Страница:
Книга первая
Остров Баранова
Часть первая
Камень-кекур
Глава первая
Тучи опустились ниже, закрыли половину горы. Стало темно и неожиданно тихо. На боте «Екатерина», стоявшем ближе к высокому лесистому берегу, бросили второй якорь. «Александр» поставил штормовые паруса.
Купцы! сердито пробормотал Лисянский и сунул за отворот мундира подзорную трубу.Сигнальщика!.. Убрать паруса! Всем оставаться на своих местах.
Матросы отчетливо и ловко выполнили маневр, военный шлюп послушно стал против ветра. Лисянский продолжал всматриваться в серую точку, давно уже показавшуюся у входа в залив.
Ветер изменился, налетел с моря. Темные водяные валы стали выше, достигали обрывков туч. Незнакомое суденышко вскидывалось на гребни, опускалось в провалы, временами исчезало совсем. Потом медленно, упорно пробивалось вперед.
Волны проникали в бухту, бились о каменистые бесчисленные островки. «Екатерина» и «Александр» припадали бортами к самой воде,казалось, вот-вот сорвутся с двойных якорей. На шлюпе, державшемся под прикрытием скал, скрипели мачты, трещала обшивка. Только густо заросший лесом берег был по-прежнему пустынен и тих. Даже выстрелы из крепости прекратились. Индейцы, как видно, тоже наблюдали за отчаянным парусником.
Наконец Лисянский сдвинул трубу и громко, восхищенно выругался. Маленькое судно, отпустив шкоты, почти лежа на левом борту, обогнуло мыс, затем ловко скользнуло в пролив.
Молодцы!
Сударь,сказал вдруг высокий, черноголовый юноша, стоявший внизу на шканцах.
Это Баранов!
Торопливо шагнув к бортовым перилам, не чувствуя ветра, холодных водяных брызг, захлестывавших палубу, он молча, взволнованно следил за приближавшимся кораблем.
Лисянский снова навел трубу. Судно показалось из-за островка некрашеный двухмачтовый бот с косыми заплатанными парусами. Экипажа не было видно, лишь у румпеля темнела напряженная фигура.
От ветра и встречного течения волнение в проливе усилилось, надвигался вечер. Над океаном прорвалась завеса из туч, багровый свет окрасил скалы, гребни волн. Глуше, пустыннее проступил берег. Узкие паруса бота казались кровавыми.
Зарываясь в волну, кренясь, судно приближалось к шлюпу. Уже видно было, как сновали по палубе люди, натягивали шкоты. Полоскался флаг.
Поднять вымпел! приказал Лисянский.
И лишь только трепыхнули на мачте косицы с синим андреевским крестом, борта суденышка окутались дымом, раскатилось и увязло в лесистых склонах гулкое эхо салюта.
Одиннадцать...громко пересчитал выстрелы юноша и глянул на строгое, слегка насмешливое лицо капитана Лисянского. Бот оказал высшую почесть кораблю.
Командир улыбнулся, подозвал мичмана.
Ответить на салют... Семь залпов.
Когда выстрелы смолкли и ветер разметал желтый дым, Лисянский невольно опустил подзорную трубу. Бот подошел совсем близко, стало заметно, как потрепал его шторм, фальшборт сломан, снесены мостик и единственная шлюпка, начисто срезан бушприт. На палубе было пусто, уцелели лишь две чугунные каронады, привязанные к мачте тросами.
Возле одной из них стоял Баранов. Опираясь на пушку, низенький, плотный, в легком суконном кафтане, не отрываясь смотрел правитель колоний на корабль из Санкт-Петербурга. Ветер шевелил остатки волос, холодные брызги стекали по голому черепу на суровое бритое лицо. Он казался сутулым и старым. Только светлые, немигающие глаза глядели пронзительно, остро... Двенадцать лет!.. Собственной кровью перемыты эти года... Потом глаза его заблестели.
Александр Андреевич! порывисто крикнул юноша.
Но Лисянский уже приказал спустить шлюпку, парадный трап. Сейчас купца Баранова не существовало. Там, на борту, находился человек, чье имя произносилось шепотом во всех портах Восточного океана.
Баранов медленно поднялся на палубу. Внешне спокойный, он был очень взволнован. Первый военный корабль, первое признание. И в такую минуту, когда все достигнутое за многие годы почти рушилось. Крепость и острова были в руках врага, уничтожены поселения, и он сам шел на отчаянную, последнюю стычку.
Молча, благоговейно опустился он на колено, склонил перед русским флагом голову.
И тут наше отечество!
Потом поднялся, подошел к Лисянскому.
Капитан-лейтенант не выдержал, шагнул вперед и, повинуясь неожиданному порыву, обнял Баранова.
Прославленный Колумб...начал было насмешливо мичман Верх, но сразу же умолк. Приятель его, Каведяев, толкнул в спину так, что мичман поперхнулся.
Сзади стоял юноша. Черные, немного косые глаза его были прищурены, дрожали ноздри. Смуглые тонкие пальцы сжимали трос, протянутый вдоль палубы.
Вы перестанете, сударь? Позорно в такие минуты...
Он не закончил. Над лесом всплыло белое облачко, долетел сквозь шум прибоя неясный гул выстрела. Из захваченного индейцами форта снова начали обстрел.
В восемь часов вечера стали прибывать байдары. Шторм раскидал их до входа в пролив, лишь первые шестьдесят лодок с алеутами подошли к «Неве». На передней, самой вместительной, находился Кусковпомощник Баранова. С ним были десятка два промышленных. Не сближаясь со шлюпом, лодки дали залп из ружейусловный знак. И только когда с корабля взвились две ракеты, осторожный Кусков подвел свой отряд ближе.
Отменно,сказал Лисянский и с откровенным любопытством поглядел на Баранова. Вспыльчивый, дерзкий, насмешливый, он теперь искренне восхищался.
Но правитель молчал, беспокойно всматривался в надвигавшуюся темень. Он прибыл на «Ермаке», а «Ростислава» и остальных байдар нигде не было видно.
Под прикрытием батарей шлюпа Кусков высадил своих людей на каменистую береговую полосу, возле самых скал. Перевернув челны, алеуты и русские забились под них, чтобы хоть немного укрыться от ледяного осеннего ветра. Съежившись, шагал часовой.
Стало темно. Давно пропала узкая полоса заката; где-то близко у берега, невидимые, гудели волны. Свистел в такелаже ветер. На мачтах «Невы» мерцали световые пятна. Лисянский приказал повесить фонари байдары могут прийти ночью.
В командирской каюте было жарко, горели свечи. От качки колебалось пламя, гроздьями оплывал воск. Дребезжал в подстаканнике хрустальный стакан, за переборкой скрипела мачта.
