Она закусила губу.
– Ладно… я попытаюсь…
Она распласталась по земле, положив подбородок на руки, позволяя монотонному звуку журчания реки омывать ее сознание. Через какое-то время во все стороны от нее начали разворачиваться нити, как будто она была огромным веретеном. Она коснулась бледно-желтого пламени, прислушалась к словам караванщика.
– Почувствуй то, что чувствую сейчас я. – Он скептически посмотрел на нее. Она ответила ничего не выражающей улыбкой.
– Видишь, я как бы делаю из своей мысли «палец». Видишь?
– Угу.
– Потом я дотрагиваюсь этим «пальцем» до животного. Смотри. Микхмикх сейчас похож на дрожание воздуха. Теперь присмотрись – вон та черная точка и есть центр этих колебаний. Я касаюсь точки своим мысленным пальцем. Вот так! И микхмикх будет делать то, что я захочу!
Сначала все было непонятно, туманно, путанно. Алейтис ничего не видела и уже начала отчаиваться, что тут же обернулось угрозой нарушения связей между нею и караванщиком. Потом будто что-то щелкнуло в ее мозгу. Словно солнце засияло сквозь просвет в грозовых тучах. Она с растущим нетерпением слушала, что говорил караванщик.
– Смотри, – тихо тянул он, – смотри на дерево главами своего тела. Видишь? Вон он ползет. Вниз по стволу. Вот там, по листьям. Видишь?
По стволу хорана сползало маленькое пушистое существо. Его хамелеоновый мех сейчас был серебристого цвета дневной коры хорана. Маленькие коготки цепко впивались в кору, черные кружки глаз с опаской посматривали по сторонам. Микхмикх шлепнулся на землю и взъерошил мех, который, по мере того как малютка приближался к караванщику, поменялся с серебристого на зеленый, а потом на песчаный и снова на зеленый, травяной.
Подбежав к нему, крошка уселся на задние лапки, а передними принялся причесываться. Алейтис улыбнулась, глядя на его смешную мордочку.
Караванщик нагнулся и поднял микхмикха. Живой шарик меха изменил цвет на светло-коричневый, замер на загорелой ладони караванщика, обвив ее длинным пушистым хвостом. Через мгновение караванщик отпустил зверька на землю и подтолкнул его вперед.
Забавное робкое создание тут же помчалось по тропе.
Алейтис протянула свою невидимую ментальную руку и поймала зверька. Потом заставила его вернуться к ней. Ей понравилось, как его быстрые лапки щекочут ее ладонь, она погладила дрожащее тельце кончиками пальцев. Сначала маленькое сердечко стучало громко, но потихоньку успокоилось. Микхмикх зажмурился и чуть слышно заурчал. Этот звук заворожил Алейтис, она провела пальцем по позвоночнику зверька. Потом бережно поставила животное на землю и проводила его глазами, когда он, освобожденный, помчался прочь. Алейтис выпрямилась.
– Ты уходишь?
– Мне уже пора. – Она помолчала, поскребла пальцем ноги песок. – Я хочу… Будет лучше, если я предупрежу тебя. Никому обо мне не рассказывай. Если не хочешь неприятностей.
– Я думал… – В его голосе слышалось слабое удивление. – Не понимаю. Когда я был здесь в последний раз, я переспал с вашей женщиной. Подобное происходило и в других долинах. Вашим мужчинам все равно, с кем путаются их женщины, так почему же…
– Наверное, ты нарвался на Кахрубу. – Алейтис засмеялась. – Она очень любит благословлять Мадара таким способом. Никогда не пропустит случая. Я другая. – Углы рта ее невесело опустились. – Черт побери, совсем другая. – Она с любопытством посмотрела на мужчину. – Кажется, вы совсем не такие, как наш народ. Мы благословляем именем Мадара, это так. Да, у нас есть такие, как Кахруба, но большинство делит наслаждение только с теми, к кому чувствует особую склонность, расположение. Это тоже часть наших верований. Чем глубже радость, наслаждение – тем лучше пасутся паши животные, тем плодороднее наши поля, тем довольнее нами Мадар. – Она вздохнула и пожала плечами. – Мы благословляем Мадара, а вы режете глотку женщинам, которые позволили себе чуть-чуть свободы. Мне больше нравится наш образ мысли.
