лепешками из бобовой муки и жидким пивом. С большим трудом мне иногда
удавалось раздобыть лучшей пищи для выздоравливающей Психеи.
Дальше случилось вот что. Вскоре после того как Психея окончательно
поправилась, я вышла из Столбовой залы, оставив там отца наедине с Лисом, и
отправилась посмотреть, что поделывает Редиваль. Ведь моему отцу ничего не
стоило задержать меня по делам на целый день, а затем накричать на меня за
то, что моя сестра осталась надолго без присмотра. Но на этот раз она
попалась мне сразу: Редиваль шла вместе с Баттой, возвращаясь из одного из
своих обычных походов в Дом Унгит. Батту и Редиваль в те дни было водой не
разлить; они так и шастали повсюду с вороватым видом по каким-то своим
таинственным делам.
- А, сестричка-тюремщица! - воскликнула Редиваль. - Не извольте
волноваться, я в полном порядке. Это не за мной стоило бы присматривать.
Лучше скажи мне, где пропадает наша маленькая богиня?
-- Полагаю, в царских садах, - ответила я. - И не такая уж маленькая -
она тебя на голову выше.
-- Ах, ужас-то какой! Не сказала ли я часом чего-нибудь богохульного?
Как быгром небесный не поразил меня! Да, я совсем забыла, что она у нас уже
большая. Такая большая, что полчаса назад я безо всякого труда заметила ее
на пустоши возле рынка. Царским дочерям не к лицу гулять одним по пустошам,
но богини, разумеется, выше подобных предрассудков.
- Истра одна в городе! - воскликнула я.
- По крайней мере, была там, - визгливо добавила Батта. - Носилась как
угорелая, задрав юбку.
И она попыталась показать, как носилась Психея. (Сколько я помню Батту,
она всегда передразнивала всех, хотя была к этому совершенно не способна.)
-- Я побежала за ней, за этой нахалкой, но она шмыгнула в чью-то дверь,
и поминай как звали.
-- Ладно, - сказала я. - Девочка, конечно, не должна была так делать.
Но я не думаю, что она попадет в какую-нибудь беду.
-- Не думаешь? - переспросила Батта. - Это как сказать.
- Ты спятила, няня! - сказала я. - Не прошло и шести дней с тех пор,
как люди молились на нее.
- Я об этом ведать ничего не ведаю, - пробурчала Батта (которая,
разумеется, прекрасно все знала). - Может, что и было, но нынче все
по-другому. Я-то сразу видела, что ничего хорошего из этого волшебства не
выйдет. Лихорадка-то пуще прежнего разыгралась! Вон вчера человек сто
померло! Это мне шурин кузнецовой жены сказал. Люди поговаривают, что от
ее-то рук все это и бывает - лихорадка то есть. Я тут говорила с одной
старухой, так та говорит, что ее старика она тронула, а старик-то и помер
сразу - даже до дому не донесли. И не одна она так говорит. А вот
послушались бы старую Батту...
Но я уже не слышала брюзжания няньки; я вышла на порог и посмотрела в
сторону города. Вид, знакомый мне с детства, показался мне в тот миг
враждебным и чужим, странным и каким-то незнакомым. Наконец я заметила
Психею, которая быстро шла к воротам дворца. По походке было видно, что
сестра страшно устала Когда Психея переступила порог, она сразу схватила
меня за руку и поволокла во дворец. Она не сказала ни слова, пока мы не
пришли в нашу опочивальню, но грудь ее сотрясали безмолвные рыдания, как у
человека, у которого застрял ком в горле Затем она заставила меня сесть в
кресло, села сама у моих ног и положила голову мне на колени. Мне сперва
показалось, что она плачет, но когда Психея подняла лицо глаза ее были сухи.
- Сестра, - сказала она. - Что со мной?
- С тобой? Ровным счетом ничего, Психея, - ответила я. - Почему ты
спрашиваешь?
- Почему они говорят, будто я проклята?
- Кто это посмел такое сказать? Мы прикажем вырвать ему язык! И где ты
вообще была?
Психея рассказала мне все. Она пошла в город (что, по моему мнению,
было весьма глупо с ее стороны), не сказав никому из нас ни слова. Пошла,
потому что проведала что ее кормилица (та самая, которую подыскала ей я)
заболела лихорадкой лежит в бреду. "Раз говорят, что мои руки исцеляют, кто
знает - может, оно так есть... Почему бы не попробовать еще раз, решила
я..."
Я сказала ей, что она поступила очень плохо, но она не стала
оправдывать как провинившийся ребенок. Она просто посмотрела на меня
спокойно и серьезно я впервые полностью осознала, что передо мной уже не
дитя, а взрослая девушка, этого у меня заныло сердце.
- Но кто же назвал тебя проклятой? - спросила я.
- Ничего особенного не случилось, пока я не вышла из дома кормилицы;
разве что никто почему-то не здоровался со мной на улице, а еще - женщины,
завидев меня подбирали юбки и переходили на другую сторону. Но когда я пошла
домой, мне повстречался мальчик - очень милый мальчуган лет восьми. Он
посмотрел на меня и плюнул мне под ноги. "Какой невоспитанный мальчишка!" -
сказала я со смехом и протянула к нему руку. Он вытаращился на меня как на
гадюку и с ревом убежал. После этого некоторое время никто мне не попадался,
а затем я повстречалась с несколькими мужчинами. Они посмотрели на меня не
по-доброму, а за спиной у меня начали шептаться: "Проклятая идет! Проклятая!
Она вообразила себя богиней!" А один из них сказал: "Она навлечет проклятие
на всех нас!" И они стали швырять в меня камнями. Нет, они не попали в меня,
но мне пришлось убежать от них. Почему они себя так вели? Что я им такого
сделала?
-- Что ты такого сделала? - переспросила я. - Ты их вылечила и
благослови ла, ты взяла на себя их поганую хворь. И вот их благодарность!
Если бы они мне попались, я бы разорвала их на клочки! Встань, дитя, мне
надо идти. Что бы ни случилось, помни - мы царские дочери. Я иду к Царю.
Пусть он будет бить меня и таскать за волосы, но я заставлю его выслушать
меня. А мы им еще хлеба дали! Да я...
-- Тише, сестрица, тише! - сказала Психея. - Не могу слышать, когда он
обижает тебя. Я так устала и хочу ужинать. Сядь, успокойся, не гневайся. Ты
так похожа в гневе на нашего отца! Лучше поужинаем вместе. Нам грозит
какая-то беда - я давно уже это чувствую, - но сегодня вечером мы в
безопасности. Я сама позову служанок.
Хотя то, что сказала Психея про мой гнев, уязвило меня в самое сердце,
я сдержала себя и постаралась успокоиться. Мы поужинали и немного
развеселились, так что у нас нашлись силы даже для шуток и игр. Этого боги
никогда не смогут у меня отнять - я навечно запомнила каждое ее слово и
движение в тот вечер.
