Курков Андрей. Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

   - А ты, Мария Игнатьевна, где была?
   - В командировку ездила, - спокойно ответила служебная жена. - Военным помогала...
   Добрынин, услышав это, удивился и понял, что он о своей служебной жене совершенно ничего не знает.
   - А по какой части командировка? - выдавил он из себя еще один вопрос.
   - Я ведь председатель женкомиссии Верховного Совета по вопросам материнства и счастливой семейной жизни...
   Добрынину при этих словах стало нехорошо, голова закружилась, и он встал на ноги.
   - Что с тобой, Павлуша?! - обеспокоенно спросила Мария Игнатьевна.
   - Что-то с головой...
   - Ты устал, наверно. Сколько пережил-то! Может, немного водочки выпьешь? удивительно ласково пропела жена.
   Павел Александрович закивал.
   - Садись, садись, Павлуша, я сейчас! - и Мария Игнатьевна, вскочив, вышла на кухню.
   Добрынин снова сел на диван. В голове его царил сумбур.
   Мария Игнатьевна, возвратившись в комнату, поднесла мужу стопочку водки и маленький соленый огурчик. Павел Александрович выпил и закусил. Немного полегчало;
   - Давай я тебе о своей командировке расскажу! - предложила служебная жена и тут же, не дожидаясь согласия Добрынина, начала: - Я по Белоруссии ездила, по военным частям. На пограничных заставах была. Восемь тысяч декалитров крови собрала...
   - Чего? - напуганно переспросил муж.
   - Крови, - повторила Мария Игнатьевна и пристально посмотрела в глаза Добрынину. - А ты... ты, может быть, не знаешь ничего?! Ты ж там был, где ни радио нет, ни газет... Конечно, ты не знаешь!
   - Что я не знаю?
   - Ну... о всесоюзной кампании по сбору крови.
   - А зачем кровь собирать? - все еще озадаченно спросил народный контролер.
   - На случай войны, - ответила Мария Игнатьевна. - Международная обстановка очень напряженная. Вот и взял советский народ обязательства: дать Родине миллион декалитров крови. В первую очередь, конечно, военные и коммунисты сдают. С ними проблем никаких нет. А вот крестьяне-колхозники... - и Мария Игнатьевна неодобрительно покачала головой. - Они не понимают... Еще не изжит собственнический инстинкт.
   - А как это кровь можно у человека взять? - задумался вслух народный контролер. - Это же трудно...
   - Да нет в этом ничего трудного! - разубедила его служебная жена. - Очень даже легко, медицинский способом из вены. Для этого специальный пятидесятитысячный отряд фельдшеров подготовлен. Они так и называются пятидесятитысячники. А ты, наверно, Павлуша, еще кровь не сдавал, раз не знаешь об этом?
   Добрынин почувствовал, как похолодели его ноги. Крови он не сдавал, да и не очень-то хотелось ему ее кому-то отдавать. Однако надо было отвечать на вопрос жены и отвечать так, чтобы она ничего плохого о нем не подумала.
   - Нет еще... - вымолвил Павел Александрович. - Я не знал...
   Прозвучало неубедительно, Добрынин сам услышал нотки трусости в своем голосе и скривил губы. А тут еще почему-то, может быть от мыслей, на языке ощутился вкус крови.
   - Ничего, не бойся! - успокоила его Мария Игнатьевна. - Еще пять месяцев можно сдавать!
   - А-а, - сказал Добрынин. - Хорошо...
   - Павлуша, может, ты пообедать хочешь? Ты обедал сегодня?
   - Нет, - ответил народный контролер. - Но не хочется...
   - Так нельзя относиться к собственному здоровью! - строго произнесла служебная жена. - Ты же себе не принадлежишь! Ты принадлежишь Родине, а значит любая болезнь твоего организма - вредительство! Понимаешь?
   Добрынин кивнул.
   Мария Игнатьевна пошла в кабинет, чтобы по телефону заказать обед.
