Королев Анатолий. Охота на ясновидца

   Порез был не очень глубок, но скот от неожиданности разжал руки и я упала на пол и, не выпуская стеклянное жало из стиснутых пальцев, раскроила его новым страшным порезом от солнечного сплетения до пупка, и если бы не брючный ремень и солдатская пряжка, пропорола б подонка до паха.
   Ошеломленный атакой мерзавец прикрыл руками долбок, и я успела нанести лезвием еще три пореза по запястьям, локтям и пальцам прежде, чем он отпрянул и, обливаясь кровью, запихивая хобот в штаны, кинулся к спасительной палке. Но я уже была на ногах и сбила его бег подсечкой, одновременно ударив пяткой в живот, в грудь над сердцем и в кадык, торчавший из горловой ямки. Получай, долбок!
   Только тут верзила дрогнул — он не ожидал встретить воина, и покрылся смертельным потом. Заваливаясь на бок, хрипя кровью, он тянулся руками к оружию, уже не веря в успех, а ожидая полной гибели взасос и навсегда! Я вонзила ударом ноги стекло в его пьяную от ужаса руку, пригвоздила пятипалое мясо к полу и, подхватив связанными руками электродолбило, нанесла завершающий пинок по говну. Первый шлепок вышел пустым, вхолостую — я не успела давнуть гашетку пуска, но вторым клевком я вырубила бритоголового напрочь. Только лопнул красный пузырь на губах. Срали, да упали!
   Он остался жив, только потерял сознание.
   У тебя мало времени!
   Я развязала руки, стремительно влезла в резиновую кожу. Наматывая спасительную книжку успела поцеловать ее пунцовую обложку… Я так торопилась, что забыла наполнить водой пустые капсулы в патронташе. До сих пор не могу себе простить такого головотяпства.
   Подонок захрипел. Тело пыталось очнуться.
   Я не хочу никого убивать, я только защищаюсь! Значит — бежать… на часах шесть вечера. Я выплыву в море на три часа раньше чем нужно! Кошмар! Но я не могу оставаться в этом убежище.
   Выскочив из двери, я метнулась на угол пирса — день! меня видно как на ладони! — и, зажав пальцами нос, — солдатиком спрыгнула с пятиметровой высоты в воду… бултых!
   При этом я издала высоковольтный вопль бойца кунгфу. Провести бой без единого крика, без мобилизации мышц звуком воина — изнурительная задача.
   В этом вопле я проклинала мир, который преследует меня, как бешеный пес.
   Я глубоко ушла под воду — до рези в ушах, — а вынырнув, тут же подплыла к стене и уцепилась за ржавую скобу: здравствуй, еще раз, подружка… нужно одеть ласты. Я провозилась с ними чуть ли не десять минут, пока не убедилась, что плавники надежно сидят на ступнях, что резиновые пряжки крепко затянуты. Потеря в открытом море даже одной ласты — смерть!
   Наконец перевожу дух.
   Для шести часов небо слишком темно. Неужели надвигается дождь? Я бегло оглядываю горизонт — бог мой! солнце уже садится. Смеркается.
   Я смотрю на свои диверсантские часы и не верю глазам: цифры по-прежнему показывают восемнадцать ноль-ноль… Встали, заразы!
   Выходит, я проспала целый день, выходит, насильник нагрянул в полдник — у меня до сих пор сидит в голове схема приема пищи в детдоме: завтрак, обед, полдник, ужин… полдник на нашем жаргоне — пять часов дня… Выходит, я выплываю в самое нужное время, перед закатом. Выходит, тебе все еще везет, Лизок!
   Надев очки, я наконец отталкиваюсь рукой от стены и что есть сил — брассом — устремляюсь к выходу в море, в устье между крабовой клешней двух бетонных молов, что заслоняют территорию катерной базы от шторма.
   Сзади раздается тревожный надрывный взвой сирены: тревога!
   Неужели заметили?
