Курков Андрей. Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

   - Ары-ырысь, видишь, русский гость просит, пришел, ну лай, лай! - снова попросил собаку хозяин, но она все равно молчала, и тогда старик взял и с размаху стукнул ее пустой кружкой по спине. Собака гавкнула, а старик, обрадовавшись, стукнул ее еще раз. То ли от боли, то ли от неожиданности собака залилась звонким красивым лаем, и, очарованный родными, привычными звуками, Добрынин прикрыл глаза и поплыл в мягкий и теплый весенний сон, где лежал он на покрытой одуванчиками полянке, а рядом игрался, лаял и катался на спине любимый пес Митька.
   Старик все лупил и лупил своего пса, а пес лаял все громче и громче, и даже комсомолец проснулся и выглянул из-под сваленных на него оленьих шкур.
   - Чего шумишь? - спросил он очень недовольно, ощущая кроме общего неприятного шума в балагане еще и собственную головную боль.
   - Далекий гость просил пса полаять, - объяснил старик, перестав бить собаку кружкой.
   Комсомолец бросил нехороший взгляд на Добрынина, потом, обернувшись к старику, сказал:
   - Он же спит! Выгони собаку
   Добрынин слышал эти слова, и очень не понравились они ему, но сил открыть глаза и сказать комсомольцу: "Нет, я не сплю, я собаку слушаю!" не было, и вздохнул тяжело во сне народный контролер. И собака замолчала, и вообще тихо стало вдруг, тихо и тоскливо, и сразу исчез весенний сон, в котором только что пребывал Павел Александрович Добрынин, а вместо этого сна появился другой, холодный и неприятный, в котором народный контролер бежал по снежной пустыне, а за ним следом гнался на аэросанях с плохими намерениями местный житель по имени Ваплах.
   * * *
   После пробуждения, оказавшегося довольно тяжелым, Добрынин и Цыбульник позавтракали тонкими полосками сухого мяса, которое с трудом лезло в горло из-за своей солености. Запили завтрак кислым молочным чаем, приготовленным Абунайкой неизвестно из чего.
   - Пусть русский человек Цыбульник скажет русскому человеку Кривицкому, что Абунайка устал и работать не придет... Хорошо?
   Комсомолец кивнул.
   Выйдя из балагана, Добрынин обратил внимание на общее просветление заполярной ночи, ставшей теперь уже не синей, а светло-голубоватой. Он с интересом глянул на низкое небо - цветные радужные волокна северного сияния были едва видны.
   - Утро что ли? - спросил он Цыбульника. Цыбульник тоже посмотрел все еще мутным взглядом по сторонам.
   - Да вроде светает... - протянул он. - Эскимосня еще спит, а мы - на работу... - в голосе у комсомольца было столько тоски, что Добрынин сразу вспомнил о своей малой родине, о деревне Крошкино.
   Неспеша подошли к городу, поднялись на порог председательского деревянного дома, зашли.
   Кривицкий сидел за столом под своим меховым портретом и перечитывал какие-то бумаги.
   Комсомолец кашлянул, громко переступил с ноги на ногу.
   - А-а, - председатель Хулайбы наконец оторвал взгляд от бумаг. - С добрым утром! А я думал, что вы еще спите!
   Такое предположение немного обидело Добрынина. Неужели Кривицкий думает, что народный контролер прилетел сюда только для того, чтобы молочную водку пить.
   -Нет, товарищ Кривицкий, - сказал Добрынин твердо. - Мы встали, чтобы работать.
   - Ну садитесь! - председатель едва заметно улыбнулся, показывая рукой на приставленные к его столу с другой стороны два стула для посетителей.
   - Я лучше пойду аэросани проверю, заправиться надо, - промямлил полусонным голосом комсомолец и выскользнул из кабинета, оставив Добрынина наедине с Кривицким.
   Народный контролер подошел, сел на предложенный стул, еще раз посмотрел на диковинный портрет и понял наконец разницу между портретом и оригиналом, разницу, которую он чувствовал, но как бы не видел: на портрете у Кривицкого было по-зверски мужское лицо, волевое и даже злобноватое, а в жизни, за стоком, сидел человек с чисто бабьей физиономией, и единственное, что в нем было от мужчины, кроме одежды и тонких усиков, - это голос, который хотя и не хрипел, но был достаточно твердым с примесью внутренней стали.
   - Работать? - повторил Кривицкий, не сводя глаз с народного контролера. А что бы вы хотели делать?
   Народный контролер полез за пазуху и, порывшись там, вытащил из пришивного кармана рубахи свернутый мандат, подтверждавший его всесоюзные правомочия. Вытащил и протянул хозяину кабинета.
   Кривицкий пробежал бумагу взглядом.
   - Ну это я о вас знаю, а что бы вы хотели здесь проверить? Ведь у нас ни фабрик, ни заводов нет.
   Добрынин задумался. Фабрик и заводов в городе действительно не было, но зачем-то же его сюда отправили, а значит надо было что-то проверить, и то, что Кривицкий задавал ему такие вопросы, было подозрительно: неужели председатель города не знает, что в его городе можно проверить?!
   - Может, лучше отдохнете немного, посмотрите на местные обычаи, мы вам охоту на аэросанях организуем - оленей постреляем, - предложил Кривицкий.
   Такое предложение окончательно заставило народного контролера заподозрить Кривицкого в чем-то нехорошем.
   - А может, я у вас жизнь проверю?! - предложил неожиданно Добрынин, сам обрадовавшийся такой внезапной идее.
   На лице у Кривицкого возникло недовольное недоумение.
   - Чью жизнь? - спросил он.
   - Жизнь города, вообще...
   Председатель Хулайбы задумался крепко и серьезно. И даже лицо его на время мысли стало не таким женским из-за того, что он нахмурился.
   - Ну а как вы можете жизнь проверить? - спросил он после напряженной паузы.
   - Ну расспросить всех: что они думают о жизни, что в ней хорошо, что плохо...
   - Так ведь по-русски почти никто не говорит! - воскликнул хозяин кабинета.
   - Вы говорите, Цыбульник говорит, Абунайка говорит, этот, как его... урку-немец говорит... Попрошу их рассказать мне, что остальные жители думают.
   Кривицкий почесал затылок, посмотрел в глаза народному контролеру мрачно и почти откровенно враждебно, потом вздохнул.
   - А-а, вспомнил! - вдруг проговорил он, резко сделав выражение лица радостным и оптимистичным. - Есть что проверять! Я просто забыл!
   Добрынин тоже обрадовался, и взгляд его не скрывал этого чувства.
   - Мы же хотим дворец культуры строить! - заговорил Кривицкий. - Из особых ледяных кирпичей. А лед для этого будем вырезать из реки. Река у нас рядом. Омолой называется. В общем надо проверить толщину льда, чтобы знать, можно уже вырезать кирпичи или надо еще немного подождать... Так, может, вы и проверите толщину?
   - Да, конечно, - ответил Добрынин с готовностью. - Только объясните, как и чем проверять.
   - Тогда я попрошу нашего радиста проводить вас на место к реке, а там посередине стоит такая полосатая мерная палочка. Надо будет посмотреть, на какой отметке лед держится, и записать это, а потом мне доложить.
   Задание было понятно Добрынину, и дополнительных вопросов не возникло.
   - Ну тогда я прямо сейчас пойду?! - полуспросил он Кривицкого.
   - Хорошо, - ответил Кривицкий. - Только минуточку подождите! - и он подошел к стенке, на которой висел портрет читающего газету Ильича, и постучал в нее кулаком.
   Через какое-то мгновение в кабинет вошел низенький коренастый мужчина в коричневой кожаной куртке и толстых ватных штанах.
   - Вот, знакомьтесь - это наш радист Вася Полторанин! - сказал Кривицкий
   Добрынин и радист пожали руки, представившись друг другу.
