Некоторое время спустя она проснулась, почувствовав, что Мулак толкает ее носом. Одной рукой она оттолкнула его прочь, испытывая удивившую ее саму слабость. Преодолевая дрожание в каждом суставе, она, наконец, поднялась на ноги. Вцепилась в луку седла, опустила на него голову и стала ждать, пока пройдет тошнота. Но сесть в седло была еще не в состоянии. Даже не стала пробовать.
Следующий час миновал, на удивление, благополучно, хотя половину пути она спотыкалась и шла чисто машинально, так как сознание ее было отключено. Пять раз оно возвращалось, и Алейтис ощущала себя на земле. Мулак терпеливо стоял рядом, ожидая. И каждый раз казалось, что подняться на ноги уже невозможно, но она все-таки поднималась. Они достигли озера как раз в тот момент, когда Хорли начал опускаться за горизонт.
Трава, появившаяся под ступнями, после россыпей камней казалась по-райски мягкой, словно нежный шелк. Тень деревьев – благодать для воспаленных глаз. Она плюхнулась в прохладу озера у самого берега. Ей показалось, что сама кожа тела начинает впитывать воду, насыщаясь – прохладную, такую прохладную…
Мулак пытался щипать траву.
– О, Мадар! Опять я забыла. Прости, друг! – Она, радостно шлепая по воде, выбралась на берег, сняла с коня узду, седло и одеяло.
Мулак с наслаждением принялся щипать роскошную траву у озера.
После отдыха двигаться стало легче – дорога шла вдоль воды, и к тому же теперь Алейтис, наученная горьким опытом, не позволяла себе и Мулаку дойти до крайней степени усталости. Но долгих остановок она не делала. Не осмеливалась. Прямо верхом на коне она врезалась в воду, смывая слой грязи, пыли и соли от высохшего пота, а вместе с грязью – боль и усталость.
Но позади она постоянно чувствовала присутствие Тарнсиана. Иногда его ментальное прикосновение не беспокоило несколько часов подряд, но Алейтис не тешила себя надеждой. Щупальце всегда возвращалось и находило ее. Иногда прикосновение его сознания было очень слабым, прозрачным, почти неощутимым. Иногда – таким сильным, что она двигалась как сквозь воду, преодолевая его притяжение.
Она исхудала, напряжение и недостаток еды истончили ее плоть. Проходили дни, она почернела от загара, кожа натянулась на костях, волосы стали жесткими, склеившись от пыли и сала. Руки дрожали, стоило их только поднять. Теперь они стали такими грубыми, костистыми, пыль въелась во все поры, и ее трудно было смыть. Она старалась не смотреть на свои руки. Состояние Мулака было не намного лучше. Постоянное давление нервного напряжения сказывалось и на нем.
Он все чаще спотыкался.
Алейтис мгновенно реагировала на это, перемещая вес, чтобы помочь уставшему коню восстанавливать равновесие. Она похлопала его по холке.
– Хоа, малыш, осторожней! – Потом соскользнула вниз, на землю, осмотрела жеребца. У него уже явственно проступали ребра, шкура местами покрылась пятнами засохшей пыли, соли и пены, Алейтис покачала головой.
– Сегодня будем отдыхать, ми-муклис. Если он нас нагонит, ну и ладно, значит, так тому и быть. По крайней мере, сегодня вечером ты наешься…
Она потянулась, застонала и скривилась от боли.
– А-а-х-ахай, у меня уже живот приклеился к спине. – Она посмотрела вдоль дороги. – Сколько же еще до этого тиджарата? – В глазах начало двоиться и мерцать. Голова тупо ныла, тошнотворное чувство нависшей беды не оставляло в покое. Она крепко сжала зубы и отвела коня с дороги в тень деревьев.
