Страница:
Паника приводит меня в чувство. Набрав воздуха, я ныряю в воду и исследую стальной переплет под водой. Тщетно! Ни малейшей лазейки. Неужели конец? Вынырнув на поверхность, собираю в комок все свои силы: не психуй, Элиза! Не дергайся, дура! Должен быть выход. Должен! Иначе, к чему люк? Зачем вбиты скобы в стенку колодца? Да затем — чтобы можно было спускаться к воде. Этим тоннелем пользуются. А раз— так, значит решетка подъемная. Значит тут в стене прячется проклятая кнопка, которая приводит в движение западню. Ищи! Я внимательно оглядываю стену из все тех же кафельных плиток. Если защитой руководил сам Марс, то он наверняка упрятал кнопку под… под ту плитку, которая находится слева, в среднем ряду! Как конфету в коробке отравленных трюфелей. Это место кажется ему самым незаметным. Третья слева! Вот она, сучка! Жму изо всех сил и, отскочив, плитка открывает квадрат кнопок. Как на кнопочном телефоне. Нажмешь неверную комбинацию цифр — дашь сигнал тревоги на пульт охраны… Какие нажимать цифры? Вода заметно прибывает. Это гроза внесла свою лепту смерти. До свода едва ли полметра. Туши свет! Еще немного и голова станет елозить по потолку, а это конец… 1? 2? 3? 4? 5? 6? Ага, шестерку Марс любит. У него две шестерки на номерном знаке любимой машины. А одна из любимых присказок: кругом Г6. Шестнадцать! Это говорится в минуту досады. А досады Марса для тебя, Лизок, путь к победе. Итак: 6 и 1… но в какой комбинации? В паре или тройке цифр? И в какой последовательности? Думай, дура, шевели мозгами! Вода уже заливает цифровую панель! Мне кажется, что сейчас мозги брызнут из ушей от напряжения. И тут меня осеняет: если кругом шестнадцать, значит шестерки окружают единицу, значит код в башке Марса сложился в такую вот группу цифр: 6, затем 1 и снова 6.
616-! Сезам, откройся. Жму на кнопки и — ура! — проклятая решетка пошла вверх. Путь свободен! Я нырнула, не дожидаясь пока стальные зубы уйдут в потолок.
Поток воды выносит меня на свободу.
Выныривая на поверхность, я целую глазами луну. После затхлого тонелля, свежий ветер непогоды кружит голову. Смылась! Гроза ушла в сторону, небо очистилось, но во всю ширину, кое-где еще видны рваные лохмы мрака. Буквально через минуту поток раздается в ширь, разливается чернильною гладью, начинает мелеть, и вот я уже бреду по колено, по гальке, через речной перекат, сверкающий жилами света. Оглядываюсь назад — мрак ночного леса, стена стволов над водой… однако как далеко меня унесло! Никаких признаков жилья. Мне казалось, что знаю окрестности назубок, но сейчас никак не могу сообразить, где я?
Выбравшись на берег, я раздеваюсь догола, выкручиваю джинсы, выжимаю сырую рубашку, выливаю воду из кроссовок, проверяю рюкзак… все на месте. Как ужасно вновь влезать в мокрую одежду. Мурашки по коже. Бррр! Вновь оглядываю окрестности, благо луна дышит в затылок дружеским заревом света. Ну и дела. Мне абсолютно незнаком ни этот глухой лес, ни эта широкая лесная река в нйвесах елочных лап, ни галечный плес, на котором зловеще чернеют коряги и пни с корнями как мертвые змей! Даже луна в вышине кажется больше обычной.
Если считать, что линия реки перпендикулярна к выходу из тоннеля, то мне нужно шагать прямиком в чащу, чтобы по кратчайшему пути выйти к шоссе.
Со страхом вхожу в чащобу леса. Навстречу — колоннады сосен, мокрая хвоя, где каждый кончик иглы пронзает каплю воды насквозь, султаны папоротника, который липнет к телу как зеленая паутина исполинского паука. Ненавижу все сырое, темное и колючее. И надо же! Рраз! Что-то щелкает в тишине под ногой и, взвившись, крепко кусает в лодыжку острыми зубками. Мне кажется, что на миг я теряю сознание. Это капкан! Но самый дрянной, на зайца или на кролика… легко разжимаю кривые челюсти. Да они что? Смеются ухмылкою рта? Вытаскиваю правую ногу, — закатив брючину, вижу следы глупых укусов: сизые треугольные ямки в гусиной коже. Ау, лесной дружок подорожник. Вот ты где! Бережно отрываю узкий листик и врачую ранки.
Между тем погода снова испортилась.
Гроза тащит свой крысиный хвост в небесах.
Я поняла, что заблудилась и не знаю куда идти. Как назло, луна скрылась за тучами, а ветер принялся трепать ветки с такой силой, что на меня обрушились потоки воды из всех закоулков и норок. И лес внезапно набрал высоты. Стволы сосен раздались в ширине, заслоняя мне путь. Ели растопырили лапы, стараясь схватить за лицо. Корни все чаще и чаще стали перебегать поперек тропинки. Они похожи на деревянных удавов. Некоторые так велики, что я буквально перелезаю через преграду. Стало так темно, что не видно ни зги. И вдруг: у…ууууу…у! Послышался близкий тоскливый вой. Что это? Волки? Откуда здесь волки в окрестностях колоссальной Москвы? Я месяц просидела на лошади и ни разу не слышала вольчего воя. У…УУУ! Вой подкрался
поближе. Со страху мне показалось, что меня окружает целая стая волков. Померещились красные огоньки голодных глаз в чаще. Бегу изо всех сил. Падаю, натыкаюсь на ветки, вскакиваю, бегу, не зная куда, прочь от близкого воя. От дождя трокинка превратилась в каток. Я с ног до головы в шлепках глины. Руки по локоть в желтой грязюке.
Выбрав одинокое ветвистое дерево посреди мрачной поляны, я взобралась на самую верхушку — посмотреть, не заметно ли что-нибудь вдали; ничего! Я смотрела во всё стороны отчаянным взглядом пока внезапно не заметила огонек, мерцающий точно свечка, но только очень далеко, за лесом. Зато там, сзади, где должен был бы по идее пылать электросветом страшный особняк Марса с гаражами, постройками, с россыпью фонарей по периметру парка ничего этого не было, а тянулась бескрайняя чернота глухого леса. Может быть случилась авария и свет просто погас? Я до ломоты в висках вглядывалась в тот безнадежный мрак, пока не заметила какие-то зеленые огоньки, бредущие в мою сторону сквозь перевала мрака. Уу…ууу… донес ветер порыв тоскливого воя. Волки шли по следу точно за мной!
