно в пятиугольной комнате под самым потолком и такое маленькое, что
даже днем в ней не обойтись без светильника; вот почему она и служит
тюрьмой. Комната эта представляет собой второй ярус башни, которую начал
строить мой прадед, да так и не достроил.
Психея сидела на разобранной постели; рядом стоял светильник.
Разумеется, я сразу кинулась к ней в объятия, не успев толком даже
рассмотреть обстановку, но эта картина - Психея, разобранная постель и
горящий светильник - навеки впечаталась в мою память.
Прежде чем я обрела дар речи, Психея сказала:
- Сестра, что он с тобой сделал? Что это с твоим лицом? Что это с твоим
глазом? Да он опять бил тебя!
Только тут я поняла, что она гладит меня по волосам и утешает, словно
это меня должны скоро принести в жертву. И, несмотря на то, что боль моя и
без того была уже велика, мне стало еще больнее. В пору нашего счастья мы
любили друг друга иначе.
Психея сразу же догадалась, какие мысли посетили меня, и стала
приговаривать:
- Майя, Майя!
(Это было мое детское имя, которому научил ее Лис: и первое слово,
сказанное маленькой Психеей.)
-- Майя, Майя, что он с тобой сделал!
-- Ах, Психея! - ответила я. - Какая разница? Лучше бы он меня убил!
Лучшебы они избрали меня, а не тебя!
Но Психея не отступилась. Она заставила меня рассказать все как было
(кто мог устоять перед ее мольбами?). На этот рассказ и ушла большая часть
времени, бывшего у нас в распоряжении.
- Довольно, сестра! - сказала я наконец. - Мне нет до него никакого
дела. Что мы ему и что он нам? Я не считаю его нашим отцом и не боюсь
опорочить этими словами доброе имя наших матерей. А если он все-таки наш
отец, то слово "отец" отныне бранное для меня. Такому, как этот человек,
ничего не стоило бы во время битвы спрятаться у женщины за спиной!
И тут (я этого никак не ожидала) Психея улыбнулась. Она почти никогда
не плакала, разве что когда жалела меня. А сейчас она сидела спокойная и
царственная, как будто ее совсем не страшила скорая смерть. Только вот руки
у нее были холодные.
- Оруаль, - сказала она, - мне сдается, я усвоила уроки Лиса лучше, чем
ты.Разве ты забыла, какие слова он заставлял повторять нас каждое утро?
Сегодня мне придется встретиться со злыми людьми, с трусами и лжецами,
завистниками и пьяницами. Они таковы, потому что не умеют отличать зла от
добра. Их, а не меня ждет злая участь. Посему я должна жалеть их...
Психея сказала эти слова, подражая голосу Лиса, что у нее (в отличие от
Батты) выходило очень хорошо. Она блестяще умела изображать других людей.
- Бедное дитя! - сказала я, и рыдания опять чуть было не задушили меня.
Ведь Психея говорила обо всем этом так беззаботно, словно никакой беды не
было и в помине. Мне казалось, что такая наивность неуместна сейчас, но что
было бы умес тным, тоже не знала.
- Майя, - промолвила Психея. - Обещай мне, что не будешь делать
глупостей. Обещай, что не станешь накладывать на себя руки. Ради Лиса, не
делай этого!Мы трое были друг другу хорошими друзьями. ("Неужто только
друзьями?" - подумала я.) Вы остаетесь вдвоем, так держитесь же друг друга и
не потеряйтесь. Будь умницей, Майя. Вы должны выстоять в этой битве.
- У тебя железное сердце! - воскликнула я.
- Передай от меня Царю последний привет - или что там полагается.
Бардия - человек осторожный и воспитанный, он подскажет тебе, какими словами
пристало умирающей дочери прощаться с отцом. Я не хочу показаться невежей
напоследок.
Передай Царю то, что тебе скажет Бардия, и ни слова больше. Наш отец -
он мне совсем чужой. Мне ближе сын птичницы, чем он. Что же касается
Редивали...
- Прокляни ее! Если мертвые могут мстить...
- Нет, ни в коем случае! Она не ведает, что творит...
-- Сестра, даже ради тебя я не стану жалеть Редиваль, что бы там ни
говорил Лис!
-- Хотела бы ты стать такой, как Редиваль? Нет? Тогда она заслуживает
жалости и снисхождения. Если мне позволят распорядиться моими
драгоценностями помоему разумению, то забери себе на память все те, которые
любишь, а Редивали отдай все большие и дорогие, которые тебе так не по
сердцу. А остальное отдай Лису.
Это было уже свыше моих сил: я уткнулась лицом в колени сестре и снова
заплакала. О, как бы я хотела, чтобы она тоже склонила ко мне на колени свою
голову!
