Страница:
Травеня?
– ЭТИ грибы растут всегда. Говорят, что их можно найти даже под снегом. Их называют по-разному. Кто-то говорит, что это слезы Нанны,которые она пролила после смерти своего мужа Бальдера.Кто-то утверждает, что это капли крови из лона Сиф,упавшие на землю в день, когда жена Тора рожала Моди.Ну а кто-то уверен, что это молоко Ёрд,которым она выкармливала самого Тора!
Все это нагромождение варяжских богов ничего не сказало Ольгерду и лишь смутно намекнуло Волькше на то, что речь идет совсем о других грибах, нежели уважаемые венедами боровики или опята. Так что, несмотря на нескрываемое желание Ульриха закончить рассказ, гёту пришлось продолжать:
– Ну, так вот, берсерки зовут его Белым Путем… Я пойду, а?
– Как это – пойду? – возмутился Годинович.
Олькша, которому Волкан не перевел еще последних слов Ульриха, и то недовольно замычал, хватая гребца за рукав.
– Что такое Белый Путь?
– Так вы что, ничего не знаете о берсерках? – Уле удивился так, что даже мотнул головой, точно вытряхивая из нее осколок сна или наваждения.
Ладонинские парни потупились. Нет, конечно, о незнающих страха и боли берсерках, о славных варяжских воинах, способных сражаться, даже лишившись руки или ноги, они слышали, и не раз, но что такое Белый Путь, было им неведомо.
– Йохо! – поразился Уле. – Какие же вы дремучие, венеды!
Чтобы лишний раз не злить Ольгерда, эти слова Волькша переиначил. Получилось что-то вроде: «Так давайте расскажу». Рыжий Лют с воодушевлением закивал головой, чем привел Уле в полный восторг. Еще никто на его веку так радостно не соглашался с обвинениями в дремучести. Ох, и чудные же эти ильменьские парни.
– Ну, ладно. Слушайте то, что знает в Гётланде каждый сопляк, – снисходительно молвил он. – Когда викинг выбирает путь берсерка, он начинает перед битвой есть грибы.
Как и догадывался Волькша, речь шла не о подосиновиках или лисичках, а о тех лесных грибах, что обычно нещадно избиваются палкой или давятся ногами – о поганках. К своему великому разочарованию, парни узнали, что бесстрашными и не знающими боли берсерков делали… мухоморы. Венедам и в голову не пришло бы различать эти грибы по породам. Поганка, она, как на нее ни взгляни, остается поганкой. Варяги же, как оказалось, распознавали пять видов мухоморов. Из них использовали два. Первый – послабее – для тех, кто только вступил на путь «бесстрашного воина» и перед боем желает усмирить свой страх. Второй позабористее – для тех, кому первый уже не помогал, для тех, чьи боевые раны ныли день-деньской, а страх перед новой болью преследовал в ночных кошмарах.
Но если волею судеб берсерк, пристрастившийся к «сильным грибам», оставался жив дольше своих попутчиков на пути бесстрашного воина, то ему уже не помогали и они. Боль и страх разъедали тело берсерка, как черви. И тогда страдалец волей-неволей начинал жевать Черную ночь. Что это за гриб, не понял даже Волькша, хотя, скорее всего, это Ульрих плохо его описывал. Неказистая поганка даровала берсерку полное облегчение и забвение боли, но делала его безвольным и жалким.
Закончить жизнь таким бесславным образом берсерк не мог. Не для того он прошел через столько битв, чтобы подобно простым бондэ оказаться не в зале Одина, а в царстве Хель. И чтобы этого не случилось, бесстрашному воину не оставалось ничего другого, кроме как стучаться в ворота Валхалы. Именно они, берсерки, вознамерившиеся всенепременно попасть в дружину Одина, и были теми безумцами, которые повергали врагов в ужас и смятение. Именно они продолжали биться, стоя на единственной уцелевшей ноге, размахивая билой в одной руке, а другой придерживая требуху, выпадающую из вспоротого живота. Но для того, чтобы совершить сей подвиг, о котором из поколения в поколение будут петь скальды, воин Одина должен был принять Белый Путь. Этот гриб выжигал из берсерка все, что мешало ему сражаться, все, что в нем было человеческого, и к своему небесному господину тот попадал, даже не заметив собственной смерти.
Уле закончил свой рассказ о Белом Пути, произнося слова распевно, точно скальд. Его лицо при этом светилось благоговейным восторгом.
– Хогланд – одно из двух мест, где можно найти Молоко Ёрд. Сделать это очень непросто, но берсерк, который намерен стучаться в двери Валхалы, всегда завещает свою долю последней добычи тому, кто даст ему нужную меру Слез Нанны. И горе шеппарю или ярлу, который не выполнит предсмертную волю бесстрашного воина. Теперь вам понятно?
Парни буркнули, что им все про этих хваленых берсерков понятно, и через мгновение Ульрих уже бежал со всех ног к прибрежному лесу.
Полнолуние девяти волхвов
– ЭТИ грибы растут всегда. Говорят, что их можно найти даже под снегом. Их называют по-разному. Кто-то говорит, что это слезы Нанны,которые она пролила после смерти своего мужа Бальдера.Кто-то утверждает, что это капли крови из лона Сиф,упавшие на землю в день, когда жена Тора рожала Моди.Ну а кто-то уверен, что это молоко Ёрд,которым она выкармливала самого Тора!
Все это нагромождение варяжских богов ничего не сказало Ольгерду и лишь смутно намекнуло Волькше на то, что речь идет совсем о других грибах, нежели уважаемые венедами боровики или опята. Так что, несмотря на нескрываемое желание Ульриха закончить рассказ, гёту пришлось продолжать:
– Ну, так вот, берсерки зовут его Белым Путем… Я пойду, а?
– Как это – пойду? – возмутился Годинович.
Олькша, которому Волкан не перевел еще последних слов Ульриха, и то недовольно замычал, хватая гребца за рукав.
– Что такое Белый Путь?
– Так вы что, ничего не знаете о берсерках? – Уле удивился так, что даже мотнул головой, точно вытряхивая из нее осколок сна или наваждения.
Ладонинские парни потупились. Нет, конечно, о незнающих страха и боли берсерках, о славных варяжских воинах, способных сражаться, даже лишившись руки или ноги, они слышали, и не раз, но что такое Белый Путь, было им неведомо.
– Йохо! – поразился Уле. – Какие же вы дремучие, венеды!
Чтобы лишний раз не злить Ольгерда, эти слова Волькша переиначил. Получилось что-то вроде: «Так давайте расскажу». Рыжий Лют с воодушевлением закивал головой, чем привел Уле в полный восторг. Еще никто на его веку так радостно не соглашался с обвинениями в дремучести. Ох, и чудные же эти ильменьские парни.
– Ну, ладно. Слушайте то, что знает в Гётланде каждый сопляк, – снисходительно молвил он. – Когда викинг выбирает путь берсерка, он начинает перед битвой есть грибы.
Как и догадывался Волькша, речь шла не о подосиновиках или лисичках, а о тех лесных грибах, что обычно нещадно избиваются палкой или давятся ногами – о поганках. К своему великому разочарованию, парни узнали, что бесстрашными и не знающими боли берсерков делали… мухоморы. Венедам и в голову не пришло бы различать эти грибы по породам. Поганка, она, как на нее ни взгляни, остается поганкой. Варяги же, как оказалось, распознавали пять видов мухоморов. Из них использовали два. Первый – послабее – для тех, кто только вступил на путь «бесстрашного воина» и перед боем желает усмирить свой страх. Второй позабористее – для тех, кому первый уже не помогал, для тех, чьи боевые раны ныли день-деньской, а страх перед новой болью преследовал в ночных кошмарах.
Но если волею судеб берсерк, пристрастившийся к «сильным грибам», оставался жив дольше своих попутчиков на пути бесстрашного воина, то ему уже не помогали и они. Боль и страх разъедали тело берсерка, как черви. И тогда страдалец волей-неволей начинал жевать Черную ночь. Что это за гриб, не понял даже Волькша, хотя, скорее всего, это Ульрих плохо его описывал. Неказистая поганка даровала берсерку полное облегчение и забвение боли, но делала его безвольным и жалким.
Закончить жизнь таким бесславным образом берсерк не мог. Не для того он прошел через столько битв, чтобы подобно простым бондэ оказаться не в зале Одина, а в царстве Хель. И чтобы этого не случилось, бесстрашному воину не оставалось ничего другого, кроме как стучаться в ворота Валхалы. Именно они, берсерки, вознамерившиеся всенепременно попасть в дружину Одина, и были теми безумцами, которые повергали врагов в ужас и смятение. Именно они продолжали биться, стоя на единственной уцелевшей ноге, размахивая билой в одной руке, а другой придерживая требуху, выпадающую из вспоротого живота. Но для того, чтобы совершить сей подвиг, о котором из поколения в поколение будут петь скальды, воин Одина должен был принять Белый Путь. Этот гриб выжигал из берсерка все, что мешало ему сражаться, все, что в нем было человеческого, и к своему небесному господину тот попадал, даже не заметив собственной смерти.
Уле закончил свой рассказ о Белом Пути, произнося слова распевно, точно скальд. Его лицо при этом светилось благоговейным восторгом.
– Хогланд – одно из двух мест, где можно найти Молоко Ёрд. Сделать это очень непросто, но берсерк, который намерен стучаться в двери Валхалы, всегда завещает свою долю последней добычи тому, кто даст ему нужную меру Слез Нанны. И горе шеппарю или ярлу, который не выполнит предсмертную волю бесстрашного воина. Теперь вам понятно?
Парни буркнули, что им все про этих хваленых берсерков понятно, и через мгновение Ульрих уже бежал со всех ног к прибрежному лесу.
Полнолуние девяти волхвов
Волькша так и не понял, почему Рыжий Лют раскис. Его внезапной озлобленности и раздражительности Годинович находил только одно объяснение: не иначе как Ольгерд Хорсович в своих молодецких мечтах вожделел прославиться на поле брани не меньше, чем великие берсерки, о которых пели не только варяжские скальды, но и словенские баяны. На поверку же вышло, что мужество, отвага и воля к ратным подвигам черпались его кумирами не из глубин неистового сердца и крепости тела, а из добровольной потравы, из поганой одури, которой они себя пичкали перед боем… Вот и набычился Олькша, как постреленок, который ждал-пождал заветного гостинца, а тот оказался черствым пряником.
Волькше совсем не хотелось выслушивать злобный, но пустой брех Рыжего Люта, и потому он предложил, пока не стемнело, забраться на вершину самой высокой горы Хогланда. Снизу казалось, что сделать это будет несложно. Волкан искренне надеялся вернуться на берег до наступления темноты. Однако Олькша, чего, сказать по правде, и ожидал Годинович, лезть в гору отказался, а принялся язвить над приятелем, дескать, того тоже обуяла жажда мзды, и он навострился за поганками.
После этой размолвки Волкан двинулся к горе с чистой совестью и недобрыми мыслями о том, почему же великий Велес так поскупился Олькше на разум. Видать, в тот день, когда родился Рыжий Лют, господин волхвов пировал в чертогах Перуна Сварожича и спьяну вложил сыну ягна коровьи мозги.
Однако стоило Волькше войти под сень сосен, как вся его злоба сгорела, точно пух одуванчика в пламени кузнечного горна. И вместо нее вернулось то неописуемое, опьяняющее чувство, которое Волкан испытал еще на драккаре, когда увидел Хогланд впервые. Это было похоже на какие-то младенческие восторги. Так он чувствовал себя дитятей, когда отец подбрасывал его в воздух и ловил в свои огромные добрые руки. Потешно, но страшно, высоко, но безопасно. И хочется еще и еще.
Сосняк, что рос на побережье острова, вряд ли сгодился бы даже на балясы. Стволы были сплошь изогнутые, короткие, кроны – растрепанные, разлапистые. Но дальше от моря деревья становились рослее, стройнее, ладнее. Здесь они были похожи на те сосны, что высились на взгорках возле Ладони, но что-то все же отличало их от обычных сосенок. То ли цвет коры у них был необычный, медовый, то ли иголки длиннее, то ли источали они более густой смолистый запах.
Волькша так увлекся разглядыванием сосен, что даже позабыл, куда направлялся.
И тут невдалеке сломалась под чьей-то ногой ветка. Парень обернулся, ожидая увидеть кого-нибудь из Хрольфова манскапа. Но то, что он узрел, выбило из него безмятежность почище доброй оплеухи. Ниже того места, где стоял Волькша, один за другим шествовали девять человек. Они шагали молча, уверенно, явно зная, куда держат путь, но при этом весьма не быстро. Такая неторопливость объяснялась тем, что в руках у каждого из них… был камень размером с лошадиную голову. Впрочем, не у всех. Последний путник шел налегке.
