В одном из фургонов Алейтис украла несколько одеял и кусок туфана. Из другого – блузу и пару штанов. Из третьего – подходящие ей под ногу сапоги. Потом она присоединилась к общим женщинам, которые сидят у отдельного костра и ждут какого-нибудь мужчину. Они поделились своей едой и отвели ей место для спанья. Она расстелила туфан под каким-то фургоном и блаженно уснула.
Члены каравана никогда не смотрели на нее прямо, даже когда проходили рядом… Они не разговаривали с ней и не замечали ее присутствия. Женщины-рабыни делали рога из пальцев, отгоняя несчастье, но не имели храбрости на то, чтобы воспрепятствовать ее присутствию среди них.
Сначала она садилась на ступеньках домика-фургона, где жили рабы и в котором они ехали со всем караваном по дневному этапу, от лагеря до лагеря. Потом она осмелела, выделила из общего табуна своего черного коня Мулака, открыто его оседлала и надела уздечку. По каждый раз, когда она опускалась в седло, оказывалось, что Тарнсиан не забыл о ней. Черные крылья взмахивали над ее головой и не отпускали до тех пор, пока она не спрыгивала с коня на землю. Он – Тарнсиан – не был намерен отпускать ее с миром.
После нескольких дней переходов караван остановился в лагере, на большой поляне у широкой реки, самой широкой, какую она видела в своей жизни.
Алейтис взяла в одном из фургонов полотенце и мыло и отошла подальше от лагеря для того, чтобы как следует вымыться. Она сняла блузу и штаны, бросила их на берег и со всего размаха побежала в воду. Вволю поплавав, она принялась соскребать со своего тела многодневную грязь. Хотя Тарнсиан какое-то время не прикасался к ней, она чувствовала, что стала нечистой. Песком и мылом она с ожесточением скребла свою кожу, пока та не стала красной. Потом намылила голову и прополоскала. И только после этого начала весело плескаться.
Со вздохом удовольствия она выбралась на берег, села на траву и принялась вытирать полотенцем волосы, чтобы они стали как можно суше, а сделать это было отнюдь нелегко, так как по длине и пышности волосы Алейтис могли соперничать со многими, и не только в этом караване. Насморк ее вылечился сам по себе, вместе с синяками, но она больше не хотела рисковать. Она посмотрела в сторону скрытого за скалой лагеря. Бежать было бессмысленно. И куда?..
Она снова натянула штаны и блузу, положила рядом полотенце, чтобы оно высохло. Сцепив руки вокруг колен, положив на колени подбородок и рассыпав волосы по плечам, чтобы окончательно высушить их, она молча смотрела, как течет река у самых ее ног, и вспоминала давно прошедшие дни.
«Похоже, у меня есть умение выживать. Мамочка моя, где бы ты сейчас ни была, ты родила меня с прочной шкуркой, и за это тебе огромное спасибо!» – подумала она.
Журчание воды действовало успокаивающе. Алейтис расслабилась, сознание пришло в более спокойное состояние, мысли заскользили, поплыли одна за другой, как бусинки на нитке.
«Еще семь дней, – подумала она. – Еще семь дней осталось до начала Массарата. Рано или поздно он совершит ошибку. Но, Мадар, каким он стал сильным! Я не могу его победить. Ах, ай-Ашла! Но потеряет же он когда-нибудь осторожность! Пусть даст мне только одну минуту форы…»
Она сидела на траве, наслаждаясь роскошью солнечного тепла (солнца уже низко висели над горизонтом), наслаждаясь чувством собственной чистоты. Кожа ее вдыхала свежий ветер всеми порами, и от этого Алейтис испытывала легкое головокружение. Тихо журча, протекала мимо река. Этот шум ласково обволакивал сознание девушки, словно прохладные зеленые руки. Переменчивые силуэты, голубые, изумрудные, игра теней в глубине, всегда разных… Постепенно она настолько погрузилась в это любование, что в самой сердцевине своего существа снова начала радоваться жизни. Она глубоко втянула в себя вкусный воздух позднего послеполудня. Как хорошо жить…
В воспоминаниях она вновь возвратилась в те времена, когда с ней был Вайд. Снова увидела его: в лучах лун, он стоял рядом, рука покоилась на ее бедре. «Ненависть уродует мир вокруг нас», – оказал он ей тогда. Она как будто слышала его мягкий, красивый голос…
«Даже когда я забуду его лицо, – подумала Алейтис, – я буду помнить голос. Касание его рук. Я была тогда такая глупая, невинная, хихикала в коридорах с Вари. Танцевала… О, как хорошо тогда было. Иногда только плохо… только иногда… Они меня защищали, мои друзья… Зираки, Суйя, Завар и даже маленькая смешная Тианит… И милый, милый Чалак…»
Она вспомнила всех и тихо улыбнулась.