Но, как ни тревожно было у меня на сердце, ничего страшного не
случилось и на следующий день (я до сих пор не могу понять, почему беда так
долго медлила). Прошло еще немало дней, но ничего не произошло, хотя участь
Глома становилась день ото дня все более и более незавидной. В Шеннит почти
не осталось воды - река превратилась в чахлый ручеек, пробиравшийся через
гниющие кучки водорослей; казалось, что река умерла и теперь разлагается на
жаре. Рыба сдохла, птицы - тоже, а те, которые уцелели, улетели в другие
края. В городе был перерезан весь скот, а тот, что остался, годился в пищу
не больше, чем высохшие кости. На пасеках погибли все пчелы. Львы, о которых
никто уже не слышал целую вечность, явились из-за Седой горы и порезали тех
немногих овец, которых пощадила бескормица. Лихорадка, казалось, поселилась
у нас навсегда. Все эти дни я прислушивалась и присматривалась, когда мне
это удавалось, ко всем, кто входил и выходил из царского дворца. К счастью,
в ту пору у отца было особенно много работы для меня и для Лиса. У нас не
проходило и дня без гонца или письма из какого-нибудь сопредельного царства:
наши соседи грозили нам, требовали от нас невозможного, напоминали о старых
обещаниях, втягивали в раздоры, которые нас не касались. Они знали, как
обстоят дела в Гломе, и кружились, как мухи над падалью. Отцу моему
случалось в то время впадать в гнев по десяти раз на дню: в ярости он мог
отвесить Лису пощечину или оттаскать меня за волосы, но потом ярость
сменялась отчаянием - слезы стояли в его глазах. Тогда он начинал говорить с
нами таким голосом, каким ребенок просит о помощи, забыв, что царь - он, а
мы только его советники.
- Мы в западне! - воскликнул он как-то. - Нас сожрут по кусочку. Что
такого я натворил, что боги гневаются на меня? Я всегда почитал богов и
приносил им жертвы.
Единственный добрый знак заключался в том, что лихорадка, казалось,
оставила наш дворец в покое. Много рабов умерло, но из воинов не пострадал
почти никто. Только одного унесла болезнь, все остальные уже могли носить
оружие.
Вскоре мы узнали, что Жрец Унгит также оправился от болезни. Болел он
очень долго, потому что, уже перенеся лихорадку один раз, подхватил ее
снова, так что чудом остался в живых. Самым страшным было то, что мор уносил
по большей части детей и молодежь, а старики, как правило, выживали. На
седьмой день после выздоровления Жрец пожаловал во дворец. Царь увидел в
окно Жреца со свитой (я тоже заметила их), удивленно поднял брови и сказал:
- Хотел бы я знать, для чего старая развалина прихватила с собой
стражу?Надо сказать, что у Дома Унгит была своя, отдельная стража,
подчинявшаяся только Жрецу. Стражники из ее числа, вооруженные копьями, в
немалом количестве следовали во дворец; четверо несли паланкин, в котором
восседал Жрец. Не доходя до ворот, стражники сложили копья, но сами
последовали за паланкином.
- Что это? - спросил вслух отец. - Измена или просто бравада?
Затем он отдал какой-то приказ начальнику дворцовой стражи. Не думаю,
чтобы он хотел довести дело до драки. Скорее этого хотелось мне. Я была еще
молода и глупа и никогда не видела, как бьются между собой мужчины. Поэтому
мне не было страшно - напротив, меня охватило какое-то приятное волнение.
Паланкин поставили на землю, и Жрец вышел из него. Он очень постарел и
совсем ослеп, так что девушки из Дома Унгит вели его под руки. Я и раньше
видела служительниц Унгит, но только при тусклом свете факелов внутри Дома.
Под ярким солнцем они выглядели очень странно в своих огромных париках,
уложенных при помощи воска. Лица их были так сильно накрашены, что казались
деревянными масками. Только эти две девушки и Жрец вошли во дворец, воины же
остались снаружи.
- Заприте за ними двери! - распорядился отец. - Не думаю, чтобы старый
волк сам полез в западню, если у него недоброе на уме. На всякий случай
будем все же осторожны.
Девушки ввели Жреца в Столбовую залу и усадили его в поставленное для
него кресло. Напряжение утомило старца, и он долго переводил дыхание, перед
тем как заговорить. В молчании он по-старчески двигал челюстями, словно
жевал что-то беззубыми деснами. Девушки неподвижно стояли по сторонам кресла
и смотрели на нас лишенными всякого выражения глазами. Запах старости, запах
благовоний и притираний, которыми умащались девушки, наполнил дворец. Так
пахла Унгит, так пахла святость.
Глава пятая
Отец приветствовал Жреца, сказал, что радуется вместе с ним его
выздоровлению, и приказал подать вина. Но Жрец сделал протестующий жест
рукой и промолвил:
- Не надо вина, Царь! Я дал обет, что не буду вкушать ни вина, ни пищи,
пока не передам тебе то, что велела сказать богиня.
Голос его был тихим, речь - медленной, и тут я впервые заметила, как
сильно исхудал он за время болезни.
-- Как тебе будет угодно, слуга Унгит, - сказал Царь. - Говори!
-- Я буду говорить с тобой, Царь, от лица Унгит, от лица всех старейшин
и знатных людей Глома...
-- А их волю как ты узнал?
- Мы все собрались - по крайней мере все те, от кого что-то зависит, -
вчеравечером и совещались до зари в Доме Унгит.
- Вы совещались, чума вас побери! - вскричал мой отец, и лицо его
перекосилось от гнева. - Что это за новости? Вы собираетесь, не спросив
позволения у вашего Царя, более того - даже не оповестив его!
- Нам не было нужды в тебе, Царь! Мы собрались не для того, чтобы
выслушать, что скажешь нам ты. Мы собрались, чтобы решить, что скажем тебе
мы.
Глаза отца налились кровью.
-- Мы собрались, - продолжал Жрец, - и вспомнили все беды, которые
обрушились на нас. В стране голод, и ему не видно конца. В стране мор. В
стране засуха.Стране грозит война не позже начала весны. Страну опустошают
львы. И наконец, нас нет наследника престола, и Унгит прогневана этим...
-- Довольно, - закричал Царь. - Старый дурак, неужели ты думаешь, что
только ваши ослиные головы болят от этих забот? Как ты сказал: Унгит
прогневана? То почему же Унгит не вмешается и не поможет нам? В жертвенной
крови тельцов и овнов, которую я пролил для нее, мог бы плавать целый флот!
Жрец уставился на Царя так, словно видел его своими слепыми глазами. И
только теперь я поняла, что худоба сделала его похожим на грифа-стервятника.
И от этого он стал еще страшнее прежнего. Отец не выдержал слепого взгляда и
отвел глаза.
