Страница:
Офицер помолчал, пристально наблюдая за мной, затем я с облегчением сказал:
— Только не дуйтесь, Герман! Я так боялся, что вы все-таки зомби. У них обычно нет своей памяти. Но все, кто был зомбирован после смерти генерала получили команду на самоликвидацию. Сначала уничтожить друг друга, а тем, кто уцелеет в разборке, — покончить с собой. Но вы живы, значит он пощадил вас и не поставил жучка на мозги.
— Пощадил?! Но тогда какого черта меня хотят убить? О какой опасности вы говорили? От кого приехали спасать?
— Не буду скрывать, я бежал из России, — сказал К. мрачно, — институт закрыт. Кроме Эхо никто не давал наверх точных разведданных по дальновидению. Он не сумел создать своей школы.
— Вы ошибаетесь! Лично меня он многому научил.
— Вот как! Но в последние годы он сильно сдал. Мания преследования расстроила тонкий механизм поиска. Ошибки шли одна за другой. Блистательных ответов становилось все меньше и меньше. Держать тысячу человек вокруг одного гения стало слишком накладно. Кстати, Штаты тоже прикрыли свою программу «Золотые ворота». Их ясновидцы тоже наложили в штаны… Словом, контору закрыли.
— Я не заметил, что его гений поблек! Наоборот, Эхо достиг поразительных результатов… я хотел добавить в поисках Герсы, но не стал говорить о тайнах великого человека профану.
— Вы, Герман, были всего лишь его последним лекарством. Он внушил себе, что вы способны найти врага. Вольному воля! Пусть ищет! Никто не мешал генералу лечить самого себя от безумия. Он заслужил право на манию. Когда-то он мог заставить одним усилием воли де Голля вывести Францию из блока НАТО. Он был самым великим человеком эпохи, богом холодной войны! Что ж, пусть ищет свою химеру!
— Вы решили оставить Россию, но причем тут я?
— Все очень просто, Герман. Случайно именно я получил приказ на вашу ликвидацию. В хаосе никто не учел, что именно вам я обязан своей шкурой!
При слове «случайно» я опять насторожился: ничего случайного не происходит, говорил Учитель! Узнав, что маэстро не давал команды на мою смерть, я испытал и облегчение, и чувство вины, и скорбь от такой утраты. Слезы кипели в глазах, и все же я сохранял выдержку воина: мне не давали почему-то покоя пестрые заплатки пластыря на руках офицера!
— Но зачем меня убивать?
— Вы слишком много знаете о методах обучения, раз. И оказались за границей, обладая огромной информацией об институте, два… вся группа связи с «Посейдона», те кто уцелел, уже уничтожена. Если бы после катастрофы на море вас доставили в Стокгольм, — тут он сделал выразительный жест ребром ладони по горлу, — но вам повезло с этим островом, и со мной.
Он снова закурил и опять огонек зажигалки осветил пораненные пальцы.
— Что с руками? — спросил я.
— Да, — рассмеялся К., — не поверите. Я приехал днем, на морском пароме, но не хотел светится у больницы раньше времени. Кто знает, может быть задание на вашу ликвидацию дублирует еще один офицер… Заглянул в местный цирк, убить время. Сидел на первом ряду и надо же такому случиться! Меня покусал павиан!
— Павиан?! — я был ошеломлен.
— Он вырвался из рук клоуна и подбежал ко мне. Я хотел подшутить и помаячил обезьяне конфетиной. Но это был только фантик, конфету я съел. Павиан обозлился и укусил меня в пальцы. Дурила.
— Постойте! — и я бегло поведал офицеру об утреннем визите инспектора местной уголовной полиции и повторил рассказ о гибели его коллеги от зубов страшной пантеры.
— Что за чушь собачья! — изумился К., — Пантера, павиан! Да если бы такое случилось, цирк бы немедля закрыли и выставили в два счета. А я спокойно купил билет. Да вот он, смотрите, — оборвыш без контроля. И пантеру видел во втором отделении, в номере дрессировщика. Внушительный хищник… Опишите мне, как он выглядел?
Я попытался описать полицейского чиновника.
Но К. слушал невнимательно, в полуха, он явно занервничал, после моего рассказа. И как я теперь понимаю — не зря занервничал, не зря…
— Значит дублер убит! Вам повезло, два раза уже повезло, Герман. Но вам нельзя возвращаться в палату. Мало ли что. Впрочем, именно за тем я приехал — отблагодарить вас за тот случай. Я запасся документами на ваше имя. Они в машине. Там же новый костюм в коробке. Обувь. Немного денег. Вы можете вернуться в Россию, под другим именем и начать все сначала, Герман. Или искать счастья здесь, на Западе. Главное — вы свободны, дружище!
И он вдруг обнял меня, словно в порыве чувств:
На самом деле он проверял карманы — вооружен я или нет.
Никогда не верьте офицерам безопасности!
Он тянул меня в сторону машины и я уже почти поддавался.
Вдруг в окне моей палаты я увидел силуэт сестры.
— Мистер Радоф! — Эллен пыталась разглядеть меня в парке, — Не прячьтесь! Я вас вижу.
Наверное, она заметила острым зрением два красных зрачка в темноте — огоньки двух горящих сигарет в наших руках.
Ее крик подействовал на офицера К. как удар бича — отпрянув, он внезапно вскинул зонт — острием в мою сторону. «Подыхай, сука!»
Яд! Он целил отравленным кончиком трости в левую ляжку.
Удар!
Но укола не последовало — с дерева на моего убийцу с хохотом бросилось какое-то существо, похожее на отвратительного уродца-подростка, и, выхватив зонтик, принялось прыгать по земле вокруг человека, корчась и скаля зубы.
Это был павиан!
От его диких прыжков зонт звонко раскрылся. Металлический щелк и распах черных крыл напугали обезьяну. Отбросив зонт, она молнией вскарабкалась на ствол вишни и, прыгая с криком с ветки на ветку, скрылась из глаз.
Мой убийца, рыча, кинулся к зонту — но теперь идеальное оружие надо было сначала схватить за рукоять, поднять с земли, сложить крылья, перехватить за талию, вскинуть на изготовку, прицелиться и только после всего этого наносить смертельный удар.
А что я?! Я оставался стоять на месте, словно ожидая удара! Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Так вот что значит выражение: «остолбенеть от ужаса» — я буквально врос в землю, таким ошеломляющим, подлым, внезапным и отвратительным после такой откровенности было нападение врага! Все рассчитали точно! К. был единственным офицером Волчьего логова, которому бы я мог легко поверить и подпустить к себе: значит Учитель действительно мертв!
— А! — вскрикнула Эллен у окна, словно увидела сверху что-то ужасное, то, что мы внизу еще не успели увидеть.
Убийца схватил зонт за рукоять, поднял с земли черный круг на стальной оси, потянул на себя спицы, чтобы сложить крылья, сложил их, перехватил зонт за талию — я стоял по-прежнему как вкопанный, — вскинул отравленное оружие на изготовку, но ударить второй раз не успел…
Все дальнейшее прошло передо мной словно сомнамбулический сон: из лунной зелени больничного парка, от ворот, опустив голову к самой земле, словно принюхиваясь к следам обезьянней крови, прижав ушки, мощными прыжками вылетел черный сгусток. Это была пантера! Черная пантера с круглыми желтыми глазами огромной кошки. Несколько секунд она казалась мне ненастоящей — черезчур страшной, смоляной, кругл оглазой; и вдобавок еще приоткрытая маленькая глубокая алая пасть, усаженная по краям острыми клыками невероятной белизны, и еще — пружинные угольные лапы слишком невозможные здесь, среди стриженной травы, цветов, у стен спящей шведской больницы. Но это была самая настоящая правда! Зверь с затаенной яростью бежал прямо к нам, не сводя неподвижных магнетических глаз с офицера. Пантера изготовилась к прыжку. Тот стоял на пути ее злобы.
Инстинктивно, теряя самообладание, К. выставил перед собой зонт словно шпагу, и когда адская кошка, согласно оттолкнувшись всеми четырьмя лапами от земли, страшным комком взлетела в воздух, отчаянно и безнадежно ткнул ей в морду ядовитым острием, угодив в смоляную шею. Взревев, исполинская кошка обхватила на лету его голову — слева и справа — передними лапами, вонзив когти в глаза и щеки несчастного, и подтянув задние лапы почти к горлу человека, — он уже падал навзничь от тяжести зверя — разодрала внутренности жертвы, вываливая наружу кишки несчастного.
Меня вывернуло наизнанку от приступа рвоты, когда пантера принялась стряхивать с задних лап налипший кишечник.
Казалось, я тоже обречен — близость черной смерти была так явственна, что я чувствовал в воздухе кислый запах зверинца, которым воняло цирковое животное. Но!
Но тут наступил черед другой смерти — укол поразил мозг пантеры ядом. Без единого звука, зевая слюнной пастью, пытаясь, если нельзя вздохнуть, хотя бы отхватить клыками глоток свежего воздуха, зверь в агонии катался по земле, корчась от судорог, пытаясь рычать. Напрасно! Гремучая смесь выдавила из орбит глаза, на янтарные жемчуга наползли веки, и взгляд погас.
Истошные крики медсестры разбудили спящую больницу. В окнах стал вспыхивать свет. Вот-вот в сад выбегут санитары. Беги, Герман, беги! Полукашляя, полупрыгая от сухой рвоты, я нашел в себе силы подбежать к телу и обыскать пиджак мертвеца, его мокрые от крови карманы. Я искал ключи от машины. Искал. Нашел и кинулся опрометью к выходу, к месту парковки автомобиля. Это был взятый напрокат «Фольксваген». Я с полоборота завел мотор и рывком бросил машину на ночное шоссе, ведущее к городку.
В мозгу взрывалась только одна мысль — как искра зажигания — тебя спасли, Герман! Спасли!
Но я не спрашивал, кто это сделал с такой устрашающей силой?
Я знал ответ на вопрос.
И спасли тебя потому, что ты убил своего Учителя. Убил совершенно нечаянно, кинувшись с головой на дно. И маг повторил твои телодвижения, как раньше ты повторял каждый его жест! Все кончено, Герман! Змея вцепилась в собственный хвост и стала кольцом. А кольцо никогда не умирает!
Остальное можно изложить в двух словах. Я приехал в порт островного городка незадолго до отхода морского парома до шведского Вестеринка на материке. В машине офицера я нашел все о чем он говорил: одежду, обувь, деньги и подложные документы на свое новое имя, плюс наручники — мертвеца готовили к депортации. Мне удалось добраться до Стокгольма и — через Хельсинки — железной дорогой, вернуться наконец в Санкт-Петербург… И вот я снова стою на железнодорожном вокзале, как стоял в начале своей короткой жизни. Поезд пришел ранним утром. Теперь тебя зовут Виктор, а не Герман. Ты остался один на опустевшем перроне. Тебе некуда идти. Тебя никто и нигде не ждет. Ты не знаешь кто ты такой, откуда и зачем явился на эту грешную землю.
Глава 12
— Только не дуйтесь, Герман! Я так боялся, что вы все-таки зомби. У них обычно нет своей памяти. Но все, кто был зомбирован после смерти генерала получили команду на самоликвидацию. Сначала уничтожить друг друга, а тем, кто уцелеет в разборке, — покончить с собой. Но вы живы, значит он пощадил вас и не поставил жучка на мозги.
— Пощадил?! Но тогда какого черта меня хотят убить? О какой опасности вы говорили? От кого приехали спасать?
— Не буду скрывать, я бежал из России, — сказал К. мрачно, — институт закрыт. Кроме Эхо никто не давал наверх точных разведданных по дальновидению. Он не сумел создать своей школы.
— Вы ошибаетесь! Лично меня он многому научил.
— Вот как! Но в последние годы он сильно сдал. Мания преследования расстроила тонкий механизм поиска. Ошибки шли одна за другой. Блистательных ответов становилось все меньше и меньше. Держать тысячу человек вокруг одного гения стало слишком накладно. Кстати, Штаты тоже прикрыли свою программу «Золотые ворота». Их ясновидцы тоже наложили в штаны… Словом, контору закрыли.
— Я не заметил, что его гений поблек! Наоборот, Эхо достиг поразительных результатов… я хотел добавить в поисках Герсы, но не стал говорить о тайнах великого человека профану.
— Вы, Герман, были всего лишь его последним лекарством. Он внушил себе, что вы способны найти врага. Вольному воля! Пусть ищет! Никто не мешал генералу лечить самого себя от безумия. Он заслужил право на манию. Когда-то он мог заставить одним усилием воли де Голля вывести Францию из блока НАТО. Он был самым великим человеком эпохи, богом холодной войны! Что ж, пусть ищет свою химеру!
— Вы решили оставить Россию, но причем тут я?
— Все очень просто, Герман. Случайно именно я получил приказ на вашу ликвидацию. В хаосе никто не учел, что именно вам я обязан своей шкурой!
При слове «случайно» я опять насторожился: ничего случайного не происходит, говорил Учитель! Узнав, что маэстро не давал команды на мою смерть, я испытал и облегчение, и чувство вины, и скорбь от такой утраты. Слезы кипели в глазах, и все же я сохранял выдержку воина: мне не давали почему-то покоя пестрые заплатки пластыря на руках офицера!
— Но зачем меня убивать?
