Страница:
— Надо искать эту блондинку в другом месте.
— Открыл Америку! Теперь-то это и ежу ясно! Вопрос — где? Где ее искать? Может, подскажешь? Медаль дам! — Он замолчал, а потом постучал карандашом по столу. — Получается, что Лазарева умолчала о факте своего знакомства с Лактионовым в молодости.
— А что там расписывать! История-то некрасивая. Не украшает.
— Нас эти личные страсти-мордасти не волнуют. Нам нужны голые факты. Лазарева сказала нам, что она познакомилась с Лактионовым на научной конференции и после этого он пригласил ее на работу в свою клинику. Все остальное она опустила.
— Мне кажется, так поступили бы многие. Женщины так болезненно относятся к своей репутации. Если она брошена, то чувствует себя калекой. Все — инвалид полный. А если вникнуть — подумаешь! Один бросил, нашла другого.
— Это твоя точка зрения. Мужская. А у них, как я понимаю, все по-другому. Сужу по своему опыту. Все, что касается личной жизни, они воспринимают трагически и с надрывом. Есть, конечно, и другие экземпляры. Но они скорее исключение из правила. В этой истории важную роль играет и возрастной фактор. В молодости все воспринимается крайне обостренно, напряженно. Любимый бросил — значит, жизнь кончена.
Витька скептически хмыкнул:
— Хорошо, что я не женщина. А то сидел бы и рыдал круглые сутки.
— Мужчины тоже переживают. Просто у них все глубоко внутри. На поверхность свои переживания они не вытаскивают.
По тому, как изменилось Витькино лицо, майор понял, что задел больное место. Рана после разрыва с музыкантшей была еще слишком свежа. Какое-то время назад Витьку угораздило влюбиться в некую Софью, музыкантшу. Губарев как узнал об этом, чуть не упал со стула. То, что они слишком разные люди, было более чем очевидно. Но Витька втрескался не на шутку. Ходил на концерты, дарил охапками цветы. Софья благосклонно принимала эти знаки внимания, держа Витьку на безопасном расстоянии. Потом королева соизволила приблизить к себе пажа. Потом опять отдалила. Классическая игра в кошки-мышки. Витька молча страдал. На все уговоры Губарева послать ее куда подальше он никак не реагировал. Страдал — и все. Умом Витька понимал, что им просто бессовестно пользуются, когда под рукой никого больше нет. Но сердцем… Расставание далось тяжело. Что там произошло и кто кого бросил, майор не знал. И не допытывался. Это было не в его характере. Человек сам скажет то, что считает нужным. А расспрашивать про всякие подробности и детали — скорее женское дело, чем мужское. История с Софьей была похоронена. И в разговорах они никогда не говорили об этом. А здесь кто его тянул за язык! Сказал, не подумав, а Витьке травму нанес. Губарев даже не знал, что лучше делать в таких случаях. Перевести разговор на другую тему? Или извиниться? После минутного размышления майор решил остановиться на первом варианте.
— Короче, мы — в тупике. Начальство все время интересуется: как идет расследование. А что я скажу?
— Может, опять поговорить с Лазаревой?
— На предмет чего? Что в молодости ее бросил Лактионов и она сделала от него аборт?
— Вы покажите ей фотографию. Вдруг она видела эту блондинку в клинике?
— А что? Идея! — загорелся Губарев. — Она вполне могла видеть ее. Ведь свидания устраивались в клинике. Поедем прямо сейчас!
— Вы позвоните предварительно. На месте ли Лазарева? Чтобы зря не ездить.
Губарев посмотрел на часы.
— Рабочий день еще не кончился, поэтому можно ехать. Ладно, послушаю тебя, подстрахуюсь.
Майор набрал телефон клиники. Ответила Юлия Константиновна:
— Добрый день, вы позвонили в клинику «Ваш шанс». Мы рады…
— Это майор Губарев. Я хотел спросить: на месте ли Лазарева?
— Ирина Владимировна уехала по производственным делам. И сегодня уже не будет. Позвоните завтра с утра.
— Спасибо, — буркнул Губарев и повесил трубку.
— Облом? — спросил Витька, увидев, как помрачнел Губарев.
— Облом. Ее нет. Надо позвонить завтра с утра. Уехала по делам.
— Рекламная пауза.
— Не дело, а одни сплошные обломы, — проворчал майор. — Хоть вешайся!
— Это вы всегда успеете сделать! Но на черный юмор помощника майор никак не отреагировал.
Глава 12
— Открыл Америку! Теперь-то это и ежу ясно! Вопрос — где? Где ее искать? Может, подскажешь? Медаль дам! — Он замолчал, а потом постучал карандашом по столу. — Получается, что Лазарева умолчала о факте своего знакомства с Лактионовым в молодости.
— А что там расписывать! История-то некрасивая. Не украшает.
— Нас эти личные страсти-мордасти не волнуют. Нам нужны голые факты. Лазарева сказала нам, что она познакомилась с Лактионовым на научной конференции и после этого он пригласил ее на работу в свою клинику. Все остальное она опустила.
— Мне кажется, так поступили бы многие. Женщины так болезненно относятся к своей репутации. Если она брошена, то чувствует себя калекой. Все — инвалид полный. А если вникнуть — подумаешь! Один бросил, нашла другого.
— Это твоя точка зрения. Мужская. А у них, как я понимаю, все по-другому. Сужу по своему опыту. Все, что касается личной жизни, они воспринимают трагически и с надрывом. Есть, конечно, и другие экземпляры. Но они скорее исключение из правила. В этой истории важную роль играет и возрастной фактор. В молодости все воспринимается крайне обостренно, напряженно. Любимый бросил — значит, жизнь кончена.
Витька скептически хмыкнул:
— Хорошо, что я не женщина. А то сидел бы и рыдал круглые сутки.
— Мужчины тоже переживают. Просто у них все глубоко внутри. На поверхность свои переживания они не вытаскивают.
По тому, как изменилось Витькино лицо, майор понял, что задел больное место. Рана после разрыва с музыкантшей была еще слишком свежа. Какое-то время назад Витьку угораздило влюбиться в некую Софью, музыкантшу. Губарев как узнал об этом, чуть не упал со стула. То, что они слишком разные люди, было более чем очевидно. Но Витька втрескался не на шутку. Ходил на концерты, дарил охапками цветы. Софья благосклонно принимала эти знаки внимания, держа Витьку на безопасном расстоянии. Потом королева соизволила приблизить к себе пажа. Потом опять отдалила. Классическая игра в кошки-мышки. Витька молча страдал. На все уговоры Губарева послать ее куда подальше он никак не реагировал. Страдал — и все. Умом Витька понимал, что им просто бессовестно пользуются, когда под рукой никого больше нет. Но сердцем… Расставание далось тяжело. Что там произошло и кто кого бросил, майор не знал. И не допытывался. Это было не в его характере. Человек сам скажет то, что считает нужным. А расспрашивать про всякие подробности и детали — скорее женское дело, чем мужское. История с Софьей была похоронена. И в разговорах они никогда не говорили об этом. А здесь кто его тянул за язык! Сказал, не подумав, а Витьке травму нанес. Губарев даже не знал, что лучше делать в таких случаях. Перевести разговор на другую тему? Или извиниться? После минутного размышления майор решил остановиться на первом варианте.
— Короче, мы — в тупике. Начальство все время интересуется: как идет расследование. А что я скажу?
— Может, опять поговорить с Лазаревой?
— На предмет чего? Что в молодости ее бросил Лактионов и она сделала от него аборт?
— Вы покажите ей фотографию. Вдруг она видела эту блондинку в клинике?
— А что? Идея! — загорелся Губарев. — Она вполне могла видеть ее. Ведь свидания устраивались в клинике. Поедем прямо сейчас!
— Вы позвоните предварительно. На месте ли Лазарева? Чтобы зря не ездить.
Губарев посмотрел на часы.
— Рабочий день еще не кончился, поэтому можно ехать. Ладно, послушаю тебя, подстрахуюсь.
Майор набрал телефон клиники. Ответила Юлия Константиновна:
— Добрый день, вы позвонили в клинику «Ваш шанс». Мы рады…
— Это майор Губарев. Я хотел спросить: на месте ли Лазарева?
— Ирина Владимировна уехала по производственным делам. И сегодня уже не будет. Позвоните завтра с утра.
— Спасибо, — буркнул Губарев и повесил трубку.
— Облом? — спросил Витька, увидев, как помрачнел Губарев.
— Облом. Ее нет. Надо позвонить завтра с утра. Уехала по делам.
— Рекламная пауза.
— Не дело, а одни сплошные обломы, — проворчал майор. — Хоть вешайся!
— Это вы всегда успеете сделать! Но на черный юмор помощника майор никак не отреагировал.
Глава 12
Новый день принес ему неожиданно приятный сюрприз. От Юлии Константиновны. Она позвонила ему и сказала, что вспомнила фамилию девушки, которой сделали неудачную операцию. Майор слушал ее, затаив дыхание.
— Помогла мнемоника! Я вам уже говорила: наука о памяти. Способах запоминания информации. Когда возникают ассоциации, которые и откладываются на нашей подкорке мозга.
«К черту мнемонику, — хотелось воскликнуть Губареву. — Ближе к делу!»
— Я перекладывала книги в своей библиотеке. У себя дома. Заехала к папе. И наткнулась на книгу, которая лежала в тот день у меня в сумке. Я читала ее и везде таскала с собой. В то время у меня сломался джип, и я ездила на метро. Чтобы не было скучно, читала книгу.
Казалось, что она никогда не приступит к главному. «Издевается надо мной, что ли?» — мелькнуло в голове майора. Зная Юльку-пульку, это вполне могло быть правдой.
— И что? — спросил майор осевшим голосом.
— Книга называлась «Жизнь Арсеньева». Бунина. Я еще подумала: надо же, одна фамилия. Арсеньева — вот фамилия той девушки.
— А зовут?
— Этого не помню. Впрочем, кажется, Вера или Надя. Но я могу и ошибаться.
— Юлия Константиновна, несмотря на то…
— И вопреки тому, — подхватила секретарша.
— Вот именно. За мной — букет цветов.
— Лучше коробка конфет. «Рафаэло».
— Договорились! Майор повесил трубку с чувством невыразимого облегчения. Сейчас все и завертится, подумал он. А то мы блуждаем в темном лабиринте. То в одну сторону пойдем, то в другую. А выход маячит где-то вдалеке. И до него никак не дойти. Теперь мы знаем, в каком направлении следует идти. Определенно!
В Москве было три Надежды Арсеньевой. Подходящих по возрасту. Майору повезло сразу. Он позвонил по телефону Надежде Арсеньевой номер один и по наводящим вопросам понял, что это «та самая», которая нужна ему. Он не хотел спугнуть ее и поэтому разговаривал очень осторожно, представившись работником социальной службы, оказывающей помощь людям, пострадавшим от неумелых действий врачей.
Когда он выяснил, что это «его» Арсеньева, то решил ехать и поговорить с ней на месте.
Губарев долго нажимал на кнопку звонка. Наконец дверь приоткрылась, и в щелку показалась половина лица.
— Вы к кому?
— Вы Арсеньева Надежда Сергеевна?
— Да. — Голос был тихим. Девушка говорила почти шепотом.
— Я из милиции. Мне надо с вами поговорить.
С минуту-другую девушка колебалась, потом распахнула перед ним дверь.
— Проходите. На… кухню.
Майор огляделся. На всем был отпечаток запустения и заброшенности. Пыль на тумбочке давно не протирали. В углу лежала сваленная одежда.
На кухне девушка плотно зашторила окна.
— Извините, я не люблю дневного света. Мне плохо от него.
— Я знаю, что Лактионов сделал вам неудачную пластическую операцию. Вы приходили в клинику и кричали, что убьете его. Это правда?
— Да.
— Вы знаете, что Лактионов убит?
— Нет. — Она открыла рот и посмотрела на майора с явным испугом. — Нет!
«Разыгрывает или правда не знает?»
— Об этом говорилось по телевизору в криминальных новостях, писалось в прессе.
— Я не читаю газет. А смотрю только сериалы.
— Значит, вы утверждаете, что ничего не знаете об убийстве Лактионова?
— Да. Я ничего об этом не знаю.
— У вас был мотив убить его.
— Я хотела это сделать. И чуть не сделала. Она… — Арсеньева замолчала. А потом прошептала, уставившись куда-то мимо майора: — Это сделала она…
— Кто — «она»? — подался вперед Губарев.
— Эта женщина…
— Надежда Сергеевна, расскажите все по порядку. Что это за женщина, откуда? Почему вы считаете, что она убила Лактионова?
— Потому что она хотела, чтобы это сделала я. Она разыскала меня, позвонила. И стала говорить, что я должна убить Лактионова, чтобы отомстить за свою жизнь. Он должен поплатиться за мои страдания.
— А вы?
— Я… согласилась с ней.
Арсеньева замолчала. Волосы закрывали половину лица. Она говорила, опустив голову.
— И?
— Она все продумала. Сказала, что в камере хранения на Савеловском вокзале в одной из ячеек будут лежать пистолет и деньги. Пять тысяч долларов, которые я могу потратить на операцию. Еще пять тысяч она обещала заплатить после убийства. Я поехала на Савеловский вокзал. Сделала все, как она сказала.
Губарев слушал внимательно, не перебивая.
— Что было потом?
— Потом? — переспросила Арсеньева. Она вскинула голову. — Потом я поехала в клинику «Ваш шанс».
— Во сколько это было?
— Вечером. Около восьми. Я открыла дверь…
— Каким образом?
В глазах Арсеньевой промелькнуло нечто, похожее на удивление.
— Я же сказала: «она» все продумала. Все, до мельчайших деталей. Она назвала мне код двери. Лактионов был один. Я должна была проникнуть к нему в кабинет и застрелить его. Такой был план. А я… — Она замолчала.
— А что сделали вы?
Я… — Арсеньева сглотнула. — Я не успела зайти к нему в кабинет, как он вышел из него и пошел в другую сторону. Я была в это время за секретарской стойкой. Сидела на корточках. Пряталась. Я подождала, пока он отойдет. И… прошла в кабинет. Там я… — Она снова замолчала. Потом посмотрела на майора в упор. И он поразился тоске и горечи, сквозившим в ее глазах. — Короче, я передумала его убивать.
— Почему?
— Это мое личное дело, — резко сказала она. — Я поняла, что не смогу убить человека. Что это не так просто: взять и убить. Хотя мне очень хотелось это сделать.
— Что было после?
— Ничего. Я ушла так же, как и пришла. Вот и все.
— Больше та женщина не звонила вам?
— Звонила. В тот же вечер. Спросила, почему все сорвалось. Я ей объяснила. Она была в ярости. Предупредила, чтобы я никому не говорила о нашем разговоре. А потом швырнула трубку.
— После звонки были?
— Нет.
— И вы не имеете понятия, кто эта женщина?
— Нет.
— Она как-то объяснила вам, почему она хотела, чтобы вы убили Лактионова?
— Она говорила, что хочет помочь мне.
— И вы этому поверили?
— Не знаю. Наверное, да. В тот момент. Она говорила так… — Арсеньева запнулась.
— Как? — напряженно спросил Губарев. Волосы по-прежнему закрывали ей половину лица.
— По-разному. То ласково, то настойчиво. У нее был такой голос… нежный, мягкий.
— Вы не могли бы сказать, сколько ей, по-вашему, лет?
Девушка вздохнула.
— Нет. Не могла бы. Но это не старушка.
— Понятно.
Девушка хотела что-то сказать, но промолчала.
— Куда вы дели деньги и пистолет?
— Та женщина сказала, чтобы я отнесла их обратно в камеру хранения. На следующий день.
— Вы сделали это?
— Нет. Я хотела. Но потом испугалась. И никуда не пошла. Я плохо себя чувствовала в те дни.
— Где сейчас пистолет?
— Я выкинула его. В помойку. Через несколько дней. А деньги оставила себе. Но я могу их вернуть. В любой момент. Если бы знать — кому… Мне не нужны чужие деньги.
Возникла пауза.
— Спасибо за информацию. Если мне понадобится, я еще свяжусь с вами.
— Это сделала «она», — убежденно сказала Арсеньева.
— Возможно. — Губарев подумал, что он ненамного приблизился к разгадке убийства. — Та женщина говорила что-нибудь о себе, о своем отношении к Лактионову?
— Нет. Она говорила немного. Только о том, что я должна отомстить ему. Что я настрадалась, и что ей меня жалко. Она называла меня бедняжкой. — И горькая улыбка тронула губы Арсеньевой.
— Получается, что она умело играла на ваших сокровенных струнах.
— Знаете, когда всем на тебя наплевать, это… трогает.
— Я не осуждаю вас.
— Я думала потом: почему я была как загипнотизированная? Она так ласково говорила со мной! Понимаете, после смерти бабушки у меня никого не осталось. Я живу совсем одна. А тут… кто-то со мной поговорил по душам. Пожалел меня. — Лицо Арсеньевой исказилось. Губареву показалось, что она вот-вот сейчас заплачет.
— Не надо, — испугался он.
— Да… конечно. Губарев встал с табурета.
— До свидания. Вы чем-нибудь занимаетесь, работаете?
— Нет. — Что-то в ее голосе не располагало к дальнейшим расспросам.
— До свидания, — повторил он. Но в ответ ничего не услышал.
Дома его взяла страшная тоска. Такое бывало. Редко, но случалось. Все разом представлялось бессмысленным, глупым и ненужным. Абсолютно все: собственное существование, работа. А если вдуматься, так, наверное, и было. Просто эти мысли обычно гонишь в шею и не даешь им овладеть тобой. Но иногда расслабляешься. И тогда — пиши пропало. Все плохо, и все валится из рук.
По дороге домой он купил колбасы и сейчас, сделав бутерброды, запивал их горячим чаем. Есть особенно не хотелось. Майор чувствовал себя вялым и разбитым. Включил телик. Пощелкал пультом. Везде было одно и то же. Боевики, драки, погони. Ничего интересного. Второсортная заокеанская продукция. Он выключил телевизор.
Его мысли вертелись вокруг женщины, которая разыскала Арсеньеву и позвонила ей. Предложила убрать Лактионова и была готова заплатить за это приличные деньги. Кто это? Женщина с обворожительным голосом. Неожиданно вспомнились слова Фокиной, бывшей подруги Лактионовой. Она говорила, что Дина Александровна умела играть голосом. Умела хорошо притворяться…
Лактионова вполне могла убить и Лазарева. Женщины обычно не прощают таких вещей. А с другой стороны, если бы все убивали своих бывших любовников только за то, что те попользовались ими и помахали ручкой, количество трупов бы резко возросло. Да, больно, да, обидно. Но… что поделаешь, это жизнь! Не ты первая и не ты последняя. В какой-то степени, как ни кощунственно это звучит, история банальная до жути. Почему Лазарева не сказала об этом, тоже ясно. Витька прав: это ее не украшает. Они думали, что девушка на фотографии — племянница Лазаревой. Но это предположение оказалось неверным. И все-таки, все-таки… что-то не давало майору покоя. Он встал с дивана и вынул из пиджака снимок любовницы Лактионова. Не был ли подозрительным тот факт, что Дина Александровна вовремя направила следствие по ее следу? Наверняка эту фотографию она нашла давно. Просто приберегала для «удобного случая». Неплохой отвлекающий маневр! Учитывая тот факт, что шансы найти эту девушку у них почти нулевые. Для того чтобы отвести от себя подозрения, она и вытащила на свет божий эту блондинку. Губарев не отрываясь смотрел на снимок. Хорошенькая блондинка. Как куколка. Да, пожалуй, это лучшее определение: куколка! Барби. Точеное правильное личико. Без изъянов. Она не может быть похожей на племянницу Лазаревой. Та была страшна собой и сидела дома. Одна-одинешенька. А эта подцепила Лактионова. И всерьез. Майор неотрывно смотрел на фотографию. И тут что-то кольнуло его в грудь. А вдруг… и тут перехватило дыхание. Не может быть! Просто не может быть! Ему пришла в голову мысль, что, возможно, племянница Лазаревой сделала пластическую операцию!
Мысли сразу заметались, как птицы, пойманные в силок. Что делать? Если пойти напрямик к Лазаревой, она будет отчаянно заметать следы. Предупредит племянницу… Это его счастье, что вчера Лазаревой не было на месте! Он мог все испортить, выложив карты на стол раньше времени. Нет, положительно это был сигнал свыше и маленькое везение, что случалось в его жизни довольно редко. Но все же случалось. А как тогда быть? Лучше всего — поехать к племяннице и постараться осторожно навести о ней справки. Адрес у них есть. Если «портрет» сходится, если блондинка на снимке и Исакова Лидия Валентиновна — одно и то же лицо, тогда… Тогда, одернул себя майор, и надо действовать по обстоятельствам. Не опережая события. А пока надо сделать разведку боем и выяснить насчет Исаковой. Незамедлительно! Не откладывая. Завтра же.
…Он лег спать, предварительно заведя будильник на семь утра. Последней мыслью перед сном было: опять не позвонил своим. Наташка подумает, что я ее избегаю. Надо срочно исправить этот промах. А то некрасиво получается: попользовался девушкой и даже не звоню!
Утром Губарев объяснил Витьке тактику дальнейших действий. Тот скептически хмыкнул, когда майор изложил ему вчерашнюю догадку.
— Вы так думаете?
— Да. — Майору скептицизм напарника не понравился. — Не действуй на нервы.
— Это вы какой-то нервный стали.
— Станешь тут нервным. Сидим в яме! И ты хочешь, чтобы я сиял от радости?
— Хотя бы не рычите. Губарев ничего не сказал.
— Ладно, поехали. Дом, где жила Исакова, находился в глубине двора.
— Тихое, патриархальное место, — сказал Витька, окидывая взглядом двор.
— Да, тихое и патриархальное, — повторил Губарев. Он думал о своем. О том: пан или пропал.
— Да не волнуйтесь вы так! — успокоил его напарник. — Сейчас все узнаем.
— Тебе легко, — проворчал Губарев. — А мне…
— Понимаю. Они замолчали.
— Как, по-вашему, в каких годах был построен этот дом? — кивнул Витька на пятиэтажный дом из светлого кирпича, чтобы как-то разрядить обстановку.
— Это не хрущевка. Определенно. Скорее дом сталинский. Начало или конец тридцатых годов. Посмотри, какое большое расстояние между этажами. Наверное, потолки высокие. В хрущевках таких не было.
Несколько минут они потоптались перед входной дверью. Пока пацан лет тринадцати не набрал код и не открыл дверь, окинув их подозрительным взглядом.
— За грабителей или воров нас принял, — сказал Витька, когда они поднимались по лестнице. Лифта в доме не было.
— Значит, похожи.
— Да уж! Особенно…
Но Губарев уже ни на что не обращал внимания. Ему было не до того.
Они подошли к квартире номер тридцать четыре.
— Будем звонить к соседям слева или справа? — спросил майор.
— Давайте — слева.
— Рискнем.
Дверь им долго не открывали. Мелодичный звонок руладами переливался в квартире. Майор уже подумал, что дома никого нет. Но, приложив ухо к двери, он услышал тихие, медленные шаги.
— Пожилой человек, — шепнул он Витьке. — Идет медленно.
Блеснул дверной глазок.
— Вы кто? — раздался старческий голос.
— Из милиции. — Губарев достал свое удостоверение и раскрыл его так, чтобы оно было видно в глазке. — Откройте, пожалуйста, нам надо с вами по говорить.
Замки тоже открывались медленно. Их было несколько. Потом раздался звук снимаемой дверной цепочки. Наконец дверь открылась, и перед ними возникла маленькая, сухонькая старушка в старомодном платье цвета светлого кофе с серебряной брошью на воротнике.
— Вы ко мне? — На лице было написано легкое удивление.
— К вам.
— Тогда проходите. В комнату. Направо. Комната, где они очутились, была небольшой, но очень оригинальной. На стенах — фотографии в темно-коричневых рамках. Низкая мебель. Никаких ковров и «стенок». На полу — красивый паркет. Около окна — старинное трюмо. Много изящных фарфоровых безделушек.
— Садитесь за стол.
Стол был накрыт зеленовато-коричневой скатертью с бахромой. В глаза майору бросилась лампа с красивым вышитым абажуром.
— Садитесь, — повторила старая дама. Они сели на стулья. Представились.
— Гальцева Амалия Федоровна, — сказала старушка, кладя на стол морщинистые руки, украшенные перстнями старинной работы. — Что-то случилось?
— Нет. Ничего особенного. Просто у нас есть вопросы, касающиеся вашей соседки. — Губарев достал фотографию и положил ее на стол перед Гальцевой. — Это ваша соседка? Исакова Лидия Валентиновна?
— Да, это Лидочка. — Сердце майора делало сто ударов в минуту. Он переглянулся с Витькой. — С ней что-то случилось?
— Нет. Но мы расследуем дело, в которое замешан один человек, близкий Лиде. Поэтому и хотелось бы вам, как ее соседке, задать несколько вопросов.
— Пожалуйста.
— Вы хорошо знаете Лидию Валентиновну? Общаетесь с ней?
— Неплохо. Одно время я преподавала ей манеры.
— Манеры? — не понял Губарев.
— Сейчас объясню. Здесь необходима краткая предыстория. Я много лет преподавала искусство светского этикета и общения в разных организациях. В основном — в театрах. Давала много и частных уроков. Когда Лидочка только что переехала сюда, мы познакомились. По-соседски. Ее тетя, узнав, кем я работала, предложила мне давать уроки своей племяннице. Я согласилась. Так мы и общались с Лидочкой.
— Сколько времени вы давали эти уроки?
— Год.
— В чем они состояли?
— Я учила ее правильно вести себя, общаться. Рассказывала, как правильно построить беседу. О чем можно говорить, о чем нельзя. Раскрывала тонкости речевого этикета. Это все не так просто, как вы думаете.
Однако ни о чем подобном майор даже и не думал. Об этикете и манерах он имел туманное и очень смутное представление.
— Она была способной ученицей? — задал вопрос Витька.
Амалия Федоровна взглянула на него своими светло-голубыми глазами.
— Не всегда. Что-то приходилось ей очень подолгу объяснять.
— Например? — заинтересовался майор.
— Например, я никак не смогла отучить ее от привычки разговаривать неестественно высоким голосом. Как разговаривают маленькие девочки. — Губарева бросило в жар. Он вспомнил слова секретарши Лактионова — о комплексе «маленькой девочки».
— А с ее тетей вы общались?
— Немного.
— Что вы можете сказать о ней?
Старушка подняла вверх тонкие, выщипанные брови.
— Я бы сказала, что это очень властная, умная и жесткая женщина. Лида целиком и полностью находилась под ее влиянием. Она и вбила Лиде в голову всякие глупости насчет красивой жизни. У девочки головка была забита не тем, чем надо.
— Например?
— Например, она непременно хотела выйти замуж за богатого человека. Иметь свою квартиру, загородный особняк, машину. Видела я на своем веку таких легкомысленных дурочек. Ветер в голове, никакой устойчивой основы.
— Почему дурочек? Наоборот, это хваткие девушки, которые знают, чего они хотят от жизни.
Ответом Губареву был легкий вздох.
— Этого добивается одна из сотни. У остальных — сломанные судьбы, разбитые жизни. У меня сложилось такое впечатление, что тетя поставила перед девочкой мини-программу: подцепить богатого кавалера. Она заставила ее ходить на танцы. Еще на какие-то занятия, я уже и не помню. Лида мне даже однажды пожаловалась на это.
— На что?
— Что тетя заставляет ее слишком много заниматься. Она пробовала брать уроки пения. Но не пошло. Музыкального слуха у Лиды — никакого. Ходила на уроки рисования — то же самое.
Подражание Дине Александровне, хмыкнул про себя майор. Решила сражаться с врагом его же оружием. Майор решил сменить тему:
— Лида работает, учится?
— Учится в каком-то колледже.
— А этого человека вы никогда у Лиды не видели? — Губарев достал фотографию Лактионова и протянул Амалии Федоровне.
Она взяла фотографию в руки.
— Видела. Но очень давно. Может, год или полтора назад.
— Вы не могли его с кем-то спутать? — уточнил майор.
— Молодой человек… — Губарев невольно почувствовал себя польщенным. К нему так давно никто не обращался. Он расправил плечи. — У меня профессиональная память. Я прекрасно помню все лица. Увидев человека однажды, я уже не могу его забыть.
— Где вы его видели?
— Он выходил от Лиды. Я спросила ее, кто это? Она ответила — знакомый. Я хотела сказать: староват для тебя, но передумала. Это ее дело, с кем встречаться. Зачем я буду вмешиваться в чужую жизнь?
— У Лиды был парень?
— Я никого не видела. Может, она и встречалась с кем-то на стороне.
— А друзья, подруги ходили к ней в гости? Амалия Федоровна отрицательно качнула головой.
— Нет. Она жила слишком замкнуто для молодой девушки. Я как-то сказала ей об этом. Но она не захотела говорить со мной на эту тему. «Моя жизнь меня устраивает», — сказала Лида.
Возникла пауза.
— Простите, я забыла про чай. У меня стоял на плите чай. Так недолго и до пожара довести, — разволновалась старушка. — Юноша, — обратилась она к Вите, — если вам несложно, сходите на кухню, снимите с плиты чайник и принесите его сюда. Мы будем пить чай.
Витька отправился по адресу.
— Нет, нет. Спасибо, — запротестовал майор. Ему не хотелось напрягать старушку.
— Не возражайте. Мне это нетрудно. — Она поднялась с кресла и подошла к серванту. Достала оттуда чашки. Сразу было видно, что фарфор тоже старинный. Как и все в этой комнате.
— Чай английский. Настоящий, — подчеркнула она. — Моя двоюродная племянница Жанна работает в Лондоне и присылает мне через своих знакомых маленькие подарки.
— Спасибо.
Появился Витька с чайником в руках.
— Подставку для чайника прихватить, надеюсь, догадались? Молодо-зелено, — снисходительно заметила Амалия Федоровна. — Впрочем, как сказал кто-то из великих писателей: «Молодость — это такой недостаток, который быстро проходит».
В промозглый день горячий чай был кстати. Тем более что Губарев толком и не позавтракал. На кухне спозаранку хозяйничала соседка, и толкаться с ней рядом у Губарева не было никакого желания. Он заметил, что если он с утра «встретил» Марью Степановну или Васильевну (она уже и не помнила, как ее отчество), то дела в этот день у него пойдут плохо. Видимо, соседка обладала некоторыми паранормальными способностями. В простонародье таких называют «ведьма старая». А так как Губарев очень хотел, чтобы сегодняшний день был удачным, то он, услышав голос соседки, нырнул обратно в свою комнату. И вышел оттуда только тогда, когда старая грымза заперлась в своей комнате. Но времени было уже много, и поэтому майор только успел схватить из холодильника бутерброд с колбасой. И слопал его на ходу в два счета. Вот и весь завтрак.
— Помогла мнемоника! Я вам уже говорила: наука о памяти. Способах запоминания информации. Когда возникают ассоциации, которые и откладываются на нашей подкорке мозга.
«К черту мнемонику, — хотелось воскликнуть Губареву. — Ближе к делу!»
— Я перекладывала книги в своей библиотеке. У себя дома. Заехала к папе. И наткнулась на книгу, которая лежала в тот день у меня в сумке. Я читала ее и везде таскала с собой. В то время у меня сломался джип, и я ездила на метро. Чтобы не было скучно, читала книгу.
Казалось, что она никогда не приступит к главному. «Издевается надо мной, что ли?» — мелькнуло в голове майора. Зная Юльку-пульку, это вполне могло быть правдой.
— И что? — спросил майор осевшим голосом.
— Книга называлась «Жизнь Арсеньева». Бунина. Я еще подумала: надо же, одна фамилия. Арсеньева — вот фамилия той девушки.
— А зовут?
— Этого не помню. Впрочем, кажется, Вера или Надя. Но я могу и ошибаться.
— Юлия Константиновна, несмотря на то…
— И вопреки тому, — подхватила секретарша.
— Вот именно. За мной — букет цветов.
— Лучше коробка конфет. «Рафаэло».
— Договорились! Майор повесил трубку с чувством невыразимого облегчения. Сейчас все и завертится, подумал он. А то мы блуждаем в темном лабиринте. То в одну сторону пойдем, то в другую. А выход маячит где-то вдалеке. И до него никак не дойти. Теперь мы знаем, в каком направлении следует идти. Определенно!
В Москве было три Надежды Арсеньевой. Подходящих по возрасту. Майору повезло сразу. Он позвонил по телефону Надежде Арсеньевой номер один и по наводящим вопросам понял, что это «та самая», которая нужна ему. Он не хотел спугнуть ее и поэтому разговаривал очень осторожно, представившись работником социальной службы, оказывающей помощь людям, пострадавшим от неумелых действий врачей.
Когда он выяснил, что это «его» Арсеньева, то решил ехать и поговорить с ней на месте.
Губарев долго нажимал на кнопку звонка. Наконец дверь приоткрылась, и в щелку показалась половина лица.
— Вы к кому?
— Вы Арсеньева Надежда Сергеевна?
— Да. — Голос был тихим. Девушка говорила почти шепотом.
— Я из милиции. Мне надо с вами поговорить.
С минуту-другую девушка колебалась, потом распахнула перед ним дверь.
— Проходите. На… кухню.
Майор огляделся. На всем был отпечаток запустения и заброшенности. Пыль на тумбочке давно не протирали. В углу лежала сваленная одежда.
На кухне девушка плотно зашторила окна.
— Извините, я не люблю дневного света. Мне плохо от него.
— Я знаю, что Лактионов сделал вам неудачную пластическую операцию. Вы приходили в клинику и кричали, что убьете его. Это правда?
— Да.
— Вы знаете, что Лактионов убит?
— Нет. — Она открыла рот и посмотрела на майора с явным испугом. — Нет!
«Разыгрывает или правда не знает?»
— Об этом говорилось по телевизору в криминальных новостях, писалось в прессе.
— Я не читаю газет. А смотрю только сериалы.
— Значит, вы утверждаете, что ничего не знаете об убийстве Лактионова?
— Да. Я ничего об этом не знаю.
— У вас был мотив убить его.
— Я хотела это сделать. И чуть не сделала. Она… — Арсеньева замолчала. А потом прошептала, уставившись куда-то мимо майора: — Это сделала она…
— Кто — «она»? — подался вперед Губарев.
— Эта женщина…
— Надежда Сергеевна, расскажите все по порядку. Что это за женщина, откуда? Почему вы считаете, что она убила Лактионова?
— Потому что она хотела, чтобы это сделала я. Она разыскала меня, позвонила. И стала говорить, что я должна убить Лактионова, чтобы отомстить за свою жизнь. Он должен поплатиться за мои страдания.
— А вы?
— Я… согласилась с ней.
Арсеньева замолчала. Волосы закрывали половину лица. Она говорила, опустив голову.
— И?
— Она все продумала. Сказала, что в камере хранения на Савеловском вокзале в одной из ячеек будут лежать пистолет и деньги. Пять тысяч долларов, которые я могу потратить на операцию. Еще пять тысяч она обещала заплатить после убийства. Я поехала на Савеловский вокзал. Сделала все, как она сказала.
Губарев слушал внимательно, не перебивая.
— Что было потом?
— Потом? — переспросила Арсеньева. Она вскинула голову. — Потом я поехала в клинику «Ваш шанс».
— Во сколько это было?
— Вечером. Около восьми. Я открыла дверь…
— Каким образом?
В глазах Арсеньевой промелькнуло нечто, похожее на удивление.
— Я же сказала: «она» все продумала. Все, до мельчайших деталей. Она назвала мне код двери. Лактионов был один. Я должна была проникнуть к нему в кабинет и застрелить его. Такой был план. А я… — Она замолчала.
— А что сделали вы?
Я… — Арсеньева сглотнула. — Я не успела зайти к нему в кабинет, как он вышел из него и пошел в другую сторону. Я была в это время за секретарской стойкой. Сидела на корточках. Пряталась. Я подождала, пока он отойдет. И… прошла в кабинет. Там я… — Она снова замолчала. Потом посмотрела на майора в упор. И он поразился тоске и горечи, сквозившим в ее глазах. — Короче, я передумала его убивать.
— Почему?
— Это мое личное дело, — резко сказала она. — Я поняла, что не смогу убить человека. Что это не так просто: взять и убить. Хотя мне очень хотелось это сделать.
— Что было после?
— Ничего. Я ушла так же, как и пришла. Вот и все.
— Больше та женщина не звонила вам?
— Звонила. В тот же вечер. Спросила, почему все сорвалось. Я ей объяснила. Она была в ярости. Предупредила, чтобы я никому не говорила о нашем разговоре. А потом швырнула трубку.
— После звонки были?
— Нет.
— И вы не имеете понятия, кто эта женщина?
— Нет.
— Она как-то объяснила вам, почему она хотела, чтобы вы убили Лактионова?
— Она говорила, что хочет помочь мне.
— И вы этому поверили?
— Не знаю. Наверное, да. В тот момент. Она говорила так… — Арсеньева запнулась.
— Как? — напряженно спросил Губарев. Волосы по-прежнему закрывали ей половину лица.
— По-разному. То ласково, то настойчиво. У нее был такой голос… нежный, мягкий.
— Вы не могли бы сказать, сколько ей, по-вашему, лет?
Девушка вздохнула.
— Нет. Не могла бы. Но это не старушка.
— Понятно.
Девушка хотела что-то сказать, но промолчала.
— Куда вы дели деньги и пистолет?
— Та женщина сказала, чтобы я отнесла их обратно в камеру хранения. На следующий день.
— Вы сделали это?
— Нет. Я хотела. Но потом испугалась. И никуда не пошла. Я плохо себя чувствовала в те дни.
— Где сейчас пистолет?
— Я выкинула его. В помойку. Через несколько дней. А деньги оставила себе. Но я могу их вернуть. В любой момент. Если бы знать — кому… Мне не нужны чужие деньги.
Возникла пауза.
— Спасибо за информацию. Если мне понадобится, я еще свяжусь с вами.
— Это сделала «она», — убежденно сказала Арсеньева.
— Возможно. — Губарев подумал, что он ненамного приблизился к разгадке убийства. — Та женщина говорила что-нибудь о себе, о своем отношении к Лактионову?
— Нет. Она говорила немного. Только о том, что я должна отомстить ему. Что я настрадалась, и что ей меня жалко. Она называла меня бедняжкой. — И горькая улыбка тронула губы Арсеньевой.
— Получается, что она умело играла на ваших сокровенных струнах.
— Знаете, когда всем на тебя наплевать, это… трогает.
— Я не осуждаю вас.
— Я думала потом: почему я была как загипнотизированная? Она так ласково говорила со мной! Понимаете, после смерти бабушки у меня никого не осталось. Я живу совсем одна. А тут… кто-то со мной поговорил по душам. Пожалел меня. — Лицо Арсеньевой исказилось. Губареву показалось, что она вот-вот сейчас заплачет.
— Не надо, — испугался он.
— Да… конечно. Губарев встал с табурета.
— До свидания. Вы чем-нибудь занимаетесь, работаете?
— Нет. — Что-то в ее голосе не располагало к дальнейшим расспросам.
— До свидания, — повторил он. Но в ответ ничего не услышал.
Дома его взяла страшная тоска. Такое бывало. Редко, но случалось. Все разом представлялось бессмысленным, глупым и ненужным. Абсолютно все: собственное существование, работа. А если вдуматься, так, наверное, и было. Просто эти мысли обычно гонишь в шею и не даешь им овладеть тобой. Но иногда расслабляешься. И тогда — пиши пропало. Все плохо, и все валится из рук.
По дороге домой он купил колбасы и сейчас, сделав бутерброды, запивал их горячим чаем. Есть особенно не хотелось. Майор чувствовал себя вялым и разбитым. Включил телик. Пощелкал пультом. Везде было одно и то же. Боевики, драки, погони. Ничего интересного. Второсортная заокеанская продукция. Он выключил телевизор.
Его мысли вертелись вокруг женщины, которая разыскала Арсеньеву и позвонила ей. Предложила убрать Лактионова и была готова заплатить за это приличные деньги. Кто это? Женщина с обворожительным голосом. Неожиданно вспомнились слова Фокиной, бывшей подруги Лактионовой. Она говорила, что Дина Александровна умела играть голосом. Умела хорошо притворяться…
Лактионова вполне могла убить и Лазарева. Женщины обычно не прощают таких вещей. А с другой стороны, если бы все убивали своих бывших любовников только за то, что те попользовались ими и помахали ручкой, количество трупов бы резко возросло. Да, больно, да, обидно. Но… что поделаешь, это жизнь! Не ты первая и не ты последняя. В какой-то степени, как ни кощунственно это звучит, история банальная до жути. Почему Лазарева не сказала об этом, тоже ясно. Витька прав: это ее не украшает. Они думали, что девушка на фотографии — племянница Лазаревой. Но это предположение оказалось неверным. И все-таки, все-таки… что-то не давало майору покоя. Он встал с дивана и вынул из пиджака снимок любовницы Лактионова. Не был ли подозрительным тот факт, что Дина Александровна вовремя направила следствие по ее следу? Наверняка эту фотографию она нашла давно. Просто приберегала для «удобного случая». Неплохой отвлекающий маневр! Учитывая тот факт, что шансы найти эту девушку у них почти нулевые. Для того чтобы отвести от себя подозрения, она и вытащила на свет божий эту блондинку. Губарев не отрываясь смотрел на снимок. Хорошенькая блондинка. Как куколка. Да, пожалуй, это лучшее определение: куколка! Барби. Точеное правильное личико. Без изъянов. Она не может быть похожей на племянницу Лазаревой. Та была страшна собой и сидела дома. Одна-одинешенька. А эта подцепила Лактионова. И всерьез. Майор неотрывно смотрел на фотографию. И тут что-то кольнуло его в грудь. А вдруг… и тут перехватило дыхание. Не может быть! Просто не может быть! Ему пришла в голову мысль, что, возможно, племянница Лазаревой сделала пластическую операцию!
Мысли сразу заметались, как птицы, пойманные в силок. Что делать? Если пойти напрямик к Лазаревой, она будет отчаянно заметать следы. Предупредит племянницу… Это его счастье, что вчера Лазаревой не было на месте! Он мог все испортить, выложив карты на стол раньше времени. Нет, положительно это был сигнал свыше и маленькое везение, что случалось в его жизни довольно редко. Но все же случалось. А как тогда быть? Лучше всего — поехать к племяннице и постараться осторожно навести о ней справки. Адрес у них есть. Если «портрет» сходится, если блондинка на снимке и Исакова Лидия Валентиновна — одно и то же лицо, тогда… Тогда, одернул себя майор, и надо действовать по обстоятельствам. Не опережая события. А пока надо сделать разведку боем и выяснить насчет Исаковой. Незамедлительно! Не откладывая. Завтра же.
…Он лег спать, предварительно заведя будильник на семь утра. Последней мыслью перед сном было: опять не позвонил своим. Наташка подумает, что я ее избегаю. Надо срочно исправить этот промах. А то некрасиво получается: попользовался девушкой и даже не звоню!
Утром Губарев объяснил Витьке тактику дальнейших действий. Тот скептически хмыкнул, когда майор изложил ему вчерашнюю догадку.
— Вы так думаете?
— Да. — Майору скептицизм напарника не понравился. — Не действуй на нервы.
— Это вы какой-то нервный стали.
— Станешь тут нервным. Сидим в яме! И ты хочешь, чтобы я сиял от радости?
— Хотя бы не рычите. Губарев ничего не сказал.
— Ладно, поехали. Дом, где жила Исакова, находился в глубине двора.
— Тихое, патриархальное место, — сказал Витька, окидывая взглядом двор.
— Да, тихое и патриархальное, — повторил Губарев. Он думал о своем. О том: пан или пропал.
— Да не волнуйтесь вы так! — успокоил его напарник. — Сейчас все узнаем.
— Тебе легко, — проворчал Губарев. — А мне…
— Понимаю. Они замолчали.
— Как, по-вашему, в каких годах был построен этот дом? — кивнул Витька на пятиэтажный дом из светлого кирпича, чтобы как-то разрядить обстановку.
— Это не хрущевка. Определенно. Скорее дом сталинский. Начало или конец тридцатых годов. Посмотри, какое большое расстояние между этажами. Наверное, потолки высокие. В хрущевках таких не было.
Несколько минут они потоптались перед входной дверью. Пока пацан лет тринадцати не набрал код и не открыл дверь, окинув их подозрительным взглядом.
— За грабителей или воров нас принял, — сказал Витька, когда они поднимались по лестнице. Лифта в доме не было.
— Значит, похожи.
— Да уж! Особенно…
Но Губарев уже ни на что не обращал внимания. Ему было не до того.
Они подошли к квартире номер тридцать четыре.
— Будем звонить к соседям слева или справа? — спросил майор.
— Давайте — слева.
— Рискнем.
Дверь им долго не открывали. Мелодичный звонок руладами переливался в квартире. Майор уже подумал, что дома никого нет. Но, приложив ухо к двери, он услышал тихие, медленные шаги.
— Пожилой человек, — шепнул он Витьке. — Идет медленно.
Блеснул дверной глазок.
— Вы кто? — раздался старческий голос.
— Из милиции. — Губарев достал свое удостоверение и раскрыл его так, чтобы оно было видно в глазке. — Откройте, пожалуйста, нам надо с вами по говорить.
Замки тоже открывались медленно. Их было несколько. Потом раздался звук снимаемой дверной цепочки. Наконец дверь открылась, и перед ними возникла маленькая, сухонькая старушка в старомодном платье цвета светлого кофе с серебряной брошью на воротнике.
— Вы ко мне? — На лице было написано легкое удивление.
— К вам.
— Тогда проходите. В комнату. Направо. Комната, где они очутились, была небольшой, но очень оригинальной. На стенах — фотографии в темно-коричневых рамках. Низкая мебель. Никаких ковров и «стенок». На полу — красивый паркет. Около окна — старинное трюмо. Много изящных фарфоровых безделушек.
— Садитесь за стол.
Стол был накрыт зеленовато-коричневой скатертью с бахромой. В глаза майору бросилась лампа с красивым вышитым абажуром.
— Садитесь, — повторила старая дама. Они сели на стулья. Представились.
— Гальцева Амалия Федоровна, — сказала старушка, кладя на стол морщинистые руки, украшенные перстнями старинной работы. — Что-то случилось?
— Нет. Ничего особенного. Просто у нас есть вопросы, касающиеся вашей соседки. — Губарев достал фотографию и положил ее на стол перед Гальцевой. — Это ваша соседка? Исакова Лидия Валентиновна?
— Да, это Лидочка. — Сердце майора делало сто ударов в минуту. Он переглянулся с Витькой. — С ней что-то случилось?
— Нет. Но мы расследуем дело, в которое замешан один человек, близкий Лиде. Поэтому и хотелось бы вам, как ее соседке, задать несколько вопросов.
— Пожалуйста.
— Вы хорошо знаете Лидию Валентиновну? Общаетесь с ней?
— Неплохо. Одно время я преподавала ей манеры.
— Манеры? — не понял Губарев.
— Сейчас объясню. Здесь необходима краткая предыстория. Я много лет преподавала искусство светского этикета и общения в разных организациях. В основном — в театрах. Давала много и частных уроков. Когда Лидочка только что переехала сюда, мы познакомились. По-соседски. Ее тетя, узнав, кем я работала, предложила мне давать уроки своей племяннице. Я согласилась. Так мы и общались с Лидочкой.
— Сколько времени вы давали эти уроки?
— Год.
— В чем они состояли?
— Я учила ее правильно вести себя, общаться. Рассказывала, как правильно построить беседу. О чем можно говорить, о чем нельзя. Раскрывала тонкости речевого этикета. Это все не так просто, как вы думаете.
Однако ни о чем подобном майор даже и не думал. Об этикете и манерах он имел туманное и очень смутное представление.
— Она была способной ученицей? — задал вопрос Витька.
Амалия Федоровна взглянула на него своими светло-голубыми глазами.
— Не всегда. Что-то приходилось ей очень подолгу объяснять.
— Например? — заинтересовался майор.
— Например, я никак не смогла отучить ее от привычки разговаривать неестественно высоким голосом. Как разговаривают маленькие девочки. — Губарева бросило в жар. Он вспомнил слова секретарши Лактионова — о комплексе «маленькой девочки».
— А с ее тетей вы общались?
— Немного.
— Что вы можете сказать о ней?
Старушка подняла вверх тонкие, выщипанные брови.
— Я бы сказала, что это очень властная, умная и жесткая женщина. Лида целиком и полностью находилась под ее влиянием. Она и вбила Лиде в голову всякие глупости насчет красивой жизни. У девочки головка была забита не тем, чем надо.
— Например?
— Например, она непременно хотела выйти замуж за богатого человека. Иметь свою квартиру, загородный особняк, машину. Видела я на своем веку таких легкомысленных дурочек. Ветер в голове, никакой устойчивой основы.
— Почему дурочек? Наоборот, это хваткие девушки, которые знают, чего они хотят от жизни.
Ответом Губареву был легкий вздох.
— Этого добивается одна из сотни. У остальных — сломанные судьбы, разбитые жизни. У меня сложилось такое впечатление, что тетя поставила перед девочкой мини-программу: подцепить богатого кавалера. Она заставила ее ходить на танцы. Еще на какие-то занятия, я уже и не помню. Лида мне даже однажды пожаловалась на это.
— На что?
— Что тетя заставляет ее слишком много заниматься. Она пробовала брать уроки пения. Но не пошло. Музыкального слуха у Лиды — никакого. Ходила на уроки рисования — то же самое.
Подражание Дине Александровне, хмыкнул про себя майор. Решила сражаться с врагом его же оружием. Майор решил сменить тему:
— Лида работает, учится?
— Учится в каком-то колледже.
— А этого человека вы никогда у Лиды не видели? — Губарев достал фотографию Лактионова и протянул Амалии Федоровне.
Она взяла фотографию в руки.
— Видела. Но очень давно. Может, год или полтора назад.
— Вы не могли его с кем-то спутать? — уточнил майор.
— Молодой человек… — Губарев невольно почувствовал себя польщенным. К нему так давно никто не обращался. Он расправил плечи. — У меня профессиональная память. Я прекрасно помню все лица. Увидев человека однажды, я уже не могу его забыть.
— Где вы его видели?
— Он выходил от Лиды. Я спросила ее, кто это? Она ответила — знакомый. Я хотела сказать: староват для тебя, но передумала. Это ее дело, с кем встречаться. Зачем я буду вмешиваться в чужую жизнь?
— У Лиды был парень?
— Я никого не видела. Может, она и встречалась с кем-то на стороне.
— А друзья, подруги ходили к ней в гости? Амалия Федоровна отрицательно качнула головой.
— Нет. Она жила слишком замкнуто для молодой девушки. Я как-то сказала ей об этом. Но она не захотела говорить со мной на эту тему. «Моя жизнь меня устраивает», — сказала Лида.
Возникла пауза.
— Простите, я забыла про чай. У меня стоял на плите чай. Так недолго и до пожара довести, — разволновалась старушка. — Юноша, — обратилась она к Вите, — если вам несложно, сходите на кухню, снимите с плиты чайник и принесите его сюда. Мы будем пить чай.
Витька отправился по адресу.
— Нет, нет. Спасибо, — запротестовал майор. Ему не хотелось напрягать старушку.
— Не возражайте. Мне это нетрудно. — Она поднялась с кресла и подошла к серванту. Достала оттуда чашки. Сразу было видно, что фарфор тоже старинный. Как и все в этой комнате.
— Чай английский. Настоящий, — подчеркнула она. — Моя двоюродная племянница Жанна работает в Лондоне и присылает мне через своих знакомых маленькие подарки.
— Спасибо.
Появился Витька с чайником в руках.
— Подставку для чайника прихватить, надеюсь, догадались? Молодо-зелено, — снисходительно заметила Амалия Федоровна. — Впрочем, как сказал кто-то из великих писателей: «Молодость — это такой недостаток, который быстро проходит».
В промозглый день горячий чай был кстати. Тем более что Губарев толком и не позавтракал. На кухне спозаранку хозяйничала соседка, и толкаться с ней рядом у Губарева не было никакого желания. Он заметил, что если он с утра «встретил» Марью Степановну или Васильевну (она уже и не помнила, как ее отчество), то дела в этот день у него пойдут плохо. Видимо, соседка обладала некоторыми паранормальными способностями. В простонародье таких называют «ведьма старая». А так как Губарев очень хотел, чтобы сегодняшний день был удачным, то он, услышав голос соседки, нырнул обратно в свою комнату. И вышел оттуда только тогда, когда старая грымза заперлась в своей комнате. Но времени было уже много, и поэтому майор только успел схватить из холодильника бутерброд с колбасой. И слопал его на ходу в два счета. Вот и весь завтрак.