Коуль Дж. Атланты, Воин

   - Люди до сих пор помнят о тебе, - старательно отводя глаза в сторону, сказал Геракл.
   - Что ж, это приятно.
   - Они чтут тебя как бога, указавшего им путь к свободе. Они чтут тебя как великого проповедника бунта. Они надеются, что настанет час и судьбе будет угодно прекратить твои муки, и тогда ты вернешься, чтобы вновь дать им истину.
   - Это хорошо, что они думают именно так. В их сердцах остается надежда.
   - Но они верят в тебя! - почти кричал Геракл.
   Прометей шумно выдохнул. На его лице вновь появилась вымученная улыбка.
   - Сын Зевса, ты пришел сюда с поручением, так выкладывай его!
   И совсем тихо добавил:
   - Мне известны чувства, которые ты сейчас испытываешь, но пойми, вся беда в том, что я знал, чем все это закончится и ничего не мог изменить!
   - Ты знал, что проиграешь и окажешься здесь? - не веря в услышанное, спросил Геракл.
   - Конечно.
   - Но почему же ты в таком случае восстал против Зевса?
   - Это судьба. Как я могу пойти против предначертанного мне роком. И потом, ведь у каждого, кто проповедует бунт, должно быть свое Ватерлоо.
   Геракл не осознал смысл последней фразы, но он понял, что хотел сказать титан. Герой не оправдывал Прометея. Он верил, что если понадобится, он сможет стать наперекор судьбе. Хотя будет ли он уверен, что это судьба. А может быть, это лишь то, что считаешь судьбой, а истинная судьба ждет за поворотом абсурда. Ведь никому не суждено знать своей линии жизни, сплетенной мойрами. А Прометей ее знал и знает.
   И что страшнее - камень на плечах, воображаемый небесным сводом, и постоянно дрожащие ноги от страха не удержать этот свод, или камень над головой, который в определенное роком мгновенье, раздавит тебя своей неотвратимостью? И ты знаешь об этом, но не в силах убежать от его угловатой тени.
   - Я бы выбрал камень на плечах! - произнес вслух Геракл.
   Прометей недоуменно вскинул голову, и герой поспешно добавил:
   - Зевс послал меня к тебе узнать, что угрожает ему в ближайшее тысячелетие. В благодарность за эту услугу он дозволит тебе вернуться на Олимп.
   - Он считает себя достаточно сильным, чтобы больше не бояться меня, задумчиво произнес Прометей. - Но его по-прежнему страшило будущее, хотя он и уверяет, что держит его нити в своем кулаке. Но прихоти мойр непредсказуемы, хотя они и считаются порожденьем Крониона. Надо не раз подумать, прежде чем зачинать таких детей! - Прометей подмигнул Гераклу. Передай Зевсу, что я не советую ему заниматься блудом с морской богиней Фетидой. Рожденный ею сын будет сильнее своего отца, кем бы тот ни был. Запомнил?
   Геракл кивнул.
   - Да.
   Титан расправил плечи, словно сбрасывая с них тяжелый груз. Затем он перевернулся на спину и стал любоваться звездным небом. Созвездие Медведицы постепенно уползало за горизонт. Было очень тихо, лишь издалека доносился вой попавшего в западню глубоких пропастей ветра.
   - Как поживает твой друг, мудрый кентавр Хирон? - внезапно спросил Прометей.
   - Нормально, - ответил герой и вопросительно посмотрел на титана.
   - Скоро он случайно поранится твоею стрелою, пропитанной ядом лернейской гидры. Чтобы избавиться от вечных мук, он подарит свое бессмертие мне и сойдет в Тартар.
   - И ничего нельзя изменить? - тихо спросил Геракл.
   Прометей покачал головой.
   - Ни-че-го!
   На глаза героя навернулась невольная слеза. Нерешительно тренькнула цикада. С востока из-за гор вылезли смутные щупальца предрассветных лучей, мешающихся с утренним туманом.
   - Пойдем! - предложил Геракл. - Ты выполнил просьбу Зевса и отныне свободен.
   - Нет. - Олимп не любит поверженных. А кроме того, судьбе угодно, чтобы я пока оставался здесь.
   - И как долго?
   - Не знаю. Судьба скажет мне, когда наступит срок возвращаться.
   Звезды погасли и из-за гор выплыла розовокудрая Эос. Отблески света, испускаемого ее прозрачно-лазоревыми щеками, раскрасили поляну, заставляя цветы поднять вверх заспанные головки.
   - Прощай, - сказал Геракл и поднялся с земли.
   - А ты не хочешь узнать свое будущее? - искушая, спросил титан.
   Герой отрицательно покачал головой.
   - Я думаю, этого не хочет никто. Даже боги боятся своей судьбы и мне кажется именно по этой причине они помогли Зевсу сбросить тебя с Олимпа.
   - Я знаю это, - сказал титан.
   - Мне очень жаль тебя, Прометей!
   Титан также поднялся на ноги и подошел к Гераклу. Он похлопал героя по могучему плечу, коснулся рукой шкуры немейского льва и заметил:
   - Обыкновенная шкура, а под ней - гиперборейская броня из распиленных на пластинки конских копыт. Львиный меч предохраняет от когтей зверей и рубящих ударов, а пластинки - от стрел и копий. Это очень хороший доспех! Легкий и прочный.
   - Тебе поведал об этом дар прорицания? - осведомился Геракл.
   - Нет. - Щека титана нервно дрогнула. - Просто когда-то я и сам был неплохим воином. Когда-то.
   Прометей еще раз хлопнул героя по плечу и скрылся в своем доме. Возможно он сказал "прощай", но Геракл не расслышал.
   Он возвращался вниз, топча выросшие за ночь маки, и думал о пророчестве Прометея. Отныне Зевс будет сторониться столь приглянувшейся ему Фетиды, надеясь обмануть судьбу. Но ведь нельзя обмануть судьбу или...
   В голове вдруг мелькнуло - судьба подскажет Прометею, когда возвращаться. Судьба, которую пытается обвести вокруг пальца Зевс. Геракл усмехнулся и отбросил эту шальную мысль. Пусть по этому поводу болит голова у царя олимпийцев.
   Вернувшись, он слово в слово передал Зевсу пророчество Прометея и тот немедленно отменил свидание, назначенное этой ночью синеокой Фетиде.
   А через год кентавр Хирон случайно укололся отравленной стрелой, выпавшей из колчана Геракла.
   А еще через год Зевс сошелся с фиванкой Семелой.
   Фарс, именуемый жизнью, продолжался, а финал его знал лишь титан Прометей, затаившийся на вершине Кавказа и терпеливо ожидающий веления своей судьбы.
   1. ПЕЛОПОННЕС. СПАРТА
   Знаменитая черная похлебка спартиатов была весьма несложна в приготовлении. Сварить ее мог любой миллирен [миллирен, меллирен - в Спарте мальчик старшего возраста]. Вода, смешанная со свежей свиной кровью и уксусом, немного жирной свинины, горсть соли. Перед тем, как снять котел с огня, в варево кидали куски ячменного хлеба.
   Изнеженные в еде соседи вздрагивали от одного упоминания об этом блюде, а спартиаты со скрытым самодовольством вспоминали превратившуюся в анекдот быль о том, как один из понтийских [понтийский - причерноморский] царьков, возжелав закалиться телом и духом, подобно лаконцу, велел сварить себе черную похлебку. Повара не смогли выполнить этот приказ, так как не ведали секрета ее приготовления. Царек не постоял за расходами и выписал себе ресторатора-периэка [периэки - полузависимая часть лаконского общества, сохранившая личную свободу, но не располагающая полноценными гражданскими правами]. Едва тот успел прибыть, как тут же получил заказ на черную похлебку. Периэк немало удивился этой странной просьбе, но исполнил ее. Рассчитывавший получить истинное наслаждение понтиец смог проглотить лишь одну ложку. Затем миска с похлебкой полетела в голову ожидавшего похвалы повара, а царь раз и навсегда потерял охоту к спартанскому образу жизни.
   Столь же нелестного мнения были об этом блюде и афиняне, и фиванцы, не говоря уже о изнеженных мидянах. Однако спартиаты ели свою похлебку с удовольствием, которое посторонним казалось показным или, в лучшем случае, привычкой. Может быть, так оно и было, а скорее спартиатам приходилось нередко довольствоваться куда менее изысканным обедом.
   У дверей в царский дом в этот день стоял Креофил. Еврит хорошо знал его. Некогда Креофил был иреном [ирен - спартиат 10-30 лет] в агеле [агела - подразделение мальчиков-спартиатов], в которой состоял мальчик Еврит. Уже тогда они недолюбливали друг друга. Креофил завидовал силе своего подопечного. Сила эта была врожденной и Еврит, не утомляя себя изнурительными тренировками, побивал в состязании любого мальчика. Да что там мальчика - не каждый взрослый отважился бы вступить в борцовский поединок с подростком Евритом! Креофил был невысок и тщедушен. И от этого его неприязнь к Евриту лишь усиливалась. Правда, Креофил был храбрым и умелым воином. Недаром царь приглашал его на свои фидитии [фидития коллективная трапеза спартиатов].
   Еврит сдержанно поздоровался. Креофил не ответил на приветствие, а лишь косо посмотрел на юношу и пробормотал:
   - За эту дверь не должно выйти ни одно слово.
   Эта фраза была данью традиции. Еврит молча кивнул и вошел в дом. Спиной он почувствовал неприязненный взгляд, брошенный ему вслед. Прошло немало лет, но бывший наставник по-прежнему ненавидел Везунчика Еврита.
   Везунчик... И впрямь - Везунчик. Недаром ему дали такую кличку. Еще не достиг брачного возраста, а уже успел отличиться в двух походах и стал другом самого царя Леонида. А уж о силе Еврита слагали легенды.
   Он пришел одним из последних. Вокруг длинного дубового стола уже сидели человек тридцать спартиатов. Все как один они были безбороды и безусы, волосы на голове, напротив, были длинны и тщательно ухожены, одежда отличалась простотой и состояла из короткого хитона [хитон женская и мужская исподняя одежда у древних греков] и гиматиона [гиматион, гиматий - верхняя одежда в форме плаща, у мужчин застегивалась под правой рукой]. Эфор [высшее должностное лицо в Спарте] Гилипп, в бытность свою педон [спартиат-наставник, следивший за воспитанием юношей] Еврита, заметил:
   - Молодые ноги, а бегают хуже старых.
   Юноша не замедлил с ответом.
   - Старый волк всегда выбирает краткую дорогу.
   Слова эти понравились Гилиппу, Он благосклонно кивнул, указывая на место рядом с собой. Прежде здесь сидел Артион, но этим утром он отбыл в качестве Феора [Феор - спартанский посол] в Коринф.
   По мнению Еврита место Артиона следовало занять кому-нибудь из голеев [голей - опытный воин-спартиат старше 35 лет], но воля эфора - закон для спартиата. Скрывая приятное смущение, юноша сел рядом с Гилиппом.
   Чашник уже смешивал в кратере [кратер - сосуд для смешивания жидкостей] вино, когда вошли царь Леонид и его племянник Павсаний. Последний был кроме того эфором и пользовался немалым влиянием в Спарте.
   Сравнивая их, нельзя было не отметить, как важно человеку следить за своим телом. Леонид был лет на пятнадцать старше своего родственника, но не зная об этом можно было решить наоборот. Павсаний был весьма грузен, его массивные мышцы покрывал слой дикого мяса, которое замедляет быстроту движений, а двойной подбородок свидетельствовал о том, что эфор не привык ограничивать себя черной похлебкой.
   Леонид же, несмотря на более солидный возраст, был могуч и строен. Его мощный торс не был обременен ни единой каплей жира, а под кожей перекатывались тугие бугры мышц. Он единственный мог соперничать с Евритом в борьбе на руках, а во владении мечом ему не было равных.
   При появлении царя спартиаты дружно встали со своих скамей. Лишь эфоры Гилипп и Прокон остались неподвижны. Это была их привилегия - сидеть в присутствии царя.
   Леонид занял место во главе стола. Павсаний сел по правую руку от него. Вооруженный киафом [киаф - сосуд с одной ручкой; использовался как черпак для вина] виночерпий начал наполнять чаши разбавленным вином.
   Лакедемоняне, как и прочие эллины, пили вино, смешанное с водой, используя сей напиток прежде всего как средство для утоления жажды. Употребление чистого вина порицалось. Именно эта дурная привычка привела к гибели царя Клеомена. Упившись разбавленным вином, он сошел с ума и изрезал себе ноги, отчего и умер. Судьба Клеомена научила спартиатов осторожно относиться к подарку Диониса.
   Дождавшись, когда все килики будут наполнены, царь поднял вверх руку.
   - За погибших братьев!
   Спартиаты осушили чаши до дна. Слуга внес большой котел с похлебкой и разлил ее в глубокие глиняные миски.
   На фидитиях не принято есть молча, но и не каждый полезет вперед со своим словом. Первыми должны заговорить царь или эфоры, а уж затем можно вступить в разговор и остальным.
   Тишину нарушил Прокон, слывший любителем поговорить.
   - Год должно быть будет урожайным.
   Леонид тщательно разжевал крепкими зубами кусок мяса и лишь затем ответил:
   - Если удастся убрать урожай.
   - Дела так плохи?
   - Да. Орды мидян [персов в Элладе называли мидянами] со дня на день двинутся на Элладу.
   Эфор рассеянно поковырялся ложкой в своей миске. Ему было далеко за шестьдесят. Покрытые белесоватыми старческими пятнышками руки слегка подрагивали.
   - Это будет нелегкое испытание. Но сыны Спарты встретят варваров таким ударом, что поражение под Марафоном покажется им легкой пощечиной.
   Царь не возразил Прокону, но заметил:
   - Нас восемь тысяч, а их в сто раз больше. И немалая часть полисов преклонит перед мидянами колена.
   Прокону нечего было на это ответить. Как и все присутствующие, он был осведомлен о настроениях македонцев, беотийцев и многих других эллинов, свобода для которых значила менее, чем спокойная жизнь и туго набитая мошна.
   Тем временем с черной похлебкой было покончено. Периэк заменил пустевший котел на огромное железное блюдо, полное вареных овощей. Чашник налил еще вина.
   Переложив овощи в ополоснутые водой миски, спартиаты продолжили трапезу. Все три эфора отказались от второго блюда. Прокон и Гилипп - по старости, а Павсаний из прихотливости. Зато Еврит ел с охотой. Его могучий организм требовал много пищи.
   - Если дела обстоят столь плохо, не стоит ли предпринять предупредительные меры? - предложил Гилипп, обращаясь к царю.
   - Поясни.
   - Укрепить перешеек. Разослать посольства в полисы Эллады и Великой Греции.
   - Послы в Афины и Коринф уже отправлены. Великую Грецию мало волнуют наши проблемы. Подобно мидянам, сиракузцы и тарентийцы погрязли в роскоши и думают лишь о наживе. Насчет криптии - дельно, но об этом мы позаботимся, когда убедимся, что война неизбежна.
   - Это ясно и сейчас, - мрачно заметил голей, сидевший напротив Еврита. Его звали Булис и он славился необузданным нравом.
   - Достаточно об этом, - велел Леонид. - Пусть лучше Гилипп расскажет о дионисиях.
   Гилипп некогда, прежде чем стал эфором, был феором в Афинах и видел там дионисии - разнузданные празднества, посвященные богу вина и веселья Дионису, которому афиняне воздавали великие почести. Вернувшись домой, он со смаком описывал похабные сцены переросшего в оргию шествия. Его рассказы стали популярны и спартиаты не раз просили повторить их - себе на забаву, а молодым для науки. Им было приятно слушать байки о том, как заносчивые афиняне в пьяном угаре совокуплялись прямо на улицах, пачкаясь в испражнениях и блевотине. До подобного скотского состояния в Спарте могли снизойти лишь илоты [порабощенное коренное население Лаконики и Мессении].
   Пока Гилипп рассказывал, Еврит, уже не раз слышавший эту историю, искоса рассматривал Павсания. В глубине души он недолюбливал этого эфора, хотя и сам толком не знал почему.
   Павсаний был сыном Клеомброта, брата Леонида, известного тем, что некогда помог Клеомену низложить царя Демарата. Поговаривали, что именно Клеомброт, заметая следы, тайно удавил прорицательницу Периаллу, объявившую по наущению заговорщиков, что царь Демарат будто бы жаждет тиранической власти. На деле все было куда проще. Демарат и Клеомен не поделили власти над войском во время похода на Афины. Представ перед судом геронтов [геронт - спартиат не моложе 60 лет, входивший в состав герусии], Демарат не смог опровергнуть обвинений, был низложен и бежал, а его место занял покорный Клеомену Леотихид. Однако Клеомброту не пришлось стать царем после кончины Клеомена. Апелла [народное собрание в древней Спарте] отдала предпочтение молодому и популярному Леониду, женатому на дочери Клеомена Горго. С того времени Клеомброт возненавидел брата. Его чувства вполне разделял и Павсаний, который однако был достаточно разумен, чтобы не выказывать их явно.
   Проиграв в борьбе за престол, Клеомброт заметно помрачнел и стал реже появляться на людях. Сказываясь больным, он предпочитал обедать дома. Из уважения к Леониду геронты позволили царскому брату не присутствовать на фидитиях. Зато Павсаний был всегда рядом с царем и со временем сделался незаменимым советником. Вел он себя безукоризненно, но Еврит не раз замечал неприязненные взгляды, которые Павсаний бросал на более удачливого родича, преградившего ему путь к царскому трону. Поговаривали и о любви Павсания к ярким безделушкам. Сын Клеомброта единственный оставил у себя золотой перстень, подаренный ему в числе прочих знатных спартиатов сиракузскими послами три года назад. Геронты и эфоры все как один бросили грязные безделушки в Грязный колодец, Павсаний же потихоньку спрятал свой перстень в крепиду [крепида - вид обуви типа сандалий]. Этого никто не заметил, кроме Еврита, который был вынужден промолчать, так как герусия вряд ли бы прислушалась к обвинению ирена против эфора и царского родственника. Но предубеждение юноши против Павсания стало еще сильнее. Человек, тянущийся к золоту, не остановится ни перед чем, даже перед предательством. Еврит был уверен в этом.
   Внезапно Павсаний, почувствовавший пристальный взгляд, перевел взор на юношу. Безопасней было отвернуться, но Еврит упорно смотрел в глаза эфору, словно желая заглянуть ему в душу. И тот не выдержал этой борьбы и первый отворотил голову в сторону.
   Слушавшие рассказ Гилиппа спартиаты не обратили внимания на этот безмолвный поединок. Лишь Креофил успел заметить, как Везунчик привела смущение самого Павсания. Он запомнил это и отложил в уме - когда-нибудь пригодится.
   Рассказ Гилиппа, прерываемый короткими взрывами смеха, подходил к финалу, когда в залу вошел невысокий смуглый человек с властным выражением лица. Это был Леотихид, царь из рода Гераклидов. Гераклиды издавна недолюбливали Агиадов, к коим принадлежал и Леонид, и Павсаний. Должно было произойти действительно нечто очень тревожное, чтобы Леотихид пришел в дом царя-соперника. Предчувствуя беду, Леонид привстал со своего места.
   - Мидяне?
   - Да. Сторожа донесли, что их посольство миновало Скирос.
   И спартиаты поняли - грядет война.
   Не столь часто приходилось Евриту скакать на лошади. В спартанском войске всадников мало - место спартиата в фаланге. Лишь триста голеев, чьи ноги были изранены в схватках и уже не столь уверенно, как прежде, попирали землю, составляли небольшой корпус всадников-агатоергов [агатоерг - всадник-спартиат]. Вспомогательные отряды конницы набирали из периэков-скириатов [скириат - периэк, проживающий в области Скириатиде]. Именно скириаты обычно гарцуют на конях, вызывая неумную зависть миллиренов.
   Еврит еще раз убедился во мнении, что лошадь не самое удобное средство передвижения. Впрочем, как и корабль. Гоплиту куда привычнее полагаться на собственные ноги. Копыта коней не отмерили и трех оргий [оргия - античная мера длины, равная 1776 метрам], а в животе спартиата уже клокотало. Кроме этого, он здорово намял зад. Поэтому Еврит с завистью смотрел на скачущего неподалеку Леонида. Царь держался в седле так, словно родился скифом. Его мощное тело колыхалось в такт движениям коня, волна русых волос развевалась под ударами потоков ветра, а ноги время от времени врезались в бока скакуна, заставляя его умерить гордый нрав. Дикий необъезженный жеребец из Никейской долины косил на всадника бархатистым глазом, с розовых губ, перехваченных удилами, слетала пена. Отдаваясь всецело страсти скачки, царь ударил пятками в конские бока и умчался вперед.
   Мерно трусящий на смирной кобыле Еврит лишь вздохнул. Ему бы научиться всем этим премудростям хотя бы вполовину так хорошо, как это делает Леонид.
   Кавалькада всадников двигалась по дороге на север - навстречу мидийскому посольству. Вскоре отряд должен будет разделиться. Одна часть во главе с эфором Гилиппом организует торжественную встречу посольства. Леонид и Павсаний продолжат путь к Истму. Через два дня они будут в Афинах.
   Известие о приезде послов застало Спарту врасплох. Дабы не терять время, Леонид не стал собирать агатоергов, а посадил на коней спартиатов, что обедали в его доме. Таким образом в число встречающих посольство невольно попал и Еврит.
   Пестро разодетых всадников спартиаты заметили издалека. Повинуясь приказу царя кавалькада застыла на месте. Леонид коротко пошептался с Гилиппом и направил своего коня в лощину меж холмами. Павсаний и четверо телохранителей последовали за ним. Дождавшись, когда они исчезнут из виду, Гилипп скомандовал:
   - Вперед!
   Расстояние, отделявшее их от послов, спартиаты пролетели в считанные мгновения. Сдерживая разгоряченных лошадей, они окружили непрошенных гостей. Еврит впервые получил возможность разглядеть мидян, о которых немало слышал прежде.
   Послов было двое. Они выделялись среди прочих всадников особо пышной одеждой. На них были ярко-синие, украшенные дорогой вышивкой хламиды, золотые пояса, красные сафьяновые сапожки. Внешне послы сильно различались между собой. Физиономия одного, того, что потолще, была сытой и глуповатой. Судя по всему, этот мидянин любил поесть-попить и не отличался остротой ума. Второй был настоящий воин. Небольшая рыжая борода не могла скрыть его волевого подбородка; проницательные глаза стремительно обежали спартиатов, словно прикидывая, чего они стоят. На поясе у этого посла висела сабля в золоченых, но порядком потертых ножнах. В отличие от парадного, украшенного бирюзой кинжала толстяка, это было прекрасное боевое оружие и, судя по всему, мидянин не раз пускал его в ход.
   Рядом с послами суетился обеспокоенный столь бурной встречей переводчик-эллин, а сзади застыли в тревожном ожидании слуги и воины, вооруженные копьями, мечами и луками. Несмотря на численное превосходство спартиатов, мидяне были готовы постоять за себя и своих хозяев.
   Когда улеглась пыль, поднятая конскими копытами, от отряда спартиатов отделился Гилипп. В тот же миг к нему подскочил толмач. Перебросившись несколькими фразами, они подъехали к послам. Гилипп представился:
   - Я Гилипп, эфор Лаконии.
   Скупые слова, бесстрастное выражение лица, мускулистая фигура, мощь которой не мог скрыть тонкий хитон, произвели на послов должное впечатление. Толстяк поклонился и произнес длинную тираду. Толмач, судя по выговору фиванец, перевел ее, безуспешно стараясь сделать как можно более краткой.
   - Посол великого и могущественного, сияющего подобно солнцу, царя царей, владыки Востока Ксеркса Абрадат выражает свою искреннюю радость по поводу встречи с храбрым слугой спартанского царя, слава о великодушии и мудрости которого, дошла до стен Парсы, и желает узнать, благоденствует ли он.
   Сжав губы, эфор покачал головой. Он, как и прочие спартиаты, не привык к подобным пышным речам. Согласно традициям Лакедемона изъясняться нужно было кратко и четко или, как позднее стали говорить, лаконично. Болтунов, если даже они говорили по делу, не уважали. Царь Клеомен некогда дал такой ответ говорливому беглецу с Самоса, долго и убедительно доказывавшему спартиату, что лаконцам необходимо свергнуть тирана Поликрата: "Начало твоей речи я не запомнил, поэтому середины не понял, конец я не одобряю". Выражать свои мысли кратко спартиатов учили еще в детстве, вырабатывая у юношей стиль речи, подобный четкому приказу. Лакедемонян можно было смело считать величайшими молчальниками Эллады, но воистину - краткость сестра таланта! Одной фразой они могли выразить больше, чем чужеземный оратор целой речью. Спартиаты редко общались с говорливыми иноземцами, поэтому длинная вычурная речь вызывала у них раздражение. Гилипп, ошарашенный несвязной фразой мидянина, не сразу нашелся, что ответить. После неприлично долгой паузы он наконец произнес:
   - Благодарю. Благоденствую. Благоденствуют. У наших царей нет слуг, ибо они цари прежде всего на поле брани. Прошу гостей следовать за мной.
   Не дожидаясь, пока толмач переведет его слова, вызвавшие изумление мидян, Гилипп дернул поводья и повернул коня к городу. Он соблюдал законы гостеприимства и позволил послам ехать рядом с ним, но всю дорогу упорно молчал, невзирая на все попытки толмача разговорить его.
   Когда всадники подъехали к Спарте толстяк удивленно забормотал, указывая рукой на город. Толмач перевел: