Кесслер Ричард. Транс

   Она достала из духовки теплые тарелки, положила на них яичницу и поставила на стойку. За яичницей последовали горячие сосиски, хрустящая ветчина, жаренные на гриле грибы и помидоры.
   Драммонд рассмеялся, увидев, как она раскладывает по тарелкам жареное мясо и тосты, подает английский мармелад, сок и две чашки кофе.
   – Ты правду говорила о корнфлексе или так, пошутила?
   – Так ты хочешь еще и корнфлекса?
   – Нет!
   Карен подсела к нему поближе.
   – Ну что, я ничего не забыла?
   – Там что-то еще на кухонном столике...
   – Это – на десерт. Угощайся и давай без английских формальностей. Дворецкий сегодня отдыхает.
   Улыбнувшись, Драммонд спросил:
   – У вас был когда-нибудь дворецкий?
   – Да, и не один. Когда я была маленькой, некоторые из них были моими лучшими друзьями.
   – Ты прожила неплохую жизнь.
   – Я была счастлива, Пол. По-настоящему счастлива.
   – А теперь тебе хочется чем-то отплатить за это?
   Она нахмурилась, раздумывая над его словами.
   – Ты имеешь в виду Тома Кигана? Нет, я не испытываю чувства вины за то, что прожила счастливую жизнь, если твой психоаналитический ум так думает.
   – Нет, совсем не то. Он имеет в виду... справедливость.
   Карен понимающе кивнула и откусила тост.
   – Спасибо. Я принимаю это с должной скромностью. Думаю, что жизнь действительно несправедлива, и это сводит меня с ума. Несправедливы могут быть сами обстоятельства рождения. Пройди несколько миль на восток или на юг и ты увидишь страшно несправедливую жизнь. Я неоднократно была свидетелем незаслуженно трудной жизни людей в Африке, на Дальнем Востоке и даже в Англии. У меня такое чувство, что мы обязательно должны выяснить, почему у Тома Кигана жизнь сложилась именно так, а не иначе. Он тоже подпадает под эту категорию людей.
   – Почему ты так думаешь?
   – А ты разве не согласен?
   – Просто мне хотелось бы знать твое мнение. Кстати, яичница просто великолепна.
   – Моя мама была первоклассной кулинаркой.
   – Ну, разумеется.
   – Перед нами – очень умный юноша, круглый отличник в школе и колледже, стипендиат в университете. Ему бы сейчас возглавлять компанию типа "Рэнд корпорейшн", а он живет в нищете, перебивается случайными заработками и ничего не может вспомнить из своего прошлого. Какова бы ни была причина – это вопиющая несправедливость.
   – Ты думаешь, это следствие удара при ограблении банка в Мар-Виста?
   Карен склонилась над сосиской.
   – Он жил в нищете и до того.
   – Нервный срыв, из-за которого его уволили из армии?
   Она медленно кивнула.
   – Вот это для меня загадка. Я плохо знаю, как работает система здравоохранения в армии США, но если Кигану было так же плохо, как сейчас, почему его отпустили? Разве он не должен был находиться в госпитале до полного восстановления памяти?
   – Неплохая мысль. Я тоже так думаю, если только кто-то... кто обладает достаточной властью и заинтересован в том, чтобы у Кигана не восстановилась память, не приказал выпустить его раньше времени.
   – Браво. Не хочешь доесть эту сосиску?
   – Боже упаси. В таком случае мы сталкиваемся не только с несправедливостью, но и с преступной небрежностью. Но может, мы просто становимся шизофрениками? Может, то, что произошло с Киганом, результат обычной халатности? Обычный прокол бюрократического аппарата, а не какой-то немыслимый заговор?
   – Возможно. А как же насчет подозрений Дика, что сведения о службе Кигана в армии фальсифицированы?
   – Ровным счетом ничего не значат. – Она хрустнула кусочком ветчины, обнажив красивые белоснежные зубы. – Подозрение – это только подозрение. Даже будь это именно так, найдется добрая дюжина причин, чтобы оправдать подобную фальсификацию. Национальная безопасность, к примеру. Может, этим все и объясняется.
   – Прекрасно. Ну а как насчет вопросов, которые задавали Дику: где сейчас находится Киган, восстанавливается ли у него память, продолжаю ли я лечить его?
   Карен посмотрела на него, удивленно вскинув брови.
   – Я же не сказала, что мы шизофреники. Я просто допустила такую возможность.