– У ваших мужчин просто нет гордости! Как могут они другому мужчине позволять брать то, что принадлежит только им?
– Принадлежит им? – Она нахмурилась. – Никто не может кому-либо принадлежать. Каждый человек сам себе хозяин.
– А те, которых вы зовете азири?
– Мы ими не владеем. Они часть клана. Они такие же, как… Я хотела сказать, такие же, как я. Но это неправильно. Они более причастны к клану, чем я…
Он ничего не ответил, но явно не поверил Алейтис, его недоверие она чувствовала почти на ощупь.
Она фыркнула:
– Какая разница, впрочем? Я еще раз повторяю тебе: никому не упоминай…
Прежде чем она успела закончить предложение, со стороны тропы кто-то запустил камешек, попавший караванщику в плечо. Тот вскочил.
Маленький мальчик – не старше Кура, отметила Алейтис, – показался из-за куста зардагула, росшего у поворота тропы. На лице его играла злорадная усмешка. В одной руке он держал ремень пращи, а в другой – небольшой мешочек с камнями. Алейтис была поражена жестокой радостью, написанной на лице мальчугана.
– Гриман поймал гуррулу. Гриман водит шашни с гуррулой… – безжалостно повторял мальчишка, сопровождая каждое слово новым камешком из катапульты пращи.
Алейтис ждала, что караванщик что-то предпримет, например, поймает мальчишку и проучит его. Но, к ее удивлению, караванщик под ее ожидающим взглядом только склонил голову: казалось, он стал даже меньше ростом.
– Ай-Ашла, караванщик! – Она глядела на него с отвращением. – И ты позволяешь ему оставаться безнаказанным?
Караванщик молча смотрел в землю. Очередной камешек угодил ему в щеку, оставив на побледневшей коже розовое пятнышко. Девушка от удивления покачала головой.
Но вот мальчуган промахнулся – один из камешков задел щеку Алейтис. Она метнулась к обидчику. Испуг прогнал выражение жестокого ликования с его лица, он попятился, чтобы спрятаться в кустах, но было поздно, Алейтис оказалась проворнее мальчика. Одной рукой она схватила его за худое плечо и выдернула обратно на середину тропы.
Перемежая злобные ругательства с сердитыми криками, мальчуган, царапаясь и кусаясь, закрутился, пытаясь вырваться. Алейтис положила обидчика к себе на колени, ягодицами кверху, и хорошенько вздула его десятком звонких шлепков. Игнорируя его вопли и проклятия, она поставила его на ноги, крепко держа за руку.
– Это тебе больше не понадобится, крысенок, – сказала сна, выбрасывая пращу и запас камней в реку. Мальчишка дернулся, извернулся и плюнул ей в лицо.
Она с силой ударила его по щеке.
– Веди себя повежливее, злобный крысенок, – предупредила она, вытирая лицо рукавом мальчишки.
– Я расскажу отцу, что ты себе позволяешь, и он тебя зарежет!
– Ты успокоился? – хладнокровно поинтересовалась Алейтис. Он злобно взглянул на нее. – Тогда заткнись! – Она крепче сжала его руку и, придал голосу безжалостный тон, продолжала: – Ты ведешь себя, как полоумный маймун. Пока ты маленький, учись управлять собой. А отцу можешь говорить все, что хочешь. – Алейтис хрипло захохотала, сверкая зелено-голубыми глазами. (По крайней мере, ей очень хотелось надеяться, что они сверкают.) – Но только запомни… – Она наклонилась к его лицу: – Я – колдунья этой долины. И я наложу на тебя такое проклятие, что у тебя шея станет кривой и ты будешь смотреть через плечо до конца своей жалкой жизни.
– Колдунья? Я не верю тебе! – Он попытался ответить храбро, по голос его дрогнул. Он больше не старался вырваться. Бешеная злость во взгляде сменилась опасливым уважением.