– Ага, ты еще смеешься! – визгливый голос прервал ее мысли.
Она вскочила на ноги, быстро обернулась и была изумлена – как это один из членов каравана заговорил с ней? В нескольких шагах от Алейтис стояла Мария. Черты ее лица выдавали напряжение, огромные глаза сухо блестели.
– Смейся, смейся, – зловеще произнесла она. В красных лучах Хорли блеснул нож – Мария вскинула тонкую обнаженную руку, сжимавшую лезвие.
Алейтис ахнула.
– Мария, – прошептала она. – Ч… то случилось?
Она попятилась к краю, к воде.
– П-почему?
Мария крепко сжала губы. Уголок рта подергивался, она опустила немного руку с ножом. Дышала тяжело, грудь поднималась высоко и опускалась, заметная даже под плотными складками ткани авришума. Она тихо заговорила, и слова падали, как ядовитая кислота в теплый прекрасный ранний вечер:
– Почему? Мой сын мертв. Мой мужчина…
– Хай? – Алейтис удивленно перебила. – Но я-то при чем?
– Ты? Все из-за тебя! Из-за тебя! – Голос Марии опять поднялся до визга. Губы у нее дрожали.
Алейтис видела, как судорожно сокращаются у нее мышцы горла.
– Зачем принесла ты нам это проклятие? Тарнсиан был добрым человеком, хорошим. Но ты его испортила! – покачиваясь, закрыв глаза, она несколько раз с трудом втянула в себя воздух.
Алейтис сделала шаг вперед, но черные глаза Марии тут же открылись.
– Нет! – закричала она пронзительно. – Стой на месте! Не прикасайся ко мне!
Она выше подняла нож.
– Ты тогда, в Раксидане, дотронулась до него, и он стал другим. У меня его ребенок, вот тут! – Свободной рукой она ткнула себя в живот. – Из-за тебя… из-за тебя пришлось мне ложиться в постель с убийцей моего сына… и теперь я беременна ребенком убийцы моего мужчины… Все из-за тебя!!! – Она задрожала, с ненавистью глядя на Алейтис. – Я не могу забыть об этом. Даже когда он любит меня, даже когда я сплю, я ни за что не могу забыть то, что было. Мне постоянно снится сон, один и тот же, и я просыпаюсь, вся дрожа. Сейчас я тоже кое-что тебе подарю, чтобы ты всегда помнила об этом в бессонные ночи… помнила всю жизнь, всю свою поганую вонючую жизнь…
Голос ее становился все выше и выше, поднимаясь до истерического крика. Казалось, ненависть и страх заставляют физическую оболочку этой женщины расширяться, вся она словно раздулась от злости.
Алейтис отшатнулась, не спуская глаз с ножа.
Мария захохотала:
– Смотри, колдунья! Я знаю, что не смогу причинить тебе вреда. Поэтому смотри сюда! Вспоминай меня в своих снах! – И, продолжая смеяться, она обеими руками сжала рукоять ножа, глубоко вонзив лезвие себе в живот. Наружу хлынула кровь. Мария рухнула на колени, растянув губы в улыбке, в которой не было ни капли веселья. Потом еще раз взмахнула ножом, воткнув его себе в сердце.
