Страница:
С тех пор я стала сладкоежкой. Сладости для меня — знак свободы, вкус счастья.
А потом мы приехали в большой-большой город. Это была Москва. Моя тетушка Магдалина жила одна в просторной квартире, где было много живых цветов, белых штор, столиков, а еще разных картин с видами морей и кораблями, и островами. Она сказала, что ее покойный муж был адмиралом и достала из кабинетного стола альбом в сафьяновом переплете: Элиза, смотри. Там было несколько фотографий миленькой крошки, которую держала на руках красивая дама с лилейными щечками. Сердце мое стукнуло. Да, это моя мама, а крошка — я сама. Потом я увидела себя на руках спортивного мужчины в рубашке с короткими рукавами. Но где его белые чудные волосы до самых плеч? Почему-то он был обрит наголо. Словом, он мне не понравился. «Се тон пэр». Это твой отец", — сказала моя тетушка по-французски и я прекрасно поняла сказанное. Тут выяснилось, что я умею с детства говорить на двух языках — русском и французском! Оказалось, что я родилась в Марокко и жила в большом доме на берегу моря. Моя мать была очень богата. Так вот откуда в моей памяти тот страшный человек с черным лицом, ведь Марокко находится в Африке. И я тут же узнала его на одной из тех фотографий — он стоял вдали на парадном крыльце и держал в руках поднос с бутылками. А у ног чернолицего сидел огромный чернильный пес с острыми ушами. Дог! И мне опять стало страшно, как в тот роковой день, когда меня, наверное, хотели убить.
Что же я узнала еще?
Я узнала, что мой отец — шпион! Что его завербовала британская разведка, когда он сам шпионил дипломатом в Австралии — ого! — и тогда, когда его разоблачили наши и приговорили к смерти, отец познакомился с мамой, бежал в Европу, стал ее мужем и долго скрывался от мести русской разведки. И мама помогала ему.
— Они живы? — прошептала я, пряча глаза и зная ответ.
Тетушка крепко обняла мои плечики и сказала сквозь слезы: нет, Элиза: они утонули во время шторма на море на прогулочной яхте. А тебя увезли на родину отца, в Россию, потому что родители мамочки были против ее брака с отцом и считали тебя незаконным ребенком, без прав на наследство. Она была очень красива, артистична и несчастна. Ее звали Розали. А фамилию она отдала тебе — Розмарин.
Розали Розмарин, прошептала я, кусая губы, чтобы не зареветь.
А имя отца я тебе пока сказать не могу, как шпион он был заочно приговорен к смертной казни. Тебе ведь тоже отомстили, моя девочка, отдали в дом для сирот под чужой фамилией. Они знали как я любила племянника, твоего отца. Знали, что я могу тебя содержать, но спрятали — все делалось назло, из чувства мести и низкой обиды. Сорвать досаду на сироте?! Тетушка вздохнула и вытерла слезы душистым платочком из белого батиста.
Чтобы тебя отыскать понадобилось несколько лет. Я истратила кучу денег на взятки.
Надо же! Мой отец шпион! В тот момент это известие захватило больше всего. Шпион. Туши свет! Я видела шпионов только в кино и они всегда были моими любимцами, самый умный, самый красивый и смелый человек на экране всегда был шпионом. Мой отец — герой!
Тетушка накормила меня миндальными пирожными и уложила спать в уютной комнатке, в чистой кроватке, на белоснежных простынях, под голубым одеялом в цветастом пододеяльнике. Но сначала искупала меня в ванной, вылив в горячую воду половину шампуня. Я никогда не видела столько пены. Словом, я уже была влюблена в нее по уши. «И она, наверное, полюбит меня», — шептала я самой себе, уткнувшись носом в белейшую подушку. Можно было ворочаться и не держать руки поверх одеяла, а свернуться калачиком. Но я не могла заснуть. Все вокруг казалось чудесным: столик с зеркалом у окна, корешки книг в книжном шкафу, матовый напольный ночник, чей свет был мягок и нежен. Даже картина на стене, где тонул военный корабль под парусами, не казалась страшной, я смотрела на матросиков, которые влезли на обломок мачты и радовались, что они тоже спаслись, как я… Только тот, кто знает что такое жить на виду сотен чужих глаз поймет мой восторг — я была одна в целой комнате!
От прошлого осталось только зеркальце, пустой флакончик из-под духов, да украденная из библиотеки книжка сказок — мой амулет. Все это я положила в ящик своего шкафа.
Утром я нечаянно раскокала статуэтку купидона в гостиной. Но тетушка Магда меня даже не отругала. Сейчас я понимаю, что это был первый сигнал рока. С той маленькой античной фигурки из розового бисквита и началась череда всех моих мелких несчастий, а значит отсюда же надо вести счет полосе чертовских удач.
Убирая осколки, тетушка Магда подарила мне головку амура, чтобы я могла ей играть.
Пусть Бог простит ее душу, она сделала мне много зла.
Первый раз меня попытались убить уже через полгода после того, как я зажила новой жизнью.
А было это так: благодаря положению которая занимала вдова адмирала в тогдашнем, еще советском обществе, я была устроена в одну из престижных столичных школ и стала одной из богатых московских хрюшек, которых выращивали в стране всеобщего равенства отдельно от прочих людей.
Бассейн. Теннис. Усиленное изучение языков. Школа верховой езды для подростков. Я была занята с утра и до позднего вечера.
И мне— наняли няньку, потому что тетушка не могла посвятить моей особе все свое время. Ее звали Фелица-та — не правда ли странное имячко? — и она стала жить в отдельной комнате для прислуги. В ее обязанности входило: убирать мою спальню, стирать белье, отводить в школу и встречать после уроков. Это в десять лет! Я стеснялась такой опеки, но тетушка ничего не хотела слышать: у тебя было слишком тяжелое детство! И точка..
Это была весьма выразительная рослая брюнетка с маленькой змеиной головкой и глазами, как стеклянные бусы. Я была слишком умна для своих лет. Невзгоды рано закалили мое маленькое сердце, и я сразу прониклась к Фелицате тайным недоверием. Она заискивала передо мной, лицемерила с теткой, корчила из себя тихоню, кривила фальшивые улыбочки, но глаза оставались холодными и пристальными, как у змеи. Дрянь почти не моргала. Служанка напомнила мне одну из наших воспиталок из детского дома. Такие же траурные глаза, морковные ногти, костлявые пальцы. Мы звали ее Гадюка Эсесовна. Эта садистка мстила строптивым девочкам самым паскудным и зверским образом. Она приходила в общую спальню под утро, в самый разгар сна и выливала на кроватку непослушайки чашку собственной мочи, а утром, во время подъема — при всех — разоблачала несчастную писюху, зассанку. Недержание мочи было позором и виновную гнали с мокрой простыней через весь строй в прачечную, мимо палаты мальчиков, а потом еще заключали в изолятор при кабинете врача на лечение от унизительной слабости.