- Послушай, Майя! - сказала Психея внезапно. - Не расстраивай меня,
ведь уменя завтра свадьба!
У нее еще хватало духу говорить о том, о чем у меня не хватало духу
даже слушать!
-- Оруаль, - сказала Психея, пытаясь меня утешить, - в наших жилах
течеткровь богов, и мы не посрамим ее. Когда я была маленькая, именно ты
учила меняникогда не плакать.
-- Мне сдается, что ты совсем ничего не боишься! - воскликнула я, но
эти словапротив моей воли прозвучали так, словно я в чем-то упрекнула
сестру, и мне самойстало тут же стыдно.
-- Нет, одной вещи я очень боюсь, - ответила Психея. - Иногда меня
посещает сомнение, и тогда словно холодная тень наползает на мою душу.
Допустим - только допустим, - что нет никакого бога Горы и даже никакого
Черного Чудища. Тогда тот, кого привязали к Древу, просто умирает медленной
смертью от голода и жажды, зноя и пыли, обглоданный хищными тварями и
растерзанный клювами воронов...И от этой мысли - ах, Майя, Майя!..
Психея разрыдалась и снова стала для меня ребенком, и я принялась
утешать ее и плакать вместе с ней.
Мне стыдно даже писать об этом, но я все же признаюсь: в тот миг я
испытала что-то вроде удовольствия - ведь именно для того, чтобы утешить
сестру, я и пришла в темницу.
Но Психея очнулась куда быстрее, чем я. Она снова подняла голову,
приняла царственный вид и сказала:
-- Но я в это не верю. Жрец приходил ко мне. Прежде я его совсем не
знала. Онсовсем не таков, каким его считает Лис. Знаешь, сестра, чем дальше,
тем больше ясомневаюсь в том, что Лису ведомо все на свете. Да, ему известно
многое. Без него вмоей голове царила бы такая же мгла, как в этой темнице. И
все же... Я не нахожунужных слов, чтобы объяснить тебе... Он говорит, что
весь мир - это один городНо на чем стоит этот город? Конечно, на земле. А
что лежит за городской стеной?Откуда привозят еду для жителей города, откуда
городу грозят беды и опасности?Все растет и гниет, крепнет и чахнет,
набухает влагой - это ничуть не похоже на городэто похоже (хотя и сама не
знаю чем) на Дом...
-- ... на Дом Унгит! - закончила я за нее. - Все кругом провоняло этой
УнгитЗа что мы восхваляем богов? Нам не за что быть благодарными им, ибо они
хотятразлучить нас. Я не вынесу этого! Нет ничего злее постигшей нас судьбы!
О, как неправ Лис, как он не прав! Он ничего не знает о том, какова Унгит!
Он видит во всемкругом только хорошее, старый глупец! Он считает, что богов
или не существует вовсе, или они существуют и добры по своей природе. По
доброте своей он и не догадывается, что боги существуют на самом деле и что
они творят такие злодеяния, которые не снились и последнему мерзавцу!
-- А может быть, - сказала Психея, - злодеяния эти творят вовсе не
боги. Илибоги творят их с неведомыми нам намерениями. Что ты скажешь, если я
вдруг действительно стану невестой Бога?
Эти слова разозлили меня. Даже странно - я могла положить свою жизнь за
сестру (клянусь, что не лгу), я знала, что завтра она умрет, но при всем том
я злилась на нее. Она говорила так спокойно, обдумывая каждое слово, словно
вела философскую беседу с Лисом в тени старой груши и впереди у нее была
целая вечность. В мою душу закралось подозрение, что разлука со мной
нисколько не печалит Психею.
- Ах, сестра, - сорвалась я на крик. - О чем ты говоришь - эти трусы
попросту собрались убить тебя! Тебя, которой они поклонялись, тебя, которая
не моглапричинить зла даже уродливым жабам! И теперь они хотят скормить тебя
Чудищу!..
Вы скажете, что Психея просто не хотела думать о худшем и решила
поверить в туманные намеки Жреца на свадьбу с богом Седой горы. И в этом
случае, раз уж я пришла утешать ее, было бы разумнее укреплять в ней эту
как простые смертные. Они возвращаются. Тень моя будет посещать твой дворец
ночью и днем.Она будет невидимой для всех, Царь. Для всех, кроме тебя.
