Козлов Вильям Федорович. Солнце на стене

   — Спасибо, — сказала она.
   Капитан улыбался и с любопытством рассматривал нарядного Шурупа, который, впрочем, не обращал на него внимания. Сашка во все глаза смотрел на свою Семенову Л. Н.
   — Это Андрей… — наконец догадался он представить меня.
   — Мила, — сказала она и протянула руку.
   Сашка взглянул на часы:
   — Мы можем опоздать.
   Я взял картонку, она была довольно увесистой, Сашка — чемодан, у Милы осталась белая сумочка. Весь этот багаж мы погрузили в такси. Мила уселась рядом с Шурупом, я впереди.
   — Мне нравится ваш город, — сказала она, глядя в окно. — Я думала, это настоящая дыра… Какая милая аллейка! Я никогда не видела таких толстых лип.
   Сашка улыбался, а я вежливо молчал.
   — У вас речка есть? — продолжала она. — И пляж? Как жаль, что уже нельзя купаться. Я так люблю плавать…
   — Вы надолго к нам? — спросил я.
   Она с улыбкой посмотрела на Сашку. Мой приятель потерся щекой об ее плечо.
   — Я думаю, что надолго, — вместо нее ответил он, глядя на дорогу.
   Мы проскочили под железнодорожным мостом и выехали на главную улицу. Я думал, повернем к общежитию, но шофер поехал в город.
   Такси остановилось у загса. Я понял, что затевается серьезное дело, но пока в моей голове еще не укладывалось, что Сашка вот сейчас, на моих глазах женится.
   Шуруп и Мила впереди, а я, ошарашенный, сзади, вошли в светлую комнату. Молодой человек в черном костюме с треугольным кончиком безукоризненного носового платка подошел ко мне и, наклонив голову набок, сказал:
   — Мы рады приветствовать вас в этих стенах.
   Я что-то промямлил в ответ. Молодой человек улыбнулся и осторожно взял меня под руку.
   — В этот ответственный для вас день…
   — Почему для меня? — попятился я. — Для него… — кивнул я на Сашку.
   Молодой человек шарахнулся к Шурупу, пробормотав: «Вот черт, обознался!»
   — Бывает, приятель, — сказал я. С какой стати он принял меня за жениха?
   Пока Мила прихорашивалась, я потянул Шурупа за рукав в угол.
   — Ты что, спятил? — спросил я шепотом.
   — Когда-нибудь надо, — сказал он.
   — Я тебе задам наивный вопрос: ты ее любишь?
   — А как же? — удивился Сашка. — Неужели не заметно?
   — А она тебя?
   — Раз приехала — любит… Еще вопросы будут?
   — Вопросов нет, — сказал я. — Есть совет.
   В этот момент раздался бархатный голос заведующей:
   — Молодые, подойдите, пожалуйста, ко мне.
   В руке у женщины авторучка, перед ней — заполненные на гербовой бумаге бланки. Молодой человек в строгом костюме держал в руках букет оранжевых цветов. Он радостно улыбался и старался не смотреть в мою сторону.
   — Какой совет? — шепотом спросил Шуруп.
   — Вот сейчас, не сходя с этого места, заори петухом…
   — Что?
   — Тебя примут за сумасшедшего и не зарегистрируют брак.
   — Ну, знаешь… — сказал Сашка и поспешно зашагал к письменному столу, где его ждали будущая жена, толстая улыбающаяся женщина и молодой человек с оранжевыми цветами.
   Я принимать участие в этой церемонии не пожелал. Впрочем, меня и не пригласили. Это был современный загс. Товарищи из горсовета учли критические замечания прессы и создали для желающих вступить в брак приличные условия.
   Все это хорошо, но скоропалительная женитьба Сашки не внушала мне доверия. Ничего не скажешь, Мила смазливая и держится хорошо. Но ведь им обоим и сорока лет не будет. Нет, эта женитьба мне совсем не нравилась.
   Когда мы вышли из загса, сияющая Мила, прижимая к груди цветы, сказала:
   — Андрей, вы нас не поздравили?
   — Поздравляю, — сказал я.
   Через десять дней Мила должна возвратиться в Москву. Она учится в финансово-экономическом институте. Пятнадцатого октября у нее начало занятий. Молодым предстоит жить в разлуке три года. Ничего себе, веселенькая будет жизнь у Шурупа! А он, дурень, идет и радуется…
   Они шли впереди, я на шаг сзади. Мне хотелось поскорее смыться.
   — Когда же ты меня познакомишь со своим дедом? — спросила Мила.
   — Дед будет в восторге, — сказал Сашка.
   Я знал его деда и не разделял Сашкиного оптимизма.
   — А вдруг я ему не понравлюсь? — кокетливо спросила Мила.
   — Сегодняшний день будет самым радостным для деда, — сказал Сашка. — Автобус отправляется через два часа…
   Значит, Сашка решил первую свадебную ночь провести в доме деда.
   Я подумал, что сейчас самый подходящий момент оставить их вдвоем. Шуруп предложил пойти в ресторан, пообедать. Мила особенно не уговаривала. Мы решили отметить это торжество послезавтра, когда они вернутся в город, а сегодня, сказал я, у меня важные дела.
   Когда молодожены, взявшись за руки, затерялись в толпе прохожих, я стал думать, как убить сегодняшний вечер.
 
   Я проснулся от стука. Кто-то негромко, но настойчиво барабанил в окно. Луна заглядывала в комнату. Квадратный стол голубовато мерцал, блестела новенькая пепельница. Я взял с тумбочки часы и взглянул на циферблат: что-то около трех ночи. Кого это принесло в такое время?
   Я подошел к окну и отодвинул занавеску. К своему удивлению, за стеклом я увидел бледное лицо Шурупа. Под деревом маячила еще одна фигура. Я бросился открывать и только в коридоре вспомнил, что на мне одни трусы. Отворил дверь и, увидев за Сашкиной спиной расстроенное лицо Милы, припустил по длинному коридору.
   Когда они вошли, я был наспех одет. Даже успел на койку натянуть одеяло.
   — Ты уже спишь? — спросил Сашка.
   — Я уже не сплю, — ответил я, все еще не понимая, почему они здесь.
   — Я замерзла, — сказала Мила. Она села на стул, вид у нее был несчастный.
   — Что стряслось? — спросил я.
   — Нас прогнали, — сказала Мила.
   — Понимаешь, старина, — сказал Сашка, — придется первую брачную ночь провести в этом проклятом общежитии.
   — В гостинице нет мест, — прибавила Мила.
   — В старика будто черт вселился…
   — Я никогда не думала, что он такой сердитый, — сказала Мила.
   — Вообще-то он добряк, — ответил Сашка.
   — У него было такое лицо! — сказала Мила.
   — Он, понимаешь, вспыльчивый, — сказал Сашка. — И потом, оказывается, ярый противник всяких браков.
   — Он сказал, что снимет с Саши брюки и покажет ему такую женитьбу…
   — Старый человек, сам не знает, что говорит, — сказал Шуруп.
   — И даже палку схватил…
   — Кочергу, — поправил Сашка. — Вообще-то он бы не ударил… Надо было его, наверное, предупредить, а мы как снег на голову…
   — И ночевать не оставил? — удивился я.
   — Он с палкой за Сашей по улице погнался…
   — С кочергой, — сказал Шуруп.
   — А меня не тронул, — сказала Мила. — Только обозвал дурочкой…
   — Свирепый у тебя дед! — сказал я.
   — Хорошо, что попутная машина попалась, — сказала Мила. — А то пришлось бы ночевать на улице…
   — Будет что вспомнить, — сказал я.
   Мила с трудом подавила зевок и выразительно посмотрела на незадачливого супруга.
   — Сейчас сооружу ширму, — спохватился я.
   С грохотом мы развернули тяжелый шкаф и отгородили Сашкину койку от моей.
   — Спокойной ночи, — сказал я и выключил свет.
   Мила ответила, Сашка промолчал. Мы никогда не говорили друг другу «спокойной ночи». Шуруп что-то шепотом говорил, она тоже шепотом отвечала.
   Лунный свет плавал в комнате. На стене сияли струны гитары. Легкие тени суетились на потолке. За шкафом шептались. Чувствительная к малейшему движению пружинная кровать молчала. Я натянул на голову одеяло, крепко зажмурил глаза и стал считать до ста…
 

ГЛАВА ВТОРАЯ

   Я медленно поднимаюсь на четвертый этаж. В руке небольшой чемодан. Новый дом уже обжит, и на лестничных площадках специфический запах. У некоторых хозяйственных жильцов двери обиты черным и коричневым дерматином. На розовых стенах первые царапины и надписи: «Дима+Надя=Любовь», «Гошка — дурак…» Нецензурные тщательно затерты. Я несколько раз нажимаю кнопку звонка. Квартира молчит. Тогда вставляю ключ в замочную скважину и поворачиваю. Я на время решил перебраться к Игорю. У Сашки и Милы «медовая неделя». В следующее воскресенье молодая жена возвращается в Москву.
   Я поставил в прихожей чемодан и вошел в комнату. Игорь понемногу обживался: появились диван-кровать с шерстяным пледом, книжный шкаф, тонконогое мягкое кресло. На стене картина в рамке: «Осенний пейзаж» — подарок Уткина.
   В комнате было душно, и я открыл окно. Из кухни донесся негромкий кашель. Там, на маленькой круглой табуретке, вытянув длиннющие ноги, сидел Игорь. Он рассеянно смотрел на меня и даже не улыбнулся.
   — Почему ты не открыл? — спросил я.
   — У тебя же ключ есть, — ответил он.
   — Это у меня…
   — А других я не хочу видеть.
   Я сел за маленький белый стол рядом с ним. Окно было раскрыто, и желтоватые занавески с голубыми чайниками шевелились. Этих занавесок я тоже раньше не видел.
   — В каких облаках витает твой разум? — спросил я. — Разум, подогретый красным вином…
   — Ты прав, — сказал Игорь. — Я витаю в облаках… Но еще Эйнштейн сказал, что разум слаб по сравнению с бесконечным объектом своих поисков, он безусловно слаб в борьбе с безумствами, которые управляют судьбами людей… Все, мой друг, в нашей жизни относительно…
   — Опять Эйнштейн? — спросил я.
   — Сегодня рано утром я вскрывал труп молоденькой девушки. Для того, чтобы попасть ко мне в прозекторскую, ей нужно было в институте получить направление именно в наш город, сесть на скорый, который вчера днем отправился из Москвы, и приехать сюда именно в два часа ночи. И опоздай поезд хотя бы на минуту, катастрофы могло бы не произойти… Что это — цепь случайностей или закономерность? Впрочем, ты на этот вопрос не ответишь… потому что даже теория относительности Эйнштейна мне ничего не объяснила.
   — Вот что, дружище, — сказал я. — Бери поскорее отпуск и поезжай в деревню. На целый месяц.
   — Ты попал в самую точку, — сказал Игорь. — Хотя и не читал Эйнштейна… А ты почему не в форме?
   — Выговор схлопотал, понимаешь…
   — Выговор, говоришь… — усмехнулся Игорь.
   Этот, как и Мамонт, насквозь видит.
   — Оля на практику уехала… На две недели.
   В Печорах Игорь почти не разговаривал с Олей. В машине, когда мы назад возвращались, она попробовала его растормошить, но из этого ничего не получилось. С женщинами Игорь неразговорчив. Разве что с Иванной… И то, по-моему, больше молчит, а трещит она. Уж не поссорились ли они?
   Мы еще были на кухне, когда раздался длинный уверенный звонок. Игорь все так же сидел на табуретке. Я думал, он встанет и откроет, но мой друг даже не пошевелился.
   — Кто это? — спросил я.
   Игорь пожал плечами.
   — Я открою?
   — Как хочешь, — сказал он.
   Пришли Кащеев с Мариной и Вениамин с Нонной. Я отступил от дверей, пропуская их. На пороге некоторое замешательство: веселая компания не ожидала меня увидеть.
   Марина отшатнулась и покраснела. Казалось, она хочет повернуть назад. Глеб заморгал своими маленькими глазами под стеклами очков, а физиономия у Тихомирова стала кислой. Одна Нонна искренне обрадовалась, увидев меня.
   — Мы с тобой тысячу лет не виделись, — улыбнулась она, протягивая узкую ладонь.
   — Привет, бродяга! — загремел и Глеб, бросив быстрый взгляд на Марину, которая все еще нерешительно стояла в дверях.
   — А-а, это вы… — довольно равнодушно сказал Игорь, появившись в прихожей.
   — Пошли в кино — такая мура, — сказал Глеб. — Решили к тебе завернуть. Как поживаешь, старина?
   — Проходите в комнату, — сказал Игорь. — Стульев теперь на всех хватит…
   Марина и Глеб остались в прихожей. Я слышал, она сказала, что ей лучше уйти. Глеб что-то забубнил в ответ. Как бы там ни было, она осталась. Уселась в кресло в углу и оттуда изредка бросала на меня любопытные взгляды. Нонна присела рядом со мной на диван-кровать и сразу стала рассказывать, как ей хорошо жилось на юге. Она вобрала в себя крымское солнце на всю зиму. Загар типично южный, и это видно за километр.
   Нонна та и не та. Как-то по-новому вскидывает черную, как у галки, голову, появился какой-то томный взгляд, плавные движения. Она, улыбаясь, смотрит на меня и рассказывает:
   — Стоит мне закрыть глаза, и я вижу красный железный буек и зеленые волны… Буек то скрывается под водой, то снова появляется. Я часто отдыхала на этом ржавом в пупырышках поплавке, а мальчики держались за трос. И все мы качались вверх-вниз… Море — вот что осталось у меня от юга.
   И разговор у нее медлительный. Заметив, что Вениамин бросил на нее ревнивый взгляд, я громко спрашиваю:
   — А мальчики? Которые держались за трос?
   Нонна улыбается.
   — Мы с подругой жили у очень симпатичной женщины. Она сдала нам роскошную веранду. Чудесный вид на пристань… Представляешь, огромные белые пароходы, огни, музыка… По утрам мы умывались в море. А через два дома снимали комнату физики из Дубны… У меня, кажется, с собой несколько фотографий…
   Нонна нагибается за сумочкой и достает пачку фотоснимков. Голые тела в плавках и купальниках. По колено в море, по грудь, одни головы… И даже красный буек, на котором отдыхала Нонна, и трос, за который держались довольно тщедушные физики из Дубны. У одного из них, который пасется возле Нонны, влюбленный вид. А вот фотография у вагона. Глаза у парня, который рядом с Нонной, грустные.
   — Это перед отъездом? — спросил я.
   — Мы договорились на будущий год опять всем вместе встретиться, — сказала Нонна.
   Тихомиров не выдержал и подошел к нам. Взглянув на фотографии, сказал:
   — Крымские? Я их уже видел…
   Я поднял голову и встретился взглядом с Мариной. Она как-то неуверенно улыбнулась. Марина… После той встречи у виадука я ее видел всего один раз, на улице. Вместе с Глебом. Огромный лохматый Кащеев и красивая Марина. Они совсем не напоминали влюбленных: Глеб размахивал руками и что-то говорил, Марина, упрямо наклонив голову, молчала. Я свернул в магазин «Детский мир», хотя мне там решительно нечего было делать…
   Мужчины вышли на кухню и позвали меня.
   — Давай три рубля, — сказал Тихомиров. — На цветы для наших женщин.
   Я без звука отдал. Вениамин передал деньги Кащееву.
   — А кто пойдет? — спросил Глеб, моргая.
   — Андрей сходит, — безапелляционно заявил Вениамин.
   — А что, инженерам сегодня не продают цветы? — спросил я.
   Венька вспыхнул, но ответить не успел, его опередил Кащеев:
   — Ладно, я схожу…
   Пока шел разговор, Игорь достал из коробка четыре спички, одну обломил и, зажав пальцами, предложил тянуть жребий. Короткую вытащил Тихомиров.
   — Морской обычай, — сказал Игорь ухмыляясь.
   Вениамин взял деньги и, бросив на меня сердитый взгляд, ушел.
   — Мы откроем здесь свой мужской клуб… — сказал Глеб. — Снимем пиджаки, к черту галстуки!
   Нонна и Марина в комнате о чем-то оживленно разговаривали.
   — Не ладите с Тихомировым? — спросил Глеб.
   — Наоборот, — сказал я, — жить друг без друга не можем…
   — Он, по-моему, хороший парень, — сказал Глеб.
   — Когда спит, — ввернул Игорь. Ему с первого раза Венька не понравился.
   Хороший парень… Довольно часто приходится слышать такой отзыв о самых разных людях. Что входит в понятие «хороший парень»? В компании веселится наравне с другими, не кляузник, не трус… Пожалуй, и все. Этого вполне достаточно, чтобы прослыть хорошим парнем. Неужели вокруг нас столько плохих людей, что естественное, нормальное поведение человека в обществе расценивается как большое достижение и такого человека в один голос называют хорошим парнем?
   Когда из магазина вернулся Тихомиров, за нашим столом зашел разговор о кащеевском очерке. Я читал его. Глеб написал о молодом рабочем, которого мастер уговорил «обмыть» первую получку. Парнишка не посмел ослушаться и в результате оказался на скамье подсудимых. И тот же мастер на общем собрании сурово осуждал собутыльника…
   — Все правильно, — сказал Игорь. — И парнишке душу вывернул наизнанку и мастеру… Это ты умеешь, силен!
   — На доску лучших материалов вывесили, — сказал Глеб. — Чего доброго, редактор премию отвалит…
   — Чтобы так написать, нужно самому побывать в шкуре этого парнишки, — сказал Игорь.
   — Это не обязательно, — усмехнулся Глеб.
   — Тема поднята очень важная, — сказал Вениамин. — На нашем заводе такое тоже бывает.
   — Не только на заводе, — сказал Игорь. — И в редакциях…
   Глеб с удивлением посмотрел на него.
   — Сколько раз ты водил в ресторан ответственного секретаря, чтобы он твои материалы в первую очередь проталкивал? — спросил Игорь.
   — В таком случае ты можешь и Андрея упрекнуть: он ведь сейчас тоже будет выпивать со своим начальником.
   — Ты Андрея не трогай, — сказал Игорь. — Он из другого теста… Ты поступал куда хуже, чем этот мальчишка-рабочий. Тот «обмыл» свою первую получку и, наверное, и без твоего очерка больше этого никогда не будет делать. А вот ты из меркантильных соображений после каждого гонорара таскаешь своего начальника в ресторан… Уж раз сам так делаешь, зачем же осуждаешь других?
   Глеб встал со стула, засопел. Живописная шевелюра взлохмачена. Он подошел к окну, снял очки и стал на них дуть, потом вытер о рубаху.
   — Выходит, если я иногда выпиваю, то не имею морального права писать о пьяницах?
   — А ты в этом сомневался? — спросил Игорь.
   — У меня много человеческих пороков, но из-за этого я совсем не собираюсь менять свою профессию… Журналисты — люди и пишут о людях.
   — Но они должны быть лучше и честнее тех людей, которых критикуют, — сказал Игорь.
   — Ты идеализируешь профессию журналиста… — снисходительно усмехнулся Глеб. — Не забывай, что она ведь вторая древнейшая!
   — Игорь, ты не прав, — вмешался Вениамин. — У Кащеева талант… А талант…
   — Принадлежит народу, — перебил Игорь. — Какие избитые сентенции.
   — Игорь, ты сегодня чересчур в боевом настроении, — вмешался я.
   Кащеев помрачнел. А Игорь уже посматривал блестящими глазами на Тихомирова. Он был не прочь сцепиться и с Венькой.
   Выручил Глеб.
   — В «Огоньке» нагрохали целый разворот про вашу экспедицию, — сказал он.
   Это было неожиданно. Я еще не видел журнала. Действительно, к нам на Урал приезжал журналист. С неделю пробыл в экспедиции. И все щелкал фотоаппаратом.
   — Тебе целая колонка посвящена, — продолжал Глеб. — И даже снимок: Андрей Ястребов в объятиях каменной бабы…
   — Фоторепортер остряк! — заметил Вениамин.
   — Когда это было? — спросил я.
   — Как будто не видел, — ухмыльнулся Тихомиров. — Наверное, экземпляров двадцать купил.
   — Кажется, «Огонек» у Марины с собой, — сказал Глеб.
   — Мне не к спеху, — сказал я.
   На кухню заглянула Нонна.
   — Это что, заговор против нас? — спросила она.
   Глеб поднялся.
   — Мужской клуб временно закрывается… — сказал он.
   Потом мы всей компанией отправились погулять. Стоял теплый осенний вечер. За крепостным валом садилось солнце. Оно облило красным светом кусты и похудевшие деревья в парке. Редкие розовые облака высоко стояли в небе. А сбоку над каруселью взошел бледно-желтый месяц.
   Мы свернули к парку. Марина выразительно посмотрела на меня и отстала. Мы пошли рядом. От нее пахло знакомыми духами. Светлые волосы гладко зачесаны и блестят. В вырезе кофты я вижу белую шею.
   — Ты долго путешествовал, — сказала она. — Белые горы, пещеры, открытия… Я рада за тебя.
   — Какие у тебя новости? — спросил я.
   — Тебе ни разу не пришло в голову позвонить?
   — Зачем?
   — Глеб говорил, у тебя роман с подругой Нонны. Ее, кажется, зовут Оля?
   — Я ее люблю, — сказал я.
   Глеб обернулся и посмотрел на нас. Нонна, смеясь, рассказывала про какое-то приключение на юге. Вениамин слегка обнимал ее за талию.
   — Но ведь у нее до тебя был…
   — Это тоже Глеб рассказал? — спросил я.
   — Невероятно, — сказала она. — Андрей Ястребов полюбил!
   — А как у вас с Глебом?
   — Он очень милый… Внимательный, чуткий. Мне он нравится.
   — Я рад.
   — Ты ни разу меня не поздравил в день рождения.
   — Ты уж извини, — сказал я.
   — А Глеб — он был в командировке — пешком протопал двадцать километров и успел на поезд… Он ввалился вечером с охапкой чудесных цветов и огромным тортом.
   — Ай да Глеб!
   — Ты мне ни одного букета не подарил…
   А подснежники? Бледно-голубые, нежные и пушистые подснежники? Далеко от города я нашел их в овраге в то сумрачное утро, когда мчался как сумасшедший к тебе. И я не виноват, что не донес их…
   Я не сказал ей про подснежники. Пусть она никогда не узнает, что один букет я все-таки нарвал для нее…
   — Ты должна радоваться, что избавилась от меня, — сказал я.
   Она взглянула мне в лицо потемневшими от гнева глазами и вызывающе сказала:
   — Он прекрасный парень… Напрасно вы с Игорем на него нападаете.
   — Я не понимаю, чего ты злишься? — спросил я.
   — Я хочу тебя поблагодарить, что ты меня с ним познакомил…
   Глеб остановился, подождал нас. Несмотря на огромный вес и расплывшуюся фигуру, он не производил впечатления рыхлого детины. Ступал он легко, движения точные. Чувствовалась старая спортивная закалка.
   — Мариночка, зайдемте в то кафе, где нас Андрюша познакомил? — широко улыбаясь, предложил Глеб.
   Марина вспыхнула и, бросив на меня смущенный взгляд, отвернулась.
   — Я не пойду в кафе, — сказал я.
   — Мы иногда заходим туда с Мариночкой… Помнишь, когда я вас увидел в первый раз…
   — Глеб, может быть, ты помолчишь? — сказала Марина.
   — Не хотите — не надо… Дорогие мои, не будьте такими серьезными… Мир — это шахматное поле. Люди — пешки. И жизнь передвигает их из одной клетки в другую как ей вздумается…
   Мне неприятно было смотреть на ухмыляющееся лицо Кащеева и слушать его самодовольные речи. Я подумал, что Марина намного тоньше его и ей, наверное, будет трудно с ним. И еще я подумал, что нет ничего на свете отвратительнее хамства.
   Я незаметно отстал от них и сел на садовую скамейку. На крышу карусели опустилась крикливая воробьиная стая. Маленькие серые комочки пружинисто запрыгали по красной, усыпанной листьями крыше. Внизу негромко всплескивала вода. С клена слетали широкие желтые листья и бесшумно падали в реку.
   Трава в парке пожелтела. Когда с реки налетал ветер, по широкому газону бежали желтые волны с красными гребнями.
   Они уже далеко ушли вперед, когда Марина оглянулась. Я улыбнулся и помахал рукой. Мне хотелось побыть одному.
   Со стороны моста по набережной шли двое: мужчина и рыжеволосая девушка. Они шли медленно, о чем-то разговаривая. Не доходя до меня, свернули на тропинку, которая вела к другой скамейке. Я узнал его, это Сергей Сергеевич, доцент института. Он в светлом костюме, на сгибе локтя бежевый плащ. Плащ не висел, а струился. Элегантный, подтянутый, Сергей Сергеевич внимательно смотрел на свою спутницу и улыбался. Они уселись на скамейку спиной ко мне. Я слышал его спокойный уверенный голос.
   По дорожке катила свой голубой ящик мороженщица. Сергей Сергеевич взял два стаканчика и вернулся на место. Рыжеволосая развернула бумагу и стала есть мороженое. Доцент широко расставил ноги и наклонился вперед, стараясь не капнуть на брюки.
   Я вспомнил Олю… Вот здесь, в снежный буран, мы сидели с ней на берегу. Тогда в первый раз я услышал об этом человеке. Он сидит в пятнадцати метрах от меня и, зорко следя за вафельным стаканчиком с коварным мороженым, что-то тихо говорит молоденькой дурочке, которая на седьмом небе от счастья.
   Там, в Печорах, у нас как-то зашел разговор о доценте. Оля сказала: «Глупцы те парни, которые ревнуют своих девушек к прошлому… Прошлое остается в воспоминаниях, а не в ощущениях. Прошлое — это то же самое, что прошлогодняя трава: мертвая и не имеет запаха… Этот человек для меня умер. И я хочу, чтобы он умер для тебя. Иначе нам никогда не будет хорошо…»
   Я не испытываю к нему вражды. Но он мне неприятен. Мне неприятна его улыбка, поворот головы, тонкий благородный профиль. У него белая мальчишеская шея и серебристые виски. Еще там, в Крякушине, студенты говорили, что девчонки не дают ему прохода. И вот эта рыжеволосая тоже смотрит на него влюбленными глазами…
   По набережной шагала высокая женщина. В руке у нее черный ученический портфель. Я не психолог, но сразу узнал в ней учительницу. Строгое лицо, поджатые губы. Она была недурна, но в ней не было и намека на женственность. Пройдет такая женщина мимо, и никому в голову не придет оглянуться, хотя ноги у нее стройные и фигура девичья.
   На соседней скамейке тоже заметили женщину. Сергей Сергеевич поднялся ей навстречу. Вид у него был немного сконфуженный. Рыжеволосая с удивлением смотрела на него.
   Женщина бросила на нее равнодушный взгляд. Доцент галантно взял портфель и стал что-то говорить. Женщина, опустив голову, молча слушала. Она даже не взглянула на него.
   Они шли рядом по набережной. Сергей Сергеевич больше не казался молодым и элегантным. Брюки сзади помялись, а пиджак собрался в морщины на спине. Один раз доцент обернулся и бросил взгляд на свою покинутую красотку. Она сидела на скамейке и, широко распахнув глаза, смотрела на них. В наполовину съеденном стаканчике таяло мороженое.
   У моих ног зашевелился желтый лист, из-под него показался серебристый квадратный жук. Он смело пополз по красноватой наклоненной травинке и даже не согнул ее. Аккуратный такой жук. Молодец. Я дотронулся до него пальцем, и жук глухо шлепнулся на листья. Брюшко у него отливало медью. Шлепнулся и притворился мертвым. Долго так лежал, поджав множество кривых волосатых ножек. Потом быстро задвигался и ловко, я даже не заметил каким образом, перевернулся. И снова уполз под сухой ворох желтых листьев. Только я его и видел.