Козлов Вильям Федорович. Солнце на стене

   — Влюбиться… Мне даже это слово не нравится. Влюбиться… Разбиться… Убиться…
   Она отвернулась и снова стала смотреть в окно. А мне хотелось увидеть ее глаза. Я подошел и поднял за подбородок ее растрепанную голову. Секунду мы смотрели друг другу в глаза. Глаза у Иванны были удивительно светлые, хотя я мог побиться об заклад, что они только что были зеленые.
   — Если полезешь целоваться, — шепотом сказала она, — так и знай — ударю!
   — Спасибо тебе, — сказал я.
   Она поправила волосы перед зеркалом и, холодно кивнув, ушла. Я слышал удаляющийся по коридору перестук ее каблуков. Немного погодя забарабанили в окно: Иванна стояла внизу и, накручивая на палец тугую прядь, спустившуюся на лоб, смотрела на меня.
   — Вот чудной, — сказала она. — Я на тебя накричала, а ты мне говоришь спасибо…
   — Ты зайди к Игорю, ладно? — сказал я.
   — А ты и вправду похож на этого… серого, с большими ушами…
   И убежала вслед за автобусом.
 
   Вот уже две недели, как от Оли ни строчки. Я дал себе слово, что позвоню ей девятого вечером, а сегодня восьмое. Она наверняка уже дома. Завтра утром ей в институт. Есть ли смысл ждать еще день? Я решаю, что смысла никакого нет — нужно позвонить.
   В будке телефона-автомата душно, пахнет сыромятной кожей и тройным одеколоном. И еще — солеными огурцами. Трубка еще сохранила чье-то тепло. Я не скажу, что это очень приятно — прикладывать к уху теплую трубку, в которую только что кто-то дышал…
   Оли нет дома. Это мне сообщил равнодушный мужской голос. Наверное, отец, которого я ни разу не видел.
   И снова мне стало тоскливо.
   Я вышел из будки и остановился под тополем. На тротуаре шевелятся, поскрипывают твердые рыжеватые листья. Они медленно, боком-боком двигаются к придорожной канаве. Там много их. Небо мрачное, без облаков — сплошная серость. И не поймешь, все это над головой движется куда-нибудь или стоит на месте. Изредка эту серую пелену наискосок перечеркнет желтый с загнутыми краями лист и плавно опустится на тротуар. Некоторое время он зябко вздрагивает, сокрушаясь о такой непостижимой перемене в своей судьбе, а потом затихает, отдаваясь на волю ветру, который бродит в этот осенний вечер где ему вздумается. То заберется на железную крышу высокого дома и заухает на чердаке, то бросится, как самоубийца, вниз, на шоссе и погонит вперед лопочущие листья, то, набрав полные пригоршни дождевых капель, косо хлестнет в стекла домов, то, наливаясь желтой пылью, смерчем закрутится на одном месте и свечой унесется в небо.
   У газетного киоска остановился парень. Под мышкой — небольшой транзистор в чехле. Парень не обращал никакого внимания на свой приемник, он листал «Крокодил» и ухмылялся от уха до уха. А приемник жил у него под мышкой сам по себе, рассказывал, что во Вьетнаме взрываются бомбы, горят деревни, гибнут люди. Западногерманский канцлер сказал на пресс-конференции, что ФРГ и впредь будет стремиться получить доступ к ядерному оружию. В Австралии свирепый тайфун разрушил город, а реки вышли из берегов. Над Атлантическим океаном произошла крупная авиационная катастрофа. Новые факты об убийстве Кеннеди. В штате Невада американцы произвели два атомных подземных взрыва…
   Парень наконец выбрал журнал и ушел вместе с маленьким коричневым ящичком, битком набитым тревожными известиями. Лицо у парня довольное, улыбающееся. Парень не слушает свой приемник. Достаточно, что он повсюду таскает его с собой.