Лис учил меня, что Жрец - просто очень хитрый человек, который
произносит от лица Унгит то, что ему выгодно. Цель его, по словам учителя,
заключалась в том, чтобы увеличить свою власть и богатство и извести своих
врагов. Но в тот миг я поняла, что дела обстоят значительно хуже: Жрец на
самом деле верит в Унгит. Я видела, как он сидит, не шелохнувшись, с
клинком, приставленным к самому сердцу, и смотрит на Царя незрячими глазами,
и я осознала, что я сама верю в богиню не меньше, чем Жрец. Не смертные люди
ополчились против нас: зала была полна незримых сил, наполнена невидимым
ужасом.
Зарычав, как раненый зверь, отец мой вернулся к своему креслу, устало
откинулся и провел руками по лицу.
- Продолжай! - сказал он Жрецу. - Говори все.
- Затем, - сказал Жрец, - мы спросили у оракула, не Царь ли проклят
богиней. И оракул сказал нам: "Нет!"
-- Что? - изумленно спросил Царь. И дальше случилось то, о чем я до сих
пор вспоминаю со стыдом. Лицо моего отца просветлело. Мне даже почудилось,
что он с трудом удержался от смеха. Я полагала, что он чувствовал, что речь
идет о Психее, и боялся за свою дочь, но оказалось, что все это время он
думал только о себе. О нас он и не вспоминал. Однако при этом все
утверждают, что на поле боя он был смельчаком, и у меня нет никаких
оснований им не верить.
-- Продолжай! - сказал он заметно изменившимся голосом, словно он
помолодел на добрый десяток лет.
- Оракул сказал, что проклятие пало на твою младшую дочь, Царь.
Проклятая- это она. Царевна Истра должна принести себя в жертву Чудищу.
- Какой ужас! - сказал Царь печальным и взволнованным тоном, но я
видела, что он притворяется. Ему было просто стыдно, что кто-то может
услышать облегчение в его голосе. И тут я обезумела. Я кинулась к его
коленям, обняла их, как это делают просители. Я плакала, умоляла, говорила
какие-то нелепые слова, называла его отцом первый раз в моей жизни. Мне
показалось, он только обрадовался тому, что ему предоставился случай отвлечь
внимание от собственной персоны. Он пнул меня ногой так, что я сильно
ударилась о каменный пол, затем схватил за плечи и отшвырнул прочь.
- Ты! - прикрикнул он на меня. - Ты, дрянь! Как ты посмела поднять
голос на совете мужей? Ведьмино отродье, ночное страшилище, жалкая тварь!
Хватит с меня гнева богов, а тут еще ты на мою голову! Хорошо хоть, что не
укусила! Бешеная дикая лисица; скажи мне спасибо, что я не велю наказать
тебя плетями! Унгит всеблагая, мало мне жрецов, львов, черных чудищ, трусов
и изменников, так тут на меня еще кусачие девки бросаются!
Я чувствовала, что, ругая меня, он просто отводит душу. От сильного
удара у меня перехватило дыхание, и я не могла говорить. Даже разрыдаться не
могла. Я лежала и слышала, как они сговаривались погубить Психею. Они хотели
заточить ее в собственной комнате, но потом передумали и решили, что
надежнее запереть ее в комнате с пятью стенами. Стражу будут нести наши
воины вместе с охраной храма, поскольку ни тем ни другим доверять полностью
нельзя - люди переменчивы. Может, найдутся и такие, что попробуют устроить
побег. Они говорили обо всем этом так спокойно и рассудительно, словно
готовились к какому-нибудь путешествию или пиршеству. Но тут сознание
оставило меня, и я провалилась в гулкую темноту.
Глава шестая
- Она приходит в себя, - услышала я.Это был голос отца:
- Возьми-ка ее с другой стороны, Лис. Нужно поднять ее в кресло.
Я почувствовала, что меня поднимают (глаза мои все еще не открывались).
К моему великому удивлению, руки у отца оказались ласковыми и мягкими. Позже
я узнала, что у бывалых воинов часто руки такие.
Я открыла глаза. Кроме нас троих, в зале уже никого не было.
- Пей, девчонка, тебе нужно выпить, - сказал отец, поднося чашу с вином
к моим губам. - Фу, что ты морщишься, ты же не маленькая! Вот так-то будет
лучше.Если в этом паршивом дворце остался хоть кусок сырого мяса, возьми его
и приложи к ушибам. И запомни, дочь, ты зря встряла в это дело. Женщинам не
стоит стано виться на пути у мужчин, особенно у собственных отцов.
Я заметила, что ему стыдно, только не поняла, чего именно он стыдится:
того ли, что он ударил меня, или того, что он отдал Психею врагам безо
всякой борьбы. Мне стало жалко его: таким он был слабым и нерешительным,
этот Царь.
Отец поставил чашу на стол и сказал:
- Что решено, то решено. Кусанье и царапанье делу не помогут. Спроси у
Лиса - он тебе скажет, что такое случается даже в его хваленой Греции. Он
мне только что рассказал о подобном случае.
