Козлов Андрей. Тревожная служба

   - Но это не самое страшное, - продолжал он. - Худшее началось потом. Построит, бывало, нас старшина, скажем, на обед, подравняет, подаст команду "Смирно!" и вдруг спросит:
   - Курсант Орешков, брюки не забыли?
   - Нет, товарищ старшина, не забыл.
   И только тогда скомандует строго:
   - Шагом марш!..
   И снова, еще громче захохотали пограничники.
   - А куда же все-таки брюки-то подевались? - спросил старшина Горбанюк.
   - В темноте их кто-то нечаянно сбросил со стула, они оказались под койкой.
   Не знаю, был ли на самом деле такой случай в курсантской биографии Орешкова. Я склонялся к тому, что политрук его придумал, чтобы поднять настроение бойцов.
   Когда стало более или менее светло, я. разрешил открыть огонь. Мелехин быстро распределил стрелков и пулеметчиков по заранее составленному плану. Захлопали выстрелы. Никогда так метко не стреляли бойцы, как в то утро.
   А днем Орешков отвел меня в сторонку, усадил:
   - Ты, Андрей, не думаешь вступать в партию? Сложное время мы переживаем. Сейчас тебе, как никогда, нужна поддержка партии.
   - Давно думаю, Иван, - ответил я, - но все решиться не могу. Достоин ли я? Примут ли?
   - Это ты брось. Чего скромничать? Разве ты мало сделал для того, чтобы застава стала лучшей в округе?..
   Вскоре состоялось партийное собрание. Меня единогласно приняли кандидатом в члены партии.
   В политотделе округа, где мне пришлось побывать в связи с получением кандидатской карточки, меня предупредили, чтобы застава находилась в постоянной боевой готовности - могут быть любые неожиданности.
   В воздухе пахло грозой...
   Лицом к лицу с врагом
   На утро 22 июня были назначены спортивные соревнования между 1-й и 3-й заставами. Местом встречи избрали наш остров. Чтобы не ударить в грязь лицом, старшина Горбанюк до седьмого пота тренировал спортсменов, которые должны были отстаивать честь заставы. Одновременно он организовал генеральную уборку. Уже к полудню в субботу стараниями свободных от службы пограничников все помещения сверкали чистотой. Спортивная площадка и вся территория поселка бы ли подметены и посыпаны песком.
   Кроме правого соседа, начальника 1-й заставы лейтенанта Владимира Григорьевича Девятых, обещали быть Николай Иванович и Анна Мироновна Антипины с 4-й заставы, Шведов и Чирков с женами, Ряцков, Хромов. Наши женщины готовились блеснуть гостеприимством и кулинарным искусством. Собравшись вместе, они прикидывали свои возможности, обсуждали варианты меню, договаривались, кто что будет готовить.
   С лейтенантом Девятых, окончившим Харьковское пограничное военное училище, я впервые встретился полгода назад в поселке Ремпетти, где тогда проходили лыжные соревнования. Познакомились и наши жены, тоже участвовавшие в состязаниях. Владимир Григорьевич Девятых был из тех людей, к которым тянешься сразу, с первой, пусть совсем коротенькой, встречи. Его широкое доброе лицо то и дело озаряла, будто изнутри подсвечивала, обаятельная улыбка. Выше среднего роста, плотный, мускулистый, он обладал такой силой, что мог, пожалуй, разогнуть подкову. И в то же время Девятых был до крайности скромен. Когда, заняв первое место в лыжных соревнованиях, он поднялся на пьедестал почета - немудрящую трибунку, наспех сколоченную физруком отряда, застеснялся, как девица.
   В разгар приятной суматохи на Пий-Саари прибыл посыльный и вручил мне пакет.
   - Орешков, Горбанюк! - позвал я, направляясь в канцелярию.
   Пакет был от коменданта. Капитан М. С. Малый приказывал никому не отлучаться с острова, усилить наряды, не сводить глаз с сопредельного берега, еще раз проверить, в каком состоянии находятся дзоты, окопы, щели и траншеи, катер держать в полной боевой готовности.
   - Вот тебе и соревнования! - в сердцах сказал Орешков.
   Я понимал политрука: вместе со старшиной он затратил немало усилий, с нетерпением ждал воскресенья, уверенный в победе своей команды. И вот все летит вверх тормашками.
   - Не горюй, Иван Никитович, - ободрил я Орешкова. - Эка, дело какое соревнования переносятся. К следующему воскресенью еще лучше подготовимся. А служба есть служба.
   Ни Девятых, ни Антипина я предупреждать не стал - был уверен, что каждый из них получил аналогичный приказ. Моряков же счел нужным известить, послал к ним старшину Горбанюка.
   Никто из нас не знал, не догадывался даже, что через несколько часов разразится война, самая кровопролитная из всех войн, когда-либо бушевавших на нашей планете.
   - Как на той стороне? - спросил я дежурного.
   - Ничего подозрительного.
   Пограничники заняли свои места согласно боевому расчету. Орешкова я направил на правый фланг заставы. Горбанюка - на левый, сам остался в центре. Расположился между двух гранитных обломков, прикрытых кустами. Отсюда я видел все, сам же оставался невидимым.
   Проходил час за часом. Ушло за горизонт солнце, умчался куда-то ветер, весь день путавшийся в кронах деревьев. Вот и ночь опустилась на остров, тихая и теплая. Она почти не отличалась от дня - ленинградская белая ночь, самая короткая в году. Ни малейшего шороха вокруг. Только у берегов плескалась вода, да какие-то птицы проносились над головой, пугая свистом крыльев.
   Проверяя наряды, я в условленное время встретился вначале с Орешковым, затем - с Горбанюком. Ни тот, ни другой не заметили и не услышали ничего необычного. Ни один звук не доносился с сопредельного берега.
   Я еще раз обошел участок границы в центре, присел на выступ гранита, хранившего дневное тепло, и прильнул к окулярам стереотрубы.
   По краю бирюзой светлело небо, меркли звезды. Предутренним туманом дымился у берега Финский залив. Безмолвен стоял лес. Лишь высокие сосны важно, словно снисходительно, чуть приметно качали, вершинами. Травинки, унизанные тяжелыми бусинками росы, клонились к земле.
   "Ну вот и все! - с облегчением подумал я. - Напрасно комендант беспокоился".
   И как раз в эту минуту послышался незнакомый басовитый звук, густой и низкий, с противным, хватающим за душу подвыванием. Я поднял голову и оцепенел - на Ленинград мощным строем шли самолеты с черными крестами на крыльях. Неожиданно один из замыкавших армаду самолетов оторвался от строя и спикировал на остров. Со зловещим свистом одна за другой посыпались бом бы, похожие снизу на тяжелые капли нефти, и взорвались где-то в лесу. Потом самолет снова занял свое место в строю.
   Зенитная батарея старшего лейтенанта Ряцкова открыла огонь.
   "Может, это провокация?" - подумал я.
   Когда по поручению Советского правительства по радио выступил В. М. Молотов, сомнения разом отпали. Война!
   Да, прав был комиссар, вспомнил я первую беседу с А. А. Пьянковым в штабе отряда в марте 1940 года, война оказалась не за горами!
   22 июня вражеские самолеты то и дело бомбили нага остров. Каждый раз их встречали моряки-зенитчики. Плотный ружейно-пулеметный огонь открывали и мы. Летчики беспорядочно сбрасывали свой смертоносный груз, не причиняя нам никакого вреда. Бойцы и командиры действовали спокойно, уверенно, без паники. Наблюдение за линией границы не прекращалось ни на минуту.
   Вот когда особенно пригодилась построенная природой пограничная вышка, на которую в первый день нашего пребывания на острове обратил внимание политрук Орешков. На елях мы устроили наблюдательный пункт. На площадке из тесаных плах круглосуточно находился пограничник с телефонным аппаратом, связанным с дежурным по заставе.
   Разительные перемены произошли на вражеском берегу. Сумрачные и тихие бухты вдруг расцвели флагами множества судов. В воздухе непрерывно гудели самолеты. Они, как коршуны, набрасывались на наши корабли, бомбили и обстреливали их.
   - Товарищ лейтенант, - обратился ко мне Горбанюк, - а что, если еще десяток-другой окопов отрыть, укрепить брустверы камнями, что-то вроде амбразур сделать? Если придется оборонять остров, окопы во как пригодятся! и старшина провел ребром ладони по горлу.
   - Запас мешку не в тягость! - поддержал я Горбанюка. - Давай схему, подумаем, где в случае надобности окопы особенно пригодятся...
   Отрывать окопы и заготавливать камень вызвались наши жены. Они оказали нам тогда большую помощь.
   В первые дни войны началось формирование 1-й и 21-й стрелковых дивизий НКВД. В новые части и подразделения убыли военный комиссар отряда батальонный комиссар А. А. Пьянков, почти все командование 1-й комендатуры: капитан М. С. Малый, начальник штаба капитан В. А. Оралов, его помощник старший лейтенант Мухин. Остался лишь старший политрук Н. И. Ковалев. После того как началась война, мне уже не удалось с ним встретиться, но из рассказов пограничников мне известно, что Николай Иванович стойко выдержал все испытания тех тяжелых дней. Он геройски сражался с врагом, воодушевлял подчиненных личным примером, не раз проявлял мужество и отвагу. В одном из боев Н. И. Ковалев был тяжело ранен и эвакуирован в тыл.
   С нашей заставы были откомандированы ефрейторы И. С. Семин, П. Т. Калашников, П. С. Иванов, П. А. Войтенко и сержант А. П. Синицын.
   "Самых лучших взяли! - погоревал я тогда. - Трудно будет без них охранять границу. А тут еще заместителя по строевой нет..."
   В первых числах июня, получив новое назначение, распрощался с заставой лейтенант Мелехин.
   - Андрей, ты веришь в предчувствия? - спросил он меня перед отъездом.
   - Нет.
   - Я тоже не верю, - вздохнул Алексей Дмитриевич, - а внутренний голос твердит свое. Вот-вот собрался в отпуск поехать, но, думается, не скоро теперь получу его. И с тобой не скоро увижусь.
   - Привык ты, Алексей, к людям, к службе, к здешним местам, - ответил я, обняв друга. - Жаль тебе со всем этим расставаться, поэтому и лезут в голову всякие дурные мысли. Гони их!..
   Мелехин оказался прав: отпуск он получил только после войны, а встретились мы с ним через тридцать лет, причем самым неожиданным образом.
   ...В Академии Генерального штаба мне посчастливилось учиться со многими ныне широко известными военачальниками. Генералы В. Г. Куликов, И. Н. Третьяк, А. М. Амбарян, А. И. Казьмин, Н. В. Огарков и другие были подготовлены во много раз лучше нас, молодых командиров. Особыми способностями быстро понять и оценить оперативную обстановку, какой бы сложной она ни была, сделать из нее единственно правильные выводы и поставить конкретную задачу войскам обладал Виктор Георгиевич Куликов, человек талантливый и удивительно простой. Своими знаниями он охотно делился со всеми слушателями. Я не помню случая, чтобы он отмахнулся от наших просьб, не помог разобраться в каком-нибудь запутанном вопросе.
   После учебы все мы тепло распрощались друг с другом и разъехались в разные стороны. Только бережно хранимые фотографии да редкие газетные материалы и сообщения по радио напоминали мне о тех, с кем я когда-то учился.
   И вот в один из перерывов между заседаниями XXIII съезда КПСС{3}, я повстречался с генерал-лейтенантом В. Г. Куликовым (ныне генерал армии, начальник Генерального штаба Вооруженных Сил СССР). Несмотря на то что генерал занимал высокий пост, он остался таким же простым, общительным и веселым, каким был во время учебы в академии. О чем мы тогда только не переговорили, чего не вспомнили!
   И вот во время этой беседы я услышал за спиной забытый, но до боли знакомый тихий голос:
   - Товарищ лейтенант, наряд для охраны Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик построен. Докладывает лейтенант Мелехин!
   Галлюцинация, что ли? Обернулся - в самом деле он - Алексей Дмитриевич Мелехин, бывший мой заместитель. Генерал-лейтенант (ныне генерал-полковник). Вся грудь в орденах. Мы крепко обнялись. Забросали друг друга вопросами...
   * * *
   Вскоре из командиров на заставе я остался один. Были откомандированы политрук И. Н. Орешков и старшина П. Горбанюк.
   После войны, когда я уже учился в академии имени М. В. Фрунзе, в Москве мне посчастливилось встретить майора И. Н. Орешкова. Огневые годы не прошли для него даром - здоровье было подорвано.
   - Решил демобилизоваться, - сообщил мне Иван Никитович. - Поработаю в народном хозяйстве - там тоже люди нужны.
   Облачко грусти вдруг наплыло на его лицо. Но вот Орешков прищурился, улыбнулся одними глазами и начал рассказывать:
   - Случай один вспомнил... На второй или на третий день после прибытия на учебу собрались мы, курсанты, во дворе. Курим. Мечтаем. Подначиваем друг друга. Смех. Гам. Известно - молодость.
   Подошел старшина училища, посмотрел на нас, как мне показалось, недовольно и спросил: "Кто на экскурсию хочет?" Согласились все, даже не спросив, куда идти. "В одну шеренгу, становись!" И никто тогда внимания не обратил, что не ходят на экскурсию в таком строю. Ну ладно, встали. Старшина говорит: "Пойдем сейчас через двор - вон до той стены. Приказываю собирать в жменю (старшина был украинцем) недокурки, спички, клочки бумаги - всякий мусор, что увидите перед собой". Повесили мы носы, а что поделаешь? Пошли. Старшина взял урну и следом за нами. "Сдавайте, кто что собрал!" Сдали. Особенно старательных старшина похвалил. "Теперь таким же порядком пойдем обратно, - пряча в усах улыбку, объявил старшина, - подберем все, что пропустили". Пошли обратно. Чисто стало во дворе. Старшина расправил под ремнем складки гимнастерки и предупредил: "Если и впредь станете курить там, где не положено, налево и направо разбрасывать недокурки и спички, каждый день буду на такую экскурсию водить!.."
   Вместе с Орешковым я от души рассмеялся, представив себе строгого усатого старшину с урной в руках и курсантов, бредущих по двору с вытянутой левой рукой, полной окурков и спичек.
   - Говорят, старшина обосновался на жительство в Курской области, сказал Орешков, - поеду к нему.
   * * *
   В конце июня поступил приказ эвакуировать семьи командного состава и сверхсрочнослужащих. В те дни я стал свидетелем душевной красоты жен пограничников, их высокого патриотизма и сознания своего долга перед Родиной. Как сейчас помню, ко мне пришла жена старшины Горбанюка Надежда Ивановна и со слезами на глазах попросила не отправлять ее в тыл.
   - Любые испытания вынесу, - сказала она, - любой ваш приказ исполню, только оставьте на острове.
   Мне известно, что с такими же просьбами обращались женщины на других заставах, в комендатурах и в отряде. Некоторые из них были зачислены медицинскими сестрами и с честью оправдали оказанное им доверие.
   Не хотела уезжать и моя жена. Но ее пришлось эвакуировать. В числе других семей пограничников она под бомбежкой с трудом добралась до Ленинграда, а оттуда уехала к родителям в Ачинск.
   В один из дней на заставу прибыло пополнение из 2-й пограничной комендатуры старшего лейтенанта И. Д. Дидоренко. Бойцы оборудовали новые позиции, строили доты, блиндажи, совершенствовали траншеи и ходы сообщения. Работали круглые сутки.
   Очень пригодились окопы, отрытые пограничниками заставы и нашими женами по предложению старшины Горбанюка. Они точно вписались в линию обороны. Каменные брустверы с амбразурами делали их похожими на маленькие крепости.
   После интенсивных воздушных налетов внезапно наступила тишина. Лишь разведчики постоянно висели в воздухе.
   "Видно, фашистам всыпали по первое число, - радовался я. - Присмирели, гады!"
   Но радость была преждевременной. В конце июня, пользуясь превосходством в живой силе, танках и самолетах, противник перешел на Карельском перешейке в наступление.
   * * *
   Поздно вечером посыльный вручил мне очередной пакет от коменданта. Предельно краткий приказ ошеломил меня. В нем было написано:
   "Участок государственной границы передать под охрану старшему лейтенанту Ряцкову. Личному составу заставы сосредоточиться в поселке Ремпетти".
   Я долго ходил взад и вперед по канцелярии, стараясь не только разумом, по и сердцем понять смысл приказа.
   Напряжение последних тревожных дней давало о себе знать. Шатаясь от усталости, я прилег на жесткую койку, но сон не шел. Заложив руки за голову, немигающими глазами уставился в смутно белевший в темноте потолок. На душе было тоскливо и пусто.
   Что произошла? Почему моряки должны выступать в несвойственной для них роли? Какая судьба уготована для нас, пограничников?
   В специальном отделении сейфа на заставе хранился плотный пакет с пятью сургучными печатями. Его можно было вскрыть только с разрешения начальника отряда и только в случае военного нападения на нашу страну. В свое время я его вскрыл. Плана отхода среди находившихся в пакете документов не было. Да и кто отважился бы его составлять! Границу надо было защищать до последнего вздоха. Это само собой разумелось.
   "А может быть, такой план и пригодился бы? - точил червь сомнения. Что завтра взять с собой, что оставить? Ведь все, что находится на острове, скрупулезно переписало интендантами и числится за мною. Моряки замечательные люди. Но будут ли они беречь имущество так, как берегли его мы с Горбанюком, как берегли все пограничники? Будут ли они поддерживать такой же порядок? Без хозяина и дом сирота. Вернешься к разбитому корыту, что тогда?"
   В ту ночь у меня и в мыслях не было, что с острова Пий-Саари я ухожу навсегда.
   Беспокойно ворочаясь, я все думал и думал. И когда тревожный сон только-только смежил веки, меня окликнул дежурный по заставе:
   - Товарищ лейтенант, вы просили разбудить на рассвете...
   Передав участок морякам, я под усиленной охраной отправил в комендатуру секретные документы, пограничную книгу и переходящее Знамя, второй раз подряд завоеванное 3-й заставой. (Из комендатуры знамя было доставлено в отряд. По чьей-то вине оно было забыто в штабной землянке и после отхода отряда попало в руки врага. Фашисты поспешили раструбить о "разгроме" 103-го погранотряда в специальной листовке, в которой поместили снимок этого знамени.)
   Тяжело было покидать остров, сотни раз исхоженный вдоль и поперек, ставший за полтора года родным и близким. Перед посадкой на катера каждый пограничник взял щепотку земли и завернул ее в уголок носового платка.
   * * *
   Части 23-й армии и подразделения пограничников (сводные группы под командованием начальника штаба отряда майора С. Н. Охрименко и начальника 1-го отделения штаба отряда капитана М. А. Ревуна) героически сдерживали бешеный натиск врага. В тяжелых оборонительных боях они наносили ему ощутимые удары. Действия сухопутных войск поддерживали моряки Краснознаменного Балтийского флота. Но силы были неравными. Наши войска медленно, с боями, но отходили. Обстановка менялась с каждым днем.
