тебя высечь. Атеперь - прочь!
У двери она обернулась и бросила: - Тогда найди мне мужа, Царица!
-Целых двух, - отрезала я. - У меня кладовая ломится от царских
сыновей.Убирайся!
Пришел Лис, бросил взгляд на Царя и пробормотал:
-Да он еще не один день протянет! - а затем сказал мне: - Доченька, я
дурновел себя вчера. Я считаю, что твой вызов Эргану глуп и - хуже того -
неуместен.Но я не имел права принуждать тебя любовью, слезами и мольбами...
Так пользоваться любовью нельзя...
Он не договорил, потому что в этот миг явился Бардия.
-Гонец с ответом от Эргана уже прибыл, - сказал он. - Царевич куда
ближе,чем мы ожидали, да покарают его боги за торопливость.
Мы перешли в Столбовую залу (взгляд отца по-прежнему не давал мне
покоя) и пригласили гонца. Это был высокий красавец, разодетый как павлин. В
выспренних выражениях он объявил, что его повелитель принял вызов, но,
поскольку не должно обагрять меч воина женской кровью, он возьмет с собой
веревку, чтобы повесить меня, после того как выбьет оружие из моих рук.
-- Я не владею тем оружием, о котором ты говоришь, - сказала я. - И
еслитвой хозяин придет с ним, он поступит несправедливо. Однако он старше
меня (егопервая битва была так давно, что трудно и вспомнить), поэтому я
соглашусь на предложение из уважения к его годам.
-- Я не могу передать этого царевичу, госпожа, - сказал гонец.
Я не стала настаивать, потому что знала: даже если гонец не передаст
моих слов Эргану, постараются другие. Затем мы стали обсуждать все мелочи,
имевшие отношение к поединку, а таких было немало. На это мы потратили не
меньше часа, потом гонец удалился. Лис, как легко было заметить, волновался
все больше и больше, по мере того как поединок становился неотвратимым. Я
старалась быть Царицей, и только Царицей, но Оруаль все же умудрялась порой
шепотом осаживать меня.
Затем пришел Арном. Он не успел и слова молвить, как стало ясно, что
старый Жрец умер и Арном занял его место. Он был облачен в шкуры и рыбьи
пузыри, а на груди у него висела клювастая птичья маска. На меня внезапно
нахлынули старые страхи: так ночной кошмар, забытый поутру, заставляет порой
содрогнуться в полдень. Но со второго взгляда я успокоилась: это был уже не
старый Жрец, а всего лишь Арном - тот самый Арном, с которым я заключила
вчера тайную и выгодную сделку. Я поняла, что Арном никогда не будет внушать
мне того страха, потому что вместе с ним в комнату не входит сама Унгит.
Когда я поняла это, странные мысли заклубились у меня в голове.
Арном и Лис отправились в опочивальню и завели там беседу о состоянии
Царя (грек и жрец понимали друг друга с полуслова), а мы с Бардией вышли из
комнаты и отправились к маленькой дверце, через которую я и Лис вышли в
утро, когда родилась Психея.
-- Итак, Царица, - сказал после некоторого молчания Бардия, - это твой
первый бой.
-- Ты сомневаешься в моей храбрости?
-- Тебе хватит храбрости умереть. Но хватит ли тебе храбрости убить? А
убитьпридется.
-- Ну и что?
-- А то. Женщины и мальчишки говорят об убийстве с легкостью, но - уж
поверь мне - одно дело сказать, другое - сделать. Убить человека нелегко -
по крайней мере в первый раз. Что-то в нашей природе противится этому.
-- Ты думаешь, мне станет его жалко?
-- Я не назвал бы это жалостью. Но когда мне пришлось убить в первый
раз,оказалось, что нет труднее дела на свете, чем вонзить сталь в живую
плоть.
-- Но ты вонзил.
-- Да, потому что мой противник оказался увальнем, но если бы он был
попроворнее - кто знает? Бывает так, что ничтожное промедление - и глазом
моргнутьне успеешь - решает все. Одно мгновение - и бой проигран.
-- Не думаю, Бардия, что у меня дрогнет рука, - сказала я, но сама
попробовала представить себе, как это будет. Я представила, что мой отец
набросился на меняв приступе бешенства, и задумалась, дрогнула ли бы тогда
моя рука, чтобы поразитьего. По крайней мере, она не дрогнула, когда я
нанесла рану себе.
-- Будем надеяться, - сказал Бардия. - Но я заставлю тебя пройти
испытание,которое проходят все новобранцы.
-- Испытание?
-- Да. Тебе известно, что сегодня должны зарезать свинью. Резать будешь
ты,Царица.
Я поняла, что стоит мне отступиться, и Оруаль сразу же возьмет верх над
Царицей.
-Я готова, - просто сказала я. Как забивать скот, мы знали: это зрелище
сдетства было для нас привычным. Редиваль всегда ходила смотреть и визжала,
я старалась не смотреть, но когда смотрела, молчала. Я пошла и зарезала
свинью (от этихтварей у нас не принято отрезать часть в жертву Унгит, потому
что они ненавистныбогине; есть предание о том, почему это так). Затем я
поклялась съесть на пиру, есливыйду живой из поединка, лучшую часть туши с
Бардией, Лисом и Трунией. Снявфартук и смыв кровь, я вернулась в Столбовую
залу и сделала то, что стало бы в случае моей гибели невозможным. При Арноме
и Бардии как свидетелях я дала Лисувольную.
И тут меня постигло большое горе. Теперь мне трудно даже понять, как я
была настолько слепа, чтобы не предвидеть дальнейшего. Я думала только о
том, что, если я умру, Редиваль тут же избавится от Лиса, и хотела спасти
старика от унижений. И только когда я услышала, что говорят Бардия и Арном,
целуя и поздравляя старика, я начала прозревать. "Твоих советов будет так не
хватать... Многие в Гломе будут скучать по тебе... Не стоит отправляться в
путь зимой..." - что это они говорят?
-Дедушка! - закричала я, превращаясь на глазах из Царицы в Оруаль -
кудатам! - в маленькую Майю. - Ты покинешь меня? Ты уйдешь?
Лис посмотрел на меня, и лицо его исказилось от бесконечной муки.
-Свободен? - промямлил он. - Значит, я мог бы... я могу... пусть я даже
умрув дороге... хотя бы до моря добраться... Тунцы, оливки... Нет, оливки
еще не поспели... Но запах, запах соли... Прогулки по рынку, беседы, умные
беседы - ах, что яговорю, разве вам понять! Доченька, ты ждешь от меня
благодарности, но если тылюбишь меня, подожди до завтра. Не будем говорить
сейчас. Завтра. Отпусти меня...
Он прикрыл лицо плащом и выбежал из залы.