   – Значит, тебе не кажется, что мы страдаем шизофренией?
   – Нет, не кажется. Вот в этом-то я убеждена.
   – Я тоже. У меня по Кигану есть один материал, о котором ты еще не знаешь. Я провел несколько сеансов и кое-что получил. Расскажу в машине. У меня есть ключи от квартиры Кигана. Он разрешил мне ее осмотреть. Мы поговорим с тетей Сисси и съездим туда, посмотрим, что нам удастся там обнаружить. Может, захватишь с собой фотоаппарат, просто так, на всякий случай?
   Карен улыбнулась.
   – Он постоянно со мной.
   Минут через двадцать она спросила:
   – Ну как, доктор? Вы сыты?
   Драммонд притворно застонал, поглаживая себя по животу.
   – Хочу только заметить, что очень расстроился из-за корнфлекса.
   – Это уж как-нибудь в следующий раз, Я пока только учусь готовить.
   Карен сложила грязную посуду в раковину.
   – Можно, я тебе помогу? – поинтересовался Драммонд.
   Карен включила посудомойку.
   – Пусть этим займется дворецкий.
   Расправившись с грязной посудой, она исчезла в холле и через несколько минут вернулась во всеоружии: в дорожном пиджаке, с огромной сумкой, на одном плече – фотоаппарат, на другом – магнитофон.
   Драммонд усмехнулся.
   – Образец деловой женщины девяностых годов. Готова ко всему на свете. Биил, это и есть стиль!
   Карен ответила ему реверансом.
   – Благодарю вас, сэр. Ну а теперь, если вы в силах оторваться от стула, поехали. Навестим тетю Сисси.

* * *

   – А в этом что-то есть, – сказала Карен. – Обожаю подобные вещи. В таком доме будет пахнуть морем и лавандой... И не удивлюсь, если увижу, как Дорис Дэй в детских носочках и брючках тореадора жарит на кухне пирожки.
   Двухэтажный дом, отделанный серовато-белой дранкой, с большими окнами и верандой, защищенной от солнечных лучей, построен в начале века.
   Он стоял на крутом откосе, нависающем над дорогой, протянувшейся вдоль побережья, в гуще строений самых различных архитектурных стилей. От дома веяло чем-то патриархальным. Он словно гордился своей прочной, здоровой основой, которой не коснулись ни годы, ни сумасшествие новомодных стилевых изысков. Дом знал себе цену и гордился этим.
   – Видимо, и дом и тетя Сисси чем-то похожи друг на друга, – сказал Драммонд. – Основательные, старинные, осколки великого рода.
   Он съехал на дорожку и припарковался возле дома.
   Они медленно поднялись по деревянным ступеням, пересекли веранду, обменявшись улыбками при виде деревянных кресел-качалок – этих реликвий прошлого столетия, столь не сочетавшихся с грохотом машин, проносящихся по автостраде, и гулкими ударами стереофонической музыки, доносившейся с побережья.
   – Да, – сказала Карен, – так и вижу, как он сидит, этот Гордон Маркас, в плотно облегающем костюме, с бабочкой и распевает "При свете серебристой луны...".
   Драммонд засмеялся.
   – Биил, а ты, оказывается, втайне романтик.
   – Итак, приговор вынесен. В душе я поклонница времен короля Эдуарда. Вот только родилась на семьдесят лет позже.
   Драммонд нажал на большую отполированную кнопку. Где-то в глубине дома прозвенел звонок. Через несколько минут на стеклянной дверной панели приоткрылась белая занавеска, послышался звук отодвигаемого засова, и дверь открылась.
   Сисси Киган, как и сам дом, казалось, принадлежала прошлому столетию: маленькая, хрупкая женщина с искривленными артритом пальцами, в платье до колен, с белым стоячим воротничком; тусклые седые волосы, в стиле времен короля Эдуарда, уложены короной. Ничем не примечательные на первый взгляд черты лица оживляли зеленые глаза, излучающие необыкновенную мягкость и доброту. Она приветливо улыбнулась вошедшим.
   – Мисс Киган? Я – Пол Драммонд... а это – мисс Карен Биил.
   Сисси отступила на шаг и жестом пригласила их в дом.
   – Легко нашли меня? Мой дом просто потерялся среди всех этих строений.
   Драммонд улыбнулся, очарованный ее ирландским выговором. Похоже, он нисколько не изменился с того самого дня, как она покинула Ирландию.