   - Покажешь ему, где река, он толщину льда проверять будет! - приказал Полторанину председатель.
   Полторанин кивнул.
   Попрощавшись с Кривицким и забросив котомку на плечо, пошел Добрынин за радистом на улицу. Руки в карманах кожуха мерзли, да и воздух, казалось, тоже стал холоднее, хотя кожа лица не щемила, как в первый день прилета.
   Шли они молча. Радист Полторанин смотрел себе под ноги и только иногда поднимал голову, сверяя правильность пути.
   - Холодает, кажется?! - не выдержав неприятного молчания, заговорил первым народный контролер.
   - Ага! - кивнул Полторанин. - Уже и не плюнешь нормально!
   - Как нормально? - переспросил, не поняв, Добрынин.
   - Ну как нормально?! Если нормально плевать, то что: слюна вылетает изо рта и падает на предмет или на землю, а здесь, особенно в холода, - только захочешь плюнуть, приготовишься и - плю! - а изо рта уже что-то замерзшее вылетает. Вот.
   Добрынина эта мысль заинтересовала. Сам он здесь еще ни разу не плюнул, потому что все время держал рот закрытым - открывать его на улице было очень холодно, и сразу же морозный воздух пробирался через рот и морозил тело изнутри. Но сейчас, услышав слова радиста, Добрынин решил попробовать. И только он собрал во рту побольше слюны, набрал в легкие холодного воздуха и открыл рот, как в мгновение будущий плевок замерз, превратившись в кусочек льда, и пришлось народному контролеру его просто вытолкнуть языком.
   - Да-а-а, - сказал он, поняв, что на Севере и плюнуть нормально нельзя.
   - Вот и речка! - радист показал рукою вперед.
   - Где? - переспросил Добрынин, видя перед собою одинаково снежно-белую поверхность.
   - Счас! - сказал радист и, когда они сделали еще с десяток шагов, остановился и повел сапогом по поверхности, снимая с нее снег.
   Под снегом оказался лед, и был он довольно прозрачен - можно было смотреть сквозь него вниз, наверное, на целый метр.
   - А палочка? - спросил Добрынин. - Для измерения? Полторанин поискал взглядом упомянутую мерную палочку и, найдя, показал народному контролеру. До мерной палочки было еще шагов сорок.
   - Мне назад надо! - сказал радист. - Работа срочная, надо быть готовым к связи с Якутском!
   - Ну иди, - кивнул Добрынин. - Я сам дойду да и вернусь без труда, дорогу запомнил.
   - Ну счастливо! - сказал Полторанин и потопал назад к городу Хулайбе.
   А Добрынин неспеша пошел к видневшейся красно-белой мерной палочке. Думал на ходу о том, что наконец-то стал он для Родины полезным и начал исполнять свои настоящие обязанности. И воображал он себе блестящий, как настоящее стекло, дворец культуры, который возвысится над остальными строениями города Хулайбы и привлечет своей ледяной красотой взоры больших и малых народов этого холодно-таинственного края, и смогут все эти народы, придя во дворец, разместиться в нем свободно и чувствовать себя уютно, в одной дружной семье, а в центре дворца будет стоять и обогревать всех огромная печка-буржуйка размером с дом председателя Хулайбы, и дрова для нее, обязательно березовые, будут привозить на специальном самолете из самой Москвы. И когда-нибудь он, Павел Александрович Добрынин, залетит на этом самолете специально на денек, чтобы зайти во дворец, поздороваться с народами и рассказать им, что когда дворца еще не было и ни один его кирпич не был вырезан из речного льда - он, народный контролер Советского Союза, самолично проверял толщину льда, с тем чтобы принять решение о начале великой северной стройки.
   - Э-э-эй! - донесся вдруг до слуха Добрынина негромкий, но протяжный крик.
   Добрынин остановился, посмотрел туда, откуда кричали, и увидел совсем рядом, шагах в двадцати от него, сидящего на снегу Ваплаха, одетого в совершенно белую и очень длинную оленью доху. Если б не загорелое до коричневости, как у всех местных жителей, лицо, не различил бы Добрынин его на фоне снега.
   - Ну чего тебе? - спросил он урку-емца.
   Ваплах посмотрел в ту сторону, куда ушел радист, и, не увидев его, поднялся на ноги и приблизился к контролеру.
   - Сначала привет твоему гладкому лицу и твоей мудрости, потом разговор... - произнес Ваплах.
   - Привет! - ответил Добрынин. - Ну, какой разговор? Говори, только побыстрее - я на работе.
   - Русский человек Добрынин пусть не идет к палке, - сказал очень тихо, почти шепотом урку-емец. - Беда будет! Я видел: русский радист ведет русского человека Добрынина к реке, и я пошел, потому что думал - не пойду - обязательно беда будет!
   - Какая беда? - Добрынин озадаченно посмотрел на Ваплаха. - Что за беда?
   - Зачем говорить? - ответил на это Ваплах. - Народ - урку-емец лучше покажет русскому человеку Добрынину...
   И Ваплах, вцепившись в рукав добрынинского кожуха, повел народного контролера за собою, ступая впереди осторожно и выдерживая короткие паузы перед каждым новым шагом.
   Нехорошее предчувствие заставило Добрынина полностью довериться урку-емцу, и он шел за ним, слушая, как негромко потрескивает под их ногами лед, и думая о том, что, должно быть, еще рановато вырезать кирпичи из замерзшей реки, ведь если лед потрескивает, значит он еще недостаточно глубокий и толщина его невелика.
   - Вот! - остановившись, выдохнул урку-емец. - Теперь я покажу русскому человеку Добрынину...
   И, наклонившись, Ваплах провел рукой по льду, очищая его от легкой наснежи. Перед глазами урку-емца и Добрынина открылась полоска прозрачного льда, и там, внизу, на непонятной из-за оптического обмана глубине что-то засинело.
   - Ваплах сейчас покажет... - урку-емец пополз на четвереньках дальше, сгребая со льда снежок.
   Добрынин присел на корточки и внимательно смотрел вниз: прямо под ним во льду в странной летящей позе полулежал какой-то человек в синих брюках и темной кожаной куртке, а рядом, отдельно от человека и, казалось, ближе к поверхности льда также "завис" желтый канцелярский портфель.
   - Кто это? - вырвалось у Добрынина, и он вдруг почувствовал, как по его коже прокатилась волна ужаса. Внезапно он понял, что человек, вмерзший в лед, конечно же, мертвый, и смерть его была ужасна и неожиданна, раз шел он куда-то с портфелем.
   - Ваплах видел этого русского человека в Хулайбе. Он к русскому человеку Кривицкому приходил, а потом его послали толщину льда мерять... Ваплах еще покажет!
   И, отползя чуть в сторону, урку-емец расчистил еще один кусочек ледяной поверхности, и подошедший туда Добрынин увидел еще одного вмерзшего в лед человека. Этот человек лежал лицом кверху, и был он почему-то без шапки, хотя и в таком же оленьем кожухе. Растрепанные рыжие волосы стояли на его голове невообразимым веером, а лицо его, покрытое веснушками; видимыми даже через лед, застыло с каким-то просящим выражением.
   - И этого Ваплах в Хулайбе видел, - проговорил урку-емец.
   У Добрынина сперло дыхание, а на глазах- непроизвольно выступили слезы, и сразу же глаза заболели, защемили, по-видимому из-за того, что выступившие слезы сразу замерзли и теперь царапались.
   - Русский человек Кривицкий их сюда умереть послал... - произнес грустным голосом Ваплах. - Они с русским человеком Кривицким ругались чуть-чуть.
   Страшная догадка поразила Добрынина, пока смотрел он на двух вмерзших в лед мужчин: неужели и его ждала такая же смерть? Неужели коммунист Кривицкий почему-то захотел его убить?
   - Русскому человеку Добрынину нельзя в Хулайбу возвращаться...- проговорил Ваплах и уважительно заглянул в глаза народному контролеру.
   - А куда же мне? - растерянно, по-настоящему испугавшись за свою жизнь, спросил Добрынин.
   - У Ваплаха совсем недалеко хороший чум есть с печкой... тепло будет, еда будет...
   Отведя взгляд от вмерзших в лед людей, Добрвшин попытался взять себя в руки и все серьезно обдумать, но никакие мысли почему-то в голову не приходили. А страх, забравшийся в душу, не отпускал народного контролера. Так и сидел он, упершись горестным взглядом в ничего не значащий снег, лишь бы не видеть всего ужаса открывавшейся под ним во льду картины.
   - Пусть русский человек Добрынин со мной пойдет, - позвал урку-емец, подойдя и остановившись над народным контролером.
   - Нет, - проговорил Добрынин и, сжав кулаки, стал - наполняться внутренней злобою, которая как бы вытесняла, прогоняла куда-то прочь ощущение страха и безысходности. - Надо разобраться... - медленно, но уже другим, более решительным голосом произнес Павел. - Надо это проверить, почему они погибли... и из-за чего.
   Стащив с плеча котомку, Добрынин вынул из нее топор и с размаху всадил им прямо по льду над головой человека с желтым портфелем.
   - Надо ж похоронить их по-человечески, - приговаривал Добрынин, кроша лед тяжелым инструментом. - Чтобы в гроб или в ящик, хотя бы на склад их отвезти, как людей...
   Лед брызгал осколками под ударами топора, но сопротивление его было велико, и Добрынин, остановившись, чтобы перевести дух, и уже ощущая усталость в руках, увидел, что прорубил он дырку на глубину коробка спичек. Понятно стало, что не вызволить ему из ледяного плена погибших. Снова пришло в душу смятение и уже не страх, а по-детски невнятная обида. Перевел он свой взгляд на желтый портфель и подумал, что надо хотя бы его изо льда вырубить - может, там бумаги, документы какие-нибудь.
   Принялся теперь Добрынин врубаться топором в ледяную твердь над портфелем.
   Ваплах отошел на пару шагов и наблюдал оттуда :за Добрыниным, который с новой силой крошил лед тяжелым и острым инструментом, на ходу говоря что-то злое и непонятное урку-емцу, но очень похожее по интонациям на заклинание злого духа Каппы.
   - Эй, Ваплах, помоги! - остановившись через некоторое время, позвал Павел.
   Урку-емец подошел и увидел, что прорубил народный контролер весь лед, лежавший на портфеле, и даже подрубил чуть-чуть с краю, так, что теперь только нижний лед удерживал портфель. Но сам Добрынин, наверняка уже и подуставший порядком, вырвать портфель из лунки не мог.
   Взялись они вместе за портфель и потащили его четырьмя руками на себя.
   - Ну, еще ра-а-аз! - командовал Добрынин. - И еще ра-а-аз!!
   После нескольких попыток портфель все-таки поддался, и с треском оторвали его Добрынин с Ваплахом от нижнего льда.
   Народный контролер сразу открыл его, сунул туда руку, но тут же вытащил и сказал:
   - Все смерзлось...
   - На печке разогреть надо, тогда растает, - подсказал урку-емец.
   - Ну пошли! - Добрынин поднялся на ноги, зажал портфель под мышкой, а руки спрятал в карманах - ладони его уже были сине-фиолетовыми от холода.
   Повел его урку-емец к ближним холмам, но не туда, где находился город Хулайба. Шли они недолго, хотя и не спешили.
   - Там такие места есть, - говорил урку-емец. - Рядом лед толстый-толстый, а чуть поближе к берегу - тонкий, как оленья кожа... А палку ту поставил русский человек Шендерович, чтобы не ходили к ней - там самый тонкий лед!
   - А что это за Шендерович? - спросил Добрынин, уже чуть успокоившись и желая отвлечься от мрачных мыслей, бродивших в его голове после только недавно пережитого страха.
   - А был такой человек перед русским человеком Кривицким, - рассказывал на ходу урку-емец. - Хороший был человек, партвзносов не собирал, меня от болезни вылечил... его все уважали.
   - А где он сейчас? - поинтересовался народный контролер.
   - Сейчас его нет. - Ваплах вздохнул. - Его медведь убил.
   Чум Ваплаха стоял в низинке между двумя холмиками. Был он маленьким, раза в два меньше балагана, но зато как только вошли они г нутрь, так сразу Добрынин и почувствовал тепло этого темноватого безоконного жилища, в котором на самой cередине красовалась буржуйка, сделанная, как и остальные, из бензиновой бочки. Сквозь прорезанную в ней сбоку дырку на "меховой" олений пол падал красноватый отсвет.
   - А-а. - Ваплах наклонился к печке. - Хорошо не потухла... надо еще дерна бросить... - и он приподнял край оленьей шкуры на полу и вытащил оттуда несколько бурых комьев. Забросил их в печку и только тогда обернулся к Добрынину и предложил ему усесться на такую же, как и у Абунайки, лежанку.
   - Русский гость кушать будет? - спросил урку-емец. Народный контролер кивнул. И тогда Ваплах поставил сверху на печку небольшой котел с едой.
   - Надо бы портфель оттаять... - проинес задумчиво Добрынин и посмотрел на урку-емца очень дружественно и уважительно. .
   Ваплах взял из рук контролера желтый портфель и поставил его возле буржуйки.
   - Скоро-скоро оттает, - проговорил он. Потом присел рядом с Добрыниным и спросил: - А русский человек. Добрынин сюда зачем приехал?
   - Проверять приехал, - кратко ответил народный контролер, опять задумавшись о страшной судьбе застывших во льду людей.
   - А что русский человек Добрынин проверять будет?
   - Да я все имею право проверять, и работу, и жизнь, и порядок...
   - А-а-а... - протянул Ваплах. - А один из мертвых тоже проверять приезжал. Я чуть-чуть разговор слышал. Из-за японцев они поругались...
   - Из-за каких японцев? - Добрынин насторожился.
   - А которые за партвзносами приезжают, - ответил урку-емец. - Тот русский человек хотел их увидеть, а русский человек Кривицкий говорил, что никаких японцев здесь нет.
   - А что, есть они тут или нет? - спросил очень серьезно Добрынин.
   - Тут их нет, но за партвзносами приезжают. Сам видел. К амбарчику на такой снежной машине подъедут, перегрузят в машину все шкурки, потом какой-то ящичек русскому человеку Кривицкому передадут, поклонятся и уедут до следующего раза.
   "Вот оно что!" - подумал Добрынин и внутренне помрачнел еще больше. Никак не мог он ожидать, приехав сюда, что столкнется тут, на далеком Севере, с такими беспорядками, которые и беспорядками трудно назвать, потому что на самом деле все выглядело намного серьезнее. Все это было страшным преступлением, а преступником оказался главный коммунист города Хулайбы. И эта мысль испугала Добрынина, но все же справедливая злость оказалась сильнее испуга, и, поразмыслив еще, понял народный контролер, что коммунист не может быть преступником, а значит нельзя считать Кривицкого членом партии Ленина, нельзя было даже думать, что Кривицкий и товарищ Калинин состоят в одной партии.
   И стало понятно Добрынину, что Кривицкий и есть тот враг, о каких часто писали в газетах и которые, скрываясь под личиной партийцев, творят свои темные дела. Все-стало понятно Добрынину о Кривицком, но возникло сразу много вопросов: а кто знал о происходящем, почему комсомолец Цыбульник ничего не сказал народному контролеру, почему радист Вася Полторанин, который довел Добрынина до реки, не предупредил о смертельной опасности? Неужели не знал?
   И очень тяжело вздохнул народный контролер. Неужели жизнь на самом деле такая жестокая?
   - Еда готова, - сказал Ваплах, трогая пальцем стенку котла, стоявшего на буржуйке.
   Добрынин глянул на урку-емца. Есть ему расхотелось, но и обижать своего спасителя Павел никак не желал.
   - Я потом, - проговорил он и снова задумался.
   - Русский человек Кривицкий - нехороший человек, - закивал головою Ваплах, словно прочитал мысли народного контролера и решил вслух согласиться с ними.
   - Знаешь, Ваплах, - сказал Добрынин. - Не называй его, пожалуйста, русским человеком. Какой он русский?! У него же лицо бабье.
   - Хорошо, - сказал урку-емец. - А как его называть?
   - Называй его просто Кривйцким, хотя он, конечно, сволочь. И надо его строго наказать за все, что он сделал.
   Мысль о наказании понравилась Добрынину, и он продолжал обдумывать ее, но уважение к порядку остановило его, потому что понял он - наказывать кого-то может только суд или человек, у которого есть на это специальное разрешение, а у самого Добрынина было только разрешение проверять и контролировать, а значит ничего, кроме записанного в мандате, он делать не мог. И от этой мысли народный контролер загрустил.
   - Может, русский человек Добрынин тарасуна выпьет?! - предложил Ваплах, видя мрачное лицо Павла.
   - Слушай, - заговорил Добрынин. - Не называй меня русским человеком!
   - А что, Добрынин не русский человек?
   - Да русский я, русский, но зови меня Павлом. Ты- Ваплах, я - Павел. Понятно?
   - Да, - урку-емец кивнул. - А Павел тарасуна хочет?
   - Нет, - отрезал Добрынин. - Надо что-то делать, а не водку пить! Преступника наказать надо, а здесь ведь ни суда, ничего такого нет. А сам я, понимаешь, Ваплах, не имею права его наказывать...
   - Абунайка умный человек, надо с ним говорить! - предложил урку-емец.
   - Твой Абунайка - заместитель Кривицкого!
   - Это ничего! - улыбнулся Ваплах. - Зато он умный! Я пойду, позову его, а Павел пусть еду покушает!
   Урку-емец ушел, и остался Добрынин один в маленьком и уютном чуме. Шипел в буржуйке сухой дерн; тепло стало Павлу, и он даже расстегнул олений кожух, который давно уже не снимал с себя из-за суровости климата. Расстегнул кожух, наклонился к желтому портфелю, открыл его. Листы бумаги внутри были мокрыми, но почувствовал народный контролер, что теперь уже можно было их отделять друг от друга, и вытащил он всю пачку, присел на полу у печки и положил эту мокрую пачку себе на колени. Аккуратно отделил верхний листок и, придвинувшись к топке буржуйки, попробовал прочитать написанное на бумаге в красноватом отсвете тлеющего дерна. Однако как ни напрягал он глаза, а разобрать ничего не мог по причине того, что размокшие чернила расплылись по бумаге, и только отдельные кусочки слов были различимы, но сами по себе эти кусочки никакого смысла не имели. На всякий случай опустил Добрынин первый листок бумаги на пол у печки, полагая, что если высохнет он, то, может быть, разборчивее станет, а сам взял следующий лист, поднес его к тускловатому печному свету.
   "Со слов местного жителя Барулая, - прочитал Добрынин хорошо сохранившийся текст, написанный химическим карандашом, - стало мне известно о зверском убийстве члена РСДРП Шендеровича, присланного для организации Советской власти в якутском городе Хулайба. Убийство было организовано присланным товарищу Шендеровичу в помощь товарищем Кривицким, вступившим в преступный сговор с японскими империалистами. Также есть основания считать тов. Кривицкого виновным в таинственном исчезновении целого северного народа урку-емцев, которые отличались высокой образованностью и все до единого хорошо говорили по-русски. Этот народ бесследно исчез после убийства товарища Шендеровича. Перед исчезновением, по словам местных жителей других национальностей, народ урку-емцев насчитывал до ста двадцати человек, включая женщин и детей. Считаю необходимым прислать сюда специальную комиссию для более полного расследования совершенных тов. Кривицким и его подручными преступлений. Подпись: