Курков Андрей. Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

   Оглядевшись вокруг и снова улучшив свое ощущение хозяина этого кабинета, Добрынин возвратил свой взгляд на необычный портрет Кривицкого. Что-то в этом портрете было шершавое.
   - Нравится? - поинтересовался председатель Хулайбы.
   - Интересно, - признался народный контролер. - Это как-то не так сделано...
   - Редкая работа. - Кривицкий кивнул с гордостью. - Портрет из ценных мехов северных животных: щеки из соболя, брови из моржовых усов, усы - из тюленьей шкуры. Это подарок одного местного народа. Ям еще портрет Ленина заказал для музея в Москве. Хочу туда передать, так что если все будет в порядке - возьмете с собою, когда в столицу полетите.
   - Хорошо, - согласился Добрынин. - А что тут у вас есть для проверки... чтобы контроль чего-нибудь сделать?
   - Ну об этом завтра поговорим, Павел Александрович, - мило по-женски улыбнулся Кривицкий. - А сегодня отдыхайте. Я дал распоряжение на площади провести базар в честь вашего приезда, так что можете посмотреть, как мы тут живем, взять себе что-нибудь местное, а на ужин вас с товарищем Цыбульником товарищ Абунайка пригласил, мой заместитель. Он из местных, но в отличие от них по-русски говорить умеет.
   * * *
   На небольшой площадке, как раз между деревянными избами и чумами, сидели прямо на снегу, только подложив что-то под себя, местные жители - человек десять. Перед ними лежали товары, но пока Добрынин с Цыбульником не приблизились вплотную, понять, чем на этом базаре торгуют, было нельзя.
   Народный контролер, затаив дыхание, с любопытством остановился в нескольких метрах от "торговых рядов" и стал рассматривать товары. У одной бабки с удивительно плоским лицом, загорелым до коричневости, на котором видны были только две узенькие щелочки глаз, товар был в основном мясной: строганина, которую Добрынин еще никогда не видел, засоленное мясо неизвестных зверей и какие-то мясные палочки длиною в человеческую руку. Добрынину захотелось попробовать эти невиданные продукты Севера, и, видно, Цыбульник заметил это желание во взгляде народного контролера, а может быть, Добрынин просто облизнулся, сам этого не заметив. Комсомолец сразу же подошел к нему и, наклонившись к уху, прошептал:
   "Можете брать все, что нравится!"
   - Да как-то нехорошо... - прошептал в ответ Добрынин и тут же задумался а почему это они шепотом разговаривают, если здесь никто по-русски не понимает.
   Но тут Цыбульник снова зашептал, но уже громче:
   - Берите, не бойтесь. Во-первых, видно же, что вы - русский. Ну а если так брать вам не нравится, то я вам служебный пароль скажу, а вы, когда что-нибудь нравится, будете говорить пароль и пальцем показывать на ту вещь, которую купить хотите...
   Эта идея понравилась Добрынину. Просто так брать только потому, что он русский, - было в этом что-то нескромное, неприятное. Ну а если есть специальный пароль, значит, заведен такой порядок, а следовательно, это свыше организовано.
   - А какой пароль? - спросил народный контролер.
   - "Бурайсы".
   - Странный пароль, - негромко проговорил Добрынин.
   - Это на местном языке, - объяснил комсомолец. Народный контролер подошел к загорелой бабке, ткнул рукою в самую длинную мясную палочку и сказал: "Бурайсы!"
   Бабка проворно взяла мясную палочку и протянула народному контролеру.
   - Спасибо, - сказал Добрынин бабке.
   - Не надо! - Цыбульник посмотрел на контролера, чуть скривив губы. - Они же все равно этого не понимают.
   Прошлись вдоль разложенных на снегу товаров. Добрынин за пароль "купил" еще несколько кусков странного мяса. Попробовал откусить кусочек от мясной палочки, но она, оказалась такой соленой, что сразу на морозе у Добрынина защемили губы.
   Цыбульник "купил" за пароль несколько штук какого-то мехового зверя, незнакомого Добрынину.
   - Штаны чинить надо будет, протерлись уже, - пояснил он Добрынину.
   В общем базар был бедненький и непонятный. Продавцы сидели, а покупателей, кроме контролера и Цыбульника, не было. Правда, заметил Добрынин, что сами продавцы между собой что-то обменивали, но старались это делать незаметно и за спиной представителей русского народа.
   Перед тем, как покинуть базар, Добрынин уложил все покупки в котомку, затянул веревку и забросил котомку на плечо. И тут кто-то прикоснулся к нему. От неожиданности Добрынин вздрогнул, обернулся. Перед ним стоял невысокий, ему по плечо, местный житель, который, правда, отличался от остальных присутствовавших. Лицо у него было не такое широкое, как у той бабки и других продавцов, а кроме прочего были у него настоящие усы, закрученные кверху.
   - Русский! - сказал он мягким, чуть шипящим голосом. - Давай менять соболь на штуку! - и он дотронулся до котомки, висевшей на плече.
   - Нет, товарищ, - уважительно ответил контролер. - Не могу - жена подарила...
   - А-а, - кивнул местный житель. - А хорошая штука! Добрынин на всякий случай развел руками, показывая, что он действительно не может это поменять, и поспешил к ожидавшему его чуть поодаль комсомольцу.
   - Чего он от тебя хотел? - спросил Цыбульник.
   - Соболь на котомку поменять...
   - А сколько он соболей давал? - поинтересовался комсомолец.
   - Не знаю, - признался Добрынин. - Я отказался. Все-таки жена подарила.
   - Ну правильно! - кивнул Цыбульник, но на лице его на мгновение появилась, а потом исчезла ехидная улыбочка. - Пойдем счас к Абунайке, отдохнем у него, только не говори, что у меня сахар есть!
   - Да нет, помню! - сказал Добрынин.
   - А этот, что тебе соболя предлагал, это тот второй, что по-русски умеет. Его Ваплахером зовут. Надо же, чтобы мама такое имечко дала!
   - Наверно, нерусская была, - произнес Павел. - Русская бы так свое дитя не назвала.
   - Это точно! - подтвердил Цыбульник. Абунайка жил в стороне от городка. Жилище его не было ни избой, ни чумом.
   - Это на их языке балаганом называется, - объяснил Цыбульник. - В таких балаганах самые уважаемые люди на Севере живут, из местных народностей, конечно.
   У входа в балаган на снегу лежали несколько пушистых собак, а рядом с ними - сани со сваленной на них собачьей упряжью.
   У Добрынина сразу потеплело на сердце. Как увидел он собак, так сразу и село свое вспомнил, и жену, и пса Митьку, глупого и шумливого.
   - Дома сидит Абунайка! - тоже глядя на собачек, сказал комсомолец. - Счас мы его покормить нас попросим. А позже, может, и товарищ Кривицкий придет.
   Если на улице, несмотря на ночь, было все видно, то в балагане, когда они зашли, царила настоящая темнота и кто-то храпел.
   - Эй, Абунайка! Бурайсы! - крикнул в темноту комсомолец, и сразу же кто-то в этой темноте вскочил, забормотал что-то на непонятном языке, а потом прозвучало по-русски: "Уже-уже!" Вспыхнула спичка, сделала дугу в темноте, и, видимо, соединившись с фитилем керосиновой лампы, родила свет. В этом свете, немного разгоревшемся и осветившем весь балаган, появилось и лицо старика, усеянное морщинами. Длинные черные с проседью волосы опускались на плечи, ложились на грязно-белый воротник оленьей шубейки, коротковатой и украшенной внизу узкой полоской темного меха.
   - Эй, кто, Цыбульник? - спросил старик, вглядываясь в пришедших. - Совсем плохо глаза видят.
   - Да, Абунайка, это я с гостем.
   - А гость откуда? - спросил старик.
   - Издалека, почти из Москвы, - ответил комсомолец.
   - А-а-а, - промычал Абунайка. - Какой далекий гость! Для далекого гостя надо что-то сделать...
   - Слушай, старик, - Цыбульник подошел прямо к Абунайке и, вытащив из кармана замороженный конский орган, протянул его хозяину балагана. - Сделай холодец, может, Кривицкий приедет. Посидим...
   - Ай-яй-яй... - замотал головой старик. - Это ж надо еще три оленьих... ай-яй-яй... бедные олешки... ну хорошо, Абунайка скоро придет!
   И, подняв с пола большой нож, очень похожий на серп, старик вышел из балагана, оставив Добрынина и комсомольца одних.
   - Тут холодно, как на улице... - проговорил народный контролер. - Он что, печку не топит?
   - А зачем ему? Он так живет.
   - И не замерзает? - удивился Добрынин.
   - Нет. Он вместо печки молочную водку пьет перед сном. Тарасун называется. Крепкая гадость, из оленьего молока и еще чего-то делается.
   Немного привыкнув к освещению, Павел осмотрел жилище, но ничего интересного или особенного не увидел. Все стены изнутри были покрыты оленьими шкурами мехом внутрь, пол тоже был устлан чем-то таким, но бурого цвета, в одном углу лежала целая гора каких-то тряпок или шкур, и Добрынин подумал, что это, должно быть, кровать. И все было бы ничего, если бы не едкий неприятный запах, который с каждой секундой становился все сильнее и резче. Не выдержав, Добрынин закашлялся.
   - Пройдет! - успокоил его Цыбульник. - Это он здесь лекарство из оленьей мочи готовит. От всех болезней помогает, но только своим. Русским это лекарство пользы не приносит. Наверно, организм другой. Но зато вонь? Ну ладно, садись!
   - Куда? - спросил, снова осматривая бурый пол, Добрынин.
   - Давай на кровать его сядем!
   Они прошли в тот угол, где лежала куча тряпок и шкур, и уселись на нее.
   - Он сейчас придет, его стадо тут рядом, за холмом, - говорил Цыбульник. Придет, выпьем. Согреемся.
   Ждать старика действительно пришлось недолго. Вернувшись, он разжег костер прямо в балагане, поставил железную треногу и подвесил над еще слабеньким пламенем казанок с водой, куда бросил конский орган и что-то еще. Только после этого он подошел к гостям и сказал:
   - Уже-уже, Абунайка холодец сделает, русский человек Кривицкий будет доволен...
   - Тарасун давай, - полушутливо потребовал у старика комсомолец. - Холодно совсем.
   - Тарасун... - Абунайка кивнул и полез за "кровать", наклонился там, что-то бурча на родном языке, потом вытянул из-за "кровати" бутыль мутного стекла, заполненную молочного цвета жидкостью.
   - Тарасун вкусный... - закивал он, поднимая второй рукой с пола кружки и протягивая их Цыбульнику и Добрынину.
   - Держи, Абунайка тарасуна нальет... тарасун крепкий... не замерзнет совсем... далекий гость пусть первый пьет!
   Добрынин пригубил из кружки и сразу почувствовал, как приятно защипало в горле, и кисловатая теплота покатилась вниз, в самое нутро народного контролера. Он сделал еще один, настоящий глоток и закряхтел, зарыскал взглядом по балагану в поисках закуски или хотя бы занюшки.
   Цыбульник понял, в чем дело, и протянул к лицу Добрынина руку. Народный контролер наклонился к ней и, уткнув нос в меховой рукав куртки, сделал громкий носовой вдох, потом второй.
   - А-а-а - радостно сказал старик. - Далекому гостю тарасун понравился?
   - Хорош! Очень хорош! - Павел кивнул, одобрительно глядя на хозяина балагана. - А что, каждый день пьете?
   - А-а-а, - заулыбался снова Абунайка. - Далекий гость не знает, что сегодня ночь...
   - Знает! - грубо оборвал его комсомолец. - Далекий гость забыл!
   - Ай, русский человек Цыбульник, не обижайся. Абунайка старый, русский язык знает плохо... Разговор был какой-то глупый, и из-за этого Добрынин налил себе еще одну кружку тарасуна.
   Вскоре пришел Кривицкий. Старик громко обрадовался его приходу. Заговорил громко, словно сам был глуховат:
   - Холодец уже-уже будет вкусным! Тарасун свежий! Очень свежий!
   - Давай своего тарасуна! - сказал ему Кривицкий и, получив сначала металлическую кружку, а потом уже и заполнив ее молочной жидкостью, сделал несколько сильных глотков.
   Абунайка захлопотал около костра, снял треногу с казанком и вынес из балагана. Потом вернулся.
   - Уже-уже застынет.
   - Как-то вы неорганизованно тут... - произнес Кривицкий, глядя на Цыбульника и народного контролера. - В балагане гости на полу сидят, а не на хозяйской лежанке!
   Добрынин послушно поднялся и опустился на пол. Комсомолец тоже присел рядом, а потом уже и сам Кривицкий уселся, дополнив собою геометрическую фигуру национального застолья.
   - Ай-яй-яй... - бормотал, роясь за "кроватью", старик.
   - Да, товарищ Цыбульник! - заговорил вдруг Кривицкий, обернув свое по-женски милое лицо к комсомольцу. - Радиограмма была из Якутска. Получили там для тебя шестьдесят восемь спецбюстов вождя, так что когда соберешь с населения партвзносы, поедешь в Якутск. И захватишь там для меня березовых дров - подарок от моего кремлевского друга!
   Упомянув про кремлевского друга, Кривицкий бросил взгляд на Добрынина, словно проверял, произвело ли это на него нужное впечатление.
   Народный контролер же, услышав про друга, вспомнил о товарище Калинине и подумал: а есть ли у него сейчас чего-нибудь к чаю или так пьет он чай без всякой прикуски.
   - Слушаюсь, товарищ Кривицкий, - комсомолец кивнул. - А разве не рано еще взносы собирать? Недавно же я собирал, и амбарчик уже забит - все равно складывать их негде.
   - Амбарчик уже пустой, - резко ответил товарищ Кривицкий.
   - А когда забрали? - удивился комсомолец.
   - Пока ты ездил.
   - А-а-а, - донеслось радостное мурлыкание Абунайки. - Нашел, вот еще тарасунчик! - и старик опустил на пол перед сидящими гостями еще одну бутыль молочной водки. - А я уже-уже холодец несу...
   - А не опасно целый амбар денег хранить тут, если воруют... - вставил свою мысль в разговор Добрынин.
   - Каких денег?! - переспросил Кривицкий. - Денег туг нет.
   - А взносы партийные?
   - Так это же не деньгами, а соболиными шкурками собираем. - объяснил председатель Хулайбы. - Потом отправляем в Москву, а дальше уже не наша забота. У нас тут три партийных народа, добрых два десятка сел...
   Снова появился старик, завис на мгновение над сидящей компанией, опустил на пол казанок с застывшим холодцом, а потом и сам присел рядом.
   - Холодец хороший... - сказал он, заглядывая в глаза товарищу Кривицкому.
   По кружкам налили еще тарасуна. Потом старик протянул две ладони к казанку и сказал Кривицкому:
   - Бери холодец, не обижай Абунайку!
   Председатель взял кружку в левую руку, а правою полез прямо в казанок, порылся там, превращая застывший холодец во что-то белое и разрыхленное, и вытащил синевато-коричневый то ли конский, то ли олений орган.
   Потом старик повернулся к далекому гостю Добрынину и сказал те же слова: "Бери холодец, не обижай Абунайку!"
   Брезгливо стало на душе у народного контролера, но помня, что национальные супы и прочее надо уважать, он протянул руку к казанку и, стараясь быть аккуратнее и не очень испортить блюдо, быстренько нащупал там что-то твердое и длинненькое и, вытащив его, поднес ко рту.