   – О, это было совсем нетрудно. Ваш дом – луч прекрасного вкуса, пробившийся сквозь мрак посредственности.
   Сисси рассмеялась, глаза ее озорно блеснули.
   – За этим мужчиной следует хорошенько присматривать, – сказала она Карен, пожимая ей руку. – Он льстец. Вы уверены, что он не ирландец?
   – Он – шотландец, мисс Киган. Человек гор.
   – Да поможет нам Бог. Проходите, пожалуйста. Мы расположимся в гостиной и выпьем чаю. Вы наверняка хотите пить после такой продолжительной поездки.
   Она шла впереди, Драммонд и Карен следовали за ней, тихонько обмениваясь впечатлениями: дом и сама старушка вызывали у них обоих чувство восхищения и грусти.
   Миновав просторный холл с высоким потолком и поднявшись по полированным дубовым ступеням, они вошли в большую комнату, окно которой выходило на переднее крыльцо. Отсюда открывался великолепный вид на океан.
   Комната напоминала настоящий викторианский музей: тяжелая, но удобная мебель, коричневые кожаные кресла, украшенные вышитыми салфеточками, пианино с нотами давно забытой музыки.
   – Располагайтесь поудобней, – сказала Сисси. – Я сейчас принесу чай. – И она ушла в заднюю часть дома.
   – Повернись спиной к окну и попробуй угадать, в каком веке мы находимся, – сказал Драммонд, окинув взглядом комнату.
   – Тысяча девятьсот первый год, когда умерла королева^[8]. Или тысяча восемьсот восьмидесятый – вот-вот президентом США будет избран Гарфилд. Просто невероятно.
   Они молча обошли комнату, внимательно рассматривая картины на стенах, китайские вазы на полках, антикварные вещицы на камине и на столике.
   Драммонд взял фотографию в серебряной рамке, на которой были изображены мужчина и мальчик-подросток. Обнявшись, они позировали на фоне озера. Мальчик с победным видом держал в руке большую форель. Отец и сын. Майкл и Том Киган. Правда, в мальчике лишь с трудом можно было узнать того человека, который жил сейчас в доме Драммонда.
   – Интересно, почему всегда так грустно смотреть на старые фотографии? – спросила Карен.
   – И тебе тоже?
   – Этому должно быть какое-то психологическое объяснение. Глядя на них, остро ощущаешь, что и ты смертен. А может, они напоминают нам, что жизнь стремительно несется мимо и нам никогда не удастся сделать все, что мы замыслили.
   Драммонд услышал шаги Сисси и поставил фотографию на место, они сели в кресла.
   Сисси вошла в комнату, толкая перед собой старинный маленький столик на колесиках, на котором стояли серебряный чайник, чашки тончайшего фарфора и пирожные на таких же тарелочках.
   Карен встала с кресла.
   – Позвольте, я помогу вам, мисс Киган?
   – Ну что вы, мне так редко приходится принимать гостей. Не желаете ли молока и сахару?
   Разливая чай в чашки, передавая им тарелочки с пирожными и накрахмаленные салфетки, она рассказывала о доме.
   – Этот дом в викторианском стиле построен в тысяча девятисотом году одним ушедшим на пенсию нью-йоркским бизнесменом. Он обожал море и спокойствие, а в то время здесь было много и того, и другого. У меня где-то хранится старая фотография этого дома, сделанная сразу после того, как он был построен. И знаете? Вокруг него ничего, кроме бескрайних просторов Калифорнии.
   Она села напротив них, держа в дрожащей руке чашку с блюдцем.
   – Родители мои приехали в Америку из Дублина, когда мне было десять, а было это ровно семьдесят лет тому назад. У меня было три брата. Один умер при родах, другой погиб в автокатастрофе, когда мне было двадцать, и остались только мы с Майклом.
   – Могу ли я спросить, мисс Киган, чем занимался ваш отец?
   Для нее это послужило сигналом, она встала и достала фотографии.
   – Мой отец был химиком. Он держал небольшой магазинчик в Дублине, а когда мы переехали, открыл еще один магазин в Лос-Анджелесе, в Пасадене. Позднее, после окончания университета, Майкл стал помогать отцу в магазине – он был у нас умным мальчиком. И они работали вместе, пока отец по состоянию здоровья не отошел от дел. Это было в тысяча девятьсот сороковом году. Тогда-то он и купил этот дом.
   Мисс Киган достала толстый, обтянутый кожей альбом, положила его на колени и, переворачивая страницы, отыскала несколько черно-белых фотографий. Передавая их гостям, она рассказывала о каждой.
   – Майкл женился, когда ваш отец ушел на пенсию, мисс Киган? – спросил Драммонд.
   – Нет. Киганы всегда женились поздно – на лице ее появилась застенчивая улыбка – либо вообще не женились. Майкл обзавелся семьей только в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Тогда ему было тридцать шесть. Элис была симпатичной девушкой из Нортриджа. У меня есть одна фотография Майкла вместе с ней, снятая в Ёсемите.
   – Как раз тогда Майкл и переехал в Нортридж? – спросила Карен.
   – Да, именно тогда это и произошло. Отец Элис был строителем, к тому времени он построил несколько магазинов, один из которых должен был стать аптекой с фармацевтическим отделом. Поскольку Нортридж находится к нам ближе, чем Пасадена, Майкл решил переехать. Таким образом, Элис жила рядом с родителями, а мы могли чаще видеться с Майклом.
   – Значит, до этого момента вы всегда жили в семье, мисс Киган? – спросил Драммонд.
   – Да. Когда умер Фрэнк, мама очень нуждалась во мне. А потом и здоровье отца пошатнулось... – Она слегка вздрогнула. – Я встретила одного человека... но он был с Запада, а я никак не могла оставить родителей. Вот с тех пор я и здесь. Давно же это было.
   – А Том... он родился в тысяча девятьсот сорок шестом?
   Воспоминание о Томе, казалось, вызвало у нее новый прилив беспокойства, словно она переступила черту, отделявшую ее прошлую жизнь от настоящей.
   От Драммонда не ускользнуло, как изменилось выражение лица старушки. Ведь все те, о ком она говорила до сих пор, уже мертвы и вызывали в ней только ностальгические чувства. Но Том был жив, и поэтому вызывал настоящее беспокойство.
   Сияние ее глаз, морщинки, прорезавшие на мгновение лоб, говорили о том, что и в свои восемьдесят лет она внутренне готова к любому сражению. В эту минуту Драммонд мог с уверенностью сказать, что это кроткое, благородное создание было одержимо страстью, которую смело можно назвать страстью "сражающейся ирландки". Несмотря на всю свою хрупкость, Сисси Киган была крепким орешком.
   – Бедняга Том. Ваш телефонный звонок был для меня подобен шоку. Я уже похоронила его и все же боялась услышать об этом.
   – Мисс Киган, – обратилась к ней Карен, – коль уж мы заговорили о Томе, вы позволите мне записать ваш рассказ?
   Сисси взглянула на магнитофон, но ее мысли были где-то далеко.
   – Да, пожалуйста. Я уже давным-давно боюсь слушать новости.
   – Можно вас попросить рассказать о нем с самого его детства. И как можно подробнее. – Драммонд говорил настойчиво, но мягко.
   – Конечно. Я всегда злюсь, когда думаю... Да уж ладно. Давайте с самого начала. Так вот, Том родился в тысяча девятьсот сорок шестом году. Все считали его чудесным мальчиком, живым и сообразительным.
   Она пролистала альбом и вытащила несколько фотографий молодого Тома: в кругу семьи, на пляже, верхом на пони, играющий в футбол с дедом.
   – Клянусь, он заново пробудил у моих родителей интерес к жизни. Для всех нас это были самые прекрасные годы. А потом... бедная Элис... Она так внезапно ушла из жизни.
   – Тому тогда было шесть лет? – спросил Драммонд. – Мы располагаем кое-какой информацией от друга семьи в Нортридже, от одного отставного полицейского по имени О'Релли.
   – От Джеральда? Мы были знакомы много лет.
   – Итак, вы решили жить у вашего брата в Нортридже, чтобы помогать ему с воспитанием Тома?
   Сисси грустно кивнула.
   – Конечно. Здоровье моих родителей пошло на поправку, и я решила, что Том нуждается во мне больше. Майкл хорошо там устроился. Том пошел в школу, и ему там очень нравилось.
   Драммонд улыбнулся.
   – Мы слышали, он блестяще учился. Глаза Сисси Киган блеснули гордостью.
   – Ах, каким же он был учеником! Его любимыми предметами были химия и прочие естественные науки. Разумеется, Майкл был потрясен его способностями и учил тому, чего не преподавали в школе.
   – Он получил стипендию в Калифорнийском университете.
   – И более того. Он имел массу наград. Я полагаю, ему следовало бы поступить в один из старейших университетов Новой Англии. И он, конечно, поступил бы, но ему хотелось быть поближе к дому.
   – Он закончил учебу в шестьдесят восьмом. И каковы были его планы на будущее?
   – Он колебался. Майклу, разумеется, очень бы хотелось, чтобы сын вместе с ним занимался бизнесом. Но он понимал, что Том слишком одарен, чтобы разливать по бутылочкам медицинские препараты. Но началась эта ужасная война, и Том решил сначала исполнить свой долг, а потом составлять планы на будущее. Он считал, что если пойдет добровольцем до того, как его призовут, то сумеет более свободно распоряжаться своим временем в армии, а может, даже займется тем, что пригодится ему в дальнейшем.
   Драммонд кивнул и сказал, больше обращаясь к Карен:
   – Что вполне объясняет, почему он служил четыре года вместо двух. Возможно, он подписал даже краткосрочный контракт с армией.
   – Том так и сделал, – ответила Сисси. – Он слышал, что армии требуются химики, и думал, что приобретет там ценный опыт. Он несколько раз проходил специальные собеседования по этому поводу.
   – А где проводились собеседования, мисс Киган?
   – Во многих местах. На одно собеседование он летал даже в Вашингтон. Но почти ничего не рассказывал об этом. – Она заволновалась и нахмурилась. – Практически он вообще ничего не рассказывал. Когда он прошел все эти собеседования, а было это как раз до подписания контракта, мы с Майклом заметили, что его что-то очень беспокоит. Но он не захотел говорить об этом. Нам показалось, что он связан обещанием не разглашать военную тайну или что-то в этом роде. Это было на него не похоже – он очень открытый мальчик, всегда делился с нами... Но мы старались не давить на него.
   – А где он начинал свою службу, мисс Киган? – спросила Карен.
   – Он начал службу в Форт-Брагг, но пробыл там недолго. В первый отпуск приехал через три месяца. Как же резко он изменился за такое короткое время!
   – А в чем это выражалось? – спросил Драммонд.
   – Он стал тихим, задумчивым, словно внутри него шла постоянная борьба. Однажды я спросила его, в чем дело. Он ответил, что, если армия всегда будет такой неорганизованной, как ему кажется, Америке никогда не выиграть ни одной войны. Он сказал, что столкнулся в армии с административной чехардой – подписывал контракт, что будет заниматься наукой и технологией, а его послали обычным клерком в хозчасть. Он был ужасно расстроен.
   – Что же все-таки случилось потом? – спросила Карен.
   – Он вернулся в Брагг, и несколько недель мы ничего о нем не знали. Майкл решил, что Тома послали во Вьетнам, и, возможно, из-за этого у него случился сердечный приступ. Через какое-то время он стал жаловаться на расстройство пищеварения. Однажды, не услышав, как он умывается, я пошла проверить, что с ним. Вошла в спальню и увидела, что Майкл лежит на полу. В тот же день он умер в госпитале.
   – Как все это ужасно, – печально сказала Карен.
   Сисси кивнула головой:
   – Это было страшное время.
   – А Том приехал на похороны? – спросил Драммонд.
   – Да, приезжал. И я едва узнала его. Физически он выглядел довольно неплохо, но показался мне... каким-то странным. Не могу описать это. Он просто стал другим, не таким, как прежде. Как-то духовно вырос, словно повидал такое, что не каждому доведется увидеть. Он казался... я бы сказала, напуганным.
   – А может, это было связано со смертью отца? – спросил Драммонд.
   – Нет-нет. Тут что-то совсем другое.
   – А он не рассказывал вам о своей службе в армии? Что-нибудь такое, из чего можно было догадаться, где он служил и чем занимался?
   Сисси отрицательно покачала головой.
   – Очень немного. Извинялся, что редко пишет, говорил, что ему часто приходилось переезжать с места на место и писать по сути не о чем. Но я чувствовала, что ему просто не разрешалось писать о том, где он и чем занимается. – Она вздохнула. – Уже тогда мне подумалось, что я теряю его навсегда. Боже мой, как же быстро хорошее в жизни сменяется плохим. Буквально в одну минуту; счастливая семья, Том – многообещающий студент, затем уходит из жизни Майкл, а в Томе происходят странные перемены.
   – Именно тогда вы и решили вернуться сюда, мисс Киган? – поинтересовалась Карен.
   – Да, моя дорогая. Прошло три года, как умер отец, за матерью некоторое время ухаживала медсестра. Я переговорила с Томом, и он согласился продать дом в Нортридже, чтобы я могла вернуться сюда и ухаживать за матерью.
   – После этого вы часто встречались с Томом? – спросил Драммонд.
   – Я не видела мальчика два года. Позвольте, я налью вам чаю. – Разливая чай, она продолжала: – За это время я получила от него несколько писем, некоторые вообще без обратного адреса. Одно письмо было из какого-то места под названием Эджвуд, в Мэриленде. Но ни в одном из писем он не писал о том, чем занимается. Затем в один ужасный день я получила первое письмо из Вьетнама. У меня чуть не остановилось сердце. Каждый вечер в новостях сообщалось о том, что там творится. Ужасные вещи. И мысль о Томе... – Она замолчала, но жест ее был красноречивее слов.
   Сделав глоток чаю, Драммонд поставил чашку.
   – А вы не помните, когда именно вы получили первое письмо, мисс Киган? Полагаю, это было очень давно...
   – Конечно, это было давно, но весь этот период я помню так, словно все произошло вчера. Ведь Том был для меня как родной сын, к тому же у меня не осталось ни одного родственника – мать умерла вскоре после моего возвращения сюда. Поэтому он был постоянно в моих мыслях. Первое письмо из Вьетнама я получила на Рождество в шестьдесят девятом году. К тому времени он служил в армии уже шестнадцать месяцев.
   – А в каком тоне было написано письмо? Он сообщал вам что-нибудь о происходящих событиях, упоминал какие-нибудь имена?
   – Нет, никогда он этого не писал. В письме говорилось, что у него все прекрасно и никакая опасность ему не угрожает, чтобы я не беспокоилась. Так же письма, вероятно, писали своим родственникам почти все парни.
   – Не создалось ли у вас впечатления, что он занимается просто поставками, как он говорил раньше, и не участвует в сражениях?
   Прежде чем ответить, мисс Киган внимательно посмотрела на Драммонда.
   – Я никогда не верила, что все эти четыре года Том работал только снабженцем. Слишком много секретности было вокруг его службы. И слишком он талантлив для такой простенькой работы. Но я заметила и еще кое-что...
   – Что же именно?
   – Его ни разу не повышали в звании. Даже капрала не дали. А между тем из Тома получился бы превосходный офицер. Вот это для меня всегда оставалось загадкой.
   – Мисс Киган, – поинтересовалась Карен, – а на какой адрес вы ему писали?
   Драммонд обернулся к Карен и благодарно улыбнулся – хороший вопрос.
   – Всегда один и тот же: почтовый ящик в Эджвуде, в Мэриленде. И на всех его письмах, даже из Вьетнама, был тот же адрес.
   – А он никогда не упоминал никаких имен? – вмешался в разговор Драммонд. – Джека Крейна, например.
   Подумав немного, Сисси покачала головой.
   – Никаких. Я в этом абсолютно уверена. Письма его мало чем отличались друг от друга, я чувствовала, они проходят жестокую цензуру. Словно ему разрешалось писать одни и те же фразы, не более.
   – Итак, прошло два года. Очередной рождественский отпуск у Тома был примерно в семьдесят первом, так?
   – Совершенно верно, доктор. У Тома было четыре недели рождественского отпуска, но со мной он провел очень мало времени.
   – Он сильно изменился?
   – Знаете, это был совсем другой человек. Нервный, взгляд бегающий. Он плохо спал, ему все время снились кошмары. Из теленовостей и из газет я знала, что многие наши парни возвращались именно в таком состоянии, и поэтому я была не очень удивлена. Но у меня просто сердце разрывалось от боли.
   – А сам он не пытался поделиться с вами, не рассказывал никаких подробностей?
   – Я пыталась разговорить его, задавала вопросы... Но не могла к нему пробиться. Он жил в мире собственных кошмаров.
   – Не знаете ли вы, где он провел остаток своего отпуска, мисс Киган? – поинтересовалась Карен.
   – Нет, моя дорогая. Через несколько дней он стал таким неспокойным, таким нервным, что я начала серьезно опасаться за его здоровье. Однажды он сказал, что готов уехать куда глаза глядят. И это был последний раз, когда я его видела. Потом я получила от него еще два письма, и оба из Вьетнама. А еще я слышала, что он находился в какой-то частной клинике в Мэриленде после нервного срыва.