С язвительной усмешкой Алейтис наблюдала, как удаляется, трясясь от злобы, Камри. Суджа была моложе Камри и, теоретически, обладала меньшей долей абру, но она была женой наследника клана и матерью молодого наследника. Более того, она была женщиной со спокойным, но удивительно твердым характером. В ее присутствии с Камри слетала ее самоуверенность, она не решалась трогать Суджу. И Алейтис это понимала. Поэтому и проследила насмешливым взглядом побежденную Камри, которая на прощание, испепелив ее глазами, исчезла за поворотом коридора.
Алейтис тут же поспешно выпрямилась и почтительно совершила жест шаликк, поскольку Суджа уже ей кивнула. Не говоря ни слова, Суджа обошла Алейтис и остановилась в дверном проеме. На мгновение оцепенев, она быстро повернулась лицом к Алейтис.
– Ты видела, что там? – спросила она с нескрываемым отвращением в голосе.
– Нет… – Алейтис сделала глубокий вдох, стараясь придать голосу больше уверенности. – Я завтракала внизу. Вы должны это знать. Когда вчера азири уносила мой поднос, она передала мне ваше указание, чтобы я ела в швейной мастерской. Керде может это подтвердить – она приносила и уносила поднос. Она приносила и уносила. – Нахмурившись, Алейтис смотрела на Суджу. – Я ничего не сделала такого, что могло бы вызвать ваше недовольство!
Всхлипывания Тианит в объятиях сестры утихли. Она равнодушно посмотрела сначала на мать, потом на Алейтис.
– Абруйя Мадар, – неуверенно проговорила она. Суджа шагнула к ней, обняла, прижала к себе и посмотрела поверх плеча девушки на Алейтис.
– Я ничего не приказывала тебе, Алейтис! Алейтис недоуменно посмотрела на нее и вдруг воскликнула:
– Это Камри! Только она могла пойти на такое!..
Девушка замерла, устремив свирепый взгляд в ту сторону холла, где только что стояла Камри.
– Я пришлю бакра Шамса и Ауха за вещами дочери. – Тихий голос Суджи заставил Алейтис повернуться. Она посмотрела в спокойное, решительное лицо и почувствовала, что гнев утихает, а на смену ему приходит жуткая слабость… Алейтис прислонилась к стене.
– Ты позволишь им войти в твою комнату? – спросила Суджа.
Алейтис кивнула, потом выпрямилась и гордо взглянула в лицо Суджи.
– Конечно, салкурдех кхату. Пусть приходят. Добро пожаловать. – Она коснулась лба и губ – формальный шаликк.
Суджа помолчала немного, потом нерешительно произнесла:
– Ты была хорошей подругой дочери, Алейтис, и я…
Она на секунду закрыла глаза. Спокойно льющаяся речь придавала чертам ее лица какую-то отрешенную твердость.
– Я знаю, не тебя следует винить в том, что случилось… Но этот ужас… – она замолчала, проведя по губам кончиком языка, – …он может повториться, и кто-то может подумать еще что-нибудь, более страшное. Но ты, повторяю еще раз, ты не виновата! Поверь, мне стыдно, но я ничего не могу сделать, чтобы тебе помочь… – Суджа рассеянно погладила волосы Тианит. – Я уже высказала свое неодобрение – его знают в доме и в… – Она замолчала. Ее лицо вдруг помягчело. – Но это ничего не дает. Ты должна это понимать. Но ты также должна понимать и то, что я никогда не стану участвовать в таком… таком отвратительном безумии, какое сейчас творится в нашем доме…
Она кивнула в сторону полуотворенной двери.
Алейтис вздохнула. Она очень устала, но она не могла не почувствовать восхищения, глядя на эту худощавую, не очень красивую женщину, с сильным, честным лицом. Девушка беспомощно развела руками, подыскивая слова, которые могли бы выразить то, что она сейчас чувствовала, но слова не находились, и она снова прибегла к помощи формальной вежливости. Коснувшись лба и губ в жесте шаликк, она глубоко поклонилась:
– Я все понимаю, абруйя Суджа. Я восхищена вашей смелостью.