— Вы слишком много знаете о методах обучения, раз. И оказались за границей, обладая огромной информацией об институте, два… вся группа связи с «Посейдона», те кто уцелел, уже уничтожена. Если бы после катастрофы на море вас доставили в Стокгольм, — тут он сделал выразительный жест ребром ладони по горлу, — но вам повезло с этим островом, и со мной.
Он снова закурил и опять огонек зажигалки осветил пораненные пальцы.
— Что с руками? — спросил я.
— Да, — рассмеялся К., — не поверите. Я приехал днем, на морском пароме, но не хотел светится у больницы раньше времени. Кто знает, может быть задание на вашу ликвидацию дублирует еще один офицер… Заглянул в местный цирк, убить время. Сидел на первом ряду и надо же такому случиться! Меня покусал павиан!
— Павиан?! — я был ошеломлен.
— Он вырвался из рук клоуна и подбежал ко мне. Я хотел подшутить и помаячил обезьяне конфетиной. Но это был только фантик, конфету я съел. Павиан обозлился и укусил меня в пальцы. Дурила.
— Постойте! — и я бегло поведал офицеру об утреннем визите инспектора местной уголовной полиции и повторил рассказ о гибели его коллеги от зубов страшной пантеры.
— Что за чушь собачья! — изумился К., — Пантера, павиан! Да если бы такое случилось, цирк бы немедля закрыли и выставили в два счета. А я спокойно купил билет. Да вот он, смотрите, — оборвыш без контроля. И пантеру видел во втором отделении, в номере дрессировщика. Внушительный хищник… Опишите мне, как он выглядел?
Я попытался описать полицейского чиновника.
Но К. слушал невнимательно, в полуха, он явно занервничал, после моего рассказа. И как я теперь понимаю — не зря занервничал, не зря…
— Значит дублер убит! Вам повезло, два раза уже повезло, Герман. Но вам нельзя возвращаться в палату. Мало ли что. Впрочем, именно за тем я приехал — отблагодарить вас за тот случай. Я запасся документами на ваше имя. Они в машине. Там же новый костюм в коробке. Обувь. Немного денег. Вы можете вернуться в Россию, под другим именем и начать все сначала, Герман. Или искать счастья здесь, на Западе. Главное — вы свободны, дружище!
И он вдруг обнял меня, словно в порыве чувств:
На самом деле он проверял карманы — вооружен я или нет.
Никогда не верьте офицерам безопасности!
Он тянул меня в сторону машины и я уже почти поддавался.
Вдруг в окне моей палаты я увидел силуэт сестры.
— Мистер Радоф! — Эллен пыталась разглядеть меня в парке, — Не прячьтесь! Я вас вижу.
Наверное, она заметила острым зрением два красных зрачка в темноте — огоньки двух горящих сигарет в наших руках.
Ее крик подействовал на офицера К. как удар бича — отпрянув, он внезапно вскинул зонт — острием в мою сторону. «Подыхай, сука!»
Яд! Он целил отравленным кончиком трости в левую ляжку.
Удар!
Но укола не последовало — с дерева на моего убийцу с хохотом бросилось какое-то существо, похожее на отвратительного уродца-подростка, и, выхватив зонтик, принялось прыгать по земле вокруг человека, корчась и скаля зубы.
Это был павиан!
От его диких прыжков зонт звонко раскрылся. Металлический щелк и распах черных крыл напугали обезьяну. Отбросив зонт, она молнией вскарабкалась на ствол вишни и, прыгая с криком с ветки на ветку, скрылась из глаз.
Мой убийца, рыча, кинулся к зонту — но теперь идеальное оружие надо было сначала схватить за рукоять, поднять с земли, сложить крылья, перехватить за талию, вскинуть на изготовку, прицелиться и только после всего этого наносить смертельный удар.
А что я?! Я оставался стоять на месте, словно ожидая удара! Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Так вот что значит выражение: «остолбенеть от ужаса» — я буквально врос в землю, таким ошеломляющим, подлым, внезапным и отвратительным после такой откровенности было нападение врага! Все рассчитали точно! К. был единственным офицером Волчьего логова, которому бы я мог легко поверить и подпустить к себе: значит Учитель действительно мертв!
— А! — вскрикнула Эллен у окна, словно увидела сверху что-то ужасное, то, что мы внизу еще не успели увидеть.
Убийца схватил зонт за рукоять, поднял с земли черный круг на стальной оси, потянул на себя спицы, чтобы сложить крылья, сложил их, перехватил зонт за талию — я стоял по-прежнему как вкопанный, — вскинул отравленное оружие на изготовку, но ударить второй раз не успел…
Все дальнейшее прошло передо мной словно сомнамбулический сон: из лунной зелени больничного парка, от ворот, опустив голову к самой земле, словно принюхиваясь к следам обезьянней крови, прижав ушки, мощными прыжками вылетел черный сгусток. Это была пантера! Черная пантера с круглыми желтыми глазами огромной кошки. Несколько секунд она казалась мне ненастоящей — черезчур страшной, смоляной, кругл оглазой; и вдобавок еще приоткрытая маленькая глубокая алая пасть, усаженная по краям острыми клыками невероятной белизны, и еще — пружинные угольные лапы слишком невозможные здесь, среди стриженной травы, цветов, у стен спящей шведской больницы. Но это была самая настоящая правда! Зверь с затаенной яростью бежал прямо к нам, не сводя неподвижных магнетических глаз с офицера. Пантера изготовилась к прыжку. Тот стоял на пути ее злобы.
Инстинктивно, теряя самообладание, К. выставил перед собой зонт словно шпагу, и когда адская кошка, согласно оттолкнувшись всеми четырьмя лапами от земли, страшным комком взлетела в воздух, отчаянно и безнадежно ткнул ей в морду ядовитым острием, угодив в смоляную шею. Взревев, исполинская кошка обхватила на лету его голову — слева и справа — передними лапами, вонзив когти в глаза и щеки несчастного, и подтянув задние лапы почти к горлу человека, — он уже падал навзничь от тяжести зверя — разодрала внутренности жертвы, вываливая наружу кишки несчастного.
Меня вывернуло наизнанку от приступа рвоты, когда пантера принялась стряхивать с задних лап налипший кишечник.
Казалось, я тоже обречен — близость черной смерти была так явственна, что я чувствовал в воздухе кислый запах зверинца, которым воняло цирковое животное. Но!
Но тут наступил черед другой смерти — укол поразил мозг пантеры ядом. Без единого звука, зевая слюнной пастью, пытаясь, если нельзя вздохнуть, хотя бы отхватить клыками глоток свежего воздуха, зверь в агонии катался по земле, корчась от судорог, пытаясь рычать. Напрасно! Гремучая смесь выдавила из орбит глаза, на янтарные жемчуга наползли веки, и взгляд погас.