Расседлав Мулака и отправив его к речке, она сняла с себя одежду и бросила кучей на траву, придавив седлом, чтобы не унесло ветром. Осторожно пройдя через высокую траву, испытывая такое чувство, словно ноги ее были из тонкого стекла, она вошла в воду и принялась драить бока Мулака пучком травы. Мулак радостно встряхнулся, окатив ее фонтаном брызг. Она устало улыбнулась и отпустила коня на берег, где он принялся щипать сочную траву.
– Еще бы немного зерна для тебя… – с грустью сказала Алейтис.
Потом, вымывшись, насколько было возможно, она устало расположилась на плоском камне, вернее, упала на него, довольно чувствительно ударившись – колени подогнулись сами собой.
– Вот сейчас, – сказала она, невесело улыбнувшись, – мне пригодился бы кусочек старого сыра.
Она подалась вперед и осторожно провела рукой по воде.
– Раньше я этого не могла, – продолжала она думать вслух. – Раньше я оставляла рыбу в покое. Забавно, как меняются взгляды, стоит только немного проголодаться.
Мысленно она увидела маленькую рыбешку в глубине и заставила ее подплыть к своей руке. Вытащив рыбку из воды, она швырнула ее на берег и решительно направилась к тому месту, где оставила одежду и седло, пока рыбка прыгала, погибая на горячем камне.
Потом, с ножом в руке, Алейтис подобрала умершее существо, долго смотрела на обтекаемое, опалово-сверкающее в ярком свете тельце. Несколько минут назад она разделяла ощущение жизни с этой рыбой, чувствовала ее лучше, чем собственную руку…
– Не могу!
Ведь это могла быть ее собственная плоть, мертвая, обмякшая.
– Не могу, – прохныкала она. Потом желудок ее снова свело судорогой, колени подогнулись, и она рухнула рядом с рыбой. – Мой ребенок, – ахнула она. – Ай, Мадар!
Скрипнув зубами, чувствуя себя убийцей, она провела ножом по животу рыбы. Вычистив кишки, отрезала голову и швырнула отходы в реку. Потом ткнула в белое мясо тушки кончиком ножа. Поддела кожу, отодрала, обнажив полупрозрачное бледное мясо. Закрыв глаза, поднесла тушку к губам, собрав остатки своей воли.
– Я ему не сдамся, нет! – прорыдала она.
И, больше не раздумывая, сунула рыбу в рот, начав решительно жевать. Сырая рыба, к удивлению Алейтис, имела вкус свежий, чистый, и жевать было довольно легко. Вскоре от рыбы остался только очищенный костяк. Но желудок требовал еще.
Она вошла в реку, приманила еще одну, и еще, выхватила их из воды и швырнула на берег. Потом, намереваясь выловить следующую, остановилась, решив, что не стоит так наедаться. Она отпустила уже пойманную в ментальную сеть рыбу, которая тут же стрелой помчалась и исчезла в зеленой глубине.
Вторая рыба была съедена не полностью. Алейтис пришлось со вздохом выбросить в реку розово-бледный кусочек. Потом она выбросила кожицу и кости, вымыла руки и нож, легла на траву, глядя на пасущегося Мулака. Вид у коня был получше.
– М-м-м, как хорошо, правда, азиз-ми? – Она со смехом перевернулась на спину и потянулась, потом еще, пока не почувствовала, как трещат ее суставы. – Ахай, ми-муклис, я так устала от этой гонки… бежим и бежим…
Последняя долька Хорли соскользнула за горизонт, небо расцвело золотом и пурпуром.
– Наверное, лучше будет снова натянуть эти вонючие тряпки, которые приходится называть одеждой, – подумала она вслух, слегка дрожа от дуновений довольно прохладного вечернего ветерка.
– Если бы я успела их немного постирать… – простонала она с отвращением. – Или если бы у меня была какая-то запасная одежда. Решительно, но с гримасой отвращения, она снова натянула на себя пропитанную потом, жесткую от многодневной грязи одежду. Вдруг накатила волна усталости – она словно оказалась на глубине шести футов под водой, почти наяву ощущая перекатывающиеся над головой волны. Алейтис со вздохом подняла седло, отыскала в траве место поудобнее, немного поворочалась, потом положила голову на седло и укрылась грязным, воняющим потом, одеялом. Погружаясь в сон, она с некоторым любопытством сопоставила воспоминания о первых днях пути с настоящим своим положением.
Сквозь туман донесся какой-то звук – потом она поняла, что это ржание Мулака. Потом что-то мягкое и влажное потерлось о лицо Алейтис. Девушка с трудом открыла тяжелые веки и постаралась сосредоточить взгляд. В нескольких дюймах от своего лица она увидела морду коня. Мулак легко подтолкнул ее носом.
Алейтис отодвинулась, вытерла лицо рукавом и воскликнула:
– Ахай! Я бы еще немного поспала!
Она перевернулась, поднялась на колени, потом, преодолевая онемение во всем теле, встала.
Ночной отдых оказал волшебное действие на больного коня. Когда Алейтис снова опустилась в седло, он принялся подпрыгивать, словно полный энергии юный жеребенок. Алейтис радостно засмеялась, и, сжав колени, послала коня вперед.
Спускаясь вдоль тракта, она обернулась и взглянула через плечо. Край Хорли уже показался над восточными горами.
«Сегодня появится и Хеш», – подумала она с дрожью. Потом отвернулась, похлопала коня по шее и пожала плечами.
«Нет смысла хныкать, – подумала она. – Лучше смотри на светлую сторону вещей, Лейта! Просто к полудню нам придется остановиться. Но это не беда. Ха-ха. Ведь и ему тоже придется почти на такое же время укрыться от жары. Так что этот отдых пойдет нам только на пользу. Не так ли, азиз-ми, Мулак?»
Весело посвистывая, она снова продвигалась вдоль торгового тракта, глубоко изъезженного колесами каравана, с удовольствием чувствуя, как возрождается в ней радостное ощущение жизни…
А потом…
Снова над головой раскрылись черные крылья.
Она всхлипнула, но тут же снова взяла себя в руки и пришпорила коня.
13
На двадцать первый день побега она выехала из-под деревьев, когда Хорли начал уже клониться к туманному западному горизонту, а Хеш приклеился к брюху красного гиганта с севера. Вдоль равнины простирались земли тиджарата. На много акров. Кольцевые загородки из жердей, старые деревянные столбы. Утрамбованная ногами до каменной твердости земля. Искусственные канавки с чередой водяных колес, ведущие к реке.
Алейтис, пораженная, сидела неподвижно, до боли в пальцах вцепившись в луку седла.
Одно водяное колесо было сломано, от второго осталось только несколько частей.
Канавки-поилки были пусты. Вместо воды – песок и мусор, принесенные ветром.
Над пустыми почерневшими столами дул ветер с равнины.
Никого…
Ничего…
Призрак мечты…
…По коротко ощипанной траве проползли тени от фургонов кочевников – Хорли опустился за горизонт. Похититель диадемы со стоном рухнул на кусок кожи пред своим старым?
В тени ему стало немного легче, он принялся массировать ноющие ноги, испуганно поглядывая на занятых своими делами кочевников-номадов.
Из-за чона вышла Кхатеят. Он поднял голову и, увидев ее, со вздохом поднялся на ноги.
Она кивнула в ответ на его ворчливое приветствие.
– Возьми коромысло и принеси воды из реки, – сказала она строго. – Отнеси воду к моему чону и жди стоя, не опуская ведер. Ведра не должны коснуться земли! Ты хорошо понял?!
Глаза его превратились в узкие щелки, уголки рта узловато напряглись.
– Я понял, – пробормотал он сквозь зубы.
Бросив на него последний предупреждающий взгляд, она отвернулась и исчезла позади чона. Ставвер отправился к херрету, поднял коромысло с парой ведер, которые сердито стукнулись друг о друга.
Вернувшись к чону от реки, роняя с ведер капли, он задумчиво посмотрел на землю – не сделать ли назло Кхатеят? Потом вздохнул – этих ведьм не проведешь. Она все равно каким-то чутьем учуяла бы, что я не послушался, вылила бы эти ведра мне на ноги и заставила бы принести новые. Он остановился перед шатром Кхатеят и принялся ждать, когда она выйдет наружу.
Кхатеят грациозно выбралась через низкое отверстие, кивнула Ставверу – следуй за мной. Быстро покинув территорию лагеря, она начала подниматься на невысокий, поросший травой холм. На вершине холма уже сидели остальные Шемкхья, внимательно следя за их приближением.
Кхатеят остановилась в центре круга, образованного женщинами. Чуть обернувшись к Ставверу, она процедила:
– Не двигайся и молчи. Н'фрат, таз.
– Слушаюсь, Р'е Кхатеят. – Одна из девушек вскочила, подняв большой таз, который держала на коленях. Она поднесла его к Кхатеят, остановилась, ожидая дальнейших указаний, новых удивительных событий в жизни, которую она находила полной необыкновенных и замечательных происшествий.
– Шанат. – Кхатеят обвела взглядом сидящих в круге. Она чуть нахмурилась, глядя на Ракат, потом взгляд ее остановился на самой младшей из присутствующих. – Р'прат! – Она жестом поманила ее в центр. – Держите таз вместе с Н'фрат.
– Да, Р'е Кхатеят.
Похититель диадемы почувствовал сгущающееся в воздухе напряжение. Еще одна порция волшебства, чтобы совсем сбить с толку и запугать его. Он видел и чувствовал последствия совершенно невероятных, недоступных пониманию действий, которые совершали колдуньи, и все еще не мог полностью в них поверить.
– Отойди немного назад, – сказала ему Кхатеят. – Вода не касалась земли?
– Нет. – Он попытался усмехнуться, но насмешки не получилось.
Она посмотрела на ведра и кивнула.
– Это верно. И это хорошо. Иначе грозила бы опасность. – Она поставила Ставвера таким образом, чтобы левое ведро оказалось ближе к тазу, который держали девушки. – Вот так и стой. Молчи! То, что мы делаем, тебя не касается. Если ты вмешаешься туда, где ничего не понимаешь, то получишь нечто очень неприятное в награду. – Она подняла ведро и начала наливать воду в таз.
Внутри большой и тяжелый металлический таз был черен, словно покрыт сажей, и вода от этого превратилась в кристаллическое колеблющееся зеркало. Похититель наблюдал, как наклонилась над тазом Р'е Кхатеят, произнесла несколько слов, останавливающих движение воды. Через мгновение вода уже спокойно отражала плывущие по небу закатные облака. Р'е Кхатеят начала шептать дальше, и это продолжалось довольно долго. На небе уже успели загореться первые звезды, отражавшиеся в зеркале воды.
Р'е Кхатеят выпрямилась.
– Р'ненаваталава, – тихо произнесла она. – Приди. – Голос ее был как дуновение ветерка над водяным зеркалом. – Ты звала меня. Говори! Покажи, что мы должный узнать! Покажи!
Вода заволновалась, покрывшись маленькими волнами. Сначала Ставвер подумал, что это девушки, держащие тяжелый таз, устали и нарушили покой «зеркала». Но через несколько секунд вода успокоилась, изображение прояснилось.
Но вместо отражения неба он увидел другую картину – красноволосая женщина, едущая на черном скакуне. Она была худа, черна от загара, одета в грязные лохмотья, волосы вились по ветру, словно флаг. Женщина дернула поводья, заставив коня остановиться, и посмотрела вокруг. Похититель диадемы увидел реку, брошенные загоны для скота, поломанные колеса поилок. Несмотря на крохотные размеры отражения, на лице и фигуре женщины ясно читалось отчаяние. Она медленно спустилась с коня, сняла седло. Потом нежно погладила шею скакуна, сняла с него уздечку, шлепнула по крупу. И могучий конь, весело брыкнув, умчался прочь. Но далеко не отошел и принялся щипать траву, уже сухую, выбеленную солнцем. Женщина… она была молода. Очень молода. И, пожалуй, красива… Хотя Ставвер не был уверен в этом. Девушка села на камень и засмотрелась на реку. Прошло несколько минут, она набрала пригоршню гальки и принялась швырять камешки в воду.
Вода «зеркала» пришла в движение. Серебряные полоски пересекли ее поверхность. Они начали сходиться и расходиться, образовывая какую-то фигуру. Вот они разошлись, снова сошлись – новая форма, потом еще одна. Внезапно изображения исчезли – теперь вода отражала только небо, полное звезд.
Р'е Кхатеят шагнула назад.
– Вылейте воду! – приказала она девушкам. Те наклонили таз. Вода хлынула на траву, обрызгивая старые кожаные ноговицы похитителя.
Н'фрат взялась за край таза и спросила с затаенной надеждой:
– Это она? Та рыжеволосая, для которой Р'ненаваталава и дала нам диадему? Это она?
– Тихо, дитя! – Р'е Кхатеят улыбнулась ей, глядя на пылающее юное лицо – глаза девушки сияли в свете луны.
– Думай головой! – произнесла она через мгновение. – Зачем бы еще она нам показывала эту девушку? Кхепрат, что говорят руны?
Кхепрат нахмурилась, посмотрела на похитителя диадемы.
– Вылей оставшуюся воду в чан. Можешь отдыхать до вечерней еды. Иди!
Ставвер встряхнулся, пришел в себя и затрусил вниз по плавному склону, то и дело оглядываясь на неподвижных колдуний, оставшихся за его спиной.
Р'е Кхатеят смотрела ему вслед до тех пор, пока тот не исчез за хребтом. Потом она повернулась к остальным.
– Кепри, эта девушка голодна, и ей грозит опасность. Р'ненаваталава посылает нас к ней на помощь. Мы отправимся завтра утром. Диадему возьмем с собой…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДИАДЕМА
1
Алейтис щелчком сбросила в воду камешек и услышала, как он хлюпнул.
Она сидела на камне на берегу Малаканех Рад. Мимо ее пыльных ног медленно текли глубокие воды, и краем сознания она чувствовала ищущего ее Тарнсиана, его черное ментальное щупальце.
Она взяла новый камешек и швырнула его в воду. Тарнсиан явно злорадствовал, словно знал, что Алейтис оказалась в тупике.
Очередной камешек лениво опустился в зеленую глубину.
– Ну вот и все… Конец… – тихо произнесла Алейтис и, обхватив колени руками, положила на них голову.
Алейтис не замечала времени. Она смотрела, как становились короче тени, по мере того как Хеш и Хорли легко всплывали по своим небесным дугам. Она задремала, как вдруг безмятежный звуковой фон утра нарушили странные скрежещущие звуки. Она прислушалась и удивленно вскинула брови. Звуки доносились совсем не с той стороны, с которой она могла бы ожидать появление Тарнсиана. К тому же она его сейчас не чувствовала. Если бы он был так близок, ее, без сомнения, скрутило бы сейчас в узел от отчаянной боли.
Она вскочила на ноги и замерла, глядя на заросли кустарника на том берегу. Ветер с реки трепал ей волосы. Нетерпеливым движением она отбросила их с лица и собрала в пучок, не отрывая взгляда от зарослей.
Сначала она ничего подозрительного не обнаружила, но потом заметила, как сквозь ветки колючелиста просунулась мохнатая треугольная голова. На берег выехала яра, верхом на ней сидела женщина.
Опустившись всем весом на пятки, надежно чувствуя под собой землю, Алейтис скрестила на груди руки и с тихим отчаянием наблюдала, как к первой всаднице присоединяются еще пять. Как она поняла, предводительницей была та, что имела на голове замысловатую повязку. Ее невозмутимое лицо обрамляли толстые косички черного цвета с вплетенными в них красными лентами. Алейтис с удивлением отметила, что каждая косичка оканчивалась кисточкой.
Одета женщина была в свободную тунику из легкой белой материи, украшенную затейливой вышивкой на рукавах и по подолу, и в просторные шаровары из голубой крашеной кожи. На щиколотках, поверх мягких черных сапожек, шаровары были перевязаны шнурками с кисточками. На руках женщины были тонкие черные перчатки. Алейтис наблюдала, как предводительница и пять ее спутниц, одетых таким же образом, выстроились в линию и остановились, уставясь на Алейтис темными глазами. Все еще не придя в себя окончательно, девушка часто-часто задышала – искра надежды, которая всегда тлела у нее в груди, начала постепенно разгораться.
В этот момент Тарнсиан нанес удар.
Алейтис пошатнулась, опустилась на колени, испытывая тошноту, ощущая, как ее обволакивает липкий поток зла. «Он стал еще хуже», – подумала она, обхватив голову руками. Застонав от боли, девушка попыталась отрешиться от всего на свете, чтобы воспротивиться этой всепоглощающей черноте.
Она сидела на коленях внутри серебристого пузыря, внутри черного вихря… Не было никакой надежды на бегство… никакой… И Тарнсиан понимал это… Он настойчиво вплетался в ее разум, окутывал сознание плотным едким дымом. Она отчаянно сопротивлялась, но серебристый пузырь защиты прямо на ее глазах терял упругость, съеживался, катастрофически уменьшался. Пока она усиливала одно слабое место, потом другое, оболочка начинала проседать и морщиться в третьем. Она лихорадочно закупоривала одну течь за другой, но атака продолжалась. Она устала, очень устала, но, тем не менее, пока держалась… Потом вдруг в нее влился поток спокойной, уверенной силы. Серебряный пузырь начал расти, все больше и больше тесня черноту. Все усилия нападавшего Тарнсиана теперь пропадали впустую. Неожиданно напор прекратился. Алейтис подняла голову.
Почувствовав прикосновение к плечу, она обернулась и увидела стоявшую рядом женщину.
– Ты мне помогла, – произнесла Алейтис, удивленно глядя на нее.
Незнакомка улыбнулась, от уголков ее рта разбежались морщинки. Выражение лица стало мягким и понимающим. Алейтис почему-то почувствовала себя цветком, который повернули к солнцу.
– Да, я помогла тебе. Он плохой, – сказала женщина.
Алейтис согласно кивнула:
– Очень плохой. – Она широко раскрытыми глазами смотрела на номадов. – Вы с Великого Зеленого?
– Да, дитя.
Алейтис вцепилась в руку женщины:
– Возьмите меня с собой! Пожалуйста! Я должна убежать от него! Пожалуйста, возьмите! – В ее голосе зазвенела нотка страха: а что, если помощь вдруг уйдет и она останется в одиночестве?
Женщина ласково похлопала ее по щеке.
– Да, да. Мы возьмем тебя. Веди себя, как подобает взрослой женщине, а не ребенку. – Она осторожно высвободила руку. – Погоди. – Она сделала шаг назад, коснулась своей груди. – Я – Кхатеят. – Потом указала на подошедших женщин, назвала по порядку их имена: – Кхепрат, Ракат, Шанат, Н'фрат, Р'прат. – Обведя рукой маленький тесный круг, она произнесла, мило улыбнувшись: – Мы Шемквиатве. На языке гор это означает «колдуньи».
– А меня зовут Алейтис. – Девушка начала было подниматься с колен, но Кхатеят поймала ее за плечо:
– Подожди, не время. Хасия сказала нам, что сначала мы должны отдать.
Алейтис нахмурилась, чувствуя себя довольно неуютно под предупреждающим нажатием ладони на плечо.
– Хасия? – удивилась она. – Кто это? – прищурившись, она огляделась вокруг.
Улыбка осветила лицо Кхатеят. Она покачала головой.
– Не кто. Что. Она – что. М-м-м… – Она свела брови, стараясь отыскать в ограниченном словарном запасе подходящее понятие. – Это… как честь. Да! Как честь… как команда… как то, что нужно делать! – Она повернулась к Кхепрат, и слепая колдунья, сняв с плеча сумку, протянула ее девушке.
– Хайя! – сказала твердо Кхатеят. – Это твое! Бери, пожалуйста! Это нефре-кхизет, – пояснила она, заметив недоумевающий взгляд Алейтис. – Это… как это сказать?.. – Соединив кончики большого и указательного пальцев так, что образовалось кольцо, Кхатеят улыбнулась и, подняв руки, опустила это кольцо на голову Алейтис. – Извини, я не знаю слов… – произнесла она.
Сгорая от любопытства, Алейтис начала возиться с замком сумки. Она испуганно подпрыгнула, когда сумка внезапно пружинисто раскрылась, выбросив из себя какую-то странную кольцеобразную вещь. Алейтис осторожно подняла с земли диковину, из которой исходил металлический музыкальный звон. Тончайшая золотая проволока, сплетенная в виде десятка красивейших цветков с драгоценными камнями в сердцевине, сверкала в утреннем свете. Она коснулась золотых цветов, и они запели. Мелодия из чистейших нот взволновала ее, словно поцелуи любимого. Она подняла голову – улыбка сияла на ее лице.
– И это вы отдаете мне?
Кхатеят кивнула:
– Это Хасия. Она повелела нам это сделать.
– Но почему?
– Это приносит власть… Эта вещь. Но не нам. Для нас – плохо. Слишком… слишком… – Кхатеят старалась найти слово. Горный язык был довольно прост, и, видимо, именно этого слова в нем не было. Кхатеят облизала губы: – Р'ненаваталава сделала нас… хранительницами, для тебя. Мы сохранили и принесли тебе. Ты – бери. Теперь все совершенно. – Она повернулась к своим спутницам, которые все это время хранили молчание. Те кивнули.
– Подождите! – Алейтис вскочила, схватила Кхатеят за руку. – Если вы меня сейчас бросите…
Кхатеят похлопала девушку по руке:
– Мы не можем… Ждут фургоны…
– Но я прошу вас! – взмолилась Алейтис.
– Хорошо, – кивнула Кхатеят. – Но ненадолго. – Она показала пальцем на Н'фрат. – Кх'ртев сесматве! – сказала она быстро. Потом грациозно опустилась на камни возле Алейтис. Остальные последовали ее примеру, продолжая хранить молчание. Только Н'фрат вместо этого побежала к ярам, привязала их поводья к низкой ветке бидарракха и быстро вернулась к камню. Только после этого она позволила себе устроиться на своем месте в круге, сияя любопытными глазами.
Прикусив губу, Алейтис обвела взглядом непроницаемые лица и попыталась сообразить, что же надо сказать в таком случае. «О, Мадар! – подумала она. – Понятия не имею, как их заставить взять меня с собой. Наверно, мама не передала мне достаточно хитрости…» Она посмотрела на диадему, которую все еще держала в руках, и рассеянно провела пальцем по драгоценным самоцветам. Когда волшебные ноты запели, Алейтис:
– Кто такая Р'ненаваталава?
Кхатеят потерла лоб и, подумав с минуту, показала на реку:
– Там. – Потом на землю: – Там. – Потом на небо: – Там. Но больше всего – здесь! – И снова показала на землю. Потом беспомощно пожала плечами. – Не знаю, как сказать…
Снова нависла тишина, но уже не такая тяжелая. Колдуньи продолжали сидеть кружком, спокойные, расслабленные, словно уверенные, что им принадлежит вечность. Алейтис тоже села и опять взглянула на диадему. Вновь проведя пальцами по золотистым нитям цветов, она прислушалась к музыке звенящих нот.