Суджа коротко кивнула и пошла прочь, подталкивая перед собой ошеломленную Тианит. Алейтис посмотрела вокруг. В холле никого не было, кроме Завар. Она шагнула к двери, потом повернулась.
– Ты еще здесь, Вари? – вежливо произнесла она. – Тебе бы тоже лучше уйти – вдруг и тебе случайно достанется.
В добрых карих глазах Завар блеснули слезы. Она вскинула руки, обхватила Алейтис, прижалась к ней так взволнованно, что та на миг потеряла возможность дышать.
– Лейта! – простонала она. – Пусть Тианит занимает мою кровать, а я перееду к тебе. Только подумай, как нам будет весело вдвоем!.. – Завар вдруг отпрыгнула и затанцевала, лицо ее осветилось внезапным радостным волнением. – Ты мне нравишься гораздо больше, чем Мина. Она просто хихикающая идиотка!
Алейтис слабо улыбнулась. Но тут же отрицательно покачала головой.
– У твоей матери случится двадцать ударов подряд, Вари.
– Что? – Завар хихикнула, представив как почтенная Суджа впадет в приступ ярости. Потом посерьезнела и с тревогой посмотрела на Алейтис. – Ты не хочешь, чтобы я к тебе переехала жить, Лейта?
Алейтис провела пальцем по гладкой щеке Завар.
– Милая Вари. Я бы очень хотела с тобой жить, но… – Она вздохнула. – Тебе будет лучше там, где ты живешь сейчас. И… – Алейтис положила руку на плечо девушки. – Я знаю, что мне благоразумнее было бы не задирать голову, чтобы ее невзначай не срубили. Пусть пока все останется как есть. Дай мне немного времени.
Она повернулась и подошла к двери, готовая увидеть что-то жуткое. Но когда она заглянула в комнату, то вся заледенела.
– Ой! Меня тошнит!.. – донесся до Алейтис голос Вари. Казалось, он пробивается сквозь туман, откуда-то с расстояния во много миль.
Кровь!
…по всей комнате брызги и полосы крови… Тошнотворный сладковатый запах…
Она посмотрела на кровать – и отвернулась… Потом снова посмотрела… на маленький труп Мули. Ах, Мадар. Мули… Кровь… На белоснежной наволочке подушки явственно проступала, образуя перечеркнутый круг, красно-коричневая подсохшая корка. Мули!.. Будь она проклята, эта ревнивая сумасшедшая сука!..
В центре оскорбительного символа лежал мертвый гарб, с рассеченным животом, с растерзанным – словно разорванным чьими-то жадными зубами – горлом. А вокруг – пять неродившихся котят гарба, застрявших в Мули!
Алейтис прислонилась к двери, чтобы не упасть.
В комнату протиснулась Завар. Она подошла к кровати, коснулась изувеченного тела и повернулась к Алейтис:
– Кто же мог такое сделать? – Она сморщила свой курносый нос и содрогнулась всем телом.
– Мули! – Имя любимого гарба, казалось, возродило в ней что-то холодное и твердое. – Бедный маленький гарб. Лучше бы это была я… – горько произнесла Алейтис.
8
Словно ураган, Алейтис ворвалась на подъемную рампу-помост, а оттуда – через открытые двери – в конюшню. В дальнем конце длинной узкой конюшни Аздар осматривал вороного жеребца, который игриво взбрыкивал и мотал головой. Аздар обсуждал достоинства жеребца с Чалаком, Мавасом, Юрришем и еще с тремя о'амалехха с полей.
– Аздар!
Он стремительно обернулся, услышав ее голос.
Она увидела, как он побледнел, когда его изумленный взгляд столкнулся с раскаленной яростью ее сине-зеленых глаз. Навстречу девушке шагнул Чалак, крепко сжав губы.
Алейтис откинула с лица волосы и, не обращая внимания на выступившего вперед мужчину, вперила взгляд в отца.