   Комсомолец тоже был проворен и легко вытащил из казанка свою порцию. А уже потом и хозяин балагана взял в руку вытащенный из холодца орган и поднес кружку к губам.
   - Ну... - задумался вслух товарищ Кривицкий, а потом сказал: - За победу социализма в Заполярье!
   Глухо стукнулись кружки. Добрынин глотнул тарасуна и автоматически сунул в рот то, что держал в руке. Орган оказался чуть жестковатым, но жевался легко. Только прожевав первый кусок, народный контролер неприятно задумался о том, что в нормальной жизни русские люди органы не едят. И как-то сама собой от этой мысли возникла в организме народного контролера тошнота, но Добрынин живо утихомирил ее и запил эти ненужные раздражающие мысли несколькими глотками тарасуна. Потом налил в кружку еще.
   - Абунай-гин! - донесся окрик из-за толстой меховой двери балагана. - Уркэ бими нэлэскэн ниврэн!
   - Чего это? - недовольно спросил товарищ Кривицкий.
   - Абунайку поговорить зовут, - объяснил, поднимаясь, старик.
   Наклонившись и приподняв толстую меховую дверь, он выскользнул из балагана.
   Добрынину было очень хорошо. Тепло невиданной нежности разливалось по его ногам и рукам, и даже в голове он ощущал приятные, не объяснимые русским языком приливы чего-то услаждающего настроение. Дожевав орган, он налил себе еще тарасуна, уже не обращая внимания на также молча пьющих товарищей. Тишина, конечно, не нравилась ему. Куда приятней было бы, если б возникли вокруг родные русские звуки: лай или вой собаки, хлопанье дверей, а то и просто звук дождя. Да ведь и тут, возле самого этого балагана лежат на снегу пушистые собаки, что у них, лай другой, что ли?! Нет, один у собак лай! Вот если б они залаяли... Облизнувшись от вкусной мечтательной мысли, народный контролер зачерпнул пальцами немного оставшегося в казанке от холодца жира и запихал его в рот, добавляя маленькие приятные глотки молочной водки.
   Вернулся Абунайка. Быстренько уселся на свое место и тоже взял рукою из казанка жира.
   - Про что говорили? - строго спросил товарищ Кривицкий.
   - А-а, спросили поджечь дом Бутуная, он с охоты еще не пришел...
   - И что, разрешил? - допытывался председатель Ху-лайбы.
   - Разрешил, - старик кивнул. - Абунайка добрый, Абунайка все разрешает...
   - Ну спасибо... - Кривицкий поднялся. - А мне еще работать надо... Спасибо за холодец... Пойду я.
   Нетвердо держась на ногах, председатель Хулайбы выбрался из балагана и потопал в своих высоких унтах по спокойному, смирно лежащему снегу.
   Добрынин с комсомольцем допили вторую бутыль. Комсомолец между глотками пробурчал что-то недовольное по поводу сбора партвзносов, назвав это "собачьим делом", из чего далеко не трезвый народный контролер понял, что Цыбульнику такое поручение не нравится.
   - Греться пойдем?! - вдруг спросил-предложил старик Абунайка. - Тепло будет, жарко будет...
   - Куда это? - поинтересовался Добрынин.
   - У огня греться! - пояснил старик.
   Все трое вышли в синюю заполярную ночь. Добрынину внутри и так было тепло, и, конечно, с гораздо большим удовольствием остался бы он сидеть, а может быть, даже и лежать на буром меховом полу балагана, но, помня первый рассказ о Ленине, он не стал перечить хозяину и отвечать на его предложение отказом.
   - Во-о-он! - старик показал рукою на заметное зарево за холмом. - Туда идти будем. Там тепло.
   Пока шли, Добрынин, ощутил силу холода и покрепче сжимал кулаки в карманах своего оленьего кожуха.
   - Холодает, - произнес Абунайка. - Будет еще холодней скоро!
   - Куда еще! - недовольно буркнул комсомолец. На ходу он пошатывался, видно, трудно было пьяным ногам нести такое большое и тоже пьяное тело.
   Когда обошли холм, увидели пламя большого костра и небольшие фигурки людей, стоявших рядом.
   - А зачем дом сжигать?! - спросил Добрынин, стараясь шагать рядом с быстроногим стариком.
   - Так надо, - отвечал на ходу Абунай. - Если рыбак или охотник домой не вернулись - надо сжигать дом, чтобы злые духи там не поселились... Если поселятся - то потом перейдут и в другие дома жить, и много беды будет.
   Ошарашенный объяснением, Добрынин на мгновение замедлил шаг, подождал шедшего позади комсомольца и спросил его:
   - А что, здесь вправду злые духи есть? Цыбульник посмотрел на народного контролера затуманенным молочным взглядом.
   - Немного, но есть... - с трудом выговорил он. У горящего чума стояли местные жители в красивых отороченных разными украшениями оленьих шубейках. Увидев Абуная, они посторонились.
   Старик подошел к самому пламени, поклонился огню низко, почти до самого снега. Потом запричитал заунывно на своем языке. Тут же и остальные местные жители поклонились огню.
   - Чего это они? - спросил Добрынин у стоявшего рядом комсомольца.
   - Дикие обычаи, - сказал Цыбульник. - Скоро танцевать начнут!
   - А если хозяин дома вернется, где жить будет?! - снова спросил народный контролер.
   Комсомолец пожал плечами.
   Пламя разгоралось сильнее, а старик Абунайка все завывал и завывал на своем языке, размахивая руками и время от времени кружась, как заводной волчок.
   - Я назад пойду, а то холодно, - проговорил комсомолец.
   - Куда назад?! - спросил его Павел.
   - В балаган, у старика заночуем сегодня... со мной пойдешь?!
   Добрынин подумал и решил остаться и посмотреть на местные обычаи.
   - Ну как хочешь, - произнес напоследок Цыбульник.
   Добрынин подошел поближе к огню, только остановился он чуть в стороне, чтобы не мешать Абунайке, который теперь выкрикивал какие-то звуки, поворачиваясь то к огню, то к слушавшим его местным жителям.
   И вдруг народный контролер почувствовал, как кто-то толкает его в спину, и обернулся, ощущая в своем теле дрожь: то ли от испуга, то ли от холода.
   Сзади стоял уже знакомый Добрынину местный житель, который совсем недавно предлагал народному контролеру обменять котомку на соболя.
   - Сначала привет твоему гладкому лицу и твоей мудрости, потом разговор, произнес местный житель, заглядывая в глаза народному контролеру.
   - Привет, - оторопело ответил на странную фразу Добрынин.
   - Русский человек вчера приехал? - спросил местный житель. - А я здесь давно живу и много знаю. Зовут меня Ваплахом...
   Когда местный житель назвался, припомнилось Добрынину, как называл этого парня комсомолец, и призадумался он, не услыша в этот раз в нерусском имени ничего ругательного. А ведь Цыбульник имя по-другому произносил...
   - Я - народ не местный, - продолжал парень по имени Ваплах.
   - Да какой же ты народ?! - удивился Добрынин и тут же почувствовал, что приятный теплый хмель прошел, и все в народном контролере и внутри, и снаружи стало холодным и тяжелым. - Народ - это когда много людей, а ты - один человек...
   - Не-е-ет, - упрямо протянул Ваплах. - Я народ - урку-емец... Больше, кроме меня, в этом народе никого нет, не осталось...
   Тут Добрынин задумался. Об урку-емецком народе он никогда не слышал, но это не было удивительно, ведь раньше он думал, что сразу за Москвой страна кончается и начинается заграница.
   - Ну вот... а как русского человека называть? - вдруг сам себя перебил вопросом Ваплах.
   - Павел Добрынин...
   - Если русский человек Добрынин останется одним русским - значит станет он русским народом... а если он потом умрет, то больше русского народа не будет...
   Странные слова Ваплаха немного озадачили Добрынина а тут еще Абунайка стал подпрыгивать с громкими выкриками, и с каждым прыжком он приземлялся ближе и ближе к народному контролеру. Пламя постепенна притухло, местные жители негромко причитали нестройным хором, постоянно повторяя слово "ОЯСИ-КАМУЙ". Ногам было холодно, а тут еще этот Ваплах, который считает себя народом...
   - Будет русский народ, будет! - немного раздраженно и устало сказал Добрынин.
   - Пусть русский человек не обижается, его народ всегда будет, а мой народ умрет...
   - Что за черт! - народный контролер вздохнул тяжело и посмотрел на парня прищурившись. - Чего он умрет?!
   - Я умру, и народ умрет... а больше в народе никого нет... всех убили...
   Захотелось Добрынину как-нибудь повежливее отвязаться от этого непонятливого местного жителя, возомнившего себя народом, и кашлянул народный контролер, подошел к Абунайке, который, попрыгав вокруг костра, остановился рядом и стоял спокойно, видимо, отдыхая. Подошел к Абунайке и сказал:
   - Может, назад в балаган пойдем? .
   - Пойдем-пойдем, уже-уже пойдем,-старик закивал головою. -Я уже все сделал.
   Добрынин оглянулся и с облегчением заметил, что Ваплах исчез.
   Местные жители поклонились старику, попрощались с ним словесно и тоже пошли куда-то. А старик, дотронувшись до руки Добрынина, чтобы привлечь его внимание, повел его назад в балаган.
   Шли они медленно. В голове у народного контролера было тяжело и туманно.
   Когда вошли в балаган, увидели лежащего на полу, раскинув руки, комсомольца. Он зычно храпел.
   - Надо подвинуть и накрыть, - деловито сказал старик. - Цыбульник человек слабый, простудиться может.
   Из последних сил помог Добрынин Абунайке затолкать Цыбульника к "кровати" и свалить на него несколько оленьих шкур. После этого народный контролер устало уселся на бурый мех пола и перевел дух. Гул в голове стих, и он спросил старика, есть ли у того,еще немножко молочной водки.
   - Зачем немножко?! - удивился старик. - Много есть, много! - и он снова полез за кровать, вытащил еще одну бутыль.
   Разлили по кружкам, выпили. Снова по внутреннему миру Добрынина полилось нежное, приятное тепло, и окунулся он полностью в это тепло и понял, что если б сейчас еще собака залаяла - полное бы счастье возникло в чувствах народного контролера. И тогда он спросил старика:
   - Товарищ Абунайка, а собаки твои лают?
   - Очень редко... они хорошие, смирные...
   - А заставить их гавкнуть можно? - продолжал, допытываться Добрынин.
   - А зачем, они хорошие, смирные... - бубнил старик.
   - Да я очень хочу лай послушать. У меня там далеко, дома, собака есть, такой звонкий пес... Митька... - народный контролер говорил так душевно, что не привычный к подобным разговорам Абунайка даже рот открыл.
   - Русский далекий гость свою собаку любит! - радостно сказал он. - Хочет лай послушать?!
   - Очень хочу!
   - Абунайка сделает... Абунайка гостей любит... И старик вышел из балагана. Комсомолец храпел уже потише, или же просто оленьи шкуры, которыми он был накрыт, не пропускали его зычный рык наружу. А Добрынин наслаждался своим состоянием.
   - Ары... ары! - донеслось до народного контролера. Это старик втаскивал в балаган сонную собаку, которая не очень хотела входить и лениво упиралась лапами.
   - Ары-ары! - приказывал ей старик, тащя ее за загривок прямо к гостю.
   Наконец он дотащил пса, усадил его между собою и Добрыниным и, показывая на народного контролера, заговорил с собакой по-русски:
   - Видишь, далекий гость пришел, русский гость... лаять надо, "ав! ав!"
   Но собака водила мордой то на хозяина своего, то на Добрынина и, казалось, совершенно не собиралась лаять.