Так вот, я сразу насторожилась, но виду не подала, что подозреваю Фелицату в тайном умысле, нет, наоборот прикидывалась глупышкой. Конечно, мне в голову не приходило, что меня хотели прикончить. Я просто почуяла опасность. Слова тетушки Магды о том, что мне низко мстили за измену отца запали в детскую душу; я караулила нечто вроде новых попыток мести, но никак не попытку покушения на свою жизнь.
Что меня насторожило? Во-первых, у нее были слишком ухоженные руки для домработницы. Я видела руки детдомовских прачек, похожие на корни деревьев. У нашей служанки ручки были белы, ноготки длинны, и вообще у нее не было привычки вести домашнее хозяйство. Готовила она отвратительно, как в столовой, и я только удивлялась в душе — как тетушка терпит такую стряпню? Во-вторых, она явно врала, что родом из Москвы. Фелицата плохо ориентировалась и путала станции метро. Даже дорогу в Александровский сад у Кремля, куда мы ходили гулять, толком не знала, хотя сад был близко от нашего дома. Зачем эта двойная ложь? Я чувствовала что Фелицата ненавидит меня и потому с таким нажимом корчит из себя фею.
Тогда я решила погадать по своей книжке сказок Перро, которую все еще хранила в заветном месте. Я и раньше иногда это делала в детдоме. Обычное детское смешное гадание — открываешь наугад страницу, вслепую тычешь пальцем и читаешь затем ответ на свой вопрос. Так я и сделала, а когда ткнула пальцем, угодила в сказку о страшной Синей бороде, который убивал своих жен, и прочитала строчку, в какую уткнулся палец левой руки — тыкать надо всегда указательным пальцем левой руки — что там? прочитала и вздрогнула:
«…ключ от маленькой комнаты запачкан кровью…»
Фелицата жила именно в маленькой комнате, а дверь всегда крепко запирала на ключ.
Тут какая-то тайна, подумала я со страхом и решила действовать… Воспользовавшись однажды ее уходом в магазин за покупками, я проникла в комнату служанки. Я знала, где тетка держит запасные ключи от квартиры и открыла дверь похожим ключом. Вошла с бьющимся сердцем. Вот так номер! — в комнатке бедной служанки пахло дорогими духами. Я осторожно осмотрела ее постель. Ничего подозрительного. Заглянула под матрас. Пусто. Открыла чемодан, стоявший под кроватью, — ничего страшного. Открыла комод — чистое белье, безделушки, косметика… пока не наткнулась в узком стенном шкафу для постельного белья на дамскую сумочку. Обычная элегантная сумочка черного цвета с желтой застежкой на короткой ручке. Но она была спрятана на самое дно, под стопкой выстиранных простыней. Нет, это не обычная сумочка. Она из крокодиловой кожи. Слишком хороша для домработницы! Я заглянула внутрь и похолодела — на прямоугольном дне зловеще блестел дамский револьвер с ручкой из чистого золота! Короткоствольный револьвер с перламутровой розой, откуда пялились на меня глазки мелких розовых.бриллиантов! В доме тетушки я научилась понимать толк в таких вещах! И еще разило духами моего детства.
Я тут же захлопнула сумочку. Сердце отчаянно стучало. Мне стоило больших усилий, чтобы вновь заглянуть внутрь и изучить содержимое. Я взяла в руки револьвер, испуганно любуясь его красотой и весом. Хозяину такого оружия есть, что защищать! Кроме оружия я нашла белые резиновые перчатки — ага! чтобы не оставлять отпечатки пальцев, — затем пахучий флакончик моих любимых духов, упрятанных в мешочек из парчи, потом достала фотокарточку. Ну и ну! Это была моя фотография — я в седле на занятиях школы верховой езды. Подо мной смирная кобыла в яблоках по кличке Трапеция… Но убей Бог, я не фотографировалась в тот день. Это сделали тайком от меня. Но самое жуткое — мое лицо было обведено наглой жирной чертой красного фломастера. А прямо в щеку вонзалась указательная стрелка того же цвета. Тут же рядом была размашисто написана одна единственная буква "С". И стоял острый восклицательный знак. Чтобы это значило? Я пригляделась к букве и поняла, что ошиблась. Это вовсе не русская "с", а французское "G" ге… заглавное…
Казалась наглая ~ багровая буква сочится свежей кровью!
Стукнула дверь в прихожей. Смывайся! Я быстро поставила сумочку на место, молнией вылетела из комнаты служанки, закрыла дверь на два поворота: как было; вытащила ключ из замочной скважины, бегом к себе — и притворилась спящей. Это была Фелицата. Вот, бесшумно открыв дверь, она долго и мрачно наблюдает за мной, я вижу сквозь ресницы, как страшно блестят злобой ее чернильные глаза. Облизнув губы алым язычком, она уходит к себе в логово… Стерва обладает тайным чутьем "и видимо тоже, что-то чувствует. Наверное, учуяла узкими ноздрями змеи тонкий аромат «Ревийона».
Словом, туши свет!
Я была так ошеломлена находкой оружия, что, наверное, неделю ничего не могла соображать. Я понимала только одно — целью и мишенью этой тайны была я сама. И что надо мной нависла смертельная угроза. Нажим фломастера и знак восклицания на моем лице не оставляли сомнения. Неужели меня хотят убить?! Что делать? Рассказать все тетушке Магде? Но при всех моих горячих чувствах к спасительнице, я привыкла не доверять взрослым. Взрослые — самые отвратительные, мерзкие и лживые существа на свете. Я надеялась только на себя.
Но вспомните, мне было всего десять лет.
Но я уже хлебнула горя и умела постоять за себя: надо было опорочить Фелицату в глазах любимой тетушки и выгнать убийцу из дома.
Сначала я сперла у тетки ее. обожаемый браслет с рубинами и подложила няньке в корзину с грязным бельем. Я знала, что завтра мы собираемся в театр, и Магда хватится любимого украшения. Так и вышло. Браслет не был найден. Тетушка накричала на Фелицату и та побелела. А в театре, в ложе, во время антракта, я по секрету сообщила тетке, что видела как служанка рылась в ящичке туалетного столика в тетушкиной спальне. Та прикусила губу. Но все кончилось пшиком… Когда мы вернулись из театра, Фелицата торжественно объявила, что браслет нашелся — он закатился под кровать. Нашла змея! В ее морозных ночных глазах я читала подозрение против себя, но продолжала умело разыгрывать из себя дурочку: тетушка подари мне такой же браслетик, ну тетушка…
После неудачи с браслетом, я решилась на крайность, вспомнив мерзкую жизнь в интернате и ночные нравы детдомовцев, я вдруг ошарашила Магду:
— Тетушка Магдалина, Фелицата ко мне пристает.