Как ни было страшно, но я спустилась вниз. Теплый огонек, естественно, скрылся из глаз, но я хорошо запомнила направление и припустила в нужную сторону. Лес слегка поредел. А вой стал глуше и заметно отстал. Через полчаса я снова влезла на дерево — спасительный огонек стал ближе. А свет его — тверже и ярче.
Наконец он стал совершенно отчетлив — и, выбежав на поляну — я увидела, что это горит в окне, на каменном подоконнике, свеча в медном массивном подсвечнике. Луна по-прежнему пряталась в тучах, и я толком не смогла рассмотреть, что это за дом посреди леса. Но хорошо помню, что он показался мне целой горой. Слава Богу, это убежище от волков! Я бегом поднялась по ступеням высокого крыльца и отчаянно подергала за шнурок висящий у двери, обитой железом. Где-то в глубине звякнул колокольчик, затем раздались шаги, чья-то рука сняла с окна подсвечник, в щелях появились лучи света и Дверь открыла высокая женщина в круглых очках на горбатом носу. Ну прямо ведьма! Она спросила, чего мне надо. Я ответила, что заблудилась в лесу, и попросила позволить переночевать. Посветив мне в лицо, женщина умилилась и сказала: «Ах, бедная крошка, куда ты пришла! Да ты знаешь ли, что это дом людоеда и что он ест маленьких детей, особенно таких как ты — пухленьких и румяных». — «Ах, сударыня, — сказала я в тон сумасшедшей бабе, — что же мне делать? Уж волки в лесу непременно меня съедят этой ночью, если вы не захотите меня приютить, а людоед может быть и сжалится надо мной, если только вы попросите его не пускать в ход свои острые зубы».
Я была готова расхохотаться истерическим смехом над выжившей из ума каргой, но смех застрял у меня в горле — чем больше я оглядывалась вокруг, тем больше жути приступало к сердцу: белые кости, разбросанные на дубовом паркете, огромные вилы в углу прихожей, кусок кровавого мяса на крюке вбитом в стену кладовки.
Вот так номер! Я угодила в самую страшную сказку своей заветной книжки, в ту, что боялась одна читать: про Мальчика ростом с пальчик и Людоеда.
Пошатываясь от слабости, я вцепилась рукой в дверной косяк: Лизок, ты обожралась таблеток от депрессии!
УУУ! Волчий вой стал совершенно отчетлив, я в страхе оглянулась на лес, там в чаще злобной россыпью света пылали глаза голодной стаи, а от близкого запаха псины и шерсти закружило голову.
«Ладно, вздохнула женщина, я думаю, что мне удасть-ся тебя спрятать от мужа. Он скоро вернется, а пока иди погрейся. Ты насквозь продрогло, бедное дитя».
Она впустила меня в дом и подвела к очагу. Там, в каменной стене, в огромном камине пылала яркая гора огня, где на черном от копоти вертеле жарился, брызгая жирком, целый баран. Ужин для людоеда.
Присев на корточки, стуча зубами от холода, и, протянув руки к пламени, я пыталась сосредоточиться.
От моей одежды шел пар.
Ясно, что я обожралась таблеток-антидепрессантов и сейчас малость спятила. Вспомнила, что врач, выписывая эту разноцветную дрянь в ампулках, предупредил, что таблетки обладают слабым наркотически эффектом и требует осторожности в употреблении. Ничего себе слабым! Я полезла рукой проверить револьвер, закрепленный под грудью лентами скотча и похолодела — пусто! Но еще, поднимаясь на крыльцо, я ощупала оружие — все в порядке. Не сходи с ума! Я присмотрелась к собственной одежде: да, это были джинсы… перепачканные в глине, мужская рубашка, джинсовый жилет, да. Но все имело какой-тот крайне изношенный вид, словно я в лохмотьях. Я ощупала кроссовки на ногах. Пальцы отчетливо ощущали резиновую подошву, тем не менее мне казалось, порой, что я босиком. А рюкзак, который я прислонила к стене, в углу, смахивал на дорожную котомку. Уходя в побег, я хватанула порядочную горсть проклятых таблеток и вот те на! Крыша поехала!
Все, что я вижу вокруг обман чувств и только. Надо скорее очнуться и увидеть, что происходит со мной на самом деле? Куда попала? Лежу или стою? Привязана или свободна? А что, если Марс подменил таблетки и я улетела так далеко на колесах, что напрочь вырубилась? Одним словом, я нутром чуяла, что нахожусь в страшной опасности, буквально на волосок от гибели.
Между тем, мое сопротивление кошмару слабело с каждой минутой, я втягивалась в воронку чертовщины, как вода — в горловину водостока.
Жена людоеда тем временем отрезала огромным сияющим острым ножом от туши маленький кусочек дымного мяса. «Покушай барашка, девочка», — проблеяла она, голос ведьмы был приторно умилен, но меня не так легко провести: слишком зло сверкали колючие глазки за круглыми стеклами, а то, как она облизывалась, глядя на гостью, не оставляло никаких сомнений — меня заманили в ловушку. Хозяйка тоже людоедка. И уже предвкушает как сдерет грязную кожу и съест живьем пухленькую маленькую девочку. Но я никогда не была маленькой, еще в пять лет я была уже взрослой и видела людей насквозь. В нашем детдоме была похожая на нее повариха — такая же горбоносая сволочь, которая, воруя мясо, подбрасывала в котел освежеванных и порезанных на куски кошек, крыс и собак, чтобы сходилось по весу.
Не сходи с ума, Лиза!
Найди револьвер и припугни эту бабу.
Кусочек мяса парил в ее когтистой руке.
С ласковым остервенением она впихивает мясо в мой ротик: все равно не пропадет! «Сырое еще! не прожарилось,» — отвечаю я, выплевывая на пол кусок противного мяса. «В самый раз, — возразила хозяйка, поднимая бараний шматок с пола, — кровь чувствуется». И бросила мясо в собачью миску.
Тут в дверь со страшной силой постучали три раза: это вернулся Людоед. Жена спрятала меня под кроватью и пошла отпирать засов. Я в страхе забилась в самый дальний угол. Я окончательно свихнулась и чувствовала себя маленькой девочкой, которая попала в беду. Я смотрела со слезами на свои маленькие грязные пальчики, мне было так жаль себя. Хлопнула, как гром, железная дверь. По каменному полу прошли огромные сапоги и остановились у квадратных ножек дубового стола. А за ним — четыре черных собачьих лапы с когтями, которые торчали из шерсти. Скрипнуло кожей сиденье продавленного стула — Людоед уселся за стол. Пес лег у огня, от его мокрой шерсти разом запахло едкой псиной. В камине стрельнуло сосновое полено и ко мне под кровать закатился алый уголек. От него шел щекотливый острый дымок и я чуть было не чихнула и не выдала себя с головой.