-- Ни бычья, ни баранья кровь не утолит жажды Унгит и не очистит нашей
земли в ее глазах, - заговорил Жрец. - Я служу богине уже пятьдесят, нет,
целых шесть десят три года - и одно я знаю точно: гнев Унгит не бывает
беспричинным и отвратить его может только очистительная жертва. Я приносил
жертвы еще при твоем отце и отце твоего отца, и я знаю хорошо, о чем я
говорю. Задолго до того как ты вступилна трон, в наши земли вторглось войско
царя Эссурского. Это случилось потому, что один из воинов твоего деда познал
собственную сестру, и она понесла и родила ребенка, которого воин убил. За
это он был проклят богиней. Мы узнали, в чем дело, принесли проклятого в
жертву, и гнев богини прошел. Наши воины перерезали эссурцев как стадо
баранов. Твой отец мог бы рассказать тебе, как одна молодая женщина, еще
совсем дитя, втайне прокляла имя сына Унгит, бога Горы. И через это случился
потоп, ибо она была проклята. Мы нашли проклятую, и тогда Шеннит вновь вошла
в свои берега. И ныне проклятие навлек на нас тот, кто возмутил Унгит свои
ми поступками, но на этот раз гнев богини велик как никогда. Поэтому мы и
собрались прошлой ночью в Доме Унгит, чтобы найти того, кто навлек на себя
ее проклятие. Любой из нас мог оказаться проклятым, но это не остановило
нас. И я тоже согласился с этим решением, хотя проклятым мог оказаться и я -
и даже ты, Царь. Мы были единодушны в своем решении, потому что знали: беды
не оставят нашу странув покое, пока не свершится очищение. Унгит должна
получить причитающееся ей.На этот раз ей мало овна или даже тельца.
-- Богиня просит человеческой крови?
-- Да, - сказал Жрец. - Унгит просит человеческой крови.
-- Но у меня нет сейчас в плену ни одного врага! Если поймают
какого-нибудьвора, я сразу же велю зарезать его на жертвеннике Унгит, если
таково ее желание.
-- Вор не утолит голода Унгит. Ты это и сам прекрасно понимаешь. В
жертвудолжен быть принесен проклятый. Или проклятая. А вор - это все равно
что телецили овен. Речь идет не о простом жертвоприношении, нам нужна
Великая Жертва. В горах снова видели Чудище. Это верный знак того, что нужна
Великая Жертва. Проклятого нужно отдать Чудищу.
- Чудище? Мне ничего об этом не сказали...
- Видно, не все новости доходят до царей. Бывает, они даже не знают,
что творится в их собственном дворце. Но я знаю все. Долгими ночами я лежу и
не сплю, и Унгит рассказывает мне обо всем. Она поведала мне, что некоторые
смертные дошли до подражания бессмертным богам. Они присваивают себе
почести, на которые имеют право только небожители...
Я посмотрела на Лиса и беззвучно шепнула ему краешком губ:
- Редиваль...
Царь встал и заходил по зале, скрестив за спиной руки.
- Ты впал в детство, старик! Никакого Чудища нет - все это бабушкины
сказки.
- Ты прав, Царь, - спокойно промолвил Жрец. - Именно во времена твоей
бабушки Его в последний раз и видели. Мы принесли Великую Жертву, и Оно
ушло.
-- И на что же Оно похоже? - недоверчиво спросил отец. - Видел-то Его
кто?
-- Кто видел Его вблизи, ничего уже нам не расскажет, Царь. Но живы те,
ктовидел Его издалека. К примеру, видел Его начальник царских пастухов. Было
это в ту самую ночь, когда появился первый лев. Пастух пошел на льва с
горящим факелом и в свете факела увидел Чудище. Оно было позади льва -
большое, черное и ужасное видом.
Когда Жрец сказал это, отец подошел к столу, где лежали таблички и
другие письменные принадлежности. За этим столом сидели мы с Лисом. Отец
наклонился, и Лис что-то шепнул ему на ухо.
- Хорошо сказано, грек! - воскликнул отец. - Повтори-ка это служителю
Унгит!
- С царского позволения, - сказал Лис, вставая, - не следует придавать
слишком много значения россказням пастуха. В руках у него был факел,
следовательно, лев должен был отбрасывать большую черную тень. Человек этот
был испуган и не вполне проснулся. Тень показалась ему чудовищной тварью.
-- Это все греческая премудрость, - перебил его Жрец. - А у нас в Гломе
не принято спрашивать мнения раба, даже если он - царский любимчик. Пусть
это была тень - что с того? Многие полагают, что Чудище и есть тень. Но если
эта тень придет к нам в город, всем нам не поздоровится. Ты сам ведешь свой
род от богов, и тебе нечего бояться. Но простые люди устроены иначе. Страх
сделает их неуправляемыми, и даже мое слово не сможет остановить их. Они
сожгут твой дворец у тебя на глазах. Они сожгут тебя вместе с ним. Принеси
Великую Жертву - и ничего этого неслучится.
-- Но как это делается? - спросил Царь. - На моей памяти Великую Жертву
не.приносили ни разу.
-- Ее приносят не в Доме Унгит, - объяснил Жрец. - Жертву отдают
Чудищу.Тайное знание говорит, что Чудище - сын Унгит, или сама Унгит, или
они оба в одном лице. Жертву отводят на вершину Горы, привязывают к
Священному Древу и оставляют. Чудище приходит за ней само. Вот почему ты
оскорбил Унгит, Царь, предложив ей в жертву вора. Великая Жертва должна быть
чистой, ибо она становится женихом Унгит, если это мужчина, или невестой ее
сына, если это - женщина.Когда жертва мужского пола, то в Чудище вселяется
Унгит, когда женского - сын Унгит, и Чудище возлегает с жертвой. Но Великую
Жертву называют также Ужином Унгит, потому что Чудище пожирает ее... а
может, и нет... много разного говорят об этом. Это - великая тайна,
величайшая. Некоторые утверждают, что для Чудища пожирать и любить - одно и
то же. Ибо на священном языке мы говорим, что, когда женщина возлегает с
мужчиной, она пожирает его. Вот почему ты заблуждаешьсяЦарь, полагая, будто
жалкий вор, или дряхлый раб, или трус, сдавшийся во время битвы, могут
послужить Великой Жертвой. Самое чистое создание в наших краях - и то будет
недостойно сочетаться с Чудищем.
Я заметила, что лоб отца покрылся испариной. В зале витало ощущение
чего-то святого, таинственного и ужасного. И тут Лис не выдержал.
-- Хозяин! - вскричал он. - Позволь мне сказать!
-- Говори! - разрешил Царь.
-- Неужели не ясно, хозяин, что служитель Унгит говорит бессмыслицу?
Теньнего - это животное, которое притом еще и богиня и бог в одном лице, и
любит оно пожирая предмет любви! Да шестилетний ребенок не поверит таким
сказкам! Еще недавно Жрец говорил нам, что в жертву должен быть принесен
проклятый - иными словами, самый плохой и гнусный из наших граждан. Теперь
же он говорит, что супругом Чудища может стать только самое чистое существо
во всем нашем краю, для него это будет не наказанием, а великой честью.
Спроси его, где же здесь правд:Он противоречит сам себе!
