Кууне Янис. Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель

   – Неей, Ёрн. Какая там девка. Мне сочная кабанятина снилась. Целая нога. Только-только с жаровни.
   Свеи сглотнули слюну и понимающе вздохнули. Как ни гостеприимен был Хитрила, но и у него поутру в котле булькала все та же крупяная каша.
   Последний день пути был хмур, но почти безветрен. Хрольф обвел драккар вокруг Борнхольма и направил его на юг. Он то и дело прикладывал к глазу кусок какого-то прозрачного камня и крутил головой.
   – Что это он делает? – спросил Волькша у сидевшего перед ним гребца.
   – Ищет Соль на небе, – ответил тот с нескрываемым удивлением. Дескать, как можно этого не знать.
   – А как он его ищет? – невозмутимо продолжил расспрашивать Волкан.
   Гребец хмыкнул, но все же рассказал ему, как однажды Гулльвейгукрала солнце и спрятала за тучами. Ночи сменялись днями, а Соль все не проливал свое тепло на землю. Стало очень холодно. Даже в Асгарде, чертоге Асов, все покрылось льдом. С Иггдрассиля начали опадать листья. И тогда супруга Ньёрда Скади вспомнила, что когда Имирпервый и последний раз увидел Соль, его глаза разлетелись вдребезги. Страх, охвативший Имира в тот миг, застыл в этих осколках, так что они всегда видят солнце, где бы оно ни пряталось. Скади нашла кусок глаза Имира. Асы посмотрели сквозь него на небо и тут же увидели, куда Гулльвейг спрятала Соль. Ньёрд разогнал тучи, и опять стало тепло.
   – Всякий шеппарь должен иметь глаз Имира, иначе в хмурый день он не сможет найти дорогу, – закончил свою повесть гребец и, оглянувшись, бросил на Волькшу многозначительный взгляд.
   – Это очень мудро, – потешил Волкан его варяжскую гордыню. Хоть на какое-то время эта былица отвлекла его от мрачных мыслей.
   Но стоило Годиновичу остаться один на один со своими раздумьями, как день показался ему еще серее. И не было у него осколка Имирова глаза, чтобы увидеть за тучами солнце…
   И все же в последний миг сердце Хрольфа дрогнуло. Когда венедский парнишка уже спрыгивал с драккара в прибойную волну, шеппарь отворил свой сундук и достал оттуда видавший виды боевой топор и потрепанный щит.
   – Негоже руси идти в чужие места безоружному, точно последний фольк, – сказал он, протягивая Волкану оружие.
   – Да я же… того… – замялся Волькша. Топором он прежде махал, только когда лес рубил или помогал отцу плотничать. А щита отродясь в руках не держал. Была возможность на княжеском дворе попробовать, да только он тогда все больше по думской части бегал и на дворе детинца с бранным железом не баловался. Им как-то все больше Олькша забавлялся. Так, может, оно и складно выйдет, буде Волькша задумает приятеля нахрапом вызволять. Какое-никакое, а будет у Рыжего Люта оружие. Для себя же Волькша загодя положил в кошель Родной Земли да за пазуху спрятал.
   – Мы вернемся завтра перед закатом, – в который раз повторил Хрольф, точно сомневаясь в том, что венед верил его слову. Может, он и сам себе не верил, а может, все же какая-то струнка ныла в его сердце при мысли о том, что он оставляет свою русь в одиночестве на чужом берегу.
   Поблагодарив Хрольфа и манскап за вспоможение, Волькша ступил на землю Волина.
   Только-только начало вечереть, так что в Винету, до которой, как сказал шеппарь, было рукой подать, он должен был прийти еще засветло.
   Винета оказался не простым городцом вроде Ладони, а торжищем. Знатным. Красивым. С обильными торговыми рядами и множеством пристаней. Всякий купец или гость, возвращаясь из верховий Одры, прежде чем выйти по протокам в море, непременно останавливался здесь хотя бы на день.
   Как же это Ларсу удалось обложить данью эдакий городище? Нет у них, что ли, своей торговой дружины с воеводою? Вон, хоть и мал Торжок, что на речке Тверце, а и там не забалуешь. Найдется кому вора да смутьяна за рога и в правила поставить. А в Винете что же? Уже ли полторы-две сотни варягов, – больше Уппландский ярл сюда не приводил, могут на все это великолепие пястьсвою наложить?
   Выходило, что так оно и было. Недаром же говаривали на Бирке, что тутошние языки никак друг с другом столковаться не могут. А ведь навряд ли их на Волине больше, чем в Гардарике, где, кроме венедских говоров, только водьских наречий не меньше десятка, так ведь еще и сумь с карелою.
   На входе в городец Волькша опешил. Стена вокруг торжища была добрая, с три человеческих роста, а вот ворот в частоколе не было. То есть их не было на положенном месте. Случись что, так оборону города и запереть нечем. Разве же это порядок? И куда только городские старшины смотрят? Впрочем, новые, из цельных стволов сколоченные створки обнаружились внутри города недалеко створа. Не сегодня-завтра их поставят в петли и все будет чин по чину.
   Дома в Винете были, пожалуй, не такие большие, как у свеев, зато казались светлее и радостнее. Некоторые жилища были крыты дерном, но в основном по венедскому обычаю – дранкой, а то и вовсе глиняными черепками.
   Никто не обратил внимания на щуплого путника, вооруженного плохеньким ратным топором и старым варяжским щитом. Никто не спросил его, за какой надобностью явился он сюда. Торжище – оно торжище и есть. Не будет гостей, не будет и торговли.
   Пройдя через ряды лавок, Волькша свернул на улочку и постучался в первый же дом. Если бы ему задали вопрос, зачем он это делает, что он ищет в этом доме, Волкан не нашел бы что ответить. Он поступал так, как подсказывала ему Макошь, а ее блажь разумом не осилить.
   Дверь открыл мрачный, как сон камня, человек и безмолвно уставился на пришельца.
   Волькша уже открыл рот, чтобы поприветствовать хозяина дома, но осекся, и не потому, что не знал, что сказать, а потому, что лицо винедца показалось ему знакомым.
   Годинович вгляделся и невольно заулыбался.
   Да! Конечно! На Масляной неделе Волкан не раз помогал этому человеку, толмачу с фалийского на прочие языки ярмарки. Его звали… Альферт. И он точно был с Одры! Вот это встреча! Одна беда, весной на Ильменьском торжище не было гостя улыбчивее и смешливее, чем фалиец, а двери Волькше отворил человек-туча. Может статься, это его брат?
   – Guten Abend, Herr Alvert, ^[30]– не очень уверенно произнес Годинович.
   Человек в дверях удивленно поднял брови, в свою очередь всмотрелся в лицо парнишки, и на несколько мгновений к нему вернулась знакомая приветливая улыбка.
   – И тебе добрый вечер. Ты ведь… сын Готтина… Варглоб, да?
   – Да, Херр Альферт, это я, – несказанно обрадовался Волькша.
   Вот ведь Макошь, вот затейница!
   – Заходи. Я рад принимать у себя в доме сына моего друга, – сказал хозяин, пропуская Годиновича внутрь.
   Улыбка опять стерлась с его лица, но теперь оно казалось скорее печальным и озабоченным, чем мрачным.
   В горнице с очагом, где вкусно пахло едой, Волькша узрел дородную фрау – хозяйку дома, молодца на пару лет старше себя и трех девчонок от двенадцати до пяти лет от роду. Фёйлены дули губки и старательно делали вид, что помогают матери, а юноша, бросив на Волькшу взгляд, полный тоски, отвернулся к огню.
