Колесников М С. Таким был Рихард Зорге

- На курсах медсестер, - ответила она. - Работала в больнице.
- Вам нужно учиться.
- К сожалению, у меня нет такой возможности. Ведь я должна сама
зарабатывать себе на хлеб.
- Я хотел бы вам помочь... Можно нанять учителя. Только вы должны
уйти из ресторана и учиться всерьез.
Они сделались большими друзьями. Когда обнаглевшие полицейские
стали по пятам ходить за Рихардом и за всеми его знакомыми, он
предложил Исии уехать в Шанхай.
- Рихард, я никуда не поеду. Вы сделали для меня слишком много,
чтобы я могла оставить вас в самое тяжелое для вас время... Вам
сейчас, как никогда, нужна помощь друзей.
Исии уже знала, чем занимается Зорге, почему за ним следит
полиция, и помогала ему в работе: сторожила дом, когда Клаузен вел
передачи отсюда.
В тот день, когда Рихард заболел, Макс взял его маленькую
японскую машину и поехал за лекарствами. Но с Максом всегда что-нибудь
да случалось. Так и на этот раз. Неожиданно рулевая штанга отделилась.
Макс потерял управление. Машина перевернулась. Подошел полицейский,
помог поставить машину на колеса, записал фамилию Макса. Этому
маленькому происшествию Клаузен не придал значения. Лекарство он
все-таки доставил.
15 октября Клаузен застал Рихарда сильно взволнованным.
Оказывается, Мияги и Одзаки не пришли на условленную встречу. За все
годы такого еще не случалось. Мияги должен был прийти тринадцатого, а
Одзаки - сегодня. Встреча с Одзаки планировалась в здании ЮМЖД в
ресторане "Азия". Если бы не явился один из них, тогда задержку можно
было бы объяснить непредвиденными обстоятельствами. А тут - оба... Ну
а если они арестованы?..
Счастье слишком долго сопутствовало организации, и трудно было
поверить, что все может закончиться вот так... Необходимо выяснить,
почему задерживаются Одзаки и Мияги. В панику, конечно, вдаваться не
следует. Нужно послать запрос в Центр. Пора свертывать работу. Ну а
если все-таки прикажут остаться, что ж... Он посмотрел долгим взглядом
на Макса и сказал: "Война... Мы, видно, застрянем здесь. Как бы там ни
было, теперь мы должны во что бы то ни стало сделать все от нас
зависящее, чтобы принести как можно больше пользы..."
Два дня спустя Клаузен вечером снова отправился к больному другу.
Здесь уже сидел Бранко. Он принес новости о свержении кабинета Коноэ.
Да, кабинет ушел в отставку. Власть захватил Тодзио. Он стал
премьер-министром, министром иностранных дел и военным министром. Един
в трех лицах. Завтра в Токио грандиозное празднество - день рождения
императора.
Видно, между Зорге и Вукеличем состоялся большой разговор. Оба
были в подавленном состоянии. Одзаки и Мияги так и не явились...
Значит, арестованы. "Знаешь, Макс, уже началось, очередь за нами..." -
сказал Зорге.
Пусть Макс сегодня же или в крайнем случае завтра передаст
последнюю радиограмму. Передатчик и все прочее зарыть в саду. Пора
готовиться к внезапному отъезду. Рихард утром поставит Отта в
известность о своем намерении выехать в Германию. Бранно придется на
время оставить семью...
Макс возвращался домой с тягостным чувством. За каждым углом
чудились полицейские. И когда чуть ли не у самого дома ему
повстречался сотрудник специального высшего отделения столичной
полиции Аояма, Макс вздрогнул. Было часов двенадцать ночи. До сеанса
оставалось всего полчаса. Клаузен решил, что благоразумнее сейчас не
развертывать радиостанцию. Полицейский мог, конечно, повстречаться
совершенно случайно. И все-таки...
Это был последний вечер организации.
18 октября 1941 года в 8 часов утра организация Зорге перестала
существовать.
Налет на квартиры Зорге, Клаузена, Вукелича полиция произвела
одновременно. Полиция учла и то обстоятельство, что по случаю
национального праздника утром все находились у себя на квартирах, а не
в учреждениях. Когда ворвались токко кэйсацу, Рихард Зорге не потерял
самообладания. Он был уже одет. Его обыскали. Он лишь иронически
улыбнулся. Он понял: все кончено. Предъявлять претензии к токко
кэйсацу, исполняющим приказ начальника, бессмысленно. Они знали, зачем
пришли сюда, и делали только то, что должны делать. "Во время моего
ареста в моем доме находилось от 800 до 1000 томов книг. По-видимому,
они немало озадачили полицию. Большая часть из них была посвящена
Японии".
Обыск в квартире токко кэйсацу производили с большими
предосторожностями: боялись адской машины. Через несколько минут Зорге
был в инспекции полиции.
Клаузена решили заманить в инспекцию хитростью. "Ко мне пришли
два незнакомых японца в штатском и предложили пройти в полицейский
участок, чтобы уладить небольшое дело, связанное с автомобильной
катастрофой, в которую я попал, наехав на японского мотоциклиста. Они
сказали, что уладят это дело прямо в инспекции. У меня действительно
был несчастный случай, но я не знал, что наехал на кого-то. Я не мог
сказать ничего определенного, так как узнал обо всем только сейчас.
Дело выглядело совсем безобидно. Они оба были любезны со мной".
Когда Макса увели, японская любезность мгновенно улетучилась: в
дом ворвалась целая орава полицейских, одетых в защищающие от пуль
рубашки.
"Только что я собиралась подняться по лестнице, как в этот момент
группа полицейских вломилась в дверь, - вспоминает Анна. - Один из
них, как обезьяна, бросился ко мне, поймал меня за руку и вместе с
подскочившими другими полицейскими вцепился в меня, не давая мне
двинуться. Все другие с большими предосторожностями приступили к
обыску. Сначала они боялись прикасаться к предметам, трясли меня за
плечи и принуждали сказать, нет ли в доме адской машины. Я сказала,
что нет, но они продолжали быть осторожными. В квартиру набилось до
двадцати полицейских во главе с прокурором Иосикава. Этот прокурор,
подпрыгивая, тряс кулаками, тыкал их мне в лицо и приговаривал:
"Говори правду, коммунистка, я тебе покажу..." Ключами они открывали
шкафы, чемоданы и вот открыли сундук, в котором был спрятан аппарат и
все другие вещи и части к нему, лампы к передатчику, шифрованные и
незашифрованные радиограммы и какая-то книжечка на японском языке,
фотоаппарат и американские деньги. Когда они обнаружили этот сундук,
то двинулись к нему, но один из полицейских что-то скомандовал, и все
замерли, из желтых стали зелеными, потеряли дар речи. Они долго молча
смотрели друг на друга, даже мои руки отпустили. Я повернулась спиной
к шкафу, где в маленьком выдвижном ящике были фильмы, еще не
обнаруженные полицейскими... Они поискали еще, забрали все, что нашли,
и удалились. Со мной осталось только четыре шакала охранять меня,
квартиру и особенно телефон. Вообще же они устроили засаду и оставили
меня как приманку... Полицейский у двери в коридор заснул мертвецким
сном и внизу, слышу, никто не шевелится. Тогда я вышла в ванную
комнату, а оттуда перебралась в комнату, где были спрятаны фильмы, 8
штук, какая-то бумага, написанная Рихардом и принесенная накануне
вечером Максом. Я взяла это все и принесла в ванную комнату. Бумагу я
разорвала на мелкие клочки и спустила в унитаз, а фильмы засунула в
газовую колонку... Через 13 дней такой жизни полицейские оставили меня
одну. Я достала из газовой колонки фильмы и сожгла их в камине. В
квартире производили обыск целый месяц. Группы полицейских с
фотоаппаратом снимали все подряд. Специалисты рассматривали в лупу все
предметы, каждую бумажку, искали оттиски пальцев посторонних людей..."
При аресте Вукелича присутствовала его жена Иосико. Когда в дверь
постучали, Бранко сказал: "Око, посмотри, кого там принесло в такую
рань". Сам он пил кофе. "Я открыла дверь и увидела полицейских. Бранко
продолжал спокойно пить кофе. Он лишь надел очки, чтобы получше
разглядеть непрошеных гостей. Полицейский заговорил с ним по-японски.
Из этого я сделала заключение, что ему о Бранко известно все. Бранко и
в эту тяжелую минуту не покинуло чувство юмора, так присущее ему: он
предложил полицейскому кофе. Тот отказался и дал распоряжение
производить обыск. Потом Бранко простился со мной, поцеловал
семимесячного Хироси. Бранко увели. Полицейские продолжили обыск. Они
обнаружили радиостанцию, но назначения ее не поняли. Я сказала, что
это принадлежности фотолаборатории. Когда они ушли, я выбросила
радиостанцию в мусорную яму".
Анну Клаузен арестовали утром 17 ноября.
Аресты продолжались вплоть до июня 1942 года.
По делу организации Зорге было привлечено много японцев, в их
числе граф Сайондзи Кинкадзу. Большинство из них не имело отношения к
организации и даже не подозревало о ее существовании. Это были
художники, друзья Мияги по Лос-Анджелесу, студенты, заказчики,
комиссионеры и даже один владелец фабрики. Они никогда не слышали
имени Зорге; Мияги и Одзаки никогда не давали им никаких заданий да и
не могли давать, потому что организацию прежде всего интересовали
происки Германии в отношении Советского Союза и Японии, попытки
германской дипломатии сделать Японию союзницей в войне против СССР. Но
почти все арестованные были убежденными антифашистами, противниками
войны - и этого было достаточно для полиции, чтобы зачислить их в
организацию.
В Японии много политических тюрем: Итигая, Акита, Тиба, Косуги,
Мияги, Тоетама, Сакал, Нара, Точиги, Абасири, Футю... - всех не
перечесть. Какая из них хуже? Есть ужасная тюрьма Абасири на Хоккайдо,
где чаще всего умирают от крупозного воспаления легких. В тюрьме Тиба
неизменно заболевают пиореей и теряют зубы, в тюрьме Мияги лысеют, в
тюрьме Сакал страдают язвой желудка, так как здесь кормят неразмолотым
ячменем. В Точиги умирают от туберкулеза. Во всех тюрьмах применяют
средневековые пытки. Самая жестокая из них - сакуи, что значит -
корсет. Это особо изготовленный корсет для сдавливания тела. После
пыток сакуи в грудной полости происходит кровоизлияние, и человек
умирает.
Но есть каторжная тюрьма за высокой бетонной стеной, похожая
сразу на все тюрьмы Японии, - Сугамо. Из Сугамо редко кто выходит
живым. Здесь содержатся "особо опасные". Узенькая бетонная камера,
душная, грязная, где черно от изобилия блох: крошечное оконце под
самым потолком. Двор разделен на восемь секторов. Сюда выводят на
прогулку.
Рихарда Зорге и его товарищей поместили в тюрьму Сугамо. Так как
до суда было еще далеко, это считалось превентивным заключением.
Зорге не оставил нам воспоминаний о годах, проведенных в Сугамо.
Но какие существовали порядки в японских тюрьмах и полицейских
"свинарниках", мы знаем из рассказов Макса, Анны и других. Анна
Клаузен рассказывает: "Со двора по темной мокрой лестнице спустили
меня в подвал. Там было темно, только у самой двери горела маленькая
лампочка. Ничего не было видно. Только через несколько минут я
увидела, что в яме по обеим сторонам у стенок - черные клетки, а в них
плотно друг к другу сидели на полу люди. На каменном полу была вода.
Полицейские вампиры сорвали с меня одежду, вплоть до белья, сорвали с
ног туфли, чулки. Один из полицейских запустил свои лапы в мои волосы
и визжа растрепал их, остальные хохотали, словно шакалы. Меня
затолкали в одиночную камеру и бросили вслед только белье. Я
осмотрелась. По стенкам текла вода. Соломенная циновка была мокрая.
Несло невероятной вонью. В каменном полу в дальнем углу была дыра -
параша. Когда меня закрыли, я долго стояла без движения. Наконец
обессилела и опустилась на колени.
Поздно вечером меня, босую, по грязной мокрой лестнице повели в
контору. Идти я не могла и чувствовала, что серьезно заболела. В
конторе сидело девять вампиров. Один из них был врач, который,
осмотрев меня, сказал: "Ничего не выйдет". Тогда меня снова стащили в
яму, только бросили на этот раз какую-то подстилку. Я легла и,
задыхаясь, потеряла сознание. Это они, видимо, обнаружили. Врач сделал
мне шесть уколов, и вновь потащили меня в контору, больную и разбитую.
Группа жандармов во главе с прокурором Иосикава приступили к
допросу. Прокурор бил кулаками по столу, размахивал руками и кричал:
"Ты, коммунистка, хитрая, я тебя знаю! Но я заставлю тебя говорить". Я
молчала, не могла отвечать. И немудрено: мне три дня не давали пить и
есть. Ничего не добившись, они посадили меня в машину и отвезли в
тюрьму. Закрыли в камере на втором этаже. Сразу же пришел врач... Врач
сказал, что у меня нервное потрясение. Я мучительно страдала месяцев
семь..."
Макс дополняет рассказ жены: "...Следствие продолжалось около
года... Затем дело было передано судебному следователю. Нас каждый
день возили в здание суда на автобусе вместе с японскими заключенными.
При этом нам одевали на голову остроконечную соломенную шляпу с
прорезями для глаз, так как шляпа надвигалась до подбородка..."
Японская контрразведка наконец-то поняла, что имеет дело не с
американскими агентами, а с коммунистами, с советскими разведчиками, и
ярость ее от того возросла еще больше. В Сугамо придерживались старого
девиза японской полиции: "Не оставлять в живых коммунистов, но и не
убивать их".
Следствие подвигалось туго. Все члены организации вели себя с
большим достоинством. Да, они знали, что помогают Советскому Союзу.
Делали это сознательно, добровольно, так как именно там духовная
родина всех, кто борется за свободу собственной страны, кто ненавидит
войну. "Лекарством от всех социальных болезней является коммунизм!" -
упрямо повторял художник Мияги. Его вылечили. Но лишь затем, чтобы
каждый раз при допросах подвергать все новым и новым пыткам. А он с
холодным упорством обреченного на смерть человека отвечал на все
пытки: "Я пришел к выводу о необходимости принять участие в работе,
когда осознал историческую важность задания, поскольку мы помогали
избежать войны между Японией и Россией. Я знал, что буду повешен..."
"Единственно важная информация, которую я надеялся получить заранее, -
это точное время возможного нападения Японии на Россию, - заявил
Одзаки. - Я защищал Советский Союз!.. За время моего деятельного
общения с Зорге в Японии от меня часто требовали информации, которая
имела непосредственное отношение к обороне Советского Союза. Поэтому я
догадывался, что эти сведения использовались непосредственно Советским
Союзом. Но это не изменило моих взглядов".
Подобные заявления приводили в неистовство следователей. Им
приходилось иметь дело не просто с группой агентов, "почтовых ящиков",
а с глубоко идейной организацией, беззаветно преданной общему делу,
лишенной всяких шовинистических предрассудков. Эту силу нельзя было
сломить пытками, издевательствами, унижением человеческого
достоинства. Они были непреклонны и не отрекались от своих взглядов.
Вукелич открыто презирал своих мучителей. Он заявил, что его
убеждения являются его личным делом и отрекаться от них он не намерен.
Пусть не усердствуют, отвечать на вопросы он все равно не будет.
Макс выработал свою систему: говорить только о себе. Он понимал,
к чему стремится тайная полиция: выявить всех лиц, причастных к
организации. На первом этапе это было главным. Он, Клаузен, никого не
знает. Он - технический исполнитель, его специальность - радиосвязь; к
остальному он никакого отношения не имел. Одзаки, Мияги? Нет, таких
фамилий он не слыхал. Вукелич? Откуда Максу знать, чем занимаются
журналисты? Он, Клаузен, простой человек, а Вукелич к нему хорошо
относился. Никаких радиопередач из дома Вукелича Макс никогда не вел.
А вот как вела себя на допросах Анна: "На допросы меня выводили
всегда две стражницы под руки, так как ноги мои не действовали. Сняли
с меня 42 допроса в помещении все той же тюрьмы. Допросы иногда
продолжались по семь часов подряд и были мучительны... Я старалась
отпираться, где только можно, не называла людей, с которыми была
связана по работе, и отвечала незнанием... Мне показывали снимки
нескольких людей, я не признала ни одного, ссылаясь на плохое зрение и
плохую память на лица. Как-то переводчик вышел из терпения и сказал:
"Мне с вами, коммунисткой, церемониться надоело. Если бы я имел
власть, я бы задушил вас всех своими собственными руками". Я ответила,
что ему этого не сделать, коротки руки, ибо коммунистов в Японии так
много, что с ними не так легко справиться..."
Организация перестала существовать как функционирующая единица,
но боевой дух ее людей не был сломлен и его не удалось сломить до
конца.
Самое пристальное внимание следователей было приковано к фигуре
руководителя организации, ее идейного вдохновителя Рихарда Зорге. Они
сразу же разгадали, что имеют дело с личностью необыкновенной, и с
чисто профессиональной точки зрения не могли не восхищаться им. Целых
девять лет на глазах сонма полицейских и контрразведчиков он объединял
вокруг себя большую группу людей, сумел спаять их в безукоризненный,
четко действующий механизм, в коллектив, не знающий ни страха, ни
усталости, жертвующий личным благополучием во имя великого дела. Он
даже приближенных японского императора и приближенных Гитлера заставил
работать на себя! Какой дерзостью, какой неизмеримой отвагой нужно
обладать, чтобы в самом гнезде врагов творить поистине чудеса!..
Ничего подобного в истории разведки всего мира еще не
встречалось.
Зорге вел себя спокойно. Не жаловался на изощренные пытки, на
дурное обращение, не предъявлял претензий. Лишь однажды попросил не
надевать наручники. Наконец-то и у этого железного человека нашлось
уязвимое место! Ему отказали в резкой форме. Он не настаивал.
Тюремщики чувствовали к нему невольное уважение.
Он часами сидел на циновке в глубокой задумчивости, и дежурные у
дверей не решались окликать его. Зорге вовсе не напоминал человека,
который проиграл все и теперь должен смириться. Нет. Собственная
участь ему наперед была известна. На снисхождение врагов он не мог
рассчитывать, да и не рассчитывал.
Он думал не о себе. Он думал о том, как спасти своих товарищей,
как смягчить их участь, снять с них ответственность перед шатким
японским законом. Эту ответственность он целиком возьмет на себя. Он
будет умалять значение каждого, сводить его к нулю, если нужно,
чернить за бездеятельность и саботаж. Сейчас речь идет не о заслугах
каждого перед организацией, не о славе, а о спасении жизней. Спасти
Вукелича, Макса, Анну, Мияги. Одзаки выгородить труднее - милитаристы
ничего не простят ему, они ждут расправы над ним. Конечно же, Тодзио
каждый день справляется о ходе следствия, торопит. Следствие нужно
затянуть на максимальный срок, отодвинуть виселицу. Возможно резкое
изменение международной обстановки, если дела у Советского Союза
пойдут хорошо. А теперь они должны измениться в лучшую сторону...
В шесть утра на голову Зорге надевали густую сетку, закрывавшую
лицо, и в машине под большим конвоем везли на допрос. Стараясь
затянуть время, Зорге первый месяц вообще не отвечал. Правда, он с
большим вниманием выслушивал следователей: хотел знать, что уже
известно им. Начинались пытки. На все изуверства Зорге отвечал
холодной улыбкой. Он никогда не боялся боли, многие годы приучал себя
быть нечувствительным к ней. Его могли исколоть, растерзать, но не
смогли бы выдавить из него ни единого звука. Ведь он немало времени
потратил на то, чтобы изучить все разновидности японских пыток, и
заранее подготовился к ним. А так как в застенках пытки применялись
чаще всего к коммунистам, Зорге собрал огромный изобличающий материал.
Он знал все японские тюрьмы наперечет, знал особенности каждой, так
как глубоко интересовался жизнью своих собратьев, японских
коммунистов, а они большую часть жизни проводили именно в тюрьмах.
Здесь были свои бессмертные герои: коммунисты Сеити Итикава,
Масаносукэ Ватанабэ, Гоитиро Кокуре, Ивата. Прокурор Тодзава,
замучивший не один десяток коммунистов, откровенно хвастал: "Ребята из
полиции находятся у меня в повиновении и работают по моим указаниям;
симпатичные ребята. Не могу же я их каждый раз предавать суду только
за то, что они убили коммуниста".
Эти "симпатичные ребята" выворачивали руки Зорге, вгоняли иглы
под ногти, до хруста сжимали запястья в бамбуковых тисках. Но даже они
пришли в изумление: Зорге молчал.
Весть о необыкновенном мужестве "хромого" быстро распространилась
среди надзирателей и вселила в них боязливую веру в что-то
сверхъестественное, исходящее от этого человека. Зорге стал легендой.
Даже тут он сумел вызвать к себе расположение, завоевать симпатии.
И неожиданно он заговорил. Нет, не телесные пытки заставили его
заговорить. Во время следствия ему показали пространную выписку из
картотеки гестапо, присланную из Германии и заверенную всеми подписями
и печатями. Скрупулезно перечислялись все коммунистические грехи
Зорге, особо указывалось на его близкую связь с известными деятелями
Коминтерна. "Вы - агент Коминтерна!" - закричал следователь. "Я -
гражданин Советского Союза и помогал своей Родине, Красной Армии.