– Оставь меня! – коротко приказала она Чалаку, выставив, вперед руку, тем самым не позволяя ему приблизиться. – Я ничем не заражу вашего драгоценного старого маймуна.
Чалак вздохнул и покачал головой:
– Алейтис!..
Но она уже не смотрела на него.
– Аздар!
Отец не ответил. Под взглядом дочери он съежился. Потом, заворчав, повернулся к ней спиной. Три о'маллехха выступили вперед, сомкнулись тесной стеной, защищая Аздара от дочери, и презрительно уставились на Алейтис, всем своим видом давая понять, что с ней никто не будет разговаривать. Это были мускулистые, крепко сложенные мужчины с глубоко посаженными желто-карими глазами, горящими фанатичным блеском, с короткими колючими усами. Их бритые черепа плотным тройным кольцом охватывал головной платок, влажный от пота. Аббы, сшитые из добротной ткани пан, свободно болтались на них, что еще больше подчеркивало мощь их фигур и усиливало впечатление силы и твердости. Они то и дело поглядывали на нее, но не прямо, краешком глаз, горевших смесью похоти и страха, и это подогревало ярость, кипевшую в Алейтис. Она сделала шаг вперед, с неудовольствием сознавая, что упустила тот момент, когда преимущество было на ее стороне.
– Алейтис, возвращайся домой, – устало произнес Чалак.
Девушка вздрогнула, посмотрела на него – лицо Чалака было серьезно, даже мрачно, лоб нахмурен. Но враждебности в его взгляде она не заметила. «Нет, враждебности нет» – заключила Алейтис, почувствовав на миг удовлетворение.
– Нет, – спокойно сказала она. – На этот раз я не уйду.
Сердито нахмурив лоб и сморщив свои круглые пухлощекие лица, к ней сердито направились Мавас и Юрриш. Чалак остановил их спокойным жестом. Юрриш неуверенно посмотрел через плечо, ожидая указаний Аздара. Мавас неотрывно смотрел на Алейтис, лицо его раскраснелось, в маленьких глазках загорелся рожденным страхом злобный огонек.
Алейтис отрывисто захохотала, и ее жуткий пронзительный хохот расколол тяжело нависшую тишину. Она смеялась больше над собственной глупостью, чем над этими мужчинами, но об этом догадался только Чалак. Мавас шумно выдохнул через нос – он был на грани нервного взрыва. Алейтис хищно огрызнулась:
– Попробуй только тронь меня, аф'иха – потом будешь жалеть об этом.
– Алейтис… – предупредил ее Чалак тихим голосом, но она это предупреждение проигнорировала.
– Мавас! – вдруг позвал Аздар. – Убери ее отсюда!
– Нет! – крикнула она. – Н-е-е-т!! Я хочу говорить с тобой! Камри…
Они проскочили мимо Чалака и схватили ее за руки – толстые пальцы до кости промяли плоть, оставив синяки на нежной коже. Они потащили ее назад, к двери, а она, беспомощная, зло кричала:
– Аздар! Ты камдил! Ты мой отец! Аф'и! Убери от меня эту суку Камри! Иначе ты пожалеешь. Я сделаю… Я сделаю… О-о-ох!
Двое сильных мужчин проволокли ее через двери и начали толкать вниз по помосту, не заботясь о том, какую они ей причиняют боль.
Когда все трое оказались внизу, Алейтис немного успокоилась.
– Муттахид, муттахид… перестаньте, оставьте меня. – Она попыталась высвободить руку. – Все, больше не буду. Не нужно меня… – Она напряглась, пытаясь вырваться из цепких рук. – Я же сказала, что не буду. Имейте совесть, прекратите!
Но мужчины, крепко схватив девушку под руки, заставили ее почти бежать. Алейтис снова начала сердиться. Застонав, она рванулась всем телом и, резко подогнув ноги, упала наземь. Сидя на жесткой траве, она попыталась выровнять дыхание.
