Кратт Иван. Великий океан

   За эти годы Конча выросла, сделалась настоящей красавицей Смуглое лицо ее немного похудело, глаза стали темнее и ярче строгий пробор разделял ее густые волосы. Донья Игнасия не раз от восхищения и какогото смутного беспокойства вздыха укрывшись в своей спальне.
   После дона Рамиреца приезжали еще двое искателей руки и сердца «прекрасной Кончи», весть о которой уже проникла же в Нижнюю Калифорнию, но девушка спряталась от гостей. В первый раз сказалась больной, а во второй упросила Луиса вывести лошадь за ограду крепости и ускакала в миссию.
   Разве мир так мал?заявила она смущенному ее поступком падре Уриа. Разве в нем не найдется ничего, кроме этой пыльной пустыни и ленивых коровьих хозяев, которые хотят же ниться на мне?
   Она сидела в темной комнате настоятеля и стегала себя по руке ивовым прутиком, сорванным по дороге. Потом вскочила, поцеловала руку старика и выбежала в сад.
   Монах покачал головой, а спустя несколько минут, улыбаясь, смотрел, как маленькая красавица с невысохшим от слез лицом, сидела на дереве и ела грушу,
   Миновал еще год, и снова ничего не произошло в ее жизни. Луис стал офицером, детские похождения прекратились. Конча реже бывала в монастыре, помогала следить за хозяйством, приказала индейцам выбелить заново церковь, посадить кусты роз над крепостными амбразурами, где установили привезенные пушки.
   Не будет видно с моря,заявила она отцу.
   Комендант прогнал непрошеных садоводов, но, когда гнев прошел, он подивился трезвому уму дочери. Вечером, перед отходом ко сну, он подарил ей молитвенник маленькую семейную реликвию, которую до сих пор детям не разрешалось даже брать в руки.
   Лишь на морской берег Конча ходила по-прежнему. Почти каждое утро, как только уплывал туман и раннее солнце озаряло равнину, девушка по узкой тропинке за садом спускалась к морю. Она садилась на поросший травою утес и могла просидеть там до самого зноя. Над океаном дрожало марево, бескрайная гладь сливалась с небом. Огромная сияющая пустота начиналась у береговой каймы, а за ней был весь мир.
   Конча первая увидела русский корабль. Еще расползались застрявшие между утесами остатки тумана, не поднимался ветер, тропа была сырой и холодной от ночной росы. Девушка не спеша шла к морю и вдруг, обогнув утес, заметила вдалеке от берега стоявшее на якоре судно с убранными парусами. Словно корабль отдыхал в пути.
   Конча круто остановилась и, сдерживая дыхание, ухватилась за брызнувший росою куст. Может быть, этот корабль пришел к ним в бухту?
   Почти бегом она вернулась в президию, подняла на ноги Луиса, который заменял уехавшего в Монтерей отца, а потом взобралась на стену и, чтобы утишить нетерпение, до крови исколола себе ногу шипом дикой розы.
   По стене бродили голуби, красноперая птичка чиликала среди виноградных листьев, высохла роса, а Конча все сидела в своем убежище и следила за кораблем, медленно входившим в гавань.

Глава пятая

   Помощник настоятеля миссии св. Франциска отец Фелиппе сидел спиной к свету, и Гервасио не видел его лица. В келье было полутемно, сквозь узкую прорезь окна, защищенного толстой деревянной решеткой и выходившего на равнину, почти не проникали солнечные лучи. В полумраке выделялся лишь голый, вытянутый кверху череп монаха, утонувшего в глубоком кресле.
   Гервасио бросил ощипанную ветку яблони, взял со стола другую. Белые капли лепестков застряли на его бархатных, обшитых позументом штанах.
   Русские не должны появляться в этих местах! сказал он злым, нервным шепотом. Я помню ваши уроки! Здесь наша земля! Мой прадед один уничтожил больше тысячи индейских воинов, мой отец прошел со своим полком всю Мексику, 0ни были настоящие испанцы!.. Вы хвалили англичан, я молчал; придет время, и наши корабли потопят их там, в Европе. Вы хвалили янки, я толке молчал. Но я не могу молчать, когда вы готовы теперь преклоняться перед проклятыми русскими. Они во сто раз хуже, потому что живут с индейцами как с родными братьями. Они захватят землю, мимо которой когда-то прошли их корабли захватят всю Калифорнию.
   Мальчишеское, узкое лицо Гервасио раскраснелось, на верхней губе и остром подбородке выступил пот. Он вытирал его pyкавом куртки.
   Вы должны заставить коменданта убрать их отсюда!
   Бывший иезуит молчал. Он даже не повернул головы, и лысый череп его все так же неподвижно мерцал в углу.
   Падре Фелиппе! Гервасио швырнул на стол остатки букета, вплотную подошел к креслу.Там, в президии, все сошли с ума от русских. Краснорожий Луис молится, как на мадонну, на свою сестрицу, а она...
   Он остановился, стукнул по высокой спинке кресла. Лепестки с его рукава упали на плечи монаха.
   Слышишь, я убью Резанова! крикнул он почти исступленно.
   Помощник настоятеля открыл глаза, большой шершавой ладонью сбросил лепестки.
   Ты мешаешь мне, Гервасио,сказал он сухо.Уроки надо готовить дома. Ты, наверное, забыл, что прошлый раз перепутал названия местностей и полный титул принца Годоя?.. Когда изучаешь (монах подчеркнул это слово) историю, нельзя увлекаться. Иди!..
   Гервасио онемел. Такого поворота он не ожидал. Разве не сам хмурый поп изо дня в день, из года в год внушал ему эти же мысли? Потом, глянув на вытянувшийся тонкой полоской рот, на кусты серых бровей, прикрывающих насмешливые глаза, потемнел и, схватив шляпу, быстро покинул келью. Спустя минуту донес; лось цоканье копыт по закаменелой от зноя дороге.
   Монах потушил усмешку, поднялся с кресла и, собрав на столе раскиданные ветви яблони, долго вдыхал сладковатый запах. Лоб и длинный череп падре Фелиппе разгладились от морщин... Из мальчика выйдет толк. Пусть сейчас его гложет ревность, он ослеплен и взвинчен, но в подлинной его ненависти к северным варварам сомневаться нельзя... Великий орден иезуитов распылен, изгнан, но он существует, и только он один видит в это неспокойное время, что будет впереди... Пока американцы не трогают орден, нужно поддерживать американцев. Русские земли должны отойти к ним. В этом помогут сотни таких, как Гервасио, взращенных во славу будущего... Сейчас Испании нет, она вся в прошлом. Ей нужна новая духовная сила, которая снова покорит весь мир. Такая сила пойдет отсюда!
   Выехав из монастыря, Гервасио некоторое время бесцельно скакал мимо всходов овса и пшеницы. Затем повернул коня на всходы и принялся топтать густую нежную зелень. Только когда строения миссии скрылись за холмом, снова выбрался на дорогу и остановил взмыленную лошадь. Монах обошелся с ним как с мальчишкой. Хорошо! Еще настанет время, и он попросит прощения. Они все будут валяться у него в ногах! И монахи, и солдаты, и особенно обитатели президии!
   Гервасио так ясно представил себе стоящих на коленях коменданта, испуганного Луиса, трясущуюся толстую сеньору и весь выводок Аргуэлло, что даже повернулся в седле, словно собираясь плюнуть им в лица. Лишь Конча ускользала от его воображения. Он ударил шпорой коня, отпустил поводья...
   Остановился он на берегу, когда вздрагивающая, с налитыми кровью глазами лошадь по колени врезалась в мокрый песок речного бара. Был час отлива, океан отступил до подводных рифов, влажное бурое дно отблескивало небольшими лужицами. Гервасио вдруг побледнел и, рванув повод, заставил коня стремительно выбраться на каменистый грунт. Потом сорвал шляпу и перекрестился. В этом месте были зыбучие пески, один неосторожный шаг и от всадника и лошади через две минуты не осталось бы следа.
   Внимательно разглядывая берег, он поехал шагом. Справа вздымалась отвесная круча, поросшая соснами, под ней змеилась узкая тропинка. Этой дорогой он когда-то ездил навестить Пепе. Гервасио облегченно вздохнул и хотел уже повернуть обратно, но неожиданная мысль заставила его переменить решение. Он так резко осадил коня, что животное заскользило копытами по камням и захрапело.
   Ну, вперед! крикнул он и, оглянувшись по сторонам, погнал лошадь в гору. Вскоре он скрылся за поворотом.
   По тропинке Гервасио ехал не более десяти минут. Обрывистая скала сменилась покатым горбом, густо заросшим соснами, кое-где проступала красная глина. Дальше начиналось ущелье с лысыми базальтовыми утесами, издали казавшимися островками посередине гигантской каменной расщелины.
   Гервасио свернул с дороги и направил коня в гущину сосен. Некоторое время он пробирался между зарослями лиан, опутавшими стволы и ветки, по шуршащему прошлогоднему папоротнику, пока не достиг высокой песчаной осыпи. На краю ее росла гладкая красноствольная сосна с повисшими над обрывом корнями, а впереди опять начинались скалы, уходившие к раскаленному синему горизонту. За осыпью ютилась хижина Пепе золотоискателя и бродяги, а может быть, и похуже. Ходили слухи, что он зарезал американца, с которым искал золото в горах Сьерры-Невады, но благочестивые отцы отпустили ему грехи за горсть самородков. А главное за то, что янки не был католиком.
   Пепе служил когда-то драгуном в полку вместе с Аргуэлло, и теперь комендант разрешил ему поселиться в своих владениях. Однако в крепость не пустил. Еще тогда, в полку, дурная слава сопровождала Пепе. Драгуны говорили, что он был палачом у полковника при зверских расправах с солдатами. Пепе не обзавелся землей, не сеял хлеба, а поставил хижину в горах и целые дни бродил по ущельям.
   Гервасио встретил его два года назад. Золотоискатель возвращался из монастыря, куда носил горного барана в обмен на порох, и медленно плелся по дороге. Из-под выцветшей старой шляпы торчали концы платка, повязывавшего голову, на плече висело ружье. Он не посторонился, когда на дороге показалась лошадь Гервасио, и всадник хотел огреть его плетью. Пепе вырвал плеть, схватил под уздцы коня и, потянув Гервасио за ногу, сжал ее повыше щиколотки с такой силой, что тот закричал.
   Молись Иисусу, дрянь,сказал Пепе вежливо.Сегодня очень жарко, и мне лень оборвать тебе уши.
   Согнав ребром ладони со лба обильный пот, он вытер руку о бархатные штаны Гервасио.
   Пепе!вскрикнул тот, от страха и радости пренебрегая оскорблением.Ты Пепе?
   Он слышал о нем от дона Жозе и давно хотел увидеть человека, который мог что- нибудь рассказать о смерти отца.
   Но Пепе не проявил никакого удовольствия, когда узнал, что перед ним сын бывшего командира. Наоборот, нахмурился, а в глазах промелькнуло беспокойство. Не узнал ли чего Гервасио? Полковника выдал солдатам Пепе. Выпустив повод, он притронулся черным согнутым пальцем к полям своей шляпы и ушел по дороге.
   Гервасио не окликнул тогда золотоискателя, но спустя несколько дней, расспросив пастухов, ездил искать хижину. Пепе встретил его настороженно и насмешливо и ничего не рассказал нового. Коротконогий, с длинными до колен руками, он сидел на камне возле своего жилья, и тень огромной шляпы скрывала его горбоносое лицо. Чутье подсказывало Гервасио, что перед ним человек, который знает слишком многое, чтобы рассказывать. Он вдруг оробел, искоса оглянулся на окружавшие хижину дикие места и торопливо уехал. Лишь миновав ущелье, он выпрямился в седле и перекрестился, а воротясь домой, изломал ореховый прут на голове конюха-индейца, словно мстя ему за испытанный страх.
   Теперь, оставив лошадь внизу, чтобы не делать крюка, Гервасио ловко взобрался по осыпи на край обрыва. Обойдя скалистые нагромождения, он очутился в глубокой ложбине, сплошь заросшей лесом, издали похожей на зеленый уступ. Здесь жара не смягчалась ветром и было так знойно, что, казалось, плавился камень, а запахи лавра и разопревшей хвои, острый аромат трав действовали одуряюще.
   Гервасио пересек эту огненную ложбину, где даже деревья не давали прохлады, и добрался наконец до гигантского утеса с прилепившимся к нему жильем золотоискателя.
   Хижина, сооруженная Пепе, на три четверти находилась в скале, и только передняя часть ее с грубо сколоченной дверью и узким отверстием вместо окна была сложена из камней и кусков сосновой коры. Щели между стеной и каменным навесом-крышей заменяли трубу. Перед дверью на ветках висели рубашка и штаны золотоискателя, вымазанные глиной. Как видно, Пепе был дома.
   Гервасио постучал, но не получив ответа, осторожно открыл дверь и переступил порог. После ослепительного солнечного света он не сразу разглядел внутренность жилья, а когда глаза немного привыкли, заметил, что хозяин сидит у стола и внимательно рассматривает пришельца. Пепе был в одной куртке, наброшенной на голое волосатое тело, без штанов и обычного головного платка. Острые, как у рыси, уши торчали по сторонам. Узнав приезжего, он неторопливо потянул одеяло, висевшее на стене, окутал себя до пояса.
   Ну, входи!сказал он, нарушая молчание.Целый год я не видел гостей.
   Он произнес это лениво и безразлично, но Гервасио заметил быстрый взгляд, брошенный на раскрытую дверь.
   Я один, Пепе,поспешил он объясниться.Я приехал ненадолго... Мне нужна твоя помощь, Пепе...
   Гервасио хотел держаться уверенно и независимо, но, как и при прежнем посещении хижины, невольно робел. В присутствии этого человека он чувствовал себя мальчиком. Он начал о чем-то говорить, сбился и замолчал.
   Пепе потянул кверху ухо, покрутил его, затем поднялся и, шагая в своем длинном одеянии, распахнул дверь. Красные ветки земляничного дерева с тусклыми серебристо- зелеными листьями неподвижно висели в раскаленном воздухе.
   По такой жаре не ездят рассказывать пустяки,сказал Пепе, возвращаясь к столу. Говори или убирайся!
   Горбоносое морщинистое лицо его стало нахмуренным.
   Гервасио побледнел, но и на этот раз пересилил обиду. Он быстро и уже не таясь высказал все о русских, о Резанове и объяснил, какой требует помощи.
   Я отдам тебе землю, которую оставил мне отец возле Лоретто...закончил он, вытирая шляпой пересохшие губы. Руки его и острый подбородок дрожали.
   Пепе, приготовившийся выслушать совсем другое и настороженно крутивший сигарету, при первых же словах Гервасио поднял голову, достал из очага уголек, подул на него и закурил. Выпуская тоненькой струйкой дым, он теперь с интересом следил за волновавшимся собеседником. Однако сынок недалеко ушел от своего родителя!
   Ты чересчур щедрый! сказал он наконец, когда Гервасио умолк.Веревка в монтерейской тюрьме стоит дешево. Вот что! Пепе швырнул недокуренную сигарету мимо Гервасио и засмеялся.Попробуй сам. Начинать тебе все равно когда-нибудь придется. А мне не с руки ссориться с мексиканским правительством. Я видел в бухте корабль и разобрал, какой на нем флаг. Только не забудь, что выстрел слышен, а аркан оставляет следы. Твой отец всегда напоминал мне об этом...
   Напялив шляпу и кутая ноги одеялом, он стоял на пороге хижины, пока Гервасио почти бегом не скрылся внизу. Потом вернулся к столу, за которым сидел во время разговора с гостем, и, достав из-под крышки стола лежавший там пистолет, осторожно опустил взведенный курок...
   Вечером в большой комнате президии было светло и посемейному уютно. Недавно погасла заря, еще не поднимался туман, из темноты сада доносилось стрекотанье цикад, запахи расцветающих яблонь. Легкий ветерок, дувший с отрогов Сьерры, проникая в окна, колебал пламя свечей. Донья Игнасия приказала Мануэлле достать из сундука серебряные подсвечники. Русский сеньор впервые посетил президию вечером.
   Как и в первый раз, Резанов сидел на широком диване, покрытом вышивками девушек- индианок. Такие же коврики и ковры устилали мебель и каменный пол. На столе в глиняном кувшине стояли цветы, на подносе несколько разнокалиберных бокалов с виноградным соком.
   Резанов нанес сегодня неофициальный визит семье коменданта. Он не взял с собой никого из офицеров, словно случайно оказался на берегу. Его беспокоило отсутствие вестей из Монтерея, откуда гонец мог уже вернуться дважды, тревожила задержка самого коменданта. Может быть, в президии есть какие-либо новости и он сможет хотя бы по настроению догадаться о происходящем.
   Встреченный с прежним почетом и видя, что здесь ничего не изменилось, он скрыл свои заботы и постарался быть простым и приятным гостем. Щурясь на огонь свечей серыми живыми глазами, курчавоголовый, одетый не в парадный мундир, а в просторный темный фрак, он увлекательно рассказывал о своем недавнем посещении Японии. Неудавшаяся миссия мучила его основательно, не утешало и то, что посольства других стран добились еще меньших результатов, но он старался говорить о ней шутливо. Рассказал о том, как впервые на корабле «Надежда» они подошли к таинственным берегам Ниппон, как сразу же их окружили тяжелые с тростниковыми парусами лодки, затем появилось большое гребное судно, расцвеченное бумажными фонариками. На этом судне ехали посланцы губернатора и переводчики. Синее вечернее небо, разноцветные огни фонариков, отражавшиеся в темной воде залива, невиданные одежды и церемониал все это было похоже на странный сон...
   Донья Игнасия и Луис не сводили с Резанова глаз. Донья Игнасия перестала даже следить за домоуправителем, бесшумно появлявшимся, чтобы снять нагар со свечей. Луис не заметил, что погасла сигарета. Одна Конча слушала, слегка опустив голову, складывая и распуская веер на узких, плотно обтянутых бархатом коленях. Она была в том же парадном темном платье, в котором впервые встретила Резанова, и то же белое кружево высокого воротника оттеняло смуглый овал ее лица.
   Она сидела бледная, с сильно бьющимся сердцем, и даже не улыбнулась, когда Резанов рассказал о том, как японские переводчики, взойдя на «Надежду», приветствовали командира корабля, приседая и держась за колени. Все эти дни с первого появления русских она не могла найти покоя. Новый, загадочный мир открывался перед нею, и Резанов был из этого мира...
   Так же, не поднимая глаз, выслушала рассказ о японском обычае передачи подарков императору. Все, что предназначалось ему, должно было переноситься в столицу на руках. Однажды китайский император подарил живого слона. Его тащили из Нагасаки в Иеддо на специальных носилках тысячи поселян. Только один раз она нахмурила брови и неподдельно была возмущена, узнав, что японские власти первое время даже не пустили посольство на берег и с трудом разрешили заболевшему Резанову совершать небольшие прогулки. Они отгородили для этого маленький клочок земли, поставили бамбуковую беседку, окружили ее караулом.
   Потом Резанов рассказал о бесчисленных переговорах и наконец о посещении дворца. Но об ответе японского правительства, уклонившегося от переговоров, он умолчал. Здесь уже начинались государственные дела.
   Он стал расспрашивать донью Игнасию о детях, просил Луиса выучить его испанскому языку.
   Это сделает Конча, сеньор Резанов,гордясь сестрой, сказал Луис почтительно. Она знает староиспанский, она все книги по два раза прочитала в миссии.
   Луис был очень польщен, что Резанов запросто приехал к ним в гости, и пропустил даже время проверки караулов.
   Вы приезжайте к нам каждый день. Она вас научит.
   Луис! не выдержала девушка. Она поднялась, затем, пересилив себя, села на место. Резанов заметил, как пылали щеки.
   Мои дети очень любят старую родину, хотя никто из них ее не видел,сказала донья Игнасия.
   Пожилая сеньора давно уж порывалась рассказать гостю свои родословную. Она заговорила о Кастилье, откуда после смерти родных дядя привез ее сюда молодой девушкой, о дедовском доме среди оливковых рощ, о первом причастии в семейной церкви Морага. Крошечная капелла превратилась у нее в настоящую церковь, обедневшие деревенские дворяне в старинный знатный род.
   Мне очень понравилось у вас,сказал Резанов, когда Koнча вышла проводить его до ограды сада: донья Игнасия боялась сырости, и Луису волей-неволей пришлось идти проверить караулы.У вас дружная семья, и вы счастливо живете...
   Резанов говорил почти искренне. Сегодняшний вечер хоть несколько часов оторвал его от хлопотливой действительною Даже сейчас, только выйдя в сад, он подумал о том, что на корабле с нетерпением ждут его возвращения, что Давыдов и Хвостов молча курят в кают- компании...
   Конча не ответила. Яркая луна стояла над садом, и при ее свете Резанов разглядел на лбу своей собеседницы небольшую складку. Словно девушка о чем-то упорно думала.
   Резанов впервые остался с ней наедине. И, к своему удивлению, почувствовал, что пустой разговор продолжать не может. Девушка ему нравилась своей серьезностью, смелым и решительным характером, и ему не хотелось говорить ничего не значащие слова. Он молча шел рядом со своей спутницей.
   Кругом было тихо; неподвижно, как вылепленные, свисал) над дорожкой черные ветки яблонь с белыми пышными цветами серебрились в траве маргаритки. Тень от гигантского дуба, покрытого первой листвой, резко выделялась на поляне. Запах яблонь и роз и еще каких-то цветов и трав наполняли сад.
   Вы очень любите вашу страну? неожиданно останавливавясь посреди дорожки, спросила Конча.
   Люблю.Почти не удивленный, Резанов тоже останов вился. Вы так хорошо говорили о ней... Я тоже хотела бы увидет.
   А разве Калифорния не прекрасна?
   О да! Здесь много солнца, скота и хлеба... Я родилась здесь, нигде не бывала, здесь и умру...
   Вы хотели бы увидеть Европу Мадрид, Петербург? Резанов был поражен горечью, с какой она произнесла последние слова.
   Я отдала бы всю жизнь!
   Она отошла к кусту, сорвала розу. Некоторое время молча ощипывала лепестки.
   Я знаю, сеньор Резанов, вы приехали сюда, чтобы начать торговлю, и что вы хотите скорее уехать. Я помогала Луису переписывать письма... Только вы совсем не знаете наших людей. Может быть, это нехорошо, но я думала сказать вам... Они никогда не нарушат законы и не будут торговать с вами. Им все равно, что ваши люди умирают от голода... Мой отец очень добрый, но закон для него как библия. Он не спросит, зачем пишут такие законы...
   Она уколола ладонь шипом розового бутона, который все время вертела в пальцах, и, отбросив цветок, машинально приложила руку к губам.
   На этот раз Николай Петрович промолчал. Он не сомневался в искренности девушки, но разговор принимал слишком серьезный характер. Из осторожности он решил его прервать. Он поднял розу, расправил лепестки, затем сказал, глядя на все еще разгоряченное лицо своей собеседницы:
   Разрешите, сеньорита, сохранить этот цветок на память о сегодняшнем вечере. В знак нашей дружбы.
   Конча отняла от губ руку и, словно очнувшись, посмотрела на Резанова не то удивленно, не то испуганно. Затем покраснела так, что даже при свете луны это стало заметным.
   Она стояла, не зная, что ответить, и обрадовалась, когда за кустами послышался шорох и чья-то узкая тень метнулась через дорожку.
   Это, наверное, Гервасио,сказала Конча.Его весь день не было дома.
   Гервасио! крикнула она.
   Никто не ответил.
   Это ты, Гервасио?
   Вам показалось,успокоил ее Резанов, заметив, что девушка забеспокоилась. Он подумал, что Конча смущена тем, что кто-то слышал его слова.
   Он больше не напомнил ни о разговоре, ни о цветке и попрощался возле пустынных, наполовину заросших кустарником ворот.
   По дороге Николай Петрович обернулся. Девушка все еще стояла у стены темная маленькая фигурка на белом, залитом лунным светом фоне ограды. Потом она скрылась, и внимание его привлекла короткая тень, мелькнувшая позади у скал. Очевидно, там пробежал тот самый человек, который напугал девушку в саду.
   Но он не придал этому никакого значения и, думая о только что происшедшей беседе, взволновавшей его больше, чем он хотел самому себе признаться, зашагал к кораблю.

Глава шестая

   Уже восемь дней стояла «Юнона» в бухте св. Франциска. Свежая и обильная пища, отдых, теплый пассатный ветер изгнало скорбут, больные поправились, на корабле стучали молотки, звенела пила. Пользуясь стоянкой. Хвостов приводил в порядок судно, откачивал воду, конопатил, чинил такелаж. По вечерам, когда спадала жара, матросы, собравшись на баке, пели старые деревенские песни. Почти всякий раз с берега отвечали звоном мандолин и бубна.
   Многие из команды побывали на суше ездили за водой и провизией, прошли несколько миль на шлюпке вверх по реке. Чужие деревья, высоченные скалистые горы, горячее солнце вызывали удивление и радовали новизной. Матросы усердно гребло до полудня и неохотно повернули назад.
   На Ситхе все нутро отсырело от дожжа...сказал корабельный плотник, расправляя сизую бороду, подвязанную к шее ремешком, чтобы не мешала грести. На шлюпке ходили Лансдорф и Давыдов. Мичман и натуралист ловили неизвестных насекомых и, увлекшись, еле оторвались от интересного занятия.
   Но Резанов, кроме поездки в миссию и последнего визита ceмье Аргуэлло, все остальное время не покидал корабля. Вернувшись в тот вечер на судно, он сразу же отпустил дожидавшихся его офицеров, велел слуге ложиться спать и почти до рассвету просидел в своей каюте.
   Оплывала свеча, приглушенно раздавались на палубе шаги вахтенного, тихо плескала в борта придавленная туманом вода. Туман был так густ, что на расстоянии двух шагов нельзя было различить основания мачты. Сплошной серой мутью стоял он перед иллюминатором. А только что сверкала луна, благоухающая ночь была прозрачно-синей...
   Первые минуты по возвращении на корабль и еще в пути Николай Петрович находился под впечатлением проведенного вечера и особенно разговора с Кончей. Ее наблюдательность и ум, не терпеливое стремление помочь удивили и против воли волнавали.
   Ложась спать, Резанов, задержался у круглого зеркала, вправленного в обшивку каюты, и несколько секунд разглядывал отражение своего загорелого лица, потерявшего прежний, слегка надменный облик, с юношеской ямочкой на подбородке. Потом вздохнул и задул свечу.