   Зажглись уличные фонари. На город опустился густой туман. Еще полчаса назад его не было, и вот уже каждый фонарь на столбе — это маленькая луна, окруженная большими оранжевыми кругами. И таких лун не сосчитать. Я бреду по улице и чувствую, как влажный туман обволакивает лицо. Навстречу попадаются редкие прохожие. Их шаги слышатся издалека. Люди проходят мимо и растворяются в молоке, как призраки. Туман все сгущается, и предметы даже вблизи становятся неотчетливыми. И вот я совсем один. На метр, не больше, я различаю перед собой тротуар. Из серого клубящегося тумана выплескиваются расплывчатые огни. Это электрические лампочки светятся в окнах. А домов не видно. А может быть, это не туман, а небо опустилось на землю?
   Я поравнялся с телефонной будкой, открыл дверцу и, прихватив с собой порцию тумана, закрылся. На этот раз мне ответил женский голос. Ее мать, которую я тоже ни разу не видел, сказала, что Оли нет дома. Немного помолчав, спросила, не хочу ли я что-либо передать ее дочери. Мне нечего было ей передать.
   Больше не раздумывая, направился к автобусной остановке: поеду к ней, буду ждать ее у подъезда.
   Пришел автобус из центра. Две яркие фары намотали на себя оранжевые полосы тумана. Автобус приплыл из клубящегося облака, словно воздушный корабль с другой планеты. Распахнулись дверцы, вышел всего один человек. Он немного постоял, растерянно всматриваясь в даль, потом неуверенно зашагал по тротуару. Не сделав и пяти шагов, человек исчез в тумане.
   Моего автобуса все не было. Я стоял на остановке и прислушивался. На станции дернулся товарный состав. Наверное, с минуту вагоны передавали друг другу гулкие толчки. Послышались негромкие голоса. К автобусной остановке приближались двое. Когда они подошли вплотную, я узнал Нонну и… Бобку! Вот уж кого не ожидал увидеть с ней. Он держал Нонну под руку.
   — За спичку отдаю полмира, — сказал Бобка. — Уважаемый, не откажите! — Тут он узнал меня и улыбнулся. — Сеньор, что вы здесь делаете?
   — Андрей? — удивилась Нонна.
   Я протянул спички. Бобка чиркнул, но огонек погас. Он еще раз чиркнул и снова неудачно. Нонна отобрала у него спички и ловко прикурила. Бобка сунулся было к ней со своей сигаретой, но Нонна погасила спичку.
   — Не привыкай, — сказала она.
   Бобка не обиделся. Вытащив сигарету изо рта, он сказал:
   — Мужчина в двадцатом веке на два года раньше становится взрослым, чем в девятнадцатом… Так что мои восемнадцать лет равняются двадцати. А посему, дорогой Андрей Ястребов, дай мне спички, и я с чистой совестью закурю, тем более что этим делом занимаюсь уже два года.
   — Ты появился из тумана, как привидение, — сказала Нонна.
   — В городе не осталось людей, — сказал я. — Одни призраки… А где город? Его тоже нет. Сплошная туманность… Конец света.
   — А мне нравится этот туман, — сказал Бобка, наконец с трудом прикурив. — Удобно целоваться…
   — Ты и это умеешь делать, мужчина двадцатого века? — усмехнулась Нонна.
   — Обычная история… — сказал Бобка. — Раз я брат твоей подруги, значит, не мужчина!
   — Успокойся, ты настоящий мужчина… В такой туман вызвался проводить меня на край света…
   — Послушай, брат подруги, где твоя сестра? — спросил я.
   — Мы были в кино, — сказала Нонна.
   — В деревне моя сестрица не видела ни одного фильма, — сказал Бобка. — И вот мы уже неделю ходим в кино. На все кинокартины.
   — Когда же она приехала? — спросил я.
   — Второго, — ответила Нонна.
   Оля неделю в городе, а я не знал!..
   Она могла бы открытку прислать или, в конце концов, приехать в общежитие.
   — Боб, — сказала Нонна, — твой автобус…
   — Мавр сделал свое дело, — мрачно сказал Бобка. — Мавр должен уйти.
   — Можно подумать, ты в меня влюбился?
   — Разреши тебя поцеловать затяжным братским поцелуем? Андрей отвернется…
   — Ты становишься невыносимым, Боб, — сказала Нонна. Подошел автобус. Бобка театрально вздохнул и вскочил на подножку.
   — Смешной мальчишка, — улыбнулась Нонна.
   — Ты ошибаешься, — сказал я. — Он мужчина.
   Автобус провалился в мерцающей мгле. Мигнули два красных огонька и тоже пропали.
   — Я тебя почти не вижу, — сказала Нонна.
   — С ней что-нибудь случилось? — спросил я.
   — Я в ваши дела не вмешиваюсь.
   — Я поеду к ней.
   — А если она не хочет тебя видеть?..
   Туман обступил нас со всех сторон. Я уже не вижу Нонну.
   — Черт бы побрал этот туман, — сказал я.
   Она не ответила.
   Мы, оказывается, уже у ее подъезда. Я протянул руки и наткнулся на дверь. Дверь влажная. Куда же подевалась Нонна? Она только что стояла вот тут, рядом.
   — Нонна! — позвал я.
   Тишина. Тусклая лампочка над дверью не освещает даже номера квартир.
   — Проклятый туман, — сказал я.
   Повернулся и побрел, как слепой, по тропинке. Этак можно налететь на дерево. Можно свалиться в кювет и сломать ногу… Кажется, это предсказала мне Иванна?
   Почему она не хочет меня видеть?..
   На тротуаре я столкнулся с каким-то человеком. Он обхватил меня поперек туловища и заплетающимся языком спросил:
   — Я умер, да?
   Я молча прислонил его к дереву и пошел своей дорогой.
   Что могло произойти за эти полтора месяца?..
   Я снова налетел на человека. Это был железнодорожник в мундире с белыми пуговицами. Он потер нос, которым ткнулся в мое плечо, и пробормотал:
   — Проклятый туман…
   — Черт бы побрал этот туман, — сказал я.
 

ГЛАВА ПЯТАЯ

   Вениамин раздраженно ходит по кабинету. Я и Лешка Карцев стоим у двери.
   — Пятнадцать минут… — говорит Тихомиров. — А вы знаете, что за эти пятнадцать минут в стране производится продукции больше, чем на пятнадцать миллионов рублей?
   — Когда ты успел подсчитать? — спрашиваю я.
   — Сегодня Ястребов опоздал на пятнадцать минут, а завтра Петров опоздает, потом Сидоров… Вы знаете, во что это обходится заводу?
   — Там паронасос привезли, — говорит Карцев.
   — Учтите, бригадир, я не потерплю анархии!
   — Учту, — отвечает Карцев.
   Вениамин садится за письменный стол и достает из ящика папку. Не спеша листает.
   — Еще и месяца не прошло, как Ястребов совершил прогул… Вот его объяснительная записка.
   — Я ее помню наизусть, — говорю я.
   — И вот снова нарушение… Что мне прикажете делать?
   — Ты начальник, — говорю я. — Прикажи расстрелять…
   — Оставь свои дурацкие шуточки при себе!
   — Насос привезли, — снова напоминает Карцев.
   — Если такое еще повторится, я лишу всех вас премии… Идите!
   Лешка смотрит на часы и, глядя на меня, говорит:
   — Между прочим, мы беседовали ровно двенадцать минут… Сколько в стране за это время произвели продукции?
   — На двенадцать миллионов рублей, — подсказываю я. — Если верить этому источнику…
   Мы поворачиваемся и выходим из кабинета.
   — Он не на шутку на тебя взъелся, — говорит Лешка. — Вы что, девчонку не поделили?
   — Леша, ты примитивно мыслишь, — говорю я. — При чем тут девчонка? У нас с начальником принципиальные разногласия…
   — Погоди… Он как-то говорил, будто ты, не соображая ни уха ни рыла, стал критиковать его проект и даже Мамонту накапал… И проект его висел на волоске.
   — Ну вот, видишь, а ты сразу — девчонка…
   — Как бы там ни было, ты тоже хорош… Какого дьявола опаздываешь?
   — Леша, больше не буду, — говорю я. — Честное слово!
   Сегодня утром перед работой я позвонил Оле. Она молча выслушала меня и сказала, что нам пока лучше не встречаться… «Почему? Почему?» Она повесила трубку.
   Я был так взбешен, что — да простит меня городская станция! — ушел из будки вместе с трубкой.
   Потом стала совесть мучить, и я вернулся в будку и установил трубку на место.
   Конечно, не удержался и снова позвонил. Ответил Бобка. Он сказал, что его драгоценная сестра в расстроенных чувствах ушла в институт. И еще попросил меня не огорчать спозаранку сестру, потому что она позабыла приготовить ему завтрак…
   Несколько дней спустя после разговора с Тихомировым я сидел в обеденный перерыв в сквере и жевал бутерброд с копченой колбасой. Олю я так и не видел. Как-то с час прождал ее возле института, но она не появилась.
   Возможно, увидела меня в окно и ушла черным ходом.
   Я до сих пор не знаю, что с ней происходит. Почему она меня избегает? И злость, и досада, и боязнь потерять ее — все это клубком переплелось во мне.
   После поездки в Печоры казалось все ясно: я люблю Олю, она любит меня. Об этом мы писали друг другу, и вот…
   Хватит этой таинственной неизвестности! Сегодня во что бы то ни стало я ее поймаю, и мы наконец поговорим…
   Ко мне подсел Валька Матрос и развернул газету. Лицо у него почему-то смущенное.
   — Вот тут пишут… — многозначительно сказал он.
   Я молчу. Даю понять Вальке, что ему лучше уйти. Мне хочется побыть одному. Но он ерзает на скамейке, шуршит газетой. Немного погодя говорит:
   — Начальник нашего цеха пишет…
   — Валька, — говорю я, — тебя Дима разыскивал…
   — Про тебя ведь пишут!
   Матрос еще минут пять сидит, вздыхает, искоса поглядывает на меня, но я, положив локти на спинку скамейки, неподвижно смотрю на тонкое черное дерево, на ветвях которого не насчитаешь и десятка листьев. Наконец он уходит, оставив рядом со мной заводскую многотиражку. А чтобы ее ветром не сдуло, притиснул камнем. Когда его широкая спина исчезает за деревьями, я беру газету и быстро нахожу солидную статью за подписью — В. Тихомиров.
   Венька пишет о том, что мы, комсомольцы, должны смело вскрывать свои недостатки, шире развертывать критику. Дальше несколько критических замечаний в адрес нового отдела. Это о своем проекте, я пропустил. Воздав должное в целом здоровому коллективу арматурного цеха и похвалив передовиков, в том числе и Карцева, Венька замечает, что у нас еще встречаются отдельные личности, которые наплевательски относятся к своим обязанностям, разлагают в цехе дисциплину и служат дурным примером для других. В то время, когда наша молодежь, полная энтузиазма, готова на подвиги, Андрей Ястребов халатно относится к своим комсомольским обязанностям: по его рекомендации на завод принимаются дружки-приятели, которые позорят здоровый коллектив… Будучи человеком недисциплинированным, все тот же товарищ Ястребов в прошлом месяце совершил трехдневный прогул. Несмотря на предупреждение, ровно через месяц снова опоздал на работу… Кроме того, товарищ Ястребов отказался поехать по комсомольской путевке в Казахстан…
   Что ж, статья обстоятельная, и редактор с удовольствием напечатал ее. С первого взгляда все правильно и не вызывает возражений. От целины отказался, прогул совершил, «дружка» устроил на завод… Не догадался бы Биндо, кого имеет в виду В. Тихомиров. Или устроит ему темную, или с завода уйдет. И это сейчас, когда ему поверили. Даже мастер… Тихомиров пишет, что мой прогул возмутил всю бригаду. Некоторые товарищи потребовали строго наказать меня, но он, начальник цеха, решил ограничиться выговором. Молодые кадры надо бережно воспитывать, а не рубить сплеча…
   С газетой в руках ко мне подлетел Лешка Карцев. Он позеленел от злости. Швырнув газету на скамейку, он сказал:
   — Это… ни в какие ворота! Или, думает, меня похвалил, так я буду молчать?
   — Ну его к черту, Лешка!
   — А ты помалкивай! — вдруг напустился он на меня. — Обед закончился. Иди в цех.
   Таким сердитым я давно не видел нашего бригадира. Он скомкал газету и запихал в карман.
   — Что он нас всех за кретинов считает? Это же… подлость! Пойду в партком…
 
   Я проверял арматуру на паровозе, когда в будку машиниста забрался Сеня Биркин. Волосы приглажены и блестят, на полных губах сочувственная улыбка. Он в аккуратном синем комбинезоне, из верхнего кармана торчит какой-то поздний цветок. Сеня некоторое время молча наблюдал за мной, затем, схватив нужный ключ, с готовностью протянул. Я взял. Тогда Сеня встал рядом и стал помогать, хотя в этом я совсем не нуждался.
   — Есть такая русская поговорка: не каркай на начальство — оно клюется, — сказал Сеня.
   — Тебя начальство никогда не клюнет…
   Сеня ловко орудовал ключами. И все же я, не доверяя ему, снова проверил все те узлы, которые он закреплял. Биркин и вида не подал, что это его задело.
   — Вениамин Васильевич будет большим человеком, — сказал он. — А вот кем ты будешь, я не знаю… Кого же я, по-твоему, поддерживать должен, тебя или Вениамина Васильевича?
   — Куда ты гнешь?
   — Если начальник говорит: «Сеня, последи за Ястребовым», что, по-твоему, должен делать Сеня?
   — Это ты ему сказал, что я опоздал на пятнадцать минут?
   — Ты опоздал на полчаса, — сказал Сеня. — Но я тебя уважаю и сказал, что только на пятнадцать минут… Поверь моему слову, Вениамин Васильевич своего добьется. Знаешь, что он мне сказал? «Этот Ястребов как бельмо на глазу».
   — Зачем ты мне это говоришь? — спросил я.
   Сеня заморгал большими навыкате глазами.
   — Я не хочу, чтобы ты думал, будто Сеня Биркин сволочь.
   — А кто же ты?
   — Я понял, что Тихомиров тебя боится, — сказал Сеня. — Значит, ты сильнее его… Я люблю сильных людей. В тебе как раз есть то, чего нет во мне.
   — Сеня, ты не сволочь. Ты…
   — Умоляю, не надо энергичных выражений, — сказал Биркин. Лицо его было невозмутимым, лишь глаза с укоризной смотрели на меня.
   — Сперва донес на меня… Теперь продаешь своего приятеля!
   — Он мой старый клиент, — спокойно сказал Сеня.
   — Пойду к нему и все расскажу!
   — Ты не пойдешь, — улыбнулся Сеня.
   — Ну, а можешь поверить, что я сейчас развернусь и так врежу тебе в ухо, что пробкой вылетишь отсюда?!
   — Верю, — сказал Сеня. Положил ключ на место, вытер ветошью руки и, сокрушенно вздохнув, спустился вниз.
   Когда через некоторое время я выглянул из будки, Биркин стоял у паровоза и смотрел на меня. Глаза у него были печальные.
   — Ты еще не смылся? — удивился я.
   — Меня ведь никто не тянул за язык, — сказал Сеня.
   — Чего тебе еще? — спросил я.
   — Помнишь, я говорил про плащ?
   — Ты, надеюсь, понял, что я в Казахстан не собираюсь. Даже после этой заметки.
   — Это отличный плащ. Я тебе завтра принесу, деньги отдашь, когда будут.
   — За что же такая милость?
   Сеня посмотрел на меня снизу вверх и сказал:
   — Можешь смеяться, но ты мне действительно нравишься.
   И зашагал в цех, а я озадаченно смотрел ему вслед, не зная, обругать его или расхохотаться.
   Я видел, как Лешка Карцев, мрачный и сутулый, отправился к Тихомирову. Из кармана пиджака выглядывала газета. О чем они там толковали, никто не знал, но могучий Лешкин бас иногда вырывался из-за плотно закрытых дверей и достигал наших ушей. Разговор за дверью шел горячий.
   Минут через десять багровый Карцев вышел из конторки, так хлопнув дверью, что табличка «Начальник цеха» съехала набок. Немного погодя вышел Вениамин. Он сразу заметил, что табличка покосилась, и поправил ее. Внешне Тихомиров был спокоен, но я-то знал, что он раздражен до последней степени. Воротник рубашки расстегнут, галстук спустился.
   Покрутившись минут пять в цехе, он куда-то ушел. Карцев молча работал у стенда. Проверял отремонтированный Матросом насос. Валька стоял рядом и пытался вызвать бригадира на разговор.
   — Леша, у тебя завелись любимчики, — говорил Матрос.
   — Кто подгонял поршневые кольца? — спросил Карцев.
   — Тютелька в тютельку, — сказал Валька.
   — Ты на прибор смотри!
   — Он шалит, Леша.
   — Кто шалит?
   — Прибор.
   Карцев пускает компрессор и начинает увеличивать давление. Я с интересом смотрю на манометр. Неужели Валька опростоволосился? Тогда придется весь насос разбирать, а это на полдня работы. Я вижу, как багровеет толстая Валькина шея. Он тоже, не отрываясь, смотрит на манометр. Стрелка описывает круг и замирает у красной черты. Это предел. Валька облегченно вздыхает и улыбается во весь рот.
   — Фирма! — гордо заявляет он.
   — Про каких это ты любимчиков толковал? — спрашивает Лешка.
   — Как будто не знаешь…
   — Мне надоела эта детская игра «угадай-ка», — говорит Карцев.
   — Леша, где ты достал нейлоновую куртку на меху с рыжим воротником? — ядовито спрашивает Матрос.
   — Куртку? — Карцев в замешательстве. Он морщит лоб, будто вспоминает.
   — Роскошная куртка, — говорит Валька, — я тебя видел в ней позавчера у кинотеатра… Тебе эта куртка идет. Кстати, в магазинах такие не продаются… Некоторые наши знакомые достают их где-то по большому блату…
   — При чем тут куртка? — спрашивает Лешка.
   — Послушай, бригадир, — говорит Валька, — почему ты выписал в эту получку Биркину на семнадцать рублей больше?
   — Вот оно что… — говорит Лешка. — Биркин отработал две лишних смены. Как раз в то время, когда ты в праздники лежал на диване и Дора прикладывала к твоей дурной башке мокрое полотенце, Биркин вкалывал в цехе… Как тебе известно, оплата за праздничные дни выше… Будут еще вопросы?
   — Где ты все-таки куртку отхватил?
   — Отвяжись, — говорит Карцев.
 
   Так уж положено, если в печати появляется критическая статья, ее обсуждают. А потом в газете под рубрикой «Меры приняты» сообщается о результатах. Положительные статьи не обсуждаются. Очерки тоже. Даже если переврут твою фамилию или исказят факты, никому в голову не придет жаловаться.
   Мы собрались после работы в красном уголке. Венька, приглаженный и собранный, сидел у окна и курил. На меня он не смотрел, да и у меня не было никакого желания его разглядывать. На общее собрание пришла вся первая смена арматурного цеха. Должен еще прийти кто-нибудь из парткома. У редактора многотиражки на колене — большой коричневый блокнот. Это крупный, плечистый мужчина. Руки старого рабочего, огрубелые от металла, с твердыми мозолями. Тоненький карандаш казался соломинкой в его толстых пальцах.
   Рабочие негромко переговаривались. Несмотря на надписи: «У нас не курят!» — вовсю дымили. Посматривали в мою сторону.
   Венька выступил первым. Повторил свою статью в более развернутом виде. Добавил, что он руководствовался единственным желанием: помочь мне осознать ошибки и укрепить дисциплину в цехе…
   — Кто хочет выступить — пожалуйста, — предложил Венька. Он стал вести собрание.
   Во весь огромный рост поднялся Матрос.
   — Вранье все это! — сказал он. — Брехня!
   — Как это брехня? — снова поднялся Тихомиров. — Пожалуйста, выбирайте выражения… По-вашему, я и газета вводим коллектив в заблуждение? Ястребов прогулял три дня? Прогулял! На работу на днях опоздал? Опоздал! И вам, членам бригады, это лучше других известно… Я понимаю, защищать широкой грудью своего приятеля, — кто-то хихикнул, — благородное дело… Но мы сюда собрались не для того, чтобы сглаживать острые углы… У нас в цехе есть еще лодыри и прогульщики. Не стоит называть их фамилии… И любители крепко выпить… — красноречивый взгляд в сторону Матроса. — Сегодняшний наш разговор — это урок и для других… Может быть, я не прав? — Венька обвел собрание взглядом.
   Матрос хмурил лоб и молчал. Трудно было Вальке вот так сразу возразить Тихомирову. Да и вообще не стоило бы ему вылезать…
   — Нужно думать, что говорите, — заключил довольный Венька. — Вы хотели что-то сказать? — обернулся он к редактору.
   Неизвестно было, хотел редактор что-либо сказать или нет, но со своего места поднялся.
   — Товарищи, я сам был удивлен, узнав о поступке Андрея Ястребова, — сказал он. — Я знал его как хорошего производственника… В свое время мы не раз в печати отмечали его за трудовые успехи. Но, очевидно, товарищ Ястребов зазнался, оторвался от коллектива… И вот результат — опоздания, прогулы! Мы совсем не хотели его опорочить, наоборот — помочь товарищу. Ястребов — член комитета комсомола, с него и спрос больше… Вот вы, товарищ? — это к Матросу. — Вот вы сказали, что все это вранье… По-вашему, Ястребов не прогулял три дня?
   — Ну, прогулял… — выдавил из себя Валька. — Так ведь он не по пьянке!
   В комнате смех.
   — Вы считаете, только по пьянке можно прогуливать? — усмехнулся Венька.
   — Он… — Валька беспомощно посмотрел на меня. — Ну, так уж получилось…
   — Как все просто! — сказал Венька. — Так уж получилось… Товарищи, по-моему, все ясно. Случаи нарушения трудовой дисциплины у нас бывают, это не первый случай. Я уж не буду называть фамилии… Мы сегодня должны осудить недостойное поведение товарища Ястребова и сделать для себя выводы… Я думаю, на первый раз можно ограничиться выговором… Ну, если все ясно…
   — Нет, не ясно! — встал Карцев.
   Во время Лешкиного выступления пришел Мамонт. Я сначала удивился, но потом вспомнил: ведь он член парткома. Никанор Иванович сел на заднюю скамью. Лицо сердитое, черные брови-ерши так и ходят вверх-вниз.
   — Тихомиров сводит личные счеты с Ястребовым, — говорил Карцев. — Уж если на то пошло, есть у нас в цехе и прогульщики, и разгильдяи, которые давно заслуживают самой беспощадной критики… Видите ли, не стоит называть их фамилии! Очевидно, новый начальник просто с ними еще не познакомился…
   — Назови фамилии… — усмехнулся Вениамин.
   — Пожалуйста, — сказал Карцев, — я не выгораживаю Андрея… Конечно, это безобразие. Но зачем же Тихомирову понадобилось из-за одного этого факта приклеивать Ястребову ярлык злостного прогульщика? Это единственный случай за все время. Причем он не прогулял, а задержался на три дня после своего краткосрочного отпуска. Его вина, что он не поставил никого в известность… Кстати, Ястребов в первую же неделю сверхурочно отработал эти дни. А Казахстан? В заметке сказано, что Ястребов отказался поехать по комсомольской путевке на целину… А почему, вы знаете? Андрей заочник, через три месяца государственные экзамены. Андрей после армии полгода был на целине. Он привез оттуда три почетные грамоты! Кто от завода каждую весну ездит в колхоз? Ястребов! Почему, товарищ редактор, вы позабыли про статью председателя колхоза, который ставит Андрея Ястребова в пример всем? Эта статья весной была напечатана в газете, где стоит ваша подпись… Еще до прихода нового начальника цеха, к Первому мая, партком, комитет комсомола и профком наградили Ястребова как лучшего производственника арматурного цеха почетным дипломом… Портрет Андрея установлен в аллее знатных людей нашего завода… Вот уже больше года Ястребов перевыполняет нормы почти вдвое. Как же так случилось, что начальник из-за сучьев леса не увидел?..