— О чем ты, радость моя? — тетка изумленно вскинула брови.
— Да она гладит меня везде, когда я моюсь в ванной. Целует. Украла мои трусики. А вчера, когда я уже засыпала, вошла в спальню и начала лизать мои губы, уши, сосочки… щупала руками внизу…
— Почему ты не закричала?!
— Я испугалась. Она так громко дышала, скрипела зубами, закатила глаза… — словом, я описала нашу старшую пионервожатую по кличке Липуха Засоска, которая однажды упорно преследовала меня чуть ли не месяц, пока ее не перевели в другой интернат для сирот.
— Бедняжка! — тетка обняла таким образом, чтобы я не видела ее лица, так вспыхнула ее кожа пунцовыми пятнами. — Какой стыд!
— И руки у нее были холодные, как у лягушки кожа, и вином изо рта пахло, — давила я на психику тетушки. — У вас вино в баре стоит, она пьет тайком, а потом воды подливает.
— Хорошо. Я поговорю с ней, — тетка закурила. А это признак глубокого раздражения.
— Но тетя Магда! Она же ни в чем не сознается. Скажет, что я вру, что я — бессовестная лгунья…
Я уже ликовала в душе. И напрасно! Вечером обе женщины о чем-то долго шептались в гостиной; меня никто не позвал. Фелицата осталась в доме, только ее ночные агатовые глаза стали следить за мной еще пристальней: так ли она глуповата как кажется?
Из-за страха, что меня скоро пристрелят, я стала плохо спать, учеба не лезла в голову. Подружки мои были сплошь маменькины дочки, они ничего не знали о жизни, о том, что люди — порядочное говнецо, и я ничего никому не могла рассказать. Да и о чем мне, бывшей детдомовке, говорить с эклерами?
Не зная, что делать, я все ж таки продолжала тайком исследовать проклятую сумочку: мало ли что! Все оставалось на своих местах: золотой пистолет, резиновые перчатки, флакон в парчевом мешочке — может быть это яд? Моя фотокарточка. Я пыталась понять, есть ли пули в оружии. Но не знала где надо смотреть, где открывать… и вдруг! однажды нахожу на дне новенький ключ. Я сразу узнала его — это был ключ от входной двери. Точнее — его дубликат. Но ведь у Фелицаты уже имелся свой собственный ключ, значит этот ключ-двойник предназначен кому-то другому? Кому? Ну конечно убийце!
Я перевела дыхание —следовательно, как только ключ исчезнет из сумочки, мне надо быть начеку. Ключ от входной двери в нашу квартиру окажется в чужих руках… Что будет дальше? А дальше вот что — меня специально оставят одну в квартире, например тогда, когда тетушки не будет дома, а Фелицата возьмет и уйдет за покупками. И тогда оно войдет в дверь, открыв ее запасным ключем.
Я бросилась к своей книжке-заступнице, достала сказки Перро, зажмурилась и отчаянно ткнула пальцем левой руки в какую-то строчку. Открываю глаза и с испугом читаю:
«Дерни за веревочку, дверца и откроется»…
Это из сказки о Красной Шапочке! Там дверь у бабушки не запиралась на замок, и волк легко проник в домик и сожрал старуху.
Моя верная книжка подсказывала, что я на правильном пути — опасность войдет через дверь. И дверь будет не заперта.
Я даже загордилась собой, дура.
Если бы я представляла какой ужас мне предстоит пережить на самом деле, я бы не справилась: страх парализует волю. Но видимо, мой ангел-хранитель был влюблен в эту печальную девочку с пепельной головкой и надутыми от вечной обиды на небо губками.
Мы жили на четвертом этаже. Я вышла на тесный балкончик и принялась размышлять с детским упрямством: итак, убийца войдет в прихожую и разом отрежет все пути для моего бегства. Если привязать к перилам прочную веревку для белья, то я могу спуститься по веревке во двор… высоты я не боялась. А спорт сделал меня сильной… Ага, в чулане в прихожей как раз есть такая вот подходящая веревка, и толстая, и длинная, и прочная. Она легко выдержит вес десятилетней девочки. Но тут я сообразила, что убийца выбежит за мной на балкон и запросто перережет ножом узел веревки и я упаду на асфальт. А нож у него будет обязательно. Упаду и разобьюсь насмерть. Только мокрое место останется.
Словом, везде — фиг!
Самое простое решение — выбежать на балкон и звать на помощь. Но я была стеснительной девочкой — орать мне казалось постыдным, нет, уж лучше пусть будет то, что будет, чем орать благим матом, решила я с максимализмом юной души.
Что же делать в минуту смертельной угрозы?
Я еще раз внимательно оглядела балкон и заметила узкий кирпичный карниз, идущий вдоль стены дома. Все-таки хорошо, что я не боюсь высоты! Можно будет сначала встать на балконные перильца, оттуда шагнуть на карниз, и, цепляясь за трещины, дойти до водосточной трубы, ухватиться за нее покрепче и стоять молча и упрямо, пока не придет помощь… Да! нужно будет успеть снять обувь, пробираться по карнизу в носочках, чтобы не сорваться.
И я опять загордилась про себя собственной смелостью и рассудительностью, дуреха.
Но все случилось иначе — убить меня пришел человек, который не мог следовать логике.
В тот день… до сих пор мурашки по коже… так вот, в тот день, когда Фелицата привела меня из школы, тетушки Магды дома не оказалось. Где тетя? Она в гостях, спокойно ответила мерзавка. Я насторожилась, она была бледнее обычного, в уголках глаз тлели ночные огоньки, а слегка покусанные губы выдавали скрытое волнение. Сейчас она скажет, что уйдет за покупками, подумала я.
— Элайза, — она обращалась ко мне на английский манер, — я схожу в магазины, а ты никуда не уходи, занимайся языком. Вечером тетя сама проверит уроки.
Я промолчала. В тот раз служанка собиралась слишком долго и тщательно: накрасила губы, промакнула вороные волосы надушенной салфеткой. Как я сейчас понимаю, она готовилась к тому, чтобы когда все кончится, произвести хорошее впечатление при даче показаний… Змеиные глазки кололи ледком, а прежде всегда мертвенные, бескровные щечки вдруг окрасились приливом румянца. Кто бы мог подумать, что жить ей оставалось чуть больше часа.
Она явно медлила, цепенела у зеркала, словно чего-то ждала — внезапно грянул телефонный звонок, один, второй… и телефон смолк. Но Фелицата и не собиралась снимать трубку — два звонка походили на условный сигнал. Быстро завернув тюбик помады, она отпрянула от зеркала, и уже уходя, почти на бегу, неожиданно потрепала горячей ладонью по моей стриженой головке. Какой непривычный жест ласки! Все-таки стерве было не по себе — она-то, сволочь, прекрасно знала, что мне сейчас предстоит.
Как только хлопнула дверь в прихожей, я сразу метнулась в ванную, достала припрятанный ключ и открыла дверь в комнату Фелицаты. Так и есть! В проклятой сумочке не было запасного ключа от квартиры. А вот револьвер на месте. Это чуть успокоило… как будто меня должны были прикончить только из этого оружия, дура! Фотокарточка тоже исчезла — ага! кто-то должен будет узнать меня в лицо.
— Беги, беги! Полный атас, идиотка! — кричу я сейчас самой себе.
Я вела себя как полная дура еще и потому, что детский дом был тогдашним моим представлением обо всем мире —из него нельзя убежать. Взрослые — повсюду, а раз так, значит спасения нет нигде.
Как ни была я чутка, он сумел отворить дверь бесшумно и вошел в квартиру на цыпочках.
— Привет, девочка! — сказал он весело. И показал грязные ботинки, которые держал в левой руке — мол, вот почему так тихо. Я сразу поняла, что это псих. Обритая наголо голова. Страшно оттопыренные уши в коростах. Белый больничный халат, видный из-под короткого плаща. Голые руки-удавы в свежих порезах и мазках зеленки. Рваные носки, из дыр которых лезли черные ногти. И почему-то еще куча мух, которые влетели с ним в комнату! Несколько мух ползали по черепу, и он их не чувствовал. И наконец глаза — одновременно безумные и умные. Глаза психопата. Он почти не моргал. Веки словно приклеены. Близость маленькой жертвы возбудила психа до состояния истеричной веселости. Но я уже знала одного такого безумца Колю Бешеного — санитара из изолятора в нашем интернате — и потому разом проникла в тайну безумия — он до неистовой истомы, до испарины ненавидел женщин.
— А я не девочка! Я мальчик! — выпалила я в ответ.
— Но! но! но! — Он сел напротив меня за обеденный стол, где застал меня, ворвавшись в гостиную, — и поболтал в воздухе немытым пальцем в пятнах зеленки, — Здесь живет маленькая мерзкая писюха! — лицо психопата исказила кошмарная гримаса.
— Вы ошиблись. Я мальчик, — сказала я с оттенком мальчишеского презрения к девчонкам.
Он был явно сбит с толку моим упрямством и глядел с детской недоверчивостью. На счастье, я была тогда коротко подстрижена и действительно походила на мальчика.
— А где та мерзкая гадина, вонючка, писюха?! — крикнул он в бешенстве и выхватил из кармана плаща медицинский скальпель, примотанный проволокой к деревянной ручке.
— Такая черная? Высокая? — спросила я, скрывая ужас, и в панике чувств описывая служанку Фелицату.
— Да, черная грязная волосатая писюха, — кивнул маньяк.
— Она в ванной спряталась, — и я приложила палец к губам, — тссс!
— А! Тссссссссс… — просипел он и осклабил страшный рот, где от зубов остались лишь острые обломки, и заговорщически подмигнул безумным глазом, — сыграем в ножички?
— Давай! — согласилась я с интересом, как положено настоящему мальчишке.
— А ну, клади руки на стол! — От сумасшедшего исходила такая зверская сила и страсть помешательства, что я положила ладошки на стол и растопырила пальцы веером.
Он склонил голову, изучая руки, и насвистывая с исключительной правильностью пассаж из оперы Мейер-бера «Роберт дьявол», поднял нож. Этот свист напугал меня не меньше, чем скальпель. Я тогда таскалась с теткой по операм и сразу узнала мелодию.
Кха! И безумец нанес лезвием серию молниеносных ударов между моими пальчиками так, что нож ни разу меня не поранил. Он был в диком восторге от своей ловкости и громко расхохотался.
Любимый тетушкин стол из карельской березы был безнадежно испорчен адскими царапинами.
— Теперь ты! — Психопат протянул мне самодельный нож и растопырил на столешнице свои страшные руки. Я взяла оружие двумя ручками, замахнулась — если первый удар пришелся между пальцами, то при втором — лезвие скальпеля вонзилось точно в мясо между указательным и средним, там где кожа натягивается перепонкой. Я обмерла. Кровь брызнула на стол, но псих только рассмеялся безумным хохотом: ведь я проиграла состязание в ловкости! С полоумной радостью он вытащил засевшее лезвие из стола и из руки, и стал лизать языком рану, лизать словно собака, лакающая воду из лужи. Только тут я почуяла от безумца запах больницы. Едкий мерзкий запах отчаяния.
Внезапно зазвонил телефон — веселость психопата мгновенно испарилась. С перекошенным от злобы лицом, он метнулся к аппарату на телефонном столике, сорвал трубку и стал яростно кукарекать, лаять, мычать, выть, изображать звуки задницы и быстро-быстро плеваться в телефонную трубку. Я тихонечко встала из-за стола. Но не тут-то было!
Сокрушительным ударом разбив трубку об стену, и отшвырнув лохмотья пластмассы, сумасшедший преградил мне дорогу. Нож оставался лежать на столе. Опустившись на колени, умалишенный вдруг принялся по-собачьи обнюхивать меня, жутко раздувая ноздри. Я тогда была невысока и, опустившись на колени, псих близко-близко заглянул в мое лицо мутными глазами в красных прожилках. Безумные дырки жадно всасывали частички моего детского запаха. И с каждым вздохом психопат все больше и больше возбуждался: «Писюха! маленькая мерзкая вонючка, шлюшка… писюхой пахне-е-ет!» Его колотило, как от озноба, зубы клацали. На губах появилась пенка. Глаза почернели от бешенства. Изо всех сил я ударила его по щеке и честных слезах выкрикнула: «Я мальчик! Мальчик!»
Почему я не взяла тот револьвер из сумочки?! Я же знаю — нужно только прицелиться и нажать курок!
— Я мальчик! — И снова хлобысть его по щеке! Помешанный моргнул от удара, первый раз моргнул!
И вскочил на ноги. Он был явно испуган моей оплеухой. Смущен и даже растерян таким мальчишеским натиском.
— Пойдем пописаем, — предложила я с вызовом, продолжая разыгрывать возмущение подростка, которого обзывают девчонкой.
— Пойдем, — маньяк разом стих и присмирел.
В длинном мешковатом свитере, который наползал на колготки, моя фигура выглядела довольно бесполо. Вот если бы я была в юбочке… я бы, конечно, погибла.