- Хозяин, - промолвил Лис. - Я не успел довести до конца мой рассказ.
Да, действительно, был в Греции царь, который принес свою дочь в жертву
богам. Но потом жена царя убила его, а сын убил жену, свою мать, и боги Аида
наслали безу мие на сына.
Отец почесал затылок и слегка побледнел.
- Что ж, - сказал он. - Это вполне в духе богов. Сперва они заставляют
тебя сделать что-нибудь, а потом наказывают за содеянное. Счастье мое, грек,
что у меня нет ни жены ни сына!
Дар речи вернулся ко мне, и я заговорила.
- Царь, - сказала я, - ты не сделаешь этого. Истра - твоя дочь. Ты не
имеешь права. Ты даже не попробовал спасти ее. Из любого положения есть
выход. В нашем распоряжении еще несколько дней...
- Дура, - перебил меня отец. - Жертвоприношение состоится завтра!
Я чуть снова не потеряла сознание. Эта новость была такой же ужасной,
как и первая. Даже ужаснее. До этого еще не все было потеряно; будь у нас в
запасе хотя бы месяц - кто знает, что можно было бы предпринять!
- Так лучше, доченька! - шепнул мне на ухо Лис. - Так лучше и для нее,
и для нас.
-- Что ты там шепчешь, грек? - сказал Царь. - Вы смотрите на меня так,
будто я - чудище о двух головах, которым пугают маленьких детей. А что мне
оставалось делать? Вот ты, хитрец, что бы ты сделал на моем месте?
-- Сперва я попытался бы выиграть время. Я бы сказал, что у царевны
сейчас ее дни и она не может сочетаться браком. Я бы сказал, что во сне мне
было повеление не совершать Великой Жертвы до конца новолуния. Я бы подкупил
свидетелей, которые бы сказали под присягой, что Жрец сплутовал с оракулом.
За рекой найдется человек шесть-семь, которые арендуют землю у храма и не в
ладах с владельцем земли. Я бы устроил пир. Все что угодно, только бы
протянуть время. Если бы у нас было в распоряжении дней десять, я бы
отправил гонца к царю Фарсы. Я предложил бы ему взять все, что он хочет, без
войны, лишь бы он явился с войском и спас царевну.Я бы предложил ему Г лом и
свою корону.
-- Что? - зарычал Царь. - Чужое-то не раздаривай, раб!
-- Хозяин, я бы отдал не только трон, но самую жизнь за царевну Истру.
Зачем сдаваться без борьбы? Вооружим рабов, пообещаем им свободу, если они
будут биться не за страх, а за совесть. Да одних дворцовых людей хватит,
чтобы постоять за наше дело. В худшем случае мы умрем, но не запятнаем своих
рук невинной кровью. В Нижнем мире не жалуют детоубийц.
Царь бессильно рухнул в кресло. Затем он начал говорить таким тоном,
каким учителя говорят с особо тупыми учениками (раньше я уже слышала, как
Лис разговаривал подобным же тоном с Редивалью).
-- Я - царь. Я спросил у вас совета. Советники существуют для того,
чтобыпомогать правителю крепить царство и увеличивать владения. Для этого и
берут советников. А ты мне советуешь зашвырнуть венец на печку и продать
страну врагу, который не замедлит перерезать мне глотку. Так ты в следующий
раз скажешь, что топор палача - лучшее лекарство от зубной боли!
-- Понятно, хозяин, - сказал Лис. - Приношу мои извинения. Я как-то
совсемзапамятовал, что в первую очередь мы должны заботиться о твоей
безопасности.
Я хорошо знала своего учителя, поэтому заметила, что во взгляде его при
этом было такое презрение, какое хуже пощечины или плевка. Лис часто смотрел
на отца подобным образом, но мой отец мало интересовался выражением чужих
глаз. Я решила, что слова дойдут до него лучше.
- Царь, - сказала я, - в наших жилах течет кровь богов. Может ли наш
родпотерпеть такой позор? Когда ты умрешь, люди будут вспоминать тебя как
царя, который прикрылся женщиной, чтобы спасти свою шкуру.
- Ты только послушай ее, Лис! - воскликнул Царь. - И она еще
удивляется,что я ей глаз подбил! Она еще удивляется, что я ей испортил лицо,
если такое лицо можно чем-то испортить! Послушай, дочь, не заставляй меня
дважды на дню лупцевать тебя. Мне этого совсем не хочется.
Он встал и снова принялся мерить шагами залу.