Алейтис почувствовала, что над ней пролетел каш, и улыбнулась. Она мысленно протянула палец и коснулась мозга птицы. К ее удовольствию, птица тут же подчинилась. Тогда Алейтис вскинула свободную руку и щелкнула пальцами. Словно повинуясь этому жесту, каш стремительно упал к ней на руку. Он взъерошил хохолок на голове и свирепо уставился на мальчика своими круглыми желтыми глазами.
– Смотри, – тихо произнесла она. – Если я прикажу, он тебе выклюет глаза.
Она взмахнула рукой, и каш поднялся в воздух.
Мальчик, испугавшись, подался назад. Каш опустился на ближайшую от него ветку.
– Помни, – наставительно изрекла Алейтис. – как только увидишь, что над тобой кругами кружится каш, это значит, что я его глазами наблюдаю за тобой. Понял, крысенок никчемный?
Мальчик раскрыл рот, но от страха не смог вымолвить и слова.
– Ну?! – Она угрожающе подняла руку.
– Н-е-е-е-т! Нет! Не надо! – Он вырвался из железной хватки Алейтис и попятился к кустам.
– И веди себя вежливо со старшими. Иначе нарвешься на неприятности. – Она повелительно взмахнула рукой, заставив каша взмыть в небо.
– Хорошо, зауйеха…
Вихрем нырнул в кусты. Затрещали ветки – мальчик отчаянно старался убежать как можно скорее и подальше.
– Вот так! – Алейтис опустила руку на плечо караванщика. – Да, я ведь даже не спросила… Как тебя зовут?
– Тарнсиан.
– Видишь, Тарнсиан, ты не один такой. Научись управлять своим даром – не давай ему управлять тобой, и все будет хорошо. У тебя повсюду будут союзники. Держись, караванщик! Половые тряпки хороши, чтобы о них вытирали ноги, но ты ведь мужчина!
Попятившись, Тарнсиан сел на камень и попытался улыбнуться, но улыбка вышла у него какая-то жалкая.
10
Тихо насвистывая, Алейтис спокойно шла через холл, энергично растирая влажные волосы. Повернув за угол у комнаты Аздара, она различила громкие голоса, словно там, внутри, кто-то ссорился. Приостановившись, она прислушалась. Камри и Аздар. Спорят. Она замерла, перебросив полотенце через плечо. Пурпурная дверь была чуть приоткрыта. «Если подойти немного ближе, – подумала она, – то можно услышать…»
– …очистить долину, избавившись от нее! – Камри, ослепленная злобой, явно забыла об осторожности: спеша убедить Аздара, она слишком повысила голос.
Алейтис не стала ждать – на цыпочках пересекла она площадку и прижалась к стене рядом с дверью. Затаив дыхание, она протянула руку и двумя пальцами погасила свечу у себя над головой. В темноте она чувствовала себя в большей безопасности. Потом она присела на корточки и стала жадно слушать.
– …это проклятие. Камня не останется от дома Аздара, если ты ее тронешь.
Ворчание Аздара было необыкновенно смирным, словно он очень хотел последовать совету Камри, но боялся.
«И это мой милый папаша! – подумала Алейтис. – Надо же!»
– Ша'ир сказал, что есть способ, – заявила Камри.
– Гхаир фи'л? А что нужно этой змее в нашем доме?
– Погоди, Аздар! Я сама за ним посылала. Нет, нет. – Казалось, она успокаивает Аздара.
Алейтис ужасно хотелось хоть одним глазом взглянуть на то, что сейчас происходит в комнате, но она еще не утратила рассудка. Она только вообразила себе, как на лице Аздара возникает ужас.
– Послушай! – настойчиво продолжала Камри. – Есть способ. Аташ нау-таваллуд! Ты сам знаешь. Не пытайся играть со мной в эти игры, Аздар! Глупо. В последний раз долины взывали к Аташ двести три года тому назад. Так, по крайней мере, говорит Ша'ир. Ты же знаешь, пастухи ближе к Ашле, чем дома кланов. – Голос Камри понизился до грудного успокоительного воркования.
