Страница:
Значит… значит на рассвете я должна буду повернуть прямо к берегу, скользить по гладкому лезвию точно туда, где на карте горит адская полоса границы. И там, в темноте волшебной тыквы ждать спасения. Доверься лунному свету, Лизок!
Хорошо! Я рискну, поплыву по прямой, такой же отвесной, как лезвие ножа в руках Крестной.
Дззынь!
Кусок стекла вылетает из кругового окна.
Я падаю на пол. Это выстрел!
Но меня уже не застать врасплох. Кубарем качусь к двери, на ходу вынимая оружие, и замираю на корточках на верхней ступеньке винтовой лестницы под защитой каменной стены.
После выстрела тишина невыносимо безмолвна. И хотя слышен крик чаек, плеск волны, стук собственного сердца, кажется что в башне тихо, как во сне.
Проходит несколько минут, прежде чем я ползком добираюсь до стола, стягиваю морской бинокль и, привстав с корточек, осторожно шарю окулярами в той стороне, откуда прилетела пуля. Ее свинцовое рыльце засело в штукатурке под самым потолком. Выстрел был сделан явно наугад… Вот они! Вижу на проселочной дороге, идущей от сосновой рощицы к маяку, низкий жукоподобный черный авто и одинокую фигуру стрелка у открытой дверцы. Он положил винтовку с оптическим прицелом на крышу и тоже шарит по маяку окулярами бинокля. Вот он опускает бинокль, открывая лицо, и я узнаю проклятого Машу. Ты пришел по мою душу, говнюк!
Наклонившись к кабине, он что-то говорит шоферу. Пытаюсь различить за стеклом бандитские рыла… Маша забирает винтовку, лезет в жучиное кутро, беззвучно хлопает дверца, беззвучно колеса трогают с места. Авто разворачивает и уползает назад по дороге пока не скрывается в частоколе сосен.
Я вытираю со лба пот.
Что за идиотская выходка?! Гораздо умней было бы ехать прямо к маяку, на растояние слышимости мотора, затем высаживать тайный десант и ловить птичку, пока она в клетке.
Нет, Лизок, это не глупость. Это угроза. Прямая и беспощадная. Это сигнал полной уверенности в себе. Ты окружена! И никуда не уйдешь, сука!
Это типичный жест уголовной истерики.
Начинаю лихорадочно сворачивать карты и заталкивать в печку. Искать спички. Уплываю сегодня, как только начнет темнеть! Когда огонь нехотя, кашляя дымом, стал пожирать бумагу, я услышала голос Юкко. Он поднимался по лестнице: «Эй, Лиза! Это я!» Я глянула вниз через стекло: у входа стоял велосипед. Оказалось, что он чуть не столкнулся с тем черным «Ауди». В машине было двое мужчин, а на заднем сидении маячил здоровенный черный пес. Увидев велосипедиста, они резко сбросили скорость и проехали, внимательно оглядев его с ног до головы. Рожи были самые бандитские, но он не рискнул запоминать и разглядывать, и уж тем более оглядываться.
Казалось бы появление Юкко должно было успокоить — но не тут-то было! — поведение приятеля показалось мне сначала подозрительным, а потом и просто опасным.
Обычно мы держались на маяке тихо и настороже. Ночью по пляжу проходил пограничный патруль. Но и днем так же старались лишний раз не брякнуть ложкой, не стукнуть дверью. Юкко словно забыл про осторожность! С грохотом вывалил из рюкзака на стол консервы, включил на полную мощь свой транзистор. Я сбавила звук, он вернул прежнюю громкость. Брякнул жестянкой пива о крышку-холодильника. Что ж… мальчик… я не спускала с него тайных глаз, хотя внешне держалась в тон: смеялась, хлопала дверцами шкафчика, стукала днищем железного чайника по электроплитке, даже стала пить с ним баночное пиво, хотя терпеть его не могу: моча с консервантами! Сообщник мой быстро захмелел и взгляд его становился все более наглым и откровенным. Но это был не взгляд мужчины, возбужденного приступом похоти, нет, — а взгляд голодного зверя. Порой он быстро облизывался, а в голубых балтийских глазах вдруг замелькали красные огоньки. Я видела такие же в глазах несчастной Гермины в ту роковую ночь. Вот оно что! Его твердые желтые ногти жестко скребли по столешнице, словно когти. Голова втянулась в плечи. Кончики ушей стали заметно подрагивать от каждого громкого звука. Мой милый жуликоватый силач Юкко на глазах превращался в одержимого злом. Теперь я знала, чего ждать дальше! Голова заработала с холодным треском счетной машины: путь вниз по винтовой лестнице мне, наверняка, отрезан — Юкко сторожит каждый шаг. Остается только лишь прыгать с башни маяка. Р-раз и в смятку! Стрелять? Но я не хотела ни пускать оружие против Юкко, даже если он спятил, ни выдавать свои подозрения. Зло — слишком коварный враг. Тут Юкко пошел по нужде вниз, демонстративно захлопнув дверь на лестницу. Он сторожил мой единственный выход. Заклиная судьбу, я с мольбой огляделась вокруг и заметила веревочную бухту. Это был крепкий, прочный морской линек. Идея! Я вытащила тяжелую бухту на круговой балкон, который окружил нешироким кольцом фонарь маяка, и сбросила вниз длиннющую веревку. К нижнему концу я предварительно привязала металлический прут для ровности отвеса, чтобы конец не мотало в воздухе, а верхний — закрепила за поручень тремя прочными узлами, выбрав такое место, чтобы узлы было трудно достать зубами. Я думала конечно о волке! Зверь где-то здесь! К моей досаде веревка не доставала до земли. Оставался внушительный зазор, чуть ли не в два метра. И все же с той высоты можно уже прыгать, не боясь превратиться в желе… Я ведь циркачка. Я умею вязать узлы какие хотите: двойные, флотские, страховочные и все же провозилась наверное с полчаса, а Юкко все еще не возвращался. Может быть препереть дверь изнутри? Но как назло под рукой ничего тяжелого, кроме стола, да и тот слишком легок. Один нажим плеча или удар волчьей лапы и дверь распахнется. Но где же Юкко?
Я обошла узкий балкончик по кругу. Белая ночь тиха, светла и свежа. Морской залив в вышине заливает землю каскадами отражений. Море совершенно затихло и отливало зеркальной гладью покоя. Только кое-где волна морщится складками. Нет, Лизок, в такой штиль плыть самоубийство: на зеркале заметно любое пятнышко. И, как в подтверждение моих мыслей, с военного маяка на далеком мысу ударил залп света. Заработал Первый прожектор. Луч был настолько ярок, а море так ровно, что я явственно видела, как взлетают с воды напуганные светом спящие чайки.
Где же чертов Юкко?
Наконец я заметила белую фигуру человека, который прятался в тени трансформаторной будки. Но бог мой! Юкко был совершенно гол. Встав на четвереньки и задрав голову вверх он завыл. Завыл долго, протяжно и тоскливо. Сверлящий воющий звук разбудил округу.
Проклятье! Он подзывал волка!
И тот не заставил себя ждать.
Волк бесшумно возник из полумрака дюн в конце пляжной дуги и помчался зверским мрачным наметом по полосе сырого песка прямо на воющий голос. Его прыжки были столь мощны, что я почувствовала слабое дрожжа-ние старой башни. Вмятины от лап на темном песке были так глубоки, что в следах заблестела вода. Лунная шерсть отливала сталью. Юкко оглянулся на набегающий скрип лап и хрип дыхания и в ужасе вскрикнул. В нем очнулся живой человек. И человек этот не смог шевельнуть и пальцем от страха. Он остался стоять, демонстрируя зверю несчастный фаллос, возбужденный гипнозом луны. И, глухо рыкнув, волк с налета вырвал причинное место. Юкко даже не вскрикнул — стоял словно статуя, и только алый ручей хлынул по мраморным чреслам. Античный юноша рухнул, словно подкошенный, на спину. И опять ни звука — беззвучное падение в смерть. Только курчавые завитки вьющейся крови говорили, что человек еще жив.
Отрыгнув, волк спокойно поднял вверх морду — он знал, где я прячусь — его взгляд устремился почти отвесно вверх, на высоту двадцати метров устремился! Я даже не успела отпрянуть от бортика! Наши взоры скрестились. Зверь сразу узнал меня. Волчьи глаза вспыхнули обручальными кольцами. Шерсть встала дыбом на холке. Я тоже уже — оцепенев — узнавала волчье лицо, исполненное лютой злобы. Поджав уши, зверь неистово зарычал и, не сводя с меня глаз, подвывая, злобно играя шерстью на холке, скалясь пастью, мокрой от крови юноши, затрусил с задранной головой к двери в башню маяка. Дверь на маяк Юкко оставил открытой. И вот я уже слышу его тяжкие скачки вверх по металлической лестнице. Башня разом тревожно загудела, задрожала железными поджилками от злобного натиска. Мамочка! Я перекинулась через перильца и, страхуя кроссовками скольжение вниз, обжигаясь голыми руками, полетела к земле вдоль длиннющей веревки. Захватывающее зрелище. Только не слышу аплодисментов. От рывков веревка стала вращаться, описывая широкий круг в воздухе.
Земля приближалась. Руки горели. Я была уверена, что чудовище еще на полпути вверх к моему убежищу на макушке старого маяка… как вдруг волк выскочил из двери и кинулся к концу веревки. Я забыла, что зверь одержим дьяволом! И все же, если бы его злоба была не так горяча, он бы выждал в засаде до тех пор пока я б не свалилась на землю. Но судьба хранила Красную Шапочку! Я вцепилась в веревку на самом конце пути. Как мне повезло, что она не доставала до земли! Два метра высоты до моих пяток. А какой удачей стал поперечный стальной прут, который я привязала флотским узлом для тяжести и отвеса! Ведь я — дура — смогла упереться в него подошвами и повиснуть над смертью, раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник, и, вдобавок, вращаясь вокруг оси, то в одну, то в другую сторону. Если бы не стальная опора, я бы не смогла висеть на руках столь долго и угодила в кошмарную пасть. А белая ночь все так же тиха, твою мать! И луна бела, как гондон! Туши свет, сука! Природе до фени наши боль и страдания.
Револьвер был, конечно, при мне, но стрелять при таком вращении — полная безнадега. И невозможно отпустить правую руку, я постоянно регулирую нажим тела на прут, иначе он может выскользнуть из узла.
Волк сначала пытался допрыгнуть с земли до моих ног. Первый прыжок. Второй. Особенно высок был его третий скачок. Зубы лязгнули, не достав буквально глотка. Я увидела, как лопается слюна на клыках! А с каким лязгом хлопал адский капкан; у меня до сих пор стоит в ушах этот зубовный скрежет. Четвертый прыжок был ниже, а последний еще ниже. Зверь понял тщетность своих попыток и взвыл, кружась волчком подо мной и кусая собственный хвост. Убийца был в припадке бессильной ярости.
Мамочка! Только не порвись, умоляла я линь, который отчаянно скрипел в вышине на ржавых перилах.
Внезапно, оборвав вой, волк насторожил уши и посмотрел в ночную даль, втягивая носом морской воздух. От вращения уже кружилась голова, а тошнотворный запах людской крови на волчей шерсти, дух псины, вызывали приступы рвоты. Меня мутило от отвращения.
Вытянув шею, принюхиваясь к темноте, зверь отвернулся в другую сторону и устремил взор туда, где темнел контур сосновой рощи. Он почувствовал опасность с двух сторон и, досадно рыкнув, побежал звериной рысью назад к дюнам, принюхиваясь к собственным следам на песке. Побежал и исчез.
Тут же на проселочной дороге появились фары далекого автомобиля. Появились и погасли. Машина остановилась в засаде. Ну почему, почему я всех так достала?! Это была отчаянная минута… Голый юноша с черной норой в паху на холодной земле! Он виноват только в том, что оказался рядом в проклятой жизни. Ямы волчьих следов на пляже! Честное слово, я хотела пустить пулю в висок. Лизок, тебя будут убивать до конца твоей жизни! Не знаю, что спасло в тот отчаянный миг, когда я со свистом вращалась на конце линя, над окровавленной землей… близкий лай собак, скрип гальки под сапогами солдат, огни фонарей. Пограничный патруль! Прыгаю вниз.
Моим убежищем на всю ночь стал ангар для лодок, щель между ржавым катером и металлической сеткой стены. Я завернулась в брезент и провалялась так до утра. Если бы не волчьи следы, овчарки конечно бы легко унюхали человека. Но почуяв зверя, они заскулили, заметались на поводках, подняли лай. Увидев голый труп, патруль поднял тревогу. В небо взлетела красная ракета. Молоденький лейтенант, матерясь, метался по кровавому пятачку земли, ругая солдат и вызывая подмогу по ручной радиостанции. Вскоре подъехал военный газик и увез бедного Юкко. Только через год я узнала, что он выжил в ту ночь, но вскоре покончил с собой… Маяк обыскали. На пляже обнаружили волчьи следы. Пустили по ним трусливых собак. Вся кошмарная канитель стихла только на рассвете. Около часа у маяка маячил временный пост, но вскоре его сняли, ведь речь шла не о нарушении границы, а о зверствах кошмарного хищника, который терроризировал побережье Балтики уже второй месяц и до сих пор не был пристрелен.
Утром прикатили на мотороллере мои метеорологи — муж и жена — и я вылезла из убежища. Честные контрабандисты были напуганы до смерти. А мой рассказ только подлил масла в огонь. Они потребовали, чтобы я уходила немедленно. Я дала твердое слово, что завтра меня здесь не будет. Тогда муж вытащил из ангара надувную лодку в весьма плачевном состоянии, подлатал пару дырок заплатами и накачал насосом утлое суденышко.
К вечеру я осталась одна.
Ночная паника с ракетной стрельбой спугнула засаду бандитов в черном «Ауди», гостей следовало теперь ждать к ночи. Но, надеюсь, они не застанут хозяйку.
Последние сборы.
Спускаю в воду неуклюжую черепаху. На Балтике легкий бриз — как раз то, что надо. Судьба временами щадит свою замарашку и отмывает лицо Золушки от золы… К надувной туше крепились на ржавых уключинах короткие весла. Верю, что резиновый блин выдержит выход в море и сможет отойти как можно дальше от берега. Погрузив гидрокостюм и личное барахло — мне нельзя оставлять даже окурок от сигареты! — проверяю в последний раз то, что беру с собой. Вот они, мои наивные амулеты: спасательная книжка сказок Перро, примотанная скотчем к животу, в ней спрятано письмо отца, как раз перед той страницей, где темнеет гравюра с изображением Крестной, вычищающей тыкву от мякоти под присмотром свечи в руках Золушки… флакончик духов в шелковом мешочке спрятан в потайной карман гидрокостюма, поближе к золотому дружку… круглое зеркальце в обложке из кожи втискиваю в ножны на костюме, поближе к морскому кортику… а вот с сумочкой Фелицаты придется расстаться. Я укладываю на шелковое дно увесистый камень, чтобы она не могла всплыть на радость моим врагам и указать мой след на воде.
Заполняю гильзы на поясе пресной водой. Проверяю батарейки подогрева. Паспорт! Кредитные карты! Ласты.
Очки для защиты глаз от воды… Съедаю через силу две плитки шоколада. Третью — прячу в нагрудный карман на резиновой коже. Кгла против судорог. Все на месте!
Солнечный шар вот-вот коснется линии горизонта. Пора!
Раздеваюсь донага. Сердце издает отчаянный стук: смотри, сволочь, на мои сиськи и донце, расшитое золотым узором парчи! Влезаю в грубое одеяние из шерсти под гидрокостюм, в нечто вроде тесного свитера и таких же колючих лосин в обтяжку. Все! Снимаю пистолет с предохранителя и делаю угрожающий жест в сторону дюн: пуля ждет тебя, ушастое рыло!
Я осторожно ступила на резиновое днище. Мою пирогу разом стало разворачивать по оси. Сажусь на дно теплое от солнца и берусь за весла. Плюх. Плюх. Кажется, что никто не видит мое отплытие в бездну, кроме закатного неба, чаек, стеклянного фонаря на гусиной шее старого маяка. Ко сердце не верит обманчивой тишине. Оно отчаянно бьет тревогу: тук, тук, тук.
Я знала кто следит за мной в круглые желтые дырки, что зверь ползет на брюхе, чтобы…
Волк выскочил из дальних кустов дюнного ивняка и кинулся к воде. Нас отделяло порядочное расстояние, и зверь мчался изо всех сил, стремительно пересекая по диагонали широкий плоский пустынный берег. На этот раз я устала бояться. Наоборот душа переполнилась самой жгучей и злобной ярости: давай, давай, жми, гад! Сволочь! Паскуда вонючая! Я методично контролировала каждое движение врага и соизмеряла с логикой точной защиты. Отплыв примерно на сто— сто пятьдесят метров, я быстро сложила весла и легла на дно, подложив локоть левой руки на резиновый бортик, а поверх удобно пристроила правую с наведенным оружием.
Волк явственно видел мою изготовку к стрельбе на поражение цели, я знала — он понимает что такое пули, и все же со всего размашистого разбега вбежал с брызгами в воду и, рыча, поплыл в мою сторону.
Догоняй, помойка!
Море в этом месте подходило к берегу с порядочной глубиной. Недаром именно тут был поставлен маяк, здесь ровную ширь песчаного пляжа разрезал каменистый гребень крутого мыска и лобастым утюгом выползал в залив. Вода тут прохладна и чиста. Зыбь не поднимает песчаную муть. В прозрачной толще хорошо видно, как основание мыска косо уходит на далекое дно. Глаз явственно различает скат из ракушечника с лохмами подводного мха, обломками мидий, бликами перламутра и сутолокой мелкой рыбешки. Словом, от глубины захватывает дух! Но серый черт не боялся утонуть. Волк плыл, уверенно и мощно работая лапами. В приступе ярости я уже не раз хотела нажать на курок, но решила стрелять наверняка. Я боялась лишь одного — что одержимого дьяволом не берут пули.
И вот уже огромная голова волка в двадцати метрах, в пятнадцати, в десяти… уже хорошо видны прижатые черные уши с белесой шерстью внутри, широкий лоб зверя, два седых симметричных пятна над глазами, страшные ноздри над стиснутой пастью. Наши взгляды встречаются. Исполинская голова мировой злобы смотрит на меня с нечеловеческой яростью. Я уже чувствую муторный дух псины над водой. Вижу, как чистая волна начинает ржаветь от смытой с меха человеческой крови.
Но как удивительно тихо он подплывает!
Выстрел!
Есть! В голове зверя, прямо промеж глаз, брызнул из шерсти кровяной фонтанчик. И принялся извиваться дождевым червем в смертельной дырке. Пьяный червяк жиреет на глазах. Вот его хвост уже хлещет по адским глазищам. Зверь дрогнул и погрузился с головой в воду. Но глаз не закрыл. Нырок. Еще нырок. Убийственный червяк расплывается в глубине дымной змеей смерти. Глаза продолжают пылать желтым золотом злобы. Волку стоило адских усилий вынырнуть на поверхность. Всего на один миг. И вот зверь погружается вглубь. Зевая клыками. Кусая умирающей пастью ненавистную воду. И по прежнему не смыкая глаз. Он так и не сомкнул век. Пока не коснулся лапами подводной стены и не покатился еще глубже вниз, на самое дно, вздымая пыль ракушечника, распугивая бестолочь мальков, изливая до капли в голубую глубь венозную волчью кровь. И ни звука, ни взвоя, ни всплеска, словно у смерти на закате заложило уши в воде.
Только тут я наконец разрыдалась.
Через час ритмичной гребли, стараясь не тратить лишних сил, я порядком отплыла от берега, чтобы луч прожектора доставал меня уже на излете своей яркости. Солнце давно ушло за линию горизонта и вокруг сгустились ненадежные сумерки белой балтийский ночи. Дальше темней не будет, наоборот луна наберет блеска и разбавит ночь натиском света. Дальше плыть на лодке в открытое море было опасно — я могла потерять из вида темную полоску низкого берега. Только один раз за этот час я заметила быстрый погранкатер. Но катер шел далеко. Мелькнул вдоль линии горизонта злыми огоньками и пропал из глаз. Я осторожно влезла в скорлупку гидрокостюма. Любой неосторожный жест и резиновая туша перевернется вверх днищем. Застегнув на молнию лягушачью кожу, я разом потеряла то острое чувство жизни, которое дает открытое ветру тело. Теперь я только плавучий снаряд. Торпеда Золушка. Красная Шапочка в резиновой шапочке. Надеваю очки, затягиваю плотней. ремешок на затылке. Нацепила ласты. О, какие у меня большие ноги, мамочка! Кажется можно прыгать, но я медлила, ожидая хоть какого-то знака. Судьба должна сама дать старт. На карту поставлена моя жизнь и так важно начать кошмарный сумасшедший марафонский заплыв в счастливый момент! Вдруг усталая чайка спикировала с темного пара небес не на волны, а на мой утлый кораблик, и уселась на резиновый бортик. Молчание. Птица косит в мою сторону круглым глазком. Она лакомится моей неподвижностью. Ее белый белый цвет — цвет моего лилейного вьюнка. Он шлет мне нежный привет ободрения… Проходит пара минут, прежде чем птица, почистив перья на спинке, расправила крылья, и, подпрыгнув, взлетела, поджимая под уютное брюшко складные лапки в малиновой кожуре. Пора! И перевалилась через борт. Вытащила из ножен на правой икре кортик и пропорола острием тугую резину. Прости… Оставлять лодку на воде нельзя, разом поднимут тревогу. С громким шипом: тсссшссссссшсссс… проткнутая туша пошла на дно. А вместе с ней и мои последние вещи: дорожная сумка с бельем, джинсы, кроссовки, жилет, плащ, косметичка… последней утонула черная сумочка из крокодиловой кожи. Прощай!
Я опустила на глаза водяные очки и окончательно превратилась в рыбину. О, какие у меня большие глаза, мамочка!
На часах фосфорические стрелки, зеленея, показывают 23.03.
Первый нечаянный глоток — вода в Балтике не так солона как в Средиземном, там море горькое-прегорькое.
Я поплыла вперед.
И тут же впереди вспыхнул Первый прожектор береговой охраны. Луч взмахнул в темноте ослепительным залпом и, упав на море, стал стремительно приближаться в мою сторону. Когда впереди вода закипела от света, я поднырнула под луч. Меч сверкнул над головой и ушел далеко назад в темноту.
Нет. Подныривать всякий раз не годится — так ты потеряешь много сил.
Когда луч помчался по морю обратно, я распласталась на спине и замерла, раскинув руки крестом. Мамочка! Вдруг вокруг стало светло словно днем. Волны ошпарило прожектором. Как он близко! Но ужас длился меньше секунды. Луч света помчался в морскую даль.
Только не дрейфить.
Я плыву на запад.
Я — рыба.
Море — мой дом. Я целую необъятную кромешную тушу в соленые губы мрака.
Глава 7
Хорошо! Я рискну, поплыву по прямой, такой же отвесной, как лезвие ножа в руках Крестной.
Дззынь!
Кусок стекла вылетает из кругового окна.
Я падаю на пол. Это выстрел!
Но меня уже не застать врасплох. Кубарем качусь к двери, на ходу вынимая оружие, и замираю на корточках на верхней ступеньке винтовой лестницы под защитой каменной стены.
После выстрела тишина невыносимо безмолвна. И хотя слышен крик чаек, плеск волны, стук собственного сердца, кажется что в башне тихо, как во сне.
Проходит несколько минут, прежде чем я ползком добираюсь до стола, стягиваю морской бинокль и, привстав с корточек, осторожно шарю окулярами в той стороне, откуда прилетела пуля. Ее свинцовое рыльце засело в штукатурке под самым потолком. Выстрел был сделан явно наугад… Вот они! Вижу на проселочной дороге, идущей от сосновой рощицы к маяку, низкий жукоподобный черный авто и одинокую фигуру стрелка у открытой дверцы. Он положил винтовку с оптическим прицелом на крышу и тоже шарит по маяку окулярами бинокля. Вот он опускает бинокль, открывая лицо, и я узнаю проклятого Машу. Ты пришел по мою душу, говнюк!
Наклонившись к кабине, он что-то говорит шоферу. Пытаюсь различить за стеклом бандитские рыла… Маша забирает винтовку, лезет в жучиное кутро, беззвучно хлопает дверца, беззвучно колеса трогают с места. Авто разворачивает и уползает назад по дороге пока не скрывается в частоколе сосен.
Я вытираю со лба пот.
Что за идиотская выходка?! Гораздо умней было бы ехать прямо к маяку, на растояние слышимости мотора, затем высаживать тайный десант и ловить птичку, пока она в клетке.
Нет, Лизок, это не глупость. Это угроза. Прямая и беспощадная. Это сигнал полной уверенности в себе. Ты окружена! И никуда не уйдешь, сука!
Это типичный жест уголовной истерики.
Начинаю лихорадочно сворачивать карты и заталкивать в печку. Искать спички. Уплываю сегодня, как только начнет темнеть! Когда огонь нехотя, кашляя дымом, стал пожирать бумагу, я услышала голос Юкко. Он поднимался по лестнице: «Эй, Лиза! Это я!» Я глянула вниз через стекло: у входа стоял велосипед. Оказалось, что он чуть не столкнулся с тем черным «Ауди». В машине было двое мужчин, а на заднем сидении маячил здоровенный черный пес. Увидев велосипедиста, они резко сбросили скорость и проехали, внимательно оглядев его с ног до головы. Рожи были самые бандитские, но он не рискнул запоминать и разглядывать, и уж тем более оглядываться.
Казалось бы появление Юкко должно было успокоить — но не тут-то было! — поведение приятеля показалось мне сначала подозрительным, а потом и просто опасным.
Обычно мы держались на маяке тихо и настороже. Ночью по пляжу проходил пограничный патруль. Но и днем так же старались лишний раз не брякнуть ложкой, не стукнуть дверью. Юкко словно забыл про осторожность! С грохотом вывалил из рюкзака на стол консервы, включил на полную мощь свой транзистор. Я сбавила звук, он вернул прежнюю громкость. Брякнул жестянкой пива о крышку-холодильника. Что ж… мальчик… я не спускала с него тайных глаз, хотя внешне держалась в тон: смеялась, хлопала дверцами шкафчика, стукала днищем железного чайника по электроплитке, даже стала пить с ним баночное пиво, хотя терпеть его не могу: моча с консервантами! Сообщник мой быстро захмелел и взгляд его становился все более наглым и откровенным. Но это был не взгляд мужчины, возбужденного приступом похоти, нет, — а взгляд голодного зверя. Порой он быстро облизывался, а в голубых балтийских глазах вдруг замелькали красные огоньки. Я видела такие же в глазах несчастной Гермины в ту роковую ночь. Вот оно что! Его твердые желтые ногти жестко скребли по столешнице, словно когти. Голова втянулась в плечи. Кончики ушей стали заметно подрагивать от каждого громкого звука. Мой милый жуликоватый силач Юкко на глазах превращался в одержимого злом. Теперь я знала, чего ждать дальше! Голова заработала с холодным треском счетной машины: путь вниз по винтовой лестнице мне, наверняка, отрезан — Юкко сторожит каждый шаг. Остается только лишь прыгать с башни маяка. Р-раз и в смятку! Стрелять? Но я не хотела ни пускать оружие против Юкко, даже если он спятил, ни выдавать свои подозрения. Зло — слишком коварный враг. Тут Юкко пошел по нужде вниз, демонстративно захлопнув дверь на лестницу. Он сторожил мой единственный выход. Заклиная судьбу, я с мольбой огляделась вокруг и заметила веревочную бухту. Это был крепкий, прочный морской линек. Идея! Я вытащила тяжелую бухту на круговой балкон, который окружил нешироким кольцом фонарь маяка, и сбросила вниз длиннющую веревку. К нижнему концу я предварительно привязала металлический прут для ровности отвеса, чтобы конец не мотало в воздухе, а верхний — закрепила за поручень тремя прочными узлами, выбрав такое место, чтобы узлы было трудно достать зубами. Я думала конечно о волке! Зверь где-то здесь! К моей досаде веревка не доставала до земли. Оставался внушительный зазор, чуть ли не в два метра. И все же с той высоты можно уже прыгать, не боясь превратиться в желе… Я ведь циркачка. Я умею вязать узлы какие хотите: двойные, флотские, страховочные и все же провозилась наверное с полчаса, а Юкко все еще не возвращался. Может быть препереть дверь изнутри? Но как назло под рукой ничего тяжелого, кроме стола, да и тот слишком легок. Один нажим плеча или удар волчьей лапы и дверь распахнется. Но где же Юкко?
Я обошла узкий балкончик по кругу. Белая ночь тиха, светла и свежа. Морской залив в вышине заливает землю каскадами отражений. Море совершенно затихло и отливало зеркальной гладью покоя. Только кое-где волна морщится складками. Нет, Лизок, в такой штиль плыть самоубийство: на зеркале заметно любое пятнышко. И, как в подтверждение моих мыслей, с военного маяка на далеком мысу ударил залп света. Заработал Первый прожектор. Луч был настолько ярок, а море так ровно, что я явственно видела, как взлетают с воды напуганные светом спящие чайки.
Где же чертов Юкко?
Наконец я заметила белую фигуру человека, который прятался в тени трансформаторной будки. Но бог мой! Юкко был совершенно гол. Встав на четвереньки и задрав голову вверх он завыл. Завыл долго, протяжно и тоскливо. Сверлящий воющий звук разбудил округу.
Проклятье! Он подзывал волка!
И тот не заставил себя ждать.
Волк бесшумно возник из полумрака дюн в конце пляжной дуги и помчался зверским мрачным наметом по полосе сырого песка прямо на воющий голос. Его прыжки были столь мощны, что я почувствовала слабое дрожжа-ние старой башни. Вмятины от лап на темном песке были так глубоки, что в следах заблестела вода. Лунная шерсть отливала сталью. Юкко оглянулся на набегающий скрип лап и хрип дыхания и в ужасе вскрикнул. В нем очнулся живой человек. И человек этот не смог шевельнуть и пальцем от страха. Он остался стоять, демонстрируя зверю несчастный фаллос, возбужденный гипнозом луны. И, глухо рыкнув, волк с налета вырвал причинное место. Юкко даже не вскрикнул — стоял словно статуя, и только алый ручей хлынул по мраморным чреслам. Античный юноша рухнул, словно подкошенный, на спину. И опять ни звука — беззвучное падение в смерть. Только курчавые завитки вьющейся крови говорили, что человек еще жив.
Отрыгнув, волк спокойно поднял вверх морду — он знал, где я прячусь — его взгляд устремился почти отвесно вверх, на высоту двадцати метров устремился! Я даже не успела отпрянуть от бортика! Наши взоры скрестились. Зверь сразу узнал меня. Волчьи глаза вспыхнули обручальными кольцами. Шерсть встала дыбом на холке. Я тоже уже — оцепенев — узнавала волчье лицо, исполненное лютой злобы. Поджав уши, зверь неистово зарычал и, не сводя с меня глаз, подвывая, злобно играя шерстью на холке, скалясь пастью, мокрой от крови юноши, затрусил с задранной головой к двери в башню маяка. Дверь на маяк Юкко оставил открытой. И вот я уже слышу его тяжкие скачки вверх по металлической лестнице. Башня разом тревожно загудела, задрожала железными поджилками от злобного натиска. Мамочка! Я перекинулась через перильца и, страхуя кроссовками скольжение вниз, обжигаясь голыми руками, полетела к земле вдоль длиннющей веревки. Захватывающее зрелище. Только не слышу аплодисментов. От рывков веревка стала вращаться, описывая широкий круг в воздухе.
Земля приближалась. Руки горели. Я была уверена, что чудовище еще на полпути вверх к моему убежищу на макушке старого маяка… как вдруг волк выскочил из двери и кинулся к концу веревки. Я забыла, что зверь одержим дьяволом! И все же, если бы его злоба была не так горяча, он бы выждал в засаде до тех пор пока я б не свалилась на землю. Но судьба хранила Красную Шапочку! Я вцепилась в веревку на самом конце пути. Как мне повезло, что она не доставала до земли! Два метра высоты до моих пяток. А какой удачей стал поперечный стальной прут, который я привязала флотским узлом для тяжести и отвеса! Ведь я — дура — смогла упереться в него подошвами и повиснуть над смертью, раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник, и, вдобавок, вращаясь вокруг оси, то в одну, то в другую сторону. Если бы не стальная опора, я бы не смогла висеть на руках столь долго и угодила в кошмарную пасть. А белая ночь все так же тиха, твою мать! И луна бела, как гондон! Туши свет, сука! Природе до фени наши боль и страдания.
Револьвер был, конечно, при мне, но стрелять при таком вращении — полная безнадега. И невозможно отпустить правую руку, я постоянно регулирую нажим тела на прут, иначе он может выскользнуть из узла.
Волк сначала пытался допрыгнуть с земли до моих ног. Первый прыжок. Второй. Особенно высок был его третий скачок. Зубы лязгнули, не достав буквально глотка. Я увидела, как лопается слюна на клыках! А с каким лязгом хлопал адский капкан; у меня до сих пор стоит в ушах этот зубовный скрежет. Четвертый прыжок был ниже, а последний еще ниже. Зверь понял тщетность своих попыток и взвыл, кружась волчком подо мной и кусая собственный хвост. Убийца был в припадке бессильной ярости.
Мамочка! Только не порвись, умоляла я линь, который отчаянно скрипел в вышине на ржавых перилах.
Внезапно, оборвав вой, волк насторожил уши и посмотрел в ночную даль, втягивая носом морской воздух. От вращения уже кружилась голова, а тошнотворный запах людской крови на волчей шерсти, дух псины, вызывали приступы рвоты. Меня мутило от отвращения.
Вытянув шею, принюхиваясь к темноте, зверь отвернулся в другую сторону и устремил взор туда, где темнел контур сосновой рощи. Он почувствовал опасность с двух сторон и, досадно рыкнув, побежал звериной рысью назад к дюнам, принюхиваясь к собственным следам на песке. Побежал и исчез.
Тут же на проселочной дороге появились фары далекого автомобиля. Появились и погасли. Машина остановилась в засаде. Ну почему, почему я всех так достала?! Это была отчаянная минута… Голый юноша с черной норой в паху на холодной земле! Он виноват только в том, что оказался рядом в проклятой жизни. Ямы волчьих следов на пляже! Честное слово, я хотела пустить пулю в висок. Лизок, тебя будут убивать до конца твоей жизни! Не знаю, что спасло в тот отчаянный миг, когда я со свистом вращалась на конце линя, над окровавленной землей… близкий лай собак, скрип гальки под сапогами солдат, огни фонарей. Пограничный патруль! Прыгаю вниз.
Моим убежищем на всю ночь стал ангар для лодок, щель между ржавым катером и металлической сеткой стены. Я завернулась в брезент и провалялась так до утра. Если бы не волчьи следы, овчарки конечно бы легко унюхали человека. Но почуяв зверя, они заскулили, заметались на поводках, подняли лай. Увидев голый труп, патруль поднял тревогу. В небо взлетела красная ракета. Молоденький лейтенант, матерясь, метался по кровавому пятачку земли, ругая солдат и вызывая подмогу по ручной радиостанции. Вскоре подъехал военный газик и увез бедного Юкко. Только через год я узнала, что он выжил в ту ночь, но вскоре покончил с собой… Маяк обыскали. На пляже обнаружили волчьи следы. Пустили по ним трусливых собак. Вся кошмарная канитель стихла только на рассвете. Около часа у маяка маячил временный пост, но вскоре его сняли, ведь речь шла не о нарушении границы, а о зверствах кошмарного хищника, который терроризировал побережье Балтики уже второй месяц и до сих пор не был пристрелен.
Утром прикатили на мотороллере мои метеорологи — муж и жена — и я вылезла из убежища. Честные контрабандисты были напуганы до смерти. А мой рассказ только подлил масла в огонь. Они потребовали, чтобы я уходила немедленно. Я дала твердое слово, что завтра меня здесь не будет. Тогда муж вытащил из ангара надувную лодку в весьма плачевном состоянии, подлатал пару дырок заплатами и накачал насосом утлое суденышко.
К вечеру я осталась одна.
Ночная паника с ракетной стрельбой спугнула засаду бандитов в черном «Ауди», гостей следовало теперь ждать к ночи. Но, надеюсь, они не застанут хозяйку.
Последние сборы.
Спускаю в воду неуклюжую черепаху. На Балтике легкий бриз — как раз то, что надо. Судьба временами щадит свою замарашку и отмывает лицо Золушки от золы… К надувной туше крепились на ржавых уключинах короткие весла. Верю, что резиновый блин выдержит выход в море и сможет отойти как можно дальше от берега. Погрузив гидрокостюм и личное барахло — мне нельзя оставлять даже окурок от сигареты! — проверяю в последний раз то, что беру с собой. Вот они, мои наивные амулеты: спасательная книжка сказок Перро, примотанная скотчем к животу, в ней спрятано письмо отца, как раз перед той страницей, где темнеет гравюра с изображением Крестной, вычищающей тыкву от мякоти под присмотром свечи в руках Золушки… флакончик духов в шелковом мешочке спрятан в потайной карман гидрокостюма, поближе к золотому дружку… круглое зеркальце в обложке из кожи втискиваю в ножны на костюме, поближе к морскому кортику… а вот с сумочкой Фелицаты придется расстаться. Я укладываю на шелковое дно увесистый камень, чтобы она не могла всплыть на радость моим врагам и указать мой след на воде.
Заполняю гильзы на поясе пресной водой. Проверяю батарейки подогрева. Паспорт! Кредитные карты! Ласты.
Очки для защиты глаз от воды… Съедаю через силу две плитки шоколада. Третью — прячу в нагрудный карман на резиновой коже. Кгла против судорог. Все на месте!
Солнечный шар вот-вот коснется линии горизонта. Пора!
Раздеваюсь донага. Сердце издает отчаянный стук: смотри, сволочь, на мои сиськи и донце, расшитое золотым узором парчи! Влезаю в грубое одеяние из шерсти под гидрокостюм, в нечто вроде тесного свитера и таких же колючих лосин в обтяжку. Все! Снимаю пистолет с предохранителя и делаю угрожающий жест в сторону дюн: пуля ждет тебя, ушастое рыло!
Я осторожно ступила на резиновое днище. Мою пирогу разом стало разворачивать по оси. Сажусь на дно теплое от солнца и берусь за весла. Плюх. Плюх. Кажется, что никто не видит мое отплытие в бездну, кроме закатного неба, чаек, стеклянного фонаря на гусиной шее старого маяка. Ко сердце не верит обманчивой тишине. Оно отчаянно бьет тревогу: тук, тук, тук.
Я знала кто следит за мной в круглые желтые дырки, что зверь ползет на брюхе, чтобы…
Волк выскочил из дальних кустов дюнного ивняка и кинулся к воде. Нас отделяло порядочное расстояние, и зверь мчался изо всех сил, стремительно пересекая по диагонали широкий плоский пустынный берег. На этот раз я устала бояться. Наоборот душа переполнилась самой жгучей и злобной ярости: давай, давай, жми, гад! Сволочь! Паскуда вонючая! Я методично контролировала каждое движение врага и соизмеряла с логикой точной защиты. Отплыв примерно на сто— сто пятьдесят метров, я быстро сложила весла и легла на дно, подложив локоть левой руки на резиновый бортик, а поверх удобно пристроила правую с наведенным оружием.
Волк явственно видел мою изготовку к стрельбе на поражение цели, я знала — он понимает что такое пули, и все же со всего размашистого разбега вбежал с брызгами в воду и, рыча, поплыл в мою сторону.
Догоняй, помойка!
Море в этом месте подходило к берегу с порядочной глубиной. Недаром именно тут был поставлен маяк, здесь ровную ширь песчаного пляжа разрезал каменистый гребень крутого мыска и лобастым утюгом выползал в залив. Вода тут прохладна и чиста. Зыбь не поднимает песчаную муть. В прозрачной толще хорошо видно, как основание мыска косо уходит на далекое дно. Глаз явственно различает скат из ракушечника с лохмами подводного мха, обломками мидий, бликами перламутра и сутолокой мелкой рыбешки. Словом, от глубины захватывает дух! Но серый черт не боялся утонуть. Волк плыл, уверенно и мощно работая лапами. В приступе ярости я уже не раз хотела нажать на курок, но решила стрелять наверняка. Я боялась лишь одного — что одержимого дьяволом не берут пули.
И вот уже огромная голова волка в двадцати метрах, в пятнадцати, в десяти… уже хорошо видны прижатые черные уши с белесой шерстью внутри, широкий лоб зверя, два седых симметричных пятна над глазами, страшные ноздри над стиснутой пастью. Наши взгляды встречаются. Исполинская голова мировой злобы смотрит на меня с нечеловеческой яростью. Я уже чувствую муторный дух псины над водой. Вижу, как чистая волна начинает ржаветь от смытой с меха человеческой крови.
Но как удивительно тихо он подплывает!
Выстрел!
Есть! В голове зверя, прямо промеж глаз, брызнул из шерсти кровяной фонтанчик. И принялся извиваться дождевым червем в смертельной дырке. Пьяный червяк жиреет на глазах. Вот его хвост уже хлещет по адским глазищам. Зверь дрогнул и погрузился с головой в воду. Но глаз не закрыл. Нырок. Еще нырок. Убийственный червяк расплывается в глубине дымной змеей смерти. Глаза продолжают пылать желтым золотом злобы. Волку стоило адских усилий вынырнуть на поверхность. Всего на один миг. И вот зверь погружается вглубь. Зевая клыками. Кусая умирающей пастью ненавистную воду. И по прежнему не смыкая глаз. Он так и не сомкнул век. Пока не коснулся лапами подводной стены и не покатился еще глубже вниз, на самое дно, вздымая пыль ракушечника, распугивая бестолочь мальков, изливая до капли в голубую глубь венозную волчью кровь. И ни звука, ни взвоя, ни всплеска, словно у смерти на закате заложило уши в воде.
Только тут я наконец разрыдалась.
Через час ритмичной гребли, стараясь не тратить лишних сил, я порядком отплыла от берега, чтобы луч прожектора доставал меня уже на излете своей яркости. Солнце давно ушло за линию горизонта и вокруг сгустились ненадежные сумерки белой балтийский ночи. Дальше темней не будет, наоборот луна наберет блеска и разбавит ночь натиском света. Дальше плыть на лодке в открытое море было опасно — я могла потерять из вида темную полоску низкого берега. Только один раз за этот час я заметила быстрый погранкатер. Но катер шел далеко. Мелькнул вдоль линии горизонта злыми огоньками и пропал из глаз. Я осторожно влезла в скорлупку гидрокостюма. Любой неосторожный жест и резиновая туша перевернется вверх днищем. Застегнув на молнию лягушачью кожу, я разом потеряла то острое чувство жизни, которое дает открытое ветру тело. Теперь я только плавучий снаряд. Торпеда Золушка. Красная Шапочка в резиновой шапочке. Надеваю очки, затягиваю плотней. ремешок на затылке. Нацепила ласты. О, какие у меня большие ноги, мамочка! Кажется можно прыгать, но я медлила, ожидая хоть какого-то знака. Судьба должна сама дать старт. На карту поставлена моя жизнь и так важно начать кошмарный сумасшедший марафонский заплыв в счастливый момент! Вдруг усталая чайка спикировала с темного пара небес не на волны, а на мой утлый кораблик, и уселась на резиновый бортик. Молчание. Птица косит в мою сторону круглым глазком. Она лакомится моей неподвижностью. Ее белый белый цвет — цвет моего лилейного вьюнка. Он шлет мне нежный привет ободрения… Проходит пара минут, прежде чем птица, почистив перья на спинке, расправила крылья, и, подпрыгнув, взлетела, поджимая под уютное брюшко складные лапки в малиновой кожуре. Пора! И перевалилась через борт. Вытащила из ножен на правой икре кортик и пропорола острием тугую резину. Прости… Оставлять лодку на воде нельзя, разом поднимут тревогу. С громким шипом: тсссшссссссшсссс… проткнутая туша пошла на дно. А вместе с ней и мои последние вещи: дорожная сумка с бельем, джинсы, кроссовки, жилет, плащ, косметичка… последней утонула черная сумочка из крокодиловой кожи. Прощай!
Я опустила на глаза водяные очки и окончательно превратилась в рыбину. О, какие у меня большие глаза, мамочка!
На часах фосфорические стрелки, зеленея, показывают 23.03.
Первый нечаянный глоток — вода в Балтике не так солона как в Средиземном, там море горькое-прегорькое.
Я поплыла вперед.
И тут же впереди вспыхнул Первый прожектор береговой охраны. Луч взмахнул в темноте ослепительным залпом и, упав на море, стал стремительно приближаться в мою сторону. Когда впереди вода закипела от света, я поднырнула под луч. Меч сверкнул над головой и ушел далеко назад в темноту.
Нет. Подныривать всякий раз не годится — так ты потеряешь много сил.
Когда луч помчался по морю обратно, я распласталась на спине и замерла, раскинув руки крестом. Мамочка! Вдруг вокруг стало светло словно днем. Волны ошпарило прожектором. Как он близко! Но ужас длился меньше секунды. Луч света помчался в морскую даль.
Только не дрейфить.
Я плыву на запад.
Я — рыба.
Море — мой дом. Я целую необъятную кромешную тушу в соленые губы мрака.
Глава 7
Учитель дает мне первый урок ясновидения: урок о роковых совпадениях. — Дело Александрины Перро. — Я снова едва не погиб. — Ловушка судьбы. — Никогда не свисти, Герман! — Мы наконец узнаем тайное имя врага: Герса.
— Итак, — сказал в тот день Эхо, — стрела уж пущена, а птица — еще заливается трелью.
И он насмешливо насвистел пассаж из Малера, что-то из цикла «Волшебный рог мальчика». Самое время напомнить, что Эхо обладал уникальным слухом и мог, например, насвистеть от и до любую оперу Моцарта, чем приводил меня в священный трепет.
— Пора… пора спустить тебя с тетивы, мой друг. И не будем дрейфить перед провидением. А наоборот, попытаемся отменить его приговор. Начнем с самых легких упражнений.
И маэстро предложил мне на свой вкус выбрать какое-нибудь дело из уголовных преступлений Санкт-Петербурга. В трехмиллионом городе их совершается по десятку в день.., и протянул трехстраничный список.
Я выбрал дело о похищении с целью выкупа десятилетней девочки, дочери французского бизнесмена Александрины Перро.
Почему именно его? Очень просто — я помнил, что первым делом самого Учителя было дело о похищении, маленькой Элли в Нью-Йорке, которое юный гений раскрыл находясь в Вене. Правда, там шла речь о преступлении сексуального маньяка, а здесь все было замешано на деньгах. С родителей девочки похитители запросили 300 тысяч долларов, угрожая ее убить, если выкуп не будет выплачен. Бизнесмен обратился в отдел по борьбе с организованной преступностью, с похитителями завязалась сложная и опасная игра. Казалось, все предусмотрели, но в последний момент — при передачи выкупа из поддельных меченых купюр — все сорвалось. Похитители узнали, что их водят за нос и оборвали всякую связь. Стало ясно, что девочке угрожает скорая смерть.
— У тебя очень мало времени, Герман, — сказал Эхо, — всего несколько часов. Максимум — до вечера. Они там все перессорились. Банда раскололась на злых и добрых. И девочку снова похитили! Теперь она в руках злых, и те решили ее прикончить. Только что решили. Но медлят — ищут надежное укрытие для трупа девочки.
День только начинался. Стрелки часов показывали 9 утра.
— И имей в виду, я не смогу тебе помочь впрямую. Хотя знаю ответ. Ты должен найти ее сам. С помощью нескольких моих подсказок. Но сам! И не вздумай давить на жалость. Я не спасу ее.
Он вызвал дежурного офицера и приказал срочно доставить оперативное дело Александрины Перро и что нибудь из ее личных вещей. . . .
— Только не трусить, Герман! Раз ты смог занять место моего врага в купе, раз ты смог внять внушению моего Адониса, значит ты способный медиум. Выше голову, бес! — и он расхохотался.
— Итак, — сказал в тот день Эхо, — стрела уж пущена, а птица — еще заливается трелью.
И он насмешливо насвистел пассаж из Малера, что-то из цикла «Волшебный рог мальчика». Самое время напомнить, что Эхо обладал уникальным слухом и мог, например, насвистеть от и до любую оперу Моцарта, чем приводил меня в священный трепет.
— Пора… пора спустить тебя с тетивы, мой друг. И не будем дрейфить перед провидением. А наоборот, попытаемся отменить его приговор. Начнем с самых легких упражнений.
И маэстро предложил мне на свой вкус выбрать какое-нибудь дело из уголовных преступлений Санкт-Петербурга. В трехмиллионом городе их совершается по десятку в день.., и протянул трехстраничный список.
Я выбрал дело о похищении с целью выкупа десятилетней девочки, дочери французского бизнесмена Александрины Перро.
Почему именно его? Очень просто — я помнил, что первым делом самого Учителя было дело о похищении, маленькой Элли в Нью-Йорке, которое юный гений раскрыл находясь в Вене. Правда, там шла речь о преступлении сексуального маньяка, а здесь все было замешано на деньгах. С родителей девочки похитители запросили 300 тысяч долларов, угрожая ее убить, если выкуп не будет выплачен. Бизнесмен обратился в отдел по борьбе с организованной преступностью, с похитителями завязалась сложная и опасная игра. Казалось, все предусмотрели, но в последний момент — при передачи выкупа из поддельных меченых купюр — все сорвалось. Похитители узнали, что их водят за нос и оборвали всякую связь. Стало ясно, что девочке угрожает скорая смерть.
— У тебя очень мало времени, Герман, — сказал Эхо, — всего несколько часов. Максимум — до вечера. Они там все перессорились. Банда раскололась на злых и добрых. И девочку снова похитили! Теперь она в руках злых, и те решили ее прикончить. Только что решили. Но медлят — ищут надежное укрытие для трупа девочки.
День только начинался. Стрелки часов показывали 9 утра.
— И имей в виду, я не смогу тебе помочь впрямую. Хотя знаю ответ. Ты должен найти ее сам. С помощью нескольких моих подсказок. Но сам! И не вздумай давить на жалость. Я не спасу ее.
Он вызвал дежурного офицера и приказал срочно доставить оперативное дело Александрины Перро и что нибудь из ее личных вещей. . . .
— Только не трусить, Герман! Раз ты смог занять место моего врага в купе, раз ты смог внять внушению моего Адониса, значит ты способный медиум. Выше голову, бес! — и он расхохотался.