- Чума вас всех побери! - сказал он. - Вы что, меня с ума свести
хотите? Можно подумать, это вашу дочь отдают на растерзание Чудищу! Женщиной
прикрылся вы говорите? Никто из вас не хочет вспомнить, что она - моя дочь,
плоть от плот моей. Часть меня. Это я должен неистовствовать, а не вы. Да
разве пошел бы я на это, если была бы хоть малейшая возможность увернуться!
Что-то другое скрывается за вашими уговорами и причитаниями. Ведь не хотите
же вы, чтобы я и на само деле поверил, что между двумя единокровными
сестрами возможна такая пылкая любовь? Это противоестественно! Но я выведу
вас на чистую воду...
Не знаю, насколько верил он сам в то, что говорил. Вполне возможно, что
и в рил. Когда мой отец был не в себе, он был готов поверить во все что
угодно. К тому же он, единственный во всем дворце, ничего не знал об
отношениях между собственными дочерьми.
- Да, - сказал Царь, уже успокаиваясь, - кого здесь стоит пожалеть, так
это меня. Это я приношу себя в жертву. Но я исполню свой долг до конца. Я не
имею права губить страну даже во имя жизни собственной дочери. Мы ведем
пустые розговоры. Все предрешено. Мне жаль девчонку, но Жрец совершенно
прав. Унгит должна получить причитающееся ей. Разве безопасность страны не
дороже жизни любого из нас? В каждой битве случается так, что один умирает,
чтобы спасти многих. Вино и ярость вернули мне силу. Я встала с кресла.
- Отец, - сказала я, - ты прав. Кто-то должен умереть, чтобы спасти
свой народ. Отдай Чудищу меня вместо Истры!
Царь, не говоря ни слова, подошел ко мне, взял меня (ласково, как мне
показалось) за руку и отвел меня к противоположной стене залы, где висело
большое зеркало. Ты можешь сказать, что зеркало более уместно в опочивальне,
но мой отец так гордился своим зеркалом, что хотел, чтобы его видел каждый
посетитель дворца. Зеркало это было привезено из дальних стран, и ни у
одного царя в наших краях не было подобного. Зеркала, которые делают у нас,
дают только тусклое и кривое изображение; в этом же отражение невозможно
отличить от оригинала. Поскольку раньше мне никогда не случалось оставаться
в Столбовой зале одной, я никогда не смотрелась в него. Царь подвел меня к
зеркалу и стал рядом со мной.
- Унгит просит себе лучшее, что у нас есть, а ты хочешь, чтобы я дал ей
вот это, - сказал он.
Мы постояли у зеркала некоторое время в полном молчании; может быть,
отец ждал, что я расплачусь или отведу взгляд. Наконец он промолвил:
- А теперь убирайся! Не выводи меня из себя снова. И не забудь
приложить к лицу сырое мясо. Мы с Лисом остаемся здесь - у нас очень много
работы.
Как только я вышла из Столбовой залы, я почувствовала резкую боль в
боку. Очевидно, при падении я что-то себе повредила. Но я сразу забыла об
этом, едва увидела, как переменился наш дворец за это малое время. Всюду
было полно людей. Все дворцовые рабы шныряли по коридорам, собирались в
кучки и беседовали между собой вполголоса с самым важным видом. (Так бывает
всегда, когда что-то готовится, - теперь-то я это знаю.) У портика толпилась
храмовая стража, а в прихожей сидело несколько девушек из Дома Унгит. От них
пахло каждениями и святостью; казалось, что Унгит захватила весь наш дворец.
У лестницы я столкнулась с Редивалью, которая кинулась мне навстречу.
Лицо ее было заплакано, и она тараторила без умолку:
- Какой ужас, сестрица, какой ужас! Бедная, бедная Психея! Речь идет
только о ней, правда? Они же не собираются принести всех нас в жертву? У
меня и мысли такой не было... Я не хотела ничего плохого... я тут вообще ни
при чем - ох! ох! ох!
Я наклонилась, посмотрела ей прямо в лицо и сказала очень тихо и
отчетливо:
-- Редиваль, если мне хоть на час удастся стать царицей Гломской, я
велю подвесить тебя за ноги над костром и поджаривать на медленном огне,
пока ты не умрешь.
-- Жестокая, жестокая сестрица, - зарыдала Редиваль. - Как ты можешь
так говорить? Я и без того так несчастна! Лучше бы пожалела меня.
Я оттолкнула ее и прошла мимо. Я хорошо знала цену слезам Редивали. Не
то чтобы они были совсем деланными, но стоили они не больше, чем вода из
лужи. Сейчас я точно знаю (а тогда я только догадывалась), что именно она
рассказала все жрецу Унгит и сделала это сознательно, желая причинить Психее
зло. Я легко могу поверить, что она не подозревала, чем это может кончиться
(она вообще никогда не думала о последствиях). Скорее всего, она по-своему
жалела о случившемся, но новая брошка или новый возлюбленный в мгновение ока
осушили бы слезы на ее глазах.