И тут игра в Царицу, которая помогала мне держаться на плаву все утро,
перестала помогать. Приготовления к поединку были закончены - оставалось
только ждать. А ждать предстояло весь вечер и еще следующий день. Ждать,
зная, что, даже если я останусь жива, в моей жизни уже не будет Лиса.
Я вышла в сад. Ни за какие сокровища я не смогла бы пойти сейчас под
грушевые деревья, где мы втроем были так счастливы когда-то. Я повернула в
другую сторону и стала бродить к западу от яблоневой рощи, пока холод не
загнал меня обратно во дворец. День был пасмурный, морозный, солнца не было
совсем. Мне стыдно и страшно вспоминать, что я думала тогда. В невежестве
своем я и не предполагала, что моего учителя может с такой силой тянуть на
родину, - ведь я прожила всю жизнь там, где родилась. Глом был для меня
чем-то само собой разумеющимся и слишком живо напоминал обо всех моих
страданиях, унижениях и страхах. Я не имела ни малейшего представления о
том, как вспоминает родину человек, разлученный с ней. Мне было горько, что
Лис желает покинуть меня, ведь он был опорой, на которой держалось все мое
существование. Я всегда наивно полагала, что опора эта нерушима и вечна и
потому благодарить Лиса за его любовь так же странно, как благодарить солнце
за то, что оно восходит, или землю - за то, что она есть. Мне казалось, что
и Лис относится ко мне точно так же, как я к нему. "Дура! - восклицала я про
себя. - Неужели тебе все еще не ясно, что ты никому не нужна? Что ты значишь
для Бардии? Да не больше, чем Царь, твой отец! Сердце его отдано дому, жене
и пащенкам, которых она ему наплодила. Если бы он любил тебя, разве бы он
позволил тебе участвовать в поединке? Что ты значишь для Лиса? Сердце его
полно Грецией. Ты была для него просто утешением в дни неволи. Говорят,
узники в темнице развлекаются тем, что приручают крыс. Пока двери тюрьмы
закрыты, они проникаются к крысам чем-то вроде любви, но стоит им выйти
наружу, они и не вспомнят о крысах".
И все же, неужели ему ничего не стоит расстаться с нами навсегда? Я
вспомнила, как он держал на коленях Психею, приговаривая: "Прекраснее, чем
Афродита!" - разве не так он говорил? "Да, но то была Психея... - сказало
мне мое сердце. - Ее бы он не оставил. Ее он любил. Меня - никогда". Я
понимала, что лгу сама себе, но не могла - или не хотела - остановиться.
Но не успела я еще отойти ко сну, как ко мне явился Лис. Лицо его
посерело, он был тихий и какой-то надломленный. Если бы не отсутствие
увечий, могло бы показаться, что он только что вырвался из рук палача.
- Поздравь меня, доченька, - сказал старик, - ибо я одержал победу над
самим собой. Человек должен радоваться радостям своих друзей и жить их
жизнью. Я - лишь часть Целого, и мое место там, куда меня определила Участь.
Я остаюсь, и...
-- Ах, дедушка! - сказала я и заплакала.
-- Не надо, не надо, - приговаривал старик, поглаживая меня по голове.
- Нучто я буду делать в Греции? Отец мой умер. Сыновья мои и думать уже
забыли обомне. Моя дочь... не буду ли я ей обузой и помехой - сном,
заблудившимся в яви, каксказал поэт? Путь далек и опасен, можно погибнуть,
так и не увидев моря.
Он поспешно перечислял все доводы против, словно боялся, что я
попытаюсь разубедить его, но я молчала, прижавшись лицом к его груди, и не
чувствовала ничего, кроме безграничного счастья.
В этот день я несколько раз побывала у отца, но не нашла в его
состоянии ни малейших перемен.
Ночью же я спала плохо. Я не боялась предстоящей схватки - просто
многообразные перемены, случившиеся в моей жизни по воле богов, взбудоражили
меня. Смерть старого Жреца сама по себе могла бы занять мои мысли на добрую
неделю.
Пока мы лиц не обрели157
Я часто хотела его смерти (особенно тогда, когда она могла спасти
Психею), но верила в нее не больше, чем в то, что в одно прекрасное утро
Седая гора исчезнет. Освобождение Лиса из рабства, хотя я совершила его
собственной рукой, было другим невероятным событием. Было похоже на то, что
болезнь моего отца вынула клинья из-под колес жизни и все покатилось
неведомо куда. Все это было так неожиданно и странно, что даже моя вечная
боль оставила меня в ту ночь. Я была поражена. Одна часть меня взывала:
"Верни эту боль. Оруаль умрет, если забудет о своей любви к Психее!" Но
другая часть возражала: "Туда ей и дорога, этой Оруали. Разве из нее вышла
бы настоящая Царица?"
Следующий день (день перед поединком) прошел как во сне. С каждым часом
становилось все труднее поверить в происходящее. Слухи о состязании
разлетелись по всей стране, и толпы простонародья еще с утра собрались у
ворот. Хотя я была об этих людях невысокого мнения - слишком свежо было в
памяти то, как они предали Психею, - но, хочешь не хочешь, восторженные
крики слегка вскружили мне голову. С посетителями же иного звания -
старейшинами и князьями - я немного побеседовала. Ни один из них не
усомнился в моем праве на трон, так что речь моя была короткой, хотя Лис и
Бардия похвалили ее. Пока я говорила, глаза благородных были прикованы к
моему платку. Видно было, что им очень хотелось бы знать, что он скрывает.
Затем я посетила Трунию и сказала ему, что один из наших воинов вызвался
биться за.его жизнь (я не стала говорить, кто это) и мы предоставляем
царевичу возможность следить за поединком с почетного места, но оставаясь
под стражей. Хотя эта весть не была для него особенно радостной, царевич,
будучи человеком разумным, понимал, что мы делаем все, на что способны при
наших слабых силах. Затем я приказала принести вина, чтобы выпить его с
царевичем за удачный исход поединка. Но когда дверь открылась, на пороге с
кувшином вина стоял не царский кравчий, но моя сестрица Редиваль. Как я,
дура, не догадалась об этом! Я же отлично знала, что, когда в доме
появляется незнакомый молодой мужчина, Редиваль способна прогрызть насквозь
стену, только бы попасться ему на глаза. Сперва я хотела разгневаться, но
потом онемела, увидев, с каким искусством Редиваль изображает из себя саму
покорность, само смирение, забитую младшую сестру, скромницу и недотрогу.
Глаза ее были опущены долу, но я-то знала, что от них не ускользает ничего и
что Труния весь, от макушки до перевязанной ноги, рассмотрен и подвергнут
оценке.
- Кто эта красотка? - спросил Труния, как только Редиваль вышла.
-- Моя сестра, царевна Редиваль, - сказала я.
-- Глом даже зимой - цветник, полный роз, - вздохнул Труния. - Но
почемуты так жестока, Царица, почему даже на миг мне не дано увидеть твоего
лица?
-- Если ты ближе сойдешься с моей сестрой, она тебе объяснит, - сказала
я довольно зло, хотя это не входило в мои намерения.
-- Что же, я не прочь, но для этого нужно, чтобы завтра победили мы, -
сказалцаревич. - Иначе смерть возьмет меня в мужья. Но если все же удача
улыбнется нам,не стоит обрывать так внезапно начавшуюся дружбу. Почему бы
мне не взять женуиз дома Гломских царей? Хотя бы тебя, Царица?
-- Двоим на моем троне будет тесновато, князь.
-- Тогда твою сестру.
Вот об этом стоило подумать. Но все во мне противилось тому, чтобы дать
положительный ответ: очевидно, я сочла, что царевич слишком хорош для
Редивали.
-Мне сдается, - ответила я, - что брак этот возможен, но прежде я
должнапоговорить с моими советниками. Я поддержу тебя.
Конец этого дня был еще удивительнее его начала. Бардия отвел меня в
казармы, чтобы в последний раз перед боем позаниматься со мной,
-Основная твоя слабость, Царица, - сказал он, - это отходной финт. Ты
сним знакома, но мне хотелось бы совершенства во всем.
Мы отрабатывали этот прием около получаса, а потом остановились, чтобы
перевести дыхание. Бардия сказал:
-Лучше не бывает. Скажу тебе честно: если бы мы взяли сейчас в руки
боевоеоружие, ты бы убила меня. Но я скажу тебе еще две веши. Первое: если
страх охватит тебя, когда ты скинешь плащ и толпа заревет, и противник твой
покажется напротив, - не пытайся скрыть этот страх. Всякий изведал его,
впервые идя в бой. Я чувствую его перед каждой схваткой. Может быть, твоя
божественная кровь даст тебе нечеловеческое бесстрашие - тем лучше. Второе:
шлем твой хорошо сидит и не слишком тяжел, но выглядит бедно. Лишняя
позолота тебе не повредит. Давай попробуем подыскать что-нибудь в
опочивальне.
Я уже говорила, что в опочивальне Царь собрал множество различного
оружия и доспехов. Мы вошли и увидели Лиса, который сидел у царского
изголовья в задумчивости. Не знаю, о чем он думал, - вряд ли он любил своего
старого хозяина.
-Без изменений, - сказал грек.
Мы с Бардией стали рыться в груде железа и вскоре вступили в
пререкания: мне казалось, что надежнее всего меня защитит привычная старая
кольчуга, но воин говорил все время: "Нет, постой! Может, лучше вот эту!" Мы
были всецело поглощены этим занятием, когда Лис воскликнул у нас за спиной:
-Все кончено!
Мы обернулись; полуживое тело в царской постели испустило дух в тот
самый миг, когда (не знаю, хватило ли у этого живого трупа сил заметить)
женщина примеряла на себя доспехи, которые некогда облегали его грудь.
-Да будет мир с ним, - спокойно молвил Бардия. - Мы скоро закончим.
Когдамы уйдем, позови женщин, чтобы обмыли тело.
И мы снова принялись примерять шлемы и кольчуги.
То, о чем я мечтала долгие годы, произошло почти незаметно, потому что
у меня в тот миг были более насущные дела. Только через час (когда нашлось
время) до меня в полной мере дошло случившееся. С тех пор я не раз замечала,
что смерть любого человека производит намного меньше переполоха, чем можно
было бы ожидать. Люди, которых любили и которые заслуживали любви куда
больше, чем мой отец, отправлялись к праотцам при полном спокойствии
окружающих.
В конце концов я остановилась на моем старом шлеме. Правда, мы
попросили оружейника надраить его так, чтобы он блестел не хуже серебряного.
Глава девятнадцатая
Приготовления к важному событию длятся обыкновенно куда дольше, чем оно
само. Так коронное блюдо пира пожирается гостями в одно мгновение; а ведь
десятки людей за день до этого забивали скотину, разделывали тушу, жарили и
приправляли мясо, а после пира мыли посуду и чистили столы. Поединок мой с
Эрганом длился не более шестой части часа, но приготовления к нему поглотили
весь день.
Прежде всего, Лис, ставший теперь вольноотпущенным, имел право на
роскошные одежды, положенные ему по чину (Светоч Царицы - так называлась его
дворцовая должность, предусмотренная нашими обычаями, но почти отмененная
моим отцом). Но проще было бы обрядить девушку, первый раз выходящую в свет,
чем престарелого греческого философа. Для начала грек заявил, что все одежды
варваров страдают варварским вкусом, и чем они шикарнее, тем сильнее им
страдают. Ему, видите ли, больше по нраву старая, побитая молью туника.
Только мы привели ее в относительный порядок, как появился Бардия и
потребовал, чтобы я билась с непокрытым лицом. Он боялся, что платок
помешает мне видеть противника; к тому же он не мог решить, как мне надеть
его - под шлем или поверх шлема. Но я твердо заявила, что о поединке с
открытым лицом не может быть и речи. В конце концов, я велела Пуби сделать
мне нечто вроде капюшона из тонкого, но непрозрачного полотна; в нем будет
два отверстия для глаз, и он будет такого покроя, чтобы его удобно было
носить поверх шлема. Отверстий можно было бы и не делать: я не раз побеждала
Бардию с лицом, покрытым моим старым платком; но капюшон с дырками выглядел
страшнее и делал меня похожей на привидение. "Если он трус, - заметил
Бардия, - эта маска нагонит на него страху!" Выезд назначили на ранний час,
поскольку столпотворение на улицах намечалось такое, что нельзя было и
надеяться быстро доехать до поля боя. Мы собирались облачить в достойный
наряд также Трунию, но он отказался.
-- Чем бы ни кончилась битва, - молвил царевич, - исход ее не зависит
от того,облачусь ли я в багрянец или предстану в своей походной одежде.
Кстати, Царица,кто будет защищать мою честь?
-- Ты узнаешь это на месте, - коротко ответила ему я.
Труния онемел, когда увидел меня в моем боевом облачении; я смахивала
на гостью из загробного мира: не было видно ни шлема, ни шеи, только две
дырки для глаз, проделанные в белом полотне. Была ли я больше похожа на
чучело или на прокаженного - суди, читатель, сам. Испуганное лицо Трунии
порадовало меня; я сразу подумала о том, какое впечатление мой наряд
произведет на Эргана.
Возле ворот нас встретили несколько старейшин и князей, чтобы
сопровождать в поездке через город. Легко догадаться, о чем я подумала,
когда увидела их: я сразу вспомнила, как Психея вышла из дворца, чтобы
лечить людей от лихорадки. И разумеется, как она выехала в свой последний
путь, направляясь к Священному Древу. Кто знает, подумалось мне, может,
именно это и имел в виду бог, когда изрек: "Участь Психеи - отныне и твоя
участь". Ведь меня тоже должны принести в жертву. Я уцепилась за эту мысль,
как за что-то прочное и надежное. О жизни своей или смерти мне было некогда
думать. На меня смотрело слишком много людей; под взглядом этих глаз я могла
думать только о поединке и ни о чем больше. Если бы ко мне подошел
прорицатель и сказал, что я буду славно биться десятую часть часа, а потом
погибну, я бы дала ему без колебаний десять талантов.
Князья, ехавшие рядом со мной, были молчаливы и серьезны. Они полагали
(они сами сказали мне это, когда им предоставился случай познакомиться со
мной поближе), что Эрган выбьет оружие из моих рук сразу, как только мы
сойдемся, но они одобряли мое решение, считая, что нет лучшего способа
избавить нашу страну сразу от обоих соперников - Трунии и Эргана. Но простые
люди, встречавшие наш кортеж, бросали в воздух шапки и приветствовали меня.
Я бы возгордилась, если бы не умела слишком хорошо читать в их глазах. Им не
было дела ни до меня, ни до Глома, им просто хотелось зрелищ - а поединок
между мужчиной и женщиной был отменным зрелищем, потому что такое случается
не часто. Так те, кому боги не дали ни слуха, ни чувства прекрасного, все
равно обернутся послушать арфиста, который щиплет струны пальцами ног.
Когда наконец мы добрались до места, возникли новые заминки: прежде
всего следовало принести быка в жертву богам. Я подумала, что раз уж боги
так впутались в наши дела, будет справедливо, если и им перепадет кусочек.
На другой стороне поля недвижно стояли конники Фарсы под предводительством
Эргана. Это такое странное чувство - видеть перед собой обычного человека,
такого же, как ты сам, и знать, что один из вас обязательно убьет другого. Я
впервые задумалась, как странно звучит самое слово "убить"; казалось, я
услышала его в первый раз. Мой противник был светловолос, худощав и
нескладен; тонкие губы его кривились в надменной гримасе. Мне он сразу очень
не понравился.
Затем мы спешились, сошлись, откусили по очереди от куска сырой
бычатины и поклялись от имени наших народов, что выполним свой долг.
Я ожидала, что после этого начнется само состязание. Небо в тот день
хмурилось, дул резкий, порывистый ветер. "Мы замерзнем раньше, чем начнем
биться", - подумала я. Но пришлось еще подождать: сперва стражники
отодвигали народ с поля тупыми концами копий, затем Бардия подъехал к
начальнику стражи Эргана и о чем-то долго шептался с ним, затем оба они
перешептывались с Арномом. Кончилось это все тем, что наших с Эрганом
трубачей выставили бок о бок посреди поля.
-А теперь да хранят тебя боги, госпожа! - воскликнул Бардия, когда я
ужесовсем потеряла надежду, что поединок начнется.
Лис стоял с окаменевшим лицом, опасаясь заплакать, если произнесет хоть
слово. Я заметила, как вздрогнул от изумления Труния и как он побледнел (но
я не осуждаю его), когда я откинула плащ, выхватила меч и ступила на траву.
Фарсийцы покатывались от хохота, народ Глома ревел от восторга. Эрган
подошел ко мне сперва на десять шагов, затем на пять - и вот мы сошлись.
Я догадалась, что царевич не воспринимает меня всерьез - это
чувствовалось по тому, как лениво и небрежно он движется. Но мой первый же
выпад оказался удачным - он стесал Эргану кожу с костяшек пальцев и отрезвил
его. Не спуская глаз с меча моего врага, я все же успела мельком рассмотреть
выражение его лица: лоб был нахмурен, губы скривились от тупой злобы и
низменного раздражения, под которым, очевидно, скрывался страх. Что касается
меня, то страх оставил меня сразу же, как мы начали биться: слишком уж это
все было несерьезно и похоже на наши занятия с Бардией - те же выпады, финты
и отражения удара. Даже кровь на костяшках ничего не меняла - такие ссадины
остаются и от удара незаточенным мечом.
Грек, для которого я пишу эту книгу! Вряд ли тебе доводилось биться, а
если ты и сражался, то, скорее всего, в рядах гоплитов. Я сумела бы
изобразить тебе, как протекал бой, при помощи меча или, на худой конец,
палки, но объяснить это на словах я не сумею. Вскоре я отчетливо поняла, что
Эргану не под силу убить меня. Но я не была уверена, что мне будет под силу
убить его. Я начала опасаться, что бой затянется и тогда он одержит надо
мной верх по причине большей выносливости. И тут я приметила в его лице
такую перемену, которой мне никогда не забыть. В тот миг я сперва не поняла,
что она значит, но потом мне довелось увидеть такое же выражение в глазах
других людей, и теперь я знаю его значение. Таким становится лицо у
человека, когда он внезапно осознает, что его смерть близка и неотвратима.
Это выражение ни с чем не спутаешь - оно исполнено такой жажды жизни, такого
мучительного желания превозмочь судьбу! Тогда-то противник мой и сделал
первую грубую ошибку, но я от неожиданности упустила возможность. Мне
показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он ошибся вновь, но теперь
я была уже наготове. Я сделала прямой выпад, затем одним быстрым движением
отвела назад меч и вонзила его царевичу в пах - в то место, где ни один
врачеватель не в силах остановить кровь. Тут же я отпрянула в сторону, чтобы
Эрган в падении не увлек меня за собой; вышло так, что первый человек,
убитый мной, запачкал меня своею кровью меньше, чем первая свинья.
Люди подбежали к раненому, но ему уже ничем нельзя было помочь. Рев
толпы оглушил меня, от него звенело в ушах, несмотря на то что шлем
приглушал все звуки. У меня не было даже одышки - с Бардией мы бились обычно
куда дольше. Но ноги мои подкашивались, я чувствовала страшную усталость,
словно у меня изнутри что-то вынули. Я часто спрашивала себя, не так ли
чувствуют себя женщины после потери девственности.
Бардия подбежал ко мне с радостью во взоре и слезами в глазах. Лис
семенил за ним следом.
-Благословенная! Благословенная! - кричал воин. - Царица!
Воительница!Моя лучшая ученица! Великие боги, как славно ты билась.
Последний удар достоинтого, чтобы войти в людскую память!
И с этими словами он приложил мою левую руку к своим губам. Я плакала,
опустив голову, чтобы никто не заметил слез, стекавших из-под маски. Но
прежде чем я снова обрела голос, все уже столпились вокруг меня, включая
Трунию верхом (он все еще не мог ходить), и стали благодарить и восхвалять
меня так, что даже утомили, хотя маленький пузырек гордости где-то внутри
все равно приятно пощипывал мои чувства. Но рано было праздновать победу.
Предстояло еще многое: обратиться к народу, побеседовать с фарсийцами и так
далее. И я подумала: "Мне бы сейчас тот жбан с молоком, который я выпила в
день, когда впервые взяла меч в руку!"
У двери она обернулась и бросила: - Тогда найди мне мужа, Царица!
-Целых двух, - отрезала я. - У меня кладовая ломится от царских
сыновей.Убирайся!
Пришел Лис, бросил взгляд на Царя и пробормотал:
-Да он еще не один день протянет! - а затем сказал мне: - Доченька, я
дурновел себя вчера. Я считаю, что твой вызов Эргану глуп и - хуже того -
неуместен.Но я не имел права принуждать тебя любовью, слезами и мольбами...
Так пользоваться любовью нельзя...
Он не договорил, потому что в этот миг явился Бардия.
-Гонец с ответом от Эргана уже прибыл, - сказал он. - Царевич куда
ближе,чем мы ожидали, да покарают его боги за торопливость.
Мы перешли в Столбовую залу (взгляд отца по-прежнему не давал мне
покоя) и пригласили гонца. Это был высокий красавец, разодетый как павлин. В
выспренних выражениях он объявил, что его повелитель принял вызов, но,
поскольку не должно обагрять меч воина женской кровью, он возьмет с собой
веревку, чтобы повесить меня, после того как выбьет оружие из моих рук.
-- Я не владею тем оружием, о котором ты говоришь, - сказала я. - И
еслитвой хозяин придет с ним, он поступит несправедливо. Однако он старше
меня (егопервая битва была так давно, что трудно и вспомнить), поэтому я
соглашусь на предложение из уважения к его годам.
-- Я не могу передать этого царевичу, госпожа, - сказал гонец.
Я не стала настаивать, потому что знала: даже если гонец не передаст
моих слов Эргану, постараются другие. Затем мы стали обсуждать все мелочи,
имевшие отношение к поединку, а таких было немало. На это мы потратили не
меньше часа, потом гонец удалился. Лис, как легко было заметить, волновался
все больше и больше, по мере того как поединок становился неотвратимым. Я
старалась быть Царицей, и только Царицей, но Оруаль все же умудрялась порой
шепотом осаживать меня.
Затем пришел Арном. Он не успел и слова молвить, как стало ясно, что
старый Жрец умер и Арном занял его место. Он был облачен в шкуры и рыбьи
пузыри, а на груди у него висела клювастая птичья маска. На меня внезапно
нахлынули старые страхи: так ночной кошмар, забытый поутру, заставляет порой
содрогнуться в полдень. Но со второго взгляда я успокоилась: это был уже не
старый Жрец, а всего лишь Арном - тот самый Арном, с которым я заключила
вчера тайную и выгодную сделку. Я поняла, что Арном никогда не будет внушать
мне того страха, потому что вместе с ним в комнату не входит сама Унгит.
Когда я поняла это, странные мысли заклубились у меня в голове.
Арном и Лис отправились в опочивальню и завели там беседу о состоянии
Царя (грек и жрец понимали друг друга с полуслова), а мы с Бардией вышли из
комнаты и отправились к маленькой дверце, через которую я и Лис вышли в
утро, когда родилась Психея.
-- Итак, Царица, - сказал после некоторого молчания Бардия, - это твой
первый бой.
-- Ты сомневаешься в моей храбрости?
-- Тебе хватит храбрости умереть. Но хватит ли тебе храбрости убить? А
убитьпридется.
-- Ну и что?
-- А то. Женщины и мальчишки говорят об убийстве с легкостью, но - уж
поверь мне - одно дело сказать, другое - сделать. Убить человека нелегко -
по крайней мере в первый раз. Что-то в нашей природе противится этому.
-- Ты думаешь, мне станет его жалко?
-- Я не назвал бы это жалостью. Но когда мне пришлось убить в первый
раз,оказалось, что нет труднее дела на свете, чем вонзить сталь в живую
плоть.
-- Но ты вонзил.
-- Да, потому что мой противник оказался увальнем, но если бы он был
попроворнее - кто знает? Бывает так, что ничтожное промедление - и глазом
моргнутьне успеешь - решает все. Одно мгновение - и бой проигран.
-- Не думаю, Бардия, что у меня дрогнет рука, - сказала я, но сама
попробовала представить себе, как это будет. Я представила, что мой отец
набросился на меняв приступе бешенства, и задумалась, дрогнула ли бы тогда
моя рука, чтобы поразитьего. По крайней мере, она не дрогнула, когда я
нанесла рану себе.
-- Будем надеяться, - сказал Бардия. - Но я заставлю тебя пройти
испытание,которое проходят все новобранцы.
-- Испытание?
-- Да. Тебе известно, что сегодня должны зарезать свинью. Резать будешь
ты,Царица.
Я поняла, что стоит мне отступиться, и Оруаль сразу же возьмет верх над
Царицей.
-Я готова, - просто сказала я. Как забивать скот, мы знали: это зрелище
сдетства было для нас привычным. Редиваль всегда ходила смотреть и визжала,
я старалась не смотреть, но когда смотрела, молчала. Я пошла и зарезала
свинью (от этихтварей у нас не принято отрезать часть в жертву Унгит, потому
что они ненавистныбогине; есть предание о том, почему это так). Затем я
поклялась съесть на пиру, есливыйду живой из поединка, лучшую часть туши с
Бардией, Лисом и Трунией. Снявфартук и смыв кровь, я вернулась в Столбовую
залу и сделала то, что стало бы в случае моей гибели невозможным. При Арноме
и Бардии как свидетелях я дала Лисувольную.
И тут меня постигло большое горе. Теперь мне трудно даже понять, как я
была настолько слепа, чтобы не предвидеть дальнейшего. Я думала только о
том, что, если я умру, Редиваль тут же избавится от Лиса, и хотела спасти
старика от унижений. И только когда я услышала, что говорят Бардия и Арном,
целуя и поздравляя старика, я начала прозревать. "Твоих советов будет так не
хватать... Многие в Гломе будут скучать по тебе... Не стоит отправляться в
путь зимой..." - что это они говорят?
-Дедушка! - закричала я, превращаясь на глазах из Царицы в Оруаль -
кудатам! - в маленькую Майю. - Ты покинешь меня? Ты уйдешь?
Лис посмотрел на меня, и лицо его исказилось от бесконечной муки.
-Свободен? - промямлил он. - Значит, я мог бы... я могу... пусть я даже
умрув дороге... хотя бы до моря добраться... Тунцы, оливки... Нет, оливки
еще не поспели... Но запах, запах соли... Прогулки по рынку, беседы, умные
беседы - ах, что яговорю, разве вам понять! Доченька, ты ждешь от меня
благодарности, но если тылюбишь меня, подожди до завтра. Не будем говорить
сейчас. Завтра. Отпусти меня...
Он прикрыл лицо плащом и выбежал из залы.
И тут игра в Царицу, которая помогала мне держаться на плаву все утро,
перестала помогать. Приготовления к поединку были закончены - оставалось
только ждать. А ждать предстояло весь вечер и еще следующий день. Ждать,
зная, что, даже если я останусь жива, в моей жизни уже не будет Лиса.
Я вышла в сад. Ни за какие сокровища я не смогла бы пойти сейчас под
грушевые деревья, где мы втроем были так счастливы когда-то. Я повернула в
другую сторону и стала бродить к западу от яблоневой рощи, пока холод не
загнал меня обратно во дворец. День был пасмурный, морозный, солнца не было
совсем. Мне стыдно и страшно вспоминать, что я думала тогда. В невежестве
своем я и не предполагала, что моего учителя может с такой силой тянуть на
родину, - ведь я прожила всю жизнь там, где родилась. Глом был для меня
чем-то само собой разумеющимся и слишком живо напоминал обо всех моих
страданиях, унижениях и страхах. Я не имела ни малейшего представления о
том, как вспоминает родину человек, разлученный с ней. Мне было горько, что
Лис желает покинуть меня, ведь он был опорой, на которой держалось все мое
существование. Я всегда наивно полагала, что опора эта нерушима и вечна и
потому благодарить Лиса за его любовь так же странно, как благодарить солнце
за то, что оно восходит, или землю - за то, что она есть. Мне казалось, что
и Лис относится ко мне точно так же, как я к нему. "Дура! - восклицала я про
себя. - Неужели тебе все еще не ясно, что ты никому не нужна? Что ты значишь
для Бардии? Да не больше, чем Царь, твой отец! Сердце его отдано дому, жене
и пащенкам, которых она ему наплодила. Если бы он любил тебя, разве бы он
позволил тебе участвовать в поединке? Что ты значишь для Лиса? Сердце его
полно Грецией. Ты была для него просто утешением в дни неволи. Говорят,
узники в темнице развлекаются тем, что приручают крыс. Пока двери тюрьмы
закрыты, они проникаются к крысам чем-то вроде любви, но стоит им выйти
наружу, они и не вспомнят о крысах".
И все же, неужели ему ничего не стоит расстаться с нами навсегда? Я
вспомнила, как он держал на коленях Психею, приговаривая: "Прекраснее, чем
Афродита!" - разве не так он говорил? "Да, но то была Психея... - сказало
мне мое сердце. - Ее бы он не оставил. Ее он любил. Меня - никогда". Я
понимала, что лгу сама себе, но не могла - или не хотела - остановиться.
Но не успела я еще отойти ко сну, как ко мне явился Лис. Лицо его
посерело, он был тихий и какой-то надломленный. Если бы не отсутствие
увечий, могло бы показаться, что он только что вырвался из рук палача.
- Поздравь меня, доченька, - сказал старик, - ибо я одержал победу над
самим собой. Человек должен радоваться радостям своих друзей и жить их
жизнью. Я - лишь часть Целого, и мое место там, куда меня определила Участь.
Я остаюсь, и...
-- Ах, дедушка! - сказала я и заплакала.
-- Не надо, не надо, - приговаривал старик, поглаживая меня по голове.
- Нучто я буду делать в Греции? Отец мой умер. Сыновья мои и думать уже
забыли обомне. Моя дочь... не буду ли я ей обузой и помехой - сном,
заблудившимся в яви, каксказал поэт? Путь далек и опасен, можно погибнуть,
так и не увидев моря.
Он поспешно перечислял все доводы против, словно боялся, что я
попытаюсь разубедить его, но я молчала, прижавшись лицом к его груди, и не
чувствовала ничего, кроме безграничного счастья.
В этот день я несколько раз побывала у отца, но не нашла в его
состоянии ни малейших перемен.
Ночью же я спала плохо. Я не боялась предстоящей схватки - просто
многообразные перемены, случившиеся в моей жизни по воле богов, взбудоражили
меня. Смерть старого Жреца сама по себе могла бы занять мои мысли на добрую
неделю.
Пока мы лиц не обрели157
Я часто хотела его смерти (особенно тогда, когда она могла спасти
Психею), но верила в нее не больше, чем в то, что в одно прекрасное утро
Седая гора исчезнет. Освобождение Лиса из рабства, хотя я совершила его
собственной рукой, было другим невероятным событием. Было похоже на то, что
болезнь моего отца вынула клинья из-под колес жизни и все покатилось
неведомо куда. Все это было так неожиданно и странно, что даже моя вечная
боль оставила меня в ту ночь. Я была поражена. Одна часть меня взывала:
"Верни эту боль. Оруаль умрет, если забудет о своей любви к Психее!" Но
другая часть возражала: "Туда ей и дорога, этой Оруали. Разве из нее вышла
бы настоящая Царица?"
Следующий день (день перед поединком) прошел как во сне. С каждым часом
становилось все труднее поверить в происходящее. Слухи о состязании
разлетелись по всей стране, и толпы простонародья еще с утра собрались у
ворот. Хотя я была об этих людях невысокого мнения - слишком свежо было в
памяти то, как они предали Психею, - но, хочешь не хочешь, восторженные
крики слегка вскружили мне голову. С посетителями же иного звания -
старейшинами и князьями - я немного побеседовала. Ни один из них не
усомнился в моем праве на трон, так что речь моя была короткой, хотя Лис и
Бардия похвалили ее. Пока я говорила, глаза благородных были прикованы к
моему платку. Видно было, что им очень хотелось бы знать, что он скрывает.
Затем я посетила Трунию и сказала ему, что один из наших воинов вызвался
биться за.его жизнь (я не стала говорить, кто это) и мы предоставляем
царевичу возможность следить за поединком с почетного места, но оставаясь
под стражей. Хотя эта весть не была для него особенно радостной, царевич,
будучи человеком разумным, понимал, что мы делаем все, на что способны при
наших слабых силах. Затем я приказала принести вина, чтобы выпить его с
царевичем за удачный исход поединка. Но когда дверь открылась, на пороге с
кувшином вина стоял не царский кравчий, но моя сестрица Редиваль. Как я,
дура, не догадалась об этом! Я же отлично знала, что, когда в доме
появляется незнакомый молодой мужчина, Редиваль способна прогрызть насквозь
стену, только бы попасться ему на глаза. Сперва я хотела разгневаться, но
потом онемела, увидев, с каким искусством Редиваль изображает из себя саму
покорность, само смирение, забитую младшую сестру, скромницу и недотрогу.
Глаза ее были опущены долу, но я-то знала, что от них не ускользает ничего и
что Труния весь, от макушки до перевязанной ноги, рассмотрен и подвергнут
оценке.
- Кто эта красотка? - спросил Труния, как только Редиваль вышла.
-- Моя сестра, царевна Редиваль, - сказала я.
-- Глом даже зимой - цветник, полный роз, - вздохнул Труния. - Но
почемуты так жестока, Царица, почему даже на миг мне не дано увидеть твоего
лица?
-- Если ты ближе сойдешься с моей сестрой, она тебе объяснит, - сказала
я довольно зло, хотя это не входило в мои намерения.
-- Что же, я не прочь, но для этого нужно, чтобы завтра победили мы, -
сказалцаревич. - Иначе смерть возьмет меня в мужья. Но если все же удача
улыбнется нам,не стоит обрывать так внезапно начавшуюся дружбу. Почему бы
мне не взять женуиз дома Гломских царей? Хотя бы тебя, Царица?
-- Двоим на моем троне будет тесновато, князь.
-- Тогда твою сестру.
Вот об этом стоило подумать. Но все во мне противилось тому, чтобы дать
положительный ответ: очевидно, я сочла, что царевич слишком хорош для
Редивали.
-Мне сдается, - ответила я, - что брак этот возможен, но прежде я
должнапоговорить с моими советниками. Я поддержу тебя.
Конец этого дня был еще удивительнее его начала. Бардия отвел меня в
казармы, чтобы в последний раз перед боем позаниматься со мной,
-Основная твоя слабость, Царица, - сказал он, - это отходной финт. Ты
сним знакома, но мне хотелось бы совершенства во всем.
Мы отрабатывали этот прием около получаса, а потом остановились, чтобы
перевести дыхание. Бардия сказал:
-Лучше не бывает. Скажу тебе честно: если бы мы взяли сейчас в руки
боевоеоружие, ты бы убила меня. Но я скажу тебе еще две веши. Первое: если
страх охватит тебя, когда ты скинешь плащ и толпа заревет, и противник твой
покажется напротив, - не пытайся скрыть этот страх. Всякий изведал его,
впервые идя в бой. Я чувствую его перед каждой схваткой. Может быть, твоя
божественная кровь даст тебе нечеловеческое бесстрашие - тем лучше. Второе:
шлем твой хорошо сидит и не слишком тяжел, но выглядит бедно. Лишняя
позолота тебе не повредит. Давай попробуем подыскать что-нибудь в
опочивальне.
Я уже говорила, что в опочивальне Царь собрал множество различного
оружия и доспехов. Мы вошли и увидели Лиса, который сидел у царского
изголовья в задумчивости. Не знаю, о чем он думал, - вряд ли он любил своего
старого хозяина.
-Без изменений, - сказал грек.
Мы с Бардией стали рыться в груде железа и вскоре вступили в
пререкания: мне казалось, что надежнее всего меня защитит привычная старая
кольчуга, но воин говорил все время: "Нет, постой! Может, лучше вот эту!" Мы
были всецело поглощены этим занятием, когда Лис воскликнул у нас за спиной:
-Все кончено!
Мы обернулись; полуживое тело в царской постели испустило дух в тот
самый миг, когда (не знаю, хватило ли у этого живого трупа сил заметить)
женщина примеряла на себя доспехи, которые некогда облегали его грудь.
-Да будет мир с ним, - спокойно молвил Бардия. - Мы скоро закончим.
Когдамы уйдем, позови женщин, чтобы обмыли тело.
И мы снова принялись примерять шлемы и кольчуги.
То, о чем я мечтала долгие годы, произошло почти незаметно, потому что
у меня в тот миг были более насущные дела. Только через час (когда нашлось
время) до меня в полной мере дошло случившееся. С тех пор я не раз замечала,
что смерть любого человека производит намного меньше переполоха, чем можно
было бы ожидать. Люди, которых любили и которые заслуживали любви куда
больше, чем мой отец, отправлялись к праотцам при полном спокойствии
окружающих.
В конце концов я остановилась на моем старом шлеме. Правда, мы
попросили оружейника надраить его так, чтобы он блестел не хуже серебряного.
Глава девятнадцатая
Приготовления к важному событию длятся обыкновенно куда дольше, чем оно
само. Так коронное блюдо пира пожирается гостями в одно мгновение; а ведь
десятки людей за день до этого забивали скотину, разделывали тушу, жарили и
приправляли мясо, а после пира мыли посуду и чистили столы. Поединок мой с
Эрганом длился не более шестой части часа, но приготовления к нему поглотили
весь день.
Прежде всего, Лис, ставший теперь вольноотпущенным, имел право на
роскошные одежды, положенные ему по чину (Светоч Царицы - так называлась его
дворцовая должность, предусмотренная нашими обычаями, но почти отмененная
моим отцом). Но проще было бы обрядить девушку, первый раз выходящую в свет,
чем престарелого греческого философа. Для начала грек заявил, что все одежды
варваров страдают варварским вкусом, и чем они шикарнее, тем сильнее им
страдают. Ему, видите ли, больше по нраву старая, побитая молью туника.
Только мы привели ее в относительный порядок, как появился Бардия и
потребовал, чтобы я билась с непокрытым лицом. Он боялся, что платок
помешает мне видеть противника; к тому же он не мог решить, как мне надеть
его - под шлем или поверх шлема. Но я твердо заявила, что о поединке с
открытым лицом не может быть и речи. В конце концов, я велела Пуби сделать
мне нечто вроде капюшона из тонкого, но непрозрачного полотна; в нем будет
два отверстия для глаз, и он будет такого покроя, чтобы его удобно было
носить поверх шлема. Отверстий можно было бы и не делать: я не раз побеждала
Бардию с лицом, покрытым моим старым платком; но капюшон с дырками выглядел
страшнее и делал меня похожей на привидение. "Если он трус, - заметил
Бардия, - эта маска нагонит на него страху!" Выезд назначили на ранний час,
поскольку столпотворение на улицах намечалось такое, что нельзя было и
надеяться быстро доехать до поля боя. Мы собирались облачить в достойный
наряд также Трунию, но он отказался.
-- Чем бы ни кончилась битва, - молвил царевич, - исход ее не зависит
от того,облачусь ли я в багрянец или предстану в своей походной одежде.
Кстати, Царица,кто будет защищать мою честь?
-- Ты узнаешь это на месте, - коротко ответила ему я.
Труния онемел, когда увидел меня в моем боевом облачении; я смахивала
на гостью из загробного мира: не было видно ни шлема, ни шеи, только две
дырки для глаз, проделанные в белом полотне. Была ли я больше похожа на
чучело или на прокаженного - суди, читатель, сам. Испуганное лицо Трунии
порадовало меня; я сразу подумала о том, какое впечатление мой наряд
произведет на Эргана.
Возле ворот нас встретили несколько старейшин и князей, чтобы
сопровождать в поездке через город. Легко догадаться, о чем я подумала,
когда увидела их: я сразу вспомнила, как Психея вышла из дворца, чтобы
лечить людей от лихорадки. И разумеется, как она выехала в свой последний
путь, направляясь к Священному Древу. Кто знает, подумалось мне, может,
именно это и имел в виду бог, когда изрек: "Участь Психеи - отныне и твоя
участь". Ведь меня тоже должны принести в жертву. Я уцепилась за эту мысль,
как за что-то прочное и надежное. О жизни своей или смерти мне было некогда
думать. На меня смотрело слишком много людей; под взглядом этих глаз я могла
думать только о поединке и ни о чем больше. Если бы ко мне подошел
прорицатель и сказал, что я буду славно биться десятую часть часа, а потом
погибну, я бы дала ему без колебаний десять талантов.
Князья, ехавшие рядом со мной, были молчаливы и серьезны. Они полагали
(они сами сказали мне это, когда им предоставился случай познакомиться со
мной поближе), что Эрган выбьет оружие из моих рук сразу, как только мы
сойдемся, но они одобряли мое решение, считая, что нет лучшего способа
избавить нашу страну сразу от обоих соперников - Трунии и Эргана. Но простые
люди, встречавшие наш кортеж, бросали в воздух шапки и приветствовали меня.
Я бы возгордилась, если бы не умела слишком хорошо читать в их глазах. Им не
было дела ни до меня, ни до Глома, им просто хотелось зрелищ - а поединок
между мужчиной и женщиной был отменным зрелищем, потому что такое случается
не часто. Так те, кому боги не дали ни слуха, ни чувства прекрасного, все
равно обернутся послушать арфиста, который щиплет струны пальцами ног.
Когда наконец мы добрались до места, возникли новые заминки: прежде
всего следовало принести быка в жертву богам. Я подумала, что раз уж боги
так впутались в наши дела, будет справедливо, если и им перепадет кусочек.
На другой стороне поля недвижно стояли конники Фарсы под предводительством
Эргана. Это такое странное чувство - видеть перед собой обычного человека,
такого же, как ты сам, и знать, что один из вас обязательно убьет другого. Я
впервые задумалась, как странно звучит самое слово "убить"; казалось, я
услышала его в первый раз. Мой противник был светловолос, худощав и
нескладен; тонкие губы его кривились в надменной гримасе. Мне он сразу очень
не понравился.
Затем мы спешились, сошлись, откусили по очереди от куска сырой
бычатины и поклялись от имени наших народов, что выполним свой долг.
Я ожидала, что после этого начнется само состязание. Небо в тот день
хмурилось, дул резкий, порывистый ветер. "Мы замерзнем раньше, чем начнем
биться", - подумала я. Но пришлось еще подождать: сперва стражники
отодвигали народ с поля тупыми концами копий, затем Бардия подъехал к
начальнику стражи Эргана и о чем-то долго шептался с ним, затем оба они
перешептывались с Арномом. Кончилось это все тем, что наших с Эрганом
трубачей выставили бок о бок посреди поля.
-А теперь да хранят тебя боги, госпожа! - воскликнул Бардия, когда я
ужесовсем потеряла надежду, что поединок начнется.
Лис стоял с окаменевшим лицом, опасаясь заплакать, если произнесет хоть
слово. Я заметила, как вздрогнул от изумления Труния и как он побледнел (но
я не осуждаю его), когда я откинула плащ, выхватила меч и ступила на траву.
Фарсийцы покатывались от хохота, народ Глома ревел от восторга. Эрган
подошел ко мне сперва на десять шагов, затем на пять - и вот мы сошлись.
Я догадалась, что царевич не воспринимает меня всерьез - это
чувствовалось по тому, как лениво и небрежно он движется. Но мой первый же
выпад оказался удачным - он стесал Эргану кожу с костяшек пальцев и отрезвил
его. Не спуская глаз с меча моего врага, я все же успела мельком рассмотреть
выражение его лица: лоб был нахмурен, губы скривились от тупой злобы и
низменного раздражения, под которым, очевидно, скрывался страх. Что касается
меня, то страх оставил меня сразу же, как мы начали биться: слишком уж это
все было несерьезно и похоже на наши занятия с Бардией - те же выпады, финты
и отражения удара. Даже кровь на костяшках ничего не меняла - такие ссадины
остаются и от удара незаточенным мечом.
Грек, для которого я пишу эту книгу! Вряд ли тебе доводилось биться, а
если ты и сражался, то, скорее всего, в рядах гоплитов. Я сумела бы
изобразить тебе, как протекал бой, при помощи меча или, на худой конец,
палки, но объяснить это на словах я не сумею. Вскоре я отчетливо поняла, что
Эргану не под силу убить меня. Но я не была уверена, что мне будет под силу
убить его. Я начала опасаться, что бой затянется и тогда он одержит надо
мной верх по причине большей выносливости. И тут я приметила в его лице
такую перемену, которой мне никогда не забыть. В тот миг я сперва не поняла,
что она значит, но потом мне довелось увидеть такое же выражение в глазах
других людей, и теперь я знаю его значение. Таким становится лицо у
человека, когда он внезапно осознает, что его смерть близка и неотвратима.
Это выражение ни с чем не спутаешь - оно исполнено такой жажды жизни, такого
мучительного желания превозмочь судьбу! Тогда-то противник мой и сделал
первую грубую ошибку, но я от неожиданности упустила возможность. Мне
показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он ошибся вновь, но теперь
я была уже наготове. Я сделала прямой выпад, затем одним быстрым движением
отвела назад меч и вонзила его царевичу в пах - в то место, где ни один
врачеватель не в силах остановить кровь. Тут же я отпрянула в сторону, чтобы
Эрган в падении не увлек меня за собой; вышло так, что первый человек,
убитый мной, запачкал меня своею кровью меньше, чем первая свинья.
Люди подбежали к раненому, но ему уже ничем нельзя было помочь. Рев
толпы оглушил меня, от него звенело в ушах, несмотря на то что шлем
приглушал все звуки. У меня не было даже одышки - с Бардией мы бились обычно
куда дольше. Но ноги мои подкашивались, я чувствовала страшную усталость,
словно у меня изнутри что-то вынули. Я часто спрашивала себя, не так ли
чувствуют себя женщины после потери девственности.
Бардия подбежал ко мне с радостью во взоре и слезами в глазах. Лис
семенил за ним следом.
-Благословенная! Благословенная! - кричал воин. - Царица!
Воительница!Моя лучшая ученица! Великие боги, как славно ты билась.
Последний удар достоинтого, чтобы войти в людскую память!
И с этими словами он приложил мою левую руку к своим губам. Я плакала,
опустив голову, чтобы никто не заметил слез, стекавших из-под маски. Но
прежде чем я снова обрела голос, все уже столпились вокруг меня, включая
Трунию верхом (он все еще не мог ходить), и стали благодарить и восхвалять
меня так, что даже утомили, хотя маленький пузырек гордости где-то внутри
все равно приятно пощипывал мои чувства. Но рано было праздновать победу.
Предстояло еще многое: обратиться к народу, побеседовать с фарсийцами и так
далее. И я подумала: "Мне бы сейчас тот жбан с молоком, который я выпила в
день, когда впервые взяла меч в руку!"