Расстегнув верхние пуговицы мундира, Лисянский сидел на койке. Волосы его курчавились, на висках и на бритой губе скопился пот. Капитан-лейтенант медленными глотками пил ром, разбавленный водой, из глиняной кружки и молча следил за ходившим по каюте Барановым.
Правитель ступал тихо, ровно, неторопливо, словно не замечая качки, потом остановился возле стола, положил на него небольшую пухлую руку, поднял голову. Глубокие светлые глаза смотрели из-под нависшего широкого лба.
Компании потребны большие выгоды и прибытки,сказал он вдруг весело и, усмехнувшись одними губами, поглядел на Лисянского. От умножения оных только и можно ожидать внимания... Не однажды писал я, что в Якутате, Чугаях, под Ситхою неминуемо последуют кровавые происшествия. Здешний народ российский погибнуть должен, все наши занятия уничтожатся и все выгоды. Не компании только, а всего отечества нашего...
Баранов замолчал, блеск в его глазах потух. Он смотрел на собеседника и не видел.
Лисянский тихонько поставил стакан. Чувство восхищения, появившееся после встречи отважного суденышка, не проходило. Внимательно, с любопытством читал он, офицер императорского флота, инструкцию адмиралтейств-коллегий, требовавшую оказать помощь Российско-американской компании, еще в столице слышал отзывы о правителе, диком нелюдиме. И, получив от него тревожную записку на Кадьяке, шел сюда с нескрываемым интересом.
Как всякий просвещенный петербуржец, он знал историю далеких российских владений, знал, что первая кругосветная экспедиция под командованием его и Крузенштерна частично субсидировалась компанией. На втором корабле, направлявшемся сейчас в Японию, находился и один из главных акционеров, камергер двора Резанов. По выполнении поручения к японскому императору Резанов должен прибыть сюда... Но Лисянский не представлял себе истинного положения дел в колониях и, как умный и талантливый офицер, старался во всем разобраться.
Больше ста лет назад русские люди появились в этих местах. Огромная Россия простиралась до трех океанов, и смелые ее мореходцы первыми открыли Америку с севера, первыми поселились на не принадлежавших никому берегах. Гвоздев и Федоров, а позже Чириков и Беренг нашли пролив и море, «Российский Колумб» купец Григорий Шелехов обосновался на Алеутских островах и, построив на собственных верфях три корабля, проник на Аляску. Неисчислимые богатства лежали перед ним. Стареющая Екатерина наградила купца медалью, шпагой с алмазами, грамотой, дозволила продолжать открытия.
Шелехов завоевал Кадьяк, изгнал мелких промышленников, пробравшихся в далекие воды, а крупнейшим предложил объединиться в компанию и назвал ее Соединенной американской. Сильный, восторженный, он еще раз заставил вспомнить о новых землях императрицу. Из Петербурга выехал архимандрит с монахами наставлять вере христовой покоренных алеутов. Скоро все они были окрещены. Рубашка и два листа табаку соблазняли каждого. Пусть даже приходилось окунаться в воду и вода была ледяной.
Управлять компанейскими делами на американском берегу Шелехов назначил Баранова. Спокойный, неразговорчивый, будущий правитель давно нравился купцу. Тогда Баранов еще торговал с чукчами и один, без приказчиков и слуг, жил среди не покорившегося престолу племени. Потом в конце концов чукчи сожгли его товары, дали на дорогу припасов, лодку. «Уходи! сказал ему новый вождь.Отец был добрым, давал тебе торговать. Я добреея дарю тебе жизнь».
Компания крепла. Морских бобров убивали десятками тысяч, сотни тысяч пиастров выручали в Китае от продажи мехов. Деньги ничем не пахли, слава новых земель росла.
Сибирский тракт стал самым многолюдным. Шли бежавшие из бесчисленных тюрем, рудников и каторг, шли обнищавшие мужики, рабы, солдаты, казаки. Раскольники, выкуренные из новгородских лесов и уральских скитов.
Шли на вольные земли, за хлебом, которого там не было, за смертью, которая там была...
Шелехов умер в Иркутске в 1795 году. Баранов остался единым правителем всех американских земель.
И вот теперь молодой честолюбивый царь решил оказать им внимание. Передовые люди Петербурга и Москвы приняли горячее участие в подготовке экспедиции. Лисянский вспомнил, с каким недоумением принимал в прошлом, 1803 году в Кронштадте на борт «Невы» ящики с книгами, картины, статуи жертвования вельмож и именитых людей далеким русским колониям.
Медведей и диких будут обучать стихам и изящной словесности,трезвонил в кают- компании мичман Верх и сразу же оглядывался. Неприятно действовал взгляд темных глаз юноши креола, почти единственного штатского на корабле.
Молодого пассажира звали Павел Прощеных. Он был крестником Баранова, и правитель посылал его учиться в штурманское училище в Санкт-Петербург, а потом в Лондон. Теперь он возвращался домой, на острова.
Господин Баранов...Лисянский оттянул расстегнутый воротник, словно тот мешал ему, решительно встал и сказал горячо и искренне: Не собирался я изучать государственные тонкости, не передел компании, новинку теперь, что ни вас, ни новых земель в Петербурге совсем не знают. Догадываюсь только, что сейчас должно наступить иное время... А острова мы вернем, даже если б пришлось сражаться с целой эскадрой!
Весь берег до Ситхи я уже вернул,негромко ответил Баранов. Лицо его стало вдруг жестким, выделялись тонкие, стиснутые губы, острый, крутой подбородок...Двадцать чугайских жил сгорело. Князька за измену повесить велел... У меня нет войска. Любезную войну вести не могу,добавил он с неожиданной горечью.
Потом круто повернулся.
Ведомо ли вам, сударь, как мы тут живем?спросил он резко.Сколько наших на одной Ситхе замучено, сколько убито младенцев?.. А мы защищаем только свою землю...
Лисянский не успел ответить. Открылась дверь, и, пригнувшись на пороге, ступил в каюту вахтенный офицер.
Судно на рейде!доложил он.
Павел долго не мог уснуть. Встреча с Барановым взбудоражила его, и хотя она вышла короткойправитель был занят,Павел видел, что крестный тоже взволнован.
Пашка! сказал он и, казалось, вдруг помолодел сам, выпрямился. На его усталом лице отразилась радость.
Павел хотел кинуться, к нему, но приметил тощего, ухмыляющегося Верха и остался на месте. Самое дорогое не для. насмешек. А потом начали прибывать байдары, и за весь вечер остаться вдвоем не пришлось.
На нижней койке храпел монах Гедеон, назначенный миссионером на Ситху. От качки двигались по полу его остроносые, с рыжими голенищами сапоги, туго звякало стенку подвешенный у изголовья тяжелый серебряный крест, валялась закапанная лиловая скуфья. Павел помещался в одной каюте с монахом.
Чувствуя, что не может заснуть, юноша отколупнул воск, поправил фитиль огарка, взял со стола книгу, вынутую еще вчера Гедеоном из ящика, стоявшего вместе с десятком других в парусной каюте. Книги эти камергер Резанов приказал погрузить на «Неву», чтобы скорее доставить в колонии. Из книжки выпал листок. Подняв, Павел увидел, что это было письмо баснописца И. Дмитриева, адресованное Резанову. Он хотел положить его обратно, но несколько слов невольно задержали внимание.
«Приятную для меня Вашу комиссию частью исполнил...прочитал он первую строку. М. М. Херасков уже прислал два тома Эпических творений, Кадмаи Гармонию и Полидора. Завтра отправлю их к Вам на тяжелой почте. Карамзин также хотел прислать. Что ж касается до меня, то я, дойдя в Вашем письме до моего имени, право, покраснел и подумал: что мне послать наряду с прочими? Что значат мои безделки? Это лепта в капитале умов российских! Наконец, по совету, может быть, самолюбия, а более, право, из повиновения к Вам, решился отправить мои Басни и Сказки. Пускай Ваши американцы учатся по ним русской грамоте, пока не дойдут еще до риторики и пиитики, и проч...»
Павел сидел у стола всю ночь. Огарок потух, скрипели лодки, глухо била волна. За стенкой возились и пищали крысы... Письмо вызвало воспоминания о Петербурге, о засыпанной снегом Москве, холодных казематах Кронштадта, где помещались штурманские классы, о трех зимах, проведенных в этой школе. Воспитатели доверяли ему управление парусом на морском боте, а ученики с завистью глядели, когда он, гибкий и простоволосый, ловко тянул шкоты и орудовал румпелем во время самого настоящего шторма и что-то кричал радостное и воинственное.
Часто ночью Павел выползал через окно спальни, пробирался на скользкие береговые камни. Ветер дул с моря, шипели меж валунов короткие волны, заливали гранит. Они напоминали родину...
С десяток лет назад Баранов подобрал его на островке Чугайской бухты. Недалеко оттуда, у входа в пролив, находилась крепостца, поставленная еще в первые дни заселения русскими Аляски. Там жил небольшой отряд звероловов. Русские вместе с отцом Павла погибли, защищая редут, а мать, индейская девушка с западных отрогов Скалистых гор, подхватив сына, не вытащив даже стрелы, пробившей ей грудь, добралась до байдарки. В море индианка умерла.
Три дня пролежал Павел на острове. Здесь, под высоким серым крестом с надписью: «Земля Российского Владения», нашел его Баранов. Правитель шел на маленьком куттере отбить захваченную индейцами крепость.
Увидев людей, мальчик хотел уползти, но не смог. Он совсем отощал и почти не двигался. Однако в руке у него был камень.
Баранов нагнулся, отобрал камень, кинул его стоявшему, накрытому паркой, тойону вождю союзников-кенайцев, удравших при нападении индейцев на крепость. За трусость Баранов оставлял его одного на острове.
Схорони,сказал он спокойно.Сие для тебя непостижимо.
Потом поднял мальчика и, нагнув от ветра голову, коренастый, маленький, зашагал к своему «суднишку».
Так и остался мальчик жить у Баранова. Правитель окрестил его и назвал Павлом. Вместе с ним кочевал по побережью материка, по морю, отыскивая лежбища морских котов, намечая новые заселения. В ненастные дни, сидя в старой истрепанной палатке, Баранов учил его грамоте, писал углем буквы на кусочке ровдуги, на полотняных стенках жилья. На корабле показывал компас, астролябию, называл звезды, заставлял разбираться в парусах. И когда Павел в первый раз самостоятельно проложил курс, правитель ушел в свою каюту и долго оттуда не выходил. Таким бы он хотел видеть сына...
Спустя несколько лет Баранов отправил крестника с английским капитаном Джилем, заходившим на острова, в Охотск, а оттуда в Санкт-Петербург.
Вернешься помощником будешь. Навигаторы требуются, ученые люди... Чужеземные купцы давно точат зубы на места, обысканные российскими мореплавателями. Огнестрельные орудия диким везут, напитки горькие... Ты коренной хозяин сих мест. Тебе вера будети ты не забудешь про их долю. А отсюда истинная польза народам и отечеству.
В Кронштадте Павел получал длинные письма правителя. Они шли долго и были полны планов о новых землях, полны советов и наставлений крестнику. В последнем письме Баранов сообщал, что встретит его на Ситхе, где решил окончательно обосноваться. «Построек мы произвели: сначала большой балаган, в который сгрузили с судов и клали приготовляемый корм, потом баню небольшую, черную, в кою я перешел в октябре. Жил до того времени под ненастьем в изорванной палатке, а тут зиму мучился в дыму и от печи при худой крыше и беспрерывных до февраля ненастьях. Потом состроили двухэтажную с двумя бутками на восьми саженях длины и четырех ширины казарму и для алеут также. Основанную крепость назвали именем св. архистратига Михаила...»
И вот Павел приехал на Ситху в момент, когда все почти рухнуло. Пока правитель был в годичной отлучке ездил ладить торговлю с дальними островами,враждебное племя тлинкитов-колошей напало на главную крепость, перебило большинство защитников, захватило весь русский берег. Вернувшись, Баранов отправился к алеутам, чтобы собрать силы для нападения на захватчиков. Там он узнал, что пришла «Нева». Правитель поблагодарил судьбу и, послав записку Лисянскому, на двух небольших суденышках с восемьюстами байдар двинулся в опасный переход через Ледяной пролив навстречу капитан-лейтенанту. Теперь правитель не сомневался в победе.
К утру шторм прекратился. Океан еще слал тяжелые валы, но в бухте было спокойно, мерная зыбь колыхала шлюп. Ветер разогнал тучи, проступила заря. Лес не казался таким хмурым, розовела лысая, плоская, словно оборванная, макушка горы.
Ночью пришли «Ростислав» и отставшие байдары. Вся береговая полоса против стоянки кораблей была занята лодками. Алеуты вытаскивали их на мокрую гальку, ставили ребром, вбивали шесты, прикрепляли к ним весла. Тюленьи шкуры служили крышей. Дымили костры. Люди двигались, сушили снасти, варили еду. Гомон и крики прогнали чаек.
Остальной берег был по-прежнему безлюден и тих. На палисадах крепости не виднелось ни одной фигуры, молчаливо темнели бойницы. Лишь медленно передвинулись жерла двух пушек.
С богом! сказал наконец Баранов.
И, перекрестившись, распорядился поднять паруса.
Купцы! сердито пробормотал Лисянский и сунул за отворот мундира подзорную трубу.Сигнальщика!.. Убрать паруса! Всем оставаться на своих местах.
Матросы отчетливо и ловко выполнили маневр, военный шлюп послушно стал против ветра. Лисянский продолжал всматриваться в серую точку, давно уже показавшуюся у входа в залив.
Ветер изменился, налетел с моря. Темные водяные валы стали выше, достигали обрывков туч. Незнакомое суденышко вскидывалось на гребни, опускалось в провалы, временами исчезало совсем. Потом медленно, упорно пробивалось вперед.
Волны проникали в бухту, бились о каменистые бесчисленные островки. «Екатерина» и «Александр» припадали бортами к самой воде,казалось, вот-вот сорвутся с двойных якорей. На шлюпе, державшемся под прикрытием скал, скрипели мачты, трещала обшивка. Только густо заросший лесом берег был по-прежнему пустынен и тих. Даже выстрелы из крепости прекратились. Индейцы, как видно, тоже наблюдали за отчаянным парусником.
Наконец Лисянский сдвинул трубу и громко, восхищенно выругался. Маленькое судно, отпустив шкоты, почти лежа на левом борту, обогнуло мыс, затем ловко скользнуло в пролив.
Молодцы!
Сударь,сказал вдруг высокий, черноголовый юноша, стоявший внизу на шканцах.
Это Баранов!
Торопливо шагнув к бортовым перилам, не чувствуя ветра, холодных водяных брызг, захлестывавших палубу, он молча, взволнованно следил за приближавшимся кораблем.
Лисянский снова навел трубу. Судно показалось из-за островка некрашеный двухмачтовый бот с косыми заплатанными парусами. Экипажа не было видно, лишь у румпеля темнела напряженная фигура.
От ветра и встречного течения волнение в проливе усилилось, надвигался вечер. Над океаном прорвалась завеса из туч, багровый свет окрасил скалы, гребни волн. Глуше, пустыннее проступил берег. Узкие паруса бота казались кровавыми.
Зарываясь в волну, кренясь, судно приближалось к шлюпу. Уже видно было, как сновали по палубе люди, натягивали шкоты. Полоскался флаг.
Поднять вымпел! приказал Лисянский.
И лишь только трепыхнули на мачте косицы с синим андреевским крестом, борта суденышка окутались дымом, раскатилось и увязло в лесистых склонах гулкое эхо салюта.
Одиннадцать...громко пересчитал выстрелы юноша и глянул на строгое, слегка насмешливое лицо капитана Лисянского. Бот оказал высшую почесть кораблю.
Командир улыбнулся, подозвал мичмана.
Ответить на салют... Семь залпов.
Когда выстрелы смолкли и ветер разметал желтый дым, Лисянский невольно опустил подзорную трубу. Бот подошел совсем близко, стало заметно, как потрепал его шторм, фальшборт сломан, снесены мостик и единственная шлюпка, начисто срезан бушприт. На палубе было пусто, уцелели лишь две чугунные каронады, привязанные к мачте тросами.
Возле одной из них стоял Баранов. Опираясь на пушку, низенький, плотный, в легком суконном кафтане, не отрываясь смотрел правитель колоний на корабль из Санкт-Петербурга. Ветер шевелил остатки волос, холодные брызги стекали по голому черепу на суровое бритое лицо. Он казался сутулым и старым. Только светлые, немигающие глаза глядели пронзительно, остро... Двенадцать лет!.. Собственной кровью перемыты эти года... Потом глаза его заблестели.
Александр Андреевич! порывисто крикнул юноша.
Но Лисянский уже приказал спустить шлюпку, парадный трап. Сейчас купца Баранова не существовало. Там, на борту, находился человек, чье имя произносилось шепотом во всех портах Восточного океана.
Баранов медленно поднялся на палубу. Внешне спокойный, он был очень взволнован. Первый военный корабль, первое признание. И в такую минуту, когда все достигнутое за многие годы почти рушилось. Крепость и острова были в руках врага, уничтожены поселения, и он сам шел на отчаянную, последнюю стычку.
Молча, благоговейно опустился он на колено, склонил перед русским флагом голову.
И тут наше отечество!
Потом поднялся, подошел к Лисянскому.
Капитан-лейтенант не выдержал, шагнул вперед и, повинуясь неожиданному порыву, обнял Баранова.
Прославленный Колумб...начал было насмешливо мичман Верх, но сразу же умолк. Приятель его, Каведяев, толкнул в спину так, что мичман поперхнулся.
Сзади стоял юноша. Черные, немного косые глаза его были прищурены, дрожали ноздри. Смуглые тонкие пальцы сжимали трос, протянутый вдоль палубы.
Вы перестанете, сударь? Позорно в такие минуты...
Он не закончил. Над лесом всплыло белое облачко, долетел сквозь шум прибоя неясный гул выстрела. Из захваченного индейцами форта снова начали обстрел.
В восемь часов вечера стали прибывать байдары. Шторм раскидал их до входа в пролив, лишь первые шестьдесят лодок с алеутами подошли к «Неве». На передней, самой вместительной, находился Кусковпомощник Баранова. С ним были десятка два промышленных. Не сближаясь со шлюпом, лодки дали залп из ружейусловный знак. И только когда с корабля взвились две ракеты, осторожный Кусков подвел свой отряд ближе.
Отменно,сказал Лисянский и с откровенным любопытством поглядел на Баранова. Вспыльчивый, дерзкий, насмешливый, он теперь искренне восхищался.
Но правитель молчал, беспокойно всматривался в надвигавшуюся темень. Он прибыл на «Ермаке», а «Ростислава» и остальных байдар нигде не было видно.
Под прикрытием батарей шлюпа Кусков высадил своих людей на каменистую береговую полосу, возле самых скал. Перевернув челны, алеуты и русские забились под них, чтобы хоть немного укрыться от ледяного осеннего ветра. Съежившись, шагал часовой.
Стало темно. Давно пропала узкая полоса заката; где-то близко у берега, невидимые, гудели волны. Свистел в такелаже ветер. На мачтах «Невы» мерцали световые пятна. Лисянский приказал повесить фонари байдары могут прийти ночью.
В командирской каюте было жарко, горели свечи. От качки колебалось пламя, гроздьями оплывал воск. Дребезжал в подстаканнике хрустальный стакан, за переборкой скрипела мачта.
Расстегнув верхние пуговицы мундира, Лисянский сидел на койке. Волосы его курчавились, на висках и на бритой губе скопился пот. Капитан-лейтенант медленными глотками пил ром, разбавленный водой, из глиняной кружки и молча следил за ходившим по каюте Барановым.
Правитель ступал тихо, ровно, неторопливо, словно не замечая качки, потом остановился возле стола, положил на него небольшую пухлую руку, поднял голову. Глубокие светлые глаза смотрели из-под нависшего широкого лба.
Компании потребны большие выгоды и прибытки,сказал он вдруг весело и, усмехнувшись одними губами, поглядел на Лисянского. От умножения оных только и можно ожидать внимания... Не однажды писал я, что в Якутате, Чугаях, под Ситхою неминуемо последуют кровавые происшествия. Здешний народ российский погибнуть должен, все наши занятия уничтожатся и все выгоды. Не компании только, а всего отечества нашего...
Баранов замолчал, блеск в его глазах потух. Он смотрел на собеседника и не видел.
Лисянский тихонько поставил стакан. Чувство восхищения, появившееся после встречи отважного суденышка, не проходило. Внимательно, с любопытством читал он, офицер императорского флота, инструкцию адмиралтейств-коллегий, требовавшую оказать помощь Российско-американской компании, еще в столице слышал отзывы о правителе, диком нелюдиме. И, получив от него тревожную записку на Кадьяке, шел сюда с нескрываемым интересом.
Как всякий просвещенный петербуржец, он знал историю далеких российских владений, знал, что первая кругосветная экспедиция под командованием его и Крузенштерна частично субсидировалась компанией. На втором корабле, направлявшемся сейчас в Японию, находился и один из главных акционеров, камергер двора Резанов. По выполнении поручения к японскому императору Резанов должен прибыть сюда... Но Лисянский не представлял себе истинного положения дел в колониях и, как умный и талантливый офицер, старался во всем разобраться.
Больше ста лет назад русские люди появились в этих местах. Огромная Россия простиралась до трех океанов, и смелые ее мореходцы первыми открыли Америку с севера, первыми поселились на не принадлежавших никому берегах. Гвоздев и Федоров, а позже Чириков и Беренг нашли пролив и море, «Российский Колумб» купец Григорий Шелехов обосновался на Алеутских островах и, построив на собственных верфях три корабля, проник на Аляску. Неисчислимые богатства лежали перед ним. Стареющая Екатерина наградила купца медалью, шпагой с алмазами, грамотой, дозволила продолжать открытия.
Шелехов завоевал Кадьяк, изгнал мелких промышленников, пробравшихся в далекие воды, а крупнейшим предложил объединиться в компанию и назвал ее Соединенной американской. Сильный, восторженный, он еще раз заставил вспомнить о новых землях императрицу. Из Петербурга выехал архимандрит с монахами наставлять вере христовой покоренных алеутов. Скоро все они были окрещены. Рубашка и два листа табаку соблазняли каждого. Пусть даже приходилось окунаться в воду и вода была ледяной.
Управлять компанейскими делами на американском берегу Шелехов назначил Баранова. Спокойный, неразговорчивый, будущий правитель давно нравился купцу. Тогда Баранов еще торговал с чукчами и один, без приказчиков и слуг, жил среди не покорившегося престолу племени. Потом в конце концов чукчи сожгли его товары, дали на дорогу припасов, лодку. «Уходи! сказал ему новый вождь.Отец был добрым, давал тебе торговать. Я добреея дарю тебе жизнь».
Компания крепла. Морских бобров убивали десятками тысяч, сотни тысяч пиастров выручали в Китае от продажи мехов. Деньги ничем не пахли, слава новых земель росла.
Сибирский тракт стал самым многолюдным. Шли бежавшие из бесчисленных тюрем, рудников и каторг, шли обнищавшие мужики, рабы, солдаты, казаки. Раскольники, выкуренные из новгородских лесов и уральских скитов.
Шли на вольные земли, за хлебом, которого там не было, за смертью, которая там была...
Шелехов умер в Иркутске в 1795 году. Баранов остался единым правителем всех американских земель.
И вот теперь молодой честолюбивый царь решил оказать им внимание. Передовые люди Петербурга и Москвы приняли горячее участие в подготовке экспедиции. Лисянский вспомнил, с каким недоумением принимал в прошлом, 1803 году в Кронштадте на борт «Невы» ящики с книгами, картины, статуи жертвования вельмож и именитых людей далеким русским колониям.
Медведей и диких будут обучать стихам и изящной словесности,трезвонил в кают- компании мичман Верх и сразу же оглядывался. Неприятно действовал взгляд темных глаз юноши креола, почти единственного штатского на корабле.
Молодого пассажира звали Павел Прощеных. Он был крестником Баранова, и правитель посылал его учиться в штурманское училище в Санкт-Петербург, а потом в Лондон. Теперь он возвращался домой, на острова.
Господин Баранов...Лисянский оттянул расстегнутый воротник, словно тот мешал ему, решительно встал и сказал горячо и искренне: Не собирался я изучать государственные тонкости, не передел компании, новинку теперь, что ни вас, ни новых земель в Петербурге совсем не знают. Догадываюсь только, что сейчас должно наступить иное время... А острова мы вернем, даже если б пришлось сражаться с целой эскадрой!
Весь берег до Ситхи я уже вернул,негромко ответил Баранов. Лицо его стало вдруг жестким, выделялись тонкие, стиснутые губы, острый, крутой подбородок...Двадцать чугайских жил сгорело. Князька за измену повесить велел... У меня нет войска. Любезную войну вести не могу,добавил он с неожиданной горечью.
Потом круто повернулся.
Ведомо ли вам, сударь, как мы тут живем?спросил он резко.Сколько наших на одной Ситхе замучено, сколько убито младенцев?.. А мы защищаем только свою землю...
Лисянский не успел ответить. Открылась дверь, и, пригнувшись на пороге, ступил в каюту вахтенный офицер.
Судно на рейде!доложил он.
Павел долго не мог уснуть. Встреча с Барановым взбудоражила его, и хотя она вышла короткойправитель был занят,Павел видел, что крестный тоже взволнован.
Пашка! сказал он и, казалось, вдруг помолодел сам, выпрямился. На его усталом лице отразилась радость.
Павел хотел кинуться, к нему, но приметил тощего, ухмыляющегося Верха и остался на месте. Самое дорогое не для. насмешек. А потом начали прибывать байдары, и за весь вечер остаться вдвоем не пришлось.
На нижней койке храпел монах Гедеон, назначенный миссионером на Ситху. От качки двигались по полу его остроносые, с рыжими голенищами сапоги, туго звякало стенку подвешенный у изголовья тяжелый серебряный крест, валялась закапанная лиловая скуфья. Павел помещался в одной каюте с монахом.
Чувствуя, что не может заснуть, юноша отколупнул воск, поправил фитиль огарка, взял со стола книгу, вынутую еще вчера Гедеоном из ящика, стоявшего вместе с десятком других в парусной каюте. Книги эти камергер Резанов приказал погрузить на «Неву», чтобы скорее доставить в колонии. Из книжки выпал листок. Подняв, Павел увидел, что это было письмо баснописца И. Дмитриева, адресованное Резанову. Он хотел положить его обратно, но несколько слов невольно задержали внимание.
«Приятную для меня Вашу комиссию частью исполнил...прочитал он первую строку. М. М. Херасков уже прислал два тома Эпических творений, Кадмаи Гармонию и Полидора. Завтра отправлю их к Вам на тяжелой почте. Карамзин также хотел прислать. Что ж касается до меня, то я, дойдя в Вашем письме до моего имени, право, покраснел и подумал: что мне послать наряду с прочими? Что значат мои безделки? Это лепта в капитале умов российских! Наконец, по совету, может быть, самолюбия, а более, право, из повиновения к Вам, решился отправить мои Басни и Сказки. Пускай Ваши американцы учатся по ним русской грамоте, пока не дойдут еще до риторики и пиитики, и проч...»
Павел сидел у стола всю ночь. Огарок потух, скрипели лодки, глухо била волна. За стенкой возились и пищали крысы... Письмо вызвало воспоминания о Петербурге, о засыпанной снегом Москве, холодных казематах Кронштадта, где помещались штурманские классы, о трех зимах, проведенных в этой школе. Воспитатели доверяли ему управление парусом на морском боте, а ученики с завистью глядели, когда он, гибкий и простоволосый, ловко тянул шкоты и орудовал румпелем во время самого настоящего шторма и что-то кричал радостное и воинственное.
Часто ночью Павел выползал через окно спальни, пробирался на скользкие береговые камни. Ветер дул с моря, шипели меж валунов короткие волны, заливали гранит. Они напоминали родину...
С десяток лет назад Баранов подобрал его на островке Чугайской бухты. Недалеко оттуда, у входа в пролив, находилась крепостца, поставленная еще в первые дни заселения русскими Аляски. Там жил небольшой отряд звероловов. Русские вместе с отцом Павла погибли, защищая редут, а мать, индейская девушка с западных отрогов Скалистых гор, подхватив сына, не вытащив даже стрелы, пробившей ей грудь, добралась до байдарки. В море индианка умерла.
Три дня пролежал Павел на острове. Здесь, под высоким серым крестом с надписью: «Земля Российского Владения», нашел его Баранов. Правитель шел на маленьком куттере отбить захваченную индейцами крепость.
Увидев людей, мальчик хотел уползти, но не смог. Он совсем отощал и почти не двигался. Однако в руке у него был камень.
Баранов нагнулся, отобрал камень, кинул его стоявшему, накрытому паркой, тойону вождю союзников-кенайцев, удравших при нападении индейцев на крепость. За трусость Баранов оставлял его одного на острове.
Схорони,сказал он спокойно.Сие для тебя непостижимо.
Потом поднял мальчика и, нагнув от ветра голову, коренастый, маленький, зашагал к своему «суднишку».
Так и остался мальчик жить у Баранова. Правитель окрестил его и назвал Павлом. Вместе с ним кочевал по побережью материка, по морю, отыскивая лежбища морских котов, намечая новые заселения. В ненастные дни, сидя в старой истрепанной палатке, Баранов учил его грамоте, писал углем буквы на кусочке ровдуги, на полотняных стенках жилья. На корабле показывал компас, астролябию, называл звезды, заставлял разбираться в парусах. И когда Павел в первый раз самостоятельно проложил курс, правитель ушел в свою каюту и долго оттуда не выходил. Таким бы он хотел видеть сына...
Спустя несколько лет Баранов отправил крестника с английским капитаном Джилем, заходившим на острова, в Охотск, а оттуда в Санкт-Петербург.
Вернешься помощником будешь. Навигаторы требуются, ученые люди... Чужеземные купцы давно точат зубы на места, обысканные российскими мореплавателями. Огнестрельные орудия диким везут, напитки горькие... Ты коренной хозяин сих мест. Тебе вера будети ты не забудешь про их долю. А отсюда истинная польза народам и отечеству.
В Кронштадте Павел получал длинные письма правителя. Они шли долго и были полны планов о новых землях, полны советов и наставлений крестнику. В последнем письме Баранов сообщал, что встретит его на Ситхе, где решил окончательно обосноваться. «Построек мы произвели: сначала большой балаган, в который сгрузили с судов и клали приготовляемый корм, потом баню небольшую, черную, в кою я перешел в октябре. Жил до того времени под ненастьем в изорванной палатке, а тут зиму мучился в дыму и от печи при худой крыше и беспрерывных до февраля ненастьях. Потом состроили двухэтажную с двумя бутками на восьми саженях длины и четырех ширины казарму и для алеут также. Основанную крепость назвали именем св. архистратига Михаила...»
И вот Павел приехал на Ситху в момент, когда все почти рухнуло. Пока правитель был в годичной отлучке ездил ладить торговлю с дальними островами,враждебное племя тлинкитов-колошей напало на главную крепость, перебило большинство защитников, захватило весь русский берег. Вернувшись, Баранов отправился к алеутам, чтобы собрать силы для нападения на захватчиков. Там он узнал, что пришла «Нева». Правитель поблагодарил судьбу и, послав записку Лисянскому, на двух небольших суденышках с восемьюстами байдар двинулся в опасный переход через Ледяной пролив навстречу капитан-лейтенанту. Теперь правитель не сомневался в победе.
К утру шторм прекратился. Океан еще слал тяжелые валы, но в бухте было спокойно, мерная зыбь колыхала шлюп. Ветер разогнал тучи, проступила заря. Лес не казался таким хмурым, розовела лысая, плоская, словно оборванная, макушка горы.
Ночью пришли «Ростислав» и отставшие байдары. Вся береговая полоса против стоянки кораблей была занята лодками. Алеуты вытаскивали их на мокрую гальку, ставили ребром, вбивали шесты, прикрепляли к ним весла. Тюленьи шкуры служили крышей. Дымили костры. Люди двигались, сушили снасти, варили еду. Гомон и крики прогнали чаек.
Остальной берег был по-прежнему безлюден и тих. На палисадах крепости не виднелось ни одной фигуры, молчаливо темнели бойницы. Лишь медленно передвинулись жерла двух пушек.
С богом! сказал наконец Баранов.
И, перекрестившись, распорядился поднять паруса.
Глава вторая
В десять часов утра подошли к старому заселению. Дальше суда не могли двигаться начиналась береговая отмель. Баранов приказал вывесить белый флаг, позвал Кускова.
Доберешься до блокгауза, Иван Александрович, объяви мою волю. Воевать я с ними не собираюсь, а за предерзостное нападение на крепость, за множество безвинно убитых людей пришел наказать примерно.
Он помолчал, поглядел куда-то мимо помощника, зажал в кулак подбородок.
Однако ежели хотят мира,добавил правитель медленно, пускай озаботится сам Котлеан на переговоры приехать. Тогда все сойдет без крови... Скажешь: сие обещаю.
Кусков наклонил голову, пошел к трапу. Рослый, длинноволосый, обычно молчаливый помощник правителя никогда не расспрашивал и не отказывался от поручений. Даже если они казались невыполнимыми. Он был значительно моложе Баранова, познакомился с ним еще в Сибири, куда пришел из-под Архангельска тоже искать новые места. Он увидел в правителе сильного, большого человека и не задумываясь примкнул к нему.
День начинался холодный, безветренный. Белая пена прибоя окаймляла берег, огромный голый камень-кекур[Кекуродиночный камень или скала вблизи берега], словно скалистый остров вдававшийся в бухту. Открывая вершину, над горой плыли облака. По освещенному лесу, по воде тянулись длинные тени.
Лодка Кускова быстро приближалась к берегу. Алеуты гребли напористо и дружно, словно стараясь уйти с открытого места. Вместительная шестивесельная байдара плавно скользила по гребням волн, с каждым взмахом весел продвигаясь к белевшей кромке прибоя. На берегу и в крепости все было тихо.
Черкнув днищем по камням, лодка наконец остановилась. Стоявший у бизань-мачты Павел видел, как Кусков неторопливо ступил на землю, высоко поднял белый флаг и, кивнув оставшимся в байдаре гребцам, пошел к крепости. Он был уже совсем близко от грубых деревянных стен, сложенных из громадных сучковатых бревен, и в этот момент из бойницы блеснул огонь, всплыл дым, и каменное ядро плюхнулось в море недалеко от лодки. Застучали ружейные выстрелы. Упал сорванный пулей белый флаг.
Кусков пригнулся, затем, снова укрепив лоскут, продолжал двигаться к палисаду.
Убьют! крикнул Лисянский и стремительно повернулся к Баранову.Диким неведомы наши законы.
Но Баранов не отозвался. Спокойно, чуть больше сутулясь, глядел он на берег. Глаза его были полуприкрыты, заложенные за спину руки не шевелились.
Смотрите! Павел вдруг возбужденно ухватил Лисянского за рукав.Поверх палисада!
Командир шлюпа навел трубу и сразу ее сдвинул. Из-за бойниц крепости в такую же трубу разглядывал его толстый, обрюзгший человек европеец. Потом махнул рукой. Новый гул выстрела тупо отдался в лесу. На этот раз каменное ядро раскололось так близко, что Кусков припал к гальке. Однако сейчас же выпрямился, опять поднял флаг.
Больше не сдерживаясь, Лисянский побежал к носовой пушке, яростно повернул хобот, нацелился по направлению к человеку с трубой, самолично приложил фитиль. Корабль качнулся, эхо ударило в скалы и, повторенное много раз, затерялось в проливе.
Всем бортом! скомандовал Лисянский.
«Нева», а за ней «Ермак» открыли по крепости огонь из всех своих пушек. Но ядра не долетали, зарывались в песок, взметывали береговую гальку. Несколько ядер попали в палисад и отскочили от массивных бревен. Потом открылись ворота блокгауза, и с десяток обнаженных индейцев выбежали из форта, собрали упавшие ядра, унесли в крепость.
Лисянский приказал прекратить бесполезную стрельбу. Корабли стояли слишком далеко, подойти ближе мешала отмель.
Кусков вернулся на судно. Осажденные, как видно, не хотели вступать в переговоры. Все же он заметил, что индейцы с беспокойством глядели на залив, словно кого-то ждали, и стреляли очень редко.
Пороху ждут,сказал он уверенно.В Хуцнове недавно бостонский куттер чалился.
Он вытер ладонью лицо и, опершись на обломки копья с разорванным белым платком, ждал приказаний.
Александр Андреевич...Павел торопливо продвинулся вперед к Баранову. До сих пор он держался в стороне, видел, что правитель озабочен, что-то напряженно обдумывает, и не решался ему помешать.В Кронштадте изучали тактику...проговорил он поспешно, словно боялся, что не дадут высказаться.Учебную фортецию брали... На банках пустили плоты, на них артиллерию ставили...
Умно!Лисянский порывисто чмокнул его крупными, сочными губами в лоб и повернулся к Баранову. Отменная мысль! Вели, сударь мой, теперь же строить плоты.
Правитель медленно отвел со спины руки, положил их на дубовые перила борта.
Не пристало нам,сказал он хмуро,осадные работы супротив бунтовщиков зачинать. Слабость свою показывать... Не пришлют до вечера аманатов штурмом блокгауз возьмем. До Ванкуверовых островов зарево видно будет.
Выстрелы с «Ермака», стоявшего ближе других к проливу, не дали ему договорить. Из- за крайнего островка показалась многовесельная байдара, направлявшаяся к форту. Она была тяжело нагружена, низкие волны достигали края южных бортов, от быстрого хода нос почти зарывался в воду. Шестеро гребцов, голые до пояса, старались изо всех сил, отблескивали мокрые мелькающие спины.
Невольно Павел глянул в сторону крепости. Теперь на палисаде виднелось множество людей. Никто не шевелился, все напряженно следили за лодкой, стремившейся прорваться к берегу. Посредине укрепления, над самыми воротами, стоял человек с подзорной трубой. Грузная фигура его в темном камзоле резко выделялась на фоне неба.
Пули ложились вокруг байдары, но лодка шла так быстро, что выстрелы, казалось, не могли причинить ей вреда. Потом один из гребцов вскинулся и выпустил весла. Не задерживаясь ни на секунду, сидевший за ним столкнул раненого за борт... Второй был подстрелен в живот. Индеец скорчился, сделал последний замах, шатаясь встал на колени и выбросился в воду....
Байдара продолжала уходить, пули ее уже не достигали.
С «Невы» ударила пушка. Ядро сбило гребень волны и, подскочив, упало далеко впереди лодки. Второе легло ближе. Байдара, не меняя курса, неслась к крепости.
Лисянский сам подбежал к орудию. Но третье ядро со свистом уже врезалось в середину лодки. Мелькнул огонь, взрыв колыхнул воздух, взметнулся огромный водяной фонтан. Затем медленно, сквозь тающий дым упали сверху обломки, куски человеческих тел.
Доберешься до блокгауза, Иван Александрович, объяви мою волю. Воевать я с ними не собираюсь, а за предерзостное нападение на крепость, за множество безвинно убитых людей пришел наказать примерно.
Он помолчал, поглядел куда-то мимо помощника, зажал в кулак подбородок.
Однако ежели хотят мира,добавил правитель медленно, пускай озаботится сам Котлеан на переговоры приехать. Тогда все сойдет без крови... Скажешь: сие обещаю.
Кусков наклонил голову, пошел к трапу. Рослый, длинноволосый, обычно молчаливый помощник правителя никогда не расспрашивал и не отказывался от поручений. Даже если они казались невыполнимыми. Он был значительно моложе Баранова, познакомился с ним еще в Сибири, куда пришел из-под Архангельска тоже искать новые места. Он увидел в правителе сильного, большого человека и не задумываясь примкнул к нему.
День начинался холодный, безветренный. Белая пена прибоя окаймляла берег, огромный голый камень-кекур[Кекуродиночный камень или скала вблизи берега], словно скалистый остров вдававшийся в бухту. Открывая вершину, над горой плыли облака. По освещенному лесу, по воде тянулись длинные тени.
Лодка Кускова быстро приближалась к берегу. Алеуты гребли напористо и дружно, словно стараясь уйти с открытого места. Вместительная шестивесельная байдара плавно скользила по гребням волн, с каждым взмахом весел продвигаясь к белевшей кромке прибоя. На берегу и в крепости все было тихо.
Черкнув днищем по камням, лодка наконец остановилась. Стоявший у бизань-мачты Павел видел, как Кусков неторопливо ступил на землю, высоко поднял белый флаг и, кивнув оставшимся в байдаре гребцам, пошел к крепости. Он был уже совсем близко от грубых деревянных стен, сложенных из громадных сучковатых бревен, и в этот момент из бойницы блеснул огонь, всплыл дым, и каменное ядро плюхнулось в море недалеко от лодки. Застучали ружейные выстрелы. Упал сорванный пулей белый флаг.
Кусков пригнулся, затем, снова укрепив лоскут, продолжал двигаться к палисаду.
Убьют! крикнул Лисянский и стремительно повернулся к Баранову.Диким неведомы наши законы.
Но Баранов не отозвался. Спокойно, чуть больше сутулясь, глядел он на берег. Глаза его были полуприкрыты, заложенные за спину руки не шевелились.
Смотрите! Павел вдруг возбужденно ухватил Лисянского за рукав.Поверх палисада!
Командир шлюпа навел трубу и сразу ее сдвинул. Из-за бойниц крепости в такую же трубу разглядывал его толстый, обрюзгший человек европеец. Потом махнул рукой. Новый гул выстрела тупо отдался в лесу. На этот раз каменное ядро раскололось так близко, что Кусков припал к гальке. Однако сейчас же выпрямился, опять поднял флаг.
Больше не сдерживаясь, Лисянский побежал к носовой пушке, яростно повернул хобот, нацелился по направлению к человеку с трубой, самолично приложил фитиль. Корабль качнулся, эхо ударило в скалы и, повторенное много раз, затерялось в проливе.
Всем бортом! скомандовал Лисянский.
«Нева», а за ней «Ермак» открыли по крепости огонь из всех своих пушек. Но ядра не долетали, зарывались в песок, взметывали береговую гальку. Несколько ядер попали в палисад и отскочили от массивных бревен. Потом открылись ворота блокгауза, и с десяток обнаженных индейцев выбежали из форта, собрали упавшие ядра, унесли в крепость.
Лисянский приказал прекратить бесполезную стрельбу. Корабли стояли слишком далеко, подойти ближе мешала отмель.
Кусков вернулся на судно. Осажденные, как видно, не хотели вступать в переговоры. Все же он заметил, что индейцы с беспокойством глядели на залив, словно кого-то ждали, и стреляли очень редко.
Пороху ждут,сказал он уверенно.В Хуцнове недавно бостонский куттер чалился.
Он вытер ладонью лицо и, опершись на обломки копья с разорванным белым платком, ждал приказаний.
Александр Андреевич...Павел торопливо продвинулся вперед к Баранову. До сих пор он держался в стороне, видел, что правитель озабочен, что-то напряженно обдумывает, и не решался ему помешать.В Кронштадте изучали тактику...проговорил он поспешно, словно боялся, что не дадут высказаться.Учебную фортецию брали... На банках пустили плоты, на них артиллерию ставили...
Умно!Лисянский порывисто чмокнул его крупными, сочными губами в лоб и повернулся к Баранову. Отменная мысль! Вели, сударь мой, теперь же строить плоты.
Правитель медленно отвел со спины руки, положил их на дубовые перила борта.
Не пристало нам,сказал он хмуро,осадные работы супротив бунтовщиков зачинать. Слабость свою показывать... Не пришлют до вечера аманатов штурмом блокгауз возьмем. До Ванкуверовых островов зарево видно будет.
Выстрелы с «Ермака», стоявшего ближе других к проливу, не дали ему договорить. Из- за крайнего островка показалась многовесельная байдара, направлявшаяся к форту. Она была тяжело нагружена, низкие волны достигали края южных бортов, от быстрого хода нос почти зарывался в воду. Шестеро гребцов, голые до пояса, старались изо всех сил, отблескивали мокрые мелькающие спины.
Невольно Павел глянул в сторону крепости. Теперь на палисаде виднелось множество людей. Никто не шевелился, все напряженно следили за лодкой, стремившейся прорваться к берегу. Посредине укрепления, над самыми воротами, стоял человек с подзорной трубой. Грузная фигура его в темном камзоле резко выделялась на фоне неба.
Пули ложились вокруг байдары, но лодка шла так быстро, что выстрелы, казалось, не могли причинить ей вреда. Потом один из гребцов вскинулся и выпустил весла. Не задерживаясь ни на секунду, сидевший за ним столкнул раненого за борт... Второй был подстрелен в живот. Индеец скорчился, сделал последний замах, шатаясь встал на колени и выбросился в воду....
Байдара продолжала уходить, пули ее уже не достигали.
С «Невы» ударила пушка. Ядро сбило гребень волны и, подскочив, упало далеко впереди лодки. Второе легло ближе. Байдара, не меняя курса, неслась к крепости.
Лисянский сам подбежал к орудию. Но третье ядро со свистом уже врезалось в середину лодки. Мелькнул огонь, взрыв колыхнул воздух, взметнулся огромный водяной фонтан. Затем медленно, сквозь тающий дым упали сверху обломки, куски человеческих тел.