Курков Андрей. Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

   - А ты че, был там, что так много знаешь? - спросил второй красноармеец.
   - Хэ-э, если б я туда дошел - хрен бы вы меня поймали! - мечтательно произнес беглый колхозник.
   - А ты че, туда шел? - заинтересовался первый красноармеец.
   - А куда мне еще? - выдохнул парень в суконной рванине.
   И после этих его слов, произнесенных с чувственным надрывом, нависла над кузовом такая дивная тишина, что и шум мотора она собою заглушила. Замолчали все, и настроение у них стало тревожно-тоскливым. Каждый задумался о царстве справедливости, где чернозем легок, как гусиный пух. Каждый налился тревогой и ожиданием дрожи, словно знали они, что где-то рядом с ними волк на звезды смотрит и вот-вот выть начнет.
   И даже ангелу передалось это тревожное ожидание. И вселилась в его мысли надежда, что именно там, в Новых Палестинах, возможно найти праведников, и уж тогда он точно останется с ними, чтобы пройти вместе земной путь и проводить их в ворота Рая. Что тогда скажут его братья и сестры? Что они скажут? Они наверняка обнимут его и, ни слова не говоря, простят ему побег. Но чтобы попасть в эти Палестины, надо было именно туда и ехать, а их везли, как подозревал ангел, а другие уж точно знали, в совсем другую сторону. Однако все-таки ангел повернулся к ближайшему красноармейцу и спросил его:
   - А мы сейчас не в Новые Палестины едем? Красноармеец вместо того, чтобы ответить, задумался. Стал выковыривать что-то желтым пальцем из такого же цвета зубов. А ангел все смотрел ему в глаза, ожидая.
   - А ты ту звезду хорошо знаешь? - спросил вдруг у беглого колхозника второй красноармеец.
   - А то как же, - ответил тот. - Я на нее уже давно посматривал... Ни в жисть не перепутаю.
   И снова зависла над ними безголосая тишина. А машина неспеша, вразвалку ехала по ухабистой проселочной дороге. Главный красноармеец спал молодецким сном, склонив голову на левое плечо. Из-за тряски голова его болталась, и время от времени ударялась в плечо водителя, однако тот не обращал на спящего командира никакого внимания и думал лишь о том, чтобы не закончилось горючее, без которого грузовик станет как памятник и с места не сдвинется.
   А в кузове вновь зазвучал человеческий голос.
   - А что, если б нам всем туда рвануть? А? Нас туда пустят? - на одном дыхании выпалил дезертир и тут же обвел всех горячечным взглядом.
   - Конечно, пустят, - ответил на это бывший колхозник. - Туда всех пускают, которые хочуть по справедливости жить.
   - Ну, может, и... - произнес первый красноармеец и покосился на второго.
   - Да ладно... - кивнул второй. - Чего там?! Ангел никак не мог полностью понять красноармейцев, но в голосах их он уловил, что и эти люди не прочь были пожить при справедливости.
   - Так, может, сиганем все и пойдем туда, за звездой этой, Архипкой? снова выпалил дезертир, жадно вглядываясь в проколотое звездами небо.
   - А кто первый? - осторожно спросил Первый красноармеец.
   - Кто-кто, конечно, Красная Армия! - ответил дезертир.
   - Нет, - не согласился первый красноармеец. - Мы конвой, мы должны последние прыгать.
   - Ну ладно! - Беглый колхозник привстал с дощатого пола кузова. - Тогда я первый!
   И, подойдя к заднему борту, он перекрестился и прыгнул.
   - Ну че? Кто там следующий? Давай ты, ангел чокнутый! - обратился к ангелу дезертир.
   Ангел подошел к заднему борту, и хоть было ему страшновато, но все-таки подпрыгнул он на месте, и тут же машина словно выскочила из-под него, и приземлился он на землю, и сразу же бросило его на спину, перевернуло через себя. А машина уже удалялась, и звук ее мотора становился все тише и тише, словно втягивался он в особую звуковую воронку, которая, как обычный речной водоворот, заглатывала любой шум, убирая его таким образом из природы.