Истошные крики медсестры разбудили спящую больницу. В окнах стал вспыхивать свет. Вот-вот в сад выбегут санитары. Беги, Герман, беги! Полукашляя, полупрыгая от сухой рвоты, я нашел в себе силы подбежать к телу и обыскать пиджак мертвеца, его мокрые от крови карманы. Я искал ключи от машины. Искал. Нашел и кинулся опрометью к выходу, к месту парковки автомобиля. Это был взятый напрокат «Фольксваген». Я с полоборота завел мотор и рывком бросил машину на ночное шоссе, ведущее к городку.
В мозгу взрывалась только одна мысль — как искра зажигания — тебя спасли, Герман! Спасли!
Но я не спрашивал, кто это сделал с такой устрашающей силой?
Я знал ответ на вопрос.
И спасли тебя потому, что ты убил своего Учителя. Убил совершенно нечаянно, кинувшись с головой на дно. И маг повторил твои телодвижения, как раньше ты повторял каждый его жест! Все кончено, Герман! Змея вцепилась в собственный хвост и стала кольцом. А кольцо никогда не умирает!
Остальное можно изложить в двух словах. Я приехал в порт островного городка незадолго до отхода морского парома до шведского Вестеринка на материке. В машине офицера я нашел все о чем он говорил: одежду, обувь, деньги и подложные документы на свое новое имя, плюс наручники — мертвеца готовили к депортации. Мне удалось добраться до Стокгольма и — через Хельсинки — железной дорогой, вернуться наконец в Санкт-Петербург… И вот я снова стою на железнодорожном вокзале, как стоял в начале своей короткой жизни. Поезд пришел ранним утром. Теперь тебя зовут Виктор, а не Герман. Ты остался один на опустевшем перроне. Тебе некуда идти. Тебя никто и нигде не ждет. Ты не знаешь кто ты такой, откуда и зачем явился на эту грешную землю.
Глава 12
Корабль тонет. — Я вижу виновника катастрофы. — Спасение. — Больница острова Форе и особняк, похожий на сумочку из крокодиловой кожи. — Этот безумец — мой папочка! Я узнаю всю правду до конца. — Последний бой. — Я разбиваю змеиное гнездо до последнего яйца. — Склеп откуда слышен шум моря.
Морской тяжелый спасательный жилет держит меня в воде в положении стоймя — и мне стоит жутких усилий снять с ног разбухшие кроссовки. Уйя! как страшно представить, что они сейчас идут — кувыркаясь — на дно, в вечную могилу. Мощные пологие волны не так страшны, как кажутся. Каждый раз, когда обламывается очередной гребень и с ревом мчит в мою сторону, меня уносит, как пробку, мускулистая спина прежней волны, она выносит на самую макушку исполинского горба и я — на миг — успеваю увидеть с высоты отчаянную панорамы катастрофы «Посейдона». Корабль не ушел на дно, а перевернулся вверх килем и сейчас похож на колоссальный металлический гроб, в который с громом лупят водяные валы и кулаки пены. Невозможно представить, что происходит сейчас там внутри с людьми, погребенными заживо. Нельзя подплывать к сумасшедшей горе — разобьет! и удалятся тоже нельзя — спасатели будут искать уцелевших в этом районе. Уух!… я стремительно несусь вниз по мыльному скату. Я стараюсь приноровиться к глупой вертлявой помощи жилета, и еще я стараюсь беречь силы. Прохладная Балтика через несколько часов превратит меня в ледышку — смерть от переохлаждения неизбежна, и водяная земля проглотит меня, если… если… волна снова несет пленницу вверх, выше, выше, еще выше! Я вылетаю на самый гребень темного языка, туда где вода заворачивается тонким краем пенного лезвия. Аах! С высоты я успеваю заметить спасательные шлюпки, набитые людьми. Рассвет все сильнее охватывает пожаром восток. Господи, помоги мне и солнцу. И снова мыльный отлив. Я замечаю первого мертвеца. Утопленник как и я одет в спасательный жилет, но захлебнулся водой: я вижу как его голова безвольно болтается на шее. Это мужчина. Его глаза открыты и неподвижны, во рту плещет соленая вода.
Но я не успеваю пережить испуг — как вдруг замечаю какое-то жесткое твердое движение в воде рядом с собой. Что это? Поперек валов бежит прямая тонкая спица. Она торчит из воды! Она отчетливо сверкает сталью. Двигаясь, она оставляет за собой узкий пенный след цвета свежего снега. Причем бег ее замедляется. Что за чертовщина! Я пытаюсь изо всех сил отплыть от прямой угрозы. Но взлеты и падения шальной волны кружат меня вокруг тонкого чертова пальца. До него каких-то пять метров. И он растет! Все длиннее и выше. Мамочка! Как ни темна рассветная вода, я замечаю в глубине у основания спицы неясную черную массу исполинских размеров. От нее исходит невероятная сила. Тьма уже занимает все пространство прямо подо мной. Ее чернота густеет. Словно в морской глубине проступает близкое дно. Глубина мелеет на глазах. Волна относит в сторону. О боже! В основании спицы, которая подросла до высоты шпиля, появляется донце. Несколько секунд оно не больше спинки дельфина. И вот передо мной из пучины — властно и непобедимо — взмывает вверх циклопическая башня. Это подводная лодка. Господи! Потоки воды мыльно стекают вниз по ее панцирю. Волна счастливо относит меня еще дальше, но размеры чудовища растут так быстро, что кажется — оно преследует человека. Вслед за башней в штормовой воде проступает ее основание и опора — черный глухой коллосальный остров из стали. Вытаращив глаза, я вижу круглые заклепки на обшивке.
Скала мрака слепо смотрит в мою сторону. Подводная лодка прекращает всплытие. Волны тонко разливаются по плоскости туши. Я вижу пенные лужи на стальном полу. Лужи посреди моря! О Боже! Дурная волна несет меня прямо к подножию башни. Кажется, можно вскарабкаться на металлический пол. Кажется, можно подбежать по языку стальной суши к мрачной стене и начать колотить кулаками в глухую грудь пьяного титана. Волна выбрасывает меня на металл. Я спятила от ужаса. Обдирая руки, я цепляюсь за пол. Он покрыт скользкой соленой слизью. Вскакиваю. И шатаясь, бегу босиком к рубке. Я бегу по узкой черной дорожке к основанию башни. Я бегу, а волны пытаются сбить меня с ног, я падаю, захлебываюсь в пене, вскакиваю, и снова бегу вперед, и, добежав, отчаянно стучу в отвесную стену. Спасите! В ответ ни звука. Я плачу. Кричу. Все напрасно! Задираю голову вверх. На глухой глыбе ни одного теплого огонька, ни глазка, ни дырочки, ни капельки света. Ни одного опознавательного знака. Это она — гадская адская сука — протаранила киль моего корабля. Я рыдаю. Я не могу устоять на ногах. Я падаю на колени и разбиваю до крови коленные чашечки. Очередная волна легко смывает меня с туши и несет над мелководьем панциря к морде акулы, а затем еще дальше и дальше, в морской размах рассвета. Я настолько близка к смерти, что чувствую всей кожей отчаяния, что лодка медленно, вязко и слепо пускается за мною в погоню. Сначала под волны уходит остов, посреди вод остается только мрачная голова злобы, увенчанная спицей антенны. Безглазый шлем слеп и глух, и все же видит меня. Вот вода дошла ему до линии рта, вот видны только темные щели мрака, за которыми прячутся чьи-то глаза. Башня прет в мою сторону, уходя все глубже и глубже в морскую пучину. Лодка хочет размозжить жертву о стальную стену, но я слишком мала, легка и неуязвима, как неуязвима глупая пробка. В воде виден уже только стальной лоб махины. Я пытаюсь отплыть с той незримой прямой, по которой плывет чудовище, но волны заодно с моей смертью. Как ни вертятся морские гребни — я остаюсь на линии прицела. Смерть приближается. Вот видна только макушка черепа, а вот и она уходит в воду — на поверхности остается только один чертов коготь. Кажется он разрежет сейчас пловца пополам. Мамочка! И опять смерть отменяется, адская вязальная спица скрывается в воде когда до жертвы оставалось меньше метра. Мимо! Я хватаю рукой пенный след смерти на темной воде: тони, сволочь! Я вижу, как черное веретено проходит ровно подо мной и… и я снова одна среди волн.
И снова я не успеваю до конца осознать весь пережитый ужас — взлет на мыльный загривок — я вижу недалеко от себя человека в спасательном оранжевом жилете. Он тоже видит меня. Это женщина. Старая усатая цыганка с золотыми серьгами в ушах. Как нелепо они сверкают сейчас. Увидев меня, женщина начинает истошно кричать, но это не зов на помощь, а нечленораздельный, протяжный, гортанный звериный вопль отчаяния. Кричать и хлопать по воде, поднимая брызги. Я не сразу понимаю в чем дело. Я пытаюсь подплыть ближе, чтобы держаться против гибели вместе, вдвоем, ободряя друг друга. Я уже приноровилась к жилету и могу, сильно работая ногами, проплыть в нужную сторону. Подплыв ближе, я ору: «Перестаньте кричать! Берегите силы!» Но вопль продолжается. Женский крик перекрывает шум шторма. Тут я понимаю, что цыганка сошла с ума. Я вижу ее смуглое лицо, искаженное воплем, безумные глаза, хвосты мокрых волос в вопящем рту. Удар волны в рот — и несчастная замолкает навсегда. Она хотя бы не заметила собственной смерти. Я пытаюсь держаться подальше. Но меня — конечно же! — на миг прибивает к женщине. Жилет к жилету. Лицом к лицу. Она еще бьется в агонии. Легкие пытаются извергнуть воду. По смуглому лицу пробегает зыбь умирания. Я вижу жесткие усики на ее полной верхней губе. Как дико сейчас замечать такое… Старая усатая цыганка до сих пор стоит у меня перед глазами!
Взлетев на шаткой волне, я пытаюсь увидеть опрокинутый киль корабля. Вот он! Отчетливо виден на воде красный горб кошмара. Цвет! Черно-белое кипение шторма распустилось розой тусклого пурпура поверх фиолетовой бездны. Борясь с волнами, я не заметила как наступил рассвет. В спокойном приливе света отчетливо виден красный цвет краски, которой было выкрашено корабельное днище. А вот и жерло пробоины — чернеет акульей пастью поверх ватерлинии. Там могила моей единственной подружки детства! Верочка! Мы встретимся на небесах и вместе проклянем Небо!
Еще один взлет на загривок волны — я вижу справа морскую шлюпку. Она почти что пуста. Видны три или четыре человека на веслах. Они видят оранжевый поплавок и плывут в мою сторону. Я слышу близкие шлепки весел об воду. Эй! Ко мне тянутся сразу четыре мужских руки. Именно это приводит меня в состояние дикой истерики: в большой лодке на полсотни человек — только члены команды в жилетах и ни одного пассажира! И когда мой поплавок втаскивают в шлюпку, я начинаю визжать и кусаться. Моряки не понимают моего гнева и тогда один из них — видимо судовой врач — всаживает в ляжку одноразовый шприц и впрыскивает в мышцы какую-то гадость от шока.
Последнее что я помню — дружный мужской крик: «Вертолет!»
Что еще? Еще один общий вскрик: «Смотрите, он тонет! Тонет!»
В сетчатой люльке меня первой втащили в салон геликоптера.
И сразу новый укол в ту же ляжку. Уйя! Дальше — тишина.
Я проснулась в уютной больничной палате с католическим распятием на белой стене. Я одна. Я лежу на постели. Первое впечатление — острая белизна стен настолько резка, а распятье так колко сверкает от солнца, что я на миг закрываю глаза. Я чувствую себя полной сил. Как прекрасен соломенный цвет солнца на моих руках — кожа отливает как персик. Я лежу лицом к распахнутому окну с поднятым жалюзи. Слышен щебет птиц. Видны круглые купы зелени. Неужели я уцелела! Я жива! Здравствуй, Лизочек! Кошмар остался только в твоей памяти, ни одна капля воды не долетит оттуда до твоего лица! Я не хочу оглядываться в прошлое! И не буду.
Я замечаю на столе скромный букет голубых колокольчиков в простом стакане воды. Опустив голые ноги на пол, я встаю на колени перед цветами и, взяв в ладони стакан, подношу к лицу словно драгоценный фиал с благовониями. Колокольчики! Любимые цветы моего детства. Они так робки, что даже не смеют благоухать. Их синева застирана и белеса. Они дышат сиротством.
В этой позе — молитвы и благоговения — меня и застает медсестра — черноволосая девушка с пугливыми глазами.
— Мадемуазель Розмарин, — обращается она ко мне на английском, — ложитесь в постель. Вам нужно беречь свои силы.
Первая реакция — испуг. Откуда она знает мое имя… ах да! Я же успела захватить с собой документы.
— Это вы украсили стол колокольчиками? — я покорно ложусь.
— Да.
— Спасибо. Они так чудесны. Где я?
— Вы в больнице на острове Форе.
Острова! Клево! Я еще ни разу в жизни не бывала на острове.
— Это Финляндия?
— Нет Швеция…
Отлично — шведы не выдают беглецов!
— …В Стокгольме все больницы переполнены, — говорит девушка, — и несколько пассажиров доставили к нам. Но уверяю вас, наша клиника ничем не уступает столичным.
— А много спаслось?
— Точно не знаю. А вот погибло почти триста человек. Среди них — треть шведы. В стране объявлен траур.
Вас подобрал патрульный вертолет… считайте, что родились в рубашке. Вы спали два дня.
— Два дня!