Людоед спросил первым делом, готов ли ужин, и нацедил полный кубок вина из бочонка. Но вдруг стал принюхиваться, поворачиваясь во все стороны так, что завизжала кожа на стуле, и сказал, что чует запах человеческого мяса. «Мальчика ты еще вчера съел. Это, наверное, баран пахнет свежатиной. Он еще не прожарился,» — обманывала его жена.
Пес поднялся на четыре лапы и прошел к миске, где валялся кусок баранины. Опустив жуткую морду, он принялся есть его. Стоит ему только скосить глаза, и я пропала.
«Говорю тебе, чую запах свежего мяса, — промолвил Людоед, глядя на жену, — что-то здесь нечисто». Сказав это, он пнул сапожищем пса в зад: «Эй, Перро! ищи». Пес, дожевывая мясо, сразу пошел в мою сторону, к постели. Я была так напугана его приближением, что потеряла от страха голову и попыталась — было! Было! — спрятаться за старый ботинок Людоеда, который валялся на боку под кроватью, высунув на пол кожаный язычище. Ужасная морда заглянула под край полога, и наши глаза встретились. Пес явственно видел меня, но не лаял, а только тяжело дышал открытой пастью, полной слюны. А затем вдруг запустил в укрытие лапу — уйя! Мамочка моя! — но не за девочкой, а за обломком мозговой кости, которую выцарапал в два приема смоляной лапой с желтыми когтями.
«Это всего лишь телячья кость,» — обрадовалась жена.
Но Людоед не давал себя провести. Ругаясь, он встал от стола и тяжело пошел прямо к постели. Откинул полог. Я увидела вылупленные голодные глаза, налитые кровью и вскрикнула.
«А, — зарычал он, — так вот как ты хотела меня надуть, проклятая баба!»
Его жадная ручища отбросила ботинок и схватила за ноги могучей хваткой.
«И не знаю, — ругал жену Людоед, вытаскивая меня на свет очага, — отчего это я тебя не съем: счастье твое, что ты старая тварь. И-ех! какая толстушка! — любовался он мной, подняв к потолку и обхватив страшными пальцами талию. — Ты подоспела в самый срок, красавица. Завтра у меня будут гости, к мне теперь есть чем их угостить.»
Я стала молить чудовище о пощаде, — он поставил меня прямо на стол среди посуды, — опустилась на колени: но жестокость Людоеда была беспредельна; жалость!? Она никогда не ночевала в его сердце. Он уже пожирал меня глазами и говорил жене какие из девочки выйдут прелакомые кусочки, когда она приготовит к человечине хороший соус. При этом он взял исполинский нож, величиной с хорошую саблю, и принялся точить лезвие прямо над головой жертвы о точильный камень, который держал в руке.
Лезвие пламенело от света огня в камине, как язык самой смерти.
Я онемела от ужаса.
Но жена продолжала гнуть свое: «Да, что вы затеяли в такой поздний час? Разве завтра не хватит времени?» — «Замолчи, — отрезал Людоед, — я только поем свежей печенки.» — «Но ведь на столе полным полно мяса, — цеплялась жена, — целый барашек с мозгами, полтеленка, окорок и печенка свиная в горшке. А девочку надо покормить орехами с молоком и медом, тогда мясо будет вкуснее.» «Это верно, — согласился Людоед, убирая нож, — накорми красотку и уложи спать. А на печень положи грелку, чтобы кровь не застоялась». Жена была вне себя от радости и повела наверх по деревянной лестнице в спальню, где на широкой кроватке уже спала ее дочка, маленькая людоедка. Маленькая тварь сладко спала, посасывая кусок сырого мяса. Тут же на постельке валялись куриные ребра, петушиная лапа со шпорой, перья, птичье крыло, голова цыпленка. Хозяйка уложила меня рядом с девочкой и накрыла одеялом. «Спокойной ночи, дитятко, — говорила она, умильно облизываясь, — до утра тебя никто не тронет, а днем я обману мужа и ты убежишь домой».
Но я не верила ее лживым словам — людоедка хотела сама первой полакомиться человечиной и с ее нижней губы капала слюна. Лишь бы я заснула…
Сунув мне в руку берцовую косточку, людоедка вышла и унесла с собой подсвечник. Я осталась в кромешной темноте. Окно было закрыто ставнями. Оттуда сочился слабый свет жидкой луны. Доносился ровный шум дождя. Рядом похрапывала обжора, посасывая говядину. Сколько же я сожрала таблеток сегодня? Я снова и снова пыталась сбросить с себя тиски кошмара. А может быть мне что-то вкололи и я сейчас на самом деле валяюсь полутрупом, где-нибудь в багажнике автомашины. Я еще раз неистово прислушалась и различила слабую музыку — я узнала группу «Куин» и голос Фреди Меркьюри… Надо встать! Храп людоедки стал слабеть. Но встать я не могла. Тогда попыталась хотя бы разглядеть свои настоящие руки, я подносила к самым глазам кисти, но видела только маленькие детские ручки в лунном сиянии. И только сунув руку в рот, зубами нащупала наконец свой указательный палец и почувствовала языком гладкую поверхность ногтя, покрытого лаком. О, палец, спасай! После этого я принялась с удвоенной энергией шарить по телу в поисках револьвера, который — помню прекрасно! — я прилепила скотчем под левою грудью. Но, увы, на месте сисек рука находила только гладкое плоское местечко неразвитой девочки. И вдруг удача! На своей как бы голенькой попке я нащупала большой, глубокий, просторный до черта джинсовый карманище, откуда вытащила тяжелый газовый баллончик. Я могу дать отпор! Я старалась соблюдать величайшую осторожность — одно глупое движение пальцев и я или выдам себя глазам настоящего врага, или сама получу в нос и отрублюсь на полчаса. Нащупав клавишу пуска «файер», огонь, я принялась нежно ощупывать оружие, чтобы через очертания баллончика, его вес привести себя в чувство. Кое-что получилось: темная комната стала двоиться, голос Меркьюри совсем заглушил храп маленькой твари, ставни на окне стали подрагивать, через темную преграду ко мне — с того света! — стал прорываться вспышками яркий электрический огонь настольной лампы. Ну еще же, еще!
Тут я явственно услышала осторожные шаги на деревянной лестнице, в щели под дверью прорезался свет свечи. Людоед шел меня убивать. Я заметалась на постели, сорвала с головы людоедской дочуры золотой венец и, напялив на себя, поменялась с ней местами в постели. Зубастая тварь спала как убитая. Оставалось только вырвать из зубов сони кусок сырого мяса и притвориться дочерью, — но тут дверь открылась и в спальню осторожно вошла жена людоеда. В руке ее сверкал острый нож. Она шла прямо к постели, жадно облизываясь, как голодная собака, большим язычищем. О, ужас… я выронила из ладони свое оружие.
Я прекрасно в тот миг понимала, что играя по правилам людоедского дома, погибну, что надо увидеть кто это на самом деле, стряхнуть кошмар, очнуться, вцепиться зубами в реальные вещи… Спасайся, дура! Невероятным напряжением воли я нашарила под одеялом газовый баллончик и, дождавшись, когда слюнявая фурия нависла над кроваткой, выстрелила ей прямо в глаза струей газа. Вскрикнув, людоедка выронила из рук нож и упала навзничь.
Закрывая рот и нос ладонью, чтобы случайно не вдохнуть газ, я вскочила с постели — пелена спала с глаз — и оказалась в просторной комнате с косым мансардным окном в потолке, где виднелось ясное вечернее небо в закатной позолоте облаков. Я сразу узнала, где я! Это охотничьий домик Марса. На полу лежал Маша. На губах пена. Он был без сознания. И не нож был в его руке, а сотовый телефон.
Что ж! У меня есть хотя бы полчаса пока он оклемается. Я подобрала телефон, обыскала карманы. Вот ключи от машины. Каждое движение давалось с таким трудом, словно я очнулась после долгой смертельной болезни. Меня шатало из стороны в сторону. Осматриваю запястья своих рук, так и есть! на венах запястий и сгибах локтей мурашиная россыпь уколов от шприца. Их больше десятка! Сколько же времени я провалялась в постели под храп людоедки?
Как могу быстрей бегу вниз по деревяной лестнице… Проклятье! Я снова в логове Людоеда: в стене пылает камин, огромный пес вспрыгнув прямо на стол, что-то жрет с хозяйского блюда. А сам хозяин дрыхнет в постели. Увидев меня пес зарычал, но пасть от жратвы не оторвал, продолжая вылизывать тарелку. Я надавала себе пощечин — ничего! Картинка стоит перед глазами, напрочь заслоняя дорогу в реальный мир. Что ж, пойдем вслепую. Где-то здесь должна быть дверь наружу! И ее надо искать не там, где виден ложный выход в простор сеней, а там, где тебя стараются убедить в обратном: нет тут никакой двери, нет и быть не может! Натыкаюсь ногой на котомку у стены, это же мой рюкзак. Щупаю руками, и если глаза продолжают лгать, то пальцы чувствуют заплечные ремни, кармашки, кожаные язычки застежек. Надеваю рюкзак на плечи. Меня так шатает, что я чуть не валюсь на пол. А это смерть! Опираюсь руками на стену и чувствую под руками стекло. Ну конечно, стекло! Я в нижнем холле, где вместо стены — сплошное окно. Где-то тут дверь. Где? Камин! Ну конечно — здесь выход, в самом обманном месте. И чем смелее я подхожу к горе огня, тем меньше жар, наоборот, мои щеки ловят прохладу, это же сквозняк… Нащупав в огне холодную ручку, поворачиваю рычаг вниз и толкаю дверь плечом — рраз! И я на крыльце охотничьего домика. У входа стоит Машин форд! Но, что с погодой? Я вижу, что недавно сошел снег, леса вокруг еще полны зимней прохлады, а первая зелень только-только проклюнулась изумрудным пожаром поверх голых веток. Весна!
Я подхожу к зеркальцу заднего вида и смотрю на себя: худое осунувшее лицо, крупные скулы, глаза во все щеки… с трудом открываю дверцу и как мешок валюсь на сидение водителя. С трудом стягиваю рюкзак, с трудом расстегиваю карманы, чтобы осмотреть свои вещи. Все на месте. Моя сумочка с сокровищами: с книжкой Шарля Перро и письмом отца. А револьвер из золота почему-то брошен на дно рюкзака, здесь основательно порылись и не украли вещь стоимостью в сотню тысяч долларов? Странно… шарю слабой рукой в бардачке и нахожу газету. На первой странице дата: 7 марта!
Выходит я провела в ночном лесу и в логове Людоеда почти полгода! С ума сойти… я тихо даю газ и трогаю машину.
Я помнила, что охотничий домик был в километрах десяти от загородного дома и в паре километров от конезавода, откуда дорога шла прямо на Подольск, а там — по загородному шоссе — прямиком до Москвы. Но главное — охотничий домик находился за чертой заповедника и не был окольцован цепью охраны. Я так боялась снова сойти с ума, что вела машину предельно осторожно. Было светло, но уже слегка смеркалось. Только один единственный раз у меня потемнело в глазах: роща слева вдруг надвинулась к самой обочине хвойной ночной стеной оромного людоедского леса. С глазами волков в глубине чащи. Я нажала на клаксон и дала полный газ. Мрак отстал.
Выехав на шоссе, я тут же бросила угнанный «форд», я была не уверена, что в машине не сидит радиоклоп и не сигналит куда надо о передвижениях, кроме того Маша уже очнулся и объявил тревогу. «Форд» ищут. Еще раз заглянула в сумочку. Пересчитала живые деньги. Убедилась, что паспорт свободной страны на месте, и карточки кредитные — тоже. Только затем остановила левака.
— Куда? — спросил водитель.
— На Ленинградский вокзал!
В машине я пару раз на минуту теряла сознание, но шофер ничего не заметил. Я двигалась по инерции того далекого дня в жаркую грозовую ночь: вон из Москвы, подальше от Марса. Куда? Еще не знаю. Там будет видно…
Когда ехали через центр, я попросила остановить —машину на десять минут и забежала в знакомый бутик, купить кое-что для маскировки и снова проверить кредитную карту. Я была здесь постоянным клиентом раньше — и надо же! продавцы меня не узнали. Тем лучше. Купила пышный белокурый парик под венецианской сеткой, плащ-дождевик, дорожную сумку, куда вытряхнула позднее содержимое рюкзака, и конечно купила зонтик. Сотый зонтик в своей жизни… Я забыла его в машине.
Я помнила, что поезда на Питер идут вечером сплошным косяком. Но с потери зонтика началась полоса неудач: билетов на ближайшие часы не было, только — после полуночи. Ну и черт с вами, возьму место у проводников!
Не чертыхайся, Лизок, тебя Бог спас.
Нашла банкомат, где сняла валюты с кредитной карточки.
Полчаса провела в кафе, где наконец нормально поела. Подмела с тарелок все подчистую. Крепкий кофе окончательно привел меня в чувство. Неужели я действительно выпала из жизни на семь месяцев? Ну и ну… полный улет! Нацепив в туалетной кабинке дурацкий парик для маскировки, иду вдоль перрона, где стоит международный экспресс. Отправление через десять минут. Отлично! После двух попыток договориться с бабами, нахожу покладистого мужика в Г3-ом вагоне. Разумеется, тринадцатый… Жадноватый малый соглашается довезти меня до Питера за сто баксов — о'кей! — и ведет в сверкающий чистотой вагон «Москва — Санкт-Петербург — Выборг — Хельсинки». Мое место тринадцатое!
616-! Сезам, откройся. Жму на кнопки и — ура! — проклятая решетка пошла вверх. Путь свободен! Я нырнула, не дожидаясь пока стальные зубы уйдут в потолок.
Поток воды выносит меня на свободу.
Выныривая на поверхность, я целую глазами луну. После затхлого тонелля, свежий ветер непогоды кружит голову. Смылась! Гроза ушла в сторону, небо очистилось, но во всю ширину, кое-где еще видны рваные лохмы мрака. Буквально через минуту поток раздается в ширь, разливается чернильною гладью, начинает мелеть, и вот я уже бреду по колено, по гальке, через речной перекат, сверкающий жилами света. Оглядываюсь назад — мрак ночного леса, стена стволов над водой… однако как далеко меня унесло! Никаких признаков жилья. Мне казалось, что знаю окрестности назубок, но сейчас никак не могу сообразить, где я?
Выбравшись на берег, я раздеваюсь догола, выкручиваю джинсы, выжимаю сырую рубашку, выливаю воду из кроссовок, проверяю рюкзак… все на месте. Как ужасно вновь влезать в мокрую одежду. Мурашки по коже. Бррр! Вновь оглядываю окрестности, благо луна дышит в затылок дружеским заревом света. Ну и дела. Мне абсолютно незнаком ни этот глухой лес, ни эта широкая лесная река в нйвесах елочных лап, ни галечный плес, на котором зловеще чернеют коряги и пни с корнями как мертвые змей! Даже луна в вышине кажется больше обычной.
Если считать, что линия реки перпендикулярна к выходу из тоннеля, то мне нужно шагать прямиком в чащу, чтобы по кратчайшему пути выйти к шоссе.
Со страхом вхожу в чащобу леса. Навстречу — колоннады сосен, мокрая хвоя, где каждый кончик иглы пронзает каплю воды насквозь, султаны папоротника, который липнет к телу как зеленая паутина исполинского паука. Ненавижу все сырое, темное и колючее. И надо же! Рраз! Что-то щелкает в тишине под ногой и, взвившись, крепко кусает в лодыжку острыми зубками. Мне кажется, что на миг я теряю сознание. Это капкан! Но самый дрянной, на зайца или на кролика… легко разжимаю кривые челюсти. Да они что? Смеются ухмылкою рта? Вытаскиваю правую ногу, — закатив брючину, вижу следы глупых укусов: сизые треугольные ямки в гусиной коже. Ау, лесной дружок подорожник. Вот ты где! Бережно отрываю узкий листик и врачую ранки.
Между тем погода снова испортилась.
Гроза тащит свой крысиный хвост в небесах.
Я поняла, что заблудилась и не знаю куда идти. Как назло, луна скрылась за тучами, а ветер принялся трепать ветки с такой силой, что на меня обрушились потоки воды из всех закоулков и норок. И лес внезапно набрал высоты. Стволы сосен раздались в ширине, заслоняя мне путь. Ели растопырили лапы, стараясь схватить за лицо. Корни все чаще и чаще стали перебегать поперек тропинки. Они похожи на деревянных удавов. Некоторые так велики, что я буквально перелезаю через преграду. Стало так темно, что не видно ни зги. И вдруг: у…ууууу…у! Послышался близкий тоскливый вой. Что это? Волки? Откуда здесь волки в окрестностях колоссальной Москвы? Я месяц просидела на лошади и ни разу не слышала вольчего воя. У…УУУ! Вой подкрался
поближе. Со страху мне показалось, что меня окружает целая стая волков. Померещились красные огоньки голодных глаз в чаще. Бегу изо всех сил. Падаю, натыкаюсь на ветки, вскакиваю, бегу, не зная куда, прочь от близкого воя. От дождя трокинка превратилась в каток. Я с ног до головы в шлепках глины. Руки по локоть в желтой грязюке.
Выбрав одинокое ветвистое дерево посреди мрачной поляны, я взобралась на самую верхушку — посмотреть, не заметно ли что-нибудь вдали; ничего! Я смотрела во всё стороны отчаянным взглядом пока внезапно не заметила огонек, мерцающий точно свечка, но только очень далеко, за лесом. Зато там, сзади, где должен был бы по идее пылать электросветом страшный особняк Марса с гаражами, постройками, с россыпью фонарей по периметру парка ничего этого не было, а тянулась бескрайняя чернота глухого леса. Может быть случилась авария и свет просто погас? Я до ломоты в висках вглядывалась в тот безнадежный мрак, пока не заметила какие-то зеленые огоньки, бредущие в мою сторону сквозь перевала мрака. Уу…ууу… донес ветер порыв тоскливого воя. Волки шли по следу точно за мной!
Как ни было страшно, но я спустилась вниз. Теплый огонек, естественно, скрылся из глаз, но я хорошо запомнила направление и припустила в нужную сторону. Лес слегка поредел. А вой стал глуше и заметно отстал. Через полчаса я снова влезла на дерево — спасительный огонек стал ближе. А свет его — тверже и ярче.
