Страница:
Продержимся, господин Резанов,сказал он твердо, но посланник заметил, как еще больше ссутулился правитель.
Они оба знали цену людским лишениям, и оба понимали иx неизбежность. Великие планы требовали решительных действий.
Экипаж «Юноны» тоже беспокойно глядел на берег... Зеленая долина, спускающаяся к морю, холмы и горы были залиты солнцем, необыкновенная тишина и дрема стояли над бухтой, и только далеко возле крепости виднелись фигурки людей, черные Ha ярком песке отлива. Толпа двигалась к месту стоянки корабля неизвестно с какими намерениями,
Скачут! вдруг крикнул Давыдов. Молодое круглое лицо его оживилось и порозовело.
Он спрыгнул с вант, откуда смотрел на берег, и подбежали к Резанову. Но тот уже сам заметил показавшихся из-за скалы и всадников. Однако теперь их было меньше, и впереди рядом с офицером на сером коньке ехал монах. Темная сутана его свисала ниже стремян.
Спустить шлюпку! приказал Резанов. Присутствие францисканца среди солдат указывало на мирные намерения отряда. Очевидно, испанцы нарочно ездили за священником.
Поедете вы, Давыдов, и вы, Лансдорф,сказал Резанов стоявшим возле него ученому натуралисту и мичману. Объявите. кто мы такие и что заставило нас искать здесь убежища. Держитесь отменно любезно, но с достоинством, наибольше всего помните, что мы представляем здесь великую нашу державу и что испанский двор состоит с нами в дружбе.
Он проводил их до шлюпки и, внешне спокойный и сдержанный, снова взялся за подзорную трубу.
Любопытный Лансдорф с удовольствием закивал головой и сразу же спустился в лодку. Вслед за ним прыгнул туда и Давыдов. Ему было всего двадцать лет, но опытом он не уступал даже Хвостову. Спустя минуты две шлюпка уже шла к берегу.
Увидев лодку, всадники сошли с коней, а монах и офицер поспешили к воде. В подзорную трубу Резанов разглядел, как они торопились, в особенности офицер, совсем юный, в вишневом плаще, шляпе с золотыми кистями. Сверкающая большая сабля волочилась по песку.
Шлюпка пристала к берегу. Лансдорф и Давыдов ступили на землю, сняли шляпы, поклонились. Испанцы ответили тем же. Некоторое время обе стороны с внимательным любопытством разглядывали друг друга и молчали. Затем монах выступил вперед. В темном одеяний, с непокрытой лысой головой, высокий и худощавый, он медленно и раздельно спросил по-испански:
Кто вы и зачем прибыл сюда ваш корабль?
Тогда Лансдорф тоже выдвинулся вперед, еще раз раскланялся и, добросовестно выговаривая слова, в свою очередь, сказал по-французски:
Мы не знаем вашего языка, сеньоры. Может быть, кто-нибудь из вас говорит по- французски? Мы прибыли сюда издалека. Россия...
Монах вслушался в незнакомую речь, покачал головой.
Лансдорф вытер платком очки и невозмутимо повторил свои слова сперва по-английски, затем по-португальски. Снова монах не понял.
Попробуйте по-латыни,сказал нетерпеливо Давыдов.Латынь он, наверное, знает.
Действительно, лишь только натуралист произнес несколько слов, длинное лицо францисканца оживилось, а молодой офицер, беспокойно следивший за напрасными доселе попытками, облегченно вздохнул и засмеялся.
Латынь Лансдорфа была не совсем правильна, но монах понял и уже почти дружелюбно задал тот же вопрос. Безоружные образованные чужеземцы ему понравились, так же как и маленький корабль, бесстрашно проникнувший в гавань. Понравились они и офицеру, для которого прибытие корабля являлось, как видно, событием. А когда Лансдорф, памятуя наставление Резанова, заявил, что они участники кругосветного плавания и путешествуют по воле государя императора и что посланник его, камергер двора господин Резанов, просит у дружественного народа гостеприимства, монах был необычайно удивлен и, переводя офицеру услышанное, поторопился представиться:
Падре Хозе Уриа... Дон Луис Аргуэлло, сын коменданта президии. Сеньор комендант в отсутствии...
Он вспомнил, как несколько недель тому назад комендант рассказывал про бумагу, полученную губернатором в Монтерее, об оказании содействия русской экспедиции под начальством петербургского сановника Резанова. Но в бумагах говорилось о двух больших кораблях «Надежда» и «Нева», а перед ними маленькое суденышко... И почему русские прибыли в эту пустынную бухту?.. Но спросить он не решился.
Монах понимал, что не на все вопросы можно получить ответ, тем более когда дело касалось высокой политики. Он только приятно улыбался и переводил речь дона Луиса, приглашавшего знатных гостей посетить президию.
Юноша тоже слышал о Резанове и боялся лишь одного, чтобы корабль не повернул обратно. Не так часто в жизни крепости можно было рассчитывать на что-либо подобное. А сейчас он замещал отца, впервые был хозяином... Никогда он еще не чувствовал такой ответственности.
Он лично проводил гостей до шлюпки, замочил сапоги, затем, когда Лансдорф и Давыдов отъехали, вскочил на коня и в нетерпеливом ожидании поскакал вдоль берега.
Падре Уриа в раздумье остался стоять на камне.
А Резанов опустил трубу и, стараясь скрыть волнение, неторопливо спустился с мостика, чтобы встретить шлюпку.
Глава вторая
Глава третья
Они оба знали цену людским лишениям, и оба понимали иx неизбежность. Великие планы требовали решительных действий.
Экипаж «Юноны» тоже беспокойно глядел на берег... Зеленая долина, спускающаяся к морю, холмы и горы были залиты солнцем, необыкновенная тишина и дрема стояли над бухтой, и только далеко возле крепости виднелись фигурки людей, черные Ha ярком песке отлива. Толпа двигалась к месту стоянки корабля неизвестно с какими намерениями,
Скачут! вдруг крикнул Давыдов. Молодое круглое лицо его оживилось и порозовело.
Он спрыгнул с вант, откуда смотрел на берег, и подбежали к Резанову. Но тот уже сам заметил показавшихся из-за скалы и всадников. Однако теперь их было меньше, и впереди рядом с офицером на сером коньке ехал монах. Темная сутана его свисала ниже стремян.
Спустить шлюпку! приказал Резанов. Присутствие францисканца среди солдат указывало на мирные намерения отряда. Очевидно, испанцы нарочно ездили за священником.
Поедете вы, Давыдов, и вы, Лансдорф,сказал Резанов стоявшим возле него ученому натуралисту и мичману. Объявите. кто мы такие и что заставило нас искать здесь убежища. Держитесь отменно любезно, но с достоинством, наибольше всего помните, что мы представляем здесь великую нашу державу и что испанский двор состоит с нами в дружбе.
Он проводил их до шлюпки и, внешне спокойный и сдержанный, снова взялся за подзорную трубу.
Любопытный Лансдорф с удовольствием закивал головой и сразу же спустился в лодку. Вслед за ним прыгнул туда и Давыдов. Ему было всего двадцать лет, но опытом он не уступал даже Хвостову. Спустя минуты две шлюпка уже шла к берегу.
Увидев лодку, всадники сошли с коней, а монах и офицер поспешили к воде. В подзорную трубу Резанов разглядел, как они торопились, в особенности офицер, совсем юный, в вишневом плаще, шляпе с золотыми кистями. Сверкающая большая сабля волочилась по песку.
Шлюпка пристала к берегу. Лансдорф и Давыдов ступили на землю, сняли шляпы, поклонились. Испанцы ответили тем же. Некоторое время обе стороны с внимательным любопытством разглядывали друг друга и молчали. Затем монах выступил вперед. В темном одеяний, с непокрытой лысой головой, высокий и худощавый, он медленно и раздельно спросил по-испански:
Кто вы и зачем прибыл сюда ваш корабль?
Тогда Лансдорф тоже выдвинулся вперед, еще раз раскланялся и, добросовестно выговаривая слова, в свою очередь, сказал по-французски:
Мы не знаем вашего языка, сеньоры. Может быть, кто-нибудь из вас говорит по- французски? Мы прибыли сюда издалека. Россия...
Монах вслушался в незнакомую речь, покачал головой.
Лансдорф вытер платком очки и невозмутимо повторил свои слова сперва по-английски, затем по-португальски. Снова монах не понял.
Попробуйте по-латыни,сказал нетерпеливо Давыдов.Латынь он, наверное, знает.
Действительно, лишь только натуралист произнес несколько слов, длинное лицо францисканца оживилось, а молодой офицер, беспокойно следивший за напрасными доселе попытками, облегченно вздохнул и засмеялся.
Латынь Лансдорфа была не совсем правильна, но монах понял и уже почти дружелюбно задал тот же вопрос. Безоружные образованные чужеземцы ему понравились, так же как и маленький корабль, бесстрашно проникнувший в гавань. Понравились они и офицеру, для которого прибытие корабля являлось, как видно, событием. А когда Лансдорф, памятуя наставление Резанова, заявил, что они участники кругосветного плавания и путешествуют по воле государя императора и что посланник его, камергер двора господин Резанов, просит у дружественного народа гостеприимства, монах был необычайно удивлен и, переводя офицеру услышанное, поторопился представиться:
Падре Хозе Уриа... Дон Луис Аргуэлло, сын коменданта президии. Сеньор комендант в отсутствии...
Он вспомнил, как несколько недель тому назад комендант рассказывал про бумагу, полученную губернатором в Монтерее, об оказании содействия русской экспедиции под начальством петербургского сановника Резанова. Но в бумагах говорилось о двух больших кораблях «Надежда» и «Нева», а перед ними маленькое суденышко... И почему русские прибыли в эту пустынную бухту?.. Но спросить он не решился.
Монах понимал, что не на все вопросы можно получить ответ, тем более когда дело касалось высокой политики. Он только приятно улыбался и переводил речь дона Луиса, приглашавшего знатных гостей посетить президию.
Юноша тоже слышал о Резанове и боялся лишь одного, чтобы корабль не повернул обратно. Не так часто в жизни крепости можно было рассчитывать на что-либо подобное. А сейчас он замещал отца, впервые был хозяином... Никогда он еще не чувствовал такой ответственности.
Он лично проводил гостей до шлюпки, замочил сапоги, затем, когда Лансдорф и Давыдов отъехали, вскочил на коня и в нетерпеливом ожидании поскакал вдоль берега.
Падре Уриа в раздумье остался стоять на камне.
А Резанов опустил трубу и, стараясь скрыть волнение, неторопливо спустился с мостика, чтобы встретить шлюпку.
Глава вторая
Еще издали экипаж корабля заметил, что посольство возвращается с хорошими вестями. Давыдов смеялся, а Лансдорф размахивал руками и, как видно, торопил гребцов. Матросы повеселели. Хвостов сам подошел к шлюпбалкам.
Бодать, вместо монаха переодетая гишпанская красавица их встретила,сказал он, посмеиваясь, Резанову.
Но Николай Петрович даже не обернулся, хотя за последние дни это были первые слова, не относящиеся к делу, которые он слышал от командира «Юноны». Все мысли Резанова были заняты начавшимися переговорами.
Привыкнув за пустой любезностью слов часто видеть иную, скрытую сущность, он ждал своих посланцев, чтобы по их рассказу полностью представить себе картину свидания и уловить то, что, быть может, от них ускользнуло. Правда, после посольства в Японию, здесь была другая, пока очень скромная задача, но от нее могло зависеть будущее российских колоний. Он прекрасно понимал Баранова.
Десять пар рук наконец подняли шлюпку.
Ура, Хвостов! весело крикнул Давыдов, соскакивая на палубу.Слухом о нас земля полна.
Он снял шляпу, вытер со лба капли пота, повернулся к приятелю, собираясь выложить сразу все свои новости, но, увидев стоявшего поодаль Резанова, смутился и замолчал. Живой и непосредственный мичман всегда чувствовал себя немного неловко в присутствии посланника.
Резанов сделал вид, что не заметил его смущения. Он подождал, пока выбрался из шлюпки Лансдорф, затем пригласил обоих посланцев и Хвостова к себе в каюту. Разговор слишком серьезный, чтобы вести его на палубе. И только выслушав натуралиста и расспросив Давыдова, он отбросил напускное спокойствие и, удовлетворенный, ходил по тесной каюте.
В самом деле, посланцы привезли хорошие вести. Радовала и простота, с которой принимали его судно испанцы страстные любители пышных встреч и докучливых формальностей.
Ну, государи мои,сказал он наконец Давыдову и Лансдорфу.Прощу собираться на берег. А вы, господин Хвостов, останетесь на корабле и ни одного матроса не пускайте с судна. Ласка лаской, а осторожность наипаче всего.
Он надел новый, ставший для него свободным мундир, тщательно запер в ящике стола портфель с бумагами, взял шляпу. Похудевший и бледный, он выглядел моложе своих сорока лет и совсем не был похож на суховатого, сдержанного царедворца, каким казался даже в Ново-Архангельске.
Резанов остановился перед открытым иллюминатором и некоторое время смотрел на знойную гладь залива... Любопытно сложилась судьба. Никогда не думал он побывать в этих далеких водах. Даже полтора десятка лет назад, читая записки «Российского купца Григория Шелехова странствования»... С Шелеховым он встречался в Иркутске, позже женился на его дочери, деятельно хлопотал о создании единой объединенной Российско-американской компании, учил купцов добиваться царских привилегий. Но сам оставался равнодушным ко всем этим делам. Гвардейский Измайловский полк, затем видная служба в адмиралтейств- коллегий, у Гаврилы Державина, выполнение личных поручений самой Екатерины, чины и оберпрокурорство в сенате приучили к иной жизни. Однако воцарение молодого Александра, игравшего в либерализм, вернувшего из ссылки Радищева, расшевелило даже стариков. А в тридцать четыре года, да еще мечтая вместе со многими просвещенными людьми столицы, не жалко на время покинуть и стены департамента. Быть может, заставить говорить о себе не только Петербург? Колонии нуждались в широких преобразованиях. Смерть жены наследницы шелеховского состояния помогла созреть решению. Акционеры компании назначили его главным ревизором американских владений, добились посылки полномочным министром к японскому двору и начальником первой кругосветной экспедиции. Посольство в Японию не удалось. Островитяне упорно отгораживались от всего мира и, кроме того, пытались увильнуть от ответа за наглое заселение исконных русских земельКурил и Сахалина... Все равно не удастся!.. А сейчасАляска, Калифорния... Может быть, придется ехать в Мексику... Далеко занесла судьба действительного камергера и командора ордена св. Иоанна Иерусалимского!
...Лишь только шлюпка врезалась килем в песок, Луис, опередив монаха, поспешил навстречу Резанову. Серый конь шел за ним следом, а когда офицер остановился, конь положил голову ему на плечо. Эта преданность животного вызывала невольное расположение и к его хозяину.
Николай Петрович составил заранее латинское приветствие, однако, после первого представления Лансдорфом, поздоровался и сказал маленькую речь по-испански. Испанский язык он знал довольно слабо, но сейчас ему хотелось оказать любезность хозяевам.
Луис приказал подать лошадей. Длинный кавалерист, подхватив гигантскую саблю, мешавшую ему двигаться, привел трех скакунов с высокими седлами, окованными серебром; несколько всадников спешились, готовясь помочь гостям усесться. Усердие и быстрота, с которой солдаты выполняли команду, нескрываемое любопытство говорили о том, что прибытие чужеземного корабля действительно явилось событием в жизни крепости.
Узнав, что до президии недалеко, Резанов отказался от лошадей и, поблагодарив офицера, просил разрешения пройти пешком. После месячного пребывания на корабле приятно было ощущать под ногами твердую землю. А главное, хотелось не спеша оглядеть окрестность.
Он пошел впереди с офицером, а монах, Лансдорф и Давыдов двинулись сзади. Дальше широким полукольцом растянулись солдаты, за ними вели оседланных лошадей и комендантского коня.
Молодой офицер говорил не умолкая, показывал каждый утес, хижину, рассказал, сколько в крепости солдат, как далеко отсюда до Монтерея, где живет губернатор, друг его отца. Беззаботно посвятил гостя во все домашние дела, сказал, что отец выбился из рядовых мексиканского драгунского полка, что во всей Верхней Калифорнии за суровость и набожность прозвали его Эль Санто (святой), что сестрапризнанная красавица обеих Калифорний, а матьурожденная Морага и что его семья почти единственная староиспанская на этом берегу.
Болтовня Луиса утомляла Резанова, но Николай Петрович под конец почти его не слушал. Он внимательно разглядывал места, по которым они проходили, не упуская ни одной подробности. Возле высокого дорожного распятия он увидел старую женщину в длинном темном платье, двух смуглых девушек с лукавыми глазами, сидевших у подножия. И старуха и девушки упоенно смотрели, как несколько полуголых ребятишек со смехом гоняли вокруг креста свинью. Щедрое солнце, покой и тишина... А дальше пестрые одежды всадников, сияющее убранство упряжи, выкрики толпы, звон мандолин, первая нежная зелень...
Какими далекими казались серые, хмурые скалы и холод Ново-Архангельска, угрюмые, истощенные лица, тревожнопытливые глаза правителя... Словно два мира!..
Это сопоставление и воспоминание о Ситхе, о мерах немедленной помощи, ради которых он приехал сюда, снова наполнили его беспокойством. Он совсем перестал слушать Луиса.
Местность постепенно повышалась, встречались зеленеющие лавры. А спустя полчаса на широком песчаном плато открылся высокий земляной вал, густо поросший травой, за ним торчали соломенные крыши домиков. Сквозь единственный проход никогда не запиравшихся ворот виднелся полный солнечного света огромный двор «пласа» с низким длинным строением на два крыла. У ворот возле старой чугунной пушки спал бык. Несколько человек стояли посередине «пласа». Это была президия.
Резанов и его спутники на некоторое время остались одни. Луис, извинившись, выбежал сделать какие-то распоряжения, монах задержался во дворе. Было видно, что в президии гостей не ждали и теперь за стенами ее шла скрытая суматоха. По темному коридору пробежали две индианки, старый метис-слуга прошмыгнул босиком в переднюю, на ходу напяливая куртку, а сапоги дерзка в руках. Несколько раз хлопнули двери, по двору проскакал всадник.
Но в комнате было тихо и прохладно, сквозь узкие амбразуры окон, пробитые в массивной стене и выходящие в сад, не проникала дневная жара. Два-три дивана с истертыми кожаными сиденьями, такие же кресла, большой стол, камин и над ним глиняное распятие с теплившейся восковой свечой, толстые травяные маты, заглушающие звуки шагов, создавали ощущение чужой жизни. В окнах не было ни рам, ни стекол. Листья дикого винограда свисали над амбразурами.
Русские молча осматривались, Лансдорф даже понюхал пучок сухой травы, положенной под распятием. Так прошло минуты три, а потом Резанов, стоя ближе других к окну, внезапно услышал со стороны сада громкий яростный шепот, шум раздвигаемых веток и, невольно обернувшись, увидел в соседнем окне мелькнувшие смуглые ноги, тоненькую фигурку в коротком платье, выпрыгнувшую в сад. Затем все стихло.
Заинтересованный, он хотел подойти ближе к амбразуре, но в коридоре послышались звон шпор, взволнованный говор, и на пороге появился дон Луис, рядом с ним высокая полная женщина в длинном кружевном покрывале, немного торжественная и испуганная. За ними следовала кучка наспех приодетых детей.
Моя мать, сеньоры...произнес Луис, запыхавшись.Донья Игнасия Аргуэлло и Морага...
Хозяйка наклонила голову. Она была толстая и вялая, и только глаза сохранили красоту. Пятнадцать детей и тихая однотонная жизнь в президии состарили раньше времени.
После обоюдных приветствий донья Игнасия представила гостям детей:
Анна-Паула...
Гертруда...
Франческо...
Сантьяго...
Стараясь не улыбаться, Резанов вежливо отвечал на поклоны маленьких Аргуэлло, чинно, с серьезным видом отходивших в сторону.
Гервасио...
На этот раз худощавый черноволосый ровесник Луиса, стоявший на пороге, резко отступил назад и скрылся.
Гервасио!крикнул Луис.
Но хозяйка поспешила назвать следующее имя. Резанов заметил, что она смутилась, а Луис нахмурил брови. Однако наблюдения Резанова были прерваны. Из боковой двери, выходившей в коридор, показалась невысокая девушка, почти подросток, в темном бархатном платье и остановилась на пороге, переводя дыхание. Высокий чистый лоб, волосы, разделенные пробором, ясные глаза, приоткрытые от волнения губы, нежный, чуть удлиненный овал лица, тонкие плечи были так очаровательны, что Резанов залюбовался. Он сообразил, что это та самая девушка, которая несколько минут назад выпрыгнула в окно.
Мария-Конча,сказала донья Игнасия с гордостью и, как показалось, со скрытым облегчением. Значит, строптивица успела переодеться и не укатила в миссию, как грозилась сделать!
Но об этом приезжие ничего не знали.
Когда знакомство совершилось и дети тихонько исчезли из комнаты, Резанов, чтобы нарушить некоторую неловкость, сказал, что несколько дней назад, ночью, уже возле берегов Калифорнии, он вдруг услышал звон мандолины и заметил в тумане медленно проходивший корабль с белыми парусами. Корабль появлялся каждую ночь, но никто из команды его не видел. А потом он скрылся, и они очутились возле этой бухты.
Он указывал нам путь сюда, хотя наш ученый друг говорит, что мне это приснилось.
Угнетенное состояние Резанова несколько рассеялось, он выдумывал просто и непринужденно, и эта непринужденность передалась всем. Донья Игнасия ушла приготовлять шоколад, Луис оживленно показывал Лансдорфу и Давыдову саблю чуть ли не самого Кортеса, не замечая, что гостям больше хотелось смотреть на сестру, чем на саблю, монах беседовал с Резановым. Лишь девушка молча расставляла на столе чашки.
Вы часто бывали в разных странах? спросила она вдруг Резанова, когда монах за чем-то вышел из комнаты и Николай Петрович на время остался один.
Конча сказала это и покраснела. Ей в первый раз приходилось выполнять роль хозяйки в присутствии такого знатного гостя.
Резанов, давно уже с любопытством наблюдавший за ней, улыбнулся и наклонил голову.
Конча помолчала, затем вздохнула.
С белыми парусами... Это похоже, сеньор... Иногда я тоже вижу такие сны... Когда я была маленькой,продолжала девушка, увлекшись и присаживаясь на диван,мне казалось, что наша президия стоит на краю земли и дальше за морем начинается рай. Один раз я подговорила Луиса, и мы хотели поехать туда на лодке, но Гервасио рассказал обо всем отцу. Так я и не доехала до рая!.. Простите, сеньор...сказала она, снова краснея, и поднялась. Только сейчас она заметила, что монах вернулся и внимательно ее слушает.Я помешала вашей беседе.
В длинном закрытом платье она выглядела совсем взрослой, тяжелые волосы оттягивали назад маленькую голову.
Досадуя на свою неловкость, девушка отошла к столу.
Прекрасная семья,сказал монах, глядя вслед удалявшейся девушке.Теперь мало сохранилось таких на нашей новой родине. Благословение Иисусу... Вы много видели, сеньор посол, а я прожил свой век среди пустыни, и единственная земная отрадаэтот дом.
Падре Уриа скромничал. Он побывал не в одной стране, долго жил в Риме, лично знал папу, служил обедню в королевской капелле старой андалузской столицы Кордовы. Следил за событиями в Европе, интересовался Наполеоном и царем Александром, многое слышал о русских колониях на Аляске, в особенности о правителе ихБаранове. Но монах был искренен, говоря так о семье Аргуэлло.
За столом сидели долго. Донья Игнасия рассказывала о детях, о первых годах жизни в этом краю, где индейцы два раза пытались поджечь президию и донья Игнасия с маленьким Педро скрывалась в колодце среди горевших строений. Раненый Аргуэлло дополз до ворот и выпустил на индейцев взбесившихся от огня и дыма быков. Вспоминая, она вздыхала и улыбалась и выглядела помолодевшей лет на десять. Луис с восторгом глядел на мать, а Конча тихонько обрывала листочки с виноградной лозы, просунувшейся в окно, и молчала. Зато, как только начал рассказывать: Резанов, девушка не пропустила ни одного слова. Она сидела спокойная по виду и сдержанная, но Резанов замечал, как бледнели и вспыхивали ее щеки.
Он рассказал про Санкт-Петербург, про двор царя, широкую, как залив, Неву, площади и дворцы, над сооружением которых трудились лучшие зодчие мира, о необъятных просторах своей страны, простирающейся до Америки, о колониях на Ситхе, где одинокий старый правитель сам бьет зорю в своей крепости и имя его известно во всех портах Тихого океана, о русских людях, переплывающих на байдарках моря.
Когда же он описал бедствия «Юноны», девушка поднялась и быстро вышла из комнаты.
Вскоре после ее ухода Резанов тоже поднялся. Визит и так затянулся. Он шуткой закончил рассказ и, поблагодарив семью Аргуэлло, стал прощаться. С шумом поднялись Давыдов и Лансдорф. Им порядком надоело сидеть за столом. Лансдорф хотел спать, а мичман торопился рассказать Хвостову про все смешное, что видел в испанской крепости. И подразнить приятеля знакомством с необыкновенной красавицей.
Прощаясь, Николай Петрович сказал о главной цели своего посещения. Он попросил провизии для команды и разрешения остаться на несколько дней в гавани, пока приведут в порядок судно. Тогда он сможет отправиться в Монтерей. Он отложил разговор об этом умышленно, чтобы не показать его исключительную важность.
Польщенный и обрадованный возможностью оказать услугу, Луис с жаром сказал, что все будет сделано и что кораблю незачем торопиться. Бумаги в Монтерей он сегодня же отправит нарочным.
Донья Игнасия и монах поддержали его и просили русских сеньоров не торопиться. Несмотря на невыносимую жару, сеньора вышла на крыльцо проводить гостей.
А во дворе Резанова и его спутников ожидал сюрприз. Несколько солдат и служителей, изнемогая от зноя, уже грузили в скрипучую телегу мешки с мукой, овощами, кур, живую свинью. Это была провизия для «Юноны».
Кто вам сказал?спросил озадаченный Луис одного из солдат, державшего вырывавшуюся курицу.
Сеньорита, ответил солдат, пытаясь справиться с птицей.
Молодой комендант засмеялся, махнул рукой.
Мария!.. Конча!..крикнул он.Сеньоры уже уезжают!
Но девушка не отозвалась.
Бодать, вместо монаха переодетая гишпанская красавица их встретила,сказал он, посмеиваясь, Резанову.
Но Николай Петрович даже не обернулся, хотя за последние дни это были первые слова, не относящиеся к делу, которые он слышал от командира «Юноны». Все мысли Резанова были заняты начавшимися переговорами.
Привыкнув за пустой любезностью слов часто видеть иную, скрытую сущность, он ждал своих посланцев, чтобы по их рассказу полностью представить себе картину свидания и уловить то, что, быть может, от них ускользнуло. Правда, после посольства в Японию, здесь была другая, пока очень скромная задача, но от нее могло зависеть будущее российских колоний. Он прекрасно понимал Баранова.
Десять пар рук наконец подняли шлюпку.
Ура, Хвостов! весело крикнул Давыдов, соскакивая на палубу.Слухом о нас земля полна.
Он снял шляпу, вытер со лба капли пота, повернулся к приятелю, собираясь выложить сразу все свои новости, но, увидев стоявшего поодаль Резанова, смутился и замолчал. Живой и непосредственный мичман всегда чувствовал себя немного неловко в присутствии посланника.
Резанов сделал вид, что не заметил его смущения. Он подождал, пока выбрался из шлюпки Лансдорф, затем пригласил обоих посланцев и Хвостова к себе в каюту. Разговор слишком серьезный, чтобы вести его на палубе. И только выслушав натуралиста и расспросив Давыдова, он отбросил напускное спокойствие и, удовлетворенный, ходил по тесной каюте.
В самом деле, посланцы привезли хорошие вести. Радовала и простота, с которой принимали его судно испанцы страстные любители пышных встреч и докучливых формальностей.
Ну, государи мои,сказал он наконец Давыдову и Лансдорфу.Прощу собираться на берег. А вы, господин Хвостов, останетесь на корабле и ни одного матроса не пускайте с судна. Ласка лаской, а осторожность наипаче всего.
Он надел новый, ставший для него свободным мундир, тщательно запер в ящике стола портфель с бумагами, взял шляпу. Похудевший и бледный, он выглядел моложе своих сорока лет и совсем не был похож на суховатого, сдержанного царедворца, каким казался даже в Ново-Архангельске.
Резанов остановился перед открытым иллюминатором и некоторое время смотрел на знойную гладь залива... Любопытно сложилась судьба. Никогда не думал он побывать в этих далеких водах. Даже полтора десятка лет назад, читая записки «Российского купца Григория Шелехова странствования»... С Шелеховым он встречался в Иркутске, позже женился на его дочери, деятельно хлопотал о создании единой объединенной Российско-американской компании, учил купцов добиваться царских привилегий. Но сам оставался равнодушным ко всем этим делам. Гвардейский Измайловский полк, затем видная служба в адмиралтейств- коллегий, у Гаврилы Державина, выполнение личных поручений самой Екатерины, чины и оберпрокурорство в сенате приучили к иной жизни. Однако воцарение молодого Александра, игравшего в либерализм, вернувшего из ссылки Радищева, расшевелило даже стариков. А в тридцать четыре года, да еще мечтая вместе со многими просвещенными людьми столицы, не жалко на время покинуть и стены департамента. Быть может, заставить говорить о себе не только Петербург? Колонии нуждались в широких преобразованиях. Смерть жены наследницы шелеховского состояния помогла созреть решению. Акционеры компании назначили его главным ревизором американских владений, добились посылки полномочным министром к японскому двору и начальником первой кругосветной экспедиции. Посольство в Японию не удалось. Островитяне упорно отгораживались от всего мира и, кроме того, пытались увильнуть от ответа за наглое заселение исконных русских земельКурил и Сахалина... Все равно не удастся!.. А сейчасАляска, Калифорния... Может быть, придется ехать в Мексику... Далеко занесла судьба действительного камергера и командора ордена св. Иоанна Иерусалимского!
...Лишь только шлюпка врезалась килем в песок, Луис, опередив монаха, поспешил навстречу Резанову. Серый конь шел за ним следом, а когда офицер остановился, конь положил голову ему на плечо. Эта преданность животного вызывала невольное расположение и к его хозяину.
Николай Петрович составил заранее латинское приветствие, однако, после первого представления Лансдорфом, поздоровался и сказал маленькую речь по-испански. Испанский язык он знал довольно слабо, но сейчас ему хотелось оказать любезность хозяевам.
Луис приказал подать лошадей. Длинный кавалерист, подхватив гигантскую саблю, мешавшую ему двигаться, привел трех скакунов с высокими седлами, окованными серебром; несколько всадников спешились, готовясь помочь гостям усесться. Усердие и быстрота, с которой солдаты выполняли команду, нескрываемое любопытство говорили о том, что прибытие чужеземного корабля действительно явилось событием в жизни крепости.
Узнав, что до президии недалеко, Резанов отказался от лошадей и, поблагодарив офицера, просил разрешения пройти пешком. После месячного пребывания на корабле приятно было ощущать под ногами твердую землю. А главное, хотелось не спеша оглядеть окрестность.
Он пошел впереди с офицером, а монах, Лансдорф и Давыдов двинулись сзади. Дальше широким полукольцом растянулись солдаты, за ними вели оседланных лошадей и комендантского коня.
Молодой офицер говорил не умолкая, показывал каждый утес, хижину, рассказал, сколько в крепости солдат, как далеко отсюда до Монтерея, где живет губернатор, друг его отца. Беззаботно посвятил гостя во все домашние дела, сказал, что отец выбился из рядовых мексиканского драгунского полка, что во всей Верхней Калифорнии за суровость и набожность прозвали его Эль Санто (святой), что сестрапризнанная красавица обеих Калифорний, а матьурожденная Морага и что его семья почти единственная староиспанская на этом берегу.
Болтовня Луиса утомляла Резанова, но Николай Петрович под конец почти его не слушал. Он внимательно разглядывал места, по которым они проходили, не упуская ни одной подробности. Возле высокого дорожного распятия он увидел старую женщину в длинном темном платье, двух смуглых девушек с лукавыми глазами, сидевших у подножия. И старуха и девушки упоенно смотрели, как несколько полуголых ребятишек со смехом гоняли вокруг креста свинью. Щедрое солнце, покой и тишина... А дальше пестрые одежды всадников, сияющее убранство упряжи, выкрики толпы, звон мандолин, первая нежная зелень...
Какими далекими казались серые, хмурые скалы и холод Ново-Архангельска, угрюмые, истощенные лица, тревожнопытливые глаза правителя... Словно два мира!..
Это сопоставление и воспоминание о Ситхе, о мерах немедленной помощи, ради которых он приехал сюда, снова наполнили его беспокойством. Он совсем перестал слушать Луиса.
Местность постепенно повышалась, встречались зеленеющие лавры. А спустя полчаса на широком песчаном плато открылся высокий земляной вал, густо поросший травой, за ним торчали соломенные крыши домиков. Сквозь единственный проход никогда не запиравшихся ворот виднелся полный солнечного света огромный двор «пласа» с низким длинным строением на два крыла. У ворот возле старой чугунной пушки спал бык. Несколько человек стояли посередине «пласа». Это была президия.
Резанов и его спутники на некоторое время остались одни. Луис, извинившись, выбежал сделать какие-то распоряжения, монах задержался во дворе. Было видно, что в президии гостей не ждали и теперь за стенами ее шла скрытая суматоха. По темному коридору пробежали две индианки, старый метис-слуга прошмыгнул босиком в переднюю, на ходу напяливая куртку, а сапоги дерзка в руках. Несколько раз хлопнули двери, по двору проскакал всадник.
Но в комнате было тихо и прохладно, сквозь узкие амбразуры окон, пробитые в массивной стене и выходящие в сад, не проникала дневная жара. Два-три дивана с истертыми кожаными сиденьями, такие же кресла, большой стол, камин и над ним глиняное распятие с теплившейся восковой свечой, толстые травяные маты, заглушающие звуки шагов, создавали ощущение чужой жизни. В окнах не было ни рам, ни стекол. Листья дикого винограда свисали над амбразурами.
Русские молча осматривались, Лансдорф даже понюхал пучок сухой травы, положенной под распятием. Так прошло минуты три, а потом Резанов, стоя ближе других к окну, внезапно услышал со стороны сада громкий яростный шепот, шум раздвигаемых веток и, невольно обернувшись, увидел в соседнем окне мелькнувшие смуглые ноги, тоненькую фигурку в коротком платье, выпрыгнувшую в сад. Затем все стихло.
Заинтересованный, он хотел подойти ближе к амбразуре, но в коридоре послышались звон шпор, взволнованный говор, и на пороге появился дон Луис, рядом с ним высокая полная женщина в длинном кружевном покрывале, немного торжественная и испуганная. За ними следовала кучка наспех приодетых детей.
Моя мать, сеньоры...произнес Луис, запыхавшись.Донья Игнасия Аргуэлло и Морага...
Хозяйка наклонила голову. Она была толстая и вялая, и только глаза сохранили красоту. Пятнадцать детей и тихая однотонная жизнь в президии состарили раньше времени.
После обоюдных приветствий донья Игнасия представила гостям детей:
Анна-Паула...
Гертруда...
Франческо...
Сантьяго...
Стараясь не улыбаться, Резанов вежливо отвечал на поклоны маленьких Аргуэлло, чинно, с серьезным видом отходивших в сторону.
Гервасио...
На этот раз худощавый черноволосый ровесник Луиса, стоявший на пороге, резко отступил назад и скрылся.
Гервасио!крикнул Луис.
Но хозяйка поспешила назвать следующее имя. Резанов заметил, что она смутилась, а Луис нахмурил брови. Однако наблюдения Резанова были прерваны. Из боковой двери, выходившей в коридор, показалась невысокая девушка, почти подросток, в темном бархатном платье и остановилась на пороге, переводя дыхание. Высокий чистый лоб, волосы, разделенные пробором, ясные глаза, приоткрытые от волнения губы, нежный, чуть удлиненный овал лица, тонкие плечи были так очаровательны, что Резанов залюбовался. Он сообразил, что это та самая девушка, которая несколько минут назад выпрыгнула в окно.
Мария-Конча,сказала донья Игнасия с гордостью и, как показалось, со скрытым облегчением. Значит, строптивица успела переодеться и не укатила в миссию, как грозилась сделать!
Но об этом приезжие ничего не знали.
Когда знакомство совершилось и дети тихонько исчезли из комнаты, Резанов, чтобы нарушить некоторую неловкость, сказал, что несколько дней назад, ночью, уже возле берегов Калифорнии, он вдруг услышал звон мандолины и заметил в тумане медленно проходивший корабль с белыми парусами. Корабль появлялся каждую ночь, но никто из команды его не видел. А потом он скрылся, и они очутились возле этой бухты.
Он указывал нам путь сюда, хотя наш ученый друг говорит, что мне это приснилось.
Угнетенное состояние Резанова несколько рассеялось, он выдумывал просто и непринужденно, и эта непринужденность передалась всем. Донья Игнасия ушла приготовлять шоколад, Луис оживленно показывал Лансдорфу и Давыдову саблю чуть ли не самого Кортеса, не замечая, что гостям больше хотелось смотреть на сестру, чем на саблю, монах беседовал с Резановым. Лишь девушка молча расставляла на столе чашки.
Вы часто бывали в разных странах? спросила она вдруг Резанова, когда монах за чем-то вышел из комнаты и Николай Петрович на время остался один.
Конча сказала это и покраснела. Ей в первый раз приходилось выполнять роль хозяйки в присутствии такого знатного гостя.
Резанов, давно уже с любопытством наблюдавший за ней, улыбнулся и наклонил голову.
Конча помолчала, затем вздохнула.
С белыми парусами... Это похоже, сеньор... Иногда я тоже вижу такие сны... Когда я была маленькой,продолжала девушка, увлекшись и присаживаясь на диван,мне казалось, что наша президия стоит на краю земли и дальше за морем начинается рай. Один раз я подговорила Луиса, и мы хотели поехать туда на лодке, но Гервасио рассказал обо всем отцу. Так я и не доехала до рая!.. Простите, сеньор...сказала она, снова краснея, и поднялась. Только сейчас она заметила, что монах вернулся и внимательно ее слушает.Я помешала вашей беседе.
В длинном закрытом платье она выглядела совсем взрослой, тяжелые волосы оттягивали назад маленькую голову.
Досадуя на свою неловкость, девушка отошла к столу.
Прекрасная семья,сказал монах, глядя вслед удалявшейся девушке.Теперь мало сохранилось таких на нашей новой родине. Благословение Иисусу... Вы много видели, сеньор посол, а я прожил свой век среди пустыни, и единственная земная отрадаэтот дом.
Падре Уриа скромничал. Он побывал не в одной стране, долго жил в Риме, лично знал папу, служил обедню в королевской капелле старой андалузской столицы Кордовы. Следил за событиями в Европе, интересовался Наполеоном и царем Александром, многое слышал о русских колониях на Аляске, в особенности о правителе ихБаранове. Но монах был искренен, говоря так о семье Аргуэлло.
За столом сидели долго. Донья Игнасия рассказывала о детях, о первых годах жизни в этом краю, где индейцы два раза пытались поджечь президию и донья Игнасия с маленьким Педро скрывалась в колодце среди горевших строений. Раненый Аргуэлло дополз до ворот и выпустил на индейцев взбесившихся от огня и дыма быков. Вспоминая, она вздыхала и улыбалась и выглядела помолодевшей лет на десять. Луис с восторгом глядел на мать, а Конча тихонько обрывала листочки с виноградной лозы, просунувшейся в окно, и молчала. Зато, как только начал рассказывать: Резанов, девушка не пропустила ни одного слова. Она сидела спокойная по виду и сдержанная, но Резанов замечал, как бледнели и вспыхивали ее щеки.
Он рассказал про Санкт-Петербург, про двор царя, широкую, как залив, Неву, площади и дворцы, над сооружением которых трудились лучшие зодчие мира, о необъятных просторах своей страны, простирающейся до Америки, о колониях на Ситхе, где одинокий старый правитель сам бьет зорю в своей крепости и имя его известно во всех портах Тихого океана, о русских людях, переплывающих на байдарках моря.
Когда же он описал бедствия «Юноны», девушка поднялась и быстро вышла из комнаты.
Вскоре после ее ухода Резанов тоже поднялся. Визит и так затянулся. Он шуткой закончил рассказ и, поблагодарив семью Аргуэлло, стал прощаться. С шумом поднялись Давыдов и Лансдорф. Им порядком надоело сидеть за столом. Лансдорф хотел спать, а мичман торопился рассказать Хвостову про все смешное, что видел в испанской крепости. И подразнить приятеля знакомством с необыкновенной красавицей.
Прощаясь, Николай Петрович сказал о главной цели своего посещения. Он попросил провизии для команды и разрешения остаться на несколько дней в гавани, пока приведут в порядок судно. Тогда он сможет отправиться в Монтерей. Он отложил разговор об этом умышленно, чтобы не показать его исключительную важность.
Польщенный и обрадованный возможностью оказать услугу, Луис с жаром сказал, что все будет сделано и что кораблю незачем торопиться. Бумаги в Монтерей он сегодня же отправит нарочным.
Донья Игнасия и монах поддержали его и просили русских сеньоров не торопиться. Несмотря на невыносимую жару, сеньора вышла на крыльцо проводить гостей.
А во дворе Резанова и его спутников ожидал сюрприз. Несколько солдат и служителей, изнемогая от зноя, уже грузили в скрипучую телегу мешки с мукой, овощами, кур, живую свинью. Это была провизия для «Юноны».
Кто вам сказал?спросил озадаченный Луис одного из солдат, державшего вырывавшуюся курицу.
Сеньорита, ответил солдат, пытаясь справиться с птицей.
Молодой комендант засмеялся, махнул рукой.
Мария!.. Конча!..крикнул он.Сеньоры уже уезжают!
Но девушка не отозвалась.
Глава третья
...Стреляла пушка. Эхо гудело в горах, медленно уплывал дым. Несколько байдар шли к берегу, теряясь в дожде между лесистыми островками. На последней уходил Баранов, проводивший «Юнону» в далекое странствие. В меховом картузе, невысокий и сутулый, правитель российских колоний долго глядел вслед кораблю. Потом повернулся к берегу.
Было сыро и холодно, низкие тучи закрыли вершину горы, моросящая пелена оседала на скалы, на первые венцы крепости Ново-Архангельской столицы далеких земель. Сотни людей с надеждой следили за уходящим судном.
Таким запомнился день отхода из Ситхи.
Резанов отложил перо. Негромко плескалась за бортом волна, нередка скрипела обшивка. Светлый зайчик, отбрасываемый стеклом иллюминатора, дрожал на стене каюты. Стоял полуденный час; на корабле, кроме вахтенных матросов, все отдыхали, укрывшись от зноя. Хвостов торопился восстановить силы команды.
Но Резанов не ложился. Скинув мундир, широкоплечий, в одной рубашке, он сидел у стола и на четвертушках тонкой японской бумаги писал в Санкт-Петербург письмо. Уже третье и этом новом, 1806 году. Последний раз писал из Ново-Архангельска, куда прибыл сразу же после посольства к японскому императору. Корабли кругосветной экспедиции ушли домой, он остался в колониях выполнить второе поручение ознакомиться с делами Российско-американской компании, настоящего хозяина Аляски. А кроме того, подготовить поездку на Сахалин, чтобы доказать самоуправство японцев.
Богатство и нищета, небывалые возможности и бессилие, великие замыслы и косность стояли рядом, и пока только воля и ум Баранова не давали погибнуть начатому.
Посольство в Японию должно было открыть порты для торговли с колониями, посланнику Резанову поручалось навести в колониях порядки.
Памятна навсегда осталась первая встреча. «Мария Магдалина», па которой он вышел из Камчатки, долго носилась с пьяной командой по морю, и Резанов, измученный и отчаявшийся попасть на этой «блуднице» куда-нибудь, кроме морского дна, увидел наконец Ситху. Так же, как спустя много месяцев при отплытии в Калифорнию, шел дождь, но скоро тучи рассеялись, и красно-бурый свет заходящего солнца озарил берег, нескончаемые леса, гряду островов, скалы и снежную вершину св. Ильи. Еще дальше тянулись отроги Кордильеров, уходивших в глубину материка. Красота открывшихся мест и простор подействовали даже на буйную команду «Магдалины», а когда над чуть приметной крепостью взвился русский флаг и долетели первые звуки салюта, неистовый грохот всех пушек «Магдалины» выразил искреннюю гордость и восхищение ее экипажа.
Резанов прожил в Ново-Архангельске почти пять месяцев и за все это время не мог надивиться нетронутым богатствам края, непрестанной борьбе и лишениям, уму и великим замыслам правителя тихого и нелюдимого с виду каргопольского купца. Неизвестно, когда он ел, спал. В дощатой казарме, протекающей от дождей, не раз видел Резанов пустую кровать его, стоявшую в воде. На столике лежали книги, гусиное перо и бумаги, прикрытые куском старого паруса. В бумагах были заметки о постройке школы для «диких», о мореходных классах, кораблестроении, гаванях от Амура до Сандвичевых островов, о торговле с Китаем и Калифорнией, о сохранении лежбищ морского зверя, о выплавке меди, хлебородных долинах подальше к югу.
Большая тут земля и больших попечений требует...сказал он как-то Резанову с горечью и поглядел на него глубокими светлыми глазами.Диким просвещение, а не силу принести должно. А так платим кровь за кровь... А ежели бы подумали, как с честью поддержать обладание сими местами, усилить промысел мехов и торговлю, доставя спокойствие, довольство и изобилие обитающим здесь народам,может, и внуки наши вспомнили бы добрым словом...
Резанов глядел на него и начинал понимать, что чувствовал этот человек, сжегший недавно индейский поселок за нападение на Якутат. И каким он сознавал себя одиноким...
Видел посланник и то, как, отказывая себе во многом, на свои личные средства правитель снаряжал партию байдарок для описания берегов, собирал на Кадьяке девушек-креолок и сирот-индианок для обучения рукоделию, мечтал о постройке верфи и о своих кораблях...
Было сыро и холодно, низкие тучи закрыли вершину горы, моросящая пелена оседала на скалы, на первые венцы крепости Ново-Архангельской столицы далеких земель. Сотни людей с надеждой следили за уходящим судном.
Таким запомнился день отхода из Ситхи.
Резанов отложил перо. Негромко плескалась за бортом волна, нередка скрипела обшивка. Светлый зайчик, отбрасываемый стеклом иллюминатора, дрожал на стене каюты. Стоял полуденный час; на корабле, кроме вахтенных матросов, все отдыхали, укрывшись от зноя. Хвостов торопился восстановить силы команды.
Но Резанов не ложился. Скинув мундир, широкоплечий, в одной рубашке, он сидел у стола и на четвертушках тонкой японской бумаги писал в Санкт-Петербург письмо. Уже третье и этом новом, 1806 году. Последний раз писал из Ново-Архангельска, куда прибыл сразу же после посольства к японскому императору. Корабли кругосветной экспедиции ушли домой, он остался в колониях выполнить второе поручение ознакомиться с делами Российско-американской компании, настоящего хозяина Аляски. А кроме того, подготовить поездку на Сахалин, чтобы доказать самоуправство японцев.
Богатство и нищета, небывалые возможности и бессилие, великие замыслы и косность стояли рядом, и пока только воля и ум Баранова не давали погибнуть начатому.
Посольство в Японию должно было открыть порты для торговли с колониями, посланнику Резанову поручалось навести в колониях порядки.
Памятна навсегда осталась первая встреча. «Мария Магдалина», па которой он вышел из Камчатки, долго носилась с пьяной командой по морю, и Резанов, измученный и отчаявшийся попасть на этой «блуднице» куда-нибудь, кроме морского дна, увидел наконец Ситху. Так же, как спустя много месяцев при отплытии в Калифорнию, шел дождь, но скоро тучи рассеялись, и красно-бурый свет заходящего солнца озарил берег, нескончаемые леса, гряду островов, скалы и снежную вершину св. Ильи. Еще дальше тянулись отроги Кордильеров, уходивших в глубину материка. Красота открывшихся мест и простор подействовали даже на буйную команду «Магдалины», а когда над чуть приметной крепостью взвился русский флаг и долетели первые звуки салюта, неистовый грохот всех пушек «Магдалины» выразил искреннюю гордость и восхищение ее экипажа.
Резанов прожил в Ново-Архангельске почти пять месяцев и за все это время не мог надивиться нетронутым богатствам края, непрестанной борьбе и лишениям, уму и великим замыслам правителя тихого и нелюдимого с виду каргопольского купца. Неизвестно, когда он ел, спал. В дощатой казарме, протекающей от дождей, не раз видел Резанов пустую кровать его, стоявшую в воде. На столике лежали книги, гусиное перо и бумаги, прикрытые куском старого паруса. В бумагах были заметки о постройке школы для «диких», о мореходных классах, кораблестроении, гаванях от Амура до Сандвичевых островов, о торговле с Китаем и Калифорнией, о сохранении лежбищ морского зверя, о выплавке меди, хлебородных долинах подальше к югу.
Большая тут земля и больших попечений требует...сказал он как-то Резанову с горечью и поглядел на него глубокими светлыми глазами.Диким просвещение, а не силу принести должно. А так платим кровь за кровь... А ежели бы подумали, как с честью поддержать обладание сими местами, усилить промысел мехов и торговлю, доставя спокойствие, довольство и изобилие обитающим здесь народам,может, и внуки наши вспомнили бы добрым словом...
Резанов глядел на него и начинал понимать, что чувствовал этот человек, сжегший недавно индейский поселок за нападение на Якутат. И каким он сознавал себя одиноким...
Видел посланник и то, как, отказывая себе во многом, на свои личные средства правитель снаряжал партию байдарок для описания берегов, собирал на Кадьяке девушек-креолок и сирот-индианок для обучения рукоделию, мечтал о постройке верфи и о своих кораблях...