Мавас наклонился и запустил пятерню в ее длинные волосы. Жестоко усмехнувшись, он резко дернул, так что Алейтис нелепо подпрыгнула и выгнулась, словно она была тряпичной куклой.
Мавас захохотал.
Завопив от обиды и боли, Алейтис вскочила. Злость горячей волной потекла сквозь ее тело, злость такая исступленная, что казалась почти осязаемой силой. Она почувствовала, как горячая энергия наполняет ее руки, стекает по пальцам. Совершенно не думая, она махнула руками в сторону своих мучителей. Гнев до боли жег ее ладони, едва не разрывая плоть.
Мавас заревел от боли и отшатнулся. Юрриш жалобно выругался и попятился, закрывая ладонями обожженное лицо.
Алейтис, испугавшаяся сама, замерла и, глупо раскрыв рот, уставилась на двух здоровенных мужчин, которые только что так жестоко над ней издевались, а сейчас бросились бежать прочь, словно перепуганные микхмикхи. Она поднесла ладони к глазам, боясь увидеть вместо них обугленные головешки. Но руки были обычные. Только в кончиках пальцев слегка покалывало, как бывает в холодное время года. И все.
Облизнув пересохшие вдруг губы, она посмотрела вслед убегающим мужчинам и, тихо всхлипнув, бегом бросилась в дом.
9
Длинные тени плясали над лугом – тени странных людей, странных животных, – то скрещиваясь, то расходясь, тени на истоптанной траве.
Пришел караван. Алейтис прижалась носом к окну. Сквозь толстое двойное стекло не проникало ни звука, но ей ничего не стоило вообразить себе мозаику из веселых колес – в общем из всего того, что, как она помнила, всегда сопровождало подобные события.
Девушка села на кровать и, беспокойно поерзав, собрала тяжелые пряди волос в тугой узел на макушке.
– Ай-Джахан, еще минута – и я полезу на стену, – раздраженно проговорила она и уперлась головой в изголовье кровати.
Потом она привстала, распустила волосы по плечам. Часы показывали са'ат нудхам плюс двадцать. Потянувшись, она сердито посмотрела на дверь.
– Не буду! Пусть скуют они пальцы на ногах Ашлы! Я уже по горло сыта их деликатными чувствами и тем, что их приходится постоянно беречь!
Она приоткрыла дверь и, подпрыгивая, побежала по коридору.
Несколько минут спустя Алейтис гордо прошла мимо азири, которые отводили взгляды и за спиной делали пальцами знак «рога», дабы отвести от себя несчастье. Пробравшись сквозь кусты по другую сторону чаридана, она ступила на тропу, ведущую к реке. Оказавшись в достаточно густой тени, девушка отбросила капюшон, и речной бриз заиграл ее влажными от пота волосами. Вокруг порхали бабочки: прохладный ветерок, словно шелк, ласкал тело. Твердый комок негодования, гнездившийся где-то в области солнечного сплетения, растворился без следа под воздействием красоты и безмятежности летнего послеполудня.
Она брела по тропинке, наслаждаясь звуками и запахами, которые приносил ветерок.
Вода бело пенилась и играла вокруг плоского камня, выступавшего из берега. Алейтис ступила на прохладный гранит, опустилась на колени, и губы ее оказались всего в нескольких дюймах от бурлящей ледяной воды. Сердце пронзила боль при мысли о том, что ей придется покинуть эту долину, где она прожила всю жизнь.
– Нет, черт побери, плакать не стану! – Алейтис зачерпнула полную пригоршню ледяной воды и плеснула себе в лицо.
Упруго вскочив на ноги, девушка пошла дальше по тропинке, погрузившись в свои невеселые мысли. Она чувствовала себя центром вихря враждующих чувств и от этого испытывала какой-то неприятный внутренний дискомфорт: она одновременно страдала от гнева и возбуждения, от сожаления и какого-то радостного предчувствия, но сильнее всего – от неисчезающей боли, которая становилась острее всякий раз, когда она вспоминала о том, что ей придется покинуть ласковую долину и милого, немного мудрого грезителя – певца Вайда.