Алейтис, пораженная ужасом, ахнула. Заставляя себя сделать шаг, потом еще, она подошла к скорчившемуся телу. Мария стала странно маленькая. Казалось, она никогда и не была живой. Сплющенная… словцо сделанная не из плоти, а из чего-то другого. Алейтис присела рядом… Невозможно было представить, что эта остывающая плоть только что была женщиной, что у нее было имя – Мария. Открытые глаза остекленели и стали какими-то тусклыми. Мухи уже вились вокруг раскрытого рта.
Алейтис ошеломленно подняла руку к глазам. Ладонь была испачкана кровью. Она со стоном вытерла ладонь о траву. У высыхающей крови был сладковатый запах. Тошнота стала сводить желудок. Алейтис не могла отвести взгляда от мертвого лица. Она смотрела и смотрела, всхлипывая и раскачиваясь – вперед и назад, вперед и назад. Слезы тихо капали…
– Раз… два… три… четыре… раз-два… три-четыре… раз… два… три… четыре… – шептали ее губы. – Вайд… Талек… Марья… проклятый… проклятый… проклятый… проклятый… Паулло… Ша'ир… следопыт… мальчик… Один… два… три… четыре… Сколько их будет еще?..
– Яаггрия!
Она вскинула голову – хрипловатый голос вырвал ее из транса горя. Перед ней стоял Тарнсиан.
– Один-два-три-четыре, – пропела она. – Один-два-три-четыре!
– Что здесь произошло?!
– Один-два-три-четыре, один-два-три-четыре… Проклятый! – пропела она, раскачиваясь вперед и назад, сидя на траве.
– Ведьма! Что здесь происходит?! – Он принялся бить ее раскрытой ладонью по лицу, пока она не упала, всхлипывая, на песок, скорчившись в клубок.
– Айятт! – Он пнул ногой в бок умершей, крякнул, нагнулся, схватил мертвую Марию за длинные черные волосы и, протащив тело к воде, столкнул его в реку. Потом стоял, глядя, как уплывает она вниз по течению – черная паутина волос, в центре которой белел овал лица. Когда тело исчезло за изгибом реки, он повернулся к Алейтис.
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно испуганное животное.
– Вставай! – приказал он.
Она осталась неподвижно сидеть.
Тогда он потерял терпение, схватил ее за волосы, рывком заставил подняться на ноги, шлепнул по спине, давая направление в сторону лагеря. Она шла впереди, и он слышал ее шепот:
– Один-два-три-четыре…
11
Цепочка фургонов-домиков медленно вилась вдоль и вокруг горного склона, по каменистой дороге, которую выступающие корни деревьев, растущих по обочине, делали еще более неудобной.
С тусклыми глазами, погрузившись на самое дно унылой летаргии, Алейтис ехала позади фургона Тарнсиана, автоматически покачиваясь в ритме нетерпеливого шага Мулака. На ней были выцветшие, покрытые пятнами штаны, рваная и грязная блуза. Сальные волосы схвачены в хвост старой кожаной лентой на затылке. Ноги стали мозолистыми, серыми от въевшейся пыли, которая смешалась с потом.
Мулак закинул голову, слегка загарцевал – ему надоел медленный ход каравана. Алейтис машинально сжала колени, заставив его вернуться к прежнему ритму.
Поведя плечами, чтобы облегчить прикосновения шершавой ткани к ноющей спине, она снова погрузилась в лишенный мыслей транс – ее единственное спасение от боли и ужаса, заполнявшего теперь ее дни и ночи.
Горы расступились. Повернув, караван загремел колесами вниз по каменистой дороге, к широкой зеленой реке. Большая, медленно текущая река разделила долину на две части. Двойной ряд белых домиков с красными крышами шел вдоль каждого берега в строгой симметрии. Большинство домов имело пристройку в виде причалов, уходящих на сваях в реку. Две пыльные улицы, тянувшиеся вдоль фасадов, казалось, усыпаны черными точками пешеходов. Здесь не было огромных клановых домов, характерных для долины Раксидана, зато среди построек светлели знакомые хораны.
Караван Тарнсиана оказался у перекрестка, ведущего в долину. Все фургоны замедлили ход, готовясь к повороту. Тарнсиан крикнул, проезжая мимо. Алейтис бездумно последовала за ним, ни о чем не думая, пока не услышала за спиной сердитые крики караванщиков. Она стряхнула с себя оцепенение и внимательно осмотрелась.
Несколько мужчин сводили своих яра с дороги. Они пронеслись мимо нее, заставив Мулака нервно затанцевать, и остановились рядом с ведущим фургоном, где Тарнсиан, холодно глянув на них, отдал приказ остановиться.
Алейтис заставила Мулака сдать назад и в сторону подальше от зашумевшей группы.
Бассиваш Малейян обвязал поводья своей яры вокруг чуха и спрыгнул на землю. За ним последовали остальные мужчины. Сердито, но несколько нерешительно, они направились к Тарнсиану. Малейян остановился рядом с сиденьем возчика, которое занимал Тарнсиан, и сердито посмотрел на ведущего.
– Это вади Массарат, З'рау. – Голос у него был хриплым, он ясно пытался справиться с наплывом эмоций.
– Ну и что? – Этот вопрос Тарнсиана ударил Малейяна в лицо, словно кулак. Лицо предводителя оставалось надменно-холодным.
– Мы здесь поворачиваем к тангре Сюзан, к тиджарату.
– Ну и что?
– Ты не повернул.
– Вот как? Ты очень наблюдателен, – ледяным тоном произнес Тарнсиан. – И о чем это говорит тебе?
– Мы должны быть в тиджарате. Или наши дети умрут с голоду. У нас нет мяса, чтобы пережить зиму.
– Вернись на свое место!
Тарнсиан отвернулся и взялся за поводья.
Малейян остался на месте. Он сглотнул и произнес:
– Прошу тебя, З'рау. Ты же знаешь, это не моя прихоть.
Он поднял дрожащие руки.
– Иначе наши дети умрут от голода…
Тарнсиан смерил караванщика холодным насмешливым взглядом и скривил рот:
– Хочешь, чтобы они умерли сейчас?
Он тихо свистнул и поднял руку.
Малейян увидел сидящего на вытянутом указательном пальце лусука, задрожал, но не двинулся с места.
Алейтис, которая оставалась все это время за фургоном Тарнсиана, подняла голову, услышав упоминание о тиджарате. Ползущие улиткой мысли начали просыпаться. По мере того, как столкновение между Тарнсианом и мужчинами каравана становилось все серьезнее, искра надежды разгоралась в Алейтис все ярче. Горячим пламенем внутри нее вспыхнул огонь бунта, но она старалась изо всех сил не выдать себя.
«Тише, Лейта, тише!»
Накрыв свои эмоции тяжелым маскировочным полотном искусственного равнодушия, она развернула своего коня и с внешней беспечностью направила его вдоль цепочки каравана. Мимо двигались банибассивасо, они густой толпой собирались вокруг Тарнсиана.
«Пока они отвлекают его, – подумала она. – Пока он занят… О, Мадар, пусть они подержат его еще немного!»
По ее губам скользнула быстрая улыбка.
Шум позади становился все громче – все больше мужчин присоединялось к спору.
Алейтис позволила Мулаку немного ускорить шаг. Она миновала последний домик-фургон и въехала шагом в долину. Стараясь не испортить телепатической маскировки, заставляя сознание прикрываться щитом видимого спокойствия, равномерно дыша, с медленно стучащим сердцем (вдох… выдох… вдох… выдох…), скользя взглядом по предметам, пейзажу, видя все, но не воспринимая, она перевела Мулака на медленный бег.
Когда позади были первые дома, она снова заставила жеребца перейти на шаг. «Если попросить убежища… Нет! – подумала она, чуть напрягшись. – Нет! Стоит ему только призвать меня… он слишком силен. Бежать?! Да, бежать. Уходить! Как можно дальше, оставив мерзкого инкуба здесь. На расстоянии его воздействие будет не таким сильным…»
Она подавила поднимавшееся возбуждение надежды и пробормотала:
– Ахай! Смотри, не разбуди монстра!
Надо было быстро оценить свои возможности – один конь. Улыбнувшись, провела ладонью по гриве Мулака. Одно седло и одеяло. Уздечка… Пользы от них мало. Под коленом – охотничий нож. В седельной сумке – корка сыра и черствая буханка хлеба. С другой стороны – бурдюк для воды. Одежда – та, что на ней. Больше ничего…
Плывущий в воздухе аромат свежего хлеба дразняще коснулся ее ноздрей. Она резко подняла голову и тут почувствовала, как черные крылья начали медленно-медленно проникать в ее сознание. Но у нее были силы, а Тарнсиан, очевидно, был уже довольно далеко от нее. Она решительно отмахнулась от них, и мир сбросил с себя туманную пелену – краски стали ярче, воздух свежей, звуки отчетливее. Она почувствовала под собой полные энергии работающие мускулы Мулака и зарядилась радостью движения этого сильного чистого тела.
Дорога, уходящая вдаль, вилась среди полей. Работавшие на полях поднимали головы, смотрели на скачущую женщину с огненными волосами и не пытались ей помешать. Контакт с Тарнсианом становился все слабее. Дорога начала уходить вверх, вилась вперед, и среди плавных холмов и, наконец, исчезала в голубой дымке, высоко, гораздо выше уровня долины. И, словно гравюра на фоне неба, выделялись два темных пика-близнеца. Танра Сюзан! Алейтис посмотрела на небо. С одной стороны от Хорли ярко-голубым вздутием выступал Хеш. Она удовлетворенно улыбнулась. «Еще пара дней, – подумала она, – и мне не придется беспокоиться насчет Хора, – она погладила рукой макушку. – Ехать станет легче».
Она немного расслабилась, более свободно расположилась в седле и довольно усмехнулась. Потом, через некоторое время, громко крикнула во все горло:
– Мулак, ми-муклис!
При звуке ее голоса конь радостно зашевелил ушами. Алейтис рассмеялась, почувствовав его радость.
– Если поблизости найдется какое-нибудь затемненное местечко, я с удовольствием искупаюсь! – пробормотала она.
Рах' Массарат раскручивался под неустающими копытами Мулака. Он достиг холмов и немного замедлил бег – дорога теперь заметно круче уходила вверх. У самого крутого подъема Алейтис натянула поводья, остановила коня и посмотрела назад. Теперь она видела всю долину – муравьиные фигурки людей, заплатанные одеяла полей, лента реки – все легко просматривалось в хрустально-чистом воздухе. Голубая лента реки и игрушечные белые кубики домов. Она вздохнула и удовлетворенно покачала головой. Как хорошо!..
Потом в том месте, где дорога входила в долину, поднялось облако белой пыли. И связь с Тарнсианом, которую она еще испытывала, стала заметно сильнее. «Тарнсиан!» – испуганно подумала она. Белое облачко пыли двинулось вдоль дороги. Для каравана слишком маленькое… всего один всадник! Он сошел с ума!
Она беспомощно покачала головой. Повернув коня, заставила его быстрым шагом двигаться дальше, вдоль дороги.
– Он бросил все, что имел… чтобы настигнуть меня… – Она была удивлена, и удивление сделало ее голос жалким, каким-то тонким…
Лучи двойного солнца как молотом били по беззащитной голове, и от этого было еще труднее выдерживать прикосновения телепатического щупальца. «Так долго продолжаться не может, – подумала она. – Только не в эту страшную жару…»
Свободной рукой она потерла лицо и осмотрелась вокруг. Дорога изгибалась, снова возвращаясь к реке, и дальше бежала всего в нескольких метрах от ревущей на камнях воды. Она увела коня с дороги, двинулась вдоль самой воды. Теперь ее защищали от солнечного жара ветви деревьев, растущих у воды. Она позволила Мулаку самостоятельно искать самую удобную тропинку среди камней, злобно пробормотав:
– Надеюсь, что им там не очень понравится. И они его задержат.
Жара становилась все тягостнее, непереносимее. Хоть убийственную радиацию Хеша и отражали деревья, но очень скоро воздух так нагрелся, что дышать стало трудно. Мулак тяжело пыхтел. Он начал часто спотыкаться – слишком устал, чтобы как следует переступать через камни.
Алейтис дернула поводья и остановила его, чтобы осмотреться.
Прямо впереди – окаймленная деревьями круглая полянка, поросшая травой. Из реки поднимается огромный баллут, бросая тень на прохладную зеленую воду, медленно кружащую, обтекающую тихую заводь, образованную из выступающих корней дерева. Алейтис соскользнула с седла, ослабила узду, сняла поводья с потной головы жеребца, чтобы он мог спокойно щипать траву. Она похлопала его, задумчиво посмотрела на седло и решила, что снимать его пока не стоит. И, улыбнувшись, хлопнула коня по боку, отправив пить и пастись. Потом поспешно сняла одежду, повесила на подходящую ветку, чтобы ее продуло ветром, и, ступая по горячим камням, пошла к воде, чувствуя приятную теплоту под ногами, наслаждаясь покрякиванием полуденниц. У берега она выдернула пучок травы, чтобы лучше себя выскрести, вошла в реку, взвизгивая, когда после нагретого камня ноги ее оказывались в ледяной воде, бегущей с тающих горных ледников. Примерно на дюйм вода успела прогреться, но ниже, о Мадар, была такой ледяной! Холод, словно кипятком, обжег следы бича, перекрещивающиеся на спине. Она сунула пучок травы между двух отполированных водой камней и с головой окунулась под воду.
12
На третий день побега…
Алейтис устало вздохнула и соскользнула со спины Мулака, но колени ее подогнулись, и ей пришлось поспешно ухватиться за луку седла, чтобы не упасть.
– Ахай! Мулак, ми-муклис, такие конные переезды для тех, кто имеет нездоровую склонность к мазохизму.
Она щелкнула языком, пустив коня шагом вверх по склону, и заковыляла рядом. Дорога все круче и круче взбиралась к небу. С каждым днем участки, ведущие вниз, становились все короче. Она закрыла глаза, устремив ментальный «взгляд» назад. Тарнсиан все еще преследовал ее с безумием упрямца, не желая оставить в покое.
– Чтоб тебе провалиться! – пробормотала она. – И зачем это тебе нужно? – Она покачала головой. – Мулак, дружище, в твоей лошадиной голове больше ума, чем у этого представителя разумных двуногих.
Алейтис прикрыла ладонью глаза от солнца, глядя вперед, вдоль дороги. Дорога шла вверх, исчезая за поворотом, потом возникала снова, уходя еще выше. Линия, где эта дорога соприкасалась с небом, казалось, стала ближе.
«Если за час такой жары я перейду этот перевал…»
Она посмотрела на голые скалы, на опаленные солнцем пятачки земли, оценивающе измерив взглядом высоту пары – Хеша и Хорли. Хорли как раз начал показываться над восточным горизонтом. «Хоть одно хорошо. Хорли закрыл Хеш. Значит, у меня есть небольшая фора…» Вздохнув, она заставила себя улыбнуться. Воздух в горах, на этой высоте, был еще прохладен – утро только начиналось.
Но и здесь становилось довольно трудно дышать. А когда наступит жара, будет еще труднее.
Алейтис дышала чаще обычного, она чувствовала, как учащенно бьется ее сердце. Воздух жег горло, легкие, нос. Ей все чаще приходилось дышать через рот, чтобы вдохнуть достаточно воздуха.
Когда Хорли поднялся над горизонтом, она остановила коня.
Тот уже вспотел, устал и спотыкался. Алейтис почесала ему шею. Потом отстегнула бурдюк с водой и дала ему напиться.
Она посмотрела вокруг. На дороге, в том месте, где, минуя камни, след от колес каравана проходил по тонкому слою грунта, имелось углубление. В это углубление она и налила воды, чтобы Мулак мог попить. Она дважды наполняла впадину, потом немного побрызгала на собственную пересохшую кожу и выпила несколько глотков.
Прошло несколько минут, и она поднялась. Отдых был окончен. Теперь она шла рядом с конем, держась за луку седла, отдавая часть своего веса Мулаку. Они взбирались выше и выше. Опустив голову к шее коня, Алейтис прикрыла глаза, горящие огнем, полностью полагаясь на Мулака, который самостоятельно выбирал путь наверх.
И вдруг идти стало очень легко… Почему так легко? Почему исчезла боль в коленях?.. Сквозь туман усталости Алейтис посмотрела вокруг. Воздух все еще обжигал горло и ножом колол легкие при каждом глубоком вздохе. Алейтис огляделась. Они шли по относительно ровному участку грунта. По обе стороны от глубокой дорожной колеи в небо уходили скалистые иглы горных пиков. Она улыбнулась и опять громко рассмеялась.
– Тангра Сюзан! – крикнула она. – Мулак, мы перешли верхушку!
Пять минут спустя они обогнули большой скалистый выступ и оказались на самом верху длинного пути, ведущего вниз. Далеко внизу распростерлась равнина, окутанная голубоватой дымкой, уходящая за горизонт мира.
– Мулак! Мы с тобой молодцы! Ведь это же Великий Зеленый – вон там!
Она обернулась, прикрыла глаза и тревожно взглянула на небо. Хеш плыл на высоте двух ладоней от горизонта. Алейтис вздохнула, похлопала коня по шее, и они снова двинулись в путь, теперь уже вниз по склону. Преодолевая крутые петли дороги, змеившейся по обратной стороне перевала, она взглянула назад, на Хорли, и мстительно усмехнулась:
– Надеюсь, что час большой жары застанет этого подлеца в самой середке сковороды!
Оказалось, что спускаться даже тяжелее, чем подниматься – по крайней мере, ногам Алейтис пришлось туго. После четвертого поворота она тяжело плюхнулась на ближайший плоский камень и принялась рассматривать свои босые подошвы. Кожа вся была покрыта синяками и царапинами от острых камней. Девушка чувствовала непроходящую боль.
– Ахай, Ай-Ашла! – пробормотала она, шевеля пальцами ног. Она не ощущала своих пальцев, словно они не принадлежали ей больше – какое-то странное онемение.
– Еще немного, – пробормотала она, – и я сотру ноги до самых коленок. Мулак, азиз-ми, я знаю, ты тоже устал, но мне придется немного проехаться на тебе верхом.
Вниз и вниз по бесконечной дороге. Казалось, ей не будет конца… Отдых в большую жару. Остановка, чтобы конь мог немного восстановить силы, пощипать жесткой горной травы. Напиться. Глоток воды, время от времени.
Снова в путь. Вниз и вниз. Она силой заставляла себя глотать безвкусные куски хлеба. Снова шла, чтобы сохранить силы коню. Вниз…
На третий день пути вниз по склону Мулак споткнулся, упал на колени и выбросил ее из седла.
Приподнявшись на локтях, она потерла слипающиеся глаза и с трудом пришла в себя. Конь тяжело дышал, его впалые бока поднимались и опускались, – зрелище довольно жалкое. Алейтис села, потерла лицо ладонями, стараясь что-то сообразить.
Хеш закрыт диском Хорли, и поэтому час большой жары смертельной опасности не представлял, хотя выдержать его было крайне трудно. Поэтому Алейтис старалась использовать каждую минуту. Она посмотрела на коня. Похоже, она перестаралась. С трудом поднявшись, сделала несколько шагов и покачнулась. Мир вокруг нее завертелся. Наконец она пришла в себя окончательно. Опустилась на колени у ног Мулака, глядя на разбитые в кровь его ноги. Прижав пальцы к ранам, она выпустила на волю реку энергии из каналов своих рук. Мир стал серым-серым, постепенно погружающимся в черноту.