А потом мы приехали в большой-большой город. Это была Москва. Моя тетушка Магдалина жила одна в просторной квартире, где было много живых цветов, белых штор, столиков, а еще разных картин с видами морей и кораблями, и островами. Она сказала, что ее покойный муж был адмиралом и достала из кабинетного стола альбом в сафьяновом переплете: Элиза, смотри. Там было несколько фотографий миленькой крошки, которую держала на руках красивая дама с лилейными щечками. Сердце мое стукнуло. Да, это моя мама, а крошка — я сама. Потом я увидела себя на руках спортивного мужчины в рубашке с короткими рукавами. Но где его белые чудные волосы до самых плеч? Почему-то он был обрит наголо. Словом, он мне не понравился. «Се тон пэр». Это твой отец", — сказала моя тетушка по-французски и я прекрасно поняла сказанное. Тут выяснилось, что я умею с детства говорить на двух языках — русском и французском! Оказалось, что я родилась в Марокко и жила в большом доме на берегу моря. Моя мать была очень богата. Так вот откуда в моей памяти тот страшный человек с черным лицом, ведь Марокко находится в Африке. И я тут же узнала его на одной из тех фотографий — он стоял вдали на парадном крыльце и держал в руках поднос с бутылками. А у ног чернолицего сидел огромный чернильный пес с острыми ушами. Дог! И мне опять стало страшно, как в тот роковой день, когда меня, наверное, хотели убить.
Что же я узнала еще?
Я узнала, что мой отец — шпион! Что его завербовала британская разведка, когда он сам шпионил дипломатом в Австралии — ого! — и тогда, когда его разоблачили наши и приговорили к смерти, отец познакомился с мамой, бежал в Европу, стал ее мужем и долго скрывался от мести русской разведки. И мама помогала ему.
— Они живы? — прошептала я, пряча глаза и зная ответ.
Тетушка крепко обняла мои плечики и сказала сквозь слезы: нет, Элиза: они утонули во время шторма на море на прогулочной яхте. А тебя увезли на родину отца, в Россию, потому что родители мамочки были против ее брака с отцом и считали тебя незаконным ребенком, без прав на наследство. Она была очень красива, артистична и несчастна. Ее звали Розали. А фамилию она отдала тебе — Розмарин.
Розали Розмарин, прошептала я, кусая губы, чтобы не зареветь.
А имя отца я тебе пока сказать не могу, как шпион он был заочно приговорен к смертной казни. Тебе ведь тоже отомстили, моя девочка, отдали в дом для сирот под чужой фамилией. Они знали как я любила племянника, твоего отца. Знали, что я могу тебя содержать, но спрятали — все делалось назло, из чувства мести и низкой обиды. Сорвать досаду на сироте?! Тетушка вздохнула и вытерла слезы душистым платочком из белого батиста.
Чтобы тебя отыскать понадобилось несколько лет. Я истратила кучу денег на взятки.
Надо же! Мой отец шпион! В тот момент это известие захватило больше всего. Шпион. Туши свет! Я видела шпионов только в кино и они всегда были моими любимцами, самый умный, самый красивый и смелый человек на экране всегда был шпионом. Мой отец — герой!
Тетушка накормила меня миндальными пирожными и уложила спать в уютной комнатке, в чистой кроватке, на белоснежных простынях, под голубым одеялом в цветастом пододеяльнике. Но сначала искупала меня в ванной, вылив в горячую воду половину шампуня. Я никогда не видела столько пены. Словом, я уже была влюблена в нее по уши. «И она, наверное, полюбит меня», — шептала я самой себе, уткнувшись носом в белейшую подушку. Можно было ворочаться и не держать руки поверх одеяла, а свернуться калачиком. Но я не могла заснуть. Все вокруг казалось чудесным: столик с зеркалом у окна, корешки книг в книжном шкафу, матовый напольный ночник, чей свет был мягок и нежен. Даже картина на стене, где тонул военный корабль под парусами, не казалась страшной, я смотрела на матросиков, которые влезли на обломок мачты и радовались, что они тоже спаслись, как я… Только тот, кто знает что такое жить на виду сотен чужих глаз поймет мой восторг — я была одна в целой комнате!
От прошлого осталось только зеркальце, пустой флакончик из-под духов, да украденная из библиотеки книжка сказок — мой амулет. Все это я положила в ящик своего шкафа.
Утром я нечаянно раскокала статуэтку купидона в гостиной. Но тетушка Магда меня даже не отругала. Сейчас я понимаю, что это был первый сигнал рока. С той маленькой античной фигурки из розового бисквита и началась череда всех моих мелких несчастий, а значит отсюда же надо вести счет полосе чертовских удач.
Убирая осколки, тетушка Магда подарила мне головку амура, чтобы я могла ей играть.
Пусть Бог простит ее душу, она сделала мне много зла.
Первый раз меня попытались убить уже через полгода после того, как я зажила новой жизнью.
А было это так: благодаря положению которая занимала вдова адмирала в тогдашнем, еще советском обществе, я была устроена в одну из престижных столичных школ и стала одной из богатых московских хрюшек, которых выращивали в стране всеобщего равенства отдельно от прочих людей.
Бассейн. Теннис. Усиленное изучение языков. Школа верховой езды для подростков. Я была занята с утра и до позднего вечера.
И мне— наняли няньку, потому что тетушка не могла посвятить моей особе все свое время. Ее звали Фелица-та — не правда ли странное имячко? — и она стала жить в отдельной комнате для прислуги. В ее обязанности входило: убирать мою спальню, стирать белье, отводить в школу и встречать после уроков. Это в десять лет! Я стеснялась такой опеки, но тетушка ничего не хотела слышать: у тебя было слишком тяжелое детство! И точка..
Это была весьма выразительная рослая брюнетка с маленькой змеиной головкой и глазами, как стеклянные бусы. Я была слишком умна для своих лет. Невзгоды рано закалили мое маленькое сердце, и я сразу прониклась к Фелицате тайным недоверием. Она заискивала передо мной, лицемерила с теткой, корчила из себя тихоню, кривила фальшивые улыбочки, но глаза оставались холодными и пристальными, как у змеи. Дрянь почти не моргала. Служанка напомнила мне одну из наших воспиталок из детского дома. Такие же траурные глаза, морковные ногти, костлявые пальцы. Мы звали ее Гадюка Эсесовна. Эта садистка мстила строптивым девочкам самым паскудным и зверским образом. Она приходила в общую спальню под утро, в самый разгар сна и выливала на кроватку непослушайки чашку собственной мочи, а утром, во время подъема — при всех — разоблачала несчастную писюху, зассанку. Недержание мочи было позором и виновную гнали с мокрой простыней через весь строй в прачечную, мимо палаты мальчиков, а потом еще заключали в изолятор при кабинете врача на лечение от унизительной слабости.
Так вот, я сразу насторожилась, но виду не подала, что подозреваю Фелицату в тайном умысле, нет, наоборот прикидывалась глупышкой. Конечно, мне в голову не приходило, что меня хотели прикончить. Я просто почуяла опасность. Слова тетушки Магды о том, что мне низко мстили за измену отца запали в детскую душу; я караулила нечто вроде новых попыток мести, но никак не попытку покушения на свою жизнь.
Что меня насторожило? Во-первых, у нее были слишком ухоженные руки для домработницы. Я видела руки детдомовских прачек, похожие на корни деревьев. У нашей служанки ручки были белы, ноготки длинны, и вообще у нее не было привычки вести домашнее хозяйство. Готовила она отвратительно, как в столовой, и я только удивлялась в душе — как тетушка терпит такую стряпню? Во-вторых, она явно врала, что родом из Москвы. Фелицата плохо ориентировалась и путала станции метро. Даже дорогу в Александровский сад у Кремля, куда мы ходили гулять, толком не знала, хотя сад был близко от нашего дома. Зачем эта двойная ложь? Я чувствовала что Фелицата ненавидит меня и потому с таким нажимом корчит из себя фею.
Тогда я решила погадать по своей книжке сказок Перро, которую все еще хранила в заветном месте. Я и раньше иногда это делала в детдоме. Обычное детское смешное гадание — открываешь наугад страницу, вслепую тычешь пальцем и читаешь затем ответ на свой вопрос. Так я и сделала, а когда ткнула пальцем, угодила в сказку о страшной Синей бороде, который убивал своих жен, и прочитала строчку, в какую уткнулся палец левой руки — тыкать надо всегда указательным пальцем левой руки — что там? прочитала и вздрогнула:
«…ключ от маленькой комнаты запачкан кровью…»
Фелицата жила именно в маленькой комнате, а дверь всегда крепко запирала на ключ.
Тут какая-то тайна, подумала я со страхом и решила действовать… Воспользовавшись однажды ее уходом в магазин за покупками, я проникла в комнату служанки. Я знала, где тетка держит запасные ключи от квартиры и открыла дверь похожим ключом. Вошла с бьющимся сердцем. Вот так номер! — в комнатке бедной служанки пахло дорогими духами. Я осторожно осмотрела ее постель. Ничего подозрительного. Заглянула под матрас. Пусто. Открыла чемодан, стоявший под кроватью, — ничего страшного. Открыла комод — чистое белье, безделушки, косметика… пока не наткнулась в узком стенном шкафу для постельного белья на дамскую сумочку. Обычная элегантная сумочка черного цвета с желтой застежкой на короткой ручке. Но она была спрятана на самое дно, под стопкой выстиранных простыней. Нет, это не обычная сумочка. Она из крокодиловой кожи. Слишком хороша для домработницы! Я заглянула внутрь и похолодела — на прямоугольном дне зловеще блестел дамский револьвер с ручкой из чистого золота! Короткоствольный револьвер с перламутровой розой, откуда пялились на меня глазки мелких розовых.бриллиантов! В доме тетушки я научилась понимать толк в таких вещах! И еще разило духами моего детства.
Я тут же захлопнула сумочку. Сердце отчаянно стучало. Мне стоило больших усилий, чтобы вновь заглянуть внутрь и изучить содержимое. Я взяла в руки револьвер, испуганно любуясь его красотой и весом. Хозяину такого оружия есть, что защищать! Кроме оружия я нашла белые резиновые перчатки — ага! чтобы не оставлять отпечатки пальцев, — затем пахучий флакончик моих любимых духов, упрятанных в мешочек из парчи, потом достала фотокарточку. Ну и ну! Это была моя фотография — я в седле на занятиях школы верховой езды. Подо мной смирная кобыла в яблоках по кличке Трапеция… Но убей Бог, я не фотографировалась в тот день. Это сделали тайком от меня. Но самое жуткое — мое лицо было обведено наглой жирной чертой красного фломастера. А прямо в щеку вонзалась указательная стрелка того же цвета. Тут же рядом была размашисто написана одна единственная буква "С". И стоял острый восклицательный знак. Чтобы это значило? Я пригляделась к букве и поняла, что ошиблась. Это вовсе не русская "с", а французское "G" ге… заглавное…
Казалась наглая ~ багровая буква сочится свежей кровью!
Стукнула дверь в прихожей. Смывайся! Я быстро поставила сумочку на место, молнией вылетела из комнаты служанки, закрыла дверь на два поворота: как было; вытащила ключ из замочной скважины, бегом к себе — и притворилась спящей. Это была Фелицата. Вот, бесшумно открыв дверь, она долго и мрачно наблюдает за мной, я вижу сквозь ресницы, как страшно блестят злобой ее чернильные глаза. Облизнув губы алым язычком, она уходит к себе в логово… Стерва обладает тайным чутьем "и видимо тоже, что-то чувствует. Наверное, учуяла узкими ноздрями змеи тонкий аромат «Ревийона».
Словом, туши свет!
Я была так ошеломлена находкой оружия, что, наверное, неделю ничего не могла соображать. Я понимала только одно — целью и мишенью этой тайны была я сама. И что надо мной нависла смертельная угроза. Нажим фломастера и знак восклицания на моем лице не оставляли сомнения. Неужели меня хотят убить?! Что делать? Рассказать все тетушке Магде? Но при всех моих горячих чувствах к спасительнице, я привыкла не доверять взрослым. Взрослые — самые отвратительные, мерзкие и лживые существа на свете. Я надеялась только на себя.
Но вспомните, мне было всего десять лет.
Но я уже хлебнула горя и умела постоять за себя: надо было опорочить Фелицату в глазах любимой тетушки и выгнать убийцу из дома.
Сначала я сперла у тетки ее. обожаемый браслет с рубинами и подложила няньке в корзину с грязным бельем. Я знала, что завтра мы собираемся в театр, и Магда хватится любимого украшения. Так и вышло. Браслет не был найден. Тетушка накричала на Фелицату и та побелела. А в театре, в ложе, во время антракта, я по секрету сообщила тетке, что видела как служанка рылась в ящичке туалетного столика в тетушкиной спальне. Та прикусила губу. Но все кончилось пшиком… Когда мы вернулись из театра, Фелицата торжественно объявила, что браслет нашелся — он закатился под кровать. Нашла змея! В ее морозных ночных глазах я читала подозрение против себя, но продолжала умело разыгрывать из себя дурочку: тетушка подари мне такой же браслетик, ну тетушка…
После неудачи с браслетом, я решилась на крайность, вспомнив мерзкую жизнь в интернате и ночные нравы детдомовцев, я вдруг ошарашила Магду:
— Тетушка Магдалина, Фелицата ко мне пристает.
— О чем ты, радость моя? — тетка изумленно вскинула брови.
— Да она гладит меня везде, когда я моюсь в ванной. Целует. Украла мои трусики. А вчера, когда я уже засыпала, вошла в спальню и начала лизать мои губы, уши, сосочки… щупала руками внизу…
— Почему ты не закричала?!
— Я испугалась. Она так громко дышала, скрипела зубами, закатила глаза… — словом, я описала нашу старшую пионервожатую по кличке Липуха Засоска, которая однажды упорно преследовала меня чуть ли не месяц, пока ее не перевели в другой интернат для сирот.
— Бедняжка! — тетка обняла таким образом, чтобы я не видела ее лица, так вспыхнула ее кожа пунцовыми пятнами. — Какой стыд!
— И руки у нее были холодные, как у лягушки кожа, и вином изо рта пахло, — давила я на психику тетушки. — У вас вино в баре стоит, она пьет тайком, а потом воды подливает.
— Хорошо. Я поговорю с ней, — тетка закурила. А это признак глубокого раздражения.
— Но тетя Магда! Она же ни в чем не сознается. Скажет, что я вру, что я — бессовестная лгунья…
Я уже ликовала в душе. И напрасно! Вечером обе женщины о чем-то долго шептались в гостиной; меня никто не позвал. Фелицата осталась в доме, только ее ночные агатовые глаза стали следить за мной еще пристальней: так ли она глуповата как кажется?
Из-за страха, что меня скоро пристрелят, я стала плохо спать, учеба не лезла в голову. Подружки мои были сплошь маменькины дочки, они ничего не знали о жизни, о том, что люди — порядочное говнецо, и я ничего никому не могла рассказать. Да и о чем мне, бывшей детдомовке, говорить с эклерами?
Не зная, что делать, я все ж таки продолжала тайком исследовать проклятую сумочку: мало ли что! Все оставалось на своих местах: золотой пистолет, резиновые перчатки, флакон в парчевом мешочке — может быть это яд? Моя фотокарточка. Я пыталась понять, есть ли пули в оружии. Но не знала где надо смотреть, где открывать… и вдруг! однажды нахожу на дне новенький ключ. Я сразу узнала его — это был ключ от входной двери. Точнее — его дубликат. Но ведь у Фелицаты уже имелся свой собственный ключ, значит этот ключ-двойник предназначен кому-то другому? Кому? Ну конечно убийце!
Я перевела дыхание —следовательно, как только ключ исчезнет из сумочки, мне надо быть начеку. Ключ от входной двери в нашу квартиру окажется в чужих руках… Что будет дальше? А дальше вот что — меня специально оставят одну в квартире, например тогда, когда тетушки не будет дома, а Фелицата возьмет и уйдет за покупками. И тогда оно войдет в дверь, открыв ее запасным ключем.
Я бросилась к своей книжке-заступнице, достала сказки Перро, зажмурилась и отчаянно ткнула пальцем левой руки в какую-то строчку. Открываю глаза и с испугом читаю:
«Дерни за веревочку, дверца и откроется»…
Это из сказки о Красной Шапочке! Там дверь у бабушки не запиралась на замок, и волк легко проник в домик и сожрал старуху.
Моя верная книжка подсказывала, что я на правильном пути — опасность войдет через дверь. И дверь будет не заперта.
Я даже загордилась собой, дура.
Если бы я представляла какой ужас мне предстоит пережить на самом деле, я бы не справилась: страх парализует волю. Но видимо, мой ангел-хранитель был влюблен в эту печальную девочку с пепельной головкой и надутыми от вечной обиды на небо губками.
Мы жили на четвертом этаже. Я вышла на тесный балкончик и принялась размышлять с детским упрямством: итак, убийца войдет в прихожую и разом отрежет все пути для моего бегства. Если привязать к перилам прочную веревку для белья, то я могу спуститься по веревке во двор… высоты я не боялась. А спорт сделал меня сильной… Ага, в чулане в прихожей как раз есть такая вот подходящая веревка, и толстая, и длинная, и прочная. Она легко выдержит вес десятилетней девочки. Но тут я сообразила, что убийца выбежит за мной на балкон и запросто перережет ножом узел веревки и я упаду на асфальт. А нож у него будет обязательно. Упаду и разобьюсь насмерть. Только мокрое место останется.
Словом, везде — фиг!
Самое простое решение — выбежать на балкон и звать на помощь. Но я была стеснительной девочкой — орать мне казалось постыдным, нет, уж лучше пусть будет то, что будет, чем орать благим матом, решила я с максимализмом юной души.
Что же делать в минуту смертельной угрозы?
Я еще раз внимательно оглядела балкон и заметила узкий кирпичный карниз, идущий вдоль стены дома. Все-таки хорошо, что я не боюсь высоты! Можно будет сначала встать на балконные перильца, оттуда шагнуть на карниз, и, цепляясь за трещины, дойти до водосточной трубы, ухватиться за нее покрепче и стоять молча и упрямо, пока не придет помощь… Да! нужно будет успеть снять обувь, пробираться по карнизу в носочках, чтобы не сорваться.
И я опять загордилась про себя собственной смелостью и рассудительностью, дуреха.
Но все случилось иначе — убить меня пришел человек, который не мог следовать логике.
В тот день… до сих пор мурашки по коже… так вот, в тот день, когда Фелицата привела меня из школы, тетушки Магды дома не оказалось. Где тетя? Она в гостях, спокойно ответила мерзавка. Я насторожилась, она была бледнее обычного, в уголках глаз тлели ночные огоньки, а слегка покусанные губы выдавали скрытое волнение. Сейчас она скажет, что уйдет за покупками, подумала я.
— Элайза, — она обращалась ко мне на английский манер, — я схожу в магазины, а ты никуда не уходи, занимайся языком. Вечером тетя сама проверит уроки.
Я промолчала. В тот раз служанка собиралась слишком долго и тщательно: накрасила губы, промакнула вороные волосы надушенной салфеткой. Как я сейчас понимаю, она готовилась к тому, чтобы когда все кончится, произвести хорошее впечатление при даче показаний… Змеиные глазки кололи ледком, а прежде всегда мертвенные, бескровные щечки вдруг окрасились приливом румянца. Кто бы мог подумать, что жить ей оставалось чуть больше часа.
Она явно медлила, цепенела у зеркала, словно чего-то ждала — внезапно грянул телефонный звонок, один, второй… и телефон смолк. Но Фелицата и не собиралась снимать трубку — два звонка походили на условный сигнал. Быстро завернув тюбик помады, она отпрянула от зеркала, и уже уходя, почти на бегу, неожиданно потрепала горячей ладонью по моей стриженой головке. Какой непривычный жест ласки! Все-таки стерве было не по себе — она-то, сволочь, прекрасно знала, что мне сейчас предстоит.
Как только хлопнула дверь в прихожей, я сразу метнулась в ванную, достала припрятанный ключ и открыла дверь в комнату Фелицаты. Так и есть! В проклятой сумочке не было запасного ключа от квартиры. А вот револьвер на месте. Это чуть успокоило… как будто меня должны были прикончить только из этого оружия, дура! Фотокарточка тоже исчезла — ага! кто-то должен будет узнать меня в лицо.
— Беги, беги! Полный атас, идиотка! — кричу я сейчас самой себе.
Я вела себя как полная дура еще и потому, что детский дом был тогдашним моим представлением обо всем мире —из него нельзя убежать. Взрослые — повсюду, а раз так, значит спасения нет нигде.
Как ни была я чутка, он сумел отворить дверь бесшумно и вошел в квартиру на цыпочках.
— Привет, девочка! — сказал он весело. И показал грязные ботинки, которые держал в левой руке — мол, вот почему так тихо. Я сразу поняла, что это псих. Обритая наголо голова. Страшно оттопыренные уши в коростах. Белый больничный халат, видный из-под короткого плаща. Голые руки-удавы в свежих порезах и мазках зеленки. Рваные носки, из дыр которых лезли черные ногти. И почему-то еще куча мух, которые влетели с ним в комнату! Несколько мух ползали по черепу, и он их не чувствовал. И наконец глаза — одновременно безумные и умные. Глаза психопата. Он почти не моргал. Веки словно приклеены. Близость маленькой жертвы возбудила психа до состояния истеричной веселости. Но я уже знала одного такого безумца Колю Бешеного — санитара из изолятора в нашем интернате — и потому разом проникла в тайну безумия — он до неистовой истомы, до испарины ненавидел женщин.
— А я не девочка! Я мальчик! — выпалила я в ответ.
— Но! но! но! — Он сел напротив меня за обеденный стол, где застал меня, ворвавшись в гостиную, — и поболтал в воздухе немытым пальцем в пятнах зеленки, — Здесь живет маленькая мерзкая писюха! — лицо психопата исказила кошмарная гримаса.
— Вы ошиблись. Я мальчик, — сказала я с оттенком мальчишеского презрения к девчонкам.
Он был явно сбит с толку моим упрямством и глядел с детской недоверчивостью. На счастье, я была тогда коротко подстрижена и действительно походила на мальчика.
— А где та мерзкая гадина, вонючка, писюха?! — крикнул он в бешенстве и выхватил из кармана плаща медицинский скальпель, примотанный проволокой к деревянной ручке.
— Такая черная? Высокая? — спросила я, скрывая ужас, и в панике чувств описывая служанку Фелицату.
— Да, черная грязная волосатая писюха, — кивнул маньяк.
— Она в ванной спряталась, — и я приложила палец к губам, — тссс!
— А! Тссссссссс… — просипел он и осклабил страшный рот, где от зубов остались лишь острые обломки, и заговорщически подмигнул безумным глазом, — сыграем в ножички?
— Давай! — согласилась я с интересом, как положено настоящему мальчишке.
— А ну, клади руки на стол! — От сумасшедшего исходила такая зверская сила и страсть помешательства, что я положила ладошки на стол и растопырила пальцы веером.
Он склонил голову, изучая руки, и насвистывая с исключительной правильностью пассаж из оперы Мейер-бера «Роберт дьявол», поднял нож. Этот свист напугал меня не меньше, чем скальпель. Я тогда таскалась с теткой по операм и сразу узнала мелодию.
Кха! И безумец нанес лезвием серию молниеносных ударов между моими пальчиками так, что нож ни разу меня не поранил. Он был в диком восторге от своей ловкости и громко расхохотался.
Любимый тетушкин стол из карельской березы был безнадежно испорчен адскими царапинами.
— Теперь ты! — Психопат протянул мне самодельный нож и растопырил на столешнице свои страшные руки. Я взяла оружие двумя ручками, замахнулась — если первый удар пришелся между пальцами, то при втором — лезвие скальпеля вонзилось точно в мясо между указательным и средним, там где кожа натягивается перепонкой. Я обмерла. Кровь брызнула на стол, но псих только рассмеялся безумным хохотом: ведь я проиграла состязание в ловкости! С полоумной радостью он вытащил засевшее лезвие из стола и из руки, и стал лизать языком рану, лизать словно собака, лакающая воду из лужи. Только тут я почуяла от безумца запах больницы. Едкий мерзкий запах отчаяния.
Внезапно зазвонил телефон — веселость психопата мгновенно испарилась. С перекошенным от злобы лицом, он метнулся к аппарату на телефонном столике, сорвал трубку и стал яростно кукарекать, лаять, мычать, выть, изображать звуки задницы и быстро-быстро плеваться в телефонную трубку. Я тихонечко встала из-за стола. Но не тут-то было!
Сокрушительным ударом разбив трубку об стену, и отшвырнув лохмотья пластмассы, сумасшедший преградил мне дорогу. Нож оставался лежать на столе. Опустившись на колени, умалишенный вдруг принялся по-собачьи обнюхивать меня, жутко раздувая ноздри. Я тогда была невысока и, опустившись на колени, псих близко-близко заглянул в мое лицо мутными глазами в красных прожилках. Безумные дырки жадно всасывали частички моего детского запаха. И с каждым вздохом психопат все больше и больше возбуждался: «Писюха! маленькая мерзкая вонючка, шлюшка… писюхой пахне-е-ет!» Его колотило, как от озноба, зубы клацали. На губах появилась пенка. Глаза почернели от бешенства. Изо всех сил я ударила его по щеке и честных слезах выкрикнула: «Я мальчик! Мальчик!»
Почему я не взяла тот револьвер из сумочки?! Я же знаю — нужно только прицелиться и нажать курок!
— Я мальчик! — И снова хлобысть его по щеке! Помешанный моргнул от удара, первый раз моргнул!
И вскочил на ноги. Он был явно испуган моей оплеухой. Смущен и даже растерян таким мальчишеским натиском.
— Пойдем пописаем, — предложила я с вызовом, продолжая разыгрывать возмущение подростка, которого обзывают девчонкой.
— Пойдем, — маньяк разом стих и присмирел.
В длинном мешковатом свитере, который наползал на колготки, моя фигура выглядела довольно бесполо. Вот если бы я была в юбочке… я бы, конечно, погибла.