Когда я дошла до верхней ступеньки лестницы (в нашем дворце, в отличие
от греческих, был второй этаж и даже галерея), я лишилась сил и боль
возобновилась. Только тут я заметила, что я еще и прихрамываю на одну ногу.
Так скоро, как только могла, я очутилась у дверей той пятиугольной комнаты,
где заточили Психею. Дверь комнаты была заперта снаружи. (Я и теперь
использую ее как дворцовую тюрьму.) Перед дверью стоял воин. Это был Бардия.
-- Бардия, - взмолилась я, - впусти меня! Мне надо повидаться с
Психеей.Он ласково посмотрел на меня, но только покачал в ответ головой.
-- Нельзя, госпожа! - сказал он.
-- Но ты же можешь запереть нас обеих. Из комнаты нет другого выхода!
- Так и начинаются все побеги, госпожа. Мне жаль и тебя, и ту царевну,
чтовнутри, но ничего не поделаешь. Приказ есть приказ.
- Бардия, - сказала я со слезами, держась рукой за бок, который болел
все сильнее и сильнее, - завтра ее уже не будет в живых!
Он отвел глаза и сказал:
- Нельзя!
Я повернулась, не сказав ни слова. Хотя Бардия и был самым добрым
человеком при нашем дворе (если не считать Лиса), в тот день я на какой-то
миг возненавидела его сильнее, чем моего отца, или Жреца, или даже Редиваль.
А затем я совершила совсем безумный поступок. Страдая от боли, я добежала до
покоев Царя. Я знала, что там есть оружие. Я взяла плоский меч, прикинула
его на вес, и он не показался мне слишком тяжелым. Я пощупала лезвие и сочла
его достаточно острым, хотя настоящий солдат поднял бы меня на смех. Вскоре
я снова очутилась у двери темницы. Несмотря на то, что женская ярость душила
меня, я нашла в себе силы поступить по-мужски, вскричав "Берегись, Бардия!",
перед тем как броситься с мечом на верного воина.
Разумеется, это было чистым безумием для девушки, которая никогда
прежде не держала в руках оружия. Даже если бы я умела с ним обращаться,
боль в боку и ноге не позволила бы мне осуществить задуманное. Мне было так
больно, что я даже не могла глубоко вздохнуть. Однако Бардии все-таки
пришлось воспользоваться своим военным искусством: в основном для того,
чтобы не ранить меня. Одним ударом он выбил меч из моей руки. Я стояла перед
ним, скрюченная, вся в поту и тяжело дышала. На лице же Бардии не выступило
ни капли пота; этот поединок был для него просто детской забавой, не больше.
Сознание собственного бессилия слилось с болью в теле, и я разрыдалась так
же некрасиво, как прежде Редиваль.
- Какая жалость, госпожа, что ты не родилась мужчиной! - сказал Бардия.
- У тебя мужская рука и верный глаз. Не всякий новобранец так хорош в первой
схватке. Я бы с радостью поучил тебя воинскому искусству. Из тысячи...
-- О Бардия! - рыдала я. - Лучше бы ты убил меня! Я бы не так мучилась!
-- Не говори глупостей, - сказал воин. - Прежде смерти приходит
умирание.Это только в сказках люди умирают мгновенно от удара стали. Смерть
легка, разве только когда отрубят голову...
Я уже не могла говорить. Я ослепла и оглохла от собственных рыданий.
- Прекрати, - сказал Бардия. - Я не могу смотреть на это.
Слезы стояли в глазах уже у него самого: это был человек с
чувствительным сердцем.
- Мне было бы намного легче, не будь одна из вас такой красивой, а
другая - смелой. Прекрати, госпожа. Будь что будет, я рискну своей головой,
и да падет на меня проклятие Унгит!
Я посмотрела на него, но по-прежнему была не в силах говорить.
- Я бы не задумываясь отдал жизнь за царевну, если бы в том был хоть
какой нибудь толк. Ты, наверное, удивлена, что я, начальник стражи, стою на
часах у ее дверей как простой воин? Но я вызвался сам. Если царевна
что-нибудь попросит или мне потребуется войти в комнату, ей будет приятнее
увидеть меня, чем какого-нибудь незнакомого человека. Она часто сидела у
меня на коленях, когда была маленькой.Великие боги, что за тяжкая ноша -
честь воина!
- Ты позволишь мне войти? - спросила я.
-- При одном условии, госпожа! Ты обещаешь мне выйти, как только я
постучала в двери. Сейчас здесь никого нет, но позже могут прийти. Мне
сказали, что к не пришлют двух храмовых девушек. Я позволю тебе остаться с
ней сколько захочешь но как только это станет опасным, ты выйдешь по первому
же моему требованию, постучу три раза - вот так.
-- Я сделаю, как ты просишь.
-- Поклянись на моем мече, госпожа.
Я поклялась. Он посмотрел по сторонам, отпер двери и сказал:
- Быстрее. Заходи, и да поможет вам небо!
Глава седьмая
Окно в пятиугольной комнате под самым потолком и такое маленькое, что
даже днем в ней не обойтись без светильника; вот почему она и служит
тюрьмой. Комната эта представляет собой второй ярус башни, которую начал
строить мой прадед, да так и не достроил.
Психея сидела на разобранной постели; рядом стоял светильник.
Разумеется, я сразу кинулась к ней в объятия, не успев толком даже
рассмотреть обстановку, но эта картина - Психея, разобранная постель и
горящий светильник - навеки впечаталась в мою память.
Прежде чем я обрела дар речи, Психея сказала:
- Сестра, что он с тобой сделал? Что это с твоим лицом? Что это с твоим
глазом? Да он опять бил тебя!
Только тут я поняла, что она гладит меня по волосам и утешает, словно
это меня должны скоро принести в жертву. И, несмотря на то, что боль моя и
без того была уже велика, мне стало еще больнее. В пору нашего счастья мы
любили друг друга иначе.
Психея сразу же догадалась, какие мысли посетили меня, и стала
приговаривать:
- Майя, Майя!
(Это было мое детское имя, которому научил ее Лис: и первое слово,
сказанное маленькой Психеей.)
-- Майя, Майя, что он с тобой сделал!
-- Ах, Психея! - ответила я. - Какая разница? Лучше бы он меня убил!
Лучшебы они избрали меня, а не тебя!
Но Психея не отступилась. Она заставила меня рассказать все как было
(кто мог устоять перед ее мольбами?). На этот рассказ и ушла большая часть
времени, бывшего у нас в распоряжении.
- Довольно, сестра! - сказала я наконец. - Мне нет до него никакого
дела. Что мы ему и что он нам? Я не считаю его нашим отцом и не боюсь
опорочить этими словами доброе имя наших матерей. А если он все-таки наш
отец, то слово "отец" отныне бранное для меня. Такому, как этот человек,
ничего не стоило бы во время битвы спрятаться у женщины за спиной!
И тут (я этого никак не ожидала) Психея улыбнулась. Она почти никогда
не плакала, разве что когда жалела меня. А сейчас она сидела спокойная и
царственная, как будто ее совсем не страшила скорая смерть. Только вот руки
у нее были холодные.
- Оруаль, - сказала она, - мне сдается, я усвоила уроки Лиса лучше, чем
ты.Разве ты забыла, какие слова он заставлял повторять нас каждое утро?
Сегодня мне придется встретиться со злыми людьми, с трусами и лжецами,
завистниками и пьяницами. Они таковы, потому что не умеют отличать зла от
добра. Их, а не меня ждет злая участь. Посему я должна жалеть их...
Психея сказала эти слова, подражая голосу Лиса, что у нее (в отличие от
Батты) выходило очень хорошо. Она блестяще умела изображать других людей.
- Бедное дитя! - сказала я, и рыдания опять чуть было не задушили меня.
Ведь Психея говорила обо всем этом так беззаботно, словно никакой беды не
было и в помине. Мне казалось, что такая наивность неуместна сейчас, но что
было бы умес тным, тоже не знала.
- Майя, - промолвила Психея. - Обещай мне, что не будешь делать
глупостей. Обещай, что не станешь накладывать на себя руки. Ради Лиса, не
делай этого!Мы трое были друг другу хорошими друзьями. ("Неужто только
друзьями?" - подумала я.) Вы остаетесь вдвоем, так держитесь же друг друга и
не потеряйтесь. Будь умницей, Майя. Вы должны выстоять в этой битве.
- У тебя железное сердце! - воскликнула я.
- Передай от меня Царю последний привет - или что там полагается.
Бардия - человек осторожный и воспитанный, он подскажет тебе, какими словами
пристало умирающей дочери прощаться с отцом. Я не хочу показаться невежей
напоследок.
Передай Царю то, что тебе скажет Бардия, и ни слова больше. Наш отец -
он мне совсем чужой. Мне ближе сын птичницы, чем он. Что же касается
Редивали...
- Прокляни ее! Если мертвые могут мстить...
- Нет, ни в коем случае! Она не ведает, что творит...
-- Сестра, даже ради тебя я не стану жалеть Редиваль, что бы там ни
говорил Лис!