Коминтерн к этому делу не имеет никакого отношения", - ответил Зорге.
И следователи снова и снова убеждались, что имеют дело с
незаурядным человеком, искуснейшим дипломатом. Да, Зорге и не думал
отрицать, что работает на Советский Союз, на Красную Армию. В этом не
было нужды. Тем более что токко кэйсацу пытались приплести к этому
делу Коминтерн, обосновать существование некой всемирной
разведывательной организации Коминтерна и тем самым лишний раз
оправдать заключение Японией "антикоминтерновского пакта". Организация
Зорге сыграла свою роль, выполнила долг до конца, помогла советскому
народу в его кровопролитной борьбе. Остальное уже не имеет значения.
Даже на будущее. Что могут дать японской контрразведке частные штрихи
деятельности организации, которой уже не существует? Даже опытом этой
организации империалисты не смогут воспользоваться, ибо в
капиталистическом мире иное представление об идеалах. Организация была
единственным в своем роде оригинальным творением, и повторить ее
нельзя, ибо повторение - уже шаблон, а шаблон в разведке неизбежно
ведет к провалу.
Глупцов из токко кэйсацу интересуют всякого рода сыскные мелочи,
они до сих пор не могут уяснить, что же произошло, какого масштаба
явление перед ними. Они слишком увязли в своей шпиономании, ибо сами
привыкли охотиться за грошовыми истинами. Разведывательная организация
представляется им не творческим коллективом умов, а некой
административной единицей с шефом во главе, с набором шпионских
аксессуаров: воздушных пистолетов, адских машин, яда, банкнот
иностранного государства, инструментов для взламывания сейфов и,
конечно же, передатчика, изготовленного институтом разведывательного
управления. А оказывается, главный инструмент разведчика, раскрывающий
сейфы с государственными тайнами, - ум. Способность к аналитическому
мышлению. Способность самому становиться источником информации.
Способность быть незаменимым в среде тех людей, которые хранят
государственные тайны. Способность быть патриотом до конца.
Следователям казалось, что они допрашивают Зорге. А на самом деле
он использовал эти допросы для того, чтобы внушить, навязать
представителям судебных органов свои мысли, повернуть ход их мышления
в нужном для организации направлении. Следователи имели дело с самым
коварным материалом - человеческим разумом, изощренным умом мыслителя.
Он был страшен в своем невозмутимом спокойствии. Словно он уже
был по ту сторону жизни и теперь, отрешившись от себя, вел последнюю,
глубоко логичную игру. Он и тут, на краю гибели, хотел оставаться
хозяином положения.
Удалось ли ему это? Да, удалось.
"Рихард и я, - говорит Клаузен, - все время старались придавать
работе моей жены как можно меньше значения. Мы говорили, что Анни
всегда была против нас, что она делала все против своей воли, только
постольку, поскольку является моей женой..."
Клаузена Зорге перед следователями старался обвинить в саботаже,
в обуржуазивании. Дескать, он увлекался коммерцией, разбогател, и это
притупило его энтузиазм.
Зорге всякий раз выступал в роли страстного обличителя Макса, и в
это в конце концов поверили. Даже американская разведка, занимавшаяся
после войны изучением дела организации Зорге, впала в заблуждение,
увидев конфликт там, где его не было и в помине: "Полиция поняла, что
благосостояние Клаузена притупило его энтузиазм в отношении Советского
Союза. Его все возрастающее разочарование, а также больное сердце,
которое приковало его к постели с апреля по август 1940 года, вызывали
его нежелание отправлять радиосообщения, которые Зорге подготавливал
для него во все возрастающем количестве". Как известно, все было
совсем наоборот. Только с середины 1939 года по день ареста Макс
передал в эфир сто шесть тысяч групп цифрового текста, свыше двух
тысяч радиограмм, то есть в среднем - шестьсот радиограмм в год или -
по две радиограммы в день. Более интенсивного радиообмена в условиях
конспирации трудно себе представить.
Вот уже воистину для американской разведки сильнее кошки зверя
нет: там, где речь идет о частной собственности, все отодвигается на
задний план. По-видимому, Зорге хорошо знал природу мышления деятелей
японского суда и тайной полиции: ведь в капиталистическом мире она
повсюду одинакова...
В этой трагической ситуации имелись и свои комичные стороны. Пока