Наконец он стал совершенно отчетлив — и, выбежав на поляну — я увидела, что это горит в окне, на каменном подоконнике, свеча в медном массивном подсвечнике. Луна по-прежнему пряталась в тучах, и я толком не смогла рассмотреть, что это за дом посреди леса. Но хорошо помню, что он показался мне целой горой. Слава Богу, это убежище от волков! Я бегом поднялась по ступеням высокого крыльца и отчаянно подергала за шнурок висящий у двери, обитой железом. Где-то в глубине звякнул колокольчик, затем раздались шаги, чья-то рука сняла с окна подсвечник, в щелях появились лучи света и Дверь открыла высокая женщина в круглых очках на горбатом носу. Ну прямо ведьма! Она спросила, чего мне надо. Я ответила, что заблудилась в лесу, и попросила позволить переночевать. Посветив мне в лицо, женщина умилилась и сказала: «Ах, бедная крошка, куда ты пришла! Да ты знаешь ли, что это дом людоеда и что он ест маленьких детей, особенно таких как ты — пухленьких и румяных». — «Ах, сударыня, — сказала я в тон сумасшедшей бабе, — что же мне делать? Уж волки в лесу непременно меня съедят этой ночью, если вы не захотите меня приютить, а людоед может быть и сжалится надо мной, если только вы попросите его не пускать в ход свои острые зубы».
Я была готова расхохотаться истерическим смехом над выжившей из ума каргой, но смех застрял у меня в горле — чем больше я оглядывалась вокруг, тем больше жути приступало к сердцу: белые кости, разбросанные на дубовом паркете, огромные вилы в углу прихожей, кусок кровавого мяса на крюке вбитом в стену кладовки.
Вот так номер! Я угодила в самую страшную сказку своей заветной книжки, в ту, что боялась одна читать: про Мальчика ростом с пальчик и Людоеда.
Пошатываясь от слабости, я вцепилась рукой в дверной косяк: Лизок, ты обожралась таблеток от депрессии!
УУУ! Волчий вой стал совершенно отчетлив, я в страхе оглянулась на лес, там в чаще злобной россыпью света пылали глаза голодной стаи, а от близкого запаха псины и шерсти закружило голову.
«Ладно, вздохнула женщина, я думаю, что мне удасть-ся тебя спрятать от мужа. Он скоро вернется, а пока иди погрейся. Ты насквозь продрогло, бедное дитя».
Она впустила меня в дом и подвела к очагу. Там, в каменной стене, в огромном камине пылала яркая гора огня, где на черном от копоти вертеле жарился, брызгая жирком, целый баран. Ужин для людоеда.
Присев на корточки, стуча зубами от холода, и, протянув руки к пламени, я пыталась сосредоточиться.
От моей одежды шел пар.
Ясно, что я обожралась таблеток-антидепрессантов и сейчас малость спятила. Вспомнила, что врач, выписывая эту разноцветную дрянь в ампулках, предупредил, что таблетки обладают слабым наркотически эффектом и требует осторожности в употреблении. Ничего себе слабым! Я полезла рукой проверить револьвер, закрепленный под грудью лентами скотча и похолодела — пусто! Но еще, поднимаясь на крыльцо, я ощупала оружие — все в порядке. Не сходи с ума! Я присмотрелась к собственной одежде: да, это были джинсы… перепачканные в глине, мужская рубашка, джинсовый жилет, да. Но все имело какой-тот крайне изношенный вид, словно я в лохмотьях. Я ощупала кроссовки на ногах. Пальцы отчетливо ощущали резиновую подошву, тем не менее мне казалось, порой, что я босиком. А рюкзак, который я прислонила к стене, в углу, смахивал на дорожную котомку. Уходя в побег, я хватанула порядочную горсть проклятых таблеток и вот те на! Крыша поехала!
Все, что я вижу вокруг обман чувств и только. Надо скорее очнуться и увидеть, что происходит со мной на самом деле? Куда попала? Лежу или стою? Привязана или свободна? А что, если Марс подменил таблетки и я улетела так далеко на колесах, что напрочь вырубилась? Одним словом, я нутром чуяла, что нахожусь в страшной опасности, буквально на волосок от гибели.
Между тем, мое сопротивление кошмару слабело с каждой минутой, я втягивалась в воронку чертовщины, как вода — в горловину водостока.
Жена людоеда тем временем отрезала огромным сияющим острым ножом от туши маленький кусочек дымного мяса. «Покушай барашка, девочка», — проблеяла она, голос ведьмы был приторно умилен, но меня не так легко провести: слишком зло сверкали колючие глазки за круглыми стеклами, а то, как она облизывалась, глядя на гостью, не оставляло никаких сомнений — меня заманили в ловушку. Хозяйка тоже людоедка. И уже предвкушает как сдерет грязную кожу и съест живьем пухленькую маленькую девочку. Но я никогда не была маленькой, еще в пять лет я была уже взрослой и видела людей насквозь. В нашем детдоме была похожая на нее повариха — такая же горбоносая сволочь, которая, воруя мясо, подбрасывала в котел освежеванных и порезанных на куски кошек, крыс и собак, чтобы сходилось по весу.
Не сходи с ума, Лиза!
Найди револьвер и припугни эту бабу.
Кусочек мяса парил в ее когтистой руке.
С ласковым остервенением она впихивает мясо в мой ротик: все равно не пропадет! «Сырое еще! не прожарилось,» — отвечаю я, выплевывая на пол кусок противного мяса. «В самый раз, — возразила хозяйка, поднимая бараний шматок с пола, — кровь чувствуется». И бросила мясо в собачью миску.
Тут в дверь со страшной силой постучали три раза: это вернулся Людоед. Жена спрятала меня под кроватью и пошла отпирать засов. Я в страхе забилась в самый дальний угол. Я окончательно свихнулась и чувствовала себя маленькой девочкой, которая попала в беду. Я смотрела со слезами на свои маленькие грязные пальчики, мне было так жаль себя. Хлопнула, как гром, железная дверь. По каменному полу прошли огромные сапоги и остановились у квадратных ножек дубового стола. А за ним — четыре черных собачьих лапы с когтями, которые торчали из шерсти. Скрипнуло кожей сиденье продавленного стула — Людоед уселся за стол. Пес лег у огня, от его мокрой шерсти разом запахло едкой псиной. В камине стрельнуло сосновое полено и ко мне под кровать закатился алый уголек. От него шел щекотливый острый дымок и я чуть было не чихнула и не выдала себя с головой.
Людоед спросил первым делом, готов ли ужин, и нацедил полный кубок вина из бочонка. Но вдруг стал принюхиваться, поворачиваясь во все стороны так, что завизжала кожа на стуле, и сказал, что чует запах человеческого мяса. «Мальчика ты еще вчера съел. Это, наверное, баран пахнет свежатиной. Он еще не прожарился,» — обманывала его жена.
Пес поднялся на четыре лапы и прошел к миске, где валялся кусок баранины. Опустив жуткую морду, он принялся есть его. Стоит ему только скосить глаза, и я пропала.
