Красавина Екатерина. Храм украденных лиц

   Майор разочарованно присвистнул.
   — Птичка улетела? — сказал Витька, кивая на пустой портфель.
   — Судя по всему, да. И что там было — неизвестно.
   — Вы думаете, что-то важное?
   — Может — да. Может — нет. Надо отправить на экспертизу насчет отпечатков пальцев.
   — Почему мы его не заметили сразу?
   — Невнимательно искали.
   Настроение у майора было испорчено. Он чувствовал раздражение и усталость. К тому же ему не понравилось, как разговаривала с ним Дина Александровна. Высокомерно и снисходительно.
   Сидя в кабинете, Губарев жаловался Витьке:
   — Знаешь, бросать мне все надо к чертовой лавочке. Со мной бабы в последнее время обращаются, как с плюшевым медведем. Пинают, подбрасывают, вертят, как хотят. Вчера — Юлия Константиновна изощрялась. Сегодня — Дина Александровна.
   — Просто вы столкнулись с новым поколением феминисток. Они нашего брата за мужиков не считают. Умные, самостоятельные. Ни в ком и ни в чем не нуждаются. Надо же — даже китайский язык изучают. И на карате ходят! — В голосе Витьки слышалось явное восхищение.
   — Это ты о Юлии Константиновне?
   — О ней!
   — Понравилась, что ли? — поддел Губарев. Витька мгновенно стушевался.
   — Да нет, что вы! Куда мне до нее! А вам мой совет: вы себя с ними потверже ведите. Поуверенней.
   — Ладно, воспользуюсь твоим советом. Со второй женой Лактионова я буду как скала. Воинственным и напористым.
   — Посмотрим, — уклончиво сказал Витька. — Как у вас получится. Вдруг она — стерва порядочная.
   — Я сделаю из нее дохлую муху, — пообещал Губарев и слегка стукнул кулаком по столу. — Вот увидишь!
 
   Ванда Юрьевна была дома. Она открыла им с Витькой дверь и неприязненно уставилась на них.
   — Мы из милиции. Расследуем убийство вашего бывшего мужа. Следователь Губарев Владимир Анатольевич. Старший лейтенант Павлов Виктор Николаевич.
   Молча Ванда Юрьевна пропустила их внутрь. Коридор был небольшим. Из кухни доносился запах жареной картошки.
   — Куда нам пройти?
   — В большую комнату.
   В комнате был беспорядок. На столе лежала стопка постельного белья. Стулья были завалены одеждой. Все выглядело так, словно хозяева квартиры готовились к отъезду. Мебель была безликая, темно-коричневая. Обои — уныло-бежевого цвета. Единственной красивой вещью в комнате было пианино.
   — Если удобно — садитесь к столу. — Ванда Юрьевна смахнула стопку белья на подоконник и поправила съехавшую набок скатерть.
   Они сели за квадратный стол. Теперь Губарев мог как следует разглядеть вторую жену Лактионова. Она принадлежала к тому типу женщин, которые никогда не нравились майору. Тонкие губы, чуть скуластое лицо, напоминающее мордочку лисицы. Глаза — хитрые, внимательные. Крупный нос. От уголков глаз к вискам разбегались лучики морщин. Темно-рыжие волосы, крашенные хной, доходили почти до плеч.
   — Я слушаю вас. — Ванда Юрьевна сжала руки в кулаки и положила их на стол. Сделала она это, скорее всего, непроизвольно. Но данный жест выдавал в ней человека, готового к защите. Или к нападению.
   — Ваш муж убит, и мы расследуем причины этого убийства. Ванда Юрьевна, вы общались со своим бывшим мужем?
   — Общалась, — в голосе прозвучал вызов.
   — Как часто вы с ним встречались?
   — Очень редко.
   — Раз в неделю? В месяц? В год?
   — Раз в неделю! Что говорить обо мне, если с сыновьями он виделся раз в месяц или того реже!
   Как, по-вашему, почему Лактионов не… уделял должного внимания своим детям? — Губарев хотел спровоцировать Ванду Юрьевну. Задеть ее чувствительную струнку. Он знал, что, если женщин как следует разозлить, они перестают себя контролировать и начинают проговариваться.
   — Известно, почему, — Ванда Юрьевна вздернула вверх подбородок. — Она не разрешала!
   — Кто «она»? — спросил Губарев, отлично понимая, о ком идет речь.
   — Динка!
   — Вы считаете, что Дина Александровна препятствовала общению Лактионова с сыновьями?
   — Да, считаю.
   — Почему?
   — Она хотела изолировать его ото всех.
   — Зачем?
   — Как зачем? Чтобы самой все контролировать! Чтобы он, не дай бог, лишний рубль на сыновей не потратил!
   — По имеющейся в моем распоряжении информации, Лактионов своих детей обеспечивал.
   Ванда Юрьевна побагровела.
   — Кто вам это сказал? Динка? Чем он там обеспечивал! Копейки какие-то давал! По его-то доходам. Он деньги лопатой греб, а нас впроголодь держал! Вы у них дома были? Видели, какая там квартира! Антиквариат сплошной! А у нас? — она обвела рукой комнату.
   — Эта ваша квартира?
   — Конечно, моя! Чья же еще!
   — Лактионов здесь не жил?
   — Почему не жил? Жил! Когда был нормальным человеком, имел семью…
   — Он ушел и оставил эту квартиру вам?
   — Только не делайте из него благородного человека, — фыркнула Ванда Юрьевна. — А где же я, по-вашему, могла ютиться с двумя детьми? В коммуналке, что ли?
   «Оборона» Ванды Юрьевны была непробиваемой.
   — Как я понимаю, инициатором развода был Лактионов?
   — Он не хотел никакого развода! Это все она! Окрутила его и увела из семьи! Кошка драная! Смотреть не на что! — В выражениях Ванда Юрьевна не стеснялась. Судя по всему. Дину Александровну она ненавидела лютой ненавистью. — Он никуда уходить не хотел. Ну… побаловался на стороне. Вы же знаете, как это бывает. Погулял мужик — и вернулся в семью. А она вцепилась в него мертвой хваткой. К тому же у него тогда определенные проблемы были.
   — Какие?
   — Выпить любил. С работой не клеилось. Склоки, интриги в коллективе. А тут подворачивается она — вся такая возвышенная и тонкая. Куда там!
   — Художница, — вставил Губарев. — Неплохая.
   — Художница! — Ванда Юрьевна сделала презрительный жест рукой. Руки у нее были крупные, массивные, унизанные золотыми кольцами. Массажистка, вспомнил ее профессию Губарев. — В то время она работала в каком-то задрипанном музее. Экскурсоводом. И малевала на досуге свои картинки. Это уже потом она развернулась. Стала выставки свои устраивать! На чужие деньги-то! Почему бы и не устроить!
   — А в каком музее она работала? — как бы невзначай поинтересовался Губарев.
   — Не помню, буду я такую чушь помнить! Что-то с Востоком связано! Не помню.
   — Дети тяжело переживали уход отца из семьи?
   — А вы как думаете? Конечно! Какой-никакой, отец все-таки! А тут все разом на меня и обрушилось. Его пьянство, гулянки, развод! Только подумать: я ему помогала, двигала вперед. Все делала ради его карьеры, а он отплатил мне черной неблагодарностью, — возвысила голос Ванда Юрьевна.
   — Он встречался с детьми здесь, в этой квартире?
   — Нет. Они ходят туда. К нему.
   Это он из-за Ванды Юрьевны не хотел здесь бывать, догадался майор. Дама она напористая. Хамоватая. И выслушивать ее упреки ему совсем не улыбалось.
   — Когда вы в последний раз видели Лактионова?
   — Месяца три назад.
   — При каких обстоятельствах?
   — Я ждала его около клиники. Мне надо было с ним поговорить.
   Губарев вспомнил, что, по словам Лазаревой, шеф запретил пускать Ванду Юрьевну в клинику.
   — О чем вы хотели с ним поговорить?
   — О детях, естественно! О том, что мальчики отбились от рук. Им нужно отцовское влияние, крепкая мужская рука. Что я могу с ними поделать? Они меня абсолютно не слушаются!
   — Вы дождались его?
   — Да.
   — Поговорили? Возникла легкая заминка.
   — Он торопился, и поэтому разговора не получилось. Все, что я говорила, до него не доходило. Он целиком и полностью был во власти своей… — Ванда Юрьевна запнулась, а потом с трудом сказала, как будто выплюнула: — Жены.
   Губарев задумчиво посмотрел на Ванду Юрьевну. Она источала из себя тонны ненависти. Она вполне могла желать ему самого плохого. Только ли — желать?
   — Ванда Юрьевна, где вы были третьего ноября с семи до десяти вечера?
   — Я? — вздрогнула Ванда Юрьевна. Вопрос доходил до нее медленно, с трудом. — Третьего ноября… вечером… Ну где я могла быть? Конечно, в магазине. Покупала продукты. Я пашу, как каторжная. Двое детей! Накорми, обиходь!
   — Все это время вы были в магазине?
   — Так не в одном же! В одном молоко дешевле. В другом — мясо. Пока все их обойдешь!
   — Сколько лет вашим детям?
   Старшему, Диме, — двадцать. Он студент Института управления. Учится на первом курсе. Все время собирается его бросить. Отец мог бы повлиять на него, так нет. Свои дела ему ближе и дороже, чем дела ребенка!
   — А младший?
   — Младший, Юра, учится в школе. В девятом классе.
   — Дети дома? Я могу поговорить с ними?
   — Дома только Дима.
   — Хорошо. Я побеседую с ним.
   — Дима! — крикнула Ванда Юрьевна. — Ди-и-ма!
   — Чего? — Из смежной комнаты вышел заспанный юноша. Высокий, темноволосый. Увидев незнакомых людей, он остановился и вопросительно посмотрел на мать.
   — Дима. Это из милиции. Расследуют убийство твоего отца.
   — А-а… — Юноша плюхнулся на свободный стул.
   — С тобой хотят побеседовать.
   — Пожалуйста! — В карих глазах молодого человека читались настороженность и тревога. Губарев вспомнил, как выглядел Лактионов на фотографии, и подумал, что юноша здорово похож на отца.
   — Губарев Владимир Анатольевич. Павлов Виктор Николаевич, — представил себя и коллегу Губарев.
   Майор обратился к Ванде Юрьевне:
   — Я хотел бы остаться с вашим сыном наедине.
   Ни слова не говоря, Ванда Юрьевна встала. Рукава ее длинного фиолетового халата своим фасоном напоминали перевернутые колокольчики.
   Ванда Юрьевна величаво проплыла мимо Губарева и подчеркнуто-плотно закрыла за собой дверь, хотя майор ни минуты не сомневался, что она будет подслушивать их разговор у двери.
   Лактионов-младший был в спортивных брюках и черной футболке.
   — Дима, все говорят, что в последнее время ваш отец выглядел каким-то озабоченным, вы не знаете, с чем это могло быть связано?
   Юноша лениво пожал плечами:
   — Наверное, какие-то проблемы на работе.
   — А может, это дела личного характера, семейного? Мать сказала, что вы собираетесь бросать институт. Может быть, ваш отец был расстроен из-за этого?
   Юноша уставился на него с таким видом, словно не понял, о чем идет речь.
   — Переживать из-за моего института отец не стал бы, — усмехнулся он.
   — У вас были хорошие отношения с отцом?
   — Нормальные.
   — Вы не обижались на него из-за того, что он ушел из семьи?
   — А чего? Это его дело. Новая жена, новая жизнь…
   — Значит, вы отнеслись к его уходу из семьи спокойно?
   Ответом Губареву был колюче-неприязненный взгляд.
   — Это — выбор моего отца, — подчеркнул Лактионов-младший.
   Губарев понял, что он несколько перегнул палку. Конечно, парень не мог не переживать из-за того, что отец бросил их. Правда, сегодняшняя молодежь все воспринимает намного легче, чем предыдущее поколение. Она настроена более пофигистски. Ей все по барабану. Но отец есть отец… Если он будет и дальше задавать такие прямолинейные вопросы, парень замкнется и перестанет разговаривать. Будет отделываться односложными репликами. Губарев кашлянул и посмотрел на Витьку. Но тот смотрел в окно. Ничего себе работничек, разозлился майор. Мух ловит.
   — А кем бы вы хотели стать? — задал вопрос Витька, повернув голову к Лактионову-младшему.
   — Ну… например, архитектором.
   — У вас есть к этому способности? — продолжал Витька.
   — Да. Есть.
   — Вы говорили об этом с отцом?
   — Говорил.
   — И что? Теперь Губарев мог перевести дыхание. «Пусть Витька тоже поработает. А то я пашу один, как боксер на ринге».
   — Он сказал, чтобы я все хорошенько обдумал.
   — Но, в принципе, отец был не против?
   — Нет.
   — Против была ваша мать?
   — Да. Ей хотелось, чтобы я получил «земную» специальность. И в дальнейшем мог твердо стоять на ногах, — судя по иронии, звучавшей в голосе, он в точности повторял ее слова.
   Скорее всего, конфликт у Лактионова-младшего был не с отцом, а с матерью, которая давила на него и хотела, чтобы он плясал под ее дудку. Никаких самостоятельных движений без ее на то соизволения. Ни влево, ни вправо.
   — А как относилась к вашим свиданиям с отцом Дина Александровна? — спросил Губарев.
   — Дина Александровна? — Парень едва заметно нахмурился. — Нормально.
   — Она не высказывала своего неудовольствия?
   — Нет, — ответ прозвучал довольно резко.
   Может быть, ему неприятно вообще всякое упоминание о ней, подумал Губарев. Как должен относиться сын к женщине, которая увела отца? И ежу понятно, что без особого восторга.
   — Отец помогал вам материально?
   — Да… — При этих словах в комнату вплыла Ванда Юрьевна.
   — Извините. Дима, тебя к телефону. Срочно. Уловка была такой примитивной, что Губарев невольно улыбнулся. Про себя.
   — Я случайно слышала ваш вопрос: поймите, что Дима не может адекватно оценивать помощь отца. Он далек от быта. Все покупаю я. Мальчик живет на всем готовом. Одет, обут. Младший подрастает. Пора уже определяться с вузом, думать о репетиторах. Да и в школах, вы сами знаете, сейчас одни поборы.
   Губарев никак не отреагировал на ее слова. Ванда Юрьевна стояла перед ним, и рукава-колокольчики колыхались в такт ее словам.
   — Дима такой ранимый, чувствительный. Сначала он так переживал, когда отец ушел от нас. Так переживал! Даже бросил музыкальную школу.
   Дима вернулся быстро. Он сел на свое место, стараясь не смотреть на мать. Губарев понял, что на этом разговор с семейкой Лактионовых надо закончить. Пока. Больше он ничего здесь не выжмет. Оставался еще один член этого семейства: Юра Лактионов. Но его все равно не было дома.
   — Скажите, Дима, когда вы в последний раз видели отца?
   — В прошлое воскресенье. Когда был у него дома.
   — И ничего необычного в его поведении не заметили?
   — Нет. Ничего.
   Когда разговор был закончен, Губареву показалось, что Ванда Юрьевна вздохнула с облегчением. Интересно, почему, мелькнуло в голове у Губарева.
 
   — Ну и как она тебе? — задал Губарев вопрос Витьке, когда они вышли из подъезда на улицу. Сделав несколько шагов вперед, майор остановился и, задрав вверх голову, посмотрел на дом. Стандартное двенадцатиэтажное здание, построенное примерно лет тридцать назад. Лактионовы живут на девятом этаже. Губареву показалось, что он увидел в окне силуэт Ванды Юрьевны. Может быть, она стоит сейчас около окна за занавеской и смотрит на них?
   — Обычная мегера, обиженная на жизнь. Муж бросил — значит, он подлец и скотина. Хотя, я думаю, деньги он им отваливал приличные.
   Я тоже так думаю. Не случайно она ворвалась в комнату, когда я спросил Диму о деньгах. Она боялась, что он назовет сумму и я пойму, что Лактионов — не жмот. И его бывшая семья живет на хорошие бабки.
   — Ей выгодно малевать Лактионова черными красками, — заметил Витька.
   — Тем не менее фамилию она оставила прежнюю.
   — Да. Хитрая бабенка.
   — У меня тоже сложилось такое мнение, — кивнул майор.

Глава 3

   На работе сосредоточиться ему не удалось. Позвонила взволнованная жена.
   — Ты знаешь, Дашка ушла из дома. А меня не послушалась!
   — Как — ушла? — осевшим голосом переспросил Губарев. — Совсем? Из дома?
   — Я запретила ей идти с компанией в развлекательный центр. А она нагрубила мне и ушла. Да еще деньги, отложенные на хозяйство, стянула.
   — Что же ты раньше не позвонила! — рассердился Губарев.
   — До тебя дозвониться невозможно. Никто к телефону не подходит.
   — Я на задании был.
   — Ты всегда на задании. А на дочь тебе наплевать!
   — Не могу же я бросить работу и караулить ее целыми днями, — вспылил Губарев. — Ты-то на что! Мать называется!
   Ответом были рыдания.
   — Ты меня еще и оскорбляешь!
   — Извини, Наташ, у самого нервы ходуном ходят!
   — Разве у тебя есть нервы?
   — Теперь уже ты скатилась до оскорблений. На том конце повесили трубку. Стало еще тошнее. Губарев вдруг понял, что живет он как-то не так. Неправильно. Семью совсем забросил. Работа особой радости не приносит. И вообще — человек он несчастливый. Тянет по жизни свою лямку. А удовлетворения никакого. Так и помрешь в одночасье, мелькнула предательская мысль.
   С женой они разошлись несколько лет назад. Развод официально не оформляли. Не было надобности. Ни он, ни жена вступать в повторный брак пока не собирались. Сейчас он ютился в коммунальной комнатенке, которую ему предоставил друг. За что Губарев был ему премного благодарен. Потому что иначе жить ему было бы негде.
   Жена, шестнадцатилетняя дочь, теща жили в двухкомнатной квартире, где раньше проживал и Губарев. Тещину однокомнатную квартиру они сдавали, поскольку с деньгами была вечная напряженка. Раньше Наташка работала в библиотеке, но безденежную профессию пришлось оставить. Она пыталась закрепиться в какой-нибудь редакции или издательстве, но до сих пор у нее это получалось плохо. То контора лопалась, то зарплату урезали. Губарев помогал им, но с его заработков не разбежишься. И поэтому жена постоянно подкалывала его за скудное материальное «пособие». А Дашка требовала то одно, то другое…
   И вообще, в последнее время она становилась все более и более неуправляемой. Воспитывать ребенка на расстоянии — задачка, конечно, не из легких! Во всяком случае, у Губарева это получалось плохо. Жена нервничала и психовала. Но выхода из этого тупика Губарев не видел. Разве что приехать с ремнем и как следует отлупить Дашку. Чтобы знала свое место и не создавала лишней головной боли. Но до такого радикального способа он еще не дошел. А надо бы, чесал в затылке майор. Проучить раз и навсегда.
   Потом его мысли перескочили к двум портфелям. Зачем Лактионову в день убийства понадобились два портфеля? Для чего? Может, во втором портфеле были важные документы? Но какого характера? И почему их нельзя было положить в первый портфель?
   Губарев вздохнул и достал из ящика стола стандартный лист белой бумаги. Нарисовал несколько « кругов. В самом центре написал крупными буквами: ЛАКТИОНОВ. В первом ближнем круге он написал: „Дина Александровна“. Во втором — „сыновья“. В третьем — „Ванда Юрьевна“. В четвертом — „Кузьмина“. В пятом — „Лазарева и Юлия Константиновна“.
   Эти люди находились к Лактионову ближе других. Они знали его, общались с ним. Но насколько хорошо они его знали? Бывает ведь так, что люди живут вместе годами и даже не догадываются, на что способен близкий им человек. Тот, которого они знают как свои пять пальцев. Как они думают. Но не все так просто и очевидно. В каждом человеке есть некое потайное дно, скрытое ото всех до поры до времени. И, как правило, обнаружить его очень трудно. Иногда приходится собирать информацию буквально по крупинкам. А потом складывать из этих крупинок реальную картину случившегося…
   Губарев достал фотографию Лактионова, которую дала ему Дина Александровна, и положил на лист бумаги. Сорок пять лет. Волевое, решительное лицо. Тяжеловатый подбородок. Широко расставленные глаза. Крупный нос. Губарев вспомнил слова охранника о крестьянской закваске. Да, пожалуй, она наложила свой отпечаток на лицо. Дина Александровна говорила о том, что ее муж сам пробивал себе дорогу в жизни. Таким людям всегда приходится нелегко. Одно время Лактионов выпивал. Это уже «характеристика» Ванды Юрьевны. Губарев поймал себя на мысли, что он пытается нащупать характер убитого хирурга. Понять его изнутри. Если ему удастся сделать это, он сможет понять причину поступков Лактионова, его отношение к людям. А из этого вывести заключение, кто мог убить его. Кому он перешел дорогу или для кого стал представлять опасность. Иногда случается и так, что люди сами подписывают себе смертный приговор, не ведая об этом. Они привыкли поступать Так, а не иначе. Не думая о том, как могут быть истолкованы их слова и поступки и какой они способны причинить вред или урон окружающим.
   Нарисованная Губаревым схема требовала своего воплощения. Ему надо было пройти по всем «кругам ада», побеседовать с людьми, которые знали Лактионова. А потом свести их показания и факты в единую цепь.
 
   Когда Губарев пришел к своим в гости на выходной, он уже с порога ощутил напряженную атмосферу. Что называется, печенками. Опять Наталья с Дашкой воюют. Может, она уже совсем затыркала девчонку. Надо разобраться во всем этом. Основательно. Дочь в коридор не вышла. Зато жена встретила кривой улыбкой.
   — А… явился… папочка!
   Этот ее тон майор обычно называл: «змеиная радость». Хуже его был только голосок тещи — «укус дракона».
   — Явился! — Губарев пытался перевести разговор на шутливый тон. — Уже не рады?
   — Почему же, рады! Даже очень!
   Опять издевка в голосе! Ему вдруг захотелось развернуться и уйти. Но это выглядело бы слишком грубо и оскорбительно. Хотя такой тон порядком действовал на нервы.
   — Ладно, Наташ, здравствуй! Мы с тобой еще не поздоровались!
   — Здравствуй, — эти слова она выговорила почти шепотом.
   — Даша дома?
   — Пока — дома, — подчеркнула жена слово «пока». — А ближе к вечеру начнутся скандалы.
   — Сегодня скандала не будет. Обещаю.
   — Посмотрим. Не говори «гоп»…
   — Антонина Васильевна дома?
   — Нет. Мама поехала на день рождения подруги.
   Это было уже счастье!
   — Я принес вам копченой колбасы, сыра, печенья.
   Наташка молча взяла у него из рук пакет с продуктами и понесла на кухню. Губарев надел тапочки и прошел в большую комнату.
   — Даша! — крикнул он. — Ты где? Ау! Гюльчатай, покажи свое личико. Папа пришел.
   В ответ — ни звука.
   В комнату прошла Наташка и села рядом на диван.
   — Что с ней? — спросил Губарев.
   — Переходный возраст.
   — Кажется, он уже прошел. Это в тринадцать-четырнадцать лет концерты закатывают.
   — Один переходный перетек в другой. Теперь проблемы другого порядка.
   — Что именно?
   — Сам понимаешь! На уме — мальчики, гулянки!
   — Да брось волну гнать! Что, Дашка на панели, что ли, стоит? Ну, встречается с кем-то, ходит в компании. Мы сами такими были.
   — Компания компании — рознь.
   — Ты говори толком, не темни.
   — Мне не нравится ее компания и ее мальчик.
   — Чем? Наташка неопределенно пожала плечами:
   — Всем!
   — Так не бывает.
   — Не нравится, и все! Не доведут Дашку до добра эти свиданки.
   — У нее же голова на плечах есть.
   — Это тебе так кажется. А на самом деле позвонили — уроки побоку, и все: чао, мама!
   — Чтобы составить правильное мнение, нужно выслушать и другую сторону.
   — Выслушивай! Если она захочет с тобой разговаривать.
   — Попробую. Губарев встал и постучался в комнату к дочери.
   — Можно?
   — Нет.
   — Почему?
   — Потому!
   — Я все-таки применю силу и войду.
   — Только попробуй!
   Майор открыл дверь и увидел Дашку, сидевшую на полу.
   — Зачем пришел? — сердито сказала она.
   — На тебя посмотреть!
   — Ну что, посмотрел? — Дочь повернулась к нему в фас и профиль.
   — Нет. Еще не нагляделся. Деньги за просмотр платить надо?
   Дашка прыснула:
   — Обязательно!
   — Сколько?
   — Доллар за минуту.
   — Дороговато берете!
   — Такие времена!
   — Ладно, не дуйся, пошли в гостиную.
   — Не пойду.
   — А что случилось?
   — Не хочу ее видеть.
   — Чем тебе мать не угодила?
   — Как мегера. Орет только одно: не пущу, и все! Я что, должна дома сидеть целыми днями?
   — Мама просто беспокоится за тебя.
   — Пусть лучше о себе беспокоится. А обо мне не надо.
   — Ладно, ладно, пошли, — сказал Губарев, приподнимая дочь с пола. — Ой, какая тяжелая! Сколько в тебе килограмм-то?
   — Не скажу!
   — Понятно! Страшный секрет!
   В гостиной Губарев появился вместе с Дашкой.
   — Принимай дорогих гостей, — обратился он к жене.
   — Не буду с ней разговаривать. — И тут Дашка разревелась, уткнувшись лицом ему в грудь.
   — Даша… что ты! — Губарев гладил ее по темным блестящим волосам и чувствовал, как что-то сладкое разливается у него в груди. Это было его родное существо! Он вдохнул запах Дашкиных волос. Они пахли яблочным шампунем.
   — Ничего! Если я умру, она будет только рада, — всхлипнула дочь.
   — Даша, да что ты говоришь такое! Ты — самое главное в нашей с мамой жизни.
   — А почему тогда со мной так обращаются? Почему? Грубят, за человека не считают!
   — Грубишь только ты, — вставила жена. Губарев поднял руку в знак примирения.
   — Тише, тише. Давайте разберемся. Что тут происходит? — Он усадил дочь на диван и сел рядом. — Мама говорит, что ты встречаешься с мальчиком.
   — Пап! Это смешно! Мне уже шестнадцать.
   — Хорошо… шестнадцать. Замечательно, — говорил Губарев успокаивающим тоном. — Но все равно надо не терять головы.
   — Да я ее и не теряю.
   — Как зовут твоего друга?
   — Влад.
   — Он из вашей школы?
   — Из параллельного класса.
   — Так… — Майор пытался очертить круг вопросов, которые можно задавать, не опасаясь криков или слез. Но вместе с тем надо было двигаться дальше. По минному полю… — Вы встречаетесь. Что делаете?
   — Да… да… расспроси ее об этом поподробнее, — сказала Наташка, вздернув вверх подбородок.
   Дашка открыла рот и собиралась сказать какую-нибудь колкость, но вместо этого ее глаза опять налились слезами.
   — Все, все, — Губарев прижал ее к себе. — Наташ, выйди. Нам надо поговорить наедине.
   Представляю, до чего вы тут договоритесь, — выпустив «змеиную радость», жена вышла из комнаты, шурша ярко-голубым халатом, который, по мнению майора, ей не шел, так как подчеркивал бледность лица.