Красавина Екатерина. Храм украденных лиц

   — Да.
   — Нелли Павловна сказала, что вначале были финансовые трудности с ее организацией.
   — Были.
   И тут Дина Александровна бросила на него острый взгляд. Взгляд хищницы, которая ни за что не выпустит добычу из своих рук. Наверное, долго уламывала мужа. А тот упирался. Не хотел спонсировать сомнительное, с его точки зрения, предприятие.
   — Ваш муж не хотел спонсировать эту выставку?
   — И у меня появляется второй мотив для убийства, — язвительно поддела его Дина Александровна. — Я убиваю своего мужа, чтобы на его деньги устраивать выставки.
   Губарев не знал, как отреагировать на этот выпад. Он просто промолчал.
   — Скажите, а почему Николай Дмитриевич не хотел финансировать выставку? — спросил он.
   — Коле было трудно на это решиться, потому что он не верил в серьезность этой затеи. Но когда я представила ему полный финансовый отчет, макет каталога, он сдался. Николай Дмитриевич ко всему подходил основательно и денег на ветер зря не бросал.
   — Но перевел же он на счет неизвестной фирмы пятьдесят тысяч долларов?
   Дина Александровна пожала плечами:
   — Я ничего не знаю об этих делах.
   — И еще такой вопрос. Как будут распределены деньги Лактионова? Кому достанется наследство?
   — Деньги будут распределены по стандартной схеме. Никакого завещания Коля не оставлял, поскольку о смерти не думал. Половина — мне. Остальное — детям.
   — И какова сумма наследства?
   — Триста тысяч долларов. Если точно — триста двадцать.
   — Наличными?
   — На сберкнижке. И воспользоваться этими деньгами можно только через полгода.
   Наверняка у Дины Александровны кое-какие суммы есть еще в доме. Но здесь она уже не скажет, сколько.
   — Вы знали о том, сколько денег на сберкнижке? — спросил майор.
   Дина Александровна вздернула вверх подбородок.
   — Да. — Это «да» прозвучало как удар хлыста.
   — Все совместные покупки планировались вами вместе?
   — Конечно. Но решающее слово оставалось за Николаем Дмитриевичем.
   Она говорила правду, не думая о том, вредит она ей или нет. Что это было? Бравада? Непонятный расчет? Или откровенный цинизм?
   Она знала о деньгах, которыми не могла воспользоваться в полной мере. Знала точную сумму наличных, лежащих в банке. Неужели она не видит, как уязвима ее позиция? Интересная женщина, которая мечтает устраивать собственные выставки и жить так, как она хочет. Если у женщины — молодой любовник, это тревожный симптом охлаждения отношений, начало семейного кризиса.
   Разговор был закончен. На прощание в коридоре Дина Александровна устало склонила голову набок, как бы говоря своим жестом: вы меня крайне утомили. Она улыбнулась Губареву на прощание. И в ее улыбке были почти дружелюбие и симпатия. Если бы Губарев не знал изменчивости Дины Александровны, ее способностей на мгновенный переход из одного состояния в другое, то мог бы подумать, что вызвал в ней прилив расположения к своей особе. Но он знал, что это не так. Улыбка была, как игра теней. Она могла тут же смениться нахмуренностью или презрением. Вполне вероятно, что, когда он уже повернулся к ней спиной, ее лицо было совсем другим. Вопрос — каким? Но этого уже знать ему было не дано. По дороге домой Губарев неожиданно подумал, что мотив для убийства был и у Ванды Юрьевны. Часть денег Лактионова переходит к ее сыновьям. Ни в первом, ни в третьем браке детей у Николая Дмитриевича не было. Единственные наследники, кроме Дины Александровны, — их совместные дети. Сто пятьдесят тысяч долларов — весомый мотив для убийства. Ванда Юрьевна жаловалась, что Лактионов плохо помогал бывшей семье. Возможно, ей захотелось решить эту проблему разом. Пойти на крайние меры. Такой истеричный тип женщин способен на все. Она считала себя несправедливо обиженной бывшим мужем. Она ненавидела его. Это ясно как божий день… Лактионова могла убить и Дина Александровна, и Ванда Юрьевна. Алиби не было ни у той, ни у другой.
   Еще эта загадочная фирма «Велан», о которой никто ничего не знал. Губарев подумал, что надо бы хорошо опросить коллег Лактионова, работавших в той же области. Вдруг повезет, и он найдет следы «Велана». Это хорошая мысль!
   Губарев почувствовал, что у него промокли ноги. Ботинки были — настоящее барахло, купленное на распродаже. Обидно, что не отходил в них даже и двух сезонов. Правда, говорят, что скупой платит дважды. «Не надо быть таким непроходимым идиотом и соблазняться дешевкой. Каждый раз я даю себе слово, что не буду гнаться за дармовым товаром, — и каждый раз забываю об этом, приходя на рынок. Увижу дешевые ценники, и глаза разгораются. Сразу прикидываю: сколько могу на этом сэкономить? А результат? Мокрые ноги и выброшенные деньги. Лучше купить товар подороже, но он себя в конце концов окупит. Вон, у Наташки: английский зонтик служит ей уже семь лет. Никаких тебе сломанных спиц и провисающей материи. Выглядит, как новенький. Вот что значит качество!»
   Подходя к дому, Губарев с размаху наступил в лужу и чертыхнулся. Было такое ощущение, что он босиком вошел в воду.
 
   Надя старалась жить так, чтобы никто не мог догадаться о том, что она пережила настоящую трагедию. Днем она держалась изо всех сил, а ночью плакала в подушку. Когда она просыпалась, ей снова хотелось плакать, но она рывком вставала с кровати и шла в ванную. Прохладный душ прогонял остатки сна и приводил в чувство. Подготавливал к наступающему дню.
   Анне Семеновне она сказала, что рассталась с Олегом. Он ее сильно обидел, и она не хочет больше иметь с ним никаких дел. Старушка ни о чем не расспрашивала. Наоборот, она старалась сделать вид, что ничего не произошло. Пару раз звонил Олег, он пытался что-то объяснить, но Надя вешала трубку, не пытаясь вникнуть в его слова. Ей это было неинтересно. Если рвать, то рвать. «Ни видеть, ни слышать этого крысеныша я не хочу. Все. Точка. Мне надо больше внимания уделить работе. Карьере. Как я и решила. А на личной жизни поставить крест. Пока. На время. Все эти лишние треволнения и переживания мне ни к чему».
   Но вскоре Надя узнала неприятную новость. Компания, где она работала, сокращалась. И на повестке дня была реорганизация. «Меня уволят, — с тоской подумала Надя, — и я опять буду безработной. Сидеть дома, просматривать объявления…Только я очухалась от истории с Олегом, так на тебе, новая напасть!»
   Главбух Наталья Степановна ходила мрачнее тучи. Однажды Надя задержалась после работы и увидела, как глабвух сидит, обхватив голову руками. Они были в комнате одни. Стояла летняя жара, и Надя подумала, что от духоты, парившей в воздухе, у бухгалтерши разболелась голова.
   — Наталья Степановна, вам плохо? — спросила она, подойдя к ней.
   — А? Что?
   — Вам плохо?
   — Да, Надюнь. Хреново. Так хреново, что дальше некуда!
   — Это из-за сокращения?
   В том числе, — кивнула головой Наталья Степановна. Это была полная женщина с приятным круглым лицом и кудрявыми темными волосами.
   — Значит, все-таки нас сократят? — робко спросила Надя.
   — Сократят, — кивнула она. — Даже не сомневайся в этом. — И она невесело рассмеялась. — Скоро мы все окажемся на улице.
   — Вы — специалист со стажем. Вам будет нетрудно найти работу.
   — Возраст! Куда меня возьмут? Мне — пятьдесят два года. Сейчас молодое поколение подпирает. Соплюшки окончили бухгалтерские курсы — и все. Готовые кадры.
   — Ваш опыт и профессионализм… Но главбух перебила ее:
   — Выкинут на помойку. Но это не главное… Сын, — она замолчала. — Идиот! Связался с наркотиками. И что делать, ума не приложу. Испробовала уже все. И за границу отправляла. И дорогие игрушки покупала: то видеосистему, то музыкальный центр, то одежду из супермаркетов. И баловала, и ругала. Все — насмарку! Что делать? Иногда хочется взять веревку и повеситься. Если бы не старая мать, ей-богу, ничто бы меня не остановило. Надоело все это хуже горькой редьки. Приходишь домой, а сыночек заявляется в двенадцать или в два часа ночи с мутными глазами. Убила бы на месте!
   — Я вас понимаю. У меня парень наркотики принимал. А я и не знала. — И тут Надя рассказала Наталье Степанове все: про свое лицо, про Олега, про свои страхи и сомнения. Наталья Степановна молча слушала ее и только время от времени качала головой.
   Когда Надя кончила рассказывать, главбух выдохнула:
   — Да… история! Вон оно как бывает. Я думала, что я самый несчастный человек в мире, а оказывается… — Она не докончила фразы. Встала из-за стола и, порывшись в своем пакете, достала оттуда бутылку водки. — Видишь, до чего докатилась? Водку пью.
   Отхлебну, и легче становится. Давай выпьем за нас с тобой. Чтобы наши проблемы позади остались. А то нет сил тащить этот воз.
   Она разлила водку в чашки.
   — Пей! Надя отхлебнула.
   — Да не так. Залпом. Кто же так пьет? Надя выпила залпом и закашлялась.
   — Закуски нет. Только печенье. На, возьми. Надя съела печенье и ощутила, как в груди разлилось непривычное жженье.
   — Теперь слушай меня внимательно, — сказала Наталья Степановна, не глядя на нее. — Я попробую тебя в одно место пристроить. Меня туда уже не возьмут. Стара. А ты вполне можешь подойти. Правда, я тебе ничего не обещаю, но если получится, всю жизнь меня вспоминать будешь. Зарплата — закачаешься. Я тебе хорошую рекомендацию дам. Но определенно ничего не гарантирую. Я попробую. А уж выйдет или нет…
   — Спасибо.
   — Спасибочки рано говорить. Ты крещеная?
   — Да.
   — Сходи тогда в церковь и поставь свечку Николаю Угоднику. Помолись, чтобы раб божий Игнат, это мой сын, избавился от наркотиков. Сделаешь?
   — Сделаю.
   — Хорошо. Тогда до завтра. Но о нашем разговоре — никому.
   — Наталья Степановна, я…
   — Знаю. Девка ты хорошая. Не трепло. Я тебе верю. Иди-ка домой. А мне еще посидеть над квартальным отчетом надо.
   Надя быстро собралась.
   — До свидания.
   — До свидания, — вздохнула главбух. Наталья Степановна сдержала свое слово: она помогла Наде устроиться в совместное российско-американское предприятие «Стамп», где зарплата превзошла все Надины ожидания.
   — Бабушка, ты не поверишь, — сказала она, придя домой и не раздеваясь пройдя на кухню. — Я нашла новую работу.
   — Да? Где? Как?
   — В совместном российско-американском предприятии. У нашей бухгалтерши там хорошая знакомая работает. Она и посодействовала. Я тебе не говорила раньше времени, потому что сама ничего не знала. Пройду, не пройду…
   — Ой, — Анна Семеновна приложила руку к сердцу. — Дай бог твоей бухгалтерше здоровья! — И перекрестилась. — Я так рада за тебя, так рада! Сейчас твои любимые пышки испеку.
   — Да не надо. Я пойду и что-нибудь в магазине куплю. Конфеты или печенье.
   — Это будет не то, — поджала губы Анна Семеновна.
   — Конечно, не то, но мне жаль тебя. Стоять у плиты — это так утомительно.
   — Когда для своих стараешься — не в тягость!
   — Как хочешь!
   Надя помнила обещание, данное Наталье Степановне: сходить в церковь и помолиться за ее сына. Поэтому она чмокнула бабушку в щеку и скороговоркой сказала:
   — Я скоро приду!
   — Куда это ты на ночь глядя?
   — Да какая ночь? Я быстро!
   Недалеко от дома была церковь. Белая, нарядная.
   Надя подошла к ней и, подняв голову, посмотрела вверх. Купола устремлялись в бесконечность. К небу. Надя зашла внутрь. Вечерняя служба только что закончилась, и народ потихоньку расходился. Надя купила свечку и спросила у старушки в темном платке, стоявшей рядом, где икона Николая Угодника.
   — Пойдем покажу, милая.
   Она подвела Надю к иконе и сказала:
   — Вот он, наш заступник. Николай Чудотворец.
   Надя поставила свечку, перекрестилась и попросила избавить раба божия Игната от тяги к наркотикам. Чтобы он вылечился от этой болезни и жил, радуя свою мать и бабушку. А для себя, подумала она, что мне попросить для себя? Она купила еще одну свечку. Глядя в темный лик святого, она попросила исполнить самое заветное желание — иметь нормальное лицо. Как у всех. Она помолилась и ощутила, как с ее души слетела накопившаяся тяжесть. «У меня все будет хорошо, — прошептала она. — Обязательно».
   Вечером они пили чай с плюшками, нежно-золотистыми, с хрустящей корочкой, обсыпанной сахарной пудрой. Внимательно посмотрев на Надю, Анна Семеновна сказала:
   — Не знаю, куда ты ходила, но глаза у тебя светятся. Не на свиданку ли бегала?
   — Нет. С этим покончено.
   — Но ты не можешь знать… — Но тут бабушка замолчала. Наверное, в выражении лица Нади было нечто такое, что заставило ее оборвать фразу на полуслове. — Поступай, как знаешь!
   После чаепития раздался телефонный звонок. Звонил Олег.
   Услышав его голос, Надя чуть не рассмеялась. Как все это было давно! Словно в другой жизни!
   — Больше не звони мне. Ни-ког-да, — отчеканила она. — А то я сообщу в милицию, что ты хулиганишь. — В трубке раздался отбой.
   «Теперь он побоится звонить мне. Это же патологический трус. Крысеныш! Он недостоин даже того, чтобы я помнила его. — От Олега ее мысли плавно перетекли к сегодняшнему дню. — Неужели в скором времени сбудутся мои затаенные мечты? Я накоплю денег на операцию и поступлю в институт. В это просто страшно поверить! Я бы тогда в один момент стала такой счастливой, такой счастливой…»
   Она подошла к зеркалу и улыбнулась своему отражению. А потом послала ему воздушный поцелуй.

Глава 7

   Следующие две недели были посвящены беседам с врачами, знавшими Лактионова. И снова — ничего. Все отмечали его высокий профессионализм, готовность прийти на помощь советом и делом, человеческую порядочность. Но все это майор уже слышал много раз. При упоминании о «Велане» коллеги Лактионова либо пожимали плечами, либо удивленно поднимали брови. Полный ноль. Было от чего опустить руки и впасть в отчаяние. Но однажды блеснул слабый лучик надежды, что расследование все-таки сдвинется с мертвой точки.
   Губарев вел беседу с Крутиковым Павлом Диогеновичем. Крупнейшим хирургом в области эстетической медицины. Директором косметологического центра «Лики красоты». Членом-корреспондентом Академии медицинских наук, как было написано на визитной карточке, которую Крутиков вручил Губареву, едва они успели обменяться стандартным рукопожатием. Павел Диогенович первым протянул руку, и Губареву ничего не оставалось, как пожать ее. Рука была пухлой и безжизненной. Такое рукопожатие майор обычно называл про себя «рыбий поцелуй».
   — Садитесь, — указал широким жестом Крутиков на большое кожаное кресло. Губарев как сел, так просто утонул в нем.
   — Я хотел поговорить с вами о Лактионове Николае Дмитриевиче, — начал Губарев. — Вы уже, конечно, знаете о его смерти.
   Крутиков смотрел на майора, склонив голову набок. Он словно не слушал его, а думал о чем-то своем. Наступило молчание.
   — Да, естественно, — спохватившись, выпалил он.
   — Что вы можете сказать о покойном? И снова — пауза.
   — Николай Дмитриевич был сложным человеком. Непростым. — Крутиков закашлялся. Губарев внимательно посмотрел на него. Он был круглым и гладким.
   Как гриб-боровик. Большие очки в золотой оправе. Большая голова. Толстые губы. — Сложным, — повторил он.
   — Все говорили о его заслугах в области медицины.
   — Кто — все? — перебил Крутиков майора.
   — Коллеги, врачи.
   Майору показалось, что Крутиков вот-вот фыркнет.
   — Давление авторитета. В узком кругу мы знаем цену друг другу. Красивыми словами нас не обмануть. И очки не втереть.
   — Что вы хотите этим сказать?
   — Я хочу сказать, что слухи о профессионализме Николая Дмитриевича сильно преувеличены. Знаете, как бывает? Создается на ровном месте миф. И он растет, растет. Уже живого человека не видно за этим дутым мифом.
   — Вы полагаете, что Лактионов не был хорошим хирургом?
   — Хорошим, может быть. — Крутиков поднял вверх палец. — Или, точнее, неплохим. Но не выдающимся или великолепным. Как говорилось в некоторых откликах на его смерть. Надо быть точными в формулировках, чтобы никого не вводить в заблуждение.
   — Но тот факт, что у него не было ни одной неудачной операции, разве не говорит сам за себя?
   И тут Крутиков рассмеялся каким-то мелким, рассыпающимся смехом.
   — Почему вы так думаете?
   — Я беседовал с его сотрудниками, коллегами.
   — Сотрудники — вассалы. Они будут молчать, как рабы. Коллеги заняты своими делами. Нет, это все неправда. У Лактионова был крупнейший провал. Операция, в результате которой он просто изуродовал пациентку. Искалечил, исковеркал, сломал ей жизнь.
   Губарев подумал, что, если не остановить Крутикова, он будет без конца искать синонимы слову «изуродовал». Как по словарю Даля.
   — У вас есть доказательства?
   — Конечно! Я бы не стал голословно бросаться такими обвинениями.
   У Губарева пересохло в горле. Он подумал: неужели проделана брешь в безупречном облике Лактионова? Вот она, ниточка, за которую можно уцепиться. Неудачная операция — это уже кое-что!
   — И какие доказательства?
   — У меня есть человек, который видел все это собственными глазами. Он работал в то время в клинике «Ваш шанс» и ассистировал Лактионову во время операции.
   — И где же этот человек? — майор старался скрыть свое волнение.
   — Он теперь работает у меня. Лактионов вышвырнул его на улицу, свалив на этого беднягу собственную ошибку. Вот вам и талантливый хирург! Светило в области медицины, — сказал Крутиков, растягивая слова, словно передразнивая кого-то.
   — Я могу побеседовать с этим хирургом? Как его, кстати, зовут?
   — Беликов Валерий Михайлович. Я его приглашу сюда. Позвать? — Крутиков уже встал из-за своего стола и вопросительно смотрел на Губарева.
   — Да.
   Дело обещало дать новый неожиданный поворот!
   Бывает такой тип людей, на котором написано крупными буквами — «неудачник». Стоявший перед Губаревым мужчина принадлежал к их числу. Тусклый взгляд, поникшие плечи, во всей фигуре читались растерянность и уныние. Единственным достоинством Беликова были пышные усы, которые он поминутно трогал, как бы желая удостовериться, что они еще на месте.
   — Беликов Валерий Михайлович? — спросил Губарев.
   — Да. — Голос у Беликова был низким, хриплым. Он сел на стул напротив Губарева и сложил руки на коленях.
   — Вы работали с Лактионовым?
   — Да.
   — Сколько времени?
   — Два года.
   — Когда вас уволили?
   — В мае.
   — Что вы можете сказать о Лактионове? Беликов бросил быстрый взгляд на Крутикова.
   — Жесткий, твердый человек. Безжалостный.
   — В чем выражалась его безжалостность?
   — В том, как он поступил со мной, — выпалил Беликов.
   — А как он поступил с вами?
   — Я вам только что рассказывал об этом, — вмешался в разговор Крутиков. — Лактионов неудачно провел операцию и свалил все на Валерия Михайловича.
   — Я разговариваю не с вами, — одернул его Губарев.
   — Да, конечно. Извините.
   — Вышвырнул меня на улицу, — повторил Беликов за Крутиковым. Губарев мог поспорить, что «инструктаж» от своего начальника он уже получил.
   — Расскажите поподробнее об этой операции. Когда она была?
   — В конце мая.
   — Что там было?
   — Пришла к нам пациентка, — кашлянул Беликов, — молодая девушка. Лактионов ее проконсультировал и направил на операцию. Я ему ассистировал. Ну и…
   — Что?
   — Операция была сделана крайне неудачно. Лактионов изуродовал пациентку. Исковеркал, — старательно выговаривал Беликов.
   — … сломал ей жизнь, — закончил майор. Эти слова он уже слышал от Крутикова. — Почему, по-вашему, это случилось?
   Ну… ошибся он. Провалил операцию. Сделал ее на очень низком профессиональном уровне. — Беликов говорил медленно, размеренно, как будто читал лекцию в аудитории.
   — Как звали эту пациентку?
   — Не знаю. Не запомнил. Я не имел дела с документами. Это оформляла Юлия Константиновна.
   Ага! Значит, Юлька-пулька должна знать эту пациентку. Ее данные наверняка сохранились в компьютерной базе данных.
   — И после этой неудачной операции Лактионов уволил вас?
   — Да. На другой же день.
   — Это просто чудовищно! — встрял Крутиков. — Так обойтись со своим сотрудником только потому, что сам оплошал! Этот поступок лежит вне сферы профессиональной этики.
   — И теперь вы работаете здесь?
   — Да.
   — Кем? Хирургом? Беликов обменялся взглядом с Крутиковым.
   — Нет. Помощником главного администратора.
   — Почему?
   — Ну… тот случай сильно повлиял на меня. Я так и не смог от него оправиться.
   — Понятно. Спасибо за информацию. Оставьте ваш телефон. Если мне понадобится что-то уточнить, я свяжусь с вами.
   Крутиков вырвал из блокнота, лежавшего на столе, маленький желтый листок и протянул его Беликову. Тот нацарапал на бумаге телефон и отдал листок Губареву.
   — И еще один вопрос: кто-нибудь из вас знает такую медицинскую фирму «Велан»?
   Крутиков посмотрел на Беликова. Беликов — на Крутикова. И почти одновременно они отрицательно покачали головами и сказали в одни голос:
   — Нет. Покинув кабинет Крутикова, майор посмотрел на наручные часы. Половина пятого. Он еще успеет подъехать в «Ваш шанс».
   Первой, кого он увидел в клинике, была Ирина Владимировна. Измученный взгляд, горькие складки у рта. Нелегко ей приходится сейчас, подумал Губарев. Вся клиника на ней. Одно дело — быть правой рукой и заместителем. Другое — возглавлять и руководить. Большая разница. Наткнувшись на Губарева, Лазарева остановилась как вкопанная.
   — Здравствуйте, — сказал Губарев.
   — Добрый вечер. Вы к кому?
   — К вам. И к Юлии Константиновне.
   — Надолго? Извините, у меня дела… Работа.
   — Я думаю, что не займу у вас много времени.
   Ни слова не говоря, Лазарева пошла вперед, майор — за ней. Они пришли в кабинет к Лазаревой. Она села за стол. Губарев напротив. Он решил сразу приступить к делу:
   — Я только что узнал, что Лактионов примерно полгода назад, в конце мая, сделал одну неудачную пластическую операцию. Мне нужны координаты этой пациентки.
   С минуту-другую Ирина Владимировна смотрела на Губарева.
   — Кто вам сказал эту чушь?
   — У меня существуют свои источники информации.
   — Мне нечего сказать по этому поводу.
   — В самом деле? Ирина Владимировна, вы же неглупая женщина. Зачем отпираться от очевидных вещей? Что было, то было. И у выдающихся людей бывают свои проколы. Это нормально. Поэтому я прошу вас рассказать все как было. Без утайки.
   Ирина Владимировна достала из кармана халата сигареты и закурила.
   — Это слишком неприятная история… — Она замолчала.
   — Лактионов совершил профессиональную ошибку?
   Если бы… Во всем был виноват ассистент. Горький пьяница! Зачем его Николай Дмитриевич взял к себе, ума не приложу. Как же — однокашник. Вместе учились! Старая дружба! Вот и поплатился за это. « Я ему столько раз говорила, что надо расстаться с этим алкашом. Но он — ни в какую. Валера — способный хирург. В свое время ему прочили большое будущее. Просто до поры до времени все обходилось. Честно говоря, Валера вообще редко допускался до операционного стола. Можно сказать, Николай Дмитриевич ему просто выплачивал зарплату. У того жена больная, двое детей. А в тот день Валера допустил грубейшую ошибку. Операция была очень сложной, трудоемкой. Я, к сожалению, не могла присутствовать в клинике по семейным обстоятельствам. Потом Лактионов казнил себя за то, что доверился Валере. Но толку-то! Сделанного не воротишь! После операции они долго говорили в его кабинете. Я поинтересовалась потом, о чем. Николай Дмитриевич сказал, что она просила вторично „подправить“ лицо. Но там должно было пройти определенное количество времени. Не меньше полугода. А то и год. Такие вещи сразу не делаются. Она, естественно, впала в отчаяние. Молодая девушка, мне было жаль ее. Из-за идиота Валеры она влипла в такую, извините за выражение, хреновую ситуацию.
   — И где сейчас эта пациентка?
   — Не знаю. Пару раз она приходила к Лактионову с угрозами. Но это мы быстро пресекли. У нас были посетители, и такого рода шумиха нам, сами понимаете, ни к чему. — Лазарева стряхнула пепел с сигареты в темно-зеленую пепельницу. — Вот и вся история. Еще вопросы есть?
   — Есть. Мне нужны данные этой пациентки.
   — Ничем не могу помочь. Дело в том, что Николай Дмитриевич сам лично изъял все документы, связанные с этой операцией. Может быть, они хранились у него дома? Правда, это всего лишь мое предположение…
   — Зачем он это сделал?
   — Мы боялись, что она подаст на нас в суд. Могло быть и такое.
   — Но этого не случилось.
   — Не случилось, — подтвердила Лазарева. — И слава богу!
   — Как же мне найти эту девушку?
   — Вы думаете, это она убила Николая Дмитриевича?
   — Я ничего не думаю, я веду расследование. И в мою задачу входит собрать все факты и улики, имеющие отношение к следствию. Как ее зовут, вы не помните?
   Лазарева покачала головой.
   — Нет. Такая темноволосая. Молодая. Среднего роста. Не толстая и не худая. Вот и все, что я могу сказать о ней.
   — Н-да… А Юлия Константиновна может помочь мне?
   — Не знаю.
   — Она у себя? В приемной?
   — Да.
   — Ну, если вы мне больше ничего не можете сказать о той пациентке, тогда я хотел бы поговорить с Юлией Константиновной.
   Когда Губарев уже встал, Лазарева спросила его:
   — Откуда вы узнали об этой истории?
   — От Беликова.
   — От Беликова? Где он сейчас? Неужели по-прежнему работает хирургом?
   — Работает. Но не хирургом. А помощником администратора. У Крутикова. Вам знакома эта фамилия?