Страница:
Нельзя сказать, что Волькша не взирал в ожидании на северо-запад, но его взгляды вверх по Одерской протоке были лишены тоски, пожиравшей души варягов. Он знал, куда пойдет и что будет делать, если вдруг придется спасаться бегством от нагрянувшей дружины даннского конунга. Его путь проляжет на восток. Вдоль моря. Волькша даже смутно не представлял себе, сколько времени он проведет в дороге, но места, в которые его она приведет, Годинович видел явственно. Была только одна невнятность: Волкан понимал, что на восток он двинется не один, но как сложится судьба Эрны после этого похода, он даже представить себе не мог. Оставить рыжеволосую женщину в доме извергов он не согласился бы ни за что на свете: не они сами, так их сродники рано или поздно, но приедут в мрачный дом Хохендорфских старшин, и тогда нестерпимое унижение Эрны продолжится. Но в то же время он не находил ругийке места ни в Ладони, ни в доме на деревьях… Волькша, конечно, мог доставить ее в Винету, но он слишком мало знал о нравах ругиев и турпилингов, дабы полагать, что столь простой выход станет самым лучшим. Примут ли беглянку ее отец и братья? Впрочем, у него было еще дня три, чтобы это решить.
То время, что оставалось у него от дозоров и забот о прокорме пленников, Волькша проводил в доме Эрны. Каждый вечер он впадал в оцепенение, ожидая повторения того, что ему пригрезилось в ночь после падения Хохендорфа, но ничего даже близко похожего не происходило. Это уверило Годиновича в том, что нежная близость не то с Кайей, не то с Эрной ему все-таки пригрезилась. В свете того, что он недавно узнал о бесчинном замужестве ругийки, ему было бы невыносимо думать, что и он поступил с ней не лучше ее мучителей. То, что в его видении она все сделала добровольно, ничего не меняло. Срам – он срам и есть, чем его не выгораживай.
Словом, Волькша не разделял смятения гребцов, а спокойно дожидался либо возвращения Хрольфа, либо прошествия седмицы. Он был одинаково готов и к тому, и к другому. Так что, когда на исходе четвертого дня на протоке показалась вереница из драккара и трех кнорров, Волькша вовсе не прыгал и не верещал от радости, как прочие варяги.
Отплытие
Попятный путь
То время, что оставалось у него от дозоров и забот о прокорме пленников, Волькша проводил в доме Эрны. Каждый вечер он впадал в оцепенение, ожидая повторения того, что ему пригрезилось в ночь после падения Хохендорфа, но ничего даже близко похожего не происходило. Это уверило Годиновича в том, что нежная близость не то с Кайей, не то с Эрной ему все-таки пригрезилась. В свете того, что он недавно узнал о бесчинном замужестве ругийки, ему было бы невыносимо думать, что и он поступил с ней не лучше ее мучителей. То, что в его видении она все сделала добровольно, ничего не меняло. Срам – он срам и есть, чем его не выгораживай.
Словом, Волькша не разделял смятения гребцов, а спокойно дожидался либо возвращения Хрольфа, либо прошествия седмицы. Он был одинаково готов и к тому, и к другому. Так что, когда на исходе четвертого дня на протоке показалась вереница из драккара и трех кнорров, Волькша вовсе не прыгал и не верещал от радости, как прочие варяги.
Отплытие
Гребцы устали смертельно. Особенно Олькша и Уле. Венед и гёт точно затеяли безмолвный спор о том, кто из них жилистее. Каждый раз, когда шеппарь говорил, что настал их черед пересаживаться на кнорры, они упрямо мотали головами. Более того, они отказывались покинуть даже сундуки загребных.
– А вдруг как у кого от нашей с Бьерном работы задом кровь пойдет? – грубо отшучивался гёт. – Сундук потом отмывай… Лень… Уж мы лучше тут жилы порвем, пока у кого-нибудь из нас пуп не порвется… Так, Ольг?
И Рыжий Лют растягивал потрескавшиеся губы в ужасающей улыбке.
Так они и силились переупрямить друг дружку все три дня обратного пути. Остались каждый при своем, зато уважать друг друга стали еще больше. Когда их на руках спускали на берег, глаза обоих закатились под брови, а кожа на ладонях была сплошной кровавой мозолью. Но к полуночи они отлежались и показали всем, что значит венедская пословица: работает за троих, а ест за четверых. Глядя на то, как они пьют пиво и перемалывают зубами мясо, кто-то пошутил, что от гребной натуги у них пупки все-таки развязались и теперь пища проваливается мимо пуза прямо в рубахи. Воистину, ни одно брюхо не могло вместить столько еды, сколько умяли два загребных.
Утро для приплывших началось поздно. Но те, кто оставался в Хохендорфе, поднялись на ноги ни свет ни заря и, в меру своего разумения, принялись готовить корабли к отплытию. Носили к мачт-фишерсам бочонки с пивом и водой, мешки с житом и снедью. Проверяли кницы и весла. Уже никого не надо было убеждать в том, что из разоренного городца надлежит убраться как можно скорее. Самое позднее утром следующего дня.
В полдень горестные вопли вновь поплыли над Хохендорфом: викинги начали делить жителей на тех, кого они возьмут на Бирку, и тех, кого эта участь минует.
Для шёрёвернов началась потеха. Они ходили от одного невольничьего дома к другому и высматривали «лучший товар». Со стороны можно было подумать, что они судачат об овцах или свиньях.
Однако вскоре бестолковость этого занятия стала очевидной. Русь зарилась в основном на молодых женщин и девиц. Будь у них не три кнорра, а десять, они бы не оставили в покоренном городце ни одной юбки, если только та не болталась на костлявой старухе. А кто при этом сядет на весла, их, похоже, совершенно не заботило.
Хрольф ругался со манскапом до хрипа. Но его люди стояли на своем либо требовали от него сделать так, чтобы и караси жирели, и щуки не скучали. Споры закончились тем, что молодух опять вернули в узилища, а будущих фольков начали отбирать по-варяжски мудро.
Хрольф повелел вывести из заколоченных домов всех детей до одиннадцати лет. После этого он приказал их матерям по очереди выходить из дверей и ждать, пока ее дети не подбегут к ней. После этого женщина должна была найти своего мужа и вывести из заточения. Полную семью отводили в сторону и, к их великой радости, отпускали, точнее, запирали в их собственном доме. Через какое-то время в узилищах остались только никому не нужные старики, одинокие вдовы, вдовцы, молодые пары, еще не обзаведшиеся детьми, а также парни и девицы на выданье, отроки и девчонки. Стариков со старухами прогнали взашей, а оставшихся полонян шёрёверны подвергли унизительному отбору.