   Оглянувшись, я вижу что тот урод, что стал моим убежищем и ловушкой объят пламенем! Но я не поджигала твоих стен, уродина? Только убегая, всасывая на ходу сигаретный чинарик, я бросила окурок в пустой сейф, и захлопнула огонек железной дверью.
   Но как на руку эта тревога! — все внимание пограничников приковано к пожару, а подонок в огне разом кончит и кончится.
   Господи, прости меня, ты видишь, что я только спасаюсь.
   Я уже подплываю к опасному просвету в бетонной клешне.
   Слева и справа белеют полосатые башенки маячков, но огни еще не горят. Светло. Я стараюсь плыть у самой стены — а вдруг в просвет клешни войдет катер.
   А вот и он!
   Я немедленно опускаю ноги вниз и стою в воде, подгребая руками и ногами так, чтобы на поверхности воды был виден только резиновый бугорок. Очки сдергиваю на шею, чтобы лишний раз не отсвечивать… мой нос атакует мелкая соленая волна. Терпи!
   Катер с курносыми пушками на носу и двухглавым орлом на борту, на всех парах, с ревохм злобы, пролетает в пятидесяти метрах от моей головы, поднимая крутую волну в соплях пены.
   Если бы не пламя на пирсе, меня бы конечно заметили, отплыть с территории базы в световой день — невозможно. Если бы я не смогла отплыть засветло, я б не смогла уйти от берега на достаточное расстояние и угодила б прямо под световой луч Пятого прожектора, прямо в пасть удава… если бы… если бы… если бы тебя не хранила судьба, Лизок.
   Я благополучно миную створ искусственной бухточки и выплываю из игольного ушка в открытое море. Волна сразу подросла, но погода для побега так же идеальна, как вчера: царит легкий бриз, вода легка и прозрачна, горизонт и облака нарисованы легко-легко свинцовым грифелем по сизой бумаге, без нажима, без росчерков грязи. Солнце тонет на западе как жемчужная сеть с золотой рыбкой и пенная паутина света увлекает меня за собой нежно-нежно, безмолвно, безгрозно.
   Даже башня кошмарного маяка вдали, на конце последнего мыса, окутана поэтической дымкой акварельного дыма и грезит о любви к одинокой пловчихе.
   Теперь, после того как встали мои фиговые часики, я должна сама следить за движением времени: судя по тому, что солнце скатилось за горизонт, а над водой золотится дно жаркого дня, сейчас что-то около восьми часов вечера с небольшим… до включения прожектора чуть больше часа. За это время ты должна уплыть как можно дальше по прямой от берега, и, только уйдя на край световой атаки, поворачивать к финским пределам.
   Полсуток убойного сна порядком восстановили мои силы, но схватка— вырвала порядочный кусман энергии. Я чувствую, как сочит сукровицей мои локотки, которые разбились о каску, но пока плыву легко с прежним накатом наслаждения, как бы играя и живя понарошку. Стоит только трухнуть и дать пенки — конец! Балтика слишком огромная пасть, а погода может смениться штормом в считанные минуты. Ты — рыба! Море — твой дом! Ты это сделаешь, Лиза!
   Странное чувство — плыть по уши в воде, в просторе моря как бы сухой — только руки и часть лица открыты волнам: лоб, две щеки, кончик носа, рот и подбородок.
   Я плыву по прямой с максимальным напором. Горизонт чист и пуст. Как прекрасно безлюдье. Даже чаек не видно. Только вечерние облака громоздятся в золотых небесах сугробами взбитых сливок.
   Иногда в море вдруг встречаются странные гладкие островки безмятежной влаги, где поверхность воды натянута до зеркального блеска. Сейчас я как раз вот в таком зеркальце, и с упоением купаюсь в отражениях снежных-громад.
   Мне кажется, что море — лицо, а я — слезинка на его щеке.
   Но вот закатный эфир окончательно гаснет. Мир меркнет. Ветер над взморьем свежеет, волна продолжает идти на берег с удивительной ритмичностью, но кое-где начинает сверкать на загнутых гребешках пенная слюнка. В ясных просторах небес проклевывается бледная льдинка света. Скоро она начнет властно пылать над лунным миром. Не дрейфить, Лиза, это же свеча в руке Золушки, которой она освещает твой путь, заслоняя язычек огня ладошкой из прозрачного леденца, чтобы свет не жалил глаза.
