Кристиана Йэнна. Дороги. Часть первая.

   За Питу можно не беспокоиться. Там все благополучно.
   Аганк вдруг остановился, коротко фыркнул, попытался встать на дыбы, Ильгет удержала его поводом. Выхватила из-за пазухи бластер, сдерживая животное одной левой рукой. Да, в кустах вроде шорох какой-то... Ильгет внимательно осмотрелась по сторонам.
   Глаза. Откуда-то сверху — два круглых зеленоватых, фосфорически светящихся в темноте глаза. Мистек, местная большая кошка. Может и прыгнуть сверху. Ильгет переставила указатель энергии на единицу, вытянув руку, прицелилась, выстрелила, тонкий луч пронзил темноту. Все, что я могу для тебя сделать — попытаться лишь парализовать, не убить. Раздался глухой шорох и стук. Через пару часов хищник сможет подняться, если, конечно, не растерзают свои собратья, воспользовавшись беспомощностью. Ильгет тронула повод, аганк поскакал вперед резвой рысью...
   Миновали перевал. Там, внизу, раскинулась Агрена. Ярнийский или, тем более, квиринский город светился бы во тьме, как центр Галактики, но визарское поселение было совершенно темным, лишь кое-где тусклыми огоньками просвечивали факелы и костры.
   Пита, подумала Ильгет. Все же, как он там? Вот сейчас, странно, совсем не помнится плохое, да, вроде было что-то такое, но какая же это была глупость. Какой идиотизм. И она — как она могла обижаться на такие пустяки, ведь это всего лишь слова, не более, чем слова... Как хорошо знать, что тебя кто-то ждет. Что у тебя там, вдали, не пустой дом, а свой, родной человек. Единственный, если подумать, родной человек на свете. Ну мама еще, но мама совсем уж далеко. Конечно, друзья — но у друзей своя жизнь, это другое. А у них с Питой жизнь на двоих одна.
   Сейчас Ильгет начисто забыла, что между ними возникали какие-то недоразумения. Ведь Пита же, в сущности, очень хороший человек... Сейчас хорошо помнилось первое время их любви, и вспоминались его руки, глаза, лицо. Такие красивые, милые, родные. Пита очень умный, очень способный и талантливый. Кто еще смог бы так быстро освоиться с чужой техникой, скоро он станет мастером-программистом бытовых приборов, это не так-то просто... да и всегда он был талантлив, на работе его очень ценили. У талантливых людей всегда сложный характер.
   Скорее бы вернуться на Квирин, встретиться с Питой... Может, он согласится, наконец, обвенчаться. Спросить его... Сейчас Ильгет была готова снова приступить к этому разговору. А может быть, и насчет детей можно подумать.
 
 
 
   В этот момент на Квирине Пита переоделся, сменив рабочий комбинезон на обычные брюки и скету, вышел в просторный длинный холл института бытовой электроники. Майлик уже ждала его там.
   В последнее время они здорово подружились. Муж Майлик был планетологом, и как это у них нередко бывает, сейчас ушел в длительную экспедицию, и должен был появиться только через полгода. Это сблизило Питу и его наставницу, относившуюся к ученику чуть свысока — ей уже стукнуло сорок, и старшему из семи ее детей было пятнадцать лет. Пита казался Майлик симпатичным умненьким мальчишкой, хоть по возрасту все-таки был ближе к ней, чем к ее детям. И все же он многое понимал... казалось, он понимал все — с ним обо всем можно было поболтать, как с хорошей подружкой.
   У них уже вошло в привычку после совместной практики, три раза в неделю, заходить в одно из многочисленных маленьких кафе в Бетрисанде, благо, Институт располагался недалеко от парка.
   — Слушай, — сказал Пита рассеянно, — а может, сегодня ко мне, а? Твой младший, ты говоришь, сегодня у бабушки...
   Майлик подумала.
   — А это удобно?
   — А что, нас кто-то контролирует? — поинтересовался Пита. Майлик улыбнулась, пожала плечами.
   — Ну что... пойдем.
   Они вышли вдвоем, каблучки Майлик застучали по широким ступеням входа, облицованным камнем. Наставница была на голову ниже своего ученика. И совсем, подумал Пита, не выглядит на свой возраст. Ильгет, и то кажется старше, а ведь Ильке еще нет и тридцати. Она жутко изменилась на Квирине, лицо постарело, не понять, в чем именно это изменение — морщин нет, седины тоже, просто выражение глаз... А вот Майлик — еще совсем как девчонка, хоть ей и сорок. Маленькая, быстрая, стремительная, черные кудри коротко стрижены, и этот ароматный легкий пробор на макушке... Все в Майлик казалось Пите восхитительным.
   Он не знал точно, когда возник этот интерес к наставнице. Долгое время он воспринимал ее как высшее существо, но сейчас-то оказывалось, что он куда способнее ее, и уже почти мастер, и наверняка превзойдет свою учительницу. Квиринская техника перестала быть для него мистической тайной. И однажды он заметил, что Майлик надела новое пестрое платье из легчайшей полупрозрачной ткани.
   Так бывало уже не раз. Пита, еще ни о чем не думая, увлекался красотой, а ведь все женщины красивы по-своему. Такой, как Майлик — маленькой и темноволосой, у него еще не было. Однажды ему вдруг стало интересно, а как она будет выглядеть без одежды... а как ощущается ее кожа под рукой. Пожалуй, с этого момента и возникло настоящее влечение. Ильке еще была здесь. Питу всегда удивляло и возмущало ее неприятие подобных вещей, все это, конечно, от ее сектантской настроенности, жить нужно свободно, и любовь может быть только свободной, загонять самого себя в клетку — и ты потеряешь вообще всякий вкус к жизни. И какое право она имеет рассматривать его, как собственность? Это унижало Питу. Но с другой стороны, чтобы избежать скандалов, он решил ничего ей не говорить о Майлик, тем более, и говорить-то было нечего, между ним и Майлик ничего еще не случилось... кроме брошенных вскользь взглядов, касаний, откровенных разговоров. Он уже многое знал о Майлик. Он жалел ее — жизнь Майлик лишь внешне казалась красивой и благополучной. Уже третий раз она замужем... первый муж бросил ее, ушел к другой. Второй погиб, это на Квирине самый распространенный случай, погиб в Космосе, Майлик зареклась выходить замуж за эстаргов, но получилось так, что уже через год она сошлась с близким другом второго мужа. Тоже планетологом. Жили они не очень хорошо, главным образом, потому, что муж часто уходил в длительные экспедиции. Когда дети были маленькие, еще оставался дома, а вот теперь, похоже, она долго его не увидит. Да уже и не очень хотелось, привыкла как-то... Нет, у нее никогда не было друзей... в этом смысле... других мужчин. Ты что, Пита? Это невозможно. Большие темные, почти круглые глаза глядят с недоумением.
   Они здесь, на Квирине, похоже все разделяют точку зрения Ильгет. Ну это мы еще посмотрим...
   Пита ходил с Майлик в кафе и осторожно касался под столом ее руки — и будто ток пробивал. Она смотрела на него беззащитными, как у оленя, влажными большими глазами, и иногда казалось, глаза эти молили — что же ты делаешь со мной? Он знал, что ей уже хочется его видеть... каждый вечер они созванивались и болтали, часами. Неизвестно о чем. Лишь бы просто поболтать... посмотреть друг на друга.
   ... Дверь квартиры распахнулась перед Питой. Он пропустил вперед свою спутницу. Майлик осмотрелась.
   Ничего особенного. Видно, жена Питы и вправду не умеет наводить уют. Довольно примитивная обстановка. Нет, Пита не жаловался на жену... просто почему-то ощущалось, что ему с ней плохо. Майлик знала таких женщин, всей душой в Космосе, дом и муж их совершенно не интересуют. Это же сразу видно, как только зайдешь в квартиру.
   ... Впервые они сидели вдвоем на диване. Майлик заказала блюда, которыми давно хотела угостить Питу, коквинер оказался стандартный, но она же программист. И после ужина так уютно, так хорошо было посидеть в бежевой гостиной со стаканчиком ву.
   — Покажи мне ее снимки, — попросила Майлик, — ну, твоей жены.
   Ее немного удивляло, что нигде в квартире не висит даже портрета Ильгет. Она всегда держала снимок мужа перед глазами. А здесь от нее остались разве что распятие на стене и картины.
   Пита включил экран и вызвал фотографию Ильгет. Она сидела на каком-то белом камне, чуть вполоборота, ветер отдувал назад легкие медно-русые волосы. Здесь она была даже хороша, почти как раньше, на Ярне. Майлик внимательно рассматривала снимок. Казалось, она поражена.
   Хотелось сказать, что жена у Питы красивая... но Майлик не могла так кривить душой. Даже удивительно, как такой человек мог жениться... вот на этом. Он ведь соблазнитель, самый настоящий, Майлик сейчас это понимала, и понимала уже, что погибла, но ей было все равно... лучше погибнуть, чем никогда в жизни не испытать ничего настоящего.
   Ведь самое обычное лицо, и глаза эти... такое ощущение, что она старше Майлик. И вообще — кажется, ничего женственного в ней нет. Да как он с ней живет?
   — Симпатичная, — нашла Майлик подходящую формулу. Пита усмехнулся, убрал снимок. Вдруг положил руку на ладонь наставницы.
   Какая теплая, невероятно теплая и нежная рука...
   — Давай выпьем... за нашу встречу.
   Они выпили по бокалу вина.
   — А ты любишь ее? — сама испугавшись собственной смелости, вдруг спросила Майлик.
   — Сам не знаю...
   Рука Питы вдруг оказалась на плечах Майлик. Женщина ощутила легкое головокружение... Боже мой, что я творю? Что мы творим?
   — Она... моя боль, — медленно говорил Пита, — ты не представляешь, сколько я пережил с ней... из-за нее. Она то притягивает меня, вроде бы, говорит, что я ей нужен, то отталкивает, потому что на самом-то деле — нет. Иногда я чувствую, что больше не выдержу так... но не могу уйти, просто не могу.
   — Может, потому, что тебе некуда идти, — тихо сказала Майлик.
   Пита задумался. Наверное, это все-таки любовь... но он не мог сказать сейчас, как сильно тянет его Ильгет, как он к ней, на самом-то деле, привязан. Привязанность эта была проклятием, по-настоящему, он хотел бы избавиться от нее. Вот Майлик — она совсем другая... легкая, простая, чистая. Без всех этих закидонов. Ее лицо вдруг оказалось совсем рядом.
   Их губы слились.
   Они были вдвоем, только вдвоем, совсем одни на этой холодной и страшной планете, где никому не нужна любовь.
   — Все правильно, — шептал Пита. Они лежали вдвоем в спальне, в супружеской постели, и впервые Пите было тепло и хорошо здесь, — Все правильно, — он ласкал губами ушко Майлик, — это любовь, это жизнь... Я не хочу умирать. Это они стремятся к смерти, ищут ее, а мы хотим жизни и любви. Не наша вина, что они выбирают смерть и боль... если бы они были другими, мир не был бы так ужасен.
 
 
 
   В эту же самую минуту на совсем другой планете Арнис вышел из просторной пещеры, которая на Ярне называлась бы закладочным цехом, а здесь — Первым Святилищем.
   Он пошатывался, как и окружавшие его товарищи по несчастью. На ногах побрякивали медные цепи, и кольцо опять терло левую щиколотку, похоже, до крови, Арнис подумал, что надо будет завтра попросить стражника — дэска, как они здесь назывались — перековать. Сейчас всем не до того, сейчас мысли всех были прикованы к предстоящему радостному событию — ужину. Живот давно уже подводило. Но сейчас рабы ощущали облегчение, выход из дышащего жаром Святилища (только Арнис понимал, каким образом каменные колонны, расставленные по всему помещению, обеспечивают тепло) всегда был радостью. Дышали полной грудью — пусть это спертый воздух подземелья, но ведь в святилище дышать невозможно совсем. Арнис уже понял, что зародышам дэггеров для первичного развития необходима большая концентрация углекислоты. Он видел в святилище и датчики, и сложные приборы — все то, что было недоступно визарийцам, атмосфера поддерживалась неукоснительно. Арниса и поставили наблюдать за приборами — шкала была гэлланская, а он не скрывал того, что обучен грамоте и знает цифры. Это было ничуть не легче, чем работать с зародышами, особенно если учитывать, что в глазах часто мутнело, и голова отказывалась работать вообще. Вот и сейчас виски разламывались от боли, как всегда к концу рабочего дня. Ну ничего... это пройдет. Вот сейчас еда, потом сон.
   Всего год продержаться, напомнил себе Арнис.
   И не просто продержаться, а надо начинать работу. Он уже наметил, что работать начнет с килийцами, их здесь было больше всего, они оказывались здесь совершенно не случайно. Высокие, мужественные воины, раньше их никто и никогда не мог завоевать, но сейчас, с помощью дэггеров... в роли рабов они не приживались. Они не боялись физической боли, смерти, были гордыми до невозможности. Предпочитали умереть, но не унизиться перед врагами. Просто идеальный вариант для восстания, килиец никогда не предаст, есть большой шанс, что в случае чего он выдержит даже пытки, да и мысль о них не испугает его сразу. С двумя килийцами — Искэйро и Антленаром — Арнис уже познакомился, подружиться с ними не так-то легко, они не признают чужеземцев. Сами килийцы в детстве проходят сложные обряды обучения и инициации, и всех чужих они считают кем-то вроде женщин, этих обрядов не проходивших — чужому они просто не доверяют...
   Однако похоже, что кормить их пока не собирались. Арнис испустил глубокий вздох. Так бывало часто — в случае каких-то серьезных провинностей рабов наказывали прямо после работы, причем при всех, дабы другим неповадно было.
   Килийцев, коих здесь было большинство, и в самом деле можно удержать в узде только самыми строгими мерами. Арнис скосил глаза на стоящего рядом Искэйро, лицо совершенно непроницаемое, неподвижное, татуировки на щеках — длинные синие молнии — еще усиливают это впечатление.
   Кремень прямо, а не человек.
   Кому же сегодня достанется? Арнис посмотрел на середину и обмер. Двое дэсков держали на растянутых веревках провинившегося, несчастного пожилого гэла, Тарикса. Он и так уже на ладан дышит. Арнис хорошо знал Тарикса, мало того, знал, за что его наказывают. Сегодня Тарикс перепутал и засунул зародыша в неподготовленную клеть, в результате чего с десяток будущих дэггеров «замерзли», стали непригодны к развитию. Спору нет, проступок хоть и случайный, но очень серьезный, наказывают и за куда меньшие провинности... Тарикс хрипел, и в глазах его отражался ужас. Арнис подозревал у него сердечную недостаточность. Старику долго не протянуть, он все время почти задыхался. Но ужасно умереть под ударами электрохлыста...
   — Не выживет, — прошептал кто-то из гэла сзади, — забьют ведь.
   Килийцы хранили гордое молчание.
   Арнис вдруг почувствовал, как почти против его воли, ноги сами шагнули вперед. Что это я делаю, с ужасом спросил он себя, и в ту же минуту понял, что да, так и надо, что это даже, может быть, шанс... Он упал на колени и протянул руки к дэскам.
   — Молю выслушать меня... о досточтимые!
   Все взгляды обратились на него. Арнис продолжал.
   — Я присутствовал при том, что случилось, и духи не дают моей совести оправдания... ибо это я не проследил за цифрами, и открыл клеть раньше, чем должен был. Тот кавур, которого вы собираетесь наказать, невиновен.
   В зале установилась полная тишина. Только по-прежнему страшно хрипел в этой тишине Тарикс, но глаза его были с удивлением устремлены на неожиданного спасителя. Арнис сжал кулаки, ему было противно это всеобщее внимание... хоть бы уж поскорее решали что-нибудь.
   Веревки упали с рук гэла. Один из дэсков подтолкнул освобожденного Тарикса в спину... все еще оглядываясь, не веря, старик поплелся в строй. Дэски посовещались между собой.
   — Ты будешь наказан, — сообщил Арнису один из них, — твой проступок серьезнее, но так как ты сообщил сам, мера твоего наказания не превысит того, что должен был получить этот кавур.
   Арнис встал, шагнул вперед. Стащил через голову рубашку, бросил ее на каменный пол. Пока его привязывали к столбу, он молился. Теперь самое главное — не закричать. Ни один килиец не кричал под ударами. Их этому учат с детства. Раз могут они, смогу и я. Господи, помоги, думал Арнис. Но электрохлыст на малой мощности, то, что на гэллани называют «разящей молнией», электрический удар не до шока, а так, чтобы нестерпимой болью взорвалось все тело... Арнис как-то уже испытывал это на себе, хорошо помнилось. Да, Тарикс бы не выжил. Ужас какой... Арнис стал молиться, чтобы справиться с подступающим ужасом, но и молитва не помогала. И вдруг перед внутренним его взором возникло лицо Ильгет. Ильгет, милая... любовь моя, радость.
   Первый удар обрушился на плечи Арниса, и он, страшно вздрогнув и сжав зубы, смог промолчать.
   Под конец он все-таки потерял сознание. Пришел в себя и первым делом ощутил, как жжет разорванная на спине кожа. Он лежал на боку, согнувшись. Кругом слышалось мерное дыхание — кавуры уже спали. И тьма кромешная. Арнису захотелось заплакать от бессилия и жалости к себе. Господи, и так еще год... сможет ли он завтра встать? Да сможет, наверное, от электрических ударов ведь следы не болят, а кожа не так уж сильно порвана. И завтра опять это чертово святилище, жар, и мерзкие зародыши дэггеров.
   Какая-то тень склонилась над ним. Арнис поднял голову. Глаза Искэйро блестели во тьме.
   — Ты можешь называть кили по имени, чужеземный воин.
   — Ты тоже... — еще не веря в удачу, медленно ответил Арнис, — тоже называй меня по имени, воин Килии.
   — Кили сберегли для тебя еду, — темные руки бережно поставили рядом с ним миску с кашей, — поешь, Ар-нис, завтра тебе снова понадобятся силы.
   — Спасибо, Искэйро.
   — И возьми питье, — килиец поставил рядом с ним глиняную кружку, — Кили знает, тебе трудно ходить сейчас. Кили принесли тебе воду.
 
 
 
 
   С утра Ильгет с Иволгой занимались обычной работой, принимали больных, выслушивали посетителей. К полудню с базара явилась возбужденная, довольная Рида, размахивая корзинкой.
   — О проницательные! Весь город говорит о том, что Панторикс ошибся. Вы оказались правы, никакого дождя нет и не предвидится.
   — Это хорошо, — заметила Иволга, — ну ладно, ты обед будешь варить? А то я уже, честно говоря, есть хочу.
   — Я сейчас все сделаю, о проницательные.
   Иволга повернулась к Ильгет. Произнесла на линкосе.
   — Надо хоть Гэссу спасибо сказать. Ты пока принимай, а я пойду, свяжусь с ним.
   Она удалилась в соседнюю комнату, где у них была спрятана гравистанция. Ильгет открыла занавесь и крикнула.
   — Следующий! Заходите, пожалуйста.
   Но у выхода сидел всего один юноша, Ильгет знала его, недавно им удалось вылечить его мать от застарелого псориаза.
   — Проходи... Эннори, — она вспомнила имя.
   Парнишка — лет восемнадцати, вихрастый, с блестящими гэлланскими глазами — вошел в комнату. Поклонился почтительно.
   — О проницательная...
   Ильгет села и указала посетителю на скамью напротив.
   — Здравствуй, Эннори. Какая нужда привела тебя сегодня к нам?
   — О проницательная, у меня нет больше нужд, которые я мог бы иметь. Я счастлив тем, что вы вылечили мою мать, и я вам благодарен. Только одна нужда тревожит меня по-прежнему...
   — Какая же? — поинтересовалась Ильгет, внимательно глядя на парня.
   Эннори вздохнул, потупил взгляд.
   — Я не знаю, как вам сказать об этом... Я простой человек, не тэйфин, и в роду у нас не было никого такого. Но меня интересует истина, — последнее он выговорил словно через силу.
   — И простой человек может интересоваться истиной, — спокойно сказала Ильгет, — ибо истина — едина для всех.
   — Я увидел, что вы, проницательные, ты и твоя досточтимая соработница, гораздо сильнее, чем любой из наших тэйфинов. Ваша воля и ваш дух невероятно высоки. Вы исцелили столько людей, сколько Панторикс не исцелил за всю жизнь. Вы творили чудеса... И вы смогли подчинить себе уйгаран, и это говорит о том, что вы непобедимы. Все наше войско не могло бы справиться с вами...
   Ильгет внимательно слушала, сложив руки на коленях.
   — Но я задал себе вопрос, какие же духи помогают вам, ведь эти духи должны быть куда могущественнее Нинья Теннар... может ли быть, что это сам Ниннай Акос? Или же у вас свои духи? Я знаю, — поспешно добавил Эннори, — что мне не пристало интересоваться духами, но...
   Он опустил глаза и добавил тихо.
   — Всю мою жизнь я спрашивал себя, какой он, Ниннай Акос, и почему он дал нам жизнь, и чего он хочет от нас. Как устроен наш мир... Я так хочу это знать, но мне негде узнать это. Может быть, вы...
   Ильгет смотрела на парня широко раскрытыми глазами.
   — Да, Эннори, — произнесла она, — я расскажу тебе.
   Она помолчала, надо было бы произнести молитву, но лишь обрывки мыслей метались в голове... Господи, только и подумала Ильгет. И заговорила.
   — Эннори, Бог, которому мы служим — истинный Бог, создатель всего мира. Он гораздо сильнее любого из ваших духов, сильнее Ниннай Акоса.
   Она вдруг подумала, что объяснить все человеку, не знающему о звездах и иных мирах, будет очень трудно. Но не начинать же объяснения с бесконечности Вселенной...
   — Бог, в которого мы верим, создал весь мир.
   Иволга вышла из соседней комнаты и встала у косяка, скрестив руки на груди. Ильгет бросила на нее взгляд и продолжила.
   Она говорила около часа — примерно четыре средних доли по-гэллански. Говорила по наитию, потому что невероятно трудно было объяснить все человеку, никогда не знавшему иных культур, кроме собственной, не представляющего значения жертвы за грех, которому Бог обучил древних иудеев на Терре. Но Эннори был сообразителен, и он был очень заинтересован рассказом. Ильгет не знала, многое ли понял гэла из объяснений... она вообще не помнила того, что говорила, речь лилась как бы сама собой.
   Она пересказывала пареньку всю историю мира, изложенную в Библии. О том, как Бог создал первых, совершенных людей, вложив в них свободу воли, и как они выбрали грех и зло. Как страдали люди, творя зло, и как страдал Бог, глядя на это. Как он пытался все же исправить мир, уничтожив всех людей, оставив только одного, воистину праведного человека с семьей, но и потомки этой семьи не стали лучше. (По-видимому, правда, еще до тех пор произошло расселение людей во Вселенной, но об этом Ильгет умолчала).Как Бог создал себе народ, произведя его от другого праведника, и на протяжении тысяч лет воспитывал этот народ, объяснив ему несколько простых правил, например — нельзя убивать, нельзя воровать, завидовать, изменять своей жене или мужу, поклоняться другим богам, которые все были — злые духи, акогната, и так далее. Бог научил свой народ приносить жертвы, но не просто так, а в искупление за определенные грехи, потому что ни один грех не должен был оставаться безнаказанным. Но люди, даже и принося жертвы животными, все равно оставались злыми. Бог много раз посылал к своему народу пророков, которые пытались наставить людей на путь Божий, но люди убивали пророков, потому что не хотели слышать о своих грехах и о Боге. И о том, как Бог послал к людям своего Сына, и Сын отдал Себя в жертву за все человеческие грехи...
   — И отныне, сказал Он, тот, кто будет веровать в Меня, придет ко Мне — тот спасется, — с волнением сказала Ильгет. И посмотрела на Эннори. Вдруг юноша соскользнул со скамьи и встал на колени.
   — О досточтимая! — воскликнул он, — я хочу прийти к Сыну Божьему! Это можно? Или... я ведь простой человек...
   — Встань, Эннори, — Ильгет подняла его, — конечно, можно. Христос умер за всех людей, не только за тэйфинов. Каждый может обратиться к Нему в молитве. Эннори... я тоже была простой женщиной. Ты ведь знаешь, женщины не бывают тэйфинами. Но Бог и мне дает силы. Истинный Бог.
   Со стороны Иволги послышался какой-то звук, не то хмыканье, не то кашель. Ильгет обернулась к подруге, сразу смутившись. Но выражение на лице Иволги удивило ее. Вовсе не ироническое выражение... очень серьезное.
   — Что мне сделать для того, чтобы... ну... быть с Христом? — спросил Эннори. Ильгет улыбнулась.
   — Точно так же в Евангелии спросил один юноша. И Христос ответил: раздай свое имение нищим, возьми свой крест и следуй за Мной.
   Она помолчала.
   — Тебе нужно креститься, Эннори. Ты хочешь этого?
   — Да!
   — Я могу это сделать. Но прежде ты должен услышать все, ведь я очень коротко тебе рассказала. Если хочешь, приходи ко мне каждый день, я буду рассказывать тебе... и потом окрещу. Если ты не передумаешь.
   — О досточтимая! Конечно... если тебе не жаль своего времени и сил...
   — Мне не может быть жаль, Эннори, потому что Спаситель учил нас, что любить своего ближнего и помогать ему — это очень важно.
 
 
 
   Когда Эннори вышел, Ильгет смущенно повернулась к Иволге, ожидая услышать какое-нибудь ехидство. Она и сама понимала уязвимость своей позиции — чудеса-то их вовсе не были настоящими, обычные достижения науки и техники, единственное чудо, пожалуй, с дэггером в пещере, совершила как раз неверующая Иволга.
   Но глаза подруги были совершенно серьезны. Она не сказала ни слова о происшедшем, произнесла лишь.
   — Иль, там больные опять пришли. Примем?
   — Конечно, — Ильгет прочитала про себя короткую молитву. Благодарственную. Бог так явно показывал свое присутствие и здесь, на Визаре, не знавшем или отвергнувшем Его. Рида впустила женщину, с лицом, не совсем похожим на гэла, глаза не настолько скошены, волосы не иссиня-черные, а темно-русые. На руках женщина держала мальчика, довольно большого, лет шести, испуганно, как зверек, поблескивающего темными глазками.
   — Положи вот сюда, — Иволга показала на скамью, покрытую половиком. Женщина сгрузила свою ношу. Мальчик лежал совершенно расслабленно. Теперь они увидели, что ножки ребенка, босые, торчащие из коротких штанин, атрофированы — непропорционально коротки и тощи. Подруги обменялись взглядами — кажется, дело безнадежно.
   — Опять полиомиелит, — пробормотала Иволга на линкосе. Мать ребенка вдруг повалилась на колени.