«Говорю тебе, чую запах свежего мяса, — промолвил Людоед, глядя на жену, — что-то здесь нечисто». Сказав это, он пнул сапожищем пса в зад: «Эй, Перро! ищи». Пес, дожевывая мясо, сразу пошел в мою сторону, к постели. Я была так напугана его приближением, что потеряла от страха голову и попыталась — было! Было! — спрятаться за старый ботинок Людоеда, который валялся на боку под кроватью, высунув на пол кожаный язычище. Ужасная морда заглянула под край полога, и наши глаза встретились. Пес явственно видел меня, но не лаял, а только тяжело дышал открытой пастью, полной слюны. А затем вдруг запустил в укрытие лапу — уйя! Мамочка моя! — но не за девочкой, а за обломком мозговой кости, которую выцарапал в два приема смоляной лапой с желтыми когтями.
«Это всего лишь телячья кость,» — обрадовалась жена.
Но Людоед не давал себя провести. Ругаясь, он встал от стола и тяжело пошел прямо к постели. Откинул полог. Я увидела вылупленные голодные глаза, налитые кровью и вскрикнула.
«А, — зарычал он, — так вот как ты хотела меня надуть, проклятая баба!»
Его жадная ручища отбросила ботинок и схватила за ноги могучей хваткой.
«И не знаю, — ругал жену Людоед, вытаскивая меня на свет очага, — отчего это я тебя не съем: счастье твое, что ты старая тварь. И-ех! какая толстушка! — любовался он мной, подняв к потолку и обхватив страшными пальцами талию. — Ты подоспела в самый срок, красавица. Завтра у меня будут гости, к мне теперь есть чем их угостить.»
Я стала молить чудовище о пощаде, — он поставил меня прямо на стол среди посуды, — опустилась на колени: но жестокость Людоеда была беспредельна; жалость!? Она никогда не ночевала в его сердце. Он уже пожирал меня глазами и говорил жене какие из девочки выйдут прелакомые кусочки, когда она приготовит к человечине хороший соус. При этом он взял исполинский нож, величиной с хорошую саблю, и принялся точить лезвие прямо над головой жертвы о точильный камень, который держал в руке.
Лезвие пламенело от света огня в камине, как язык самой смерти.
Я онемела от ужаса.
Но жена продолжала гнуть свое: «Да, что вы затеяли в такой поздний час? Разве завтра не хватит времени?» — «Замолчи, — отрезал Людоед, — я только поем свежей печенки.» — «Но ведь на столе полным полно мяса, — цеплялась жена, — целый барашек с мозгами, полтеленка, окорок и печенка свиная в горшке. А девочку надо покормить орехами с молоком и медом, тогда мясо будет вкуснее.» «Это верно, — согласился Людоед, убирая нож, — накорми красотку и уложи спать. А на печень положи грелку, чтобы кровь не застоялась». Жена была вне себя от радости и повела наверх по деревянной лестнице в спальню, где на широкой кроватке уже спала ее дочка, маленькая людоедка. Маленькая тварь сладко спала, посасывая кусок сырого мяса. Тут же на постельке валялись куриные ребра, петушиная лапа со шпорой, перья, птичье крыло, голова цыпленка. Хозяйка уложила меня рядом с девочкой и накрыла одеялом. «Спокойной ночи, дитятко, — говорила она, умильно облизываясь, — до утра тебя никто не тронет, а днем я обману мужа и ты убежишь домой».
Но я не верила ее лживым словам — людоедка хотела сама первой полакомиться человечиной и с ее нижней губы капала слюна. Лишь бы я заснула…
Сунув мне в руку берцовую косточку, людоедка вышла и унесла с собой подсвечник. Я осталась в кромешной темноте. Окно было закрыто ставнями. Оттуда сочился слабый свет жидкой луны. Доносился ровный шум дождя. Рядом похрапывала обжора, посасывая говядину. Сколько же я сожрала таблеток сегодня? Я снова и снова пыталась сбросить с себя тиски кошмара. А может быть мне что-то вкололи и я сейчас на самом деле валяюсь полутрупом, где-нибудь в багажнике автомашины. Я еще раз неистово прислушалась и различила слабую музыку — я узнала группу «Куин» и голос Фреди Меркьюри… Надо встать! Храп людоедки стал слабеть. Но встать я не могла. Тогда попыталась хотя бы разглядеть свои настоящие руки, я подносила к самым глазам кисти, но видела только маленькие детские ручки в лунном сиянии. И только сунув руку в рот, зубами нащупала наконец свой указательный палец и почувствовала языком гладкую поверхность ногтя, покрытого лаком. О, палец, спасай! После этого я принялась с удвоенной энергией шарить по телу в поисках револьвера, который — помню прекрасно! — я прилепила скотчем под левою грудью. Но, увы, на месте сисек рука находила только гладкое плоское местечко неразвитой девочки. И вдруг удача! На своей как бы голенькой попке я нащупала большой, глубокий, просторный до черта джинсовый карманище, откуда вытащила тяжелый газовый баллончик. Я могу дать отпор! Я старалась соблюдать величайшую осторожность — одно глупое движение пальцев и я или выдам себя глазам настоящего врага, или сама получу в нос и отрублюсь на полчаса. Нащупав клавишу пуска «файер», огонь, я принялась нежно ощупывать оружие, чтобы через очертания баллончика, его вес привести себя в чувство. Кое-что получилось: темная комната стала двоиться, голос Меркьюри совсем заглушил храп маленькой твари, ставни на окне стали подрагивать, через темную преграду ко мне — с того света! — стал прорываться вспышками яркий электрический огонь настольной лампы. Ну еще же, еще!
Тут я явственно услышала осторожные шаги на деревянной лестнице, в щели под дверью прорезался свет свечи. Людоед шел меня убивать. Я заметалась на постели, сорвала с головы людоедской дочуры золотой венец и, напялив на себя, поменялась с ней местами в постели. Зубастая тварь спала как убитая. Оставалось только вырвать из зубов сони кусок сырого мяса и притвориться дочерью, — но тут дверь открылась и в спальню осторожно вошла жена людоеда. В руке ее сверкал острый нож. Она шла прямо к постели, жадно облизываясь, как голодная собака, большим язычищем. О, ужас… я выронила из ладони свое оружие.
Я прекрасно в тот миг понимала, что играя по правилам людоедского дома, погибну, что надо увидеть кто это на самом деле, стряхнуть кошмар, очнуться, вцепиться зубами в реальные вещи… Спасайся, дура! Невероятным напряжением воли я нашарила под одеялом газовый баллончик и, дождавшись, когда слюнявая фурия нависла над кроваткой, выстрелила ей прямо в глаза струей газа. Вскрикнув, людоедка выронила из рук нож и упала навзничь.