-- Хотела бы ты стать такой, как Редиваль? Нет? Тогда она заслуживает
жалости и снисхождения. Если мне позволят распорядиться моими
драгоценностями помоему разумению, то забери себе на память все те, которые
любишь, а Редивали отдай все большие и дорогие, которые тебе так не по
сердцу. А остальное отдай Лису.
Это было уже свыше моих сил: я уткнулась лицом в колени сестре и снова
заплакала. О, как бы я хотела, чтобы она тоже склонила ко мне на колени свою
голову!
- Послушай, Майя! - сказала Психея внезапно. - Не расстраивай меня,
ведь уменя завтра свадьба!
У нее еще хватало духу говорить о том, о чем у меня не хватало духу
даже слушать!
-- Оруаль, - сказала Психея, пытаясь меня утешить, - в наших жилах
течеткровь богов, и мы не посрамим ее. Когда я была маленькая, именно ты
учила меняникогда не плакать.
-- Мне сдается, что ты совсем ничего не боишься! - воскликнула я, но
эти словапротив моей воли прозвучали так, словно я в чем-то упрекнула
сестру, и мне самойстало тут же стыдно.
-- Нет, одной вещи я очень боюсь, - ответила Психея. - Иногда меня
посещает сомнение, и тогда словно холодная тень наползает на мою душу.
Допустим - только допустим, - что нет никакого бога Горы и даже никакого
Черного Чудища. Тогда тот, кого привязали к Древу, просто умирает медленной
смертью от голода и жажды, зноя и пыли, обглоданный хищными тварями и
растерзанный клювами воронов...И от этой мысли - ах, Майя, Майя!..
Психея разрыдалась и снова стала для меня ребенком, и я принялась
утешать ее и плакать вместе с ней.
Мне стыдно даже писать об этом, но я все же признаюсь: в тот миг я
испытала что-то вроде удовольствия - ведь именно для того, чтобы утешить
сестру, я и пришла в темницу.
Но Психея очнулась куда быстрее, чем я. Она снова подняла голову,
приняла царственный вид и сказала:
-- Но я в это не верю. Жрец приходил ко мне. Прежде я его совсем не
знала. Онсовсем не таков, каким его считает Лис. Знаешь, сестра, чем дальше,
тем больше ясомневаюсь в том, что Лису ведомо все на свете. Да, ему известно
многое. Без него вмоей голове царила бы такая же мгла, как в этой темнице. И
все же... Я не нахожунужных слов, чтобы объяснить тебе... Он говорит, что
весь мир - это один городНо на чем стоит этот город? Конечно, на земле. А
что лежит за городской стеной?Откуда привозят еду для жителей города, откуда
городу грозят беды и опасности?Все растет и гниет, крепнет и чахнет,
набухает влагой - это ничуть не похоже на городэто похоже (хотя и сама не
знаю чем) на Дом...
-- ... на Дом Унгит! - закончила я за нее. - Все кругом провоняло этой
УнгитЗа что мы восхваляем богов? Нам не за что быть благодарными им, ибо они
хотятразлучить нас. Я не вынесу этого! Нет ничего злее постигшей нас судьбы!
О, как неправ Лис, как он не прав! Он ничего не знает о том, какова Унгит!
Он видит во всемкругом только хорошее, старый глупец! Он считает, что богов
или не существует вовсе, или они существуют и добры по своей природе. По
доброте своей он и не догадывается, что боги существуют на самом деле и что
они творят такие злодеяния, которые не снились и последнему мерзавцу!
-- А может быть, - сказала Психея, - злодеяния эти творят вовсе не
боги. Илибоги творят их с неведомыми нам намерениями. Что ты скажешь, если я
вдруг действительно стану невестой Бога?
Эти слова разозлили меня. Даже странно - я могла положить свою жизнь за
сестру (клянусь, что не лгу), я знала, что завтра она умрет, но при всем том
я злилась на нее. Она говорила так спокойно, обдумывая каждое слово, словно
вела философскую беседу с Лисом в тени старой груши и впереди у нее была
целая вечность. В мою душу закралось подозрение, что разлука со мной
нисколько не печалит Психею.
- Ах, сестра, - сорвалась я на крик. - О чем ты говоришь - эти трусы
попросту собрались убить тебя! Тебя, которой они поклонялись, тебя, которая
не моглапричинить зла даже уродливым жабам! И теперь они хотят скормить тебя
Чудищу!..
Вы скажете, что Психея просто не хотела думать о худшем и решила
поверить в туманные намеки Жреца на свадьбу с богом Седой горы. И в этом
случае, раз уж я пришла утешать ее, было бы разумнее укреплять в ней эту