   – Да, не в лучший час пришел ты в мой дом… – вздохнул Херр Альферт и тем не менее представил: – Рудгер, девочки, Магда, это Варглоб, сын Готтина-толмача с далекого Ильмень-озера. Я вам о нем рассказывал. Очень способный и учтивый юноша. Он очень помог мне в этом году, когда я торговал там меха для…
   На последних словах его голос упал, а сам он уставился на огонь точь-в-точь, как его сын.
   – Может быть, мне лучше уйти, Херр Альферт, – предложил Волькша, чувствуя, что и правда явился в этот дом не вовремя. Тень большого горя колыхалась в каждом углу обеденной горницы.
   – Нет, Варглоб, – спохватился хозяин. – Даже и не думай. Ты не взял с меня мзды на торжище, так что я твой должник. Раздели еду и кров с моей семьей. Хорошо?
   – Хорошо, Херр Альферт, – согласился Волькша, поскольку понятия не имел, куда он пойдет, если и правда покинет этот дом.
   Венед с волнением ожидал расспросов. Если у него и были какие-то задумки на разговор с незнакомым жителем Винеты, но к встрече со старым знакомцем своего отца он был не готов. Однако время шло, а Альферт ни словом не полюбопытствовал, что привело Волькшу к дверям его дома.
   Когда опустошенные взгляды семейства, печальные вздохи и ответы невпопад стали невыносимы, Годинович собрал в кулак все свое красноречие и начал выяснять, что же случилось в доме весельчака Альферта.
   Купец долго отнекивался, но потом все же поддался на уговоры Волькши и поведал свою беду.
   Хотя вряд ли это было только его несчастьем. Так или иначе это касалось всей Винеты.
   Как и злословили на Бирке, по Волину испокон века гуляли междоусобицы. Сосед гневался на соседа. Поножовщина была на острове столь обыденным делом, что о ней даже никто и не судачил. И все потому, что ругии и турпилинги, жившие здесь с незапамятных времен, были недовольны появлением в этих краях венедов хижанского и лютического племен. Впрочем, и сами германцы были не прочь побиться друг с другом на ножах. Все понимали, что никому нет пользы в этих сварах, но продолжали браниться.
   Через этот постоянный раздор западную часть Волина подмяли под себя данны, а восточную вместе с богатой Винетой обложили данью свеоны.И, казалось, не было никакой возможности помирить разрозненные народы острова.
   Но весной прошлого года произошло нечто, изменившее вековые устои. Рудгер, сын старшины Винетских турпилингов Альферта, влюбился в Броню, Брониславу, дочь Белсы, хижанского старшины. Ни порка, ни уговоры, ни сидение под замком на хлебе и воде, ни суточные стояния коленями на горохе – ничего не вразумляло Рудгера: «Что хотите со мной делайте, а я все равно возьму в жены Броню-красавицу».
   – Да что уж тут говорить, красивее и разумнее фёйлены по всему Одеру не найти, – каялся Альферт. – К тому же и она, похоже, присохла к моему сыну. Хижанские женихи ей прохода не давали, а она, как заговоренная, смотрела на Рудгера и алела щеками, точно наливное яблоко.
   Делать нечего, стал Альферт мосты наводить к хижанскому старшине. А тот оказался душа-человек. И как только они за все прежнее время не сдружились? Вот что значит наследная тяжба, когда каков бы ты ни был, а если ты – хижанин, то непременно враг и обманщик. Альферт с Белсой на том выросли, отцы их этим вскормились, да и деды большими ложками сю соленую кашу наворачивали. А на поверку оказалось, что не важно, на каком языке ты в лавке торгуешься, важно, есть ли у тебя сердце, совесть.
   Через эту любовь Рудгера и Брони, через дружбу Альферта с Белсой начала в Винете достодавняя вражда утихать. Решать все стали на общих сходах. Тут и жить стали лучше. Богаче. Радостнее.
   И осталась в городце одна печаль – свейская дань, хоть и не частая, но гнетущая. Вот как-то посчитали старшины своих людей по головам да и подивились: оказалось, что буде они вместе выступят, да еще и соплеменников со всего Волина кликнут, так они могут до тысячи бойцов поднять против варяжских двухсот. Пусть не все они горазды булавами махать, так ведь навалом можно и реку вспять повернуть.