Закрывая рот и нос ладонью, чтобы случайно не вдохнуть газ, я вскочила с постели — пелена спала с глаз — и оказалась в просторной комнате с косым мансардным окном в потолке, где виднелось ясное вечернее небо в закатной позолоте облаков. Я сразу узнала, где я! Это охотничьий домик Марса. На полу лежал Маша. На губах пена. Он был без сознания. И не нож был в его руке, а сотовый телефон.
Что ж! У меня есть хотя бы полчаса пока он оклемается. Я подобрала телефон, обыскала карманы. Вот ключи от машины. Каждое движение давалось с таким трудом, словно я очнулась после долгой смертельной болезни. Меня шатало из стороны в сторону. Осматриваю запястья своих рук, так и есть! на венах запястий и сгибах локтей мурашиная россыпь уколов от шприца. Их больше десятка! Сколько же времени я провалялась в постели под храп людоедки?
Как могу быстрей бегу вниз по деревяной лестнице… Проклятье! Я снова в логове Людоеда: в стене пылает камин, огромный пес вспрыгнув прямо на стол, что-то жрет с хозяйского блюда. А сам хозяин дрыхнет в постели. Увидев меня пес зарычал, но пасть от жратвы не оторвал, продолжая вылизывать тарелку. Я надавала себе пощечин — ничего! Картинка стоит перед глазами, напрочь заслоняя дорогу в реальный мир. Что ж, пойдем вслепую. Где-то здесь должна быть дверь наружу! И ее надо искать не там, где виден ложный выход в простор сеней, а там, где тебя стараются убедить в обратном: нет тут никакой двери, нет и быть не может! Натыкаюсь ногой на котомку у стены, это же мой рюкзак. Щупаю руками, и если глаза продолжают лгать, то пальцы чувствуют заплечные ремни, кармашки, кожаные язычки застежек. Надеваю рюкзак на плечи. Меня так шатает, что я чуть не валюсь на пол. А это смерть! Опираюсь руками на стену и чувствую под руками стекло. Ну конечно, стекло! Я в нижнем холле, где вместо стены — сплошное окно. Где-то тут дверь. Где? Камин! Ну конечно — здесь выход, в самом обманном месте. И чем смелее я подхожу к горе огня, тем меньше жар, наоборот, мои щеки ловят прохладу, это же сквозняк… Нащупав в огне холодную ручку, поворачиваю рычаг вниз и толкаю дверь плечом — рраз! И я на крыльце охотничьего домика. У входа стоит Машин форд! Но, что с погодой? Я вижу, что недавно сошел снег, леса вокруг еще полны зимней прохлады, а первая зелень только-только проклюнулась изумрудным пожаром поверх голых веток. Весна!
Я подхожу к зеркальцу заднего вида и смотрю на себя: худое осунувшее лицо, крупные скулы, глаза во все щеки… с трудом открываю дверцу и как мешок валюсь на сидение водителя. С трудом стягиваю рюкзак, с трудом расстегиваю карманы, чтобы осмотреть свои вещи. Все на месте. Моя сумочка с сокровищами: с книжкой Шарля Перро и письмом отца. А револьвер из золота почему-то брошен на дно рюкзака, здесь основательно порылись и не украли вещь стоимостью в сотню тысяч долларов? Странно… шарю слабой рукой в бардачке и нахожу газету. На первой странице дата: 7 марта!
Выходит я провела в ночном лесу и в логове Людоеда почти полгода! С ума сойти… я тихо даю газ и трогаю машину.
Я помнила, что охотничий домик был в километрах десяти от загородного дома и в паре километров от конезавода, откуда дорога шла прямо на Подольск, а там — по загородному шоссе — прямиком до Москвы. Но главное — охотничий домик находился за чертой заповедника и не был окольцован цепью охраны. Я так боялась снова сойти с ума, что вела машину предельно осторожно. Было светло, но уже слегка смеркалось. Только один единственный раз у меня потемнело в глазах: роща слева вдруг надвинулась к самой обочине хвойной ночной стеной оромного людоедского леса. С глазами волков в глубине чащи. Я нажала на клаксон и дала полный газ. Мрак отстал.
Выехав на шоссе, я тут же бросила угнанный «форд», я была не уверена, что в машине не сидит радиоклоп и не сигналит куда надо о передвижениях, кроме того Маша уже очнулся и объявил тревогу. «Форд» ищут. Еще раз заглянула в сумочку. Пересчитала живые деньги. Убедилась, что паспорт свободной страны на месте, и карточки кредитные — тоже. Только затем остановила левака.
— Куда? — спросил водитель.
— На Ленинградский вокзал!
В машине я пару раз на минуту теряла сознание, но шофер ничего не заметил. Я двигалась по инерции того далекого дня в жаркую грозовую ночь: вон из Москвы, подальше от Марса. Куда? Еще не знаю. Там будет видно…
Когда ехали через центр, я попросила остановить —машину на десять минут и забежала в знакомый бутик, купить кое-что для маскировки и снова проверить кредитную карту. Я была здесь постоянным клиентом раньше — и надо же! продавцы меня не узнали. Тем лучше. Купила пышный белокурый парик под венецианской сеткой, плащ-дождевик, дорожную сумку, куда вытряхнула позднее содержимое рюкзака, и конечно купила зонтик. Сотый зонтик в своей жизни… Я забыла его в машине.
Я помнила, что поезда на Питер идут вечером сплошным косяком. Но с потери зонтика началась полоса неудач: билетов на ближайшие часы не было, только — после полуночи. Ну и черт с вами, возьму место у проводников!
Не чертыхайся, Лизок, тебя Бог спас.
Нашла банкомат, где сняла валюты с кредитной карточки.
Полчаса провела в кафе, где наконец нормально поела. Подмела с тарелок все подчистую. Крепкий кофе окончательно привел меня в чувство. Неужели я действительно выпала из жизни на семь месяцев? Ну и ну… полный улет! Нацепив в туалетной кабинке дурацкий парик для маскировки, иду вдоль перрона, где стоит международный экспресс. Отправление через десять минут. Отлично! После двух попыток договориться с бабами, нахожу покладистого мужика в Г3-ом вагоне. Разумеется, тринадцатый… Жадноватый малый соглашается довезти меня до Питера за сто баксов — о'кей! — и ведет в сверкающий чистотой вагон «Москва — Санкт-Петербург — Выборг — Хельсинки». Мое место тринадцатое!