Кристиана Йэнна. Дороги. Часть первая.

   — Сколько уже времени? Давно она здесь?
   — Дней десять.
   (Десять дней? Мне кажется, прошло несколько лет).
   — Вы ее потеряете. Пусть отдохнет.
   Капельница. И ремней нет никаких... какое счастье, неужели это все кончилось... Ильгет немедленно проваливается в сон.
 
   Маленькая Мари. Ослепительный, безжалостный свет ламп, и крошечное тельце, распятое на дне белого кювеза, под огромной машиной, что непрерывно насилует так и не раскрывшиеся легкие — вдох, выдох, вдох, выдох, вздувается крошечная грудка и живот...
   — Выключите эту машину.
   — Госпожа Эйтлин, вы хотите убить своего ребенка?
   — Но это не жизнь.
   Вина, страшная вина — я не смогла, я не знаю, почему так получилось, но я не смогла дать тебе жизнь, доченька. Это моя вина, что твоя кожа так натянута на ребрышки, личико — старческое, испитое. Я ведь делала все возможное, витамины принимала, берегла себя, и почему же так... я так ждала тебя, так радовалась. Я так любила тебя. Прости меня, родная. Но почему же они мучают тебя, почему не дадут хотя бы уйти спокойно?
   Вдох, выдох...
   Ты даже и закричать не можешь.
   — Вы думаете, что есть шанс?
   — Я не знаю, госпожа Эйтлин, при такой недоношенности процент выживания...
   Прости меня, Мари, прости меня. Я ничего не могу сделать. Даже прекратить твою муку — не в моей воле. Я единственный человек на земле, кто любит тебя, но я ничего не могу сделать... ничего.
 
 
   На какой-то миг — прозрение, ясное, как молния, я-то хоть знаю, ЗА ЧТО мне все это, хотя бы могу догадаться.
   Нет, я не знаю этого точно, но смутно уже понимаю. За что. Мне очень хочется вспомнить, понять. Для себя. Но этого-то как раз и нельзя, потому что тогда ведь и они узнают.
   Ты кричишь, но твой крик никому не слышен, пластмассовая заглушка стянула горло. Я знаю, знаю, что надо бороться, но я больше не могу, я действительно не могу, Господи, забери меня отсюда, куда угодно, мне этого больше не выдержать. Это невозможно терпеть...
 
   Сколько уже прошло времени — наверное, год... Воспоминания из прошлой жизни приходят все реже. Я родилась для того, чтобы корчиться здесь, на этом столе, и счастье — это когда тебя оставляют в покое, разрешают спать. Спать. Потом ты с удивлением замечаешь шнур капельницы — они вообще вынимают его когда-нибудь? И сразу проваливаешься в сон. Спасение.
 
   — Информация нужна любой ценой. Вы меня поняли? Любой ценой. Это личный приказ Хозяина.
 
 
   Ильгет тяжело дышит, глядя вверх, лица — очень смутно. Черные мундиры. Белый халат. Это хорошо, может быть, он скажет, что ей нужно отдохнуть. Что она умирает.
   — Капайте больше.
   — Больше нельзя, — возражает белый халат, — вы не можете бесконечно усиливать болевую чувствительность, у нее наступит шок. У нее и так низкий порог...
   — Если бы у нее был низкий порог, давно бы сняли блокировку.
   — Здесь не только в физиологии дело. Применяйте другие методы.
   — Калечить не хотелось бы, мы не должны ее потерять.
   — Выбирайте, если вам действительно нужна информация.
 
 
 
   — Сука. Ты издеваешься надо мной. Думаешь, что круче всех, да? Я тебе покажу, дерьмо...
 
 
   Информация-нужна-любой-ценой-любой-ценой-любой-ценой-лю...
 
   Господи, я не могу. Я... как животное. Я не могу больше жить, у меня нет никаких сил больше, теперь эта боль — все время, даже когда они оставляют меня в покое, мне постоянно и нестерпимо больно, я не могу даже заснуть, потому что кости... Сейчас вот, правда, уже не болят руки, просто кажется, что они превратились в огромные надутые шары, и наверное, так оно и есть, если скосить глаза, то видно что-то черное и большое. На месте пальцев. Но зато нестерпимо болит спина. Я не могу ни о чем думать, Господи, только о спине, о руках, о голове, о пальцах, я не могу, не могу...
 
   Не могу.
 
   Все время соленый вкус во рту и очень сухо. Это кровь. И пахнет кровью. Тошнит. Я даже не понимаю, зачем это все... за что, почему...
 
 
   Измученный, раздавленный болью и ужасом, полуживой зверек. Уже не человек. Не надо меня бить, мне и так все время больно... не надо, не бейте меня. Я не могу.
 
   Страшно смотреть и гадливо — как ползет недобитое насекомое, задние лапки оторваны, тело волочится по земле, и оно все еще живет, все еще трепещет, наверное, насекомое не чувствует муки так, как человек, но я всегда убивала полураздавленных мух, я не могу на это смотреть.
 
 
   Как-то все очень ясно и четко вокруг. Давно уже так не было. Ильгет по-прежнему привязана к столу, и по-прежнему болит все. Но и вокруг все очень хорошо видно.
   Вот кто-то подошел, остановился рядом. Незнакомый. Не в черном и не в белом. Костюм, галстук, узкое лицо. Глаза.
   Слепые глаза. Слепые, почти белые глаза, из которых бьет свет. Кажется, что он не смотрит на Ильгет, а — куда-то вверх или в сторону. Он молчит.
   Это Хозяин, подумала она. Тот, кого здесь называют Хозяином. Сагон, вдруг всплыло откуда-то. Лицо слепого изменилось, он шевельнулся, стал ближе к ней. Все-таки он на нее смотрит. Эти глаза... пронизывают... свет из них, такой ослепительный, он жжет, сжигает изнутри.
   Это конец. Ильгет ощутила облегчение — так или иначе, это конец. С этим ей не справиться.
   «Хочешь, боли не будет?»
   Голос раздается где-то под черепом, Ильгет почти физически его ощущает, даже щекотно внутри головы. Сагон не разжимает губ, но ясно, что говорит он. И в тот же миг боль исчезает.
   Ее просто нет. Засмеяться от радости. Хочется благодарить... как она благодарна Хозяину. Какое это счастье...
   Как легко.
   Информация-нужна-любой-ценой.
   «Я могу так же легко вернуть боль. И сделать гораздо хуже. Хочешь?»
   Нет! Нет, только не это! Пожалуйста! Я не могу, мне больше не выдержать.
   «Тогда сделай этот шаг. Ну сделай же его... сделай. Я жду».
   «Я не понимаю».
   «Доверься мне».
   Господи, помилуй...
   Легкий укол боли— как напоминание.
   Что же делать? И вдруг Ильгет поняла — что...
   Поверить ему, поверить до конца, только и всего.
   Но это же враг, это из-за него, только из-за него меня мучают, чтобы бороться вот с этим врагом, я согласилась даже на такое. Я не помню, как и почему, но он — враг.
   «Ну? Ильгет, сделай этот шаг. Ты нужна мне. Сделай, ты не пожалеешь».
   Но в моем сердце нет доверия. Нет, и оно не может само по себе появиться. Я помню, что это враг. Сагон.
   «Значит, я враг?» Угроза в голосе была недвусмысленной. Ильгет в ужасе поняла, что ее ждет, но толком не осмыслив ответ, вслух прошептала.
   — Да.
   Боль обрушилась снова. В руках сагона сверкнула длинная игла. Он медленно воткнул ее в руку Ильгет, у локтевого сгиба. Но это не так уж больно, и это не шприц... Сагон сжал иглу пальцами.
   Ильгет сначала показалось, что в руке торчит раскаленный стержень, и все тело вращается вокруг него, и эта боль была страшнее всего пережитого ранее.
   А потом свет померк. Последнее, что она видела сквозь невыносимую боль — страшно сияющие слепые светлые глаза. Сияющие во мраке. И сквозь это сияние что-то неудержимо втягивало Ильгет в глубокую, бездонную воронку, и свет слепил и жег... отчаяние оттого, что она могла, могла как-то это предотвратить, но вот теперь уже поздно, и она сама это выбрала...
 
   ...Тело пришпилено копьями, копья торчат даже из лица, и не пошевелиться, хотя вокруг — огонь. Огонь, но она не сгорает. Но хуже всего — это солнце вверху. Оно черное и ослепительное. Оно похоже на пасть... Это и есть пасть. И не одна. Много зловеще ощеренных пастей. Проклята. Проклята навсегда.
 
   Дверь была заперта, Арнис выбил ее ударом ноги. Раньше, чем стоящий в комнате человек успел повернуть голову, он выстрелил, сработали плечевые бластеры бикра. И уже только после этого сообразил, что враг был не в привычной черной форме. Он медленно валился на пол с развороченной, дымящейся грудью. Арнис сделал шаг вперед, напряженно осматриваясь — других сингов в помещении не было. Убитый упал, и только тогда Арнис увидел его глаза. Открытые глаза. Колени Арниса подкосились, сердце остановилось на мгновение.
   Он убил сагона.
   Этого не могло быть, это не бывает — так просто. Но некогда размышлять, Арнис бросился к лежащему на столе... страшному. И тут сердце остановилось второй раз, он узнал... с трудом, но узнал.
   Она все еще жива...
   Самым ужасным было то, что Ильгет смотрела на него. Что из этого черного, вспухшего, блестящего от крови на него смотрели — вполне осмысленно — живые щелочки глаз, полных боли и ужаса. И прямо под глазами торчали длинные металлические иглы — Господи, в кость, что ли, он их вогнал? Арнис осторожно стал вынимать иглы, толчком выплеснулась темная кровь... По всему телу иглы. Из горла Ильгет вырвался хриплый стон.
   — Иль, уже все, — тихо сказал Арнис, — все кончилось. Все хорошо.
   Вот, вроде бы, все иголки. Поставить зена-тор? Глаза Ильгет закатились, она снова потеряла сознание. Арнис пощупал пульс на шее, сердце еще работало, слабо, взахлеб. Донесу, подумал он. Поднял девочку на руки. Ничего...
   С Ильгет на руках он пробежал по коридору, у выхода его встретил Гэсс. Только взглянул на жуткую окровавленную ношу, глаза его расширились.
   — Давай скорее... я прикрою!
   — Спасибо! — ответил Арнис. Гэсс бежал рядом с ним, чуть сзади, держа лучевик наперевес.
   ...Снятие молекулярного пароля.
   Торопливый бег по настилу.
   Корабль. Слава Богу! Навстречу бежит Керк, врач, предупрежденный по рации.
   — Господи, Арнис! Что это?
   — Керк, сделай все... ты слышишь — она должна жить! Она не может умереть, пожалуйста!
   — Хорошо, я понял, — Керк взял Ильгет на руки, — она лонгинка?
   — Да.
   — Иди, работай, Арнис. Я все сделаю.
 
 
 
   Врач пошел по коридору, держа на руках искалеченное тело Ильгет. Она тихо хрипела — или дыхание так вырывалось... Бог ты мой, она в сознании.
   — Сейчас, — пробормотал Керк по-лонгински, — сейчас, милая, подожди.
   В медотсек. Скорее уложить на стол. Все аппараты включить, полная готовность.
   — Сейчас, моя хорошая... слышишь меня?
   Губы шевельнулись. Да.
   — Больно тебе? Сейчас, родная, сейчас все будет хорошо.
   Зена-тор... на голень, трудно найти живое место на теле. Атен — максимальную дозу. Противошоковый набор. Теперь мониторинг. Керк аккуратно, не надавливая на кожу, приклеил пару датчиков. Взглянул на монитор, быстро добавил несколько компонентов во вливаемую смесь. Посмотрел на лицо лонгинки.
   — Сейчас, родная... сейчас все пройдет. Лучше стало?
   — Да, — прошептала она, — я спать хочу. Можно?
   — Да, конечно, спи, маленькая. Спи.
   Глаза закрылись. Только боль утихла — и сразу заснула. Как давно уже она терпит? Сколько она не спала?
 
 
   Ильгет открыла глаза. Боли не было. Совсем.
   Рядом с ней сидел Арнис. Она его помнила. И еще врач, его лицо она видела последним. И еще — Иволга. Теперь Ильгет вспомнила — Иволга. Подруга. И еще двое незнакомых, совершенно незнакомых. И все они смотрели на нее.
   — Иль, — дрогнувший чей-то голос.
   — Арнис, — прошептала она. Голосовые связки давно сорваны.
   — Не болит?
   — Нет, — Ильгет подумала, почему они все так смотрят на нее. И сообразила, — Арнис, я умру?
   — Нет, нет, — пальцы Арниса коснулись ее руки, — ты будешь жить. Мы летим на Квирин, ты слышишь? Мы вытащим тебя. Ты будешь жить.
   — Все, — говорит Керк на линкосе, Ильгет не понимает его, — посмотрели? Она жива и в своем уме. Теперь выметайтесь отсюда. И ты, Арнис, выметайся, пожалуйста. Ложись спать, я не собираюсь еще и тебя лечить, мне некогда. Останется Иволга, будет мне ассистировать.
   Все куда-то исчезают. Остаются только Керк и Иволга. Они не смотрят на Ильгет, переговариваются на своем языке, непонятно, что-то там делают. С ее руками.
   ... Иволга наклеивает что-то на лицо Ильгет. Очень осторожно. Но Ильгет не чувствует боли. Глаза Иволги полны жалости и любви.
   — Иль, не больно? Хорошо? Может, ты пить хочешь?
   — Да.
   У ее губ оказывается носик поилки. Как хорошо. Ильгет медленно пьет. Очень приятная жидкость, кисловатая.
   — Поспи, Иль. Тебе лучше поспать.
 
 
 
   Когда корабль опустился на Квирин, Ильгет впала в бессознательное состояние. Надолго. Было очень похоже на кому.
   Все же довезли живой, думал Арнис. Горечь и тоска сдавливали его душу. Не уберег, не защитил. И сомнительно, что она выживет, так сказал Керк. Врачи не боги, чудес творить не умеют. Но хотя бы довезли до Квирина живой.
   — Я с тобой пойду, — тихо сказала Иволга сзади.
   — Тебе домой... у тебя же дети.
   — Подождут. Я им объясню. Ненадолго хотя бы.
 
 
   В больнице уже ждали. Позвонили из космопорта. Миран, опытный космический врач, назначенный для Ильгет, встретил их в коридоре. Керк, Арнис, Иволга, Ильгет на гравиносилках, укутанная в теплое невесомое одеяло.
   — Идемте в палату, — он подтолкнул гравиносилки. На ходу попросил:
   — Объясните, что с ней произошло.
   — С ней много чего произошло, — буркнул Керк. Гравиносилки внесли в палату. Миран переложил раненую на кровать-стол. Стал быстро осматривать.
   — Как долго все это было? — спросил он.
   — Раны все эти... в последние дни, — пробормотал Арнис, — ее почти месяц ломали болеизлучателем, а потом... не знаю, дней семь наверняка, они стали ее бить.
   — Ясно... так, это что?
   — Мне пришлось ампутировать фаланги, — объяснил Керк, — раздавленные раны. Интоксикация.
   Миран водил над искалеченным телом Ильгет раструбом сканера. На стенном мониторе, понятные только для посвященных, мелькали контуры и переливы внутренних органов.
   — Много переломов. Что с биохимией?
   — Я сбросил тебе сегодняшние результаты, — сказал Керк, — но возьми еще раз, у нее все быстро меняется.
   Миран просмотрел состав крови, нахмурился.
   — Доктор, надежда есть? — спросил Арнис, — она будет жить? Просто жить?
   Миран коротко взглянул на него.
   — Будем готовить к операции, — сказал он, — через шесть часов.
 
 
 
   Ильгет выжила. И теперь, после операции, уже стало ясно, что жить она будет. И может быть, сказал Миран, даже выздоровеет. Хотя об этом рано говорить. Надо ждать, пока вырастут клонированные почки из собственных клеток Ильгет, это главное, остальные органы удастся восстановить и так. Еще пальцы. Предстоит еще две или три операции. Но на мозге уже все сделано, и это главное.
   Ильгет открыла глаза. Увидела Арниса — она уже привыкла к этому. Увидела ясный дневной свет. Солнце пробивалось сквозь матовое рассеивающее стекло, ложилось квадратами на пол, на одеяло, захватывая кусочек лица Ильгет.
   Она улыбнулась.
   — Арнис...
   — Иль, — он наклонился к ней, — как ты себя чувствуешь?
   — Хорошо.
   — Все, операция прошла, — сказал он, — теперь все хорошо. Пить хочешь?
   — Да.
   Арнис напоил ее.
   — А поесть? Может быть, ты поешь?
   — Нет, — ответила Ильгет быстро, даже с некоторым испугом. Она уже могла немного говорить, хотя и тихо.
   — Ладно, потом...
   — Арнис, — сказала она, немного помолчав, — я помню, что была в тюрьме. Да? Сколько времени?
   — Двадцать семь дней, — тихо ответил Арнис. Его ногти непроизвольно впились в ладони. Двадцать семь дней запредельной, невыносимой боли. Но на Ильгет это впечатления не произвело.
   — И от двух до четырех часов беседы с сагоном, — добавил он.
   — Да, я помню... сагон. Глаза слепые, — сказала Ильгет.
   — Прости меня, Иль.
   — За что?
   — Двадцать семь дней. Я не мог тебе помочь. Но мы закончили операцию. Мы все сделали, как надо.
   — Ты знаешь, я очень плохо помню... почти ничего. Мы что-то делали... это против сагонов..
   — Все верно, у тебя психоблокировка. Не напрягайся только. Я тебе еще раз все расскажу, и ты все вспомнишь. Постепенно, — он помолчал, — Иль, как ты смогла это выдержать?
   — Но Арнис... меня разве спрашивали, могу я или нет?
   — Но ты смогла. Они ничего не добились от тебя. Даже и сагон не добился...
   — Откуда ты знаешь... я сама не знаю, чего он добился. И чего вообще добивался.
   — Если бы он получил сведения, первым делом арестовали бы меня и Иволгу. Обезвредили хотя бы мину в закладочном цехе, которую положила ты — помнишь? Ты молчала, Иль. Двадцать семь дней.
   — Но Арнис... — Ильгет озадаченно замолчала, потом сказала, — я помню про психоблокировку. Ведь я же и не могла ничего сказать! Я ничего не помнила.
   — Господи, Иль, да ломают эту блокировку, болью и наркотиками, за пару дней ломают. Твоего напарника — который тебе мину передал — за сутки сломали, а ведь и у него стоял блок. Ладно, он кроме тебя и еще одного парня не знал никого. А тот успел смыться вовремя. Ее, эту блокировку разработали тогда, когда еще методов современных не было.
   — Я ничего не помню, — прошептала она, — ничего. Что со мной сделали?
   — Иль, ты только не напрягайся. Все хорошо ведь. Теперь уже все хорошо. Ты потом все поймешь. Это не от сознания твоего зависит, от другого... Теперь все будет хорошо. Ты закрой глазки, хорошо, милая? Закрой, поспи. Ты устала уже.
   Ильгет действительно устала. Закрыв глаза, она медленно проваливалась в сон.
 
 
   Ильгет просыпалась редко. И стоило ей открыть глаза — она видела рядом Арниса. Изредка — Иволгу или Мирана. В основном — Арниса. Он поил ее, ухаживал за ней. Боли никакой не было, и все было прекрасно. Ильгет быстро засыпала снова, ей было тяжело долго бодрствовать.
   Незаметно наступил срок второй операции, Ильгет подсадили на место ампутированных почек новые, выращенные из своих клеток. Организм постепенно приходил в норму. Начиналось выздоровление.
 
 
 
   Вскоре Ильгет начала есть. И теперь она уже не так много спала. Миран разрешил ей уроки линкоса. Очень короткие вначале. Беда в том, что кроме Арниса и Иволги, Ильгет никого не понимала здесь, и сам врач мог с ней общаться только через транслятор. Арнис надевал ей на голову мнемоизлучатель-обруч, вначале только на три минуты, потом на пять, на десять, сами уроки шли на мониторе, который устанавливали над кроватью. Ильгет впервые училась с мнемоизлучателем, мгновенно запоминая все, что слышала и видела. Вторая часть урока, чуть более длительная, была посвящена применению выученного на практике. Вскоре Ильгет уже могла довольно сносно объясняться на линкосе, хотя с Арнисом они все еще предпочитали лонгинский.
 
 
 
   Ильгет проснулась, когда яркое солнце уже залило комнату. Боли нет. Хорошо. Очень хорошо.
   Арниса почему-то нет рядом. Наверное, вышел куда-нибудь, да это неважно. Ильгет ничего не нужно. Все хорошо. Ночью у нее был приступ странной боли. Уже не первый раз. Даже сквозь атен.
   Неважно. Теперь уже все равно. И удивительно четко голова работает. Как будто все прояснилось вокруг. Хочется хотя бы голову поднять, осмотреться. Ведь я на Квирине, вдруг подумала Ильгет. Никогда не думала, что попаду на Квирин. Даже просто посмотреть — и то казалось почти нереальным.
   Впрочем, я пока ничего и не вижу. Потолок — ну, необычный, конечно, из каких-то продольных реек, но уж ничего такого супер... Стены. Монитор. Кровать. Конечно, на Ярне другие больницы, многое отличается.
   А что со мной, вдруг подумала Ильгет. Как я лежала все это время? Как растение... боль, питье, еда, выделение. Ничто другое просто не доходит до сознания. А ведь надо как-то жить дальше... Насколько меня изуродовали? Смогу ли я ходить когда-нибудь? Наверное, да, они что-то такое говорили... Ильгет скосила глаза, пытаясь увидеть свое тело. Руки лежали на каких-то возвышениях. Что бы это значило? Руки переломаны в нескольких местах, это понятно... Переломы заживают. Ильгет чуть подвинула голову и увидела.
   Свою правую руку. На правой руке не было пальцев.
   Она задохнулась. Как это может быть? Она чувствовала пальцы, они даже побаливали. Впрочем да, так это и бывает, фантомные боли или что-то в этом роде. Одна фаланга от среднего, вроде, сохранилась, а дальше и пясть изуродована, вырезана частично. А левая рука? Ильгет изогнулась в другую сторону. Левая рука выглядела не лучше.
   Вот так, значит. Ну что ж, квиринцы ведь не боги, что поделаешь. Ильгет вдруг вспомнила, ЧТО сделали с ее пальцами. Сначала с ногтями, потом с пальцами. Ее затошнило даже сейчас, при одном воспоминании.
   И хуже всего, что сознание никак не уходило.
   Не надо об этом. Не надо вспоминать. Лучше думать, что же дальше будет. А что дальше... Надо учиться жить без пальцев. Ничего, подумала Ильгет. То, что я выжила — это просто невероятное чудо. Пальцы по сравнению с этим — мелочь. Все равно жаль. Что можно делать без пальцев? Кем работать? Меня и здоровую-то на работу не брали...
   Дверь открылась. Арнис вошел. Улыбнулся Ильгет. Милый, хороший Арнис. Под глазами темные круги. Не даю я ему поспать по-человечески.
   — Доброе утро, Иль.
   — Доброе утро.
   Он стал умывать Ильгет, менять подкладку.
   — Что-то не так? — спросил он. Ильгет изо всех сил старалась не показать своего расстройства, глупо это и неблагодарно, расстраиваться теперь из-за пальцев. Но видно, он заметил.
   — Нет, Арнис, все хорошо.
   — Я же вижу, у тебя глаза какие-то... застывшие. Болит? Только честно.
   — Нет, ничего не болит. Я... да ничего. Я из-за пальцев. Я ведь раньше не видела, что пальцев у меня нет.
   Он задумчиво посмотрел на руки Ильгет.
   — Ничего, — сказала она торопливо, — не обращай внимания. Я привыкну со временем. Живут же люди.. и без рук, без ног живут. Я знаю, пальцы нельзя было спасти.
   — Да нет, Иль... Не надо тебе ни к чему привыкать. У тебя будут пальцы, — и видя вдруг вспыхнувшие надеждой глаза Ильгет, объяснил, — они вырастут просто. Мы умеем такие вещества синтезировать... на водорослях их получают, естественно, генетических измененных. Сейчас тебе их вводят. Вырастут у тебя пальцы. Почки вот уже выросли.
   — Как в сказке, — тихо произнесла Ильгет, — ты думаешь, Арнис, я стану... как раньше?
   — Конечно, теперь уже точно. Ты выздоровеешь, станешь еще сильнее и красивее, чем раньше. Мы с тобой будем верхом кататься... в море купаться. Плавать умеешь?
   — Да.
   — Будем купаться с тобой в море. Загорать. В лес сходим, на скалы полазаем. С гравипоясом будешь летать. Все будет, Иль.
   — Даже не верится... я теперь такая развалина.
   — Ничего, это бывает. Это пройдет. Ты что будешь на завтрак?
   Ильгет подумала.
   — Знаешь, вот такой салатик, кисленький...
   — Ага, понял.
   — И хлеб черный. И еще рыбное пюре.
   — Хорошо. А пить? Чай?
   Арнис подошел к терминалу, сделал заказ. Вернулся и сел к Ильгет. Положил руку ей на плечо.
   — Но больше ничего не болит?
   — Нет.
   — Это следы от иголок, — сказал Арнис, — эти приступы... Мы еще не умеем такое лечить. Но это пройдет со временем. Следы болят.
   — Подожди... от каких иголок?
   — Ты не помнишь? Сагон втыкал. Ты же вся была в этих иглах.
   — А, кажется, помню. Я помню только, как он одну иголку воткнул в плечо, а больше — ничего, — лицо Ильгет потемнело и напряглось, на лбу выступили бисеринки пота, глаза болезненно заблестели... Губы дрожали. Арнис спросил тихо.
   — Иль, что там было? Что ты видела там?
   — Понимаешь, — прошептала она, глаза ее блестели дико и бессознательно, — там было...
   Нет, нельзя это рассказать.
   Это не иголки были, это копья, раскаленные, и они жгли изнутри. Нельзя объяснить. Это и представить нельзя, пока не почувствуешь. Но это еще не самое худшее. Солнце... то есть пасть. Нет.
   — Самое страшное, что там было... там не было ни вчера, ни завтра. Только сейчас. Все время. Вечность.
   Она замолчала, тяжело дыша.
   — Я не могу об этом сказать. Таких слов просто нет.
   Арнис провел ладонью по ее лицу.
   — Иль, не думай об этом. Прошу тебя, не думай. Милая моя, хорошая. Не вспоминай.
   — Я боюсь... я очень боюсь. Это так страшно — когда только сейчас, и больше ничего. Я стараюсь не думать, но все равно лезет...
   — Иль... но ты же вышла оттуда... Пойми. Потом все-таки существует. Есть прошлое, настоящее и будущее. Как ты смогла оттуда выйти? Вспомни... Ты бы могла и не выйти оттуда, многие там остаются и сходят с ума. Вспомни, Иль! Должно быть что-то.
   Ильгет долго молчала, тяжело дыша, в глазах застыла безысходность.
   Вспоминать было тяжело. До конца она не могла себе это позволить. Если вспомнить все, до конца, то свалишься в безумие. Что-то было? Ей сейчас казалось, что да. Левая ладонь. Изуродованная и распухшая уже до того, что и болеть перестала. Левой ладони кто-то касался. Это был свет и прощение. Тогда она почти не заметила это, а вот сейчас вспомнила. Или это она придумала? Нет, вроде, было...
   — Я поняла... я ведь не была там до конца. Меня все время кто-то держал за руку.
   Арнис кивнул, взял ее лицо в ладони, погладил по голове.
   — А потом он меня и вытащил оттуда, — шепотом закончила Ильгет.
   — Милая, все хорошо... — так же тихо ответил Арнис, — ты же видишь, все хорошо, у сагона нет над тобой власти. Тебе нечего бояться, родная моя.
 
 
 
   Ильгет ежедневно занималась с Сантой, психотерапевтом с Дэки, работавшей вообще-то в специальном санатории, где лечились эстарги после разнообразных психических воздействий — не только сагонских, гадости в Космосе и без сагонов хватает, и психотронное оружие есть (запрещенное в Федерации), да и просто разные ломающие психику события...
   Оказывается, после действия психоблокировки тоже требовалось специальное восстановление. Ильгет и пережила этот метод в действии, как оглушающий удар. Сейчас Арнис и Иволга потихоньку рассказывали ей обо всем забытом. «А помнишь, как мы сидели с тобой? А рецепт я тебе дала... ты готовила это печенье?», «А помнишь мои записки?», «А помнишь...»