   Народный контролер, оставшийся наедине с собою, ощутил в голове неприятное движение мыслей, из которых все или почти все оканчивались вопросительными знаками. Что делать? Как вести себя со служебной женой, особенно если принять во внимание то, что она - председатель комиссии женсовета Верховного Совета? Надо ли докладывать ей о проделанной работе? Обязательно ли надо ее обнимать, если она обнимает его первая? Десятки вопросов, от самых, казалось бы, простых и глупых до полностью непонятных, блуждали по утомленному, а оттого и сумрачному сознанию народного контролера. От этого блуждания уже начинала по-настоящему болеть голова.
   - Сейчас принесут! - радостно сообщила Мария Игнатьевна, вновь появившись в большой комнате. - Я пойду на кухне стол вытру.
   Добрынин проводил служебную жену взглядом и снова, к своей кратковременной радости, остался один.
   В кабинете зазвонил телефон.
   Народный контролер подумал, что жена услышит и сама побежит туда, чтобы снять трубку. Ведь это ей звонят. Это она здесь живет постоянно. Но Мария Игнатьевна не шла, а телефон звонил и звонил, и пришлось Павлу Александровичу встать и самому пойти к этому монотонно дребезжащему аппарату. Зайдя в кабинет, Добрынин подошел к столу и взял трубку.
   - Алло! Алло! Это квартира товарища Добрынина? - вырвался из трубки резкий мужской голос.
   - Да, - ответил Павел Александрович.
   - А кто у аппарата? - спросил голос,
   - Я... Добрынин...
   - А, здравствуйте! За вами выехал автомобиль! Собирайтесь! Через пять минут спуститесь к подъезду!
   - Хорошо, - согласился Добрынин и тихо обрадовался возможности избежать "семейного" обеда.
   Из трубки уже неслись короткие гудки, а Добрынин все держал ее и держал, думая о чем-то своем, сокровенном и родном, как прошлое.
   - Павлуша! - долетел из глубин квартиры голосок жены.
   Народный контролер опустил трубку на рычаги аппарата, вышел в прихожую и, обув сапоги, заглянул на кухню.
   - Я это... обедать не смогу... За мной автомобиль послали... Мария Игнатьевна, вы уж...
   - Что с тобой, Павлуша?! - искренне удивилась служебная жена. - Что это ты со мной так разговариваешь, будто я тебе не самый близкий человек!
   - Извини... - выдохнул Добрынин. - Мне вниз идти надо. Автомобиль послали.
   - Ну ничего, я попрошу, чтобы твой ужин на плите держали, пока не вернешься! - пообещала Мария Игнатьевна и, легкой походкой подойдя к нему, опять поцеловала в висок.
   - Я пойду! - уже более решительно произнес народный контролер и быстро вышел из квартиры, прихлопнув за собой двери покрепче, чтобы сработала механическая защелка английского замка.
   Навстречу Добрынину поднимался дворник Василий. Увидев Добрынина, он радостно улыбнулся, потом вдруг озадачился и в связи с этим спросил:
   - А вы что, товарищ Добрынин, я же обед несу...
   - Мне, Василий, в Кремль срочно надо. Вызвали, - отчеканил уже совершенно другим, смелым голосом народный контролер.
   Василий покачал головой, выказывая одновременно и сочувствие, и уважение Добрынину.
   - Жалко, - сказал он. - Такой суп хороший, совершенно русский, скапусточкой. На второе кровянка с гречкой, а вы - в Кремль. Кровяночка такая, что пальчики оближешь, меня только что повар угостил...
   Добрынин после упоминания о кровянке вновь ощутил вкус крови на языке, рассердился из-за этого, сплюнул некрасиво и, ни слова не сказав дворнику, сбежал вниз по лестнице.
   Как раз к подъезду подъехал автомобиль, и, усевшись с ходу на переднее сидение рядом с шофером, Добрынин буркнул: "Давай!"