В первое мгновение Волькша подумал, что это ратари. За спинами у них виднелись круглые щиты, а сбоку из-за пояса торчали короткие копья. Но стоило ему присмотреться повнимательнее, и щиты оказались бубнами, а копья – посохами. Странно было видеть колдовские палицы не в руках, а за опоясками волхвов, но нести тяжеленный булыжник в одной руке, а посох в другой они едва ли смогли бы.
Впрочем, на тех белобородых старцев, что постоянно навещали в родимой Ладони Ладу-волхову, путники были не очень-то похожи. И различие было даже не в том, что эти волхвы были вовсе не стары. Их одеяния поразили Волькшу до остолбенения. Венедские волхвы носили длинные рубахи, подпоясанные кожаной косой, а то и золотой цепью, толстые накидки из шерстяного тканья и берестяные короба через плечо. Эти же были облачены совершенно иначе. Особенно первые восемь, те, что несли тяжеленные камни. Их тулова укрывали меховые мешки по колено с дырками для головы и рук. На поясах у них красовалось множество ниток, унизанных мелкими черепами, зубами, ушами, лапками, хвостами и тому подобными колдовскими побрякушками. Головы их венчали диковинного вида шапки. Меховое одеяние девятого волхва укрывало его до самых пят и было похоже на шубу с огромным запахом. Его лицо было скрыто еще одним мешком с прорезями для глаз. Его плечи и грудь украшали всевозможные бусы и обереги, разнообразие и богатство которых затмевало все, чем могли похвастаться первые восемь ведунов. По всем признакам последний в веренице был первым по старшинству.
Годинович, как завороженный, взирал на неведомых волхвов. Когда одни из них, точно почувствовав взгляд парнишки, обернулся, Волкан едва успел схорониться за камнем. Припадая к земле, он все же разглядел, что на голове волхва была вовсе не шапка, а кусок волчьей шкуры вместе с мордой. Что там приговаривал Олькша, свежуя для Кайи матерого волка, которого вся округа называла Белой Смертью? «Без головы из шкуры оберега не сделаешь»…
Девять волхвов тем временем прошествовали своим путем и скрылись за каменным уступом. Близкое соседство с Ладой приучило ладонинцев с почтением относиться к слугам богов. Никогда не знаешь, чем накажет тебя вещий человек за недозволенный подгляд. Так что разумнее всего было бы ринуться в противоположном от волхвов направлении.
Да куда там!
Любопытство взыграло в Волькше так, что парень, позабыв все житейские премудрости, последовал за чародеями, как телок за мамкой.
Судя по тому, что вереница волхвов упорно забиралась вверх, они направлялись к какому-то святилищу на горе. Откуда к Волькше пришла эта уверенность, он вряд ли сумел бы растолковать. Но куда еще могло направляться эдакое шествие? Либо на гору… либо под гору, в какую-нибудь пещеру.
Куда бы они не держали путь, это наверняка будет местом, которое Волкан прежде никогда не видел и вряд ли когда-нибудь увидит, если сейчас струсит и отвернет восвояси. Искательский раж овладел Годиновичем и принудил его пойти на сделку между любопытством и страхом. Волкан дал себе слово, что только разглядит кудесников как следует, посмотрит, куда они идут, и тотчас уберется прочь подобру-поздорову.
Но сделать это оказалось куда труднее, чем замыслить.
Волхвы знали, куда идут, а Волькша нет. По сему он не мог забежать вперед и дождаться их в надежном укрытии. Раз-другой он пытался это сделать, но едва не потерял волхвов вовсе. Пришлось отказаться от этой затеи и скрытно следовать сзади.
Волькша надеялся, что рано или поздно волхвы остановятся передохнуть. Как-никак, а идти в гору с увесистыми камнями в руках было очень и очень нелегко. Но время шло, а кудесники все шагали и шагали. Иногда Годинович диву давался, глядя, как они, не сбавляя шаг, преодолевают каменистые подъемы, на которых ему приходилось ползти на четвереньках.
Как и думал Годинович, неспешный путь вывел волхвов на вершину. Лес здесь был еще реже и причудливее, чем у подножия. С одной стороны, это было хорошо: у Волькши появлялось больше возможностей рассмотреть кудесников. Но, с другой стороны, и они без труда могли обнаружить соглядатая. Чтобы оставаться незамеченным, Волкану пришлось пластаться среди камней.
Он так увлекся слежкой за волхвами, что почти не смотрел по сторонам. Лишь однажды он окинул взглядом оставшийся внизу остров и обомлел. Хогланд был не велик, но величественен. Годинович насчитал на нем еще семь холмов и одну гору под стать той, на которую он карабкался. Вероятно, остров можно было обойти по береговой линии за полдня пути. И тем не менее на нем было все, что нужно для житья. Лес, чтобы построить дом и лодку, пара тихих озер, речка и звонкие ручьи, чтобы брать воду, немного земли, чтобы посеять овес и репу. Все остальное могло дать море… Однако сколько ни всматривался венед в даль острова, он нигде не видел людского жилья. И это было странно…
Волькша сумел рассмотреть волхвов, только когда те вышли на самую вершину горы, которая оказалась настолько диковинным местом, что мурашки побежали у Годиновича по телу. На ее совершенно голом взлобье был выложен широкий круг из плоских кусков камня, посередке которого чернело место давнишнего костра. Надо было обладать мозгами Олькши, чтобы не догадаться, что это нагорное капище, святилище неведомых богов. Не хватало только огромного дерева или алатыря-камня.Однако со второго взгляда Волкан обнаружил и его. К северу от священного круга возвышался похожий на огромное яйцо валун в пять обхватов толщиной и почти в человеческий рост высотой. О том, каким чудом эта глыба красного гранита попала на вершину горы из серого камня, знали только солнце, ветер и дух Хогланда, который на вершине стал почти осязаем.
Пока Волькша во все глаза разглядывал капище, волхвы сложили принесенные камни вокруг валуна и занялись приготовлениями.
Теперь оставалось рассмотреть самих чародеев и бежать отсюда подобру-поздорову.
Как Годинович уже уразумел, урывками подглядывая за волхвами во время их подъема на гору, каждый волхв был облачен в шкуру своего цвета. Но лишь теперь Годинович узрел все, ради чего пустился подглядывать за неведомыми кудесниками. Без сомнения, они собрались на вершине Хогладской горы для какого-то очень древнего обряда, ибо все они являли собой разных зверей. Тот, которого Волькша разглядел еще по пути, был волком. Другой волхв носил медвежью шкуру, а на его голове красовался череп Бера. Третий кудесник был лисой, четвертый – зайцем, пятый – белкой. Еще среди них были рысь, лось и косуля. Всего восемь… Куда девался тот, который шел налегке? Сколько ни высматривал его Волькша, девятого волхва нигде не было. Ну, да и леший с ним. Надо было наконец убираться отсюда, пока ведуны не начали свою ворожбу. Мало ли о чем они будут говорить со своими богами.
Годинович выбрался из своего укрытия и осмотрелся. Вечернее солнце на горизонте уже коснулось моря. Но впереди были еще долгие травеньские сумерки, так что спуститься вниз к драккару, который был перед ним как на ладони, Волькша еще вполне успевал.
Но тут до венеда долетели звуки восьми бубнов и чужеродные песнопения.
Только сейчас Волкан вспомнил, что за все время восхождения на гору эти люди не произнесли ни слова. И вот теперь они запели. У них были сильные и слаженные голоса. А язык их обряда был Годиновичу совершенно незнаком. Сколько ни вслушивался сын самого даровитого толмача всей Гардарики, он не смог разобрать ни полслова. Он мог бы поклясться, что наречие, на котором пели волхвы, не было сродным ни венедскому, ни варяжскому, ни карельскому. Язык их был напевен, но в то же время в нем было множество цокающих и сипящих звуков, точно во рту кудесников вода капала на раскаленные угли.
Но только желание вникнуть в непонятный язык волхвов заставило Волькшу застыть на месте. Лад, который волхвы извлекали из своих бубнов, завораживал не меньше. Волкан не мог похвастаться тем, что знал толк в наигрышах. Но ничего подобного тому рокотанию, которым кудесники сопровождали свое пение, парню прежде слышать не доводилось. Звуки бубнов были такими яростными и при этом пленительными, такими утробными и при этом священными, что Годиновичу страсть как захотелось посмотреть, что волхвы при этом делают: судя по тому, как звуки пения разгуливали над вершиной, кудесники не стояли на месте.
И действительно, волхвы приплясывали на плоских камнях священного круга. Голые пятки кудесников заставляли их издавать складный клекот, добавляя еще один голос к песнопению обряда. Плясуны скакали то вправо, то влево, тревожа ногами каменные пластины, звучавшие то выше, то ниже, и даже в их клокотании угадывался некий напев.
Не переставая бить в бубны, петь и приплясывать волхвы начали преображаться. Они снимали свои страшные головные уборы с черепами и складывали внутрь священного круга. Теперь Волькша смог разглядеть, что под шапками головы ведунов были повязаны нитью малых оберегов, а волосы заплетены в четыре косицы.
Когда все волхвы обнажили головы, настал черед меховых одежд. Оказалось, что их одеяния не были зашиты на плечах нитками, а лишь закреплены тонкими кожаными тесемками, продетыми в дырочки. Стоило плясуну выдернуть их, как одеяние спадало с плеч и повисало на поясе.
Много лет спустя Волькша иногда видел перед глазами этот сумеречный час и восьмерых полуобнаженных волхвов неведомого народа, неистово отплясывающих древний обряд на вершине каменной горы. Но с еще большим трепетом вспоминал он то, что началось на капище после того, как отзвучала первая песнь обряда.
Как ни долги сумерки на островах Варяжского моря в конце весны, а до времени белых ночей оставалось еще около месяца. Так что, когда волхвы прервали свою пляску, было почти темно. Внутренний голос говорил Волкану, что он видел лишь зачин чего-то более важного. И он не ошибся.
Волхвы вышли из священного круга, но лишь для того, чтобы тут же вернуться, с огромными охапками хвороста. Судя по всему, дрова был заготовлены загодя. Сухие ветви сложили шалашиком поверх углей прежнего кострища. Но вместо того чтобы, как полагается, высечь искру и возжечь огонь, волхвы сошлись вокруг кострища и снова запели. При этом они передавали друг другу кувшин с непомерно длинным горлышком. Волькша напрягал зрение, как мог, но сумел разглядеть очень немногое. Заполучив сосуд, кудесник плескал его содержимое себе на ладонь и натирал им лицо, плечи и грудь. После этого он совершал один глоток и передавал кувшин дальше.
В то время как из сосуда испил восьмой волхв, из-за моря встала полная луна и озарила Явь бледным светом Навьей мудрости.
Волхвы издали долгий приветственный клич ночному светилу, от которого по телу Волькши побежали уже не просто мурашки, а самый настоящий священный трепет.
Далее, продолжая петь, кудесники обхватили сосуд левыми руками, а правыми поочередно бросали туда по малой толике каких-то зелий. Каково же было изумление Волькши, когда при свете восходящей луны он заметил, что над кувшином закурился легкий дымок.
Едва это произошло, волхвы перевернули содержимое сосуда на хворост и тут же отскочили в сторону. Они едва успели увернуться, пламя взметнулось выше человеческого роста. Но бушевало оно недолго. Вскоре костер горел уже как обычно, а вот дыма от него было неимоверно много. Стрибожичи в эту ночную пору почивали где-то в дальних краях, да и Ньёрд, перетрудившийся за последние дни, тоже отдыхал вдали от Хогланда, так что воздух над священной горой был неподвижен, как вода в болоте, и чад от чародейского костра быстро окутал вершину горы и начал медленно стекать вниз по ее склонам.
Стоило Волькше один раз вдохнуть колдовского угара, как сердце его бешено забилось, на глазах выступили слезы, в ушах точно вспухли вербные почки, а руки и ноги стали неуклюжими, как пеньковые веревки. Бежать не было никакой возможности, так что Волкану оставалось только сползти вниз по каменному уступу, за которым он прятался, и ждать, чем все обернется. Его не удивило бы ни помутнение рассудка, ни потеря памяти, ни даже сама смерть. Он сам себя наказал за неуемное любопытство, когда решил последовать за волхвами и стал соглядатаем их таинства.
Но худшего не произошло. Волькша через силу сделал еще несколько вдохов, и сердце угомонилось, глаза проморгались, а конечности вновь стали послушными. Вот только слух и зрение стали такими проницательными, что каждый звук ночи, каждый блик луны на глади умиротворенного моря вонзался Волкану холодной иглой в висок. Так что, когда с вершины горы вновь раздался гомон бубнов, клекот камней и протяжное пение волхвов, Волкану показалось, что весь мир подпрыгивает и топочет босыми пятками по священному кругу неведомого капища.
На этот раз звуки тайного песнопения не просто завораживали и влекли, заключенному в нем призыву невозможно было противостоять, а жар его рокота заставлял вздрагивать и трепетать самые сокровенные закоулки Волькшиной души и тела.
И Годинович, как привороженный, вернулся на прежнее соглядатайское место и впился глазами в происходящее на вершине.
А там волхвов вновь стало девять.
Верховный кудесник, в отличие от остальных, был по-прежнему облачен в меховые одежды и наголовный мешок с прорезями для глаз. Он ходил вокруг костра от одного волхва к другому. Пляска того, к кому он приближался, становилась яростнее. Плясун начинал кружиться так, что косы летали вокруг него, точно развеселые отроки на ярмарочном колесе, а бубен в его руках скакал и пел так, словно в него вселился буйный дасуня.
Обойдя всех кудесников, девятый волхв обернулся к костру. Его движения были медлительны, точно он недавно проснулся и еще не совсем вернулся из Нави. Но постепенно неистовое возбуждение, которое звучало в песне древнего обряда, передавалось и ему. Он начал пристукивать в свой, украшенный диковинными рисунками бубен. Перестуки плясунов и старшего волхва напомнили Волькше разговор вновь прибывшего гостя с изрядно подгулявшими трапезниками. Гость задавал вопрос, а в ответ слышал множество разных шуток, баек и просто бессвязного лепета.
Но вот священная ярость таинства захватила и верховного чародея. Его бубен запел вместе с остальными. Его ноги выделывали коленца не хуже прочих. Вот только стан его извивался иначе, не так кряжисто и угловато, как у других.
Наконец, когда спины восьми плясунов заблестели от пота, старший волхв замер возле костра. Его рука спряталась в прорезь одежды и достала из недр мехового мешка небольшой берестяной кошелечек.
Узрев его, остальные волхвы издали тот же крик, что и при восшествии Луны. Казалось, человек не может извлекать из бубна еще больше звуков, чем это делали служители неведомых Волькше богов, но в тот миг, когда верховный чародей бросил в огонь свою лепту зелья, бубны не просто запели, они заголосили, как и сами волхвы.
Береста принялась быстро. Порошок высыпался из него и заиграл искрами на углях. Прошло несколько мгновений в чудовищном гаме бубнов, камней и заклинаний, и от костра во все стороны поползла плотная низкая пелена серого, как мышиный мех, дыма.
Восемь волхвов повалились наземь.
Девятый остался стоять, скрадывая тишину неспешным постукиванием в свой узорчатый бубен.
Когда струйка ворожейского дыма коснулась его ноздрей, Волькша ощутил такой небывалый прилив мужских сил, что сам поразился безумию, разгоревшемуся у него в микитках. Десятки мимолетных женских обнажений вспыхнули в мозгу жесткими искрами и осыпались в низ живота, прожигая на своем пути колодцы ноющей боли. Ярче и дольше всех горело воспоминание о Кайе… Кайя, Кайя, Кайя! Сумел бы Волькша не превратиться в насильника-Ольгерда, оголись Кайя перед ним сейчас… Сгинь, похоть, сгинь!
Борясь с наваждением, Волкан не сразу заметил, что, поднявшись с земли, восемь волхвов направились к алатырю-камню, возле которого образовали живую лестницу. Теперь над святилищем звучал только один бубен, подрагивавший в руках верховного кудесника. Звук его был нетороплив, но что-то томительное, скрытое до поры, слышалось в его задумчивом напеве.
Человек, укрытый с ног до головы шкурами неизвестного Волькше зверя, медленно приблизился к камню и взошел на него по телам своих прислужников. Как только он ступил на камень, живая лестница распалась, и кудесники встали вокруг морены,каждый над принесенным им валуном. Они обхватили руками бока алатыря-камня и замерли в ожидании.
Теперь в таинстве настал черед волхва на камне исполнить свою пляску. Он ударил в бубен и изогнулся так, точно у него в спине не было хребта. Меховой мешок с прорезями для глаз упал с его головы и обнажил… длинные золотистые волосы. Когда же верховный кудесник выпрямил стан, шкуры, укутывавшие его, распались и обнажили… прекрасное женское тело!
От нахлынувшего мужского желания Волькша, прятавшийся на расстоянии десяти или даже больше шагов от священного круга, и тот впился ногтями в каменный уступ. Что же говорить о восьми волхвах, обступивших огромный камень. Их руки затряслись. Бугры напрягшихся мышц заходили ходуном под кожей.
А женщина на камне вновь ударила в бубен, тряхнула золотистыми волосами, доходившими ей до колен, и начала свою часть обряда. Все, что она делала, каждое движение ее белого, как молоко, тела, каждый взмах волос, каждый удар бубна, который она держала над головой, от чего ее высокая грудь и плавный изгиб бедер были еще желаннее, отдавался в Волькше невыносимыми приливами похоти. Годиновичу казалось, что еще немного, и он закричит от боли, что дыбила его мужской жезл и горячим свинцом наполняла мошонку.
Люди возле алатыря встречали каждое ее движение утробным рыком. А поскольку пляска ворожеи становилась все быстрее и все зазывнее, то вскоре вершину горы огласил слитный и свирепый вой, заслышав который даже самый грозный из великанов предпочел бы держаться подальше от этих мест.
Волькше совсем не хотелось выслушивать злобный, но пустой брех Рыжего Люта, и потому он предложил, пока не стемнело, забраться на вершину самой высокой горы Хогланда. Снизу казалось, что сделать это будет несложно. Волкан искренне надеялся вернуться на берег до наступления темноты. Однако Олькша, чего, сказать по правде, и ожидал Годинович, лезть в гору отказался, а принялся язвить над приятелем, дескать, того тоже обуяла жажда мзды, и он навострился за поганками.
После этой размолвки Волкан двинулся к горе с чистой совестью и недобрыми мыслями о том, почему же великий Велес так поскупился Олькше на разум. Видать, в тот день, когда родился Рыжий Лют, господин волхвов пировал в чертогах Перуна Сварожича и спьяну вложил сыну ягна коровьи мозги.
Однако стоило Волькше войти под сень сосен, как вся его злоба сгорела, точно пух одуванчика в пламени кузнечного горна. И вместо нее вернулось то неописуемое, опьяняющее чувство, которое Волкан испытал еще на драккаре, когда увидел Хогланд впервые. Это было похоже на какие-то младенческие восторги. Так он чувствовал себя дитятей, когда отец подбрасывал его в воздух и ловил в свои огромные добрые руки. Потешно, но страшно, высоко, но безопасно. И хочется еще и еще.
Сосняк, что рос на побережье острова, вряд ли сгодился бы даже на балясы. Стволы были сплошь изогнутые, короткие, кроны – растрепанные, разлапистые. Но дальше от моря деревья становились рослее, стройнее, ладнее. Здесь они были похожи на те сосны, что высились на взгорках возле Ладони, но что-то все же отличало их от обычных сосенок. То ли цвет коры у них был необычный, медовый, то ли иголки длиннее, то ли источали они более густой смолистый запах.
Волькша так увлекся разглядыванием сосен, что даже позабыл, куда направлялся.
И тут невдалеке сломалась под чьей-то ногой ветка. Парень обернулся, ожидая увидеть кого-нибудь из Хрольфова манскапа. Но то, что он узрел, выбило из него безмятежность почище доброй оплеухи. Ниже того места, где стоял Волькша, один за другим шествовали девять человек. Они шагали молча, уверенно, явно зная, куда держат путь, но при этом весьма не быстро. Такая неторопливость объяснялась тем, что в руках у каждого из них… был камень размером с лошадиную голову. Впрочем, не у всех. Последний путник шел налегке.
В первое мгновение Волькша подумал, что это ратари. За спинами у них виднелись круглые щиты, а сбоку из-за пояса торчали короткие копья. Но стоило ему присмотреться повнимательнее, и щиты оказались бубнами, а копья – посохами. Странно было видеть колдовские палицы не в руках, а за опоясками волхвов, но нести тяжеленный булыжник в одной руке, а посох в другой они едва ли смогли бы.
Впрочем, на тех белобородых старцев, что постоянно навещали в родимой Ладони Ладу-волхову, путники были не очень-то похожи. И различие было даже не в том, что эти волхвы были вовсе не стары. Их одеяния поразили Волькшу до остолбенения. Венедские волхвы носили длинные рубахи, подпоясанные кожаной косой, а то и золотой цепью, толстые накидки из шерстяного тканья и берестяные короба через плечо. Эти же были облачены совершенно иначе. Особенно первые восемь, те, что несли тяжеленные камни. Их тулова укрывали меховые мешки по колено с дырками для головы и рук. На поясах у них красовалось множество ниток, унизанных мелкими черепами, зубами, ушами, лапками, хвостами и тому подобными колдовскими побрякушками. Головы их венчали диковинного вида шапки. Меховое одеяние девятого волхва укрывало его до самых пят и было похоже на шубу с огромным запахом. Его лицо было скрыто еще одним мешком с прорезями для глаз. Его плечи и грудь украшали всевозможные бусы и обереги, разнообразие и богатство которых затмевало все, чем могли похвастаться первые восемь ведунов. По всем признакам последний в веренице был первым по старшинству.
Годинович, как завороженный, взирал на неведомых волхвов. Когда одни из них, точно почувствовав взгляд парнишки, обернулся, Волкан едва успел схорониться за камнем. Припадая к земле, он все же разглядел, что на голове волхва была вовсе не шапка, а кусок волчьей шкуры вместе с мордой. Что там приговаривал Олькша, свежуя для Кайи матерого волка, которого вся округа называла Белой Смертью? «Без головы из шкуры оберега не сделаешь»…
Девять волхвов тем временем прошествовали своим путем и скрылись за каменным уступом. Близкое соседство с Ладой приучило ладонинцев с почтением относиться к слугам богов. Никогда не знаешь, чем накажет тебя вещий человек за недозволенный подгляд. Так что разумнее всего было бы ринуться в противоположном от волхвов направлении.
Да куда там!
Любопытство взыграло в Волькше так, что парень, позабыв все житейские премудрости, последовал за чародеями, как телок за мамкой.
Судя по тому, что вереница волхвов упорно забиралась вверх, они направлялись к какому-то святилищу на горе. Откуда к Волькше пришла эта уверенность, он вряд ли сумел бы растолковать. Но куда еще могло направляться эдакое шествие? Либо на гору… либо под гору, в какую-нибудь пещеру.
Куда бы они не держали путь, это наверняка будет местом, которое Волкан прежде никогда не видел и вряд ли когда-нибудь увидит, если сейчас струсит и отвернет восвояси. Искательский раж овладел Годиновичем и принудил его пойти на сделку между любопытством и страхом. Волкан дал себе слово, что только разглядит кудесников как следует, посмотрит, куда они идут, и тотчас уберется прочь подобру-поздорову.
Но сделать это оказалось куда труднее, чем замыслить.
Волхвы знали, куда идут, а Волькша нет. По сему он не мог забежать вперед и дождаться их в надежном укрытии. Раз-другой он пытался это сделать, но едва не потерял волхвов вовсе. Пришлось отказаться от этой затеи и скрытно следовать сзади.
Волькша надеялся, что рано или поздно волхвы остановятся передохнуть. Как-никак, а идти в гору с увесистыми камнями в руках было очень и очень нелегко. Но время шло, а кудесники все шагали и шагали. Иногда Годинович диву давался, глядя, как они, не сбавляя шаг, преодолевают каменистые подъемы, на которых ему приходилось ползти на четвереньках.
Как и думал Годинович, неспешный путь вывел волхвов на вершину. Лес здесь был еще реже и причудливее, чем у подножия. С одной стороны, это было хорошо: у Волькши появлялось больше возможностей рассмотреть кудесников. Но, с другой стороны, и они без труда могли обнаружить соглядатая. Чтобы оставаться незамеченным, Волкану пришлось пластаться среди камней.
Он так увлекся слежкой за волхвами, что почти не смотрел по сторонам. Лишь однажды он окинул взглядом оставшийся внизу остров и обомлел. Хогланд был не велик, но величественен. Годинович насчитал на нем еще семь холмов и одну гору под стать той, на которую он карабкался. Вероятно, остров можно было обойти по береговой линии за полдня пути. И тем не менее на нем было все, что нужно для житья. Лес, чтобы построить дом и лодку, пара тихих озер, речка и звонкие ручьи, чтобы брать воду, немного земли, чтобы посеять овес и репу. Все остальное могло дать море… Однако сколько ни всматривался венед в даль острова, он нигде не видел людского жилья. И это было странно…
Волькша сумел рассмотреть волхвов, только когда те вышли на самую вершину горы, которая оказалась настолько диковинным местом, что мурашки побежали у Годиновича по телу. На ее совершенно голом взлобье был выложен широкий круг из плоских кусков камня, посередке которого чернело место давнишнего костра. Надо было обладать мозгами Олькши, чтобы не догадаться, что это нагорное капище, святилище неведомых богов. Не хватало только огромного дерева или алатыря-камня.Однако со второго взгляда Волкан обнаружил и его. К северу от священного круга возвышался похожий на огромное яйцо валун в пять обхватов толщиной и почти в человеческий рост высотой. О том, каким чудом эта глыба красного гранита попала на вершину горы из серого камня, знали только солнце, ветер и дух Хогланда, который на вершине стал почти осязаем.
Пока Волькша во все глаза разглядывал капище, волхвы сложили принесенные камни вокруг валуна и занялись приготовлениями.
Теперь оставалось рассмотреть самих чародеев и бежать отсюда подобру-поздорову.
Как Годинович уже уразумел, урывками подглядывая за волхвами во время их подъема на гору, каждый волхв был облачен в шкуру своего цвета. Но лишь теперь Годинович узрел все, ради чего пустился подглядывать за неведомыми кудесниками. Без сомнения, они собрались на вершине Хогладской горы для какого-то очень древнего обряда, ибо все они являли собой разных зверей. Тот, которого Волькша разглядел еще по пути, был волком. Другой волхв носил медвежью шкуру, а на его голове красовался череп Бера. Третий кудесник был лисой, четвертый – зайцем, пятый – белкой. Еще среди них были рысь, лось и косуля. Всего восемь… Куда девался тот, который шел налегке? Сколько ни высматривал его Волькша, девятого волхва нигде не было. Ну, да и леший с ним. Надо было наконец убираться отсюда, пока ведуны не начали свою ворожбу. Мало ли о чем они будут говорить со своими богами.
Годинович выбрался из своего укрытия и осмотрелся. Вечернее солнце на горизонте уже коснулось моря. Но впереди были еще долгие травеньские сумерки, так что спуститься вниз к драккару, который был перед ним как на ладони, Волькша еще вполне успевал.
Но тут до венеда долетели звуки восьми бубнов и чужеродные песнопения.
Только сейчас Волкан вспомнил, что за все время восхождения на гору эти люди не произнесли ни слова. И вот теперь они запели. У них были сильные и слаженные голоса. А язык их обряда был Годиновичу совершенно незнаком. Сколько ни вслушивался сын самого даровитого толмача всей Гардарики, он не смог разобрать ни полслова. Он мог бы поклясться, что наречие, на котором пели волхвы, не было сродным ни венедскому, ни варяжскому, ни карельскому. Язык их был напевен, но в то же время в нем было множество цокающих и сипящих звуков, точно во рту кудесников вода капала на раскаленные угли.
Но только желание вникнуть в непонятный язык волхвов заставило Волькшу застыть на месте. Лад, который волхвы извлекали из своих бубнов, завораживал не меньше. Волкан не мог похвастаться тем, что знал толк в наигрышах. Но ничего подобного тому рокотанию, которым кудесники сопровождали свое пение, парню прежде слышать не доводилось. Звуки бубнов были такими яростными и при этом пленительными, такими утробными и при этом священными, что Годиновичу страсть как захотелось посмотреть, что волхвы при этом делают: судя по тому, как звуки пения разгуливали над вершиной, кудесники не стояли на месте.
И действительно, волхвы приплясывали на плоских камнях священного круга. Голые пятки кудесников заставляли их издавать складный клекот, добавляя еще один голос к песнопению обряда. Плясуны скакали то вправо, то влево, тревожа ногами каменные пластины, звучавшие то выше, то ниже, и даже в их клокотании угадывался некий напев.
Не переставая бить в бубны, петь и приплясывать волхвы начали преображаться. Они снимали свои страшные головные уборы с черепами и складывали внутрь священного круга. Теперь Волькша смог разглядеть, что под шапками головы ведунов были повязаны нитью малых оберегов, а волосы заплетены в четыре косицы.
Когда все волхвы обнажили головы, настал черед меховых одежд. Оказалось, что их одеяния не были зашиты на плечах нитками, а лишь закреплены тонкими кожаными тесемками, продетыми в дырочки. Стоило плясуну выдернуть их, как одеяние спадало с плеч и повисало на поясе.
Много лет спустя Волькша иногда видел перед глазами этот сумеречный час и восьмерых полуобнаженных волхвов неведомого народа, неистово отплясывающих древний обряд на вершине каменной горы. Но с еще большим трепетом вспоминал он то, что началось на капище после того, как отзвучала первая песнь обряда.
Как ни долги сумерки на островах Варяжского моря в конце весны, а до времени белых ночей оставалось еще около месяца. Так что, когда волхвы прервали свою пляску, было почти темно. Внутренний голос говорил Волкану, что он видел лишь зачин чего-то более важного. И он не ошибся.
Волхвы вышли из священного круга, но лишь для того, чтобы тут же вернуться, с огромными охапками хвороста. Судя по всему, дрова был заготовлены загодя. Сухие ветви сложили шалашиком поверх углей прежнего кострища. Но вместо того чтобы, как полагается, высечь искру и возжечь огонь, волхвы сошлись вокруг кострища и снова запели. При этом они передавали друг другу кувшин с непомерно длинным горлышком. Волькша напрягал зрение, как мог, но сумел разглядеть очень немногое. Заполучив сосуд, кудесник плескал его содержимое себе на ладонь и натирал им лицо, плечи и грудь. После этого он совершал один глоток и передавал кувшин дальше.
В то время как из сосуда испил восьмой волхв, из-за моря встала полная луна и озарила Явь бледным светом Навьей мудрости.
Волхвы издали долгий приветственный клич ночному светилу, от которого по телу Волькши побежали уже не просто мурашки, а самый настоящий священный трепет.
Далее, продолжая петь, кудесники обхватили сосуд левыми руками, а правыми поочередно бросали туда по малой толике каких-то зелий. Каково же было изумление Волькши, когда при свете восходящей луны он заметил, что над кувшином закурился легкий дымок.
Едва это произошло, волхвы перевернули содержимое сосуда на хворост и тут же отскочили в сторону. Они едва успели увернуться, пламя взметнулось выше человеческого роста. Но бушевало оно недолго. Вскоре костер горел уже как обычно, а вот дыма от него было неимоверно много. Стрибожичи в эту ночную пору почивали где-то в дальних краях, да и Ньёрд, перетрудившийся за последние дни, тоже отдыхал вдали от Хогланда, так что воздух над священной горой был неподвижен, как вода в болоте, и чад от чародейского костра быстро окутал вершину горы и начал медленно стекать вниз по ее склонам.
Стоило Волькше один раз вдохнуть колдовского угара, как сердце его бешено забилось, на глазах выступили слезы, в ушах точно вспухли вербные почки, а руки и ноги стали неуклюжими, как пеньковые веревки. Бежать не было никакой возможности, так что Волкану оставалось только сползти вниз по каменному уступу, за которым он прятался, и ждать, чем все обернется. Его не удивило бы ни помутнение рассудка, ни потеря памяти, ни даже сама смерть. Он сам себя наказал за неуемное любопытство, когда решил последовать за волхвами и стал соглядатаем их таинства.
Но худшего не произошло. Волькша через силу сделал еще несколько вдохов, и сердце угомонилось, глаза проморгались, а конечности вновь стали послушными. Вот только слух и зрение стали такими проницательными, что каждый звук ночи, каждый блик луны на глади умиротворенного моря вонзался Волкану холодной иглой в висок. Так что, когда с вершины горы вновь раздался гомон бубнов, клекот камней и протяжное пение волхвов, Волкану показалось, что весь мир подпрыгивает и топочет босыми пятками по священному кругу неведомого капища.
На этот раз звуки тайного песнопения не просто завораживали и влекли, заключенному в нем призыву невозможно было противостоять, а жар его рокота заставлял вздрагивать и трепетать самые сокровенные закоулки Волькшиной души и тела.
И Годинович, как привороженный, вернулся на прежнее соглядатайское место и впился глазами в происходящее на вершине.
А там волхвов вновь стало девять.
Верховный кудесник, в отличие от остальных, был по-прежнему облачен в меховые одежды и наголовный мешок с прорезями для глаз. Он ходил вокруг костра от одного волхва к другому. Пляска того, к кому он приближался, становилась яростнее. Плясун начинал кружиться так, что косы летали вокруг него, точно развеселые отроки на ярмарочном колесе, а бубен в его руках скакал и пел так, словно в него вселился буйный дасуня.
Обойдя всех кудесников, девятый волхв обернулся к костру. Его движения были медлительны, точно он недавно проснулся и еще не совсем вернулся из Нави. Но постепенно неистовое возбуждение, которое звучало в песне древнего обряда, передавалось и ему. Он начал пристукивать в свой, украшенный диковинными рисунками бубен. Перестуки плясунов и старшего волхва напомнили Волькше разговор вновь прибывшего гостя с изрядно подгулявшими трапезниками. Гость задавал вопрос, а в ответ слышал множество разных шуток, баек и просто бессвязного лепета.
Но вот священная ярость таинства захватила и верховного чародея. Его бубен запел вместе с остальными. Его ноги выделывали коленца не хуже прочих. Вот только стан его извивался иначе, не так кряжисто и угловато, как у других.
Наконец, когда спины восьми плясунов заблестели от пота, старший волхв замер возле костра. Его рука спряталась в прорезь одежды и достала из недр мехового мешка небольшой берестяной кошелечек.
Узрев его, остальные волхвы издали тот же крик, что и при восшествии Луны. Казалось, человек не может извлекать из бубна еще больше звуков, чем это делали служители неведомых Волькше богов, но в тот миг, когда верховный чародей бросил в огонь свою лепту зелья, бубны не просто запели, они заголосили, как и сами волхвы.
Береста принялась быстро. Порошок высыпался из него и заиграл искрами на углях. Прошло несколько мгновений в чудовищном гаме бубнов, камней и заклинаний, и от костра во все стороны поползла плотная низкая пелена серого, как мышиный мех, дыма.
Восемь волхвов повалились наземь.
Девятый остался стоять, скрадывая тишину неспешным постукиванием в свой узорчатый бубен.
Когда струйка ворожейского дыма коснулась его ноздрей, Волькша ощутил такой небывалый прилив мужских сил, что сам поразился безумию, разгоревшемуся у него в микитках. Десятки мимолетных женских обнажений вспыхнули в мозгу жесткими искрами и осыпались в низ живота, прожигая на своем пути колодцы ноющей боли. Ярче и дольше всех горело воспоминание о Кайе… Кайя, Кайя, Кайя! Сумел бы Волькша не превратиться в насильника-Ольгерда, оголись Кайя перед ним сейчас… Сгинь, похоть, сгинь!
Борясь с наваждением, Волкан не сразу заметил, что, поднявшись с земли, восемь волхвов направились к алатырю-камню, возле которого образовали живую лестницу. Теперь над святилищем звучал только один бубен, подрагивавший в руках верховного кудесника. Звук его был нетороплив, но что-то томительное, скрытое до поры, слышалось в его задумчивом напеве.
Человек, укрытый с ног до головы шкурами неизвестного Волькше зверя, медленно приблизился к камню и взошел на него по телам своих прислужников. Как только он ступил на камень, живая лестница распалась, и кудесники встали вокруг морены,каждый над принесенным им валуном. Они обхватили руками бока алатыря-камня и замерли в ожидании.
Теперь в таинстве настал черед волхва на камне исполнить свою пляску. Он ударил в бубен и изогнулся так, точно у него в спине не было хребта. Меховой мешок с прорезями для глаз упал с его головы и обнажил… длинные золотистые волосы. Когда же верховный кудесник выпрямил стан, шкуры, укутывавшие его, распались и обнажили… прекрасное женское тело!
От нахлынувшего мужского желания Волькша, прятавшийся на расстоянии десяти или даже больше шагов от священного круга, и тот впился ногтями в каменный уступ. Что же говорить о восьми волхвах, обступивших огромный камень. Их руки затряслись. Бугры напрягшихся мышц заходили ходуном под кожей.
А женщина на камне вновь ударила в бубен, тряхнула золотистыми волосами, доходившими ей до колен, и начала свою часть обряда. Все, что она делала, каждое движение ее белого, как молоко, тела, каждый взмах волос, каждый удар бубна, который она держала над головой, от чего ее высокая грудь и плавный изгиб бедер были еще желаннее, отдавался в Волькше невыносимыми приливами похоти. Годиновичу казалось, что еще немного, и он закричит от боли, что дыбила его мужской жезл и горячим свинцом наполняла мошонку.
Люди возле алатыря встречали каждое ее движение утробным рыком. А поскольку пляска ворожеи становилась все быстрее и все зазывнее, то вскоре вершину горы огласил слитный и свирепый вой, заслышав который даже самый грозный из великанов предпочел бы держаться подальше от этих мест.