— Доктор считает, что это защитный сон. Адаптация после шока… Как самочувствие?
— О'кей! Но страшно хочу есть.
Медсестра с чарующей улыбкой протянула мне карточку меню.
Буржуи умеют болеть!
— Как вас зовут?
— Марион.
Я заказала сэндвич с ветчиной и двойной порцией картошки-фри. Мороженое и кофе-гляссе. Спросила где мои документы.
— Все на месте, — Марион открыла настенный шкафчик. Там на полочке лежал мой пластиковый пакет, который я прикрутила к животу липкой лентой. Слава Богу, я смогу заплатить за себя.
Но когда медсестра выходит, я, не удержавшись, снова вылезаю из постели и кидаюсь к окну. Какое наслаждение опереться голыми руками и локтями на гладкий и теплый от солнца подоконник и просто посмотреть в даль… Я на втором этаже. У меня крайнее окно. Перед глазами — уголок больничного сада — цветущие кусты магнолий, дорожки, посыпанные красным песком. Низенькая символическая оградка, через которую ничего не стоит перескочить. А дальше видны упоительные очертания холмов. Видимо сам городок расположен в другой стороне. Ветерок по-морскому свеж и порывист. Но как хорошо, что не видно моря. Облачка невесомы и безмятежны, как взбитые сливки. Небо ласково, как поцелуи ребенка. Каким булыжником оно может быть!
И вдруг! Что это… мой взгляд, скользнув по ленте шоссейной дороги мимо нескольких загородных особнячков, упирается в мою заветную сумочку. Только огромных размеров! Я сразу узнала ее! Еще бы не узнать — столько лет она служила мне верой и правдой, пока не утонула вместе с резиновой лодкой у русского берега. Ты съехала с колес, Лизок!.. Сумочка из крокодиловой кожи стоит ко мне — и к дороге — левой боковой стороной, сверкая замком из желтой латуни. Сумка посреди высоченных вязов, на склоне зеленого с мелом холма. Полный облом!
У меня потемнело в глазах.
Спокойно, дура! Не сходи с ума.
Закрыв веки и дав передохнуть глазам от яркого солнца, я снова пристально смотрю в роковую даль. И сразу все стало на свои места — передо мной особняк необычной архитектуры. И то, что я приняла за сумочку — всего лишь трапецевидная крыша, а застежка — затейливое украшение вроде герба. Только наличие короткой витой ручки, упавшей на сумочкин бок я никак не могла объяснить. Ручка и ручка.
Кидаюсь к настенному шкафчику. Где мое сокровище? Вот оно! Достаю из пакета истерзанную книжку спасений и — не глядя — вонзаю палец в наугад открытую страницу. Читаю бтвет на вопрос: что это? НЕ УСПЕЛИ СЫГРАТЬ СВАДЬБУ, КАК МАЧЕХА ДАЛА ВОЛЮ СВОЕМУ ЗЛОМУ НРАВУ, отвечает книжка строчкой из любимой «Золушки».
Сомнений больше не остается — мой долгий путь длиной в двадцать два года закончен — судьба неотвратимо, неумолимо и непоколебимо привела меня к дому мачехи! К гнезду змеиных яиц.
— Мадемуазель Розмарин! — входит сестра, вкатывая прозрачный обеденный столик на мягких колесиках, — Вам надо лежать.
Я успела захлопнуть шкафчик, как только услышала поворот дверной ручки. Я изображаю шалость и саму непосредственность, но от прежней солнечной безмятежности не осталось и следа — внутренне я сжата, как револьверная пружина:
— Какой очаровательный домик в виде дамской сумочки! — я показываю пальцем и покорно ныряю под простыню, — Чей он?
— Домик! Ну вы и скажете. Да это настоящий замок. Там, наверное, полсотни комнат! — медсестра ставит поднос на мои колени. Запах картошки-фри дразнит ноздри. Ломтики ветчины, пришпиленные к сэндвичу похожи на розовый атлас… — Это особняк мадам…
Тут я должна сделать в рассказе маленькую паузу.
Медсестра назвала одну из самых громких европейских компаний, носящей имя основателя фирмы. Стоит проехать пять минут по центру любого европейского города, чтобы увидеть в небе огромные пылающие буквы знаменитой фирмы… Но в силу вполне понятных причин я не могу его назвать впрямую, иначе кто поверит бедной Золушке? А раз так, я выбрала другое имя, как бы с намеком на подлинное звучание легендарного имени. Ну хотя бы, Кардье.
Морской тяжелый спасательный жилет держит меня в воде в положении стоймя — и мне стоит жутких усилий снять с ног разбухшие кроссовки. Уйя! как страшно представить, что они сейчас идут — кувыркаясь — на дно, в вечную могилу. Мощные пологие волны не так страшны, как кажутся. Каждый раз, когда обламывается очередной гребень и с ревом мчит в мою сторону, меня уносит, как пробку, мускулистая спина прежней волны, она выносит на самую макушку исполинского горба и я — на миг — успеваю увидеть с высоты отчаянную панорамы катастрофы «Посейдона». Корабль не ушел на дно, а перевернулся вверх килем и сейчас похож на колоссальный металлический гроб, в который с громом лупят водяные валы и кулаки пены. Невозможно представить, что происходит сейчас там внутри с людьми, погребенными заживо. Нельзя подплывать к сумасшедшей горе — разобьет! и удалятся тоже нельзя — спасатели будут искать уцелевших в этом районе. Уух!… я стремительно несусь вниз по мыльному скату. Я стараюсь приноровиться к глупой вертлявой помощи жилета, и еще я стараюсь беречь силы. Прохладная Балтика через несколько часов превратит меня в ледышку — смерть от переохлаждения неизбежна, и водяная земля проглотит меня, если… если… волна снова несет пленницу вверх, выше, выше, еще выше! Я вылетаю на самый гребень темного языка, туда где вода заворачивается тонким краем пенного лезвия. Аах! С высоты я успеваю заметить спасательные шлюпки, набитые людьми. Рассвет все сильнее охватывает пожаром восток. Господи, помоги мне и солнцу. И снова мыльный отлив. Я замечаю первого мертвеца. Утопленник как и я одет в спасательный жилет, но захлебнулся водой: я вижу как его голова безвольно болтается на шее. Это мужчина. Его глаза открыты и неподвижны, во рту плещет соленая вода.
Но я не успеваю пережить испуг — как вдруг замечаю какое-то жесткое твердое движение в воде рядом с собой. Что это? Поперек валов бежит прямая тонкая спица. Она торчит из воды! Она отчетливо сверкает сталью. Двигаясь, она оставляет за собой узкий пенный след цвета свежего снега. Причем бег ее замедляется. Что за чертовщина! Я пытаюсь изо всех сил отплыть от прямой угрозы. Но взлеты и падения шальной волны кружат меня вокруг тонкого чертова пальца. До него каких-то пять метров. И он растет! Все длиннее и выше. Мамочка! Как ни темна рассветная вода, я замечаю в глубине у основания спицы неясную черную массу исполинских размеров. От нее исходит невероятная сила. Тьма уже занимает все пространство прямо подо мной. Ее чернота густеет. Словно в морской глубине проступает близкое дно. Глубина мелеет на глазах. Волна относит в сторону. О боже! В основании спицы, которая подросла до высоты шпиля, появляется донце. Несколько секунд оно не больше спинки дельфина. И вот передо мной из пучины — властно и непобедимо — взмывает вверх циклопическая башня. Это подводная лодка. Господи! Потоки воды мыльно стекают вниз по ее панцирю. Волна счастливо относит меня еще дальше, но размеры чудовища растут так быстро, что кажется — оно преследует человека. Вслед за башней в штормовой воде проступает ее основание и опора — черный глухой коллосальный остров из стали. Вытаращив глаза, я вижу круглые заклепки на обшивке.
Скала мрака слепо смотрит в мою сторону. Подводная лодка прекращает всплытие. Волны тонко разливаются по плоскости туши. Я вижу пенные лужи на стальном полу. Лужи посреди моря! О Боже! Дурная волна несет меня прямо к подножию башни. Кажется, можно вскарабкаться на металлический пол. Кажется, можно подбежать по языку стальной суши к мрачной стене и начать колотить кулаками в глухую грудь пьяного титана. Волна выбрасывает меня на металл. Я спятила от ужаса. Обдирая руки, я цепляюсь за пол. Он покрыт скользкой соленой слизью. Вскакиваю. И шатаясь, бегу босиком к рубке. Я бегу по узкой черной дорожке к основанию башни. Я бегу, а волны пытаются сбить меня с ног, я падаю, захлебываюсь в пене, вскакиваю, и снова бегу вперед, и, добежав, отчаянно стучу в отвесную стену. Спасите! В ответ ни звука. Я плачу. Кричу. Все напрасно! Задираю голову вверх. На глухой глыбе ни одного теплого огонька, ни глазка, ни дырочки, ни капельки света. Ни одного опознавательного знака. Это она — гадская адская сука — протаранила киль моего корабля. Я рыдаю. Я не могу устоять на ногах. Я падаю на колени и разбиваю до крови коленные чашечки. Очередная волна легко смывает меня с туши и несет над мелководьем панциря к морде акулы, а затем еще дальше и дальше, в морской размах рассвета. Я настолько близка к смерти, что чувствую всей кожей отчаяния, что лодка медленно, вязко и слепо пускается за мною в погоню. Сначала под волны уходит остов, посреди вод остается только мрачная голова злобы, увенчанная спицей антенны. Безглазый шлем слеп и глух, и все же видит меня. Вот вода дошла ему до линии рта, вот видны только темные щели мрака, за которыми прячутся чьи-то глаза. Башня прет в мою сторону, уходя все глубже и глубже в морскую пучину. Лодка хочет размозжить жертву о стальную стену, но я слишком мала, легка и неуязвима, как неуязвима глупая пробка. В воде виден уже только стальной лоб махины. Я пытаюсь отплыть с той незримой прямой, по которой плывет чудовище, но волны заодно с моей смертью. Как ни вертятся морские гребни — я остаюсь на линии прицела. Смерть приближается. Вот видна только макушка черепа, а вот и она уходит в воду — на поверхности остается только один чертов коготь. Кажется он разрежет сейчас пловца пополам. Мамочка! И опять смерть отменяется, адская вязальная спица скрывается в воде когда до жертвы оставалось меньше метра. Мимо! Я хватаю рукой пенный след смерти на темной воде: тони, сволочь! Я вижу, как черное веретено проходит ровно подо мной и… и я снова одна среди волн.
И снова я не успеваю до конца осознать весь пережитый ужас — взлет на мыльный загривок — я вижу недалеко от себя человека в спасательном оранжевом жилете. Он тоже видит меня. Это женщина. Старая усатая цыганка с золотыми серьгами в ушах. Как нелепо они сверкают сейчас. Увидев меня, женщина начинает истошно кричать, но это не зов на помощь, а нечленораздельный, протяжный, гортанный звериный вопль отчаяния. Кричать и хлопать по воде, поднимая брызги. Я не сразу понимаю в чем дело. Я пытаюсь подплыть ближе, чтобы держаться против гибели вместе, вдвоем, ободряя друг друга. Я уже приноровилась к жилету и могу, сильно работая ногами, проплыть в нужную сторону. Подплыв ближе, я ору: «Перестаньте кричать! Берегите силы!» Но вопль продолжается. Женский крик перекрывает шум шторма. Тут я понимаю, что цыганка сошла с ума. Я вижу ее смуглое лицо, искаженное воплем, безумные глаза, хвосты мокрых волос в вопящем рту. Удар волны в рот — и несчастная замолкает навсегда. Она хотя бы не заметила собственной смерти. Я пытаюсь держаться подальше. Но меня — конечно же! — на миг прибивает к женщине. Жилет к жилету. Лицом к лицу. Она еще бьется в агонии. Легкие пытаются извергнуть воду. По смуглому лицу пробегает зыбь умирания. Я вижу жесткие усики на ее полной верхней губе. Как дико сейчас замечать такое… Старая усатая цыганка до сих пор стоит у меня перед глазами!
Взлетев на шаткой волне, я пытаюсь увидеть опрокинутый киль корабля. Вот он! Отчетливо виден на воде красный горб кошмара. Цвет! Черно-белое кипение шторма распустилось розой тусклого пурпура поверх фиолетовой бездны. Борясь с волнами, я не заметила как наступил рассвет. В спокойном приливе света отчетливо виден красный цвет краски, которой было выкрашено корабельное днище. А вот и жерло пробоины — чернеет акульей пастью поверх ватерлинии. Там могила моей единственной подружки детства! Верочка! Мы встретимся на небесах и вместе проклянем Небо!
Еще один взлет на загривок волны — я вижу справа морскую шлюпку. Она почти что пуста. Видны три или четыре человека на веслах. Они видят оранжевый поплавок и плывут в мою сторону. Я слышу близкие шлепки весел об воду. Эй! Ко мне тянутся сразу четыре мужских руки. Именно это приводит меня в состояние дикой истерики: в большой лодке на полсотни человек — только члены команды в жилетах и ни одного пассажира! И когда мой поплавок втаскивают в шлюпку, я начинаю визжать и кусаться. Моряки не понимают моего гнева и тогда один из них — видимо судовой врач — всаживает в ляжку одноразовый шприц и впрыскивает в мышцы какую-то гадость от шока.
Последнее что я помню — дружный мужской крик: «Вертолет!»