   Все еще было светло на улице. На тротуарах появились пешеходы в больших количествах. На перекрестках стояли постовые милиционеры, все в белом, и особыми жезлами подавали знаки водителям автомобилей. Но как только машина, в которой ехал Добрынин, подъезжала к очередному перекрестку, милиционер тут же вытягивался в струну и, останавливая движение, пропускал их автомобиль, отдавая ему честь. Однако в этот раз все Добрынина раздражало и сердило, а все из-за непроходящего вкуса крови на языке.
   В Кремль заехали через другие ворота, а когда автомобиль остановился еще и у совершенно другого здания, понял народный контролер, что вызвали его не к товарищу Калинину, а куда-то еще.
   Как только Павел Александрович выбрался из машины, подошел к нему симпатичный коренастый военный, взял под козырек и предложил пройти вместе с ним.
   Зашли в небольшое двухэтажное зданьице и тут же пошли вниз по лестницам. Спустились этажа на три, и это окончательно озадачило народного контролера. Ведь зашли они на первый этаж! Как же тогда можно было, зайдя на первый этаж, спуститься еще на три этажа вниз?! Однако понимал Добрынин, что сам он не сумасшедший и ничего перепутать не мог, а значит здесь какая-то техническая загадка существовала.
   Остановились у тяжелого вида черной двери. Военный нажал кнопку звонка, расположенную рядом с дверью на стене. Дверь открылась.
   Павел Александрович зашел, военный остался в коридоре.
   - Здравствуйте, товарищ Добрынин! - сказал народному контролеру невысокий худощавый человек в военной форме. Лицо этого человека имело настолько серьезное выражение, что это смутило Павла Александровича. - Проходите сюда, присаживайтесь! - предложил человек, показывая жестом правой руки на табурет, приставленный к маленькому письменному столу, за которым, видимо, этот военный работал.
   Добрынин сел на табурет. Человек опустился за стол и, не мигая и не меняя выражение лица, уставился на народного контролера.
   Не выдержав его стального взгляда, Добрынин посмотрел по сторонам и тут же взбодрился внутренне, заметив на тумбочке-сейфе, стоящей в углу слева, желтый портфель и прислоненный к серой стене портрет Кривицкого.
   - Мне тут вкратце товарищ Калинин доложил о том, что там у вас получилось. Но мне необходимо все это еще раз от вас услышать. Вы понимаете, как это важно?!
   - Да-а, - сказал Добрынин.
   - Хорошо, - произнес военный человек. - Меня зовут товарищ Волчанов, или можно: товарищ старший лейтенант. Извините, я себя неважно чувствую - наш отдел сегодня кровь сдавал. Так что вы лучше все напишите, вот вам бумага, ручка, а потом я прочитаю, и мы продолжим.
   Добрынин послушно взял ручку, склонился над столом и принялся выводить своим кругловатым неровным почерком слова, составляющие рассказ о происшедших на далеком Севере событиях.
   - Я вам чай сделаю! - сказал старший лейтенант Волчанов и вышел из кабинета.
   Писалось Добрынину трудно. Немели пальцы, сжимавшие ручку. Перо время от времени процарапывало бумагу. Не будучи мастаком по вопросам грамотности, Павел Александрович тем не менее чувствовал, что уже столько напутал в своем рассказе, не каждый из грамотных и поймет. Однако мало-помалу дело двигалось. Ряды чернильных слов заполняли белые листы бумаги, и только перо ручки поскрипывало в тишине кабинета.
   Вернулся старший лейтенант Волчанов. Дверь в кабинет он открыл ногой, потому что в руках нес железный поднос, на котором, как в сказке, стояли два стакана, наполненных дымящимся душистым чайком, тарелка с нарезанными хлебом и колбасой и отдельная тарелка с аппетитного вида печеньем, сделанным в форме пятиугольных звездочек. Все это опустил Волчанов на свою половину стола, чтобы не мешать Добрынину. Но народный контролер отодвинул от себя исписанные страницы, давая этим понять, что работу он закончил.
   Старший лейтенант сдвинул бумаги, в том числе и только что исписанные Добрыниным, на край стола, а поднос выдвинул в центр.
   - Подкрепляйтесь! - усталым голосом предложил Волчанов.
   Народный контролер накрыл кусочек хлеба двумя кружками свиной колбасы, глотнул чая, оказавшегося очень крепким и вкусным, и уже сладким, и только после этого облегченно вздохнул.
   Волчанов, тоже глотнув чаю, взял в руки письменный рассказ Добрынина и принялся беззвучно читать, по привычке шевеля губами.
   Пока Волчанов читал, народный контролер успел съесть три бутерброда и несколько звездных печений. Печенье было настолько сладким, что просто таяло во рту. Интересно, думал Добрынин, а пробовали ли такое печенье его дети в далекой деревне Крошкино?
   - Да-а, - задумчиво протянул старший лейтенант, откладывая бумаги. - Вы, похоже, в самое логово врага угодили!
   Волчанов, нахмурив лоб, теребил рукою верхнюю пуговку гимнастерки. Видно было, что думал он в тот момент о вещах очень важных.
   - Вы как, товарищ Добрынин, к советской науке относитесь? - спросил вдруг старший лейтенант.
   - Ну... хорошо, конечно...
   - Значит, доверяете науке полностью?
   - Да...
   - Это очень важно, - все еще теребя в задумчивости пуговку гимнастерки, проговорил Волчанов. - Тут дело такое... У нас здесь есть специальные приспособления, уже широко испытанные. Служат они для двух целей. Первая укрепление и проверка силы воли, а вторая - это для работы над кратковременным улучшением памяти. Понятно?
   - Нет, - признался Добрынин.
   - Ну я сейчас чай допью, и мы вместе спустимся на два этажа вниз. Там покажу...
   И Волчанов, сделав себе бутерброд с колбасой, стал сосредоточенно его есть, запивая чаем.
   - Вы понимаете, в чем дело, товарищ Добрынин, - продолжил он, жуя бутерброд. - Вот вы написали очень много важного. Но не все. И не потому, что не хотите написать все, а совсем по другой причине. Вы просто как бы забыли многие важные детали. И для этого есть специальный метод, изобретенный нашими отечественными учеными. В общем, чтобы человек вспомнил что-то, ему необходим внезапный шок или обычные болевые ощущения. Ну пойдемте, я уке допил.
   И Волчанов встал. Вышли они вдвоем в сумрачный коридор, прошли пг нему десятка полтора шагов и начали спускаться вниз по лестнице.
   Добрынин опять почувствовал себя озадаченно, помня, что зашел он на первый этаж здания, а теперь спускался куда-то еще ниже, словно черт его вел в преисподнюю.
   - Да, так насчет этого метода, - продолжил говорить старший лейтенант. Можно говорить, что он неприятный или даже больше. Но, как ни крути, а проходят через него все члены ЦК и Политбюро раз в два года. Но они, да и мы тоже, проходим проверку на силу воли, а это, я бы сказал, побольнее.
   Спустившись на два этажа вниз, Добрынин и Волчанов снова прошли коридорчиком. Вскочил, напугав народного контролера, постовой милиционер, сидевший в полумраке на табуретке. Отдал честь. Волчанов кивнул ему.
   - Сюда заходите! - старший лейтенант открыл тяжелую железную дверь.
   Добрынин зашел и сразу огляделся. Кабинет был просторный и очень яркий. Окон, конечно, в нем не было, зато с белого потолка свисало сразу четыре мощных лампочки. Под одной стеной стояли два странных стула, а в углу располагалась какая-то механика, состоящая из разных трубок, проводков и просто кусков железа непонятного назначения, но собранных вместе в один механизм. На другой стене, под которой как раз стоял письменный стол с печатной машинкой, висел портрет вождя. Остальное пространство было совершенно свободно.
   - Ну, вот наше хозяйство, так сказать, - проговорил, зайдя следом за народным контролером, Волчанов. - Здесь я вам потолковее объясню что к чему.
   Добрынину показалось, что он уже начал понимать, о чем говорит старший лейтенант. Вспомнил он, как в детстве имел привычку бить себя сильно по лбу, чтобы припомнить забытое. И ведь действительно, помогало! Хотя, конечно, никакой боли от ударов по лбу он тогда не чувствовал.
   - Садитесь! - предложил Волчанов, указывая народному контролеру на один из странных стульев.
   Добрынин сел. Стул оказался довольно удобным, и даже сиденье его было мягким.
   - Ну вот вы сели, - сказал старший лейтенант. - А теперь настройтесь... подумайте о погибших товарищах, о врагах. Посильнее задумайтесь!
   Павел Александрович сжал кулаки и стал думать.
   - Ну?! - полуспросил через пару минут Волчанов. - Готовы?
   Добрынин кивнул.
   Старший лейтенант подошел, проверил, хорошо ли сидит народный контролер, потом сделал два шага к непонятному механизму, крутанул там какую-то ручку, и Добрынину показалось, что сквозь его тело навылет прошла острая как шило стрела. Он подпрыгнул от резкой боли и грохнулся обратно на стул уже обессиленным и ватным. В глазах помутилось, в ушах гудело. Не хватало воздуха.
   - Ну?! Ну?! - откуда-то издалека долетал голос Волчанова. - Ну как?
   Прошло несколько минут, прежде чем Добрынин смог снова увидеть старшего лейтенанта.
   - Вы понимаете, что так надо? - говорил Волчанов. - Если вы сейчас не вспомните чего-нибудь очень важного, мы с вами не сможем полностью выполнить поставленную перед нами задачу.
   Народный контролер кивнул. В голове проносились одна за другой картины Севера, обрывки слов, оброненных людьми, с которыми он там встречался.
   - Говорите! Говорите, что вспоминается!
   - Японцы... японцы приезжали ночью за партвзносами...
   - Нет, - мотнул головой старший лейтенант. - Это вы уже написали! Что-нибудь другое...
   Добрынин напрягался сильнее, но все остальное, всплывающее в памяти, тоже было описано на бумаге.
   - Давайте еще разок! - попросил народный контролер и тяжелой рукой ткнул в угол комнаты, где грудилась трубчатая и проводкастая механика.
   Волчанов вздохнул, потом кивнул и отошел к непонятному механизму. Снова крутнул ручку. Снова острая стрела пронеслась сквозь тело народного контролера снизу вверх и уткнулась изнутри в черепную крышку. Боль в этот раз прошла нарастающей волной и взорвалась прямо в ушах Добрынина. Из-за этого взрыва он на минуту потерял сознание, а когда очнулся - еще минут пять не мог понять, где находится.
   - Ну? - спрашивал, нависая над народным контролером, Волчанов.
   Добрынин напрягся - откуда-то из глубин памяти четче доносились обрывки разговоров, в которых он участвовал.
   - "И захватишь там для меня березовых дров - подарок от моего кремлевского друга..." - проговорил механическим голосом народный контролер.
   - А-а! - радостно закричал старший лейтенант. - Кто? Кто это сказал?
   Добрынин все глубже и глубже погружался в память, и она, словно кипящая вода, обжигала все его тело. Как веревку из колодца, вытягивал Павел Александрович из памяти уже знакомые слова про березовые дрова и кремлевского друга, и пришлось ему повторить эти слова еще раз, но в конце концов прозвучал в ушах голос, впервые эти слова сказавший, и голос мог принадлежать только одному человеку.
   - Кривицкий! Это Кривицкий говорил! - воскликнул Добрынин.
   - Отлично! - Волчанов весь светился от здорового спортивного азарта. Он подошел, по-дружески хлопнул по плечу народного контролера. Спросил:
   - Еще хочешь попробовать?
   Добрынин решительно кивнул. Что ему эта боль, если благодаря ей он действительно может вспомнить столько нужного и полезного!
   Снова промчалась сквозь его тело невидимая стрела, но в этот раз боль была послабее. Может быть потому, что начал народный контролер привыкать к ней, как к чему-то неизбежному и небесполезному.
   - Абунай-гин уркэ бими нэлэскэн ниврен! - проговорил всплывшие в памяти, слова Добрынин.
   - А кто это сказал?! - в этот раз сдержаннее поинтересовался Волчанов.
   Как ни пытался вспомнить Добрынин, а не смог.
   - Ну а что это значит? - спросил старший лейтенант. И на этот вопрос не был в силах ответить народный контролер, и стало ему из-за этого грустно.
   Увидев, что Добрынин загрустил, Волчанов огорчился.
   Старший лейтенант очень не любил грустных людей.
   - Ну ничего, - попробовал он успокоить народного контролера. - Самое главное ты вспомнил! Теперь мы без труда его кремлевского подельника возьмем! Проверим: кто себе березняк выписывал!
   Однако даже это не вызвало улыбки удовлетворения на лице народного контролера.
   - Хочешь, я тебе фокус покажу! - предложил тогда старший лейтенант. - Ну это, так сказать, и не совсем фокус, а скорее научное открытие. Вот благодаря этому механизму ты можешь вспомнить то, чего вообще никогда не знал!
   - Как это? - обалдело уставился на Волчанова Добрынин.
   - Ну почти так же, как ты только что вспоминал. Хочешь попробовать?
   - Да!
   Старший лейтенант подошел к механизму, снова взялся за ручку.
   - Слушай вопрос! Сколько танков находится в расположении воинской части № 6432-д - в поселке Сосновка Усть-Ильницкого района? Пускаю механизм!
   Снова прошла невидимая острая стрела сквозь тело народного контролера, но и в этот раз боль показалась Добрынину более слабой. Он без потери сознания переждал ее, и тут же в голове его в результате непонятных процессов работы мозга засветилась цифра "2".
   - Два! - уверенно сказал Павел Александрович.
   - Правильно! - обрадовался старший лейтенант. - А хочешь попробовать меня о чем-нибудь спросить?
   Добрынин согласился. Поменялись они с Волчановым местами. Объяснил народному контролеру старший лейтенант, как ручкой крутить. И задумался Добрынин над вопросом.
   - Спрашиваю! - предупредил народный контролер. - Как зовут моего пса? - и тут же крутанул ручку механизма.
   Старший лейтенант подпрыгнул на стуле и приземлился довольно неудачно, сломав задницей подлокотник. Однако быстро успокоился, сощурил глаза, вспоминая то, чего знать не мог, и на одном дыхании вымолвил:
   - Дмитрий!
   - Правильно! - озадаченно произнес Добрынин.
   - Давай какой-нибудь другой вопрос, чтоб потруднее! - попросил Волчанов.
   Народный контролер снова задумался. И вдруг в его памяти, потревоженной механизмом, всплыл вопрос, который он не понимал, однако всплыл он четко и торжественно, и тогда Добрынин произнес его:
   - Как реорганизовать рабкрин? - и сразу же крутанул ручку механизма.
   В глазах у народного контролера блеснуло, словно по Волчанову молния прошлась. Старший лейтенант еще раз подпрыгнул, упал на сиденье, как-то осел, уронив голову на плечо.
   Добрынин даже испугался, решив, что не выдержало сердце старшего лейтенанта научных изобретений, однако уже через пару минут ресницы Волчанова задергались, подавая признаки жизни, а еще через короткое время он и глаза открыл, и хотя его взгляд был молочно-туманным, но он все же давал Добрынину надежду на ответ.
   - Очкариков надо расстрелять, - внезапно осипшим голосом произнес Волчанов.
   Добрынин попытался связать в одно целое вопрос с ответом, и хотя показалось это делом трудным, но после некоторого раздумья пришел все-таки народный контролер к мысли о возможной правильности слов Волчанова.
   Пока Добрынин думал о странном, непонятном ленинском вопросе и о, наоборот, очень ясном ответе Волчанова, старший лейтенант полностью оклемался и смотрел на народного контролера уже совсем не затуманенным взглядом.
   - Ну как? - спросил военный человек, и в голосе его зазвенела гордость то ли за себя, то ли за отечественную науку.
   - Да-а, - согласился с его гордостью Добрынин, а сам подумал о Волчанове: "Какой он сильный!" И тут же по этому поводу захотелось в очередной раз засомневаться в словах поэта "единица - ноль!" Какой же это ноль, если человек может с такой легкостью выносить все лишения и даже боль, и все это только ради любви к Родине?
   - Тебя по имени как звать? - совсем по-дружески спросил старший лейтенант.
   - Паша.
   - А я - Тимофей, Тимоха, одним словом! - проговорил Волчанов и протянул руку Добрынину. Рукопожатие было сильным и искренним.
   - Молодец ты, Павел, - проговорил Тимофей. - Наш человек! Пошли, еще чайку выпьем, по-человечески побеседуем!
   Выйдя из кабинета, Добрынин и Волчанов снова прошли мимо дремавшего на посту милиционера, но в этот раз он так сильно дремал, что и не проснулся.
   - Плохо кончит! - покачал головой Тимофей. - А ведь тоже наш человек. Но ко сну слабый очень!
   Поднялись на два этажа вверх, зашли в кабинет старшего лейтенанта. Он сходил куда-то и принес опять чайку, и хлеба с колбасой,и печенья.
   - Я себя так хреново после этой стахановской сдачи крови чувствую, жаловался Волчанов, поедая уже второй бутерброд. -Обычная норма - 800 грамм, почти литр, а повышенная - литр двести! Должны были сахара погрызть дать, для восстановления здоровья, но не привезли... Ну да ничего, вытянем!
   Добрынин тоже не отставал от Тимофея в поедании бутербродов. Время от времени по их телу проскакивали отголоски недавней боли, но сознательного внимания на них Павел не обращал. Тело само содрогалось немного, но все это было Добрынину неважно.
   - Ну а это, - вспомнил вдруг народный контролер первые слова Волчанова о проверке силы воли. - Как там волю проверяют? Так же, что ли?
   - А-а, это ты про ПНП и ПСВ?
   - Что? - переспросил Добрынин.
   - Ну, Проверка На Преданность и Проверка Силы Воли, научные испытания человека, так оно правильно называется. Это дело посерьезнее, чем то, что ты делал.
   Я ж говорил, что члены ЦК и Политбюро обязаны это дело раз в два года проходить...
   - И им больно? - спросил Добрынин, подумав заботливо о товарище Калинине.
   - Как тебе сказать... Настоящий коммунист - он ведь боли не чувствует, он ведь должен быть как камень. Так Ленин говорил. А камень что, камень ничего не чувствует. А если его разбивать, так только осколки летят! Ну, а если по-человечески, оно, конечно, больно. Но ты думаешь, только они ПНП и ПСВ проходят? Мы вот то же самое каждые полгода... Вот, смотри!
   И Волчанов, задрав гимнастерку, показал на боку и груди лиловые линии шрамов.
   - Это ПСВ, от ПНП следов не остается. Пораженный Добрынин покачал головой.
   - Ты вот стихи любишь? - спросил вдруг Тимофей. Добрынин внимательно посмотрел на старшего лейтенанта. Неужели, подумал он, все военные любят стихи?
   - Ну так, в общем да...
   - Так вот, один поэт про нас сказал: "Гвозди бы делать из этих людей, не было б крепче в мире гвоздей!" - Волчанов выдержал паузу, ожидая, пока смысл стихов плотно войдет в понимание народного контролера. - Это правильно сказано!