В том месте, где берег реки сильно подточила вешняя вода, была построена низкая стенка из камня. Алейтис опустилась на колени и, уперевшись локтями в холодный камень, положила несчастную свою голову на руки. Старый хоран отбрасывал густую тень, поэтому она не стала опускать на лицо капюшон. Волосы ее свободно развевались. Нежная музыка бегущей волны постепенно успокоила ее беспокойный дух, пульсирующее болью сердце, сделала тело более расслабленным и восприимчивым к сигналам окружающего мира. Она подалась вперед, так что почти легла на каменную стенку грудью, и стала смотреть на реку. Вода – переменчивые зеленые тени; пузырящаяся облачно-белая пена; пламенистые искорки-отблески лучей Хорли; сапфирно-зеленые силуэты, проносящиеся в прохладной глубине. Глубже… глубже… Дух… сознание… душа… растворяется… плывет… наружу… наружу… словно туман, и это нужно осознать… понять… Я и не я… одна… и не одна… не такая… одно… одно… время… я плыву… лечу… как лист по ветру… я была – не была… Алейтис… рыба… черепаха… мавафик… йехма… микхмикх… насекоморыбоживотное… все… сознание… плывет на воздушных волнах… Алейтис… И она воспринимала все богатство цветов ковра жизни вокруг, и под ней, и над ней. Она смотрела на мир собственными глазами, на этот раз связь не прервалась. Невидимые нити, такие же бесчисленные, как и звезды на ночном небе, исходили из нее, как из веретена, – она пряла нити жизни. Алейтис очень осторожно поднялась, сияя тайной радостью, от которой захватывало дух. Медленно, очень медленно повернула голову. Жизненная сила бурлила в ней, создавая обширнейшую сеть связей со всем живым, от неба до земли.
Потом в этой сети возникло что-то чужеродное; словно прыгающий язык огня. Это горело кошачьеглазым желтым гордым светом среди рубинов и изумрудов других жизней. Тепло потоком ринулось из Алейтис, подобрав полы аббы, она поспешила по тропе.
Сразу же за водопадом она увидела его – это был один из караванщиков. Он сидел на скамье, закрыв глаза, прислонив откинутую голову к стволу молодого хорана.
Когда она приблизилась, он открыл глаза – круглые, черные, туманные – и улыбнулся.
Едва воспринимаемый слухом щелчок в голове Алейтис обозначил конец ее невидимого единства со всем, но любопытство скрасило остроту потери. Она подошла к караванщику так близко, что носки ее сандалий почти касались поцарапанных носков его черных сапог. Он не шевельнулся, только яркие круглые глаза неотступно следили за Алейтис.
Она с интересом рассматривала незнакомца. «Какие у него странные глаза, – подумала она. – И кожа – такая бледная». Она взглянула на теплую золотистость своей кожи. «Как в самом деле странно. Отвратительно…»
Она моргнула – лицо незнакомца помрачнело.
«Неужели он читает мои мысли? О, Мадар! Надеюсь, что нет!»
Улыбка его растаяла, глаза сделались непроницаемыми, углы рта задрожали и опустились. Он подтянул ноги к животу и обхватил колени руками. Каким-то образом они превратились в барьер между ними.
– Такхийех, караванщик, – поздоровалась она и, улыбнувшись, отбросила с лица непослушную прядь волос, которой завладел ветер. – Ты видел где-нибудь такую прекрасную речку, как Раксидан? – Она кивнула в сторону живописного водопада, в водяной дымке которого плясали огоньки радуги.
– Такхийех, зауйеха. Здесь действительно очень красиво. Ты присядешь? – Он поплотнее прижал колени к груди и посмотрел на Алейтис.
Девушка игриво усмехнулась и присела.
– Купец должен быть вежливым и тактичным. – Она протянула руку и осторожно прикоснулась к его кожаным сапогам и к мешковатым шароварам, сшитым из грубой красной ткани. – Мне всегда хотелось узнать… – начала она.
