В ректорате Первого медицинского института Губареву сказали, что ему надо поговорить с Петрушиным Владимиром Борисовичем. Это — старый преподаватель, который, возможно, сообщит майору нужные сведения. «Где он находится?» — задал вопрос Губарев. «В аудитории номер семь, — сказала секретарь ректора, высокая брюнетка с усталым выражением лица. — По коридору направо». Губарев поблагодарил ее и направился на поиски Петрушина.
   Занятия уже кончились, но вокруг стола преподавателя сгрудились студенты. Губарев подошел ближе. Одна студентка с длинными светлыми волосами что-то объясняла Петрушину. Он слушал ее, кивая головой. Губарев остановился чуть поодаль.
   Но тут мужчина заметил в аудитории постороннего. Он вытянул шею и спросил Губарева:
   — Вы ко мне?
   — Да.
   — Одну минуту. Сейчас освобожусь.
   Это был невысокого роста мужчина в очках. С лысиной сзади и седыми волосами, торчком обрамлявшими ее края.
   «Минута» растянулась на пятнадцать. Наконец аудитория опустела.
   — Прошу, — указал преподаватель на стул напротив.
   Губарев сел.
   — По какому вопросу?
   — Я следователь. Майор Губарев Владимир Анатольевич.
   На лице мужчины отразилось легкое удивление.
   — Да?
   — Я расследую убийство Лактионова Николая Дмитриевича. Двадцать пять лет назад он был вашим учеником.
   — Четверть века прошло! — мужчина откинулся на стуле назад и снял очки. — Как летит время! — Он протер очки носовым платком и снова надел их. — Помню. Способный был ученик. Я всегда знал, что он далеко пойдет.
   — Почему?
   — Интуиция преподавателя.
   Губарев не удержался и задал вопрос, который его всегда интересовал:
   — Значит, самые способные студенты делают впоследствии хорошую карьеру?
   Петрушин едва уловимо вздохнул:
   — Если бы все было так просто! Нет. Дело не только в способностях. А еще и в характере. Коля был очень целеустремленным. Он умел отсекать все лишнее, что мешало его учебе. Умел сосредоточиться на главном. На это способны далеко не все. Знаете, сколько через меня проходит талантливых учеников? Тьма! А достигают вершин — единицы! А все почему? Характера нет. Внутреннего стержня! А у Лактионова это все было. Поэтому он и стал руководителем клиники. Я гордился им! А другие? Кто-то спился, кого-то личные неурядицы заели. Или интриги на работе подкосили. Надо, несмотря ни на что, идти вперед. К финишной прямой. Но — увы! Нет, Коля — молодец в этом плане. Не разменивал себя.
   — А его жену вы помните: Кузьмину Любовь Андреевну?
   Петрушин наморщил лоб.
   — Помню. Но плохо. Тоже способная девочка была. Но с женщинами все сложнее. У них на уме — личная жизнь, дети, семья. Им карьеру делать намного труднее. А почему вы меня расспрашиваете? Его учеба как-то связана с… убийством?
   — Не знаю, — честно сказал Губарев. — Я пытаюсь нащупать характер Лактионова. Узнать, с кем он общался в молодые годы.
   — Ну, те веселые студенческие компании, я думаю, давным-давно разбежались. Время сейчас жесткое — все напряженно работают. А потом, я не помню, с кем он общался. Столько времени прошло с тех пор!
   — У вас сохранились групповые фотографии курса?
   — Может, где-то в институте и сохранились. Не знаю. У меня — нет. Постойте, — хлопнул себя по лбу преподаватель. — Знаете, с кем вам надо поговорить? С Журавлевой Тамарой. Она дружила с Лактионовым. Потом они вместе работали. Во Всесоюзном научно-исследовательском центре хирургии. Я запомнил, потому что у них были сходные темы курсовых. У меня есть ее телефон. Сейчас найду. Она несколько лет назад приходила ко мне с одним вопросом.
   — С каким, если не секрет?
   — Он… очень личный. Она просила меня устроить ее на работу в другое место. Спрашивала: есть ли у меня возможность сделать это. У нее тяжелая семейная ситуация. Больная дочь… Нет мужа. Старая мать. Я помог ей. Правда, это не совсем то, что она хотела. Но в жизни часто выбирать не приходится. К сожалению.
   Владимир Борисович достал из черного портфеля телефонную книжку и стал листать ее.
   — Вот. Записывайте. Журавлева Тамара Александровна.
   Губарев записал телефон и сказал:
   — Я могу сослаться на вас? Что вы мне его дали?
   — Да ради бога! Передавайте ей привет от меня.
   Групповых фотографий курса в институте не оказалось. Губарев решил, не теряя времени, связаться с Журавлевой. Она была дома. Майор представился. О смерти Лактионова она знала.
   — Я хотел бы переговорить с вами, — сказал майор. — И желательно в самое ближайшее время.
   — Я сейчас на больничном. И нахожусь дома.
   — Я подъеду к вам. Когда это удобно сделать?
   — Не раньше трех.
   — Хорошо. Продиктуйте адрес. Код есть?
   — Диктую.
   Адрес Губарев записал под строчкой, где был записан телефон. Он стоял на первом этаже мединститута и разговаривал с Журавлевой по мобильному. После он посмотрел на наручные часы. Два часа. Можно ехать. Пока он доедет, то да се…
   Журавлева жила недалеко от метро «Аэропорт». В пятиэтажном доме. На третьем этаже в двухкомнатной квартире.
   Тамара Александровна выглядела усталой и замотанной. Невысокого роста, худенькая. Редкие рыжие волосы, выкрашенные хной. Суетливые движения.
   — Проходите на кухню. Там нам никто не помешает. Извините, у меня не очень прибрано. Дочь болеет. Старая мать. Не успеваю.
   — Ничего.
   Кухня была маленькой. Пять метров. К столу впритык стоял квадратный столик с одной табуреткой.
   — Сейчас я стул принесу, — сказала Журавлева. Она принесла стул, и майор сел на него.
   — Я расследую дело об убийстве Лактионова Николая Дмитриевича. Я вам уже говорил об этом.
   — Коля… Кто бы мог подумать! — Тамара Александровна вздохнула. — Самый талантливый, самый способный. Никто не сомневался, что его ждет большое будущее. А теперь для него все уже позади…
   — Вы его первую жену знали?
   — Любу? Конечно!
   — Ее тоже убили.
   — Какой кошмар!
   — От кого вы узнали о смерти Лактионова?
   — Позвонила старая знакомая. Она читала в какой-то газете. Она и сказала мне.
   — Что вы можете сказать о характере Лактионова? Он был конфликтным, вспыльчивым? — Губарев подумал: вдруг тот в молодые годы кого-то смертельно обидел или оскорбил. И человек питал к нему ненависть много лет?
   — Коля? — Тамара Александровна задумалась. — Он — удивительный человек. Весь в учебе, работе, — она усмехнулась. — Он редко выходил из себя. Но уж если выйдет!
   — У него не было ни с кем серьезных конфликтов в то время?
   — Коля не конфликтовал. Но он умел очень сильно обидеть человека, причем даже не заметить этого.
   — Что вы имеете в виду? Журавлева вздохнула вторично. На этот раз она не спешила нарушить молчание.
   — У меня был с ним роман. Очень скоротечный. Коля всегда нравился женщинам. В нем была какая-то надежность, основательность. Что моментально кружило голову. Правда, потом все оказывалось не так. Но чтобы это понять, требовалось время…
   — Вы хотите сказать, что Лактионов как мужчина был ветреным и легкомысленным? — Эти слова никак не вязались с обликом Лактионова. Таким, каким его представлял себе майор.
   — Нет. Он не был ни ветреным, ни легкомысленным. Но он был чудовищным эгоистом. И во всех ситуациях думал только о себе. Как только женщина переставала ему нравиться, он без сожаления бросал ее. И даже не думал о том, каково ей.