Что еще? Еще один общий вскрик: «Смотрите, он тонет! Тонет!»
В сетчатой люльке меня первой втащили в салон геликоптера.
И сразу новый укол в ту же ляжку. Уйя! Дальше — тишина.
Я проснулась в уютной больничной палате с католическим распятием на белой стене. Я одна. Я лежу на постели. Первое впечатление — острая белизна стен настолько резка, а распятье так колко сверкает от солнца, что я на миг закрываю глаза. Я чувствую себя полной сил. Как прекрасен соломенный цвет солнца на моих руках — кожа отливает как персик. Я лежу лицом к распахнутому окну с поднятым жалюзи. Слышен щебет птиц. Видны круглые купы зелени. Неужели я уцелела! Я жива! Здравствуй, Лизочек! Кошмар остался только в твоей памяти, ни одна капля воды не долетит оттуда до твоего лица! Я не хочу оглядываться в прошлое! И не буду.
Я замечаю на столе скромный букет голубых колокольчиков в простом стакане воды. Опустив голые ноги на пол, я встаю на колени перед цветами и, взяв в ладони стакан, подношу к лицу словно драгоценный фиал с благовониями. Колокольчики! Любимые цветы моего детства. Они так робки, что даже не смеют благоухать. Их синева застирана и белеса. Они дышат сиротством.
В этой позе — молитвы и благоговения — меня и застает медсестра — черноволосая девушка с пугливыми глазами.
— Мадемуазель Розмарин, — обращается она ко мне на английском, — ложитесь в постель. Вам нужно беречь свои силы.
Первая реакция — испуг. Откуда она знает мое имя… ах да! Я же успела захватить с собой документы.
— Это вы украсили стол колокольчиками? — я покорно ложусь.
— Да.
— Спасибо. Они так чудесны. Где я?
— Вы в больнице на острове Форе.
Острова! Клево! Я еще ни разу в жизни не бывала на острове.
— Это Финляндия?
— Нет Швеция…
Отлично — шведы не выдают беглецов!
— …В Стокгольме все больницы переполнены, — говорит девушка, — и несколько пассажиров доставили к нам. Но уверяю вас, наша клиника ничем не уступает столичным.
— А много спаслось?
— Точно не знаю. А вот погибло почти триста человек. Среди них — треть шведы. В стране объявлен траур.
Вас подобрал патрульный вертолет… считайте, что родились в рубашке. Вы спали два дня.
— Два дня!
— Доктор считает, что это защитный сон. Адаптация после шока… Как самочувствие?
— О'кей! Но страшно хочу есть.
Медсестра с чарующей улыбкой протянула мне карточку меню.
Буржуи умеют болеть!
— Как вас зовут?
— Марион.
Я заказала сэндвич с ветчиной и двойной порцией картошки-фри. Мороженое и кофе-гляссе. Спросила где мои документы.
— Все на месте, — Марион открыла настенный шкафчик. Там на полочке лежал мой пластиковый пакет, который я прикрутила к животу липкой лентой. Слава Богу, я смогу заплатить за себя.
Но когда медсестра выходит, я, не удержавшись, снова вылезаю из постели и кидаюсь к окну. Какое наслаждение опереться голыми руками и локтями на гладкий и теплый от солнца подоконник и просто посмотреть в даль… Я на втором этаже. У меня крайнее окно. Перед глазами — уголок больничного сада — цветущие кусты магнолий, дорожки, посыпанные красным песком. Низенькая символическая оградка, через которую ничего не стоит перескочить. А дальше видны упоительные очертания холмов. Видимо сам городок расположен в другой стороне. Ветерок по-морскому свеж и порывист. Но как хорошо, что не видно моря. Облачка невесомы и безмятежны, как взбитые сливки. Небо ласково, как поцелуи ребенка. Каким булыжником оно может быть!
И вдруг! Что это… мой взгляд, скользнув по ленте шоссейной дороги мимо нескольких загородных особнячков, упирается в мою заветную сумочку. Только огромных размеров! Я сразу узнала ее! Еще бы не узнать — столько лет она служила мне верой и правдой, пока не утонула вместе с резиновой лодкой у русского берега. Ты съехала с колес, Лизок!.. Сумочка из крокодиловой кожи стоит ко мне — и к дороге — левой боковой стороной, сверкая замком из желтой латуни. Сумка посреди высоченных вязов, на склоне зеленого с мелом холма. Полный облом!
У меня потемнело в глазах.
Спокойно, дура! Не сходи с ума.
Закрыв веки и дав передохнуть глазам от яркого солнца, я снова пристально смотрю в роковую даль. И сразу все стало на свои места — передо мной особняк необычной архитектуры. И то, что я приняла за сумочку — всего лишь трапецевидная крыша, а застежка — затейливое украшение вроде герба. Только наличие короткой витой ручки, упавшей на сумочкин бок я никак не могла объяснить. Ручка и ручка.
Кидаюсь к настенному шкафчику. Где мое сокровище? Вот оно! Достаю из пакета истерзанную книжку спасений и — не глядя — вонзаю палец в наугад открытую страницу. Читаю бтвет на вопрос: что это? НЕ УСПЕЛИ СЫГРАТЬ СВАДЬБУ, КАК МАЧЕХА ДАЛА ВОЛЮ СВОЕМУ ЗЛОМУ НРАВУ, отвечает книжка строчкой из любимой «Золушки».
Сомнений больше не остается — мой долгий путь длиной в двадцать два года закончен — судьба неотвратимо, неумолимо и непоколебимо привела меня к дому мачехи! К гнезду змеиных яиц.
— Мадемуазель Розмарин! — входит сестра, вкатывая прозрачный обеденный столик на мягких колесиках, — Вам надо лежать.
Я успела захлопнуть шкафчик, как только услышала поворот дверной ручки. Я изображаю шалость и саму непосредственность, но от прежней солнечной безмятежности не осталось и следа — внутренне я сжата, как револьверная пружина:
— Какой очаровательный домик в виде дамской сумочки! — я показываю пальцем и покорно ныряю под простыню, — Чей он?
— Домик! Ну вы и скажете. Да это настоящий замок. Там, наверное, полсотни комнат! — медсестра ставит поднос на мои колени. Запах картошки-фри дразнит ноздри. Ломтики ветчины, пришпиленные к сэндвичу похожи на розовый атлас… — Это особняк мадам…
Тут я должна сделать в рассказе маленькую паузу.
Медсестра назвала одну из самых громких европейских компаний, носящей имя основателя фирмы. Стоит проехать пять минут по центру любого европейского города, чтобы увидеть в небе огромные пылающие буквы знаменитой фирмы… Но в силу вполне понятных причин я не могу его назвать впрямую, иначе кто поверит бедной Золушке? А раз так, я выбрала другое имя, как бы с намеком на подлинное звучание легендарного имени. Ну хотя бы, Кардье.