– Что именно?
Ей показалось, что он стал еще более настороженным. Она нахмурилась, потом нетерпеливо взмахнула рукой, предупреждая его попытку заговорить.
– Как вы ходите в таких плотных и тесных одеждах? Ведь в жару в них можно умереть!
Он разразился смехом, потеряв всякую сдержанность и настороженность. Впрочем, этого она и добивалась.
– А ты никогда не думала, зауйеха, как бы мы верхом ездили по лесу, если бы были одеты в такую, как у тебя, широкую юбку?
Она задумалась.
– Но пастухи ездят в них…
– Только по своим пастбищам, а представь их в таком наряде в лесистой местности.
Она вообразила себе эту картину и тоже захохотала:
– Одни клочья… – Продолжая смеяться, она откинула назад волосы и улыбнулась караванщику: – Да, остались бы одни клочья. К тому же они всех бедных животных распугали бы!
– Согласен. – Он потрогал свои сапоги и тяжелые шаровары. – Но это еще и защита для всадника. Иначе и он будет разорван в клочья, как юбка.
– Вот как! – Некоторое время она молчала, теребя зеленый с золотинкой шелк аббы. Медленно, так неощутимо, что поначалу она подумала, что ей эту чудится, нечто вошло, прокралось в ее сознание. Оно не было похоже на те восхитительные моменты, когда она вбирала в себя свет окружающих ее мириад жизней. Это был напор, в такой же мере чувствительный, в какой и ментальный. «Нужно немедленно убегать», – подумала она в панике.
Караванщик подался вперед, не мигая глядя ей в лицо. Его круглые глаза увеличивались, росли, росли… черные водовороты, в которых она рисковала утонуть… утонуть… тянущие… обещающие.
Она медленно потянулась к нему, но тут что-то внутри ее породило волну протеста… Словно какой-то воображаемый кулак, волна ударила по непрошеному гостю, завязла в тумане, липком и противном. И снова она начала погружаться в темный, теплый туман… тонула.
Она чувствовала краем ускользающего сознания, что ее тело отвечает на вторжение чужой воли как на вторжение любовника. Соски отвердели, в лоне появилась знакомая нетерпеливая теплота.
Глубокое отвращение вновь заставило ее напрячься, сопротивляясь погружению, зажгло горячее, обжигающее пламя борьбы. Вскрикнув, Алейтис выпрямилась и попятилась назад, полная ужаса. Страшно кружилась голова.
– Нет! – прошептала она. – Н-е-т!
Давление внезапно прекратилось, и мужчина, стеная, откинулся на ствол хорана, слабо отталкивая от себя руками… что?
Он делал такие движения, словно отражал наносимые ему страшные удары, словно гнев Алейтис имел физическое воплощение.
Тяжело дыша, она расправила складки аббы, убрала упавшие на лицо волосы.
– Ледяные клыки Ашлы! Что ты себе позволяешь?
– Не надо… хватит… – Из его молящих глаз катились слезы.
– Ты? – Она посмотрела на скрюченную, дрожащую фигуру – и удивление охладило ее гнев.
– Не надо… не сердись… пожалуйста… Я виноват… но обещаю тебе… Не делай мне этого… больно… – Слова, вперемешку со всхлипываниями, срывались с его трясущихся губ.
Алейтис была слишком поражена, глядя на это жалкое существо, чтобы что-то сказать. Хоран бросал пятнистую тень – его листья уже успели плотно свернуться от жары, – и караванщик сидел в этой тени, жалкий, как микхмикх, полный боли, которую, судя по всему, он сам себе причинил. Алейтис, растерянная, совершенно сбитая с толку, тряхнула головой, пытаясь прояснить мысли.
– Что ты хотел сделать? – тихо спросила она.
Казалось, он попытался спрятаться внутри собственной кожи. Черные глаза печально смотрели на Алейтис поверх колен.
– Ну!
Незнакомец пробежал по губам розовым кончиком языка и еще глубже втянул голову в плечи, словно искал укрытия за барьером собственных колен.
– Я… – начал он; черные глаза теперь были зажмурены. – Раньше у меня получалось. В прошлом году они мне позволяли… – Он взглянул на нее, чуть приподняв веки. Она сердито нахмурилась, и мужчина поспешно отвернулся. – Я могу чувствовать все, что чувствуют остальные: радость, печаль, боль, силу. Все! Я могу изменять то, что они чувствуют. Животные… с ними легко. Я ими управляю. Я их лечу, когда они болеют. С людьми трудней. Они гораздо опаснее. А женщины в долине не такие опасные. Я думал, ты… такая же, как все они.
Алейтис потерла ладони, размышляя над возможностями, которые открыла ей эта неожиданная встреча. Радостное возбуждение загорелось в ней, когда она вспомнила благословенное счастье единения. «О подобном я никогда не могла думать, – удивилась она. – Я смогла бы. Я уверена, что смогла бы…»
Она подняла голову и сияющими глазами взглянула на караванщика.
– Как ты это делаешь? Научи меня…
– Как? – Он постарался как можно сильнее вжаться спиной в дерево, словно это могло сократить расстояние между ним и Алейтис. Черные глаза его тайком посматривали в сторону тропы, ведущей к каравану.
Она увидела, как на его щеке вздрагивает мускул, и поняла, что он готовится убежать.
– Нет! – она схватила его за руку.
Он громко задышал, закрыв от страха глаза.
– Не надо… Пожалуйста… – простонал он плаксиво.
Алейтис нетерпеливо потрясла его руку.
– Не будь такой тряпкой!
– Я не могу не впускать тебя в свои мысли! – Он опустил голову, безвольно вытянул ноги, так что сапоги стукнулись о камень. Казалось, сейчас он от страха потеряет сознание. – Я не умею ограждать свой мозг от чужого вторжения. Я никогда не умел делать это. Ты не знаешь, что это такое! Час за часом, день за днем… И никакого избавления от ощущений и чувств других людей… – Он потер ногу. – Они копошатся у меня в черепе, как червяки… И я перестаю понимать, где то, что чувствую я, а где то, что принадлежит им… – Его ладонь лихорадочно гладила грубую красную ткань шаровар.
Алейтис поежилась. Потом распрямила плечи и резко приказала:
– Слушай, караванщик, возьми себя в руки! Ты сказал, что можешь управлять животными. И женщинами. Тогда, клянусь кровавыми клыками Ашлы, ты должен научиться управлять и своими мыслями.
– Не могу.
– Чепуха! Спорю, что ты никогда и не пробовал.
– Зауйеха…
– Ради Мадара, караванщик! Минуту назад ты едва не подмял меня. И ты хочешь сказать после этого, что не можешь себя защитить? Хихдаг! Просто перестань распускать сопли и наберись злости!
– А-а-ах! – Лицо мужчины залилось краской, дыхание со свистом вырвалось сквозь сжатые губы.
– Берись за дело! – Алейтис нетерпеливо фыркнула. – Работа над собой. Когда они заполнят твой мозг, сделай то, что делаешь, когда хочешь взять кого-то под контроль… И поверни их назад! Попытайся!!!
Его губы напряглись. Он смотрел на нее полными неприязни глазами. Потом пожал плечами.
– Попробую. Потом…
Алейтис вздохнула.
– Как хочешь, караванщик. Но знай, тебе никто не поможет, кроме тебя самого. – Она хладнокровно взглянула на него. – А теперь покажи, как ты управляешь животными.
– Как я могу научить тебя? Я таким родился!
– Показывай!
Он снова пожал плечами и отвел глаза, в которых затаилась глубокая обида. Потом показал на дерево:
– Смотри. На полпути к верхушке этого дерева сидит микхмикх.
– Где? – Она ничего не могла рассмотреть на хоране, сколько ни старалась.
– Дотронься до меня. Своим сознанием. Если тебе это удастся, то… Если нет, то ничего не получится…