   Губарев хотел сказать, что подобное поведение характерно для большинства мужчин, но посчитал, что это отвлечет Журавлеву от темы разговора.
   Но она словно прочитала его мысли.
   — Я понимаю, что так ведут себя многие. Но мужчины хотя бы избегают контактов с бывшими любовницами. Понимают, что им больно и неприятно. Коля был не такой. Ему в голову не приходила мысль о женских чувствах, эмоциях. Он вел себя как старый товарищ. Спокойно, ровно. И не задумывался о том, что в душе у женщины в этот момент бушует вулкан эмоций.
   Она говорит о себе, понял Губарев.
   — Первое время меня шокировало такое поведение. Потом я привыкла. — Горькая улыбка тронула губы Журавлевой. — Привыкла, — повторила она.
   — Почему?
   Журавлева какое-то время молчала.
   — В конце концов, это дело прошлое, — она говорила тихо, монотонно, как будто разговаривая сама с собой. — И Коли уже нет… Честно сказать, — возвысила она голос, — я питала некоторые надежды в отношении Коли. Мне всегда казалось, что брак Любы с Колей долго не продержится. Но Коля в то время увлекался натуральными блондинками. А я была шатенкой. Не в его вкусе.
   — Отчего у вас сложилось мнение, что брак — ненадолго?
   — Как сказать… Люба была честолюбивая, целеустремленная. Была полна планов сделать карьеру. Я думала, что Коле для семьи была нужна другая женщина. Та, которая бы помогала ему, поддерживала, больше занималась домом. Люба была не очень хозяйственна. И это было видно невооруженным глазом. Их союз действительно распался. Но когда Коля женился на какой-то массажистке, которая перессорила его со всеми старыми друзьями, мы все были просто в шоке.
   — Вы поддерживали отношения между собой после института?
   — Мы работали вместе. Во Всесоюзном научно-исследовательском центре хирургии. Правда, недолго. Примерно полгода. Мне пришлось уйти оттуда по семейным обстоятельствам. А потом нас развела жизнь. В разные стороны. Как это часто и бывает. Сначала перезванивались, встречались. Даже всем курсом. Пришли не все. Но получилось все равно очень душевно. Но потом все постепенно сошло на нет.
   — Когда вы в последний раз виделись с Лактионовым?
   — Так сразу и не вспомню. Наверное, лет пятнадцать назад. Случайно столкнулись у одного общего приятеля на кафедре. Он тогда защищал свою кандидатскую. И мы пришли его поздравить. И столкнулись чисто случайно.
   — О чем вы тогда говорили?
   — Ой, спросите что-нибудь полегче! Так, легкий треп «за жизнь». Как дела, как работа. О своей семье, я помню, он ничего не говорил. Только сказал, что у него недавно сын второй родился. Вот, по-моему, и все. Смешная получилась встреча. Я уходила, а он пришел.
   — У вас сохранились фотографии студенческих лет?
   — Кое-что сохранилось. Хотите посмотреть?
   — Да.
   — Тогда подождите.
   Уже в дверях кухни Журавлева обернулась и сказала:
   — Я вам даже чаю не предложила. Извините. Будете чай с печеньем?
   — Нет. Только чай.
   Тамара Александровна поставила на плиту темно-синий чайник с белым горохом.
   — Я сейчас.
   Губарев посмотрел в окно. Моросил мелкий дождь. Когда же начнется зима? Так надоела эта затянувшаяся осень.
   Вернулась Журавлева с толстым фотоальбомом в руках. Альбом был из «застойных» лет. Сейчас такие уже не делают. Обложка — из вишневого бархата. Страницы — темно-серые, проложенные белой невесомой бумагой.
   — Вот. Смотрите, — раскрыла альбом Журавлева. — Это наш курс. Вот Коля, — показала она пальцем.
   Губарев внимательно всмотрелся в лицо на снимке. Молодой. Еще по-мальчишески угловатый. Но уже чувствуется то, что называется кратким словом «порода». Внешность настоящего мужчины. Губарев подумал, насколько изменилась мужская внешность за последние несколько лет. Какого-нибудь смазливого юнца бывает трудно от девчонки отличить. Как это называется? Кажется, стиль унисекс. Все равны и едины. Мужчины и женщины. Выглядят одинаково. Одеваются одинаково. Как близнецы. Никакой ощутимой разницы.
   Майор, не отрываясь, смотрел на снимок. Густые волнистые волосы. Одна прядь волос упала на лоб. Глаза смотрят внимательно, серьезно. Взгляд Лактионова не изменился. Такой же взгляд был и на фотографии, которую Губарев носил с собой.
   — А где тут Кузьмина?
   — Вот здесь. Вторая справа.
   Гордо поднятая голова, брови вразлет. Глаза — красивые, большие. Приятный овал лица. Полные чувственные губы. Она кого-то напомнила ему. Но кого? Господи, как безжалостно и неумолимо время! И фотографии — лучшие свидетели этого. Может, поэтому майор не любил смотреть собственные снимки. Он с трудом узнавал себя. Ему казалось, что это не он, а другой человек. Тогда его охватывало чувство щемящего сожаления и печали, словно он потерял нечто очень важное и дорогое, то, что уже никогда не вернет.
   — А это — я, — Журавлева показала пальцем на девушку, стоявшую позади Лактионова. — Я думала, вы меня узнаете, — с истерическим смешком сказала она.
   Нет, решительно ничего общего не было у нее с девчушкой, которая выглядывала из-за плеча Лактионова и задорно улыбалась в объектив.
   — Я понимаю, что я очень сильно изменилась, — упавшим голосом сказала собеседница Губарева. — Время… ситуации. — И тут Губарев увидел, как вздрогнули ее плечи. — Извините, — сказала она, не пытаясь скрыть слез. — Извините. Просто… вспомнилась молодость… Коля… И такое чувство, что вся жизнь впереди. Коля был таким компанейским, веселым. Он не был балагуром, но умел пошутить, развеселить. Мы ездили на летнюю практику. И там уже отрывались. Показать вам эти фотографии? Это мы ездили в колхоз под Анапой, — собирать персики и абрикосы. Это я, Коля и Сергей Петренко. — Троица стояла под фруктовыми деревьями с наполненными корзинами. Журавлева поставила корзину на голову. — Это я изображала восточную женщину. Они кувшины на голове носят, а я корзину. Это тоже мы. Лежим на травке. Загораем. Это — в городе. На море, с Ритой Пашановой. А это мы со студентами из Второго мединститута. Они тоже приехали туда на практику. Чуть позже. — На снимке было человек десять. Четверо сидели в нижнем ряду. Шестеро — стояли. В глаза майору бросилась девушка на переднем плане. Симпатичная блондинка. Ее лицо показалось Губареву смутно знакомым.
   — А это кто? — показал он на девушку.
   — Это… Ирка Лазарева.
   Губарев поднес фотографию ближе к глазам. Несомненно, это было она! Ирина Владимировна!
   — Она тоже была в вашей компании?
   — Да. Привязалась. Мы не знали, как от нее отделаться! Влюбилась в Кольку по уши. Бегала за ним, как собачонка.
   — А Лактионов как реагировал на эти знаки внимания?
   — Оттого, что плыло ему в руки, он не отказывался.
   — Что вы имеете в виду?
   — Что? Попользовался и бросил. Он потом еще пошутил как-то: мог бы отцом стать после этой практики. Я еще спросила: что ты имеешь в виду? А он — ничего. Да и так все ясно! Аборт она сделала. Что там еще может быть! Это к вопросу, как Коля относился к девушкам. Поматросит — и бросит. А эта Ирка… ой, смешно, так серьезно ко всему отнеслась! К нам в институт несколько раз приезжала. Кто-то рассказывал, что она даже пыталась отравиться. Так это было или нет — не знаю. Кстати, после той летней практики Лактионов женился на Любе. Она не смогла поехать вместе с нами в Анапу. Рука была сломана.
   — Больше с Лазаревой вы не встречались?
   — Нет.
   — И ничего о ней не знаете? Журавлева покачала головой.
   — Хотя нет, постойте. Когда я встречалась с Лактионовым на кафедре у нашего приятеля… Я вам уже рассказывала об этом… Коля спросил меня: «Помнишь Ирку Лазареву? Она с нами на практике в Анапе была? Какое тогда было веселое время!» Я ответила: «Помню, а что?» — «Я с ней недавно случайно встретился, — заулыбался он. — Замуж она не вышла. Работой недовольна. Воспитывает племянницу. Сестра умерла, она и взяла к себе ребенка. Я ей еще сказал: бедная ты моя!»
   Племянница! Губарев почувствовал, как у него внезапно пересохло во рту. За спиной оглушительно засвистел чайник.
   — Минутку! — Журавлева встала со стула и сняла чайник с плиты. — Вам чай покрепче или послабее?
   — Что? — Губарев был погружен в свои мысли.
   — Вы какой чай любите? Крепкий?
   — Да.
   — Печенье, конфеты?
   — Нет. Нет.
   — Тогда могу предложить вам сливовое варенье. Я его сама готовила. Очень вкусное.
   — Спасибо, с удовольствием попробую.
   — Так вот все и сложилось. А теперь Коля мертв. — Журавлева наливала чай в черный бокал с белыми ромбами. — Кто у него третья жена по профессии?
   — Художница. В прошлом — музейный работник.
   — Изменил медикам?
   — Похоже на то.
   — Ну… эта массажистка была не для него. Он был просто обязан расстаться с ней, — подчеркнула Журавлева слово «обязан». — Иначе загубил бы себя. Говорят, он сильно пил в то время.
   Судя по всему, Журавлева была неплохо осведомлена о жизни Лактионова.
   — Вы перезванивались с ним? Журавлева едва заметно покраснела.
   — Нет. Не с ним. С нашими ребятами. Они и рассказывали мне о Коле. Всегда ведь интересно знать, как у кого складывается в жизни и на работе. — Журавлева замолчала. А потом спросила после недолгой паузы: — А его третья жена — приятная женщина? Не похожа на массажистку?
   — Ничуть. Она, — Губарев хотел сказать «загадка», во вовремя осекся, — выдержанная. С благородными манерами. Недавно была выставка ее картин.
   — Правда? — Журавлева стиснула руки. — И где? Я бы сходила посмотреть.
   — В галерее «Сандар».
   — Это где?
   — Выставка все равно уже закончилась. На лице Журавлевой отразилось огорчение.
   — Пролистайте каталог ее работ. По-моему, он еще продается. Дать вам телефон галереи?
   — Да. Конечно.
   Записав телефон на клочке газеты, женщина сказала, не глядя на Губарева:
   — Я так любила Колю. Так любила! Даже замуж вышла потому, что «так надо и неудобно оставаться одной». Это мнение моей матери и родственников. Вот и поплатилась за это. Больная дочь, парализованная мать. — Журавлева махнула рукой. — Но это мои проблемы.
   — Вам привет от Петрушина.
   — Владимира Борисовича? Это он вам дал мой телефон?
   — Да.
   Наступило молчание. Сливовое варенье было действительно вкусным. За стеной раздался надрывный кашель. Лицо Журавлевой невольно исказилось.
   — Мать! Я подойду к ней.
   Губарев допил чай и встал. Вышел в коридор. Через пару минут там появилась Журавлева.
   — Спасибо за беседу, — сказал майор.
   — Не за что!
   — Возникнут вопросы, я повторно обращусь к вам, — попрощался Губарев.
   — Да, пожалуйста.
   На работе Губарев сказал Витьке:
   — Кажется напали на след! У Лазаревой есть племянница, которую она воспитывает. Дочь умершей сестры. Она вполне может быть любовницей Лазарева.
   — Необязательно.
   Необязательно. Но может. Надо разыскать эту племянницу и поговорить с ней. Не ставя тетю в известность. Выяснить, как выглядит эта племянница. Побеседовать с соседями. А потом уже и приступать к делу.
 
   Через два дня выяснилось, что раньше Лазарева жила вместе с племянницей на Первомайской улице. Фамилия племянницы была Исакова. Исакова Лидия Валентиновна. Потом они разъехались. И стали жить по разным адресам.
   — Куда направимся? — спросил его Витька, кивая на адреса.
   — Куда? — майор потер подбородок. — Сначала на Первомайскую. А там — смотря по обстоятельствам.
   Соседка, энергичная дама лет пятидесяти, прекрасно помнила Лазареву. И ее племянницу.
   — Да. Помню. Как сейчас. Уехали они отсюда два года назад. — Губарев с Витькой стояли в длинном коридоре и разговаривали с Походун Галиной Олеговной, так звали соседку Лазаревой. — Ирина Владимировна врачом работала. Приходила домой поздно. Лидочка была сама себе предоставлена. Целыми днями сидела дома, бедняжка.
   — Вы давно здесь живете?
   — С восемьдесят пятого года. Двадцать лет. Ирина Владимировна здесь с девяносто второго года. — В квартире раздались звуки включенного телевизора. — Толя! — крикнула кому-то Походун. — Сделай потише! Ты с Альмой погулял? — Ответом было молчание. Губарев кашлянул в кулак.
   — Что вы можете сказать о Лазаревой? О ее характере? Образе жизни?
   Какой там образ жизни! — махнула рукой Походун. Большие, чуть выпуклые глаза перебегали с Губарева на Витьку. — Работала сутра до ночи. И все. Никакой жизни. Надо было растить Лидочку. Своих детей-то не было. Грехи молодости, — многозначительно понизила голос Галина Олеговна. — В молодости думается, что все впереди. Ан нет. Природа ставит крест. Ей, матушке, виднее. Ее не обманешь!
   Губарев хотел расспросить об этом поподробнее, но Походун сама все рассказала. Чувствовалось, что ее хлебом ни корми — дай почесать языком или посплетничать. Майор хорошо знал такой тип дам. Они с удовольствием вывалят на тебя такой ворох сплетен и слухов, что не сразу и поймешь: правда это или ложь.
   — Любовь у нее была с одним коллегой. Давно. Еще студентами они были. Залетела от него. Думала, что женится. А он — нив какую. Мол, сама виновата. Я тут ни при чем. И вообще, я жениться пока не собираюсь. Ну, обычная мужская сказка. Это они все так любят говорить и сваливать все на женщин. — Майору показалось, что еще немного, и Галина Олеговна погрозит ему кулаком. — Представляете, какой это был шок для молоденькой девушки? Ужас один! Она ходила к нему, уговаривала. А он взял, скотина, и женился на другой. Сволочь просто! Как все они.
   — Это она вам сама рассказывала? Походун кивнула головой.
   — Да. Однажды она расплакалась прямо у меня в квартире. Пришла попросить соли и разрыдалась. Я спросила ее: что такое? Она сказала: вот сегодня встретилась со своей первой любовью. Вся жизнь из-за него наперекосяк пошла. Она ведь была замужем однажды.
   — Была замужем?
   Неофициально. Прожила с одним мужчиной полтора года. Он очень детей хотел. Говорил: родишь, сразу женюсь. Но ничего не получилось. Ирина Владимировна сказала тогда мне: «Всю жизнь за тот поступок я теперь расплачиваюсь. Если бы можно было повернуть жизнь вспять, родила бы ребенка, плюнув на всех. Какая же я была глупая! Бегала за ним, уговаривала, плакала. А сегодня встретила его, и такая злость меня взяла! Он — такой благополучный, сытый. Дети подрастают. Третью жену взял. А у меня — ничего!» И давай плакать. Насилу я ее успокоила. Плюнь, говорю, на этих мужиков, все они кобели такие. Только и успевают баб менять. Ни забот, ни воздыханий. В одном месте детей наделают. В другом. А мы за все страдаем и расплачиваемся. Что тут поделаешь? Жизнь такая! — Телевизор опять заработал на полную громкость. — Толя! Потише! Ты что, русского языка не понимаешь? — Звук уменьшился. — Ну, посидела она у меня, успокоилась и ушла. И с той поры, — Походун взмахнула рукой, — она меня как бы избегать стала. Поздоровается, когда столкнемся, и все. Это понятно! Когда все о себе выплеснешь, потом на этого человека-доверителя смотреть не хочется. Вроде он смеется над тобой. Но я — ни-ни! Я ей только сочувствовала. А два года назад она уехала. Разменяла квартиру и уехала. Как-то по-быстрому все сделала. Второпях. Не зашла по-соседски и не попрощалась. Но я не в обиде. У каждого своя жизнь. Дай бог им счастья! — Из комнаты раздался собачий лай. — Толя! Альме надо гулять! Ты понимаешь или нет? — В ответ — глухое молчание.
   — И это было два года назад?
   Галина Олеговна энергично закивала головой.
   — Да. Мы тогда только что ремонт сделали своими силами. Обои поклеили, плитку выложили. Это я запомнила.
   Губарев переглянулся с Витькой. Похоже, одна и та же мысль пришла им в голову.
   — А племянница симпатичная была? С ребятами встречалась?
   Походун вытаращила на него глаза:
   — Симпатичная? Да я ее всегда жалела. Страшненькая такая девочка была. Нос — длинный, глаза — щелки. Серенькая мышка.
   — Серенькая мышка? — переспросил майор. Это описание никак не вязалось с обликом роковой блондинки на фотографии, хранимой Лактионовым у себя дома. Впрочем, все сомнения было легко разрешить.
   Губарев достал из портмоне фотографию и протянул ее Походун.
   — Это она? Племянница Лазаревой? Походун взяла снимок в руки.
   — Нет. Это не она. Эта — настоящая красавица. Как куколка. Хвостом небось крутит налево и направо. А Лида была — без слез не взглянешь. Дома сидела безвылазно. Я ни разу ее с парнем не видела. Оно и понятно. Кто же на нее мог польститься!
   Стройная версия летела ко всем чертям. Губарев чувствовал себя так, словно он на всех парах шел к финишу. И даже прибежал первым. А ему вдруг объявили, что по техническим причинам забег отменяется и надо все начинать сначала. Неужели он ошибся? И его подвела интуиция? И что теперь делать?
   — Вы уверены, что это не она? — переспросил майор осевшим голосом.
   — Уверена! Что я, не помню, как Лида выглядит? Слава богу, у меня с головой и глазами пока в порядке. Даже очков не ношу. Не жалуюсь на зрение. Нет, это не Лида! И не сомневайтесь!
   Губарев выглядел таким жалким и растерянным, что Витька пришел ему на помощь:
   — А еще одной племянницы у Лазаревой не было?
   — Не знаю. Не в курсе. Во всяком случае, здесь я никого, кроме Лиды, не видела. Ирина никогда не упоминала о родне. У меня сложилось такое впечатление, что ее и не было.
   Нокаут был полный! Хотелось остаться одному и все как следует обдумать.
   — Спасибо, — сказал Губарев.
   — Пожалуйста!
   Перед тем как дверь закрылась, Губарев и его напарник услышали истошный вопль женщины:
   — Толя! Ты что, оглох? Не понимаешь, что Альме надо погулять! Толя! Сейчас будет скандал!
   Всю дорогу они молчали. Приехали на работу.
   — Похоже, как в детской считалочке: «На колу мочало, начинай сначала».
   Губарев открыл дело, стал пролистывать.
   — Не расстраивайтесь, — сочувственно сказал Витька.
   — Не расстраиваться? Да я просто убит. Считай меня убитым на поле боя.