   Вот и решили с этого года свеям дани не платить, ворота, которые Уппландский ярл двенадцать лет назад приказал с петель снять, обратно вернуть и изготовиться гнать супостатов железом с Волинской земли.
   Чтобы окончательно турпилингов и хижан узами кровными связать, Винетский сход порешил этой осенью двадцать парней и девиц из обоих народов меж собою обженить. Сразу и по ляхетскому, и по германскому обряду. Понятное дело, Рудгер и Броня первой парой в том свадебном хороводе должны были стать.
   Но тут сварливые ругии, что проживали к западу от Волина, начали корить турпилингов за сговор с хижанами. Дескать, они нашу землю поганят, идолов своих везде ставят, вере наших отцов мешают.
   На то у Винетских германцев был один ответ: «Если уж наш старшина, коей должен блюсти отцовские обычаи, порешил породниться с хижанами, то мы только рады. Нет больше сил терпеть поножовщину. И так половина парней с той и другой стороны еще до жениховства калеками становятся».
   – Да и не в отцовской вере и обычае была ругийская печаль. Убоялись они, что, помирившись да породнившись, Волинские турпилинги с хижанами станут над всем Одерским заливом верховодить, – пояснил Альферт.
   Волькша сочувственно кивал головой. Хоть и не понимал он, как сосед на соседа может с ножом на улице броситься, но сомнений в том, что купец излагает истинную правду, у него не возникло. Слова Годины о том, что у всякого народа свой обычай, он помнил назубок.
   – Так ведь что удумали, ругийские трусы поганые! – вдруг осерчал Альферт, и глаза его кровожадно сузились. Нить его былицы явно подходила к узловому месту.
   – Восемь ден назад приплыли к нам от свеев послы за данью. Мы, как было между всеми винетянами оговорено еще с зимы, встретили их не мясом и пивом, не сундуками с товарами и серебром, а стрелами да копьями.
   Глаза Альферта при этом воспоминании разгорелись огнем отваги. Не иначе как сам он в первых рядах на варягов с булавой бежал.
   – Струсили морские собаки, сбежали, – рокотал хозяин дома. – Даже двух своих щенков нам на поживу бросили. Мы их сейчас на цепи в подвале общинного дома держим.
   От этих слов руки у Волькши онемели, а уши запылали как в перетопленной бане. Хорошо, что было уже темно и горница освещалась только огнем в очаге. Хозяин так увлекся рассказом, что позабыл запалить масляную лампу, что стояла на полке рядом со столом.
   – Какой же мы пир устроили! – качал головой Альферт. – Отродясь я такого застолья не помню. Из всех домов разносолов нанесли. Стол длиною в целую улицу поставили. Ох, и вкусно же хижанские фрау готовят. Не в обиду Магде, но уж таких кушаний, как за тем столом, я дома не едал. И такое тут братание началось, что любо-дорого посмотреть. Сколько колен бок о бок жили – рядились, а тут вдруг как одна семья стали И море нам от того счастья было по колено и Одерская вода – слаще вина.
   Упились и объелись защитники Винеты до поросячьего визга, оттого и не заметили, как лазутчики ругиев выкрали из дома Белсы красавицу Броню.
   – Мы так думаем, это их Ларс надоумил. Сами бы они на такое не решились, – заскрежетал зубами Альферт. – Знали ведь, что мы готовимся город от викингов оборонять, и нам каждый парень будет для этого надобен… Так прислали, поганые нелюди, гонца с посланием: дескать, ждем вас в чистом поле на нашем берегу биться, а не явитесь, мы вашу Броню за сына нашего пастуха выдадим.
   Хозяин дома потемнел лицом:
   – Вот ведь, дети жабы и коровы! Псы подзаборные! Сроку нам дали всего седмицу. Как есть им эту пакость свеоны нашептали. В другое время мы бы тотчас на них пошли. Мы бы посрамили их, как детей малых. Да только не можем мы нынче городец без бойцов оставлять. Вот и ломают общины головы, пойдем вызволять Броню, викинги навалятся и Винету голыми руками возьмут; а не придем мы на поле под их Зеленой Горой до послезавтра, не бывать Броне женой Рудгера. А без них и другие пары, которые без большой любви, а по племенному велению в чужие семьи идут, кочевряжиться станут. Того и гляди, смута промеж языков вернется… И пропала тогда Винета. Ларс за нынешнюю строптивость дань удвоит. Да и вообще не жизнь это будет тогда, а одно горемычество…

Ругии Зеленой Горы

   Ночь давно достигла своего черного, безлунного дна и начала подниматься к рассвету, когда Альферт закончил рассказ о своих бедах. В очаге перемигивались последние догорающие угли. На столе остыла мясная снедь. Только кувшин с пивом опустел. Магда давно увела дочерей наверх, а Рудгер, не имея сил выслушивать сею печальную повесть, куда-то ушел из дома.
   Оба, и хозяин, и гость, были мрачны. Но если лоб старшины Алферта сминали морщины отчаяния, то Волькша хмурил брови от мрачной решимости. Конечно, негоже извлекать выгоду из чужой беды, но в тот час, когда хозяин дома, поведав ему о своей кручине, умолк, Волкан яснее ясного увидел, что Макошь привела его в этот дом неспроста. Возможно, Альферт был тем самым человеком, которого Годинович собирался искать в Винете. Выслушав его увещевания, старшина турпилингов мог отпустить Олькшу без всякого выкупа или повинности. Но в это утро Годинович был далек от мысли вымаливать свободу для своего непутевого приятеля. Прежняя кровавая смута не должна вернуться в Винету! Это Волькша знал наверняка. А для этого надлежало вызволить Броню от ругиев при помощи… свеев.
   Волькша понимал, что Хрольф никогда не согласится напасть на укрепленный городец ради спасения чьей-то невесты или благодати чужих народов. Но ведь порой можно и не поведать всей Правды, и это не будет Кривдой. Если сказать шеппарю, что турпилинги выманили всех защитников Хохендорфав чисто поле и отдают варягам беззащитный городец своих супостатов в отместку за давние обиды, то Хрольф может и позариться. Вряд ли племянник Неистового Эрланда хочет всю жизнь прожить под кличкой «потрошителя сумьских засек». А набег на ругиев мог принести ему завидную добычу, если его люди будут быстры и умелы.
   Оставалась лишь одна загвоздка: как в пылу набега отличить красавицу Броню от других женщин городка, а затем невредимой доставить на Волин?
   Выходило, что без помощи Альферта, Рудгера или сродников девушки никак не обойтись. Но как объяснить турпилингу, что варяги, коих жители Винеты ненавидели и боялись, на этот раз могут сослужить им службу, о которой те и мечтать не могли?
   Ох, и тяжкая это задача, разъяснять то, что чужому разуму непостижимо! Да еще и на чужом языке. Да еще и сквозь пелену чужого отчаяния…
   Волькше пришлось рассказать едва ли не всю свою жизнь, начиная с того лета, когда Олькша оборотился в Рыжего Люта. Волкан и сам удивился, как много фалийских слов он перенял у Годины. Но и их порой не хватало. Тогда в ход шли венедские, свейские, латвицкие, словом, все, что хоть как-то могли помочь. Альферт так увлекся рассказом своего гостя, что вовсю подсказывал недостающие слова. Так что к рассказу о жизни на княжеском дворе Волькша чувствовал себя в турпилингском как рыба в воде.
   Байка про поругание Ронунга-костолома вызвала у хозяина дома такой приступ смеха, что заспанная Магда прибежала с верхнего прясла, думая, что с мужем стряслось неладное.
   Когда речь зашла про подлый самосуд, что пыталась учинить дворня Гостомысла, Альферт печально покачал головой:
   – Вот ведь не думал, что паскудство живет и на привольных берегах Волхова. А я-то обычно на Ильменьское торжище ехал, как на праздник. Нигде так вольготно и дружелюбно не торгуются, как там. А тут вот ведь срам какой.
   – Так срам же не на торжище, а среди княжеских подъедал, – встал на защиту родных краев Волькша. – Мой отец, Готтин, оттого и не идет на княжеские хлеба, что всю эту гниль насквозь видит.
   – Это правильно, – согласился Альферт. – А дальше-то что приключилось?
   Дальше Волькша рассказал про благородный поступок Хрольфа, спасшего парней от расправы. Описал бурю. Поведал про суровых эстиннов. И, наконец, добрался до того дня, когда Олькша победил скотта Грунта на дворе Уппландского ярла. И как-то уж так излагал Волькша эти былицы, точно сам был там чуть более, чем ротозеем. По крайности, о той силе, что дает его кулаку горсть Родной Земли, он то ли вовсе не упомянул, то ли обмолвился вскользь.
   Когда Годинович рассказал наконец про то, как Олькша-балбес напросился с людьми Ларса в поход на Волин, где по дурости и попал в плен, Альферт хлопнул себя по коленке и сказал:
   – Тот-то я смотрю, рожа его мне знакома! А где видел ее, вспомнить не могу. Так ты сюда за своим соплеменником пришел, что ли?
   – Пока не узнал, что тут творится, – да, – уклончиво ответил Волькша.
   Настала пора самых тяжелых объяснений.
   Утро уже петушилось за горизонтом. В полутьме горницы собеседники едва различали друг друга. Может статься, это и помогло, старшина турпилингов не видел, как молод его гость, и оттого слушал лишь уверенный и рассудительный голос Годиновича.
   Волькша исчерпал все слова в защиту своей задумки, а Альферт все молчал и молчал. Будь на месте сына Готтина любой другой венед, свей или даже турпилинг, Винетский старшина ни на мгновение не усомнился бы в том, что перед ним лазутчик, посланный то ли викингами, то ли ругнями, дабы лишить его сына. Подумать только: послать Рудгера на варяжском драккаре в набег на Хохендорф! Такое могло привидеться только в страшном сне. Пусть даже Варглоб предлагает дать сыну Альферта дюжину – больше ладья не возьмет – лучших бойцов городца для вспоможения. Но гребцов на корабле все равно будет в два раза больше.
   Но Альферт недаром был удачливым купцом и старшиной своей общины. Кое-что он в людях понимал. Он чувствовал ложь и подлог, как матерый волк западню. И эта чуйка подсказывала ему, что в словах венедского парнишки нет ничего, кроме правды и искреннего желания помочь. Доводы Варглоба можно было так же легко разрушить, как и поверить в них. Но отказ от того, что предлагал сын ильменьского толмача, означал бы конец всем надеждам на счастливую жизнь Винеты…
   Волькша мял в пальцах хлебный мякиш. До прихода Грома в условленное место оставался еще целый день. Можно было продумать все и учесть все возможные неурядицы, если только Альферт согласится с его немыслимой задумкой.
   Скрипнула входная дверь.
   Рудгер едва не споткнулся о ступеньку лестницы, когда отец окликнул его из темноты обеденной горницы.
   Запалили масляный светильник.
   Принесли еще кувшин пива.
   Нарезали холодного мяса.
   Приготовились к нелегкому разговору.
   – Отец, – начал Рудгер, косясь на венеда.
   – Сын, – почти вперебив ему сказал Альферт.
   И оба умолкли.
   – Говори, – велел отец, хлебнув из кружки.
   Сын старшины турпилингов подбирал слова так осторожно, что Волькша вмиг почувствовал, сколь велика власть отца в этом доме. И все же слова Рудгера были полны мятежной решимости. Он не просто так колобродил по улицам в эту ночь, а встречался с друзьями, и они сообща придумывали способ вызволения Брони от ругиев. Ничего другого им в голову не пришло, как поймать кого-нибудь в окрестностях Зеленой Горы, пытать его, вызнать, в каком доме держат девушку, а после напасть на узилище и отбить Броню силой. Ночной налет, конечно, не самый честный поступок, но на бешеную собаку завсегда надобна суковатая палка.
   – И сколько же вас набралось таких храбрецов? – осведомился Альферт. По голосу нельзя было понять, посадит ли он сына под замок немедленно или начнет доставать из сундуков свою походную кольчугу.
   – Отец, не вставай у меня на пути… – недюжинное упрямство и решимость звучали в словах молодого турпилинга.
   – Отвечай, сколько вас? – рявкнул отец.
   – Восемь моих друзей и четверо братьев Брони, – ответил Рудгер. – Хижане хотели еще и своих приятелей кликнуть, но я сказал, что случись чего, их ножи и копья будут Винете нужнее, чем нам.
   Альферт отвернулся и яростно потер глаза. Сын осекся и вытаращился на отца так, точно видел его впервые.
   – Чего уставился? – спросил хозяин дома, несколько раз шумно шмыгнув носом. – Гарь от светильника в глаз попала…
   Пришлось поверить ему на слово, хотя со стороны было очень похоже, что старшина турпилингов растроган до слез и тем, что турпилинга и хижане собираются вместе предпринять эту безумную вылазку, и тем, что молодой Рудгер рассуждал как зрелый муж и пользу Винеты ставил выше своей беды.
   Ну как после этого сажать парня под замок для вразумления? Не удержат его ни запреты, ни замки. Видно, судьба у него такая – идти в набег на Хохендорф. Так уж пусть лучше сойдет он на ругиев берег с борта драккара. Вид варяжской ладьи завсегда страху нагоняет. А чужой страх в смелых начинаниях лучший помощник. Он всегда впереди храбреца бежит и ноги-руки супостатам вяжет…
   Когда Хрольф увидел в условленном месте не двух венедов, как ожидал, памятуя намерение Волькши, а целых пятнадцать вооруженных человек, он заподозрил неладное. Весь предыдущий день его драккар рыскал вдоль окрестных островков в поисках легкой добычи. Но ничем, кроме потерявшейся овцы и старых рыбацких сетей, шереверны не разжились. Неужели из-за этого к условленному месту выслали целую ватагу ратарей?
   Не усмирило осторожность шеппаря даже то, что среди людей на берегу возвышался верзила, похожий на Ольга.
   Волькше пришлось отослать Винетских ратарей на двести шагов от полосы прибоя, прежде чем Хрольф приказал: «Русь к берегу».
   Сети, которые Варг расставил потрошителю сумьских засек, были сплетены на совесть. За то время, что Мокша хороводила венеда вместе с сыном Снорри, Годинович уразумел норов и склад ума Хрольфа. И шеппарь попался. Мысль о легком, но богатом грабеже пришлась племяннику Неистового Эрланда по душе. Много ли они сумеют утащить, прежде чем ругии придут на защиту своего городца? На любой погляд это будет куда больше одной овцы и старых сетей. Может статься, еще и пяток пленников удастся затащить на драккар. Или пленниц…
   Несколько смущало Хрольфа число охотников со стороны островитян. Но Варг убедил его, что у них в набеге на Хохендорф своя корысть, и на долю в добыче они не зарятся. Словом, похмурив для вида брови, шеппарь согласился принять волинян на борт. А приняв, даже возгордился: на «Громе» манскап из тридцати шести человек плавал только в славные времена дядюшки Эрланда.
   Пиво, хлебы, мясные и овощные разносолы, которые волиняне принесли с собой для вечерней еды, еще больше укрепили дух манскапа. Да и возращению изрядно помятого Ольга порадовался не только Уле. Рыжий твердолобый здоровяк пришелся по душе почти всем людям Хрольфа.