Волькша ушел с торговой площади прочь. Его мучил нестерпимый стыд от того, как варяги щупали девиц и молодух, как заставляли его сверстников показывать зубы и спускать портки, оголяя Ярилову палицу. Можно было подумать, что именно ею они будут работать на хозяина. Даже после того как Волкан вспомнил, что на Рюнмарё тяжелолицая жена бондэ пыталась купить у Хрольфа «рыжего фолька», потребного ей не столько для обработки земли, сколько для похотливой орати, он не примирился с тем, что творилось перед узилищами.
И вот шестьдесят гребцов-невольников были отобраны. К великому разочарованию манскапа, женщин на кнорры определили всего двадцать, остальное место на деках отводилось поклаже. Ее набралось так много, что все посудины, включая Гром, сидели в воде настолько низко, что, буде дочуркам Аегира приспичит поиграть в салки, судьба кораблей будет незавидна.
Перед тем как вереница ладей Хрольфа с богатой добычей покинула Хохендорфскую заводь, в жизни шеппаря произошло еще два немаловажных события.
Гребцов-невольников уже рассаживали по скамьям кнорров, привязывая хитроумными узлами к кницам, когда вверх по протоке из Щецинского залива поднялась лодка. Она не стала, как прочие суда, боязливо жаться к дальнему берегу, а направилась прямо к варяжским кораблям. Кроме двух гребцов в ней сидел какой-то викинг и еще трое воинов в добрых кольчугах, с мечами и щитами.
Хрольф уже хотел крикнуть: «Русь! Поднять топоры!», но Волькша узнал в ратарях трех приятелей Рудгера.
– Что вам надо, турпилинги? – не слишком ласково приветствовал их шеппарь. Парни замялись. В свейском они были не сильны. Пришлось Волкану истолковывать вопрос, даром что у свейского и турпилингского наречия были общие корни.
– Возьми нас с собой, – попросили воины, – в наших семьях мы все – младшие сыновья. Чем сидеть на шее у старших, мы решили попытать морского счастья. Твои люди, – сказали они, косясь на Волькшу и Олькшу, – самые лучшие воины из тех, кого нам довелось встречать. Ни один хольд Уппландского ярла не сравнится с такими бойцами. Мы хотим сражаться с ними в одном строю, потому что и удача сама приходит к ним на поклон. Мы привезем домой полные сундуки сокровищ и станем старшинами Винеты!
Кто из них сочинил эту высокопарную речь? Но было видно, что готовили они ее не один день. И ведь недаром! Стрела лести попала в цель. Хрольф заухмылялся в усы. Что-то подобное он и сам ощущал с тех пор, как увидел венедских парней, бегущих по берегу Волхова от разъяренной княжеской дворни. Теперь его грезы разделили и сыновья турпилингских купцов. Добыча, с которой его манскап возвращался на Бирку, уже начала превращать мечты шеппаря в Явь. Но только мечтать теперь надо было о большем! О гораздо большем, чем плодородный бонд и десяток фольков! Вот эти волинские парни вознамерились стать старшинами своего города. Так почему бы ему, шеппарю драккара, на борту которого по воле Судьбы обретается Каменный Кулак, не пожелать стать ярлом? Ну чем он хуже Ларса?
От тщеславных мыслей в голове у Хрольфа зашумело сильнее, чем от красного вина, так что дальнейших речей он почти не слышал.
Просьбу турпилингов он, конечно, удовлетворил: какой шеппарь откажется от трех снаряженных для сечи воинов. Уж кто-кто, а потрошитель сумьских засек в прежние времена не мог похвастаться обилием ратарей, жаждавших примкнуть к его манскапу. Вероятно, гордыня родилась намного раньше сына Снорри: как светлейший из ярлов Хрольф небрежным движением руки передал парней под начало Ёрна, которого, в свою очередь, сделал кормчим одного из кнорров.
Теперь настала очередь викинга обратиться к шеппарю с речью. Даже несмотря на то, что на нем не было лисьей шапки, сомневаться в том, что это человек синеуса Ларса, не приходилось. И потому сказанное им обрушилось на племянника Неистового Эрланда как гнев Рэны среди полного безветрия.
– Я – Эгиль Скаллагримсон, воин, – сказал он голосом сиплым, как шум прибоя. – Я двенадцать лет бился в дружине Уппландского ярла. Случалось и раньше, что его людей брали в плен, но он никогда не приходил к ним на выручку и не платил за них выкуп. Волиняне предложили мне или дожидаться прихода ярла под стены Винеты, или пойти с ними в твой манскап. Прилюдно и громко я, Эгиль Скаллагримсон, воин, говорю, что ухожу от Ларса и хочу искать удачи на твоем драккаре, шеппарь.
– А что ты умеешь в бою, Эгиль? – спросил его Хрольф, с большим трудом одолев приступ удушливой гордости. Прежде ему не приходилось задавать этот вопрос: он с радостью брал на борт любого добровольца. Но уклад шёрёвернов обязывал шеппаря всячески чиниться, набирая людей в манскап.
Эгиль молча взял короткое копье, отвел руку и метнул его. До ворот Хохендорфа было шагов тридцать. Щит, который даннский конунг водрузил на верхнюю перекладину ворот, был невелик. Обычный круглый щит даннского ратаря. Железное жало вонзилось в него чуть выше срединного железного набалдашника. Под тяжестью копья он накренился и через мгновение упал с ворот.
Все, кто видел бросок Эгиля, восхищенно присвистнули. Если этот воин и не был хольдом, то отменным копейщиком он, безусловно, являлся. Хрольф важно кивнул, повелел Эгилю подняться на борт «Грома», а сам пошел надзирать за погрузкой. Однако после двух приливов гордыни его рассудок заметно помутился, и шеппарь с трудом соображал, что творится вокруг.
Тем временем Волькша подошел к людям, доставившим с Волина трех парней и Скаллагримсона, и попросил их задержаться на чуток. Неизвестно, что он им посулил, но они согласились, даже несмотря на то, что солнце уже катилось к вечеру, а им предстояло еще неблизкое возвращение в Винету.
Договорившись с гребцами, Волькша побежал искать Эрну. Он нашел ее в мрачном доме Хохендорфских старшин. Женщина укладывала в кожаную дорожную торбу свои пожитки.
– Эрна, там… – начал Волкан, переводя дух, – там приплыли люди из Винеты! Я уговорил гребцов подождать тебя.
– Меня? – удивилась Эрна.
– Ты что, хочешь остаться здесь и дожидаться возвращения… – Волкан замялся, не находя слов, чтобы именовать ее мужа и свекра.
– Нет, – ответила ругийка, всем видом показывая, что не для этого она перетряхивала сундук со своим приданым, а до этого разорила тайники своих мучителей.
– Так пойдем скорее! Они отвезут тебя домой к братьям и отцу!
– Ты не хочешь брать меня с собой? – опустила голову Эрна.
Волькша оторопел.
– Я плохо готовлю? – спросила молодая женщина.
Волкан покачал головой. Вкуснее, чем ругийка, готовила только Ятва.
– Я слишком старая для тебя? – все так же тихо спросила Эрна.
– Ну что ты! – поспешно ответил Годинович и отчего-то сглотнул. Ему хотелось спросить: для чего именно Эрна считает себя старой, но он не посмел.
– Тогда почему мой господин хочет избавиться от меня?
– Я не хочу! – возмутился Волькша. – Я хочу вернуть тебя в дом, где ты была счастлива.
– Была! – впервые за все это время Эрна заговорила в полный голос. – Да, я была счастлива в доме моей семьи. Теперь это дом старшего брата, он заботится об отце. Это его доля – доля старшего брата. Но, чтобы там ни было, я буду для него обузой. Девушки для того и выходят замуж, чтобы покинуть родное гнездо. Для меня там больше нет места. Точно так же, как и в домах остальных братьев. Я знаю, что они никогда так не скажут, но это так. Ничья вдова и ничья жена, я принесу под их кров черную оспу своей горестной судьбы…
Волькша опустился на лавку и уронил голову.
– Когда в ночь вашего набега тебя под руки привели «выбирать» женщину, ты выглядел даже более напуганным, чем мы. Но когда ты посмотрел мне в глаза, я вдруг поняла, что передо мной человек, который никогда меня не ударит. Не знаю уж, как я это увидела, но с тех пор я с каждым днем все больше убеждалась, что первый взгляд не обманул меня. Господин… извини… Варглоб, ты – единственный мужчина в моей… взрослой… жизни, который был со мной нежен. Не выбрасывай меня, как негодный хлам, как кишку от съеденной колбасы. Возьми меня с собой. Я буду самой покорной из твоих фольков… Пожалуйста, Варглоб.
С этими словами Эрна опустилась на колени.
Волькша молчал. От того, что он сейчас услышал, менялось многое, «…был со мной нежен…» Значит, был! Была! Значит, не пригрезилась, а произошла в Яви та… нежная близость, которая после возвращалась смутным томлением и метаниями между стыдом и отрадой.
С улицы долетал шум суматохи.
Беззвучные слезы текли по щекам Эрны.
Дверь задрожала от чьих-то ударов.
– Кулак! Ты здесь? – горланил кто-то из гребцов. – Хрольф готов отплывать!
Волкан поднялся, закинул на плечо переметную суму Эрны и протянул ей руку.
– Пойдем.
Разоренный городок был теперь еще больше похож на место крысиного пира. Многое из утвари, вытащенной на улицу в день набега, так и осталось лежать на торговой площади. Кое-где порушенная, кое-где потраченная гора уворованного добра сиротливо высилась среди потухших кострищ и пустых пивных бочонков. Сам не понимая, почему для него это так важно, Волкан отметил, что резная колыбелька все-таки пропала. Кто из варягов позарился на нее? Для своих детей умыкнул он ее или все-таки на продажу, как будто такую же не могли сделать свейские столяры?
В Хохендорфской заводи все и впрямь было готово к отплытию.
Манскап Хрольфа, понацепив на себя бранного железа, в одночасье превратился из вольных гребцов в строгих надзирателей и, похоже, эта ипостась была шёрёвернам по душе. Они со свирепым видом прохаживались вдоль сундуков, на которых еще недавно сами ломали спины.
Появление Волкана в воротах Хохендорфа варяги встретили нестройными здравицами. Гребцы-невольники украдкой взирали на щуплого парнишку, за которым, опустив глаза долу, следовала жена сына Городецкого старшины. Знал ведь живчик, кого выбрать в фольки!
В воротах Эрна остановилась, точно справляясь с чудовищным порывом ветра. Ее лицо побледнело и осунулось, – она увидела возле варяжских кораблей небольшую лодку, в которой сидели люди из Винеты.
Волькша взял ее за руку и тихонечко потянул вперед. Ругийка покорно двинулась, но в лице ее читалось твердое намерение возле лодки вновь упасть на колени и умолять Варга не отсылать ее на Волин.
Когда же она поняла, что ее господин ведет ее к драккару, краски жизни вновь заиграли на ее щеках, а походка стала еще более неуверенной, но уже не от отчаяния, а от счастья. Из всех плененных жителей Хохендорфа Эрна была единственной, кто взошел на борт варяжского драккара улыбаясь.
– А вдруг как у кого от нашей с Бьерном работы задом кровь пойдет? – грубо отшучивался гёт. – Сундук потом отмывай… Лень… Уж мы лучше тут жилы порвем, пока у кого-нибудь из нас пуп не порвется… Так, Ольг?
И Рыжий Лют растягивал потрескавшиеся губы в ужасающей улыбке.
Так они и силились переупрямить друг дружку все три дня обратного пути. Остались каждый при своем, зато уважать друг друга стали еще больше. Когда их на руках спускали на берег, глаза обоих закатились под брови, а кожа на ладонях была сплошной кровавой мозолью. Но к полуночи они отлежались и показали всем, что значит венедская пословица: работает за троих, а ест за четверых. Глядя на то, как они пьют пиво и перемалывают зубами мясо, кто-то пошутил, что от гребной натуги у них пупки все-таки развязались и теперь пища проваливается мимо пуза прямо в рубахи. Воистину, ни одно брюхо не могло вместить столько еды, сколько умяли два загребных.
Утро для приплывших началось поздно. Но те, кто оставался в Хохендорфе, поднялись на ноги ни свет ни заря и, в меру своего разумения, принялись готовить корабли к отплытию. Носили к мачт-фишерсам бочонки с пивом и водой, мешки с житом и снедью. Проверяли кницы и весла. Уже никого не надо было убеждать в том, что из разоренного городца надлежит убраться как можно скорее. Самое позднее утром следующего дня.
В полдень горестные вопли вновь поплыли над Хохендорфом: викинги начали делить жителей на тех, кого они возьмут на Бирку, и тех, кого эта участь минует.
Для шёрёвернов началась потеха. Они ходили от одного невольничьего дома к другому и высматривали «лучший товар». Со стороны можно было подумать, что они судачат об овцах или свиньях.
Однако вскоре бестолковость этого занятия стала очевидной. Русь зарилась в основном на молодых женщин и девиц. Будь у них не три кнорра, а десять, они бы не оставили в покоренном городце ни одной юбки, если только та не болталась на костлявой старухе. А кто при этом сядет на весла, их, похоже, совершенно не заботило.
Хрольф ругался со манскапом до хрипа. Но его люди стояли на своем либо требовали от него сделать так, чтобы и караси жирели, и щуки не скучали. Споры закончились тем, что молодух опять вернули в узилища, а будущих фольков начали отбирать по-варяжски мудро.
Хрольф повелел вывести из заколоченных домов всех детей до одиннадцати лет. После этого он приказал их матерям по очереди выходить из дверей и ждать, пока ее дети не подбегут к ней. После этого женщина должна была найти своего мужа и вывести из заточения. Полную семью отводили в сторону и, к их великой радости, отпускали, точнее, запирали в их собственном доме. Через какое-то время в узилищах остались только никому не нужные старики, одинокие вдовы, вдовцы, молодые пары, еще не обзаведшиеся детьми, а также парни и девицы на выданье, отроки и девчонки. Стариков со старухами прогнали взашей, а оставшихся полонян шёрёверны подвергли унизительному отбору.
Волькша ушел с торговой площади прочь. Его мучил нестерпимый стыд от того, как варяги щупали девиц и молодух, как заставляли его сверстников показывать зубы и спускать портки, оголяя Ярилову палицу. Можно было подумать, что именно ею они будут работать на хозяина. Даже после того как Волкан вспомнил, что на Рюнмарё тяжелолицая жена бондэ пыталась купить у Хрольфа «рыжего фолька», потребного ей не столько для обработки земли, сколько для похотливой орати, он не примирился с тем, что творилось перед узилищами.
И вот шестьдесят гребцов-невольников были отобраны. К великому разочарованию манскапа, женщин на кнорры определили всего двадцать, остальное место на деках отводилось поклаже. Ее набралось так много, что все посудины, включая Гром, сидели в воде настолько низко, что, буде дочуркам Аегира приспичит поиграть в салки, судьба кораблей будет незавидна.
Перед тем как вереница ладей Хрольфа с богатой добычей покинула Хохендорфскую заводь, в жизни шеппаря произошло еще два немаловажных события.
Гребцов-невольников уже рассаживали по скамьям кнорров, привязывая хитроумными узлами к кницам, когда вверх по протоке из Щецинского залива поднялась лодка. Она не стала, как прочие суда, боязливо жаться к дальнему берегу, а направилась прямо к варяжским кораблям. Кроме двух гребцов в ней сидел какой-то викинг и еще трое воинов в добрых кольчугах, с мечами и щитами.
Хрольф уже хотел крикнуть: «Русь! Поднять топоры!», но Волькша узнал в ратарях трех приятелей Рудгера.
– Что вам надо, турпилинги? – не слишком ласково приветствовал их шеппарь. Парни замялись. В свейском они были не сильны. Пришлось Волкану истолковывать вопрос, даром что у свейского и турпилингского наречия были общие корни.
– Возьми нас с собой, – попросили воины, – в наших семьях мы все – младшие сыновья. Чем сидеть на шее у старших, мы решили попытать морского счастья. Твои люди, – сказали они, косясь на Волькшу и Олькшу, – самые лучшие воины из тех, кого нам довелось встречать. Ни один хольд Уппландского ярла не сравнится с такими бойцами. Мы хотим сражаться с ними в одном строю, потому что и удача сама приходит к ним на поклон. Мы привезем домой полные сундуки сокровищ и станем старшинами Винеты!
Кто из них сочинил эту высокопарную речь? Но было видно, что готовили они ее не один день. И ведь недаром! Стрела лести попала в цель. Хрольф заухмылялся в усы. Что-то подобное он и сам ощущал с тех пор, как увидел венедских парней, бегущих по берегу Волхова от разъяренной княжеской дворни. Теперь его грезы разделили и сыновья турпилингских купцов. Добыча, с которой его манскап возвращался на Бирку, уже начала превращать мечты шеппаря в Явь. Но только мечтать теперь надо было о большем! О гораздо большем, чем плодородный бонд и десяток фольков! Вот эти волинские парни вознамерились стать старшинами своего города. Так почему бы ему, шеппарю драккара, на борту которого по воле Судьбы обретается Каменный Кулак, не пожелать стать ярлом? Ну чем он хуже Ларса?
От тщеславных мыслей в голове у Хрольфа зашумело сильнее, чем от красного вина, так что дальнейших речей он почти не слышал.
Просьбу турпилингов он, конечно, удовлетворил: какой шеппарь откажется от трех снаряженных для сечи воинов. Уж кто-кто, а потрошитель сумьских засек в прежние времена не мог похвастаться обилием ратарей, жаждавших примкнуть к его манскапу. Вероятно, гордыня родилась намного раньше сына Снорри: как светлейший из ярлов Хрольф небрежным движением руки передал парней под начало Ёрна, которого, в свою очередь, сделал кормчим одного из кнорров.
Теперь настала очередь викинга обратиться к шеппарю с речью. Даже несмотря на то, что на нем не было лисьей шапки, сомневаться в том, что это человек синеуса Ларса, не приходилось. И потому сказанное им обрушилось на племянника Неистового Эрланда как гнев Рэны среди полного безветрия.
– Я – Эгиль Скаллагримсон, воин, – сказал он голосом сиплым, как шум прибоя. – Я двенадцать лет бился в дружине Уппландского ярла. Случалось и раньше, что его людей брали в плен, но он никогда не приходил к ним на выручку и не платил за них выкуп. Волиняне предложили мне или дожидаться прихода ярла под стены Винеты, или пойти с ними в твой манскап. Прилюдно и громко я, Эгиль Скаллагримсон, воин, говорю, что ухожу от Ларса и хочу искать удачи на твоем драккаре, шеппарь.
– А что ты умеешь в бою, Эгиль? – спросил его Хрольф, с большим трудом одолев приступ удушливой гордости. Прежде ему не приходилось задавать этот вопрос: он с радостью брал на борт любого добровольца. Но уклад шёрёвернов обязывал шеппаря всячески чиниться, набирая людей в манскап.
Эгиль молча взял короткое копье, отвел руку и метнул его. До ворот Хохендорфа было шагов тридцать. Щит, который даннский конунг водрузил на верхнюю перекладину ворот, был невелик. Обычный круглый щит даннского ратаря. Железное жало вонзилось в него чуть выше срединного железного набалдашника. Под тяжестью копья он накренился и через мгновение упал с ворот.
Все, кто видел бросок Эгиля, восхищенно присвистнули. Если этот воин и не был хольдом, то отменным копейщиком он, безусловно, являлся. Хрольф важно кивнул, повелел Эгилю подняться на борт «Грома», а сам пошел надзирать за погрузкой. Однако после двух приливов гордыни его рассудок заметно помутился, и шеппарь с трудом соображал, что творится вокруг.
Тем временем Волькша подошел к людям, доставившим с Волина трех парней и Скаллагримсона, и попросил их задержаться на чуток. Неизвестно, что он им посулил, но они согласились, даже несмотря на то, что солнце уже катилось к вечеру, а им предстояло еще неблизкое возвращение в Винету.
Договорившись с гребцами, Волькша побежал искать Эрну. Он нашел ее в мрачном доме Хохендорфских старшин. Женщина укладывала в кожаную дорожную торбу свои пожитки.
– Эрна, там… – начал Волкан, переводя дух, – там приплыли люди из Винеты! Я уговорил гребцов подождать тебя.
– Меня? – удивилась Эрна.
– Ты что, хочешь остаться здесь и дожидаться возвращения… – Волкан замялся, не находя слов, чтобы именовать ее мужа и свекра.
– Нет, – ответила ругийка, всем видом показывая, что не для этого она перетряхивала сундук со своим приданым, а до этого разорила тайники своих мучителей.
– Так пойдем скорее! Они отвезут тебя домой к братьям и отцу!
– Ты не хочешь брать меня с собой? – опустила голову Эрна.
Волькша оторопел.
– Я плохо готовлю? – спросила молодая женщина.
Волкан покачал головой. Вкуснее, чем ругийка, готовила только Ятва.
– Я слишком старая для тебя? – все так же тихо спросила Эрна.
– Ну что ты! – поспешно ответил Годинович и отчего-то сглотнул. Ему хотелось спросить: для чего именно Эрна считает себя старой, но он не посмел.
– Тогда почему мой господин хочет избавиться от меня?
– Я не хочу! – возмутился Волькша. – Я хочу вернуть тебя в дом, где ты была счастлива.
– Была! – впервые за все это время Эрна заговорила в полный голос. – Да, я была счастлива в доме моей семьи. Теперь это дом старшего брата, он заботится об отце. Это его доля – доля старшего брата. Но, чтобы там ни было, я буду для него обузой. Девушки для того и выходят замуж, чтобы покинуть родное гнездо. Для меня там больше нет места. Точно так же, как и в домах остальных братьев. Я знаю, что они никогда так не скажут, но это так. Ничья вдова и ничья жена, я принесу под их кров черную оспу своей горестной судьбы…
Волькша опустился на лавку и уронил голову.
– Когда в ночь вашего набега тебя под руки привели «выбирать» женщину, ты выглядел даже более напуганным, чем мы. Но когда ты посмотрел мне в глаза, я вдруг поняла, что передо мной человек, который никогда меня не ударит. Не знаю уж, как я это увидела, но с тех пор я с каждым днем все больше убеждалась, что первый взгляд не обманул меня. Господин… извини… Варглоб, ты – единственный мужчина в моей… взрослой… жизни, который был со мной нежен. Не выбрасывай меня, как негодный хлам, как кишку от съеденной колбасы. Возьми меня с собой. Я буду самой покорной из твоих фольков… Пожалуйста, Варглоб.
С этими словами Эрна опустилась на колени.
Волькша молчал. От того, что он сейчас услышал, менялось многое, «…был со мной нежен…» Значит, был! Была! Значит, не пригрезилась, а произошла в Яви та… нежная близость, которая после возвращалась смутным томлением и метаниями между стыдом и отрадой.
С улицы долетал шум суматохи.
Беззвучные слезы текли по щекам Эрны.
Дверь задрожала от чьих-то ударов.
– Кулак! Ты здесь? – горланил кто-то из гребцов. – Хрольф готов отплывать!
Волкан поднялся, закинул на плечо переметную суму Эрны и протянул ей руку.
– Пойдем.
Разоренный городок был теперь еще больше похож на место крысиного пира. Многое из утвари, вытащенной на улицу в день набега, так и осталось лежать на торговой площади. Кое-где порушенная, кое-где потраченная гора уворованного добра сиротливо высилась среди потухших кострищ и пустых пивных бочонков. Сам не понимая, почему для него это так важно, Волкан отметил, что резная колыбелька все-таки пропала. Кто из варягов позарился на нее? Для своих детей умыкнул он ее или все-таки на продажу, как будто такую же не могли сделать свейские столяры?
В Хохендорфской заводи все и впрямь было готово к отплытию.
Манскап Хрольфа, понацепив на себя бранного железа, в одночасье превратился из вольных гребцов в строгих надзирателей и, похоже, эта ипостась была шёрёвернам по душе. Они со свирепым видом прохаживались вдоль сундуков, на которых еще недавно сами ломали спины.
Появление Волкана в воротах Хохендорфа варяги встретили нестройными здравицами. Гребцы-невольники украдкой взирали на щуплого парнишку, за которым, опустив глаза долу, следовала жена сына Городецкого старшины. Знал ведь живчик, кого выбрать в фольки!
В воротах Эрна остановилась, точно справляясь с чудовищным порывом ветра. Ее лицо побледнело и осунулось, – она увидела возле варяжских кораблей небольшую лодку, в которой сидели люди из Винеты.
Волькша взял ее за руку и тихонечко потянул вперед. Ругийка покорно двинулась, но в лице ее читалось твердое намерение возле лодки вновь упасть на колени и умолять Варга не отсылать ее на Волин.
Когда же она поняла, что ее господин ведет ее к драккару, краски жизни вновь заиграли на ее щеках, а походка стала еще более неуверенной, но уже не от отчаяния, а от счастья. Из всех плененных жителей Хохендорфа Эрна была единственной, кто взошел на борт варяжского драккара улыбаясь.
Попятный путь
Когда викинги покидали западную Одерскую протоку, небо укрылось кисеей перистых облаков. Точно нерадивая жена забыла тряпицу в бадейке со щелоком, и та расползлась на нитки, вохрые и хилые, тронь – разойдутся.
Опасаясь того, что по пути кнорры с добычей могут потеряться, шёрёверны перед отплытием вновь связали корабли длинными веревками. Однако хохендорфские пленники, сидевшие на веслах грузовых посудин, гребли нестройно, отчего ладьи то и дело дергали драккар за упряжь. Иногда рывки были так сильны, что на обоих кораблях люди валились на деки. Ругаясь на чем свет стоит, русь Хрольфа принималась раздавать тумаки гребцам-невольникам. Но спустя непродолжительное время разлад повторялся, и варяги вновь падали с ног.
В конце концов Хрольф приказал отвязать веревки, а судна поставить наконечником стрелы: «Гром» впереди, пара старых кнорров за ним, а замыкала поход новая ладья с волинскими турпилингами в манскапе и Ёрном у рулевого весла. Людям на грузовых посудинах было приказано лечь костьми, но держаться не дальше броска копья друг от друга и от драккара.
Выйдя в море, Хрольф повел ватагу кораблей на восток, туда, где несколько дней назад высаживал Волькшу.
– Мы плывем в Винету? – спросил Волкан.
Он был не прочь еще раз повидаться с Альфертом, узнать, как готовятся к свадьбе Рудгер и Броня и стоят ли уже на месте створки городских ворот.
– Все-таки, венед, ты иногда кажешься намного глупее, чем есть, – ответил шеппарь, перекладывая родерарм на себя, от чего драккар начал неторопливо забирать к северу.
Когда Кулак появился возле «Грома» с рыжей хохендорфской строптивицей, недавние обиды вновь замутили сердце свея. Нет ничего оскорбительнее, чем чье-то бесспорное превосходство, особенно если оно не выражено размахом плеч и исполинским ростом. Вот с Большим Руном все понятно. И хотя Хрольф впервые увидел человека-гору распростертым возле ног все того же Варглоба, одного взгляда на берсерка, недошедшего до Валхалы, было достаточно, чтобы любой человек признал собственное ничтожество. Но когда твой манскап вопит здравицы мозгляку, когда молодая и сочная сверх меры фру, которую не смогли взять силой трое лихих викингов, сама отдается тщедушному заморышу, а потом, как верная собака, приходит за ним на корабль, даже самое чистое сердце почернеет от зависти. А сын бондэ душевной пригожестью похвастаться не мог.
– Не ты ли, венед, стращал меня скорым подходом кораблей Харека? – цедил сквозь зубы Хрольф. – А теперь хочешь, чтобы я потерял день, таская эти грузовые лоханки вверх и вниз по Одерским протокам?
– Нет, – ответил Волькша, удивившись внезапной немилости шеппаря.
– Вот и не задавай глупые вопросы. Стезю прокладывать – шеппарская забота. Иди вон лучше…
Он хотел сказать: «Иди вон лучше потискай свою рыжую фольку», но его скула предупреждающе заныла, и он не закончил своих речей…
К ночи, когда Хрольф уже привел свои корабли к необитаемому безымянному островку в полудне пути от Борнхольма и спрятал в чашеобразный залив, отгороженный точно крышкой песочной грядой, Восточное море взбеленилось бурей. Даром что пару дней назад начался теплый, душистый Червень, волны расходились не на шутку. От их щедрот досталось даже причаленным судам. Перекатываясь через «крышку залива», они вытолкали один из кнорров на берег и едва не разбили его о морену в прибрежном песке.
Не иначе Позвиздосерчал на кого-то в восточном краю. Он стремился туда во всей мощи своего гнева. Застань Стрибожичи Хрольфовы корабли в море, не видать бы им больше Бирки. Опрокинул бы кверху дном, и поминай как звали.
Утром море было безмятежно, как лесное озеро, но страх в душах манскапа не унялся вместе с ветром. В прежние времена, когда только ленивый не смеялся над ничтожностью Хрольфовой добычи, его люди бесстрашно встречали любую бурю. Теперь же, когда их прибыток не влез и на четыре корабля, они вспомнили всех Асов и Ванов, всех великанов и альвов, о которых когда-либо слышали. Викинги вдруг уверовали, что все верхние и нижние боги, все подгорные и подводные чудовища только и мечтают отнять у них завоеванное добро.
– Хрольф! – наседали они на шеппаря. – Надо принести жертву Ньёрду, Рэне и Аегиру! Мы давно не воздавали им должное!
– Боги гневаются на нас! – показывали они на выброшенный на берег кнорр.
Сказать по правде, Хрольф последний раз вспоминал о богах почти год назад, когда собирался плыть на Ильмень. Тогда он откупился от сыновей и соратников Одина связкой сушеной рыбы, плошкой каши, чашкой масла и кувшинчиком меда. Но сегодня манскап, похоже, говорил о настоящей жертве, может быть, даже человеческой, как это любила сварливая Рэна.
– О чем они опять грают? – спросил Олькша у приятеля. Сборище варягов и вправду было похоже на стаю крятунов на пашне. Каркают, крылами машут, головами вертят.
– Они требуют, чтобы Хрольф принес жертву варяжским богам, дабы те пропустили их через море, – ответил Волькша.
– Вот ведь дурни! – хохотнул Рыжий Лют. – А раньше они чего же о своих богах не вспоминали?
– А Велес их знает, – хмыкнул Волкан.
Хрольф тем временем повелел сложить жертвенный костер. На пустынном берегу набрать хвороста было не так-то просто. Рыскать за ним по окрестностям варягам было недосуг да и перед лицом полонян не по чину. В конце концов они отвязали от гребцовых скамей пяток хохендорфских парней, отвели на берег, и довольно споро те насобирали у воды стопу разнородных бревен, сучьев и корабельной щепы.
Варяги связали длинные бревна так, что получился плот, чуть больше гребецкого сундука, после чего соорудили на нем поленницу. Невольники с ужасом смотрели на эти приготовления. По всем далям и весям ходили былицы о кровожадности варяжских обрядов. Рассказывали, что когда в Свейланде умирал ярл, его хоронили вместе с конем и рабынями, которые должны были ублажать его в державе ледяной Хель, раз уж ему не посчастливилось пасть в бою и отворить двери Валхалы. Хохендорфские мужчины на веслах вспомнили свое вчерашнее нерадение и уверились, что на жертвенный костер взойдет кто-то из них. Девицы и молодухи, глядя на жертвенник, то и дело падали в обморок, посчитав, что викинги вряд ли станут приносить в жертву столь потребных для похода гребцов, и потому будут ублажать своих страшных демонов кровью невинных женщин.
Когда же на одном из кнорров жалобно заблеяла коза, все невольники разом обмякли, закатили глаза и возблагодарили ругийских богов за то, что жадность викингов оказалось сильнее их страха перед владыками моря.
Пока манскап собирался вокруг жертвенника, Волькша недоумевал, как же варяги собираются творить священнодействие без волхва или шамана? Кто будет разговаривать с богами от их имени?
Когда же обряд начался, Волкан просто потерял дар речи. Нестройными голосами манскап начал выкрикивать имена богов и просьбы к ним. Под эти вопли Хрольф перерезал козе горло так, точно собирался ее свежевать для жаркого.
– Att gala folja med! Gala! Gala! – крикнул венедам шеппарь, выразительно показывая на небеса.
– Он хочет, чтобы мы галдели вместе с ними? – удивился Олькша.
– Не галдели, а молились, – поправил Волькша. – Галдеть – варяжское слово. Мне отец говорил, но я никогда не думал, что их молитвы и правда так похожи на галдеж.
Тем временем Хрольф деловито свежевал козу. Сердце, печень и прочую требуху он бросил на поленницу. Следом полетели голова и копыта. Поморщившись от досады, шеппарь отделил и бросил на жертвенник еще шею вместе с оковалком нутряного жира. После чего вытер он руки о тушку и взялся за огниво. Когда костер занялся, Хрольф столкнул плот в воду и принялся галдеть вместе со всем манскапом. Но было видно, что его больше беспокоила мысль о том, успеет ли кровь вытечь из козьих жил до отплытия, ведь иначе мясо будет изрядно пованивать.
Варяги рядились со своими богами довольно долго. По всем приметам Ваны приняли мзду благосклонно: плот с жертвенником не перевернулся, и огонь на нем не потух. Даже густой дым от горящего мяса отлетал в самом благоприятном для шёрёвернов направлении – на Север – как раз по пути кораблей.
С кнорром, который волны вытолкали на берег, справились бы играючи, не будь люди Хрольфа так усердны в окриках и битье бестолковых пленников. Запуганные ругии никак не могли взять в толк: что и куда тянуть и толкать. Наставив синяков, искупав в море почти всех, кто стаскивал посудину с берега, викингам вернули-таки злополучный кнорр на воду. И дальнейший путь вереницы был похож на катание по тихой заводи.
Первые дни Хрольф еще зыркал глазами по морским далям и поминал Гарма оттого, что кнорры тащились так медленно. Но ни единого драккара не промелькнуло на юге. Даже рыбацкие лодки возле островов и то попадались нечасто.
До Окселёзунде корабли Хрольфа добирались пять с половиной дней.
Шеппарь оказался рачительным хозяином. Он строго следил за тем, чтобы манскап без нужды не лупцевал гребцов-невольников. Он повелел кормить пленников наравне со своими людьми, отказывая им лишь в пиве и мясе. Мало того, он наказал шёрёвернам не брать хохендорфских молодух силой, дабы довести их до Бирки без синяков и ссадин. Со стороны племянник Неистового Эрланда был похож на заботливого козопаса, везущего на продажу излишки своего тучного стада.
Опасаясь того, что по пути кнорры с добычей могут потеряться, шёрёверны перед отплытием вновь связали корабли длинными веревками. Однако хохендорфские пленники, сидевшие на веслах грузовых посудин, гребли нестройно, отчего ладьи то и дело дергали драккар за упряжь. Иногда рывки были так сильны, что на обоих кораблях люди валились на деки. Ругаясь на чем свет стоит, русь Хрольфа принималась раздавать тумаки гребцам-невольникам. Но спустя непродолжительное время разлад повторялся, и варяги вновь падали с ног.
В конце концов Хрольф приказал отвязать веревки, а судна поставить наконечником стрелы: «Гром» впереди, пара старых кнорров за ним, а замыкала поход новая ладья с волинскими турпилингами в манскапе и Ёрном у рулевого весла. Людям на грузовых посудинах было приказано лечь костьми, но держаться не дальше броска копья друг от друга и от драккара.
Выйдя в море, Хрольф повел ватагу кораблей на восток, туда, где несколько дней назад высаживал Волькшу.
– Мы плывем в Винету? – спросил Волкан.
Он был не прочь еще раз повидаться с Альфертом, узнать, как готовятся к свадьбе Рудгер и Броня и стоят ли уже на месте створки городских ворот.
– Все-таки, венед, ты иногда кажешься намного глупее, чем есть, – ответил шеппарь, перекладывая родерарм на себя, от чего драккар начал неторопливо забирать к северу.
Когда Кулак появился возле «Грома» с рыжей хохендорфской строптивицей, недавние обиды вновь замутили сердце свея. Нет ничего оскорбительнее, чем чье-то бесспорное превосходство, особенно если оно не выражено размахом плеч и исполинским ростом. Вот с Большим Руном все понятно. И хотя Хрольф впервые увидел человека-гору распростертым возле ног все того же Варглоба, одного взгляда на берсерка, недошедшего до Валхалы, было достаточно, чтобы любой человек признал собственное ничтожество. Но когда твой манскап вопит здравицы мозгляку, когда молодая и сочная сверх меры фру, которую не смогли взять силой трое лихих викингов, сама отдается тщедушному заморышу, а потом, как верная собака, приходит за ним на корабль, даже самое чистое сердце почернеет от зависти. А сын бондэ душевной пригожестью похвастаться не мог.
– Не ты ли, венед, стращал меня скорым подходом кораблей Харека? – цедил сквозь зубы Хрольф. – А теперь хочешь, чтобы я потерял день, таская эти грузовые лоханки вверх и вниз по Одерским протокам?
– Нет, – ответил Волькша, удивившись внезапной немилости шеппаря.
– Вот и не задавай глупые вопросы. Стезю прокладывать – шеппарская забота. Иди вон лучше…
Он хотел сказать: «Иди вон лучше потискай свою рыжую фольку», но его скула предупреждающе заныла, и он не закончил своих речей…
К ночи, когда Хрольф уже привел свои корабли к необитаемому безымянному островку в полудне пути от Борнхольма и спрятал в чашеобразный залив, отгороженный точно крышкой песочной грядой, Восточное море взбеленилось бурей. Даром что пару дней назад начался теплый, душистый Червень, волны расходились не на шутку. От их щедрот досталось даже причаленным судам. Перекатываясь через «крышку залива», они вытолкали один из кнорров на берег и едва не разбили его о морену в прибрежном песке.
Не иначе Позвиздосерчал на кого-то в восточном краю. Он стремился туда во всей мощи своего гнева. Застань Стрибожичи Хрольфовы корабли в море, не видать бы им больше Бирки. Опрокинул бы кверху дном, и поминай как звали.
Утром море было безмятежно, как лесное озеро, но страх в душах манскапа не унялся вместе с ветром. В прежние времена, когда только ленивый не смеялся над ничтожностью Хрольфовой добычи, его люди бесстрашно встречали любую бурю. Теперь же, когда их прибыток не влез и на четыре корабля, они вспомнили всех Асов и Ванов, всех великанов и альвов, о которых когда-либо слышали. Викинги вдруг уверовали, что все верхние и нижние боги, все подгорные и подводные чудовища только и мечтают отнять у них завоеванное добро.
– Хрольф! – наседали они на шеппаря. – Надо принести жертву Ньёрду, Рэне и Аегиру! Мы давно не воздавали им должное!
– Боги гневаются на нас! – показывали они на выброшенный на берег кнорр.
Сказать по правде, Хрольф последний раз вспоминал о богах почти год назад, когда собирался плыть на Ильмень. Тогда он откупился от сыновей и соратников Одина связкой сушеной рыбы, плошкой каши, чашкой масла и кувшинчиком меда. Но сегодня манскап, похоже, говорил о настоящей жертве, может быть, даже человеческой, как это любила сварливая Рэна.
– О чем они опять грают? – спросил Олькша у приятеля. Сборище варягов и вправду было похоже на стаю крятунов на пашне. Каркают, крылами машут, головами вертят.
– Они требуют, чтобы Хрольф принес жертву варяжским богам, дабы те пропустили их через море, – ответил Волькша.
– Вот ведь дурни! – хохотнул Рыжий Лют. – А раньше они чего же о своих богах не вспоминали?
– А Велес их знает, – хмыкнул Волкан.
Хрольф тем временем повелел сложить жертвенный костер. На пустынном берегу набрать хвороста было не так-то просто. Рыскать за ним по окрестностям варягам было недосуг да и перед лицом полонян не по чину. В конце концов они отвязали от гребцовых скамей пяток хохендорфских парней, отвели на берег, и довольно споро те насобирали у воды стопу разнородных бревен, сучьев и корабельной щепы.
Варяги связали длинные бревна так, что получился плот, чуть больше гребецкого сундука, после чего соорудили на нем поленницу. Невольники с ужасом смотрели на эти приготовления. По всем далям и весям ходили былицы о кровожадности варяжских обрядов. Рассказывали, что когда в Свейланде умирал ярл, его хоронили вместе с конем и рабынями, которые должны были ублажать его в державе ледяной Хель, раз уж ему не посчастливилось пасть в бою и отворить двери Валхалы. Хохендорфские мужчины на веслах вспомнили свое вчерашнее нерадение и уверились, что на жертвенный костер взойдет кто-то из них. Девицы и молодухи, глядя на жертвенник, то и дело падали в обморок, посчитав, что викинги вряд ли станут приносить в жертву столь потребных для похода гребцов, и потому будут ублажать своих страшных демонов кровью невинных женщин.
Когда же на одном из кнорров жалобно заблеяла коза, все невольники разом обмякли, закатили глаза и возблагодарили ругийских богов за то, что жадность викингов оказалось сильнее их страха перед владыками моря.
Пока манскап собирался вокруг жертвенника, Волькша недоумевал, как же варяги собираются творить священнодействие без волхва или шамана? Кто будет разговаривать с богами от их имени?
Когда же обряд начался, Волкан просто потерял дар речи. Нестройными голосами манскап начал выкрикивать имена богов и просьбы к ним. Под эти вопли Хрольф перерезал козе горло так, точно собирался ее свежевать для жаркого.
– Att gala folja med! Gala! Gala! – крикнул венедам шеппарь, выразительно показывая на небеса.
– Он хочет, чтобы мы галдели вместе с ними? – удивился Олькша.
– Не галдели, а молились, – поправил Волькша. – Галдеть – варяжское слово. Мне отец говорил, но я никогда не думал, что их молитвы и правда так похожи на галдеж.
Тем временем Хрольф деловито свежевал козу. Сердце, печень и прочую требуху он бросил на поленницу. Следом полетели голова и копыта. Поморщившись от досады, шеппарь отделил и бросил на жертвенник еще шею вместе с оковалком нутряного жира. После чего вытер он руки о тушку и взялся за огниво. Когда костер занялся, Хрольф столкнул плот в воду и принялся галдеть вместе со всем манскапом. Но было видно, что его больше беспокоила мысль о том, успеет ли кровь вытечь из козьих жил до отплытия, ведь иначе мясо будет изрядно пованивать.
Варяги рядились со своими богами довольно долго. По всем приметам Ваны приняли мзду благосклонно: плот с жертвенником не перевернулся, и огонь на нем не потух. Даже густой дым от горящего мяса отлетал в самом благоприятном для шёрёвернов направлении – на Север – как раз по пути кораблей.
С кнорром, который волны вытолкали на берег, справились бы играючи, не будь люди Хрольфа так усердны в окриках и битье бестолковых пленников. Запуганные ругии никак не могли взять в толк: что и куда тянуть и толкать. Наставив синяков, искупав в море почти всех, кто стаскивал посудину с берега, викингам вернули-таки злополучный кнорр на воду. И дальнейший путь вереницы был похож на катание по тихой заводи.
Первые дни Хрольф еще зыркал глазами по морским далям и поминал Гарма оттого, что кнорры тащились так медленно. Но ни единого драккара не промелькнуло на юге. Даже рыбацкие лодки возле островов и то попадались нечасто.
До Окселёзунде корабли Хрольфа добирались пять с половиной дней.
Шеппарь оказался рачительным хозяином. Он строго следил за тем, чтобы манскап без нужды не лупцевал гребцов-невольников. Он повелел кормить пленников наравне со своими людьми, отказывая им лишь в пиве и мясе. Мало того, он наказал шёрёвернам не брать хохендорфских молодух силой, дабы довести их до Бирки без синяков и ссадин. Со стороны племянник Неистового Эрланда был похож на заботливого козопаса, везущего на продажу излишки своего тучного стада.