   Прибыв в Ремпетти, я поспешил с докладом к начальнику отряда.
   Подполковник П. М. Никитюк сидел за столом и пристально разглядывал лежавшую перед ним карту.
   - Засиделись на острове, а? - улыбаясь, спросил он, выслушав меня и протянув мне руку. - Есть предложение проветриться. Как?
   - Готов выполнить любой приказ.
   - Вот и хорошо! Садитесь, пожалуйста, слушайте. Начальник отряда разгладил карту и начал рассказывать, как складывается обстановка на фронте:
   - Противник не проявляет сейчас активности северо-восточнее Выборга. Зато жмет вот здесь - в районе железнодорожных станций Сяйние и Перо. По всему видать, стремится вбить здесь клин и выйти к городу Терийоки. Одновременно немцы и финны пытаются высаживать морские десанты на острова и продвигаться вдоль Приморского шоссе, захватить город Койвисто. Их намерения ясны: отрезать подразделения пограничников от частей 23-й армии, окружить и уничтожить их, выйти к Ленинграду одновременно с группировкой, действующей в Эстонии.
   Подполковник положил руки на карту.
   - Все свои силы мы сейчас стягиваем к Ремпетти. Если уж бить, то кулаком, а не растопыренными пальцами. - Петр Михайлович сжал кулак и стукнул им по столу. - Беда в том, что мы не знаем истинного положения дел. Майор Охрименко и капитан Ревун дерутся о противником днем и ночью. Им, конечно, не до разведки...
   Майор Охрименко... Я сразу представил себе этого крутолобого человека с волевым рябоватым лицом. Судьбе было угодно, чтобы моя первая встреча с ним в марте 1940 года была и последней. Как-то так случалось, что я приезжал в отряд в те дни, когда Семен Никифорович находился в каком-нибудь подразделении. В самое тревожное время майор побывал на нашем острове, по мы снова не встретились - меня тогда вызвали в Ленинград за получением кандидатской карточки.
   Капитана Ревуна я знал лишь понаслышке. О нем говорили как о грамотном командире, хорошем штабном работнике.
   - Что я хочу от вас? - вывел меня из задумчивости подполковник Никитюк. - Возьмите с собой несколько пограничников из тех, кто отлично держится в седле, и разведайте вот этот район, - начальник отряда показал на карте, какой именно, - на глубину двадцать пять-тридцать километров.
   Он еще раз пристально взглянул на карту, отметил там что-то и продолжал:
   - Вы, товарищ Козлов, в этом деле будете первооткрывателем. Никто из пограничников в разведку еще не ходил. Одного прошу не забывать: вы теперь не на острове, а, как принято говорить, на Большой земле. Здесь свои законы боя.
   - А какая разница, товарищ подполковник? - в недоумении спросил я. Ведь и на границе мы действовали по пехотным уставам.
   - Не спорю, - согласился Никитюк. - Берусь даже утверждать, что никто не владеет тактикой борьбы мелкими подразделениями так, как пограничники. Но теперь этого недостаточно, совершенно недостаточно. Поймите сами и втолкуйте подчиненным. Здесь надо не в бинокль смотреть на сопредельную сторону, а сходиться с противником грудь в грудь, и не только мелкими подразделениями. Здесь надо думать не о том, как расположить и усилить наряды, а о том, как организовать взаимодействие с пехотой и артиллерией, с моряками. В этом наша сила! Надо думать и над тем, как обеспечить снабжение личного состава боеприпасами, накормить, наладить эвакуацию раненых...
   Беседа с начальником отряда помогла и мне и моим подчиненным освоиться в новых условиях.
   Хотя разведка и была, что называется, первым блином, провели мы ее хорошо - начальник отряда остался доволен. В дальнейшем подобные конные разъезды уходили в сторону противника ежедневно. Нередко они встречались с мелкими группами фашистов, просочившимися через наши боевые порядки, и в перестрелках уничтожали их или захватывали в плен. В связи с этим мне дважды приходилось выполнять обязанности переводчика.
   Помню, подполковник допрашивал ефрейтора-танкиста с кукольным девичьим лицом. Наши разведчики так быстро схватили его на берегу озера, куда он пришел купаться, что никто из находившихся поблизости фашистов ничего не заметил. Теперь танкист сидел в кабинете начальника отряда и надменно смотрел на окружавших его пограничников. Ефрейтор кривил губы и морщился всякий раз, когда я переводил ему вопрос подполковника Никитюка. Отвечал он резко, отрывисто, будто лаял.
   Неожиданно пленный обратился ко мне на чистейшем русском языке:
   - Вы - плебей, вам недоступен язык высшей арийской расы.
   И к начальнику отряда:
   - Довольно ломать комедию, подполковник. Сдавайтесь в плен, и мы спасем вам жизнь. Песенка Советской власти спета!
   - Какая же вы дрянь, ефрейтор! - вскипел Никитюк. - Как быстро оболванил вас Гитлер! Не знаю когда, но война закончится на вашей земле, ефрейтор. Ваши соотечественники, кланяясь в три погибели, еще раз преподнесут русскому народу, народу-победителю, ключи от Берлина!
   Кивнув в сторону конвоиров, подполковник приказал:
   - Отведите этого сопляка в особый отдел!
   - Зачем же в особый отдел? - залепетал сразу сникший фашист. Расстреляйте лучше сами...
   - Вы будете жить, ефрейтор, - резко сказал Никитюк. - Вы еще увидите позор вашего кумира!..
   Другой пленный подобострастно заглядывал мне в глаза и, словно заведенный, задавал один и тот же вопрос: "Вы меня убьете?" Торопясь и захлебываясь, рассказал, что он артиллерист, ответил на все заданные ему вопросы. По собственной инициативе сообщил, что в национал-социалистской партии не состоит и не думает вступать в нее.
   - Если б и надумали, то теперь уже поздно! - сказал я на это.
   - Вы меня убьете? - по-своему понял меня пленный. Поблизости остановилась автомашина (допрос шел на улице). Водитель выскочил и побежал куда-то, резко хлопнув дверцей. Пленный побелел и упал. Все засмеялись, а один из пограничников, принимавших участие в пленении этого солдата, сказал:
   - Немец только тогда силен, когда он наверху, а попал вниз - и сразу скис...
   Несколько раз отправлялся я в разведку. И вот еще одно задание начальника отряда:
   - Надо выехать в район железнодорожной станции Кямяря, разведать силы противника, узнать, какие наши войска там действуют. Одним словом, уточнить обстановку на правом фланге. Ясно?
   - Ясно, товарищ подполковник! - ответил я.
   - По-моему, человек десять вам вполне достаточно, - прикинув в уме, сказал подполковник. - Возьмите грузовую автомашину и мотоцикл. Станция Кямяря отсюда в тридцати километрах. Будьте осторожны. Не забывайте: мне нужны самые подробные данные об этом районе!
   Еще находясь в кабинете П. М. Никитюка, я прикинул, кого следует взять с собой, поэтому на сборы времени много не потребовалось - через час наша разведывательная группа тронулась в путь. Впереди шел мотоцикл, которым управлял красноармеец И. С. Уколов, один из лучших спортсменов, сухощавый, жилистый, обладавший недюжинной силой. В коляске сидел сержант Угодкин, прирожденный разведчик, меткий стрелок и пулеметчик, мастер метания гранат. Я сидел в кабине полуторки, восемь красноармейцев с автоматами, готовые ко всяким неожиданностям, - в кузове.