   - Эй! - донесся до ангела голос беглого колхозника. - Есть кто еще?
   - Я есть! - крикнул ему в ответ ангел и, поднявшись на ноги, пошел на голос.
   - Не ушибся? - спросил крестьянин.
   - Нет.
   - Ну пошли тогда, остальных соберем! - предложил бывший колхозник, и потопали они под звездами в сторону уехавшей от них машины.
   Минут через десять нашли они дезертира, неудачно спрыгнувшего с кузова и оттого теперь хромавшего на правую ногу.
   - Ну че, пойдем этих вояк найдем и отправимся! - предложил крестьянин.
   - А на хрена они тебе нужны! - вдруг довольно злым. голосом проговорил дезертир. - Там только Красной Армии не хватало!
   - Нехорошо, - как-то заторможенно проговорил беглый колхозник. - Они ж тоже справедливости хотели... без них мы бы и не спрыгнули!
   - Да, надо их найти... - поддержал крестьянина ангел.
   Дезертир сплюнул на ночную землю. Потом сказал:
   "Ладно, пошли!"
   И отправились они втроем на поиски спрыгнувших красноармейцев.
   Первого нашли быстро. Он сидел посреди дороги и грустил.
   - Ты чего? - спросил его дезертир.
   - Да вот приклад обломался об землю, когда я прыгал... Несправное теперь ружье...
   - Это не страшно, - успокоил его крестьянин. - Тама оно тебе все равно не нужно. Там не стреляют.
   Услышав эти слова, красноармеец вроде как перестал грустить, поднялся на ноги, и пошли они уже вчетвером разыскивать последнего участника побега. Долго шли они по дороге и уже начали было подозревать, что второй красноармеец не прыгнул: то ли испугался ноги поломать, то ли побоялся, что поймают его и как дезертира расстреляют ржавой пулей.
   Но опасения не подтвердились.
   - Стой! Стрелять буду! - крикнул вдруг кто-то из-за спин идущих.
   Вздрогнули они, но тут же услышали хохот и поняли, что это второй красноармеец так пошутил.
   - Ну че, - он подошел и сразу строго посмотрел в глаза беглому колхознику. -Давай, показывай, где твоя Архипка!
   Колхозник внимательно уставился в звездные скопления, а потом подвел под свой взгляд правую руку с выставленным указательным пальцем, подровнял палец по своим глазам, словно был это не палец, а прицел. И сказал:
   - А вон она! Такая неприметная и светит послабше других!
   Все посмотрели примерно туда, куда тыкал его указательный палец.
   - Так там они все такие?! - недоуменно выговорил дезертир.
   - Ну так а как же я тебе иначе покажу? - спросил беглый колхозник. - Я-то ее знаю, а для тебя что одна, что другая...
   - Ты ладно, - сказал красноармеец, обломавший ружье. - Ты давай веди, а то скоро светать начнет, а мы еще даже в дорогу не тронулись!
   - Ну так пошли! - скомандовал беглый колхозник и зашагал серьезно и уверенно прямо по незапаханному полю туда, куда указывала ему незнаемая другими звезда Архипка.
   Шли они долго, пока высунувшиеся из-за горизонта лучи не разогнали ночную темень. А когда разошлась темнота, растворилась в прозрачном воздухе, остановился беглый колхозник и остальных остановил, говоря: "Теперь обождем до вечера, и останется еще шесть ночей пути".
   Остальные послушно опустились на зеленую траву, прилегли. Отдыхать стали. Ангел тоже прилег, и сразу его сон сморил. Хорошо ему было и так, и во сне тоже.
   А над травой пчелы жужжали, порхали бабочки, и вообще проснулась жизнь земная, проснулась и запела на разные птичьи манеры и насекомые голоса.
   Постепенно и остальные путники уснули сладко и приятно, согреваемые мечтою о Новых Палестинах, где чернозем легок, как гусиный пух, и все живут по справедливости.
   Глава 11
   Осенним вечером, когда краски заходящего солнца были особенно ярки, Василий Васильевич Банов сидел на крыше возглавляемой им школы и смотрел на небo.
   Позади было курортное лето, и воспоминания о нем еще согревали душу, однако одними воспоминаниями, даже если это воспоминания о юге, не согреешься. И поэтому постоянно отвлекался Василий Васильевич от прошлого, постоянно задумывался о работе, о только недавно начавшемся образовательном процессе, через который надо было качественно и полноценно пропустить добрые четыре сотни своих воспитанников. И действительно, было о чем ему подумать, ведь одно дело утвержденный в Наркомпросе план, и другое дело - реальная жизнь, к которой каждый. день что-то добавляется, обогащая или же просто усложняя ее. Вот и сейчас никак не мог припомнить директор школы, какие были запланированы на осень воспитательно-трудовые экскурсии на московские заводы. Не мог, и все тут. Не та уже память!
   А небо темнело. Виноградные гроздья звезд опускались с невидимых веток. Затихал шум большого столичного города.
   Директор Банов слез с крыши и зашел в свой кабинет. Там, перед тем как сесть за широкий письменный стол, зажег примус, подкачал его и поставил чайник с водой.
   Достал утвержденные Наркомпросом планы, просмотрел их и тут же спрятал в верхний ящик стола. Снова задумался.
   И вдруг затенькал телефон, и Банов, уставившись на черный аппарат, обомлел ненадолго. В школе ведь никого нет и не должно быть в такое позднее время, а аппарат словно был живым и знал о том, что он, Василий Васильевич Банов, сидит именно у себя в кабинете и собирается пить чай.
   В конце концов директор школы снял трубку.
   - Товарищ Банов? - спросил четкий мужской голос.
   - Да.
   - Это Буртенко, из Наркомпроса, ночной дежурный. К вам сейчас приедет посыльный с пакетом. Отнеситесь к этому очень серьезно! До свидания!
   И запикали короткие гудки из положенной на стол трубки.
   Вскипела вода. Василий Васильевич затушил огонь примуса, потом положил трубку на телефонный аппарат.
   Вскоре донесся до его слуха звонок. Теперь надо было вставать и идти на первый этаж, чтобы открыть дверь посыльному.
   Внизу, идя по тускло освещенному дежурным красным светом коридору, он снова услышал нетерпеливый звонок и прибавил шагу.
   Открыл дверь и тут же наткнулся на недовольный прищуренный взгляд худощавого человека средних лет в военной форме.
   - Вам пакет! - отчеканил человек, протягивая объемистую бумажную упаковку с сургучной печатью.
   Все еще озадаченный, директор школы взял пакет и хотел было пригласить посыльного подняться к нему на второй этаж выпить чаю, но тот, не попрощавшись, развернулся и растворился в полумраке Даева переулка.
   Закрыв дверь, Василий Васильевич Банов вернулся в свой кабинет, бросил в чайник щепотку грузинского чая и, усевшись, принялся за содержимое пакета.
   Внутри пакета оказалось два обычных конверта. Один из них содержал плотную пачку новых педагогических рекомендаций, а во втором находился всего лишь один-единственный листок, но в нижней его части, после отпечатанного типографским способом текста, стояла жирная фиолетовая печать с гербом страны во внутреннем круге, а рядом в столбик стояли - каждая величественная по-своему - три размашистых подписи.
   "Приказ, - начал читать, беззвучно шевеля губами, Банов. - Приказываю настоящим провести в понедельник 13 сентября сего года во всех школах Союза Советских Социалистических Республик, включая школы дипломатических корпусов, консульств и торговых представительств, располагающихся за рубежом, единый учебный день по особой программе. Этот учебный день должен быть полностью посвящен написанию всеми учениками начиная с 3-го класса сочинений по одной из предложенных ниже тем. Время написания сочинения - шесть часов без перерыва. При необходимости это время можно удлинить. Директора школ и учителя обязаны проследить, чтобы отсутствующие по уважительным причинам ученики написали это сочинение в положенное время вне стен учебного заведения. Каждое сочинение пишется на отдельных сдвоенных тетрадных листках. На первой заглавной странице указывается ФИО ученика, номер класса и школы, домашний адрес и избранная тема. После окончания написания сочинения укладываются в папки поклассно и хранятся в кабинете директора школы под его личную ответственность, пока за ними не приедет посыльный Наркомпроса. Школьными учителями сочинения не оцениваются и не проверяются.
   Приложение № 1: темы сочинений:
   1. "За что я люблю свою Родину".
   2. "Моя семья - строители коммунизма".
   3. "О чем мечтает мой папа".
   Дочитав, директор Банов налил заваренного чая в свою любимую жестяную кружку, пересел на другую сторону стола, чтобы виден был ему портрет Дзержинского, и снова задумался.
   Часы, висевшие рядом с портретом, показывали почти одиннадцать вечера. Надо было идти домой, но так не хотелось, и Василий Васильевич как мог растягивал свое вечернее чаепитие.
   Наступило 13 сентября, понедельник. Заранее предупрежденные на учительском совещании педагоги пришли в этот день в школу опрятные и торжественные. Каждый стал у входа в свой класс и выдавал в руки ученикам тетрадные листы для сочинений. Темы еще с вечера были написаны крупными буквами на школьных досках.
   Прозвенел звонок, и наступила в школе удивительная тишина.
   Банов вышел из своего кабинета, подошел к одной закрытой двери, прислушался - там было тихо, как ночью. Подошел к другой - то же самое.
   Все работали, все писали сочинения. Приказ Наркомпроса исполнялся, и, удовлетворенный этим, директор школы полез через чердачную дверь на крышу, чтобы посмотреть вокруг на изо дня в день растущую столицу.
   Первым делом посмотрел он на многоэтажный дом, недавно, год назад, заслонивший одну из кремлевских башен. Сразу стало чуть грустно, ведь именно после этого перестал Василий Васильевич водить отличников учебы и поведения на крышу в воспитательных целях.
   Потом директор школы осмотрел другие новостройки, видневшиеся вблизи и вдали, но они никаких мыслей в нем не вызывали.
   Город шумел. По его улицам разноцветными жуками ездили машины.
   По синему небу совсем недалеко, вероятно над Сокольниками, проплыл аэроплан.
   Обычный день. Тихий, спокойный. В мирное время таких дней всегда большинство в человеческой жизни.
   А в немирное...
   Директор Банов вспомнил далекое немирное время и облизнул сухие губы. Возник в его мыслях странный, но совершенно правдивый вопрос: "Почему борьба интереснее, чем победа?" Возник, да так и остался неотвеченным, как какой-нибудь классический древнеримский парадокс.
   А день продолжался. Во всех школах Советского Союза стояла тишина, и только иногда кто-нибудь из детей ойкал, перевернув чернильницу или случайно сломав перо. И спешил тогда к неудачнику учитель, спешил на помощь, чтобы как можно быстрее тот или та могли продолжить исполнение приказа Наркомпроса.
   Василий Васильевич посмотрел на свои часы и задумчиво закивал головой. Сколько еще времени пройдет, прежде чем школа останется пустой, прежде чем все, и ученики, и учителя, и уборщицы, разойдутся по домам?! Три часа, четыре, пять? Банов очень любил свою школу. Но любил он ее, когда в просторных чистых коридорах не было ни души, когда в школе было тихо, когда в ее полумраке светились дежурным счетом красные лампочки.
   Незаметно для себя задремал директор Банов за столом, и перешла бы его дрема в глубокий сон, если бы не постучал кто-то настойчиво ч дверь кабинета.
   - Войдите! - крикнул Банов, усаживаясь за столом поосанистей.
   Вошел учитель младших классов Куприянов с синей папкой в правой руке.
   - Разрешите отрапортовать! - обратился он к директору школы. - Сочинение количестве тридцати трех штук третьим-А классом написано. Отсутствующих в классе не было.
   Не успел директор школы задуматься о чем-нибудь, как в кабинет вошел с рапортом еще один учитель, потом еще один, и так длилось около часа с коротенькими перерывами, пока не наступило вдруг затишье. Только тогда, посчитав лежавшие в стопках на его столе папки с сочинениями, понял Банов, что его школа приказ Наркомпроса выполнила. Надо было еще, конечно, уточнить: сколько учеников писали сочинения вне стен школы и кто из учителей им помогал, но это дело было поручено завучу, бывшему матросу Кушнеренко, а на этого человека - Банов знал - можно было положиться.
   Василий Васильевич заварил себе чаю, неспеша разболтал в жестяной кружке два кубика сахара. Придвинул к себе ближнюю папку, на которой было помечено "7-Б класс. 31 (тридцать одно) сочинение. Учитель Можайкин В. И". Развязал тесемочки, раскрыл.
   Снова постучали в дверь, и директор школы машинально прихлопнул папку.
   Вошел завуч.
   - Товарищ директор школы, - заговорил он. - Разрешите отрапортовать. Из сорока двух учеников, находящихся вне школы, сорок один написал сочинение, которые здесь же прилагаются! - и он показал взглядом на папку в своих руках.
   - А что ж сорок второй? - поинтересовался Банов.
   - Врачи не разрешили... он в больнице с переломом позвоночника, без сознания... Остальные, которые тоже в больницах, - написали.
   - Ну хорошо, спасибо, - директор школы кивнул завучу Кушнеренко. - Оставь папку и можешь идти! Там, кстати, ученики и учителя разошлись?
   - Да, разошлись уже, - сказал завуч Кушнеренко. - Только Петровна осталась пока, полы на первом этаже моет...
   - Ну, скажи ей, как домоет первый этаж, пусть домой идет. Сегодня переменок не было, так что copy не видно.
   Хлопнула дверь, и гулко прозвучали, удаляясь по коридору, шаги завуча.
   Банов снова открыл папку. Было ему любопытно: какую из трех предложенных тем чаще выбирали школьники. Просмотрел несколько заглавий. В основном встречались две темы: про любовь к Родине и о семье. Василий Васильевич немного удивился. Ведь ему показалось, что писать о мечте отца должно было бы быть полегче. Он перебрал пальцами еще десяток сочинений, и опять результат оказался тем же - только две темы. Это еще больше удивило, а может быть, даже и озадачило директора школы. Отложив просмотренные, он взял в руки оставшуюся стопочку тетрадных листков и, проглядывая титульную страницу, откладывал их к уже просмотренным, пока взгляд его вдруг не остановился на том единственном пока сочинении, тема которого касалась мечты отца. Губы Банова улыбнулись, он отглотнул остывшего чая и раскрыл сочинение, однако первое же предложение сочинения убрало улыбку с лица директора школы.
   "Папы у меня нет. И поэтому я пишу, о чем мечтала моя мама. Мечтала она раньше, а сейчас она уже не мечтает..."
   Банов тяжело вздохнул - хотелось ему прочитать что-нибудь бодрое и боевое, по-настоящему мальчишечье, а тут в самом начале сочинения такая плаксивость!
   Директор школы вернул свой взгляд на титульный лист.
   "Роберт Ройд, 7-Б класс, домашний адрес: Москва, 2-й Казачий пер., дом 10/3, кв. 4".
   - Ройд? - прошептал удивленный Банов.
   Человек с такой странной нерусской фамилией встречался ему когда-то, во время войны. Это был рыжеволосый боец, любивший повторять, что он врожденный анархист. Родом он, кажется, был из-под Риги. Чем он еще запомнился? Пожалуй, одной только фразой, которую он очень любил повторять, как только видел Банова. "Банов, - говорил он. - Запомни, в жизни есть только два настоящих удовольствия: женщины и борьба". Глупая фраза. Банов никогда не был с ней согласен. Но что-то теплое шевельнулось в Директоре школы, что-то связанное с лучшей частью его жизни, с его немирным прошлым. И он снова открыл сочинение семиклассника Роберта Ройда.
   "Папы у меня нет. Поэтому я пишу, о чем мечтала моя мама. Мечтала она раньше, а сейчас она уже не мечтает. Потому, что она очень больная. А раньше она мечтала стать летчицей и полететь на Северный полюс. Еще она мечтала стать известной парашютисткой и бить всесоюзные рекорды. Но после того, как папу отравили и он умер, мама сказала, что больше не будет ни о чем мечтать, что все лучшее осталось в прошлом. И сказала, что прошлого не вернешь..."
   Дальше Банов читать не стал. Упаднический характер сочинения ему очень не нравился - за такие настроения учеников может и директор поплатиться - все-таки он в ответе за воспитанников. Но сами выведенные детской рукой факты настораживали и на самом деле огорчали, хотя в правдивости их можно было и сомневаться, ведь дети очень любят фантазировать, притом фантазируют одинаково легко в обе стороны: и в веселую, и в трагическую. Во всяком случае, захотел директор школы посмотреть на этого мальчика. А вдруг он действительно сын того Ройда, и если это так, то надо было бы и про отравление узнать, если оное окажется правдой.
   Около часа ночи ко входу в школу подъехал грузовик. На нем группа курьеров Наркомпроса собирала сочинения. Добрая половина кузова уже была заполнена разноцветными папками. Курьер с двумя помогавшими ему солдатами забрали папки и у Банова. Забрали и, попрощавшись кивками, но не человеческим словом, ушли. Директор не спеша спустился за ними, закрыл дверь и еще постоял недолго на первом этаже, пока не затих где-то за переулком двигатель грузовика. Потом он поднялся к себе, поставил чай, вытащил из ящика стола сочинение Роберта Ройда и переложил его в тяжелый несгораемый шкаф, стоявший в углу.
   Во вторник сразу после уроков завуч Кушнеренко привел в директорский кабинет рыжеволосого мальчишку.
   - Здравствуй! - громко поприветствовал его Банов, привстав из-за стола.
   - Здравствуйте... - прошептал смущенный ученик, остановившись посредине кабинета.
   - Ну, чего ты там стал, иди сюда, садись вот! - смягчил Банов голос, подумав, что слишком громко гаркнул вначале.
   Завуч, подмигнув не к месту, вышел и тихонько прикрыл за собой дверь.
   Мальчик подошел несмело, опустился на стул.
   - Так как тебя зовут? - спросил директор.
   - Роберт...
   - А меня Василий Васильевич. Так знаешь, Роберт, чего я хотел с тобой поговорить? - скосноязычил не знавший, как начать разговор, Банов. - Хотел я с тобой про твое сочинение, в общем. Чай хочешь?
   Мальчик отрицательно замотал головой.
   - Ну что, на самом деле мамка ни о чем уже не мечтает? А? - спросил, напряженно глядя на лицо Роберта, директор школы.
   - Не-е. Не мечтает...
   - Ну а ты пытался мамке помочь? А? Ты-то сам как к этому относишься? Сам ведь мечтаешь наверное?
   - Мечтаю, - признался мальчик.
   - Ну а о чем ты мечтаешь? - поинтересовался Банов, радуясь тому, что разговор вроде налаживался.
   - Хочу летчиком стать.
   - Вот и хорошо. Я тебе вот что скажу. Если сейчас о чем-то мечтать - то наверняка все так и получится. Я вот мечтал конницей командовать, а видишь директором школы поставили. Это потому, что было трудное время. А когда ты вырастешь, будет совсем другое время, и ты сможешь стать летчиком. Главноеверить. Понял?
   - Ага. - Мальчик кивнул и первый раз посмелее посмотрел в глаза Банову.
   - Ну а что там у тебя с отцом приключилось? - спросил вдруг Банов, стараясь изобразить на лице печальную серьезность.
   - Отравили. - Роберт снова опустил глазами уставился в поверхность стола.
   - Кто?
   - Старые большевики...
   - Да не может быть! Откуда ты это знаешь?! - возмущенно удивился директор.
   - А он сам перед смертью сказал. Их туда пятерых пригласили, накормили вкусно какой-то селедкой, а потом к утру они все умерли..
   - Кто они? Кто все?
   - А из бывших анархистов...
   Банов прикусил губу. Хоть он и думал, что это может быть тот самый Ройд, но подтвердившаяся догадка оказалась для него шоком. Да еще тут это отравление, с которым, конечно, надо бы еще разобраться. Нельзя же ребенку так просто на слово верить!
   - Ну что, ты вот, Роберт, как бы это... меня со своей мамкой познакомил бы... А? - сказал после паузы Банов. - Может, мы бы с ней поговорили, а там, глядишь, она и снова мечтать начнет, и жизнь у вас получше, повеселее, что ли, станет...
   Мальчик пожал плечами, не отрывая взгляда от столешницы.
   - Ну ладно, иди домой. Да скажи мамке, что я как-нибудь зайду к вам! Банов встал и протянул мальчику здоровенную жилистую руку.
   Роберт пожал ее, но только не почувствовал этого пожатия директор. Пожал и, промямлив "До свидания", пошел к двери.
   До позднего вечера сидел Банов за столом и думал. Думал о разном, но всегда после "разного" мысли его возвращались к этому рыжему мальчишке, его матери, к самому, теперь уже покойному Ройду, для которого в жизни были только два удовольствия: женщины и борьба.
   Начинало темнеть. Директор включил свет, достал из несгораемого шкафа сочинение Роберта и переписала его титульного листа адрес в свою записную книжку, после чего снова возвратил сочинение на место и тщательно закрыл тремя ключами несгораемый шкаф.
   На улице все еще чувствовался теплый ушедший день. Из-за дальних домов выглянула луна, показавшаяся Банову похожей на инвалида.
   До Второго Казачьего переулка было минут десять ходьбы. Не больше.
   Дом Банов нашел легко. Зашел в парадное, поднялся по широкой лестнице на второй этаж и остановился перед дверью с номером четыре. Слева на стене висели две маленькие таблички, устроенные на гвоздях под кнопками звонков: "Шкарницкий - звонить один раз", "Ройд - звонить два раза".
   Банов задумался. Своих соседей по коммуналке он не любил, а значит понимал, как много вещей в бытовой и в личной жизни зависит от них. И, должно быть, поэтому, рука потянулась к кнопке звонка Шкарницкого. Тем более тот факт, что в разные звонки надо было звонить еще и разное количество раз, как бы насторожил директора школы. Это как раз и показывало, что совместная жизнь этой коммунальной квартиры в трехэтажном старинном доме, возможно, была излишне усложнена.
   Шкарницкий, открыв входную дверь, оказался человеком малоприятной наружности, худым, высоким, сальным. И дело было тут не только в его давно немытых волосах, а и во всей внешности, включая и давно не стиранную одежду.
   - Вы ко мне, товарищ? - встретил он Банова вопросом.
   - Да нет, мне товарищ Ройд нужна, - ответил Банов, разглядывая стоявшего перед ним человека.
   - А читать на стенах вы умеете? - без особого возмущения, но довольно неприятно вопросил Шкарницкий. - Там же написано: "Ройд - два звонка" и к тому же в другую кнопку!
   И тут же, сказав это, Шкарницкий захлопнул дверь, так и не впустив директора школы в квартиру.