На минуту в комнате повисла напряженная тишина. Алейтис нетерпеливо зашевелилась – левую ногу от сидения свело судорогой. От боли пришлось даже закусить губу.
– Значит, Аташ? Ты предлагаешь сжечь ее? – нарушил тишину негромкий голос Аздара. – Я знаю, она вне клана. Но все равно в ней моя кровь. Что скажут в домах? Как я встану перед Мадаром?
– Не надо так смотреть на это дело! – Голос Камри был мягок, обволакивающе вкрадчив. – Ты же сам хочешь от нее избавиться! Она ведь как бомба в нашем доме. И Мадар тебя не проклянет, а только благословит, да, да благословит за то, что ты избавил их от опасности, которую она в себе заключает. Доверь все дело Ашле…
– Чалак…
– Ну и что?
– Он мой сын.
– Чепуха!
Рука опустилась на плечо Алейтис. Она подавила вскрик и медленно поднялась. Чувствуя, что бешено колотящееся сердце подкатило к самому горлу, она повернула лицо к стоящему рядом мужчине.
– Чалак! – прошептала девушка.
Он прижал палец к губам, потом показал в конец коридора. Она кивнула и быстро пошла за ним. Он остановился у дверей ее комнаты.
– Я могу войти, сабийя?
– Добро пожаловать, абру cap. – Она поспешила войти сама и пригласила брата. Он вошел и задвинул дверь. Алейтис села на край кровати. Чалак внимательно посмотрел на нее:
– Значит так, Лейта?
– Что так, брат? – пожала она плечами.
– Подслушивающий редко слышит хорошие вести.
– Да. Но очень часто узнает то, чего не следует знать.
– Возможно. И что ты теперь будешь делать с тем, что услышала?
– А ты знаешь, что я услышала?
– Частично.
– Тогда расскажи.
– Ты потом меня послушаешь, хорошо? – Он сложил руки на груди и невесело улыбнулся ей.
– Да. – Она принялась теребить покрывало, на котором сидела, собирая из него что-то наподобие гористого пейзажа. Немного погодя, не отрывая глаз от своего произведения, спросила: – Что такое Аташ нау-таваллуд?
Вырвавшийся у молодого мужчины невольный вздох заставил Алейтис рывком поднять голову. Лицо его было мрачно.
– Это я пропустил, – сказал он. – Я надеялся, что… Ты уверена, что слышала именно эти слова?
– Я слышала, что сказала она! Камри! – В груди у Алейтис все сжалось, ей пришлось раскинуть на секунду руки, чтобы сделать вдох и резкий выдох. – Аташа – так на старом языке называли огонь…
– Ашла – дочь темноты, – медленно отозвался Чалак. Его лицо, обычно хладнокровное, теперь ясно говорило об испытываемой им боли. – Лейта…
– Не надо, – попросила она, – я должна все знать.
– Это древний обряд, к которому прибегают, когда страх становится сильнее, чем разум, чем гуманность. – Он посмотрел на свою сильную руку. – Ритуал начинается с исан-дана. Они собираются и просят разрешения у Ашлы совершить Аташ нау-таваллуд и очистить вади от рух кхараб, демона, вселившегося в него. Они призывают Ша'ира, Кхохина и шуру. Пока шура стоит на страже, Ша'ир и Кхохин совершают над принесенным в жертву конем определенный ритуал. В результате из всех людей долины избирается один человек… – Голос Чалака вдруг стал хриплым. Он кашлянул, прочистив горло, и посмотрел в окно, поверх головы Алейтис.
– Говори до конца, прошу тебя.
– Можно, я сяду?
– Абру cap, садись, пожалуйста. Извини, что позабыла предложить тебе присесть. Теперь, брат, пожалуйста, расскажи мне все, что ты знаешь.
Он вымученно засмеялся и погладил ее по руке:
– Лейта, ты всегда была самая нетерпеливая. «Сейчас!» Ты всегда хотела, чтобы все получалось «сразу» и «сейчас!» Наверное, «сейчас» было самое первое слово, которое ты произнесла, едва выучившись говорить.
– Это хорошее слово – «сейчас». Значит, выбирают они человека. Что же происходит потом? – Она повела плечами и вздрогнула. – Ты же понимаешь, о чем я спрашиваю. Это не из праздного любопытства.
Устало вздохнув, он сказал:
– Я не могу противоречить Мадару, по все же считаю, что обряд Аташ… трудно принять. – Голос его вдруг стал тверже. – И я не стану участвовать в нем!
Удивленная, она смотрела на него не мигая. Поднявшись, Чалак принялся ходить из конца в конец маленькой спальни, чуть ли не наступая на ноги Алейтис.
– После избрания нужного человека Ша'ир и Кхохин собственными руками устраивают 'асу в финджане Топаз, собирают связки чабе, хизума и химеха вокруг него, покрывая все тремя пригоршнями куа. И перед всем собравшимся народом вади – не позволяя уклониться никому, даже умирающим и роженицам, – избранный сопровождается к 'се и там привязывается. Возгорается пламя. Огонь поддерживают до тех пор, пока… не останется ничего кроме пепла… Потом этот пепел аккуратно собирают и делят на пять частей. Первую часть отвозят к воротам Раксидана и там закапывают. Четыре оставшиеся части отвозят на восток, запад, север и юг и распыляют по ветру под песнопения, посвященные Ашле. Так, сказано, будет совершено очищение долины от демона – рух кхараба.
Чалак прислонился к двери, сложив на груди руки.
– Теперь ты знаешь все.
Алейтис дрожала:
– На этот раз она своего добилась. Мне конец.
Он кивнул.
– Если ее поддержат Аздар и Ша'ир, то Кхохину придется подчиниться им.
– Зираки говорит, что гильдии будут за меня.
– Этого недостаточно. Они это понимают. И ты тоже.
– Но что же мне делать?! – Слова ее упали в нависшую тишину, как беспомощные слезы в песок.
– То, что ты уже решила сделать, Алейтис.
Она вздрогнула, подняла голову и внимательно посмотрела на него:
– Что?..
– Прошла пора, когда мы играли с тобой в игрушки, сестра, – улыбка чуть осветила его тонкое умное лицо. – Ведь я не дурак, сестра. Я сказал, что не буду в этом участвовать. И я имел в виду то, что сказал. Но… – он посмотрел на восточную стену – в той стороне находилась спальня Аздара. – Он все еще Аздар, пока жив, и прямой власти у меня очень мало.
– Чалак, мне страшно. – Она протянула к нему дрожащие руки. Он взял ее ладони в свои.
– Но я ничего не знаю, кроме этой долины. – Она высвободила свои руки и сжала кулаки. – Я не хочу уходить!
– А есть ли у тебя выбор? – он опустился на кровать рядом с ней. – Попробуй добраться до городов на побережье. Но не говори мне, куда собираешься идти. В конюшне я оставлю для тебя еду и кое-что еще, что может тебе понадобиться… – Он вздохнул, нежно коснулся макушки Алейтис кончиками пальцев. – До завтрашнего вечера ты должна покинуть долину.
– Нет…
Ее пальцы, сжатые в кулаки, стали белыми.
– Лейта!
– Нет!
Он нахмурился, теряя терпение.
– Лейта, ты поступаешь глупо. У тебя сейчас нет времени, чтобы упрямиться!
Она смотрела на свои руки, не отрывая взгляда.
– Я никогда не покидала этой долины, Чалак. Понимаешь? – Она повернулась лицом к нему. – Как мне поступить? Что делать? Что говорить?
Он успокаивающе пожал ее ладонь.
– Если бы у меня был выбор между верной и мучительной смертью и пусть небольшим, но реальным шансом выжить, то я бы, сестра…
– Выбора нет, – вздохнула она. – Ты чертовски прав!
– Ты выбираешь жизнь?
– Как всегда.
– Долгую жизнь, сестра. И счастливую, я надеюсь… Где-то там… – Он осторожно отпустил ее руку и встал. – Я положу несколько слитков авришума в твою седельную сумку. Это поможет тебе, когда ты доберешься до какого-нибудь города.
– Спасибо, брат.
Он наклонился и нежно коснулся ее волос.
– Благослови тебя Мадар, сестра.
С трудом улыбнувшись, она кивнула:
– Благослови тебя Мадар, брат.
…Меньшая луна превратилась в пятнышко размером с яйцо, в то время как большая светила полной дыней, с самого края тоже почти полного Авала вырисовывался силуэт стоящего на голове зайца. Похититель диадемы сидел в тени навеса, наблюдая за хороводом колдуний, сосредоточенно совершавших непостижимый для него ритуал. В ночном прозрачном и неподвижном воздухе их голоса звучали как музыка. В центре хоровода лежала диадема, вбирая в себя свет двух лун.
С суровым побледневшим лицом Кхатеят прошептала:
– Лунная танцовщица. Мы призовем Моват. – Она взглянула в широко раскрытые, полные страха глаза Н'фрат. – Вокруг этого бремени, попавшего в наши руки, мы завершим наш обряд. – Она со свистом втянула воздух. – Приведи его. Он связан с бременем и должен разделить с нами заклятие. Ракат…
Жаркотелая девушка-кочевница, – самая старшая из собравшихся, покачивая бедрами, уверенно направилась к сидящему в тени похитителю диадемы. Он поднял на нее глаза.
– Пойдем со мной. – Она протянула ему руку, помогла подняться и подвела к подругам. В прозрачном воздухе волшебной ночи звяканье цепей на его ногах звучало особенно уныло. Его светлые глаза сверкали любопытством, он по очереди разглядывал каждую из женщин. Кхатеят подошла к нему, улыбнулась, отдавая должное его хладнокровию. Остальные шемкьи тем временем образовали вокруг них кольцо, встав на расстоянии вытянутой руки друг от друга.
– Я только два раза в жизни вызывала Моват, – сказала едва слышно Кхатеят. – Одна из вас станет лунной танцовщицей. И все – слушайте предостережение! Скрепите свой дух! Держите свою волю в руках! Держите! Или будете поглощены! – Она моргнула. – …И ты, вор!
Кхатеят положила руку на плечо похитителя.
– Ты должен остаться здесь. Сиди тихо, очень тихо. – Она показала на землю рядом с диадемой и нахмурилась, заметив блеск в его глазах. – Твоя роль молчать! Ты понял?
Он опустил плечи в знак того, что все понял, и сел.
Над собравшимися нависла тишина. Кхатеят сделала глубокий вдох, медленно выдохнула:
– Якакх-н-сарат…
Голос ее, вначале не совсем уверенный, постепенно окреп и перешел в ритмическое напевание.
– Тадетат-б-птам, Моват! Приди к нам! Белое безмолвие. Приди! Танцуй для нас в белой тишине ночи. Приди! Лунная дева, приди, приди, приди…
Она закрыла глаза и начала кружиться сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Девушки, продолжая хранить напряженное молчание, подняли вверх руки.
Руки Кхатеят метнулись вверх, схватили пару чьих-то кистей. Не открывая глаз, она выкрикнула:
– Чабият!
Женщины эхом вторили ей:
– Чабият!
С невозмутимым лицом Ракат положила свои ладони на кисти рук Кхатеят. Круг распался. Н'фрат склонилась над ящиком-хором и подняла крышку. Одно за другим начала она вынимать ароматические масла. Кхепрат встала на колени и принялась ритмично похлопывать себя по бедрам. Когда медленный, но настойчивый звук ритма нарушил напряженную тишину, две девушки подошли к Ракат. Шанат развязала ленты, стягивающие волосы лунной танцовщицы, расправила тяжелые пряди по плечам. Р'прат развязала тесемки на плечах туники Ракат, и тонкое одеяние упало к ногам танцовщицы, превратившись – в свете луны – в крошечное озерцо.
– Хананам сенья, – высокий красивый голос Н'фрат поймал ритм ударов Кхепрат. Шанат протянула к Н'фрат ладони, поймала драгоценные капли масла и начала быстро натирать им мягкие завивающиеся волосы Ракат.
– Наханам ньебак. – Р'прат взяла горшок и разлила масло на плечи и груди Ракат. Потом вместе с Шанат начала натирать маслом все тело лунной танцовщицы, точно следуя ритму монотонных ударов рук Кхепрат. Закончив, Н'фрат аккуратно спрятала горшок обратно в хон и опустила крышку. Все это она проделывала, не забывая подхватывать ритмов Кхепрат, выстукивая их на своих бедрах.
Кхатеят поднялась – серебряная статуя – и воздела руки к небу. Ракат повторила ее движение. Две девушки освободили от туники ее ноги и натерли их ароматическим маслом. Не поднимаясь с колен, девушки пододвинулись к Кхепрат и Н'фрат.
Кхатеят уронила руки, наклонилась и, подняв отброшенную тунику, молча попятилась, оставив Ракат стоять одну, со все еще поднятыми вверх руками.
Лунная танцовщица походила на бронзовую статую, искрящуюся серебром в свете лун. Кожа ее мерцала, словно глубокая вода. Золотистые пятна играли на высоких скулах. Луны сияли, обнажая ее грациозные плечи, полные груди, роскошные бедра.
Похититель диадемы восторженно ее рассматривал.
– Гер-н-Моват шаниеф… – пробился сквозь упругое похлопывание ладоней глубокий голос Ракат. Она судорожно втянула голову, начала покачиваться. Отблески, словно зеркальные чешуйки, запрыгали по ее лоснящемуся от масел телу. Лунная танцовщица колотила ладонями по бедрам, на одном дыхании вытягивала песнопение, прищелкивала языком, выстукивала ритм босыми ногами по твердой, утрамбованной земле.
Голос, льющийся, как поток жидкого золота… Переливчатость блестящего в лунном свете тела… А позади – хлопающие по телу ладони, дыхание, с трудом прорывающееся сквозь зубы. И золотые голоса, сплетающие слова в серебряную лунную сеть.
Ладони ударили по бедрам. Быстрее, быстрее, быстрее, быстрее! Ноги вырисовывали свой узор на истоптанной траве. Быстрее, быстрее, быстрее, быстрее! Все учащеннее и учащеннее дыхание.
Настойчивее, настойчивее, требовательнее!!!
Требовательное завладело и голосом поющей…
Тишина звала…
Тишина стонала над сидящим похитителем диадемы. А рядом мерцала сама диадема…
– Пусть свершится! Пусть свершится!
– Пусть свершится!
Поющая женщина, обратив в себя невидящий взгляд, завертелась волчком, в сложном ритме касаясь земли, переплетая узор этого ритма с узором плетущего песню голоса, под настойчивый ритм ударов ладоней.
Ятфедарья: пусть это свершится!!!
…Звуки затихли с последним триумфальным: «Свершено!!!» Похититель диадемы тонкой струйкой выпустил воздух из горящих легких. Тело покалывало, словно его натерли грубой тканью. Тупая боль невидимым обручем сжимала голову. Он взглянул на лежащую возле него диадему – ее свечение странно пригасло. Он хотел коснуться ее, но обнаружил, что его руку мягко отводит в сторону какая-то неведомая сила. Пораженный, он посмотрел на колдуний.
Ракат, рухнувшая на холодную землю, дышала так тяжело, что была не в силах произнести что-либо. Она могла лишь с трудом отводить от лица липкие, пропитанные маслом волосы.
Н'фрат схватила одну из свернутых туник и засеменила к обессиленной танцовщице.
– Накинь, Кати, – сказала она, – а то заболеешь…
Ракат устало улыбнулась:
– Спасибо, Н'фри.
Кхатеят посмотрела вокруг.
– Дело сделано, – хрипло заключила она и дотронулась до похитителя, сидящего у ее ног: – Теперь отправляйся спать. Пойдешь обратно в свой чон. Утром тебя ждет работа.
Пожав плечами, вор поднялся. Его закачало, он почувствовал, что силы его покинули. Бросив взгляд на лежащую под тускнеющим светом лун диадему, о которой сейчас почти все забыли, он спросил: