Курков Андрей. Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

   Строители оказались ребятами покладистыми и добрыми, и даже с крестьянами сошлись быстро, хотя некоторым бывшим колхозникам и не нравилось, что уж очень часто они крестьянских баб случайно руками задевают.
   В другую ночь идущим пришлось пережить немного испуга, потому как настигнуты они были конным отрядом красноармейцев. Уже и бабы плакали, и крестьяне, да и сам Архипка-Степан готовился к худшему, когда завязался с красноармейцами совсем не вражеский разговор. Оказалось, что нагнал их отдельный красноармейский отряд по поимке беглых сельских учителей. Комиссар, у которого был список беглых этого уезда, хотел было устроить проверку всем окруженным, но тут завязалось сразу несколько бесед меж крестьянами и простыми красноармейцами, которые в сути своей, да и по рождению тоже, крестьянами были, и когда красноармейцы услышали про Новые Палестины, не захотели они больше беглых учителей ловить. Тоже задумались, как им дальше жить. И зря комиссар кричал, призывая их к бдительности и дисциплине и размахивая большим маузером, все равно красноармейцы долго медленно думали над своею судьбою и жизнью. А когда комиссар стал уже расстрелом всем угрожать, один из красноармейцев взял и пульнул ему в ногу, чтобы не вопил и не мешал думать о будущем. Комиссар свалился с коня и жалобно матерился, но на него уже не обращали внимания. Тогда он снова хотел выстрелить из маузера, но приклад у маузера был тяжелый, и неудобно было комиссару лежа стрелять. Поэтому положил он маузер у себя под боком и задумался о боли в раненой ноге. А тем временем строители подсказали красноармейцам, как правильно все разрешить, и те тоже провели голосование, в котором только один комиссар не участвовал. И тоже все были "за", а значит сразу же они присоединились к хвосту идущих и стали как бы охраной всего шествия. Один только красноармеец отстал на минуту - спрыгнул с коня, перевязал комиссару ногу, чтобы кровь зря не лилась, и снова на коня вскочил, чтобы догнать идущих к справедливости.
   Так и получилось, будто целый народ в Новые Палестины шел: и крестьяне, и плотники, и Красная Армия, и ангел, и сельская учительница - светловолосая девчушка, которой ангел помогал нести тяжелую стопку книжек, и главный дезертир, и, конечно, Архипка-Степан, которому всеми воздавалось столько уважения, что он не только потолстел за это время, но и очень часто подвыпившим был.
   - Эй, ты, ангел, подымайся! - затормошил ангела за плечо главный дезертир. - Темнеет уже! Идти будем!
   Ангел протер глаза, приподнялся на локте и огляделся по сторонам. Зеленое травяное днище оврага, еще совсем недавно заполненное людьми и их животными, было теперь почти пустым, за исключением, может быть, двух-трех старух, заканчивавших завязывать свои вещи в небольшие узлы.
   - А где люди? - спросил сонно ангел.
   - Наверху уже. Давай!
   Ангел встал, оправил на себе уж очень помятые военные одежды и пошел следом за главным дезертиром. Потом вдруг остановился и оглянулся, внимательно осмотрев место, где спал.
   - А Катя тоже там? - спросил он у дезертира.
   - Училка? Да, давно уже. Сидит, книгу читает. Поднялись наверх. Там звучали зычные мужские голоса и происходило не совсем понятное перемещение народа в одном месте.
   Главный дезертир подозвал стоявшего рядом под невысоким деревцем мужичка и спросил его:
   - Чего тут такое?
   - Да красноармейцы строют всех, чтобы маршем идти - так, говорят, быстрее будет! - ответил мужик.
   Дезертир на минутку задумался, а потом, повернувшись к ангелу, произнес:
   - Эт дело, наверно. По-военному оно всегда быстрее...
   - Архипка! Где Архипка? - снова, крича на ходу, появился рядом с ними мужичок в грязном ватнике.
   - Тут, тут он! - ответил ему кто-то, и поспешил мужичок на этот голос.
   - Готовсь! - перекрыл всякий шум еще один, совершенно незнакомый голос.
   Народ затих в ожидании.
   - За Архипкой левой ать!!! - снова взгремел этот голос, и тут же затопали сотни ног, выбивая из земли пыль и из соки трав.
   Только главный дезертир, ангел да еще некоторые стояли неподвижно, ожидая узнать направление пути.
   Построенные военным образом люди тронулись в путь, и шли они так медленно, натыкаясь друг на друга, что ангел и главный дезертир без спешки обогнали их и поравнялись с Архипкой, рядом с которым шагало еще несколько человек, в том числе и малорослый горбун, неизвестно откуда появившийся.
   Увидев товарищей по побегу, беглый колхозник Архипка-Степан кивнул им, но ни слова не сказал, так как сразу возвратил свой взгляд на небо, где мельтешили слабыми огнями звезды и звездочки, и всякая на свой манер куда-то звала.
   Городок остался позади. Шли они как раз между полем и лесом. Шли и разговаривали вполголоса о том, что нынче и есть седьмая ночь, а значит сегодня они придут к заветной цели. Некоторые с коровьих морд повязки поснимали, и оттого время от времени тоскливо, но так по-человечески мычала какая-нибудь корова.
   Луна, еще не полная, имевшая как бы только надрезанный краешек, забиралась на звездное небо, светила желтушным светом.
   И кони ржали - отряд по поимке беглых сельских учителей замыкал шествие, и, видимо, поэтому непривыкшие к такой малой скорости, к отсутствию азарта погони, выражали кавалерийские кони свое неудовольствие.
   Ангел пару раз отставал, разыскивая среди идущих сельскую учительницу Катю, чтобы забрать у нее тяжелую стопку книг и самому ее нести, но этой светловолосой девчушки нигде видно не было.
   И вдруг загромыхало что-то, будто гром, и земля закачалась под ногами у ангела и остальных. Бабы заверещали. Малорослый горбун подпрыгнул к дереву и залез на нижнюю ветку, остальные рассыпались по земле: кто в поле побежал, кто в лес. И ничего понятно не было, только звучали частые глухие удары, и от них земля вздрагивала, словно каждый удар заставал ее в испуге.
   Ангел тоже пробежал назад, все еще пытаясь разглядеть среди начавшейся суматохи учительницу Катю, но там его кто-то сбил с ног, а потом кто-то другой, и тоже ненарочно, а из-за испуга, на бегу наступил ангелу на ногу, и услышал ангел, как негромко хрустнула его косточка.
   А грохот продолжался, и совсем радом пронеслась молча обезумевшая корова.
   Захотел ангел привстать, но боль в ноге держала его на земле, и снова он лег на спину.
   Грохот все еще продолжался, но через некоторое время все стихло и наступила такая тишина, что стало ангелу страшно - ведь знал он, что тут где-то рядом сотни людей, кони, коровы, и даже не верилось, что все это живое скопление может так затаиться от испуга.
   Боль в ноге, казалось, поутихла. Ангел попробовал согнуть ногу, и это ему удалось. Только между коленом и щиколоткой сильно болело.
   Привстал и, хромая, стараясь как можно быстрее переступать с правой на левую ногу, вернулся он на дорогу и осмотрелся по сторонам.
   Желтушное свечение луны было достаточно ярким, чтобы разглядеть ночной пейзаж: всюду лежали люди, припавшие к земле, вжавшиеся в нее, обнявшиеся с ней. По полю бродили кони и коровы, а за ними что-то возвышалось, похожее на маленькую гору, что-то, чего до этого грохота в поле не было.
   Люди зашевелились, стали подниматься. Зазвучало в темной тишине оханье, кряхтенье, тихое бабье взывание к Богу. На дорогу стали выходить мужики, но в то же время с земли поднимались далеко не все. Многие продолжали лежать, и ангел, сделав несколько трудных шагов к ближайшему лежавшему на земле человеку, нагнулся и дотронулся до его плеча. Однако лежавший даже не пошевелился.
   Где-то рядом вдруг завопила какая-то баба, и тут же на нее кто-то прикрикнул, и она, должно быть, сама заткнула себе рот рукою, продолжая при этом выть.
   Мужик, лежавший на земле перед ангелом, был мертв. Рядом с ним лежал округлый черный камень, как раз размером почти что с голову мужика. Видно, этим камнем его и убило.
   - Архипка! Архипка! - кричал кто-то, расхаживавший между лежащих и поднимавшихся.
   - Ну что? - прозвучал в ответ голос беглого колхозника.
   - Живой!!! - радостно завопил кто-то, и крик этот прозвучал довольно зловеще на фоне усиливающегося плача.
   "Что это было?" - думал ангел, стоя над мертвым человеком.
   - Ну ты как? - спросил подошедший к ангелу главный дезертир. - А?
   - Живой, - ответил ангел.
   - Федьку убило, - скорбно сообщил дезертир.
   - Кого?!
   - Ну того, что с нами с машины прыгал, ружье еще обломал...-напомнил дезертир.
   У ангела нога заболела сильнее, и он опустился на землю.
   - Ты чего? - спросил дезертир. - Тоже задело?! Ангел кивнул.
   - Ну отдохни пока, я там сейчас разберусь, - забормотал главный дезертир. - Надо ж дальше идти, а то не успеем.
   Ангел снова остался один. Хорошо освещенная луною ночь не скрывала происходящего в ней, и видел ангел, как люди поднимали лежавших на земле и сносили их в одно место, как строители-стахановцы стали рыть большую яму у самой дороги, как какая-то баба бросалась на одного лежавшего на земле и не давала двум красноармейцам поднять его, чтобы отнести к остальным лежавшим. Все видел ангел, но понять причину обрушившегося на них бедствия не мог. Не могла это быть карающая рука Божия потому, что Господь милостив. Не мог это быть и дьявол, потому как ударяет он выборочно. Нет, не мог понять ангел: откуда взялся этот каменный дождь, остановивший их шествие, словно бы нарочно не желавший их вхождения в Новые Палестины.
   А ночь тем временем отступала. Из заземных глубин всплывали первые лучи. И звезды тускнели, и будто небо втягивало их в себя, в свою синюю ткань, пропадали они совсем, и на их месте ничего не оставалось.
   Ветерок поглаживал кроны леса, шелестя листьями. Пели птицы. Плакали, уже почти беззвучно, женщины и , старухи, сидевшие на земле рядом с мертвецами. Уставшие, дрыхли на опушках лесных оставшиеся в живых и среди них Архипка-Степан.
   Все было хорошо на земле, и с природной точки зрения - красиво. Посреди поля возвышался черный камень-скала с пообтесанными боками - пришелец из миров потусторонних и непонятных. Может быть - осколок потухшей и застывшей звезды, может быть, что-нибудь другое. А вокруг него большими градинами лежали сотни таких же черных округлых камешей размерами от детского кулака до медвежьей головы.
   Восходило солнце, и лучи, уткнувшись в эти каменные градины, заставляли рождаться новые и совершенно незначительные тени, и только тень от камня-скалы ложилась на землю широко и могла бы укрыть собою до двух десятков человек положи ты их там в рядок, а то и в два ряда.
   Ангел спал, но боль от ушибленной ноги пробиралась и в сон; и вот уже снилось ему как ноет нога и как он, пытаясь идти куда-то - наверно, в те самые Новые Палестины, мучается и оплачивает страшной болью каждый шаг, сделанный в желанном направлении. И не видит он из-за этой боли ничего и никого вокруг, думая и беспокоясь лишь об одном: как бы не отстать от других, как бы не потеряться. А на деле идет он в полном одиночестве и единственная спутница его - боль - страшна и мучительна, но никак не отделаться ангелу от ее присутствия.
   А тем временем солнце вставало все выше, укорачивая тени. И стали один за другим просыпаться оставшиеся в живых: и красноармейцы, и крестьяне, и строители. И стали они собираться вместе и говорить о трагическом происшествии, пытаясь найти причины или каким-либо иным способом объяснить смерть товарищей. И не могли они этого сделать так, чтобы все были согласны с объяснением.
   А ангел все спал. Тень от высокой ели, укрывавшая его, еще не была подрезана солнцем.
   - Архипка! Где Архипка? - спрашивал громко мужичок в грязном, замазанном высохшей глиной ватнике.
   - Ну что? - ответил Архипка-Степан осипшим голосом, видимо простудила его охладившаяся ночная земля, на которой он спал.
   - Пошли! - сказал мужичок. - Там тебя требуют. Надо решать, как там хоронить наших и что дальше делать. Архипка-Степан подошел.
   - Вот он, пропустите Архипку! - звонким голосом перекрыл разговаривавших людей малорослый горбун. - Пусть он решает!
   Архипку пропустили в середину и тут же стали засыпать вопросами, но хор вопросов был настолько спутанным, что беглый колхозник, знавший путь в Новые Палестины, озадачился и ни слова не говорил.
   - Вы вот что, по одному давайте! - сказал он, когда хор затих.
   - Хоронить как? С ружейным залпом или искать попа для отпевания? - быстро проговорил один из красноармейцев.
   Архипка-Степан задумался глубоко. Потом сказал:
   - Надо и с залпом, и с отпеванием, чтобы все было по-людски.
   - А закапывать? Всех разом или построим здесь кладбище? - прозвучал следующий вопрос.
   Понял Архипка-Степан, что нелегкое это дело --пользоваться уважением у сограждан. Будь он простым беглым колхозником, никто бы не задавал ему таких трудных вопросов и уж тем более не требовал на них обязательных ответов.
   - Давайте я помогать ему буду! - вдруг предложил толпе малорослый горбун, продвигаясь поближе к Архипке.
   - А ты кто ему такой? Брат, что ли?! - недружески спросил один из строителей-стахановцев.
   - Я счетоводом был, - ответил горбун с неподдельной гордостью за свое прошлое.
   - Ну пусть Архипка решает - хочет он тебя в помощники али нет! - уже покладистее сказал кто-то из красноармейцев.
   - Пускай, пускай будет! - с радостью ответил Архипка-Степан;
   - Ну так давай, помогай живее! - сказали после этого горбуну-счетоводу.
   - А что там за вопрос был? Про то, как закапывать? - переспросил горбун. Ну так я думаю вот что: надо рассортировать покойников на три ямы, так чтоб красноармейцы к красноармейцам, строители к строителям, а колхозники к колхозникам. Потом пересчитать их и закопать в общих, чтоб было понятно, кто где лежит.
   - Дело говорит! - поддакнул кто-то из колхозников.
   - А баб? - спросил кто-то. - Баб куда закапывать? Они ж все крестьянские...
   - Да нет там баб! - ответил кто-то другой.
   - Как нет? Что, ни одной не убило?! - удивился вслух кто-то третий.
   Красноармеец сходил к мертвецам, проверил и, возвратившись, подтвердил:
   - Не, нет там баб, одни мужики. Народ пожал плечами от удивления.
   - Ну че, копать будем?! - призывно спросил горбун-счетовод.
   Строители взяли в руки лопаты и привычно, будто под фундамент яму начали рыть, взялись за работу.
   Ямы углублялись прямо на глазах. Земля была мягка и податлива, да и до удивления легка, из чего строители сделали вывод, что совсем недалеко уже осталось до Новых Палестин.
   Проснулся ангел. Встал. Огляделся вокруг и, увидев работающих строителей, подошел к ним.
   - А ты где был? - окликнул его главный дезертир, тоже наблюдавший за рождением братских могил.
   - Спал, - ответил ангел.
   - Счас похороним, закопаем этих, тогда можно будет еще поспать до темноты, а ночью уж наверняка на место придем. Как думаешь?
   - Придем! - ответил ангел уверенно по причине того, что сам твердо верил в достижимость Новых Палестин.
   Ямы вскоре выкопали и все разом пошли сортировать мертвецов.
   И тут выяснилась еще одна озадачившая всех вещь - среди убитых не оказалось ни одного колхозника. Было это красноармейцам и строителям как-то неприятно, и косились они на крестьян с явно выраженным во взглядах неудовольствием.
   - А может, они своих ночью закопали, по-людски? - предположил вдруг красноармеец Трофим, тяжко переживавший гибель своего товарища Федьки,
   - Да нет, не хоронили мы никого,.. - отвечал кто-то из крестьян.
   - А над кем же ваши бабы всю ночь выли? - тут же спросил, как к стенке поставил, другой красноармеец.
   - Да над вашими и выли! - ответил кто-то из крестьян. - Вы ж без баб пошли, над вами ведь и повыть некому, случись что!
   Этим словам, казалось, поверили, и зависла над полем тишина тягостная, какая возникает порою на осенних кладбищах.
   В этой тишине рассортированных мертвецов поднесли к двум ямам, и выяснилось, что красноармейцев погибло одинадцать человек, а строителей восемь, и в числе этих восьми был и бригадир, знавший письменные секреты строительства коровников и жилых домов.
   - Надо бы митинг провести, как положено... - неуверенно, но очень упрямым голосом сказал красноармеец Трофим. - Чтоб боль нашу высказать.
   Красноармейцы зашумели негромко и одобрительно. Крестьяне промолчали, так как не знали они о природе митингов ничего. Собрания были им известны, а митингов в колхозах еще не проводилось.
   - Ну тогда я начну! - осмелевшим голосом заявил красноармеец Трофим, и тут же народ отодвинулся от него, образовав круг, в центре которого и остался красноармеец. - Я говорить не мастак... Трудно мне говорить, но очень жаль мне товарища своего Федьку, погибшего прошлой ночью за правое дело... И хоть не знаем мы, кто наших товарищей убил, но я от имени Красной Армии перед лицом народа клянусь найти и отомстить врагу, сделавшему это грязное дело.
   Договорив, Трофим ушел из середины человеческого круга, и осталась эта середина пустая. А люди траурно молчали, думая о погибших.
   - Пусть кто из строителей скажет! - негромко произнес мальчишка-красноармеец, на гимнастерке которого блестел орден.
   В середину человеческого круга медленно вышел немолодой рабочий.
   - Я... я красиво говорить не обучен... Но только до слез жалко мне наших товарищей, и хочу поэтому назвать их поименно, чтобы все знали, кого мы сегодня хороним: это Прохоров Степан, Кирилл Путильцев, Сафронов Павел, Рыжков Иван, Богодухов Иван, Стрельцов Григорий, Кузнецов Максим, бригадир Шубин Борис... мы, конечно, присоединяемся к словам красноармейца и, как сами будучи только строителями, просим Красную Армию отомстить врагам и за наших товарищей, незаслуженно погибших. А сами обещаем, как только придем в Новые Палестины, поставить там памятник нашим товарищам, строителям и красноармейцам так, чтобы стоял этот памятник века, и выбьем на нем имена всех товарищей, которых мы закапываем сегодня здесь...
   Досказав, строитель вернулся на свое место, и снова осталась середина круга пустой, а люди стояли немо и чувствовали, как нарастает скорбь в мире, окружающем их, и как ветер притих, чтобы не нарушить человеческое горе шелестом трав и листьев.
   - Эх, был бы поп, чтоб как бы отпеть их! - громко вздохнул один из крестьян.
   - А ангел, ангел подойдет? - спросил главный дезертир. - С нами ж ангел есть!
   И все закрутили удивленно головами по сторонам. Не знали ведь они, что ангел с ними идет.
   А главный дезертир подошел к ангелу, вытолкнул его в середину круга, говоря: "Ну давай, говори чего-нибудь!"
   Стал ангел, посмотрел на людей, его окружавших. Подумал чуть-чуть. И решился он говорить, надеясь на разумность слушающих и на их стремление к справедливости.
   - Радостно мне быть среди вас, - говорил он вполголоса, но слышали его все, притихнув. - Ведь там, на небе, эту страну страшно грешной считают... Непонятно им, почему люди из этой страны после смерти в Рай не попадают. Непонятно это и мне. Ведь вижу я, как вы стремитесь к справедливой жизни, как на этом тернистом пути теряете вы своих братьев... Я уверен, что пройду этот нелегкий путь с вами вместе до конца, и мы вместе, прожив безгрешно и справедливо, войдем в ворота Рая, и тогда я буду прощен за то, что ушел оттуда, а вы будете приняты, как самые дорогие небесные новожители...
   Закончив свои слова, огляделся ангел и увидел слезы в глазах у многих мужиков и баб, и смущенные чуть радостные улыбки, выражавшие мечту о Рае, которая так скоро могла стать действительностью. И увидел он учительницу Катю, лицо которой было чуть строже, чем у остальных, но когда взгляды их встретились, показалось ангелу, что лицо ее смягчилось и стало добрее.
   Ушел он из середины человеческого круга, и на этом кончился траурный митинг. Красноармейцы уложили своих на дно братской могилы, строители - своих. Засыпали их землей, нагребли над двумя могилами холмики. На одном укрепили буденовку, прикрученную бечевой к срубленному стволу молодого клена, на втором просто посадили березку, выкопанную тут же рядом в лесу.
   Красноармейцы выстрелили из ружей в знак последнего прощанья.
   После этого сели в лесу кушать. Женщины разносили молоко в кружках: они сами словили разбежавшихся по полю коров. Из коней только два вернулись к красноармейцам, остальных, видно, далеко испуг загнал, так далеко, что не вернулись они назад.
   Архипка-Степан, ангел, главный дезертир, Трофим и горбун-счетовод кушали вместе.
   От одной компании к другой ходил мужичок в грязном ватнике. Носил он в руках большую бутыль с самогоном и наливал понемногу всем, у кого было во что, говоря при этом: "Помянем, помянем наших..."
   Солнце еще светило, но тени уже удлинились, приближая вечер и готовя землю к ночному сну.
   Красноармееец Трофим, помянув товарища несколько раз, лежал отдельно на траве и плакал. Его не трогали и только время от времени бросали в его сторону сочувственные взгляды.
   На все еще светло-синем небе проклюнулось несколько звездочек, а на восточной части показалась и луна, круг лая, как райская паляница, и такого же золотистого цвета.
   Ангел смотрел на неё, жуя грубоватый черный хлеб из крестьянских запасов, твердый и жесткий, выпеченный так, чтобы можно было его две недели есть. Смотрел и о счастье думал, и отгонял от себя наваждение нескромного свойства, картину придуманную и достаточно желанную, показывающую, как он с учительницей Катей в ворота Рая входит. Отгонял, отгонял и все-таки отогнал он эту картину, подумав одновременно, что наваждение это не желает добра Кате, так как для того, чтобы с ним в ворота Рая войти такой красивой, какой есть она, должна эта светловолосая девчушка умереть молодой, не изведавшей полною мерою земной жизни. А поняв это, испугался ангел своих мыслей и, пожелав Кате долгих лет, задумался о недавно прошедшем митинге, на котором выступил, о яме, выкопанной да так и оставленной пустой из-за избирательности небесного камнепада, убившего только строителей и красноармейцев.
   А вечер опускался все ниже и ниже, оставляя за собою уже довольно темное небо с разбуженными от дневного сна скоплениями звезд.
   - Подъем! Подъем! - заорал неожиданно Архипка-Степан, встав и ткнув указательным пальцем вверх. - Уже видно! Подъем!
   Зашевелились люди, засуетились, собирая пожитки и готовясь в дорогу. Кто-то спешно доедал пищу.
   Постепенно люди собрались, вышли на дорогу, лежавшую между полем и лесом, посмотрели на прощанье на две свежие братские могилы, поклонились им и, когда во главу плохо организованной колонны стал Архипка-Степан, тронулись в путь.
   Рядом с Архипкой-Степаном шагали главный дезертир и горбун-счетовод, чуть поодаль нетвердою походкой шел Трофим. Ангел, затесавшись в самую середину колонны, помогал нести Кате ее книжки, однако при этом с ней не заговаривал и даже не отвечал на ее косые взгляды, полные любопытства. Сама она, правда, пробовала заговорить, то есть задала ангелу вопрос: "Так ты думаешь, что Бог есть?!" Но, ясное дело, вопрос показался ангелу странным, и он промолчал, а новых вопросов не последовало, и шли они дальше молча под ночными звездами, слушая глухую музыку грунтовой дороги, о которую ударяли сотни упрямых подошв.
   Луна, полная ,и круглая как райская паляница, медленно катилась по небесам. Длилась восьмая ночь пути. Силы иссякали, и только огромная человеческая мечта да уверенность в скором окончании пути заставляли людей передвигать отяжелевшие от долгой дороги ноги.
   И вдруг Архипка остановился, остановились шедшие за ним следом, а задние уткнулись в спины передних, и прошло по колонне смятение из-за непонимания остановки.
   А Архипка-Степан стоял и пытался что-то сказать, однако язык его не поворачивался нужным образом, и он только показал пальцем правой руки туда, вверх, в синее-синее небо. И те, что были рядом с ним и за его спиной, посмотрели на небо и увидели, к ужасу своему, как катится вниз с небесного купола какая-то маленькая звездочка, катится и тускнеет на глазах, а потом уже срывается и летит вниз. И кажется сначала им, что летит она прямо на них, но над самой землей звездочка гаснет, и тут вырывается из груди беглого колхозника жалостный громкий крик:
   "Архипка-а-а!" И все начинают понимать, что произошло в эту восьмую ночь на безоблачном огромном небе. И слезы застилают глаза многих, и бабы снова воют и в этот раз оплакивают уже не мертвых, а еще живых, но остановившихся.
   - Ты что, ты чего? - дрожащим голосом спрашивает главный дезертир обалдевшего Архипку-Степана.