   Пора!
   Пора сворачивать и плыть вправо — на запад. Догнать утонувший за горизонтом розовый дым заката.
   И тут же вспыхивает прожектор.
   Судя по тому, что его злобный блеск не так силен и свиреп, как вчера, я отплыла даже больше, чем требовалось. И все же сердце сжалось от страха.
   Адскими скачками луч летит в мою сторону. Опрокинувшись на спину, я замираю на пятачке пасмурной синевы. Все ближе и ближе вспыхивают справа от меня долины света. А вот и я! Тоннель гада от темного берега дотягивается до моего тела. Я чувствую, как змея шарит своим жальцем, чтобы нащупать маленькую рыбку-Лизок, обвиться вокруг головы и вонзить ледяные зубы с протоками яда… Раз… два… три… четыре… пять…
   Вода сверкает мокрым солнцем.
   … шесть… семь…
   Луч сдвигается дальше.
   Я переворачиваюсь на живот.
   Но он мчится назад и снова замирает на моих волнах. Боже! Внезапно к нему на помощь приходит второй луч! Взмахом меча он падает на море. И я оказываюсь На перекрестке сразу двух смертельных прицелов. В кипении света!
   Нервы не выдерживают и я — набрав полные легкие воздуха — ухожу под воду и до отчаяния долго, до головокружения, до красных чертиков, чуть ли не до обморока плыву под навесным световым потолком в голубых жилках, плыву пока хватает остатков дыхания.
   Прожектора не уходят.
   Неужели заметили?
   Я всплываю свечкой, стоя в воде, и даже не головой всплываю, а только откинутым на спину лицом, широко открытым ртом, испить воздуха. И так — бороздя носом волну — всасываю мокрый соленый свет кислорода.
   И тут второй луч гаснет; тоннель света уносится к горизонту рыскать в ночи.
   Больше он ни разу не взглянул в мою сторону. Все залпы света ложились уже далеко сзади. Следовательно… следовательно я прошла последний русский прожектор и, может быть, уже пересекаю водную границу двух государств.
   Теперь пойдет череда финских прожекторов.
   Но темная полоса берега, что еле-еле мерещится справа, не подает никаких признаков жизни. До берега, пожалуй, три километра, если не больше.
   Я слишком резко ушла в открытое море, но продолжаю плыть по прямой — возможно, финские прожектора будут сильнее.
   Но берег не подает никаких признаков жизни. Только пару раз долетает до слуха далекий вой погранкатеров. Они утюжат линию горизонта палеными огоньками. Я начинаю бояться не знаю чего.
   В права вступает балтийская ночь.
   Бледная луна наливается шафранной спелостью и ртутные струйки на воде из серебрянных становятся золотыми.
   Позлащенные волны набегают ровным напором.
   Выпиваю патрончик пресной воды.
   Мир тих.
   Ветер спит в небесной колыбели.
   Звездный снегопад неподвижен, ни одна из блесток не срывается вниз, рассмотреть поближе мое лицо.
   Ночь молится о моем спасении.
   Сегодня я плыву гораздо медленней, чем вчера. Все сильнее сказывается усталость. Ласты кажутся тяжелее, и взмах плавников в морской глубине не так гибок. И руки режут волны с большим усилием. Я все чаще плыву на спине или отдыхаю раскинув руки.
   Снова хочется пить. Я достаю из пояса шестой с начала заплыва баллончик питьевой воды, как вдруг на меня падает капля дождя, одна, вторая, третья. Я различаю среди звезд темный провал дождевой тучи. Милая тучка, спасибо.
   И хотя я не могу напиться дождем, капли падают слишком редко, какое блаженство плыть лицом вверх под переливами теплых струек. Мои руки вращаются в полумгле воды и неба с напором мельничного колеса. Туча висит над рыбкой чуть больше десяти минут. После чего дождь иссякает.
   Ты не одна, Лизок, мы с тобой все заодно: туча, бриз, луна, море.
   Это был самый счастливый момент моего марафонского заплыва: звезды, мокрые как капли дождя, и капли дождя, сверкающие как звезды, туча под диском луны, кормящая рыбу лимонным соком… Я вынимаю из моря мокрые пальцы, они увиты лунным вьюнком, в чашечках кожи дрожжат перламутровые жемчужины света.
   Внезапно ночь гаснет. Сдергивается с небосвода, как театральный занавес. Это вспыхивает новый прожектор!
   Но что это?! Он светит прямо по курсу, в лицо! А вовсе не с берега. И точка откуда хлещет световой провод близка — до прожектора едва с километр по прямой. Это очень опасно!
   Я в панике жду его приближения. Но луч тонкой шпагой черкает по чернильной доске в другой стороне моря. Его свет не такой, как у прежних пяти прожекторов. Он менее ярок и световой тоннель явно короче российских питонов.
   Это финский прожектор!
   Я подумала, что он идет с корабля. Нет, хуже!
   Вглядевшись в горизонт, я различила вдали контур неподвижной тучи прилипшей к воде. Остров! А рядышком еще одна круча — поменьше. А рядом с ней чернеет в балтийском разливе еще одна кромешность.
   Моя душа обмерла:
   Острова!
   Прямо по курсу моего заплыва выросли из воды макушки темной ночной пограничной земли.
   Почему же их не было на карте!
   Только без паники.
   Острова угрожали гибелью. Надо было решать, как их огибать: со стороны моря или повернуть ближе к берегу, в просвет пролива?
   Нет, эта задача не для меня, а для судьбы: я перевернулась на спину и стала глядеть в небо, в ожидании хоть какого-то знака: птицы, огней самолета, осветительной пограничной ракеты.
   Я понимала, что дорога каждая минута, что силы надо беречь, что запаса пресной воды хватит лишь до утра… но продолжала ждать — я снова поставила все на карту — и раз! Прозрачной слезой по пресной щеке ночи скользнул падающий болид. Он указал путь — влево!
   Но слева — открытое море! Мой путь по дуге огибающей островки вырастет в два-три раза против прежнего… придется плыть пять! — семь! — десять часов! — огибая преграду. Солнце настигнет меня так далеко от берега, на самом пределе сил, что… . —.
   Еще один болид! Чиркнул красной спичкой по черному кресалу.
   Влево!
   И я покорилась.
   При этом я чуть не расплакалась. Но что делать? Закон суров, но это закон. Когда ты без остатка на
   донышке вверяешь свою жизнь в руки судьбы, в объятье незримых светил рока, твоя жизнь становится ее — судьбы — личным делом. А ты? А ты лишь плывешь вдоль линий жизни, прочерченных на твоей руке.
   Исчеркав левый край небосвода, прожектор стал светить прямо в мою сторону, но розги света хлестали по воде так быстро, что я не успевала сосчитать даже до двух, как луч уходил дальше.
   Финская рука была беззаботней.
   Прожектор скорее исполнял роль маяка, чем розыскной собаки, лижущей адским языком пучины мрака… Почему Россия цепным псом, пиявистой сволочной змей, цепным удавом, двухглавым волком строжит своих сирот?!
   Словом, я перестала замирать на воде, и уж тем более подныривать под луч, а. плыла открыто, забирая все левей и левее, цепляясь глазом за крайний островок, который — при взмахах огненной рапиры — показывал свой загривок в лунной воде.
   Лиза, не забывай — финны выдают беглецов и всех нарушителей границы возвращают в Россию. Не расслабляйся.
   Здесь впервые появилось отчетливое течение, до этого в воде не было никаких мускулов. Сначала оно было слабым, но с каждой минутой набирало силы, и я почувствовала, что русло подводной реки относит меня еще дальше в море, на роковой размах ночной Балтики.
   Я собрала в кулак всю свою волю и перешла с медленного бережного взмаха, с экономного гребка, на быстрый темп рывка. Надо было во что-бы то ни стало выскользнуть из рокового потока.
   Если унесет в открытое море — это конец!
   Так энергично и напористо, теряя силы не каплями, а стаканами, я плыла больше получаса, прежде чем почувствовала, что хватка течения ослабла.
   Но я потеряла на этом спурте так много сил, что не без отчаяния поняла — придется вылезать из воды на один из проклятых островков. Я не смогу за одну ночь обогнуть эти фиги из моря!
   Волна заметно похолодела, если бы не подогрев резины, я бы давно скорчилась от судорог и лежала на дне.
   Я плыву и размышляю…
   С начала второго заплыва от базы ты провела в воде, наверное, не меньше трех часов. Значит сейчас окрестности полночи. Не будь столь внезапной преграды, ты бы уже уплыла по прямой на два, три километра от незримой границы… Острова же по-прежнему держат рыбку у опасной черты, которая кровавым лампасом легла на карте прямо поверх морской синевы.
   Итак, Лиза, нужно плыть к островам, выходить на берег и пробовать пройти преграду по прямой — от берега к берегу, а может быть огибать каменный блин по береговой кромке… Если удасться выйти на противоположную сторону затемно, то можно будет продолжить заплыв к финскому берегу, если нет — пережидать в укромном местечке следующий световой день и выплывать сразу с наступлением ночи.
   Легкомысленный прожектор — один единственный на всю ночь! — продолжал фехтование с полуночной мглой. Его уколы умиляли сердце ребячеством позы. Скорее этими взмахами шпаги Суоми приветствовала своего гостя. Скорее этим бенгальским бальным огнем озарялись наряды Золушки в милой сказке. Скорее…
   Островок был уже от меня на расстоянии в полкилометра. Ежась от страха, я цепко оглядывала его каменистую морду, но — странно — нигде не замечала ни одного огонька — за гребешками скал вырастало лысоватое голенькое пространство пустой земли. И только на самом загривке глаз различал смутное колыхание сосновой рощицы в лунном откосе.
   Как ни было страшно — вид земли с поверхности бесконечной влаги казался обетованным раем.
   Перестав экономить силы, я перешла на напористый кролль и вот уже мои ласты сладко касаются дна. От неожиданности я падаю на колени. Чувствую сквозь резину круглую гальку. Встаю спиной к берегу, лицом к набегающей волне — в ластах нельзя идти прямо.
   Глубина воды чуть ниже пояса. Гладкие волны у берега завиваются рулонами пены и набегают с гневом и шумом, словно возмущены — ты снова спаслась? Луна сияет прямо в лицо. Когда вода доходит до колен, я снимаю ласты, чтобы сделать свободный шаг.
   Уже в этот миг я чувствую внезапное беспокойство.
   Мне кажется, что кто-то смотрит в затылок.
   Оглянувшись я так и замираю с ластами в руках — на берегу, на галечном пляже, напротив меня, стоит белый остроухий конь и смотрит мне в глаза мрачным взглядом налитых кровью глаз.
   Откуда ты взялся, лунный красавец?
   Я помедлила в нерешительности. Я совершенно не боюсь лошадей, я умею с ними дружить, но вид белоко-кожего жеребца с молочной гривой и лилейным хвостищем внушал страх. В конюшне Марса я научилась читать такие вот позы и оскалы вызова и нападения.
   — Эй, уходи, — я махнула рукой. Жест получился усталым, вялым.
   Конь зло всхрапнул и куснул зубами воздух. Глаза сверкнули седым белком. Он не шутил.
   Признаюсь, совершенно необычное поведение лошади не показалось даже странным — после людоеда-волка, я считала, что весь мир охотится на меня… Я доверяла только цветам, иногда воде, порой — деревьям, всегда — небу… словом, доверяла тому, что стоит на месте, благоухает или молчит.
   Нащупав в воде гальку покрупней, я запустила ею в лошадь. Я хотела только пугнуть — бросала не целясь, и надо же! угодила коню прямо в лоб, в единственную черную отметину на снежной морде с розовыми очами.
   Жеребец захрапел, мотнул мордой от боли, и мощно пошел на врага, заходя в море и лязгая копытами по галечнику.
   Я бросилась в воду, и держа ласты в руках, глупо плюхая, отплыла по мелководью вдоль пологого берега.
   Конь стоял на месте, по грудь в воде, и злобно следил за моим пугливым рывком.
   Я плыла не меньше двухсот метров, но ласты в руках настолько утомили, что я вновь встала на ноги. Я не могла изматывать себя бессмысленным плаваньем над дном, которое можно достать рукой!
   Шагая медленно к берегу, я пыталась разглядеть жуткую лошадь. Но лунная рябь была так остра, что резала глаза.
   Я не стала выходить на берег.
   И правильно.
   Белый дьявол мчался по кромке прибоя в мою сторону. Как ни жутко — но душа оцепенела от впечатления неземной красоты: атласный скакун с красными глазами в белокипенной оправе гривы, с сахарным ртом на молочной морде, облитый лунной глазурью. С ума съехал, скотина?!
   Увидев врага, жеребец с размаху вбежал в воду, с шумом напора, лязгом копыт и снежными брызгами. Так конь бросается на соперника, чтобы загрызть и насмерть затоптать.
   Я в панике бросилась в воду и сразу захлебнулась, задыхаясь, встала на дно, отплевываясь, и чуть ли не плача: достал, бешеный черт!
   Я стояла по шею в воде, в сутолоке пенного прибоя. .
   Конь мощно скакал по мелководью, вода доходила ему уже до середины мощных ног. И тут я оторопело заметила, что адов жеребец возбужден и мчит в мою сторону с пружинной кишкой между ляжек.
   Тут я уже перепугалась по настоящему: этот красавец тоже одержим дьяволом!
   Если бы я не наглоталась с перепугу воды, я бы немедленно пустилась в заплыв. Но надо было отдышаться, прочистить нос, отплеваться от соли…
   Из взбаломученной воды торчала только женская голова.
   Ночь. Кругом шлепки мыльной пены. Толчея набегающих и отбегающих волн. Ртутные лужи луны. Но дурной самец отлично видит меня и это при том, что у лошадей слабое зрение. С напором вбежав в воду, он остановился только тогда, когда волны дошли ему до груди. И только тут белый бес недовольно захрапел, мотая мордой и лязгая пастью на всплески прибоя. От его атласной груди шел пар. Из вороного пятна на лбу, сквозь шерсть — вязко — сползал ручеек крови, таким метким оказался мой бросок. Жеребец был раскален до бела злобой и яростью. Сомнений не оставалось — животное хочет моей смерти. И возбужден жаждой агонии.
   Между нами легла полоса воды едва-едва в десять-двенадцать метров. Глубже конь не входил. Черт понимал, что на плаву я сильнее и ждал на что я решусь.
   Я по-прежнему никак не могла надеть ласты. Стояла в воде на большом скользком камне, готовая каждую минуту сорваться с опоры от любого глупого толчка.
   Так — две головы — мы стояли пожирая друг друга глазами, пока я переводила дух. Минута. Вторая. Третья. Набег лунной воды. Безмолвие ночи. Каприз Крёстной, которая превратила принца для Золушки в красноглазого альбиноса-убийцу. Шумное дыхание коня. Мой плач про себя: в чем я провинилась перед жизнью? На моей совести всего одна смерть — нечаянная гибель пестрой кукушки и кукушкиного яйца… Почему мир преследует сироту с таким бесконечным, неутомимым, лютым ожесточением?
   Внезапно что-то теплое мерзко окатывает мое лицо. Какое-то рыжее душное пятно. Моча! Жеребец напрудил в море от злобы и сейчас скалит зубы над моим отвращением: конская моча! Фу, гадство. Я отталкиваюсь от камня — ласты пристегнуты к поясу — и начинаю серьезный утомительный заплыв вдоль берега, надеясь наконец оторваться от психованного торчка.
   В близости берега движение воды бестолково и муску-. листо, волны то и дело захлестывают пловца. Кроме того, я плыву без ласт, на голых ногах, и разом теряю скорость, трачу сил больше чем надо в три раза. Горло пересыхает от жажды.
   Лунный торс черта с красными глазами остается сзади.
   Берег по-прежнему пуст.
   Я плыву на глубине около получаса.
   Берег начинает загибаться влево. Хлазам вновь открывается панорама Большой Балтики — парение звезд над бесконечными взмахами лунных лезвий в морской жиже. Думаю, что стрелки часов ушли к двум часам ночи и роют могилу плывунье на циферблате жизни в тени роковой тройки. На загривке моего островка замечаю чашу радара, рядом несколько невысоких строений под металлической крышей-гофре, первые огоньки света. Дальше плыть опасно. Сворачиваю к берегу. Я совершенно измотана, выбита из сил. Встав на ноги, оглядываю простор береговой полосы: галечный пляж ослепительно пуст. Я оторвалась от лютого жеребца…
   И вот, наконец, выхожу из воды.
   Земля!
   Еле-еле стою на ногах.
   Сначала сажусь, а потом ложусь спиною на гальку. Закрываю глаза. Сердце тяжко стучит в лунный барабанчик под грудью. Если сейчас три часа ночи, то я провела в воде ровно шесть часов! А если к ним приплюсовать вчерашние семь — выйдет тринадцать, а то и четырнадцать часов марафона. Даже если считать по минимуму — полтора километра в час с учетом ухода от прожекторов и отдыха на воде, и то накапает полновесная дистанция классического марафона — 25 километров… так в забытье проходит несколько тревожных минут.
   Лиза, подъем! Ты все еще в пограничной полосе.
   Достав очередную капсулу с водой, долго отвинчиваю пластмассовый колпачок, пальцы не слушаются, и вот сладкий глоток пресной воды. Обезвоживание организма дрожит у опасной черты. Какое счастье пить воду. Стоять на двух ногах. Дышать полной грудью. Есть шоколад.
   Я понимаю, что на полосе светлой гальки при свете предательницы-луны меня заметит даже слепой — и спешу прочь от воды.
   Мой шаг пьян и нетверд.
   Резиновая кожа тянет к земле.
   Я потеряла не один килограмм веса.
   На ходу достаю оружие. Здравствуй, мой золотой ангел-хранитель. Снимаьо револьвер с предохранителя. Я уже решила, если ситуация станет смертельной — пускаю себе пулю в висок. В то же время я всерьез разозлена — если бешеный жеребец появится снова я простреливаю навылет бодец и варю яйца вкрутую!
   Поднявшись от берега на ближайший холм — земля сплошной камень, пластины известняка, — я изучаю местность. Подлунный островок, как на ладони… О, как ты вовремя вышла из воды! Слева от меня не только радар, но еще и бетонный аэродром для взлета и посадки вертолетов. Бетонный квадрат обведен красными сигнальными огоньками. Судя по идеальной чистоте — это Финляндия. На бетоне виден один вертолет — маленькая злая оса. Пока она спит, но завтра берегись ее жала, бегунья. Рядом с аэроплощадкой белоснежное здание казармы. В окнах темно. На крыше вяло колышется флаг. Все погружено в сон, как в покоях Спящей Красавицы. Только кружение радаров на крыше выдает присутствие человека. В той же стороне виден причал с волноломами. Дальше — мол с тлеющим красным огоньком маячка. Справа — пустые проплешины голой каменистой земли. Берег островка отсюда не виден. Земля уходит в полумрак белой ночи. Там где-то бродит белое привидение похоти. Но если не виден галечный пляж, где я выкарабкалась из воды, зато прямо за рощицей низкорослых кривых сосен проглядывает противоположный берег моего островка. По прямой до него от силы два-три километра. Там снова мерцает чернильная даль Балтики. Море до самых звезд.