Когда Лис только начал говорить, в моей груди проснулась надежда, но
когда он смолк, эта надежда умерла. Лис повел свою речь не так, как было
нужно. Я знаю что с ним случилось: он забыл о своей обычной осторожности,
забыл даже в какой то степени о своей любви к Психее, о желании спасти ее.
Просто слова Жреца настолько противоречили здравому смыслу, что грек не
выдержал и вспылил. (Мне довело узнать позже, что не только греки, но и все
люди, наделенные ясным рассудком живой речью, поступают в подобных случаях
так же неосторожно.)
- Может быть, хватит с нас на сегодня греческой премудрости, Царь? -
сказ Жрец. - Я не так глуп, и я не позволю рабу поучать меня. Я тоже люблю
побаловаться тонкими рассуждениями, но от них поля не начнут приносить
урожай, а небеса не прольются дождем. А жертва, как мы знаем, нужна именно
для этого. Этот грек твой раб, стал рабом, потому что на поле боя он бросил
оружие, позволил взять о в плен, вместо того чтобы пронзить себе сердце
копьем, как настоящий воин. Что может понимать в божественных делах, которые
требуют от человека смелости и веры. Я имею дело с богами уже давно. Три
поколения сменились на моей памяти. Я знаю что боги крутят нами как хотят,
что мы для них - не больше чем пузыри, которые вмиг возникают на речной
глади. Воля богов не видна нам так ясно, как буквы в греческой книге, -
трудно понять, чего они хотят от нас. Там, где пребывают боги, царит тьма, а
не свет. Им принадлежат наши силы и наши жизни, а вовсе не наши речи и
знания. Святое знание не такое, как вода, оно - не легко и прозрачно, оно -
темно и вязко, как кровь. Нет ничего невозможного в том, чтобы проклятый был
в одно и то же время и самым лучшим и самым худшим из нас.
В полумраке служитель Унгит казался мне похожим на ту самую зловещую
птицу, которую изображала маска, висевшая у него на груди. Голос его,
по-прежнему негромкий, обрел силу и больше не казался голосом дряхлого
старика. Я посмотрела на Лиса и увидела, что тот опустил глаза вниз. Видно,
то, что сказал Жрец про плен и про битву, задело его за живое. Если бы я
была царицей, я бы не раздумывая приказала тут же повесить Жреца и
провозгласить царем Лиса. Но тогда у меня еще не было никакой власти.
- Ладно, не будем спорить, - пробурчал Царь, не переставая расхаживать
быстрым шагом по зале. - Я не жрец и не грек, я в этих делах ничего не
понимаю. Мне всегда казалось, что я - царь, не так ли? Продолжай, старик!
- Для того чтобы найти, на кого пало проклятие, мы стали кидать
священный жребий. Сперва мы спросили, не из простонародья ли проклятый, но
оракул сказал, что нет.
- Так-так! Продолжай, продолжай!
- Я не могу говорить быстро, - возразил Жрец. - Мое горло еще слишком
слабо. Итак, мы спросили у оракула, не следует ли нам искать проклятого
среди старейшин. Но оракул снова ответил "нет".
Лицо Царя после этих слов пошло пятнами: казалось, что в нем борются
друг с другом страх и гнев, и непонятно было, что возьмет верх.
-- Затем мы спросили, не среди высокородных ли искать проклятого.
Оракулснова сказал "нет".
-- И что вы спросили тогда? - тихо сказал Царь, подступив к Жрецу и
склонившись над ним.
Жрец спокойно продолжил:
-- И тогда мы спросили, не следует ли нам искать проклятого в царском
дворце.И оракул сказал нам: "Да!"
-- Ага! - едва слышно сказал Царь. - Ага! Я так и думал. Я понял с
самого начала, к чему ты клонишь. Измена, прикрытая божественными речами.
Измена.
И тут мой отец сорвался на крик:
- Измена! Измена! Стража! Бардия! Где мои воины? Где Бардия? Бардию ко
мне!Гремя доспехами, стражники влетели в залу. Впереди бежал начальник
стражи по имени Бардия - человек, безмерно преданный моему отцу.
- Бардия! - сказал Царь, обращаясь к нему. - У ворот дворца собралось
слишком много народу. Возьми с собой отряд воинов и пронзи копьями
изменников, которые засели у наших ворот. И чтобы ни один не остался в
живых, понял? Пленных не брать!
-- Ты приказываешь убить людей из храмовой стражи, повелитель? -
переспросил Бардия, переводя взгляд с Царя на Жреца и обратно.
-- Храмовых крыс! Храмовых евнухов! Как ты смеешь называть этот сброд
храмовой стражей! - закричал Царь. - Может, ты боишься их? Да я тебя!.. Да
я!..
-- Не делай глупостей, Царь! - сказал Жрец. - Все люди Глома взялись за
оружие. У каждой двери дворца уже стоит по отряду вооруженных воинов. Их в
десять раз больше, чем твоих людей. К тому же твои люди не окажут
сопротивления. Будешь ли биться против Унгит ты, Бардия?
-- Неужто ты предашь меня, верный Бардия? - вскричал Царь. - Ты ел мой
хлеб и пил мое вино. Мой щит спас тебя от смерти, когда мы бились с врагом в
чащобе Барина.
-- Ты спас мне тогда жизнь, Царь, - сказал Бардия. - Я никогда не
забуду этого. Пусть Унгит поможет мне спасти твою. Мой меч всегда будет
служить трону Глома и богам Глома. Но если и трон и боги не в ладу между
собой, они должны сперва разобраться сами, а затем звать меня на помощь. Я
воин, а не колдун, я не обучен воевать с богами и духами.
- Ты не воин, а баба! - заорал Царь. - Убирайся! Я разберусь с тобой
позже!Бардия отдал честь и с достоинством удалился: видно было, что он
обиделся на
Царя не больше, чем взрослый пес обижается, когда зарвавшийся щенок
укусит его за хвост.
Как только дверь затворилась за Бардией, Царь, с побелевшим лицом,
встал, выхватил из ножен клинок (тот самый, которым он убил в свое время
мальчика-виночерпия), одним кошачьим прыжком метнулся к креслу Жреца и
приставил клинок к груди старика, так что острие его разрезало ткань
священной одежды и уткнулось в дряблую кожу.
- Старый дурак! - прошипел он. - Чего стоит весь твой заговор теперь?
Ты чувствуешь, как щекочет тебя мой клинок? А если я поверну его вот так?
Или вот так?Я могу вонзить его в твое сердце медленно или быстро, выбирай
сам. Чего стоят твои трутни, которые вьются вокруг дворца, если царица улья
в моих руках? Что ты на это скажешь?
Я никогда не видела человека, который держался бы в подобном положении
с таким спокойствием, как это делал Жрец. Люди начинают волноваться, если им
между ребер приставить палец, не то что острый клинок. Но у Жреца на лице не
дрогнул ни один мускул. Бесстрастным голосом он произнес:
- Вонзай клинок быстро или медленно, Царь, мне это все равно. Великая
Жертва будет принесена, даже если ты убьешь меня. Моя сила от Унгит и слова
удавалось раздобыть лучшей пищи для выздоравливающей Психеи.
Дальше случилось вот что. Вскоре после того как Психея окончательно
поправилась, я вышла из Столбовой залы, оставив там отца наедине с Лисом, и
отправилась посмотреть, что поделывает Редиваль. Ведь моему отцу ничего не
стоило задержать меня по делам на целый день, а затем накричать на меня за
то, что моя сестра осталась надолго без присмотра. Но на этот раз она
попалась мне сразу: Редиваль шла вместе с Баттой, возвращаясь из одного из
своих обычных походов в Дом Унгит. Батту и Редиваль в те дни было водой не
разлить; они так и шастали повсюду с вороватым видом по каким-то своим
таинственным делам.
- А, сестричка-тюремщица! - воскликнула Редиваль. - Не извольте
волноваться, я в полном порядке. Это не за мной стоило бы присматривать.
Лучше скажи мне, где пропадает наша маленькая богиня?
-- Полагаю, в царских садах, - ответила я. - И не такая уж маленькая -
она тебя на голову выше.
-- Ах, ужас-то какой! Не сказала ли я часом чего-нибудь богохульного?
Как быгром небесный не поразил меня! Да, я совсем забыла, что она у нас уже
большая. Такая большая, что полчаса назад я безо всякого труда заметила ее
на пустоши возле рынка. Царским дочерям не к лицу гулять одним по пустошам,
но богини, разумеется, выше подобных предрассудков.
- Истра одна в городе! - воскликнула я.
- По крайней мере, была там, - визгливо добавила Батта. - Носилась как
угорелая, задрав юбку.
И она попыталась показать, как носилась Психея. (Сколько я помню Батту,
она всегда передразнивала всех, хотя была к этому совершенно не способна.)
-- Я побежала за ней, за этой нахалкой, но она шмыгнула в чью-то дверь,
и поминай как звали.
-- Ладно, - сказала я. - Девочка, конечно, не должна была так делать.
Но я не думаю, что она попадет в какую-нибудь беду.
-- Не думаешь? - переспросила Батта. - Это как сказать.
- Ты спятила, няня! - сказала я. - Не прошло и шести дней с тех пор,
как люди молились на нее.
- Я об этом ведать ничего не ведаю, - пробурчала Батта (которая,
разумеется, прекрасно все знала). - Может, что и было, но нынче все
по-другому. Я-то сразу видела, что ничего хорошего из этого волшебства не
выйдет. Лихорадка-то пуще прежнего разыгралась! Вон вчера человек сто
померло! Это мне шурин кузнецовой жены сказал. Люди поговаривают, что от
ее-то рук все это и бывает - лихорадка то есть. Я тут говорила с одной
старухой, так та говорит, что ее старика она тронула, а старик-то и помер
сразу - даже до дому не донесли. И не одна она так говорит. А вот
послушались бы старую Батту...
Но я уже не слышала брюзжания няньки; я вышла на порог и посмотрела в
сторону города. Вид, знакомый мне с детства, показался мне в тот миг
враждебным и чужим, странным и каким-то незнакомым. Наконец я заметила
Психею, которая быстро шла к воротам дворца. По походке было видно, что
сестра страшно устала Когда Психея переступила порог, она сразу схватила
меня за руку и поволокла во дворец. Она не сказала ни слова, пока мы не
пришли в нашу опочивальню, но грудь ее сотрясали безмолвные рыдания, как у
человека, у которого застрял ком в горле Затем она заставила меня сесть в
кресло, села сама у моих ног и положила голову мне на колени. Мне сперва
показалось, что она плачет, но когда Психея подняла лицо глаза ее были сухи.
- Сестра, - сказала она. - Что со мной?
- С тобой? Ровным счетом ничего, Психея, - ответила я. - Почему ты
спрашиваешь?
- Почему они говорят, будто я проклята?
- Кто это посмел такое сказать? Мы прикажем вырвать ему язык! И где ты
вообще была?
Психея рассказала мне все. Она пошла в город (что, по моему мнению,
было весьма глупо с ее стороны), не сказав никому из нас ни слова. Пошла,
потому что проведала что ее кормилица (та самая, которую подыскала ей я)
заболела лихорадкой лежит в бреду. "Раз говорят, что мои руки исцеляют, кто
знает - может, оно так есть... Почему бы не попробовать еще раз, решила
я..."
Я сказала ей, что она поступила очень плохо, но она не стала
оправдывать как провинившийся ребенок. Она просто посмотрела на меня
спокойно и серьезно я впервые полностью осознала, что передо мной уже не
дитя, а взрослая девушка, этого у меня заныло сердце.
- Но кто же назвал тебя проклятой? - спросила я.
- Ничего особенного не случилось, пока я не вышла из дома кормилицы;
разве что никто почему-то не здоровался со мной на улице, а еще - женщины,
завидев меня подбирали юбки и переходили на другую сторону. Но когда я пошла
домой, мне повстречался мальчик - очень милый мальчуган лет восьми. Он
посмотрел на меня и плюнул мне под ноги. "Какой невоспитанный мальчишка!" -
сказала я со смехом и протянула к нему руку. Он вытаращился на меня как на
гадюку и с ревом убежал. После этого некоторое время никто мне не попадался,
а затем я повстречалась с несколькими мужчинами. Они посмотрели на меня не
по-доброму, а за спиной у меня начали шептаться: "Проклятая идет! Проклятая!
Она вообразила себя богиней!" А один из них сказал: "Она навлечет проклятие
на всех нас!" И они стали швырять в меня камнями. Нет, они не попали в меня,
но мне пришлось убежать от них. Почему они себя так вели? Что я им такого
сделала?
-- Что ты такого сделала? - переспросила я. - Ты их вылечила и
благослови ла, ты взяла на себя их поганую хворь. И вот их благодарность!
Если бы они мне попались, я бы разорвала их на клочки! Встань, дитя, мне
надо идти. Что бы ни случилось, помни - мы царские дочери. Я иду к Царю.
Пусть он будет бить меня и таскать за волосы, но я заставлю его выслушать
меня. А мы им еще хлеба дали! Да я...
-- Тише, сестрица, тише! - сказала Психея. - Не могу слышать, когда он
обижает тебя. Я так устала и хочу ужинать. Сядь, успокойся, не гневайся. Ты
так похожа в гневе на нашего отца! Лучше поужинаем вместе. Нам грозит
какая-то беда - я давно уже это чувствую, - но сегодня вечером мы в
безопасности. Я сама позову служанок.
Хотя то, что сказала Психея про мой гнев, уязвило меня в самое сердце,
я сдержала себя и постаралась успокоиться. Мы поужинали и немного
развеселились, так что у нас нашлись силы даже для шуток и игр. Этого боги
никогда не смогут у меня отнять - я навечно запомнила каждое ее слово и
движение в тот вечер.
Но, как ни тревожно было у меня на сердце, ничего страшного не
случилось и на следующий день (я до сих пор не могу понять, почему беда так
долго медлила). Прошло еще немало дней, но ничего не произошло, хотя участь
Глома становилась день ото дня все более и более незавидной. В Шеннит почти
не осталось воды - река превратилась в чахлый ручеек, пробиравшийся через
гниющие кучки водорослей; казалось, что река умерла и теперь разлагается на
жаре. Рыба сдохла, птицы - тоже, а те, которые уцелели, улетели в другие
края. В городе был перерезан весь скот, а тот, что остался, годился в пищу
не больше, чем высохшие кости. На пасеках погибли все пчелы. Львы, о которых
никто уже не слышал целую вечность, явились из-за Седой горы и порезали тех
немногих овец, которых пощадила бескормица. Лихорадка, казалось, поселилась
у нас навсегда. Все эти дни я прислушивалась и присматривалась, когда мне
это удавалось, ко всем, кто входил и выходил из царского дворца. К счастью,
в ту пору у отца было особенно много работы для меня и для Лиса. У нас не
проходило и дня без гонца или письма из какого-нибудь сопредельного царства:
наши соседи грозили нам, требовали от нас невозможного, напоминали о старых
обещаниях, втягивали в раздоры, которые нас не касались. Они знали, как
обстоят дела в Гломе, и кружились, как мухи над падалью. Отцу моему
случалось в то время впадать в гнев по десяти раз на дню: в ярости он мог
отвесить Лису пощечину или оттаскать меня за волосы, но потом ярость
сменялась отчаянием - слезы стояли в его глазах. Тогда он начинал говорить с
нами таким голосом, каким ребенок просит о помощи, забыв, что царь - он, а
мы только его советники.
- Мы в западне! - воскликнул он как-то. - Нас сожрут по кусочку. Что
такого я натворил, что боги гневаются на меня? Я всегда почитал богов и
приносил им жертвы.
Единственный добрый знак заключался в том, что лихорадка, казалось,
оставила наш дворец в покое. Много рабов умерло, но из воинов не пострадал
почти никто. Только одного унесла болезнь, все остальные уже могли носить
оружие.
Вскоре мы узнали, что Жрец Унгит также оправился от болезни. Болел он
очень долго, потому что, уже перенеся лихорадку один раз, подхватил ее
снова, так что чудом остался в живых. Самым страшным было то, что мор уносил
по большей части детей и молодежь, а старики, как правило, выживали. На
седьмой день после выздоровления Жрец пожаловал во дворец. Царь увидел в
окно Жреца со свитой (я тоже заметила их), удивленно поднял брови и сказал:
- Хотел бы я знать, для чего старая развалина прихватила с собой
стражу?Надо сказать, что у Дома Унгит была своя, отдельная стража,
подчинявшаяся только Жрецу. Стражники из ее числа, вооруженные копьями, в
немалом количестве следовали во дворец; четверо несли паланкин, в котором
восседал Жрец. Не доходя до ворот, стражники сложили копья, но сами
последовали за паланкином.
- Что это? - спросил вслух отец. - Измена или просто бравада?
Затем он отдал какой-то приказ начальнику дворцовой стражи. Не думаю,
чтобы он хотел довести дело до драки. Скорее этого хотелось мне. Я была еще
молода и глупа и никогда не видела, как бьются между собой мужчины. Поэтому
мне не было страшно - напротив, меня охватило какое-то приятное волнение.
Паланкин поставили на землю, и Жрец вышел из него. Он очень постарел и
совсем ослеп, так что девушки из Дома Унгит вели его под руки. Я и раньше
видела служительниц Унгит, но только при тусклом свете факелов внутри Дома.
Под ярким солнцем они выглядели очень странно в своих огромных париках,
уложенных при помощи воска. Лица их были так сильно накрашены, что казались
деревянными масками. Только эти две девушки и Жрец вошли во дворец, воины же
остались снаружи.
- Заприте за ними двери! - распорядился отец. - Не думаю, чтобы старый
волк сам полез в западню, если у него недоброе на уме. На всякий случай
будем все же осторожны.
Девушки ввели Жреца в Столбовую залу и усадили его в поставленное для
него кресло. Напряжение утомило старца, и он долго переводил дыхание, перед
тем как заговорить. В молчании он по-старчески двигал челюстями, словно
жевал что-то беззубыми деснами. Девушки неподвижно стояли по сторонам кресла
и смотрели на нас лишенными всякого выражения глазами. Запах старости, запах
благовоний и притираний, которыми умащались девушки, наполнил дворец. Так
пахла Унгит, так пахла святость.
Глава пятая
Отец приветствовал Жреца, сказал, что радуется вместе с ним его
выздоровлению, и приказал подать вина. Но Жрец сделал протестующий жест
рукой и промолвил:
- Не надо вина, Царь! Я дал обет, что не буду вкушать ни вина, ни пищи,
пока не передам тебе то, что велела сказать богиня.
Голос его был тихим, речь - медленной, и тут я впервые заметила, как
сильно исхудал он за время болезни.
-- Как тебе будет угодно, слуга Унгит, - сказал Царь. - Говори!
-- Я буду говорить с тобой, Царь, от лица Унгит, от лица всех старейшин
и знатных людей Глома...
-- А их волю как ты узнал?
- Мы все собрались - по крайней мере все те, от кого что-то зависит, -
вчеравечером и совещались до зари в Доме Унгит.
- Вы совещались, чума вас побери! - вскричал мой отец, и лицо его
перекосилось от гнева. - Что это за новости? Вы собираетесь, не спросив
позволения у вашего Царя, более того - даже не оповестив его!
- Нам не было нужды в тебе, Царь! Мы собрались не для того, чтобы
выслушать, что скажешь нам ты. Мы собрались, чтобы решить, что скажем тебе
мы.
Глаза отца налились кровью.
-- Мы собрались, - продолжал Жрец, - и вспомнили все беды, которые
обрушились на нас. В стране голод, и ему не видно конца. В стране мор. В
стране засуха.Стране грозит война не позже начала весны. Страну опустошают
львы. И наконец, нас нет наследника престола, и Унгит прогневана этим...
-- Довольно, - закричал Царь. - Старый дурак, неужели ты думаешь, что
только ваши ослиные головы болят от этих забот? Как ты сказал: Унгит
прогневана? То почему же Унгит не вмешается и не поможет нам? В жертвенной
крови тельцов и овнов, которую я пролил для нее, мог бы плавать целый флот!
Жрец уставился на Царя так, словно видел его своими слепыми глазами. И
только теперь я поняла, что худоба сделала его похожим на грифа-стервятника.
И от этого он стал еще страшнее прежнего. Отец не выдержал слепого взгляда и
отвел глаза.
-- Ни бычья, ни баранья кровь не утолит жажды Унгит и не очистит нашей
земли в ее глазах, - заговорил Жрец. - Я служу богине уже пятьдесят, нет,
целых шесть десят три года - и одно я знаю точно: гнев Унгит не бывает
беспричинным и отвратить его может только очистительная жертва. Я приносил
жертвы еще при твоем отце и отце твоего отца, и я знаю хорошо, о чем я
говорю. Задолго до того как ты вступилна трон, в наши земли вторглось войско
царя Эссурского. Это случилось потому, что один из воинов твоего деда познал
собственную сестру, и она понесла и родила ребенка, которого воин убил. За
это он был проклят богиней. Мы узнали, в чем дело, принесли проклятого в
жертву, и гнев богини прошел. Наши воины перерезали эссурцев как стадо
баранов. Твой отец мог бы рассказать тебе, как одна молодая женщина, еще
совсем дитя, втайне прокляла имя сына Унгит, бога Горы. И через это случился
потоп, ибо она была проклята. Мы нашли проклятую, и тогда Шеннит вновь вошла
в свои берега. И ныне проклятие навлек на нас тот, кто возмутил Унгит свои
ми поступками, но на этот раз гнев богини велик как никогда. Поэтому мы и
собрались прошлой ночью в Доме Унгит, чтобы найти того, кто навлек на себя
ее проклятие. Любой из нас мог оказаться проклятым, но это не остановило
нас. И я тоже согласился с этим решением, хотя проклятым мог оказаться и я -
и даже ты, Царь. Мы были единодушны в своем решении, потому что знали: беды
не оставят нашу странув покое, пока не свершится очищение. Унгит должна
получить причитающееся ей.На этот раз ей мало овна или даже тельца.
-- Богиня просит человеческой крови?
-- Да, - сказал Жрец. - Унгит просит человеческой крови.
-- Но у меня нет сейчас в плену ни одного врага! Если поймают
какого-нибудьвора, я сразу же велю зарезать его на жертвеннике Унгит, если
таково ее желание.
-- Вор не утолит голода Унгит. Ты это и сам прекрасно понимаешь. В
жертвудолжен быть принесен проклятый. Или проклятая. А вор - это все равно
что телецили овен. Речь идет не о простом жертвоприношении, нам нужна
Великая Жертва. В горах снова видели Чудище. Это верный знак того, что нужна
Великая Жертва. Проклятого нужно отдать Чудищу.
- Чудище? Мне ничего об этом не сказали...
- Видно, не все новости доходят до царей. Бывает, они даже не знают,
что творится в их собственном дворце. Но я знаю все. Долгими ночами я лежу и
не сплю, и Унгит рассказывает мне обо всем. Она поведала мне, что некоторые
смертные дошли до подражания бессмертным богам. Они присваивают себе
почести, на которые имеют право только небожители...
Я посмотрела на Лиса и беззвучно шепнула ему краешком губ:
- Редиваль...
Царь встал и заходил по зале, скрестив за спиной руки.
- Ты впал в детство, старик! Никакого Чудища нет - все это бабушкины
сказки.
- Ты прав, Царь, - спокойно промолвил Жрец. - Именно во времена твоей
бабушки Его в последний раз и видели. Мы принесли Великую Жертву, и Оно
ушло.
-- И на что же Оно похоже? - недоверчиво спросил отец. - Видел-то Его
кто?
-- Кто видел Его вблизи, ничего уже нам не расскажет, Царь. Но живы те,
ктовидел Его издалека. К примеру, видел Его начальник царских пастухов. Было
это в ту самую ночь, когда появился первый лев. Пастух пошел на льва с
горящим факелом и в свете факела увидел Чудище. Оно было позади льва -
большое, черное и ужасное видом.
Когда Жрец сказал это, отец подошел к столу, где лежали таблички и
другие письменные принадлежности. За этим столом сидели мы с Лисом. Отец
наклонился, и Лис что-то шепнул ему на ухо.
- Хорошо сказано, грек! - воскликнул отец. - Повтори-ка это служителю
Унгит!
- С царского позволения, - сказал Лис, вставая, - не следует придавать
слишком много значения россказням пастуха. В руках у него был факел,
следовательно, лев должен был отбрасывать большую черную тень. Человек этот
был испуган и не вполне проснулся. Тень показалась ему чудовищной тварью.
-- Это все греческая премудрость, - перебил его Жрец. - А у нас в Гломе
не принято спрашивать мнения раба, даже если он - царский любимчик. Пусть
это была тень - что с того? Многие полагают, что Чудище и есть тень. Но если
эта тень придет к нам в город, всем нам не поздоровится. Ты сам ведешь свой
род от богов, и тебе нечего бояться. Но простые люди устроены иначе. Страх
сделает их неуправляемыми, и даже мое слово не сможет остановить их. Они
сожгут твой дворец у тебя на глазах. Они сожгут тебя вместе с ним. Принеси
Великую Жертву - и ничего этого неслучится.
-- Но как это делается? - спросил Царь. - На моей памяти Великую Жертву
не.приносили ни разу.
-- Ее приносят не в Доме Унгит, - объяснил Жрец. - Жертву отдают
Чудищу.Тайное знание говорит, что Чудище - сын Унгит, или сама Унгит, или
они оба в одном лице. Жертву отводят на вершину Горы, привязывают к
Священному Древу и оставляют. Чудище приходит за ней само. Вот почему ты
оскорбил Унгит, Царь, предложив ей в жертву вора. Великая Жертва должна быть
чистой, ибо она становится женихом Унгит, если это мужчина, или невестой ее
сына, если это - женщина.Когда жертва мужского пола, то в Чудище вселяется
Унгит, когда женского - сын Унгит, и Чудище возлегает с жертвой. Но Великую
Жертву называют также Ужином Унгит, потому что Чудище пожирает ее... а
может, и нет... много разного говорят об этом. Это - великая тайна,
величайшая. Некоторые утверждают, что для Чудища пожирать и любить - одно и
то же. Ибо на священном языке мы говорим, что, когда женщина возлегает с
мужчиной, она пожирает его. Вот почему ты заблуждаешьсяЦарь, полагая, будто
жалкий вор, или дряхлый раб, или трус, сдавшийся во время битвы, могут
послужить Великой Жертвой. Самое чистое создание в наших краях - и то будет
недостойно сочетаться с Чудищем.
Я заметила, что лоб отца покрылся испариной. В зале витало ощущение
чего-то святого, таинственного и ужасного. И тут Лис не выдержал.
-- Хозяин! - вскричал он. - Позволь мне сказать!
-- Говори! - разрешил Царь.
-- Неужели не ясно, хозяин, что служитель Унгит говорит бессмыслицу?
Теньнего - это животное, которое притом еще и богиня и бог в одном лице, и
любит оно пожирая предмет любви! Да шестилетний ребенок не поверит таким
сказкам! Еще недавно Жрец говорил нам, что в жертву должен быть принесен
проклятый - иными словами, самый плохой и гнусный из наших граждан. Теперь
же он говорит, что супругом Чудища может стать только самое чистое существо
во всем нашем краю, для него это будет не наказанием, а великой честью.
Спроси его, где же здесь правд:Он противоречит сам себе!
Когда Лис только начал говорить, в моей груди проснулась надежда, но
когда он смолк, эта надежда умерла. Лис повел свою речь не так, как было
нужно. Я знаю что с ним случилось: он забыл о своей обычной осторожности,
забыл даже в какой то степени о своей любви к Психее, о желании спасти ее.
Просто слова Жреца настолько противоречили здравому смыслу, что грек не
выдержал и вспылил. (Мне довело узнать позже, что не только греки, но и все
люди, наделенные ясным рассудком живой речью, поступают в подобных случаях
так же неосторожно.)
- Может быть, хватит с нас на сегодня греческой премудрости, Царь? -
сказ Жрец. - Я не так глуп, и я не позволю рабу поучать меня. Я тоже люблю
побаловаться тонкими рассуждениями, но от них поля не начнут приносить
урожай, а небеса не прольются дождем. А жертва, как мы знаем, нужна именно
для этого. Этот грек твой раб, стал рабом, потому что на поле боя он бросил
оружие, позволил взять о в плен, вместо того чтобы пронзить себе сердце
копьем, как настоящий воин. Что может понимать в божественных делах, которые
требуют от человека смелости и веры. Я имею дело с богами уже давно. Три
поколения сменились на моей памяти. Я знаю что боги крутят нами как хотят,
что мы для них - не больше чем пузыри, которые вмиг возникают на речной
глади. Воля богов не видна нам так ясно, как буквы в греческой книге, -
трудно понять, чего они хотят от нас. Там, где пребывают боги, царит тьма, а
не свет. Им принадлежат наши силы и наши жизни, а вовсе не наши речи и
знания. Святое знание не такое, как вода, оно - не легко и прозрачно, оно -
темно и вязко, как кровь. Нет ничего невозможного в том, чтобы проклятый был
в одно и то же время и самым лучшим и самым худшим из нас.
В полумраке служитель Унгит казался мне похожим на ту самую зловещую
птицу, которую изображала маска, висевшая у него на груди. Голос его,
по-прежнему негромкий, обрел силу и больше не казался голосом дряхлого
старика. Я посмотрела на Лиса и увидела, что тот опустил глаза вниз. Видно,
то, что сказал Жрец про плен и про битву, задело его за живое. Если бы я
была царицей, я бы не раздумывая приказала тут же повесить Жреца и
провозгласить царем Лиса. Но тогда у меня еще не было никакой власти.
- Ладно, не будем спорить, - пробурчал Царь, не переставая расхаживать
быстрым шагом по зале. - Я не жрец и не грек, я в этих делах ничего не
понимаю. Мне всегда казалось, что я - царь, не так ли? Продолжай, старик!
- Для того чтобы найти, на кого пало проклятие, мы стали кидать
священный жребий. Сперва мы спросили, не из простонародья ли проклятый, но
оракул сказал, что нет.
- Так-так! Продолжай, продолжай!
- Я не могу говорить быстро, - возразил Жрец. - Мое горло еще слишком
слабо. Итак, мы спросили у оракула, не следует ли нам искать проклятого
среди старейшин. Но оракул снова ответил "нет".
Лицо Царя после этих слов пошло пятнами: казалось, что в нем борются
друг с другом страх и гнев, и непонятно было, что возьмет верх.
-- Затем мы спросили, не среди высокородных ли искать проклятого.
Оракулснова сказал "нет".
-- И что вы спросили тогда? - тихо сказал Царь, подступив к Жрецу и
склонившись над ним.
Жрец спокойно продолжил:
-- И тогда мы спросили, не следует ли нам искать проклятого в царском
дворце.И оракул сказал нам: "Да!"
-- Ага! - едва слышно сказал Царь. - Ага! Я так и думал. Я понял с
самого начала, к чему ты клонишь. Измена, прикрытая божественными речами.
Измена.
И тут мой отец сорвался на крик:
- Измена! Измена! Стража! Бардия! Где мои воины? Где Бардия? Бардию ко
мне!Гремя доспехами, стражники влетели в залу. Впереди бежал начальник
стражи по имени Бардия - человек, безмерно преданный моему отцу.
- Бардия! - сказал Царь, обращаясь к нему. - У ворот дворца собралось
слишком много народу. Возьми с собой отряд воинов и пронзи копьями
изменников, которые засели у наших ворот. И чтобы ни один не остался в
живых, понял? Пленных не брать!
-- Ты приказываешь убить людей из храмовой стражи, повелитель? -
переспросил Бардия, переводя взгляд с Царя на Жреца и обратно.
-- Храмовых крыс! Храмовых евнухов! Как ты смеешь называть этот сброд
храмовой стражей! - закричал Царь. - Может, ты боишься их? Да я тебя!.. Да
я!..
-- Не делай глупостей, Царь! - сказал Жрец. - Все люди Глома взялись за
оружие. У каждой двери дворца уже стоит по отряду вооруженных воинов. Их в
десять раз больше, чем твоих людей. К тому же твои люди не окажут
сопротивления. Будешь ли биться против Унгит ты, Бардия?
-- Неужто ты предашь меня, верный Бардия? - вскричал Царь. - Ты ел мой
хлеб и пил мое вино. Мой щит спас тебя от смерти, когда мы бились с врагом в
чащобе Барина.
-- Ты спас мне тогда жизнь, Царь, - сказал Бардия. - Я никогда не
забуду этого. Пусть Унгит поможет мне спасти твою. Мой меч всегда будет
служить трону Глома и богам Глома. Но если и трон и боги не в ладу между
собой, они должны сперва разобраться сами, а затем звать меня на помощь. Я
воин, а не колдун, я не обучен воевать с богами и духами.
- Ты не воин, а баба! - заорал Царь. - Убирайся! Я разберусь с тобой
позже!Бардия отдал честь и с достоинством удалился: видно было, что он
обиделся на
Царя не больше, чем взрослый пес обижается, когда зарвавшийся щенок
укусит его за хвост.
Как только дверь затворилась за Бардией, Царь, с побелевшим лицом,
встал, выхватил из ножен клинок (тот самый, которым он убил в свое время
мальчика-виночерпия), одним кошачьим прыжком метнулся к креслу Жреца и
приставил клинок к груди старика, так что острие его разрезало ткань
священной одежды и уткнулось в дряблую кожу.
- Старый дурак! - прошипел он. - Чего стоит весь твой заговор теперь?
Ты чувствуешь, как щекочет тебя мой клинок? А если я поверну его вот так?
Или вот так?Я могу вонзить его в твое сердце медленно или быстро, выбирай
сам. Чего стоят твои трутни, которые вьются вокруг дворца, если царица улья
в моих руках? Что ты на это скажешь?
Я никогда не видела человека, который держался бы в подобном положении
с таким спокойствием, как это делал Жрец. Люди начинают волноваться, если им
между ребер приставить палец, не то что острый клинок. Но у Жреца на лице не
дрогнул ни один мускул. Бесстрастным голосом он произнес:
- Вонзай клинок быстро или медленно, Царь, мне это все равно. Великая
Жертва будет принесена, даже если ты убьешь меня. Моя сила от Унгит и слова