Коуль Дж. Атланты, Воин

   Дитрав с кривой усмешкой посмотрел на моментально побледневшее лицо Кобоса. На деле начальник первой тысячи блефовал. Он не имел права говорить подобным образом с вельможей, входящим в ближайшее окружение царя, но зная трусливый характер Кобоса, Дитрав был уверен, что тот не отважится пожаловаться на него, и их разговор, чем бы он ни завершился, останется в тайне.
   - Как видишь, - продолжал бессмертный, - я мог бы побеседовать с тобой в застенках хазарапата. Но я желаю уладить это дело полюбовно и потому пригласил тебя сюда. Здесь нам никто не помешает.
   - Ну хорошо...
   Кобос нерешительно вошел в комнату и остановился, прикидывая, куда бы устроить свой толстый зад. Однако Дитрав заблаговременно подготовился к этой встрече. Все кресла, за исключением того, в котором сидел начальник первой тысячи, и скамьи были вынесены. Евнуху не оставалось ничего иного как встать против бессмертного и пребывать в столь унизительном положении на протяжении всего разговора. Дитрав не торопился. Какое-то время он изучал свою трехпалую руку, затем перевел взгляд на грязный, в подтеках от зимних дождей потолок. Нервы Кобоса не выдержали.
   - Говори, зачем звал.
   Начальник первой тысячи лениво взглянул на евнуха.
   - Ты куда-то спешишь?
   - Да, у старшего евнуха всегда найдутся дела.
   - У Гидарна тоже было много дел.
   Кобос сглотнул слюну.
   - Что с ним?
   - Не знаю. Но в последний раз я видел его неподалеку от пыточного застенка. С ним были шестеро скифов и лично Гистасп. Думаю, он будет откровенен. - Кобос облизал губы. - А ты, толстяк?
   - А при чем здесь я?
   Дитрав ответил вопросом на вопрос.
   - Ты ни о чем не желаешь рассказать мне?
   - Я ничего не знаю.
   - Ай-яй-яй! - Бессмертный укоризненно покачал головой. - Надеюсь, в руках палачей ты будешь откровенней. Сначала тебе вырвут ногти, потом тебя опустят в кипящее масло и ты будешь чувствовать, как мясо отстает от костей. Позже тебе вырвут чресла. Ну а в довершение раздавят голову! [Отравителей в Парсе казнили, раздавливая голову между каменными глыбами.]
   Евнух обливался холодным потом.
   - Я ничего не делал!
   - Это ты скажешь палачам. Пойми, Кобос, - Дитрав придал голосу доверительные интонации, - я говорю с тобой здесь лишь по одной причине. Если бы не расположение к тебе государя, твое жирное тело уже давно б терзали раскаленные клещи. Но государь милостив и велел мне сначала переговорить с тобой с глазу на глаз.
   - Это и вправду велел тебе великий царь?
   - Конечно. - Лицо Дитрава лучилось искренностью. - Разве я осмелился бы говорить с тобой подобным тоном без дозволения государя? На тебя донес Мегабиз, схваченный сразу после царского обеда. Но царь не до конца поверил его словам и потому ты сейчас здесь, а не на дыбе. Если будешь откровенным, то, полагаю, царь помилует тебя. Ведь владыка всегда был снисходителен к твоим слабостям.
   Неторопливо ведя речь, начальник первой тысячи зорко наблюдал за реакцией Кобоса и с удовлетворением убеждался, что евнух колеблется все более и более.
   - О чем я должен рассказать?
   - Ну хотя бы о том, что Гидарн замышлял против великого владыки. Кто его помощники? Какую роль в этом деле играешь ты? Ведь со слов Мегабиза можно подумать, что ты возглавляешь заговор.
   - Мерзавец! - выдавил Кобос.
   - Именно, - согласился Дитрав.
   Евнух вытер подрагивающей рукой пот с жирных щек и начал свою исповедь.
   - Главная роль принадлежит Гидарну. Он и Мегабиз замыслили убить великого царя и посадить на престол одного из царевичей. Помогают им в этом деле Артафрен, сын Гидарна Сисамн, а также Фарандат и еще многие вельможи, имен которых я не знаю.
   - А Дарий? Он замешан?
   - Не знаю.
   - Допустим. Вот теперь я вижу, ты честен. Что должен был делать ты?
   - Евнухам, которые охраняют царя, велено слушаться приказов Гидарна.
   Дитрав задумчиво забарабанил двумя пальцами правой, изуродованной руки по подлокотнику кресла.
   - Понятно. Как вы намеревались избавиться от царя?
   Евнух рухнул на колени и пополз к Дитраву.
   - Только не я, сиятельный начальник первой тысячи! Они заставили меня! Я не желаю зла владыке. Я уговаривал их сохранить ему жизнь и содержать под стражей в одном из отдаленных поместий. Но они хотят убить его!
   - Все правильно.
   Услышав эти слова, Кобос удивленно уставился на Дитрава, и тот поспешил поправиться.
   - Все правильно в смысле - я так и предполагал. Когда?
   - Что когда?
   - Когда вы собирались напасть на великого царя?
   - Не знаю! Клянусь здоровьем матери, не знаю!
   Дитрав расхохотался.
   - Ты б еще поклялся здоровьем детей! Иди сюда!
   - Пощадите меня, великий начальник первой тысячи!
   Кобос распростерся ниц, из глаз его текли слезы.
   - Ладно, не хнычь! - велел Дитрав. - Сиди здесь и никуда не уходи. Я доложу царю, что ты донес мне по собственной воле. Твоя глупая голова уцелеет, особенно если ты скажешь, что присоединился к заговорщикам лишь для того, чтобы выведать их планы. Понял?
   - Да, милосердный начальник первой тысячи!
   - И еще одно. Ты всегда должен помнить о том, что здорово обязан мне.
   - Я помню, сиятельный Дитрав!
   Евнух подполз к бессмертному и стал тыкать мокрыми губами в его ладонь. Дитрав брезгливо отдернул руку.
   - Сиди здесь и никуда не высовывайся!
   Оставив хнычущего Кобоса в одиночестве, Дитрав покинул комнату с намерением направиться к хазарапату. Однако бессмертному не пришлось сделать и десяти шагов, как путь ему преградил какой-то человек. Невысокий и коренастый, он был облачен в белую, порядком замызганную хламиду, а в руке держал деревянную трость. Лицо человека было неведомо Дитраву, но во всем облике: фигуре, резко очерченном контуре скул, глазах, узловатых сильных пальцах проглядывалось неуловимо знакомое, но пришедшее откуда-то издалека - за многие сотни парасангов или вереницу лет. Человек молча взирал на Дитрава, не выказывая враждебности, но в его взгляде было нечто такое, что заставило вельможу взяться за эфес меча. Серебристая полоска наполовину выползла из ножен, и только тогда Дитрав спросил:
   - Я знаю тебя?
   - Конечно, - ответил человек.
   Блеснуло острие - и один из говоривших, всхрипнув, осел по стене вниз. На серых плитах разлилось яркое пятно крови.
   Кобос слышал неясные звуки стремительной схватки, слышал как упало тело, но не осмелился оставить комнату. Близкий к обмороку, он сидел на полу, обнимая побелевшими руками кресло, словно оно могло спасти ему жизнь. Таким его и увидел вернувшийся Дитрав. В руке вельможи блестело окровавленное лезвие, узрев которое Кобос вскрикнул и спрятал голову под стул.
   - Не визжи, толстяк! - обнажив зубы в ухмылке, проговорил Дитрав. - Я не причиню тебе вреда. Сиди здесь и не высовывайся. А это, - бессмертный бросил на пол полураздетое окровавленное тело, - пусть полежит у тебя. Не возражаешь?
   Евнух затряс головой и пробормотал что-то нечленораздельное. Вновь засмеявшись, Дитрав убрал клинок в узкое лоно ножен.
   - К тому же вы, кажется, знакомы!
   Бессмертный толкнул ногой голову мертвеца, та дернулась, обратив синеющее лицо к Кобосу. Евнух издал ужасный крик и в тот же миг умер.
   - Паршивое сердце, - констатировал Дитрав. Повесив меч через плечо, он взял в руку деревянную палку, на которую прежде опирался коренастый человек, и неторопливо, уверенным шагом двинулся туда, где начинались царские покои и где должен был разыграться финал фарса, именуемого человеческой жизнью.
   День был ветрен, и корабли искали убежища в гаванях. В портовом кабачке Миунта за грязным, заваленным рыбьими головами и огрызками фруктов столиком сидели двое, чьи имена некогда были очень хорошо известны в этих и не только в этих краях.
   Одного из них, с лицом, пересеченным несколькими старыми рваными шрамами, боялись все навархи, когда-либо плававшие во Фракийском, Эгейском, Финикийском и Кемтском морях. За свою жизнь этот человек захватил и пустил на дно бессчетное множество судов, доверху набив спрятанные в киликийских горах сундуки звонкой серебряной монетой и мешочками с золотым песком. Родители дали ему имя Сиеннесий, но большинство знали его как Белого Тигра, самого жестокого и отчаянного пирата из тех, что жили когда-либо на этом свете. В былые времена Сиеннесий командовал целыми эскадрами судов; случалось, под его началом собиралось до сотни парусов, и тогда не было спасения от пиратской армады. Однако в последние годы афинская талассократия подорвала могущество киликийских пиратов. В непрерывных стычках погибли многие сотоварищи Сиеннесия, а сам он вернулся к тому, с чего начинал. Как и тридцать лет назад под его началом была одна-единственная эпактрида, стремительно растворяющаяся в морской дали при появлении эллинских триер.
   История жизни человека, сидевшего напротив Белого Тигра, была еще более причудлива. Рок вознес его на самый верх, дав власть, равную власти самых могущественных государей, а затем со всего маху швырнул вниз. Кто не знал раньше имени Фемистокла, разгромившего парсийский флот при Саламине? Кто бы теперь смог признать Фемистокла в этом седом, с бедной аккуратностью одетом старике? И Сиеннесий не признал, если б сам Фемистокл не окликнул его на пристани, напомнив, что некогда они встречались при дворе Ксеркса. А еще раньше судьба сводила их при Артемиссии и Саламине, но тогда они не знали друг друга.
   - Судьба! Судьба - странная штука! - говорил Фемистокл, прихлебывая кисловатое лидийское винцо, какое им подали с соленой жирной рыбкой, привезенной из Понта. - Она возносит высоко лишь для того, чтобы побольнее ударить о землю. Сколько великих имен: Мильтиад, Солон, Павсаний. Как высоко они взлетали и падали, разбиваясь о скалы. Судьба подлавливает человека в минуты величия, когда ему уже кажется, что он достиг таких вершин, где рок не властен над ним. И тогда судьба напоминает о себе, делая из героя предателя и изгнанника.
   Сиеннесий кивнул и налил себе еще вина. Кому как не киликийцу судить об ударах судьбы.
   - У меня было восемьдесят кораблей, а сейчас лишь остался один, заметил он, обсасывая сочную голову рыбешки.
   - Что такое восемьдесят пиратских посудин! - хмельно воскликнул Фемистокл. - У меня было двести триер, десять тысяч гоплитов, тысяча отборных всадников! В моем распоряжении была огромная казна в четыреста талантов и гостеприимно распахнутые сундуки сотни государств! Все они дрожали при одном упоминании моего имени. И все рухнуло в один миг. Зависть - вот что движет миром. Они завидовали великому Фемистоклу и мне пришлось уйти...
   - Кто они?
   - Кто? Сорок тысяч афинских граждан. Каждому хотелось быть Фемистоклом, но никто не понимал, сколько крови и пота мне пришлось пролить ради этого, сколько красивых слов пришлось бросить на алтарь людской глупости. Они изгнали меня, обвинив во мздоимстве.
   - И много брал? - забыв о вине, Белый Тигр с жадным любопытством посмотрел на эллина. Фемистокл не стал лицемерить.
   - По-всякому. Бывало и много. Но никогда - во вред Афинам. Ни разу деньги не подтолкнули меня к деяниям, способным навредить родной державе. Ни разу! О, горькая судьба изгнанника! - Фемистокл ударил чашей о стол, расплескав вино. - Я искал спасения в Аргосе, они преследовали меня и там. Мне не было покоя ни на Керкире, ни в Эпирских владениях. Подстрекаемые спартиатами и афинянами амфиктионы искали меня повсюду. Что было делать? И тогда я решил просить убежища у своих врагов, которых бил в бесчисленных сражениях - у парсов.
   - Царь сразу принял тебя?
   - Да. Изгнанник ожидал мучительной казни, но вместо этого был обласкан и получил титул эвергета. Немало лет провел я в Парсе, бардах, Сузах, пируя за столом великого владыки. Но недруги! Они нашлись и там! Эскадры эллинов год от года громили парсийский флот и царедворцы нашептывали великосердному Ксерксу, что у него за столом сидит виновник этого позора. Меня ожидала участь Демарата.
   - Спартанский царь.
   - Да. Изгнанник, как и я. Он провел много времени при великом царе, являясь его доверенным советником. Пять лет назад он умер. Лекари сказали, что у него был всплеск желчи. Но я видел тело Демарата, пока его еще не обмыли. На губах спартанского царя была розовая пена.
   - Яд?
   - И самый сильный. Его изготавливают финикияне. Демарат был неудобен многим - тем, что жаждали расплаты за обиды, нанесенные эллинами, и тем, что желали мира. А еще он был неудобен тем, что говорил правду. И потому он умер. Сразу после его смерти я пошел к царю и упросил его отпустить меня жить на море. Царь был добр и не отказал в моей просьбе. Он даже дал мне три города - на прокорм, одежду и вино. Три прекрасных города! Магнезия, Миунт и Лампсак, что в Пропонтиде.
   - Выходит, ты богат?
   - Был. Пока не пришли афиняне. Их эскадры захватили и разграбили Лампсак. Миунт и Магнезия объявили себя свободными после гибели парсийского флота. Теперь я живу здесь как частное лицо. И, видно, дни мои сочтены. Афиняне всюду ищут меня, требуя выдачи.
   - Вернись к царю, - посоветовал Белый Тигр.
   - Чтоб умереть от яда? Это я могу сделать и здесь, у моря. Так что прости, что не позвал тебя в свой дом. Мне не следует лишний раз напоминать миунтянам о своем существовании, принимая гостя. Здесь же на нас никто не обратит внимания.
   - Какие обиды, Фемистокл! Прошли те года, когда я мог позволить себе обижаться. Вот если б ты попался мне эдак лет пятнадцать назад!
   Изгнанник усмехнулся.
   - Пятнадцать лет назад я встречал тебя железом.
   - Думаю, наш счет равен. Моя эскадра сократилась вполовину, но потопила сорок твоих кораблей.
   - Да, были времена! - вздохнул Фемистокл, и глаза его на мгновенье затуманились. - Что привело тебя в этот городишко?
   Белый Тигр немного помялся, но решил сказать правду.
   - Я жду здесь одного человека.
   - Он местный?
   - Нет, он нанял меня в Иоппии [Иоппия - город в Иудее], велев доставить сюда и ждать.
   - И ты ждешь?
   - Он платит золотом.
   Эллин улыбнулся в бороду.
   - Не узнаю пирата. Почему ты не помог ему расстаться со всем золотом сразу?
   Сиеннесий задумчиво покачал головой.
   - Он не из тех, кто легко расстается со своим золотом. Его деньги пахнут кровью.
   - Ты испугался крови?
   - Кровь бывает разной, эллин. Но когда человек платит деньгами, которые плавают в крови, я предпочитаю не ссориться с этим человеком.
   Фемистокл растер рукой небольшую винную лужицу, багровым пятном протянувшуюся по столу.
   - Ты заинтриговал меня, пират. Кто этот таинственный человек? Я знаю его?
   - Может быть. Он невысок, сухощав, широк в кости. У него властное лицо и голубые глаза. И еще он никогда не расстается с посохом, хотя его ноги не нуждаются в дополнительной опоре. Он сказал, что ему нужно попасть в Сарды и обещал вернуться к восходу солнца.
   - Ушел сегодня, чтобы вернуться утром! - Фемистокл расхохотался, невольно обращая на себя внимание окружающих. Испугавшись, что его узнают, изгнанник притих и зашептал:
   - Он обманул тебя, пират. Даже имея самую лучшую лошадь невозможно обернуться до Сард и обратно одним днем. Ты имеешь дело с лжецом.
   - Не мне судить. Он платит. А кроме того, он ушел туда пешком.
   Фемистокл вновь собрался засмеяться, но передумал и утопил улыбку в чаше вина.
   - Он придет к тебе завтра и будет плести, что побывал в Сардах, и ты ему поверишь?
   - Он сказал, что принесет весть о смерти царя.
   - Смерти царя?! - воскликнул Фемистокл. Сидящие за соседними столиками люди вновь посмотрели на него. Эллин понизил голос до шепота. Разве царь болен?
   - Не знаю. Но этот человек сказал, что сегодня ночью царь Ксеркс умрет.
   Изгнанник нахмурил брови.
   - Ты говоришь странные вещи, пират. Мне не хотелось бы, чтобы все это оказалось правдой.
   - Почему? Какое дело тебе до царя?
   - Если Ксеркс умрет, завтра ты отправишься в море, а я к Ахерону. Царевичи ненавидят старика Фемистокла и жаждут его гибели.
   - Так беги.
   - Куда? За море? Везде рыщут корабли Кимона. И во всем мире нет державы, которая дала б приют изгнаннику Фемистоклу. Но все же я надеюсь, что твой гость - пустой бахвал.
   - Мне жаль огорчать тебя, эллин, но он не из тех, кто бросается словами. - Сиеннесий допил бокал и перевернул его вверх дном. - Мне пора. Прощай и да будет милостлив к тебе Харон!
   - Прощай, - едва слышно прошептал Фемистокл.
   Вскоре он покинул корчму и вышел на берег моря, где долго смотрел на бушующую стихию, виновницу его великого взлета и ужасного падения. Он не говорил ни слова, а просто стоял, кутаясь в мокрый от соленых брызг, плащ, и смотрел...
   И наступило утро. "Он принял самое благородное решение - положить своей жизни конец, ей подобающий. Он принес жертву богам, собрал друзей, подал им руку. По наиболее распространенному преданию, он выпил бычьей крови, а по свидетельству некоторых, принял быстро действующий яд и скончался..." - Плутарх о Фемистокле.
   - Мы можем дождаться тебя, дорогой брат!
   - Нет-нет, ваше величество! Не утруждайте себя ненужным ожиданием! Я догоню великого царя по дороге.
   И створки мягко, словно голос Гистаспа, сомкнулись за царской спиною...
   Прежде Ксеркс ходил по дворцу, оберегаемый лишь четырьмя евнухами, но сегодня его сопровождало не менее двадцати телохранителей, сверкающей цепочкой следовавших впереди и позади владыки. Страх гнал царя, не давая ему задержаться ни в одной из зал. Страх быть зарезанным, удушенным, отравленным. Страх...
   После смерти Вкусителя палачи тут же принялись за работу. Они дробили суставы, жгли раскаленными щипцами члены, срезали кривыми ножами мясо с ребер. Потребовалось совсем немного времени, чтобы сразу пятеро слуг сознались в том, что пытались отравить царя, но ни один из них не смог объяснить где раздобыл яд и каким образом подсыпал его в царское вино. Еще шестеро признались, что состоят в заговоре против владыки Парсы. Главою заговорщиков были названы Гидарн, Гистасп, Гаубарува и даже Мардоний, хотя кости последнего давно тлели в беотийской земле. Естественно, Ксеркс не поверил ни одному признанию мерзавцев и приказал продолжить дознание.
   Одновременно были приняты дополнительные меры безопасности. По дворцу были расставлены многочисленные караулы из евнухов, бессмертных Дитрава, а также лучников-скифов, которым царь доверял более остальных. Воины встали на стенах, башнях, у четырех ворот, в коридорах и залах. Меж колонн шныряли сыщики хазарапата, пытавшиеся выведать какую-нибудь страшную тайну.
   Дворец превратился в военный лагерь, насквозь пропитавшись звонким металлом, но на душе царя было неспокойно. Ксеркс вначале метался по своим покоям, затем попытался обрести душевное равновесие в гареме. Он был почти счастлив, когда к нему явился Гистасп, предложивший развлечься плясками рабынь, присланных из Согдианы. Крепкозадые, грудастые танцовщицы и беззаботная болтовня брата отвлекли Ксеркса от тяжких дум. Он даже выпил чашу вина, которую Гистасп предварительно пригубил на его глазах. Вино было превосходным. Ксеркс пил его мелкими глоточками и как-то незаметно забывал о кошмаре, который ему пришлось пережить во время обеда.
   Уже смеркалось, когда владыка поднялся с мягкого ложа и выразил желание проследовать на ужин.
   - Надеюсь, на этот раз обойдется без отравы!
   Гистасп вежливо посмеялся, показывая, что оценил бравурную шутку повелителя. И створки двери сомкнулись за царской стеной...
   Шаги мерно идущих людей гулким эхом разлетались по пустому коридору. Негромко позвякивали доспехи, потрескивали факелы в руках бессмертных. Их яркий огонь разжижал тьму и разрисовывал свод прыгающими комкообразными тенями, похожими на крылья летучих мышей. Эти тени были совсем не страшны, от них даже веяло своеобразным уютом и Ксеркс тихонько посмеялся над своей былой трусостью.
   - Наверняка всех убийц схватили и завтра они будут казнены! пробормотал он еле слышно и повернул вслед за идущим впереди телохранителем-евнухом налево, к своим покоям. Здесь была галерея, некогда, при Крезе, украшенная уродливыми статуями лидийских витязей. Овладев Сардами, Кир повелел уничтожить изваяния и установить в нишах треножники. Наполненные конопляным маслом, они пылали ярким ровным огнем, подобным очам Ахурамазды. Здесь всегда было светло как днем. Всегда...
   Ксеркс туповато уставился в широкую спину евнуха и внезапно сообразил, что в галерее непривычно темно. "Что такое?" - вопросила, мелко дрогнув, душа царя. И в этот миг все вокруг взорвалось ужасным грохотом.
   Разом заорали множество голосов. Усиленные каменной теснотой, они уподобились громогласным воплям демонов, настигших свою добычу. Зазвенел металл, вскричали раненые и умирающие. Завопив от страха, Ксеркс прижался спиной к влажной поверхности стены. Повсюду в вспышках неверного света блестело оружие. Сражавшиеся - телохранители царя и напавшие на них люди в темных плащах - наносили друг другу удары и истошно кричали.
   - К оружию! На царя напали! - кричали одни.
   Ксеркс с вялым изумлением отметил, что примерно то же кричали и другие.
   Все превратилось в хаос. Бойцы вонзали наугад мечи и копья, не зная точно враг перед ними или друг. Противно хлюпала кровь. Сразу в нескольких местах вспыхнули живые костры. Это факелы воспламенили одежду сражавшихся и теперь несчастные бросались от стены к стене, воя от ужасной боли.
   Раздался короткий свист и рядом с головой Ксеркса ударилось тонкое лезвие кинжала, брошенного враждебной рукой. Царь скорчился, защищая лицо руками.
   - Спасите царя! - завопил стоявший неподалеку, бессмертный и тут же рухнул, сраженный мечом заговорщика. Выдергивая застрявший меж ребер клинок убийца чуть повернул голову, в тусклом свете гаснущего факела Ксеркс разглядел лицо Гидарна. Тот также увидел царя и, злобно ухмыляясь, устремился к нему. Ксеркс завизжал от ужаса, увидев как влажно блестящий меч падает на его голову. Однако клинок убийцы встретил на своем пути неожиданную преграду. Воин в длинных, до колен, доспехах парировал его мечом, зажатым в правой руке, а затем нанес сильный удар левой, державшей длинную палку. Кончик этой самой палки угодил Гидарну точно в переносицу. Закричав, вельможа выронил меч и схватился руками за лицо. Спаситель не терял времени. Вцепившись в царское плечо, он увлек Ксеркса вдоль по коридору обратно к покоям Гистаспа. Он расстался со своим мечом и парировал удары палкой, со звоном отбрасывавшей мечи и копья в разные стороны. Он был ловок и храбр, этот воин. Он сумел сделать то, что не удалось бы ни одному из парсийских витязей. Воин разбросал убийц и вытащил царя из кровавой свалки.
   Они бежали по коридору, а позади топали ноги озлобленных неудачей заговорщиков. Спереди мелькали неясные тени и слышалось бряцанье оружия. Это могли быть бессмертные, спешащие на выручку царю, но это могли быть и убийцы. Воин, спасший Ксеркса, очевидно, подумал о том же. Поэтому он вышиб вдруг показавшуюся с правой стороны дверь и втащил царя в густую тьму с брезжущим вдалеке крохотным пятачком просвета. Они очутились в галерее, ведшей в одну из заброшенных сторожевых башен. Из последних сил, буквально вися на руке своего спасителя, Ксеркс одолел выщербленные ступени и мешком свалился на пол. Звякнул наброшенный на дверь засов и в тот же миг снаружи заколотили мечи.
   - Открывай! Мы все равно достанем тебя, жирный ублюдок!
   Ксеркс узнал этот мерзкий, выкрикивающий угрозы, голос.
   - Мегабиз! - выдохнул он, с трудом поднимаясь на ноги.
   - Все верно, ваше величество.
   Воин подкатил к двери огромный камень, неведомо откуда взявшийся в башне, и, поднатужившись, прислонил его к трещащим под ударами доскам.
   - Теперь ее можно выбить только тараном.
   Сказав это, спаситель повернул голову. Перед Ксерксом стоял Дитрав.
   - Как, это ты?
   Начальник первой тысячи усмехнулся.
   - Кто, как не я должен оберегать великого царя от подобных злодейских покушений!
   Ксеркс придержал рукой дергающуюся щеку и с некоторым смущением признался.
   - А я всегда не доверял тебе.
   - Напрасно. Предали все: Артаксеркс, Гидарн, Мегабиз, Артафрен, Кобос и даже Гистасп, но Дитрав остается верен до смерти.
   С тревогой прислушиваясь к все усиливающимся ударам в дверь, Ксеркс забормотал:
   - Я так обязан тебе. Если нам удастся спастись, ты станешь хазарапатом и самым богатым человеком в Парсе. Я дарую тебе привилегию сидеть в присутствии царя. Я...
   - Спасемся! - бесцеремонно перебил Ксеркса начальник первой тысячи. Затем он странно взглянул на Ксеркса и прибавил:
   - Это верно как пять моих пальцев!
   Бессмертный резко разжал кулак правой рукой и поднес ее к лицу Ксеркса. Царь медленно повел глазами.
   - Раз, два, три... пять... Пять? - пробормотал он. - Но ты не Дитрав!
   - Точно.
   - Тогда кто ты?
   Взгляд Ксеркса упал на палку, которую спаситель держал в другой руке. В масляных глазах царя мелькнул страх.
   - Я узнал тебя. Ты Артабан!
   Пять стальных пальцев разом вонзились в заплывшее жиром горло. Лицо царя налилось кровью. Он суматошно замахал руками, пытаясь ударить убийцу по лицу.
   - Тебе не обязательно называть вслух мое имя! - процедил спаситель и с силой ударил Ксеркса головой о каменную стену. Отпустив неподвижное, тело, он преломил посох и извлек тонкий, бурый от свернувшейся крови клинок. Острая сталь коснулась горла царя, но затем вдруг вернулась в свое деревянное укрытие.
   - Я так много хотел сказать тебе перед тем, как отрезать твою глупую голову! - задумчиво прошептал спаситель. - И вдруг, когда ты оказался в моих руках, я понял, что не надо никаких слов. Просто твое время вышло. Так же, как и мое. Так пусть тебе свернут шею твои собственные слуги. Я не желаю больше участвовать в этом фарсе!