Страница:
Но его возмущение, не в пример прежней озадаченности скотта, нашло свою отдушину гораздо быстрее, чем ожидал Ларсов фольк. Сказалась наука Приладожских «походов» Рыжего Люта. Во время следующего выпада Олькша перехватил правую руку соперника за запястье и с силой ткнул Гронта его же собственным кулаком в нос. От неожиданности тот опешил. И в тот же миг он был спеленут Олькшиными лапищами и бешено задрыгал ногами в воздухе. На мгновение к Ольгерду пришла мысль повторить выходку с прижиманием соперника задницей к земле, но, вспомнив, во что она вылилась, Рыжий Лют прогнал ее прочь. Вместо этого он поднял скотта над головой, разбежался и бросил его в самую гущу толпы.
Хохот и гвалт поднялся такой, что в дальних домах жалобно замычали пригнанные для дневной дойки коровы…
– Этот рыжий, конечно, не Каменный Кулак, – сказал Ларс Хрольфу, когда они, все еще хохоча, вернулись в трапезную, – но я дам тебе за него сто пятьдесят крон мзды. Отпустишь его ко мне? Может, из него и вырастет хольд.
– Да он туповат, – доверительно поведал шеппарь.
– Так дружиннику много думать и не надо. Так как?
– Согласен, – кинул головой Хрольф. Хоть и не бонд с пятьюстами кронами, но и не семьдесят монет, что давали за рыжего на Рюнмарё. А мзда она даже в Моравии мзда.
Пропавший
Волин
Хохот и гвалт поднялся такой, что в дальних домах жалобно замычали пригнанные для дневной дойки коровы…
– Этот рыжий, конечно, не Каменный Кулак, – сказал Ларс Хрольфу, когда они, все еще хохоча, вернулись в трапезную, – но я дам тебе за него сто пятьдесят крон мзды. Отпустишь его ко мне? Может, из него и вырастет хольд.
– Да он туповат, – доверительно поведал шеппарь.
– Так дружиннику много думать и не надо. Так как?
– Согласен, – кинул головой Хрольф. Хоть и не бонд с пятьюстами кронами, но и не семьдесят монет, что давали за рыжего на Рюнмарё. А мзда она даже в Моравии мзда.
Пропавший
С Адельсёна возвращались втроем.
Молчали.
Уле клял судьбу за то, что не ему в голову пришла мысль выставиться перед синеусом Ларсом. Гёт как-то не думал о том, что непревзойденный кулачник Гронт мог свалить его двумя-тремя ударами, и тогда вместо потехи и славы вышел бы позор и унижение и на его, Уле, голову, и на Хрольфа, да и на всю Бирку. Ему казалось, что рыжий венед нарочно договорился со своим увертливым сродником, дабы тот измотал скотта, а потом уступил ему победу и почести. Вот ведь хитры словены! И когда только перемигнулись? А ему, Ульриху, гёту из гётов, так и сидеть теперь загребным на видавшей виды посудине в манскапе «потрошителя сумьских засек»!..
Волькша вспоминал, как дважды покривился Ларс, глядя на Олькшу. Первый раз, когда тот не сподобился ответить по-свейски даже на вопрос, как его зовут. Странно было, что Рыжий Лют вообще согласился податься к ярлу в дружинники. Одно дело на Ильмень-озере. Там он хотя бы мог ответить словом на слово. Как он мыслил себе житие среди варягов на собачьих правах? Ни спросить, ни пожаловаться. Не иначе как Ольгерд решил, что все викинги – разудалые и приветливые парни вроде Уле и будут сколько надо морщить лбы, пытаясь внять, что хочет от них венед в дорогих сапогах. Но разве втолкуешь рыжему упрямцу, что все на самом деле вовсе не так? Как же! Его же, обуча сыромятного, сам синеус Ларс, ярл Уппланда, да за богатую мзду из Хрольфова манскапа в свои дружинники переманил. То-то слава! Почитай, свейский ярл словенским князем нос подотрет и за пояс, как рукавицу, заткнет.
За такие речи Волкану опять захотелось съездить приятелю по конопатым мордасам. Может, потому и не усердствовал он в образумлении Олькши, что озлился на его поганые слова. Пусть теперь сам за свою гордыню полыни с лебедой взамен медовых пряников откушает.
Даром, что ли, Ларс, узнав, что венедский ратарь и Хрольфу, и ему достался без всякой брони и оружия, с одним только самодовольством и неумеренной прожорливостью, плюнул в землю, головой покачал и в палаты свои пошел. Дескать, делай сам себе булаву из соснового комля, а щит из щепы, бранное железо сам себе в бою добудешь, если сумеешь выжить…
Шеппарь, сидя на носу лодки, тоже хмурился. Хотя ему и удалось чудом избежать позора и даже разбогатеть на уступке рыжего венеда ярлу, он никак не мог понять, чего ради Варг скоморошничал перед Ларсом. Что за чушь он лепетал перед поединком про какую-то Мать Сыру Землю? И ведь так рьяно врал венед, что Хрольф почти поверил в то, что ничего путного не получится, и поединок с Гронтом осрамит его на весь мир, смешав его имя с коровьим навозом на веки вечные. Да и во время боя венеда со скоттом шеппарь изрядно перетрусил. Ему ли не помнить, как на Волховском льду парнишка, выскочив из-за плеча Ольга, с одного удара погасил для Хрольфа свет солнца. А нынче Варг уворачивался от скотта так, что тот чуть не верещал от негодования, а сам даже ни разу не попытался стукнуть Ларсова фолька.
Хрольф смотрел в спину парнишке, усердно налегавшему на весла, и разные толкования минувших событий роились у него в затуманенной элем голове. Как ни рядил шеппарь, как ни складывал черепки разрозненных мыслей, а все выходило нечисто. Ну, не верил свей в то, что Варг устроил весь этот балаган, дабы не попасть в дружину к Ларсу и тем самым лишить его, Хрольфа, и обещанного бонда, и денег. Может, хитрый венед думает, что сумеет заполучить у простого шеппаря большую долю, чем предлагал ярл? Даже если так, то он должен был соображать, что добыча Ларса завсегда в разы больше, чем та, что когда-либо придет в руки к Хрольфу. Так что же тогда? Надлежало выяснить это как можно скорее. На следующее утро, например.
Однако Фригги Фриггита рассудили иначе. В отличие от жены Одина женщина, родившая Хрольфу двух детей, мальчика и девочку, не была обременена мудростью и величием нрава. На заре следующего дня она встала не с той ноги, что случалось с ней довольно часто, когда муж бывал дома. И жизнь Хрольфа превратилась не то что во владения сухоногой Хель, а в подземную страну во время Рагнарека, как раз в разгар Последней Битвы.
Нельзя сказать, что прочие жены викингов отличались кротостью повадок, но такую валькирию, как Фриггита, надо было еще поискать.
Весь манскап предпочитал убраться из дома Хрольфа, когда его наполнял истошный крик жены шеппаря. Она была недовольна всем. И тем, что за десять лет муж не сподобился завести приличных фольков: от двух сумьских старух, что помогали ей по дому, было не больше пользы, чем от беззубых собак на охоте. И тем, что одевалась она хуже чучела, отчего иной раз стеснялась выйти из дома, глядя на наряды других фру, у которых мужья не дрязгались по северным закоулкам Восточного моря и не обворовывали нищих лопарей, а плавали за добычей к франкам, англам или фламандцам. И тем, что за все это время, пока она надрывалась на хозяйстве, голодала и буквально ходила в обносках, при этом то и дело рожая Хрольфу детей, он подарил ей всего два серебряных обруча на шею, тогда как у других шеппарьских жен их по три, а то и по четыре.
Негодовать, кричать и ворчать Фриггита могла днями напролет. На нее не действовали ни просьбы уняться, ни окрики, ни побои. Стоило ей оседлать хромого конька своей сварливости, и она могла скакать на нем хоть целую седмицу. Постороннему человеку было достаточно послушать ее самую малость, чтобы понять, отчего Хрольф последние годы оставался зимовать на Ильменьском торжище.
Приступ склочности, однако, не мешал Фриггите получать от мужа причитающиеся ей супружеские ласки. Каждую ночь ее сопение и мычание мешало спать холостым гребцам, жившим в другой части Хрольфова дома. По утрам шеппарь выглядел усталым и часто устраивался подремать где-нибудь в укромном месте. Не будь его жена так жадна до бабской услады, он велел бы скликать манскап уже через день после того, как репейник прилип Фриггите под язык.
Ни шатко ни валко прошло десять дней. От скуки ли, из любопытства ли, подогретого событиями последних дней, но люди Хрольфа наконец выказали внимание Волькше. Теперь он узнал о них не только то, что нужно, дабы поддерживать дружескую беседу, а гораздо больше. К своему удивлению, Годинович выяснил, что он – не единственный инородец в манскапе. Ёрн, гребец, чье лицо украшал глубокий шрам от брови до подбородка, был фламандцем, а Гунес, варяг без особых примет и достоинств, – пруссом. Оба они утверждали, что не были отпущенными или сбежавшими фольками, а подались в шёрёверны по воле судьбы и по велению сердца. Волькша так обрадовался возможности обучиться новым языкам, что через несколько дней оба «не-свея» только что не прятались от него по закоулкам острова.
Каждый день по нескольку раз Волкан, сам того не замечая, оказывался на северо-западном берегу Бирки, с которого Адельсён был виден в любую погоду настолько, что можно было разобрать, что делают люди с другой стороны пролива. Он не хотел в этом сознаваться, но ему не хватало Рыжего Люта, его щербатой ухмылки, его конопатой ряхи. А, может быть, Волькше просто было не с кем перекинуться парой венедских слов.
А Олькша же точно забыл о своем приятеле и сроднике и не казал носа с острова Знати. Чем больше проходило времени, тем сильнее злился Волькша, тем упорнее он сопротивлялся желанию выпросить у Хрольфа лодку и сплавать на Адельсён самому.
По Бирке поползли слухи о неудачном плавании людей Ларса за данью. Это даже походом трудно было назвать. Ярл послал один драккар в устье Одры забрать то, что ему причиталось. Кроме гребцов на корабле было всего три хольда и, понятное дело, ни одного берсерка. Странно знакомое название было у того местечка – Винета. Да и остров, на котором оно находилось, звался Волен.Не иначе там и жили те самые западные венеды, которые, по рассказам Годины, верили в Давну, деву-охотницу. Однако повествуя о неудачном походе, варяги говорили о каких-то турпилингахи хижанах,что жили там в вечной вражде. Через эту бесконечную свару одерские народы были слабы и вечно платили дань и свейским ярлам, и даннским конунгам.
Но, как говорят, даже затравленный зверь иногда показывает зубы. Так и жители Винеты, уставшие от варяжской жадности, сумели позабыть племенные склоки и встали плечом к плечу, дабы не отдавать свеям дань, которые несколько лет до этого исправно платили. Произошло ли это от гордости или от отчаяния, люди Ларса уразуметь не смогли, но только решимости жителям Винеты было не занимать.
Викинги высадились на Волине, даже не достав шлемы из корабельных сундуков. Они вошли в городок нестройной толпой, как хозяева, вернувшиеся с прогулки. Не сразу заметили они настороженную тишину, висевшую над городцом. Разве не странно, что среди дня на улицах не копошились дети, а женщины не судачили о житейских делах? Но это варяги уразумели задним умом, когда из-за домов начали выбегать люди с луками и самострелами, с длинными ножами и пиками. Викинги опешили, как бараны, упершиеся в новые ворота. Засвистели стрелы. В возникшей суматохе кто-то из хольдов призвал напасть и приструнить строптивцев. Но большинство викингов с ходу оценили число нападавших и сочли разумным не слушать голос гордости.
Уже в море, залечивая раны от стрел, люди Ларса обнаружили, что на драккаре недостает двух гребцов. А поскольку на Адельсёне манскап собрали наспех и гребцы знали друг друга плохо, то вспомнить, кто именно пропал в бегстве с Винету, они не смогли.
Ходили слухи, что синеус Ларс даже вырвал себе клок волос от гнева, но тем не менее полный сбор своей дружины не объявил. «Они только того и ждут, – буркнул Уппландский ярл. – Не иначе как они там собрали охотников со всех низовьев Одры. Надо подождать, пока они разъедутся собирать урожай с полей, и уж тогда нападать. Тогда и дань возьмем, и добычу». Так рассудил хитрый Ларс и отложил месть до осени.
В день, когда слухи о засаде в устье реки Одры дошли до Волькши, Годинович запрятал на гордыню в дальний схорон и отправился на Адельсен. Что-то подсказывало ему, что среди тех, кто не вернулся с Волена, мог оказаться Рыжий Лют. Уж так дуралею хотелось поскорей обзавестись бранным железом, что он был способен вызваться плыть куда угодно, только бы выслужиться перед ярлом. По причине своей дурной ретивости Олькша вполне мог лезть в драку, в то время как остальной манскап разумно отступил.
Узнав, что Ольгерд и правда пропал в злополучном плавании, Волкан заскрежетал зубами, так что люди Ларса испуганно переглянулись. И как только Олькша сумел напроситься в поход? Не иначе как сидел возле мостков и ждал, не отчалят ли абы куда ярловы драккары.
Вот ведь осиновая колода!
Сидит, небось, сейчас спутанный в сырой яме и ждет своей судьбы. О том, что жители Винеты могли, не мудрствуя, убить Олькшу в неравном бою, могли захватить и споро казнить себе на потеху, прочим варягам в устрашение, Волькша почему-то не думал. Он ставил себя на место взбунтовавшихся данников и понимал, что те не будут до поры ни казнить, ни миловать пленников. Они будут ждать, когда синеус Ларс в отмщение за дерзость придет к острову со всею своею силою, и тогда попытаются обменять захваченных викингов на мир и ополовинивание дани.
Но Уппландский ярл был намного хитрее их. Он не собирался поступать так, как полагали за него турпилинги и хижане. И уж тем более ему было наплевать на судьбы своих никудышных ратарей, попавших в полон. Он и пальцем не шевельнет ради их спасения, даже невзирая на то, что всего десять дней назад он выплатил за одного из них изрядную мзду.
Выходило, что пока жители Винеты во всеоружии будут ждать нападения Ларсовой дружины, они Олькшу не тронут. Но что станется с ним, когда они решат, что свейский ярл устрашился их деяний и оставил город в покое?..
– Хрольф, отвези меня на Волин, – без обиняков попросил Волькша у шеппаря.
Тот вытаращил глаза, точно увидел говорящую рыбу.
– Хрольф, – настаивал Волкан, – Ольгерд пропал на Волине. Мне надо его вызволить.
– Откуда вызволить? – спросил Хрольф.
Годинович поделился с шеппарем своими соображениями. Спорить с ним было сложно, но рассуждения венеда нимало не объяснили свею, почему он должен скликать манскап и отправляться на выручку ратарю, которой состоял уже в дружине Уппландского ярла.
– Он же мой сродник! – убеждал Волькша. – Если бы твой брат попал в яму на чужбине, разве ты бы не поехал его спасать?
По одной кровожадной улыбке, что промелькнула на лице сына бондэ, оставшегося без надела из-за коварства своих братьев, можно было понять, что Хрольф был бы только рад такому случаю.
– Хорошо, – сжал губы венед, – за то, что ты отвезешь меня на этот самый Волин, я отдам тебе свои сапоги.
Еще возле Ладони, переобувшись в привычные обучи, Волкан так ни разу и не надевал княжеский подарок. И причина была вовсе не в том, что сапоги были ему велики. Просто в мягкой, шитой Торхом, обувке ногам было вольготнее и шагалистей.
Хрольф, конечно, мог купить себе такие же, но это нанесло бы существенный урон его сокровенному кувшину с серебром, сберегаемым на покупку бонда. К тому же ежедневное зудение Фриггиты и ее же еженощные требования обильных ласк изрядно утомили шеппаря. А еще и лукавая богиня Вор нашептывала свею, что ему непременно надо посмотреть, многое или изменилось в одерских землях с тех пор, как он чуть не потерял свой драккар под Щецином.Может статься, пока венед будет вызволять из плена своего непутевого сродника, его манскапу удастся чем-нибудь разжиться? А буде Ларс начнет серчать на то, что кто-то нанес урон его данникам, все можно будет свалить на Варга. Дескать, это была венедская затея.
Словом, поупрямившись для вида еще полдня, Хрольф согласился отвезти Волькшу на Волин и подождать его там в укромном месте от заката и до заката.
Молчали.
Уле клял судьбу за то, что не ему в голову пришла мысль выставиться перед синеусом Ларсом. Гёт как-то не думал о том, что непревзойденный кулачник Гронт мог свалить его двумя-тремя ударами, и тогда вместо потехи и славы вышел бы позор и унижение и на его, Уле, голову, и на Хрольфа, да и на всю Бирку. Ему казалось, что рыжий венед нарочно договорился со своим увертливым сродником, дабы тот измотал скотта, а потом уступил ему победу и почести. Вот ведь хитры словены! И когда только перемигнулись? А ему, Ульриху, гёту из гётов, так и сидеть теперь загребным на видавшей виды посудине в манскапе «потрошителя сумьских засек»!..
Волькша вспоминал, как дважды покривился Ларс, глядя на Олькшу. Первый раз, когда тот не сподобился ответить по-свейски даже на вопрос, как его зовут. Странно было, что Рыжий Лют вообще согласился податься к ярлу в дружинники. Одно дело на Ильмень-озере. Там он хотя бы мог ответить словом на слово. Как он мыслил себе житие среди варягов на собачьих правах? Ни спросить, ни пожаловаться. Не иначе как Ольгерд решил, что все викинги – разудалые и приветливые парни вроде Уле и будут сколько надо морщить лбы, пытаясь внять, что хочет от них венед в дорогих сапогах. Но разве втолкуешь рыжему упрямцу, что все на самом деле вовсе не так? Как же! Его же, обуча сыромятного, сам синеус Ларс, ярл Уппланда, да за богатую мзду из Хрольфова манскапа в свои дружинники переманил. То-то слава! Почитай, свейский ярл словенским князем нос подотрет и за пояс, как рукавицу, заткнет.
За такие речи Волкану опять захотелось съездить приятелю по конопатым мордасам. Может, потому и не усердствовал он в образумлении Олькши, что озлился на его поганые слова. Пусть теперь сам за свою гордыню полыни с лебедой взамен медовых пряников откушает.
Даром, что ли, Ларс, узнав, что венедский ратарь и Хрольфу, и ему достался без всякой брони и оружия, с одним только самодовольством и неумеренной прожорливостью, плюнул в землю, головой покачал и в палаты свои пошел. Дескать, делай сам себе булаву из соснового комля, а щит из щепы, бранное железо сам себе в бою добудешь, если сумеешь выжить…
Шеппарь, сидя на носу лодки, тоже хмурился. Хотя ему и удалось чудом избежать позора и даже разбогатеть на уступке рыжего венеда ярлу, он никак не мог понять, чего ради Варг скоморошничал перед Ларсом. Что за чушь он лепетал перед поединком про какую-то Мать Сыру Землю? И ведь так рьяно врал венед, что Хрольф почти поверил в то, что ничего путного не получится, и поединок с Гронтом осрамит его на весь мир, смешав его имя с коровьим навозом на веки вечные. Да и во время боя венеда со скоттом шеппарь изрядно перетрусил. Ему ли не помнить, как на Волховском льду парнишка, выскочив из-за плеча Ольга, с одного удара погасил для Хрольфа свет солнца. А нынче Варг уворачивался от скотта так, что тот чуть не верещал от негодования, а сам даже ни разу не попытался стукнуть Ларсова фолька.
Хрольф смотрел в спину парнишке, усердно налегавшему на весла, и разные толкования минувших событий роились у него в затуманенной элем голове. Как ни рядил шеппарь, как ни складывал черепки разрозненных мыслей, а все выходило нечисто. Ну, не верил свей в то, что Варг устроил весь этот балаган, дабы не попасть в дружину к Ларсу и тем самым лишить его, Хрольфа, и обещанного бонда, и денег. Может, хитрый венед думает, что сумеет заполучить у простого шеппаря большую долю, чем предлагал ярл? Даже если так, то он должен был соображать, что добыча Ларса завсегда в разы больше, чем та, что когда-либо придет в руки к Хрольфу. Так что же тогда? Надлежало выяснить это как можно скорее. На следующее утро, например.
Однако Фригги Фриггита рассудили иначе. В отличие от жены Одина женщина, родившая Хрольфу двух детей, мальчика и девочку, не была обременена мудростью и величием нрава. На заре следующего дня она встала не с той ноги, что случалось с ней довольно часто, когда муж бывал дома. И жизнь Хрольфа превратилась не то что во владения сухоногой Хель, а в подземную страну во время Рагнарека, как раз в разгар Последней Битвы.
Нельзя сказать, что прочие жены викингов отличались кротостью повадок, но такую валькирию, как Фриггита, надо было еще поискать.
Весь манскап предпочитал убраться из дома Хрольфа, когда его наполнял истошный крик жены шеппаря. Она была недовольна всем. И тем, что за десять лет муж не сподобился завести приличных фольков: от двух сумьских старух, что помогали ей по дому, было не больше пользы, чем от беззубых собак на охоте. И тем, что одевалась она хуже чучела, отчего иной раз стеснялась выйти из дома, глядя на наряды других фру, у которых мужья не дрязгались по северным закоулкам Восточного моря и не обворовывали нищих лопарей, а плавали за добычей к франкам, англам или фламандцам. И тем, что за все это время, пока она надрывалась на хозяйстве, голодала и буквально ходила в обносках, при этом то и дело рожая Хрольфу детей, он подарил ей всего два серебряных обруча на шею, тогда как у других шеппарьских жен их по три, а то и по четыре.
Негодовать, кричать и ворчать Фриггита могла днями напролет. На нее не действовали ни просьбы уняться, ни окрики, ни побои. Стоило ей оседлать хромого конька своей сварливости, и она могла скакать на нем хоть целую седмицу. Постороннему человеку было достаточно послушать ее самую малость, чтобы понять, отчего Хрольф последние годы оставался зимовать на Ильменьском торжище.
Приступ склочности, однако, не мешал Фриггите получать от мужа причитающиеся ей супружеские ласки. Каждую ночь ее сопение и мычание мешало спать холостым гребцам, жившим в другой части Хрольфова дома. По утрам шеппарь выглядел усталым и часто устраивался подремать где-нибудь в укромном месте. Не будь его жена так жадна до бабской услады, он велел бы скликать манскап уже через день после того, как репейник прилип Фриггите под язык.
Ни шатко ни валко прошло десять дней. От скуки ли, из любопытства ли, подогретого событиями последних дней, но люди Хрольфа наконец выказали внимание Волькше. Теперь он узнал о них не только то, что нужно, дабы поддерживать дружескую беседу, а гораздо больше. К своему удивлению, Годинович выяснил, что он – не единственный инородец в манскапе. Ёрн, гребец, чье лицо украшал глубокий шрам от брови до подбородка, был фламандцем, а Гунес, варяг без особых примет и достоинств, – пруссом. Оба они утверждали, что не были отпущенными или сбежавшими фольками, а подались в шёрёверны по воле судьбы и по велению сердца. Волькша так обрадовался возможности обучиться новым языкам, что через несколько дней оба «не-свея» только что не прятались от него по закоулкам острова.
Каждый день по нескольку раз Волкан, сам того не замечая, оказывался на северо-западном берегу Бирки, с которого Адельсён был виден в любую погоду настолько, что можно было разобрать, что делают люди с другой стороны пролива. Он не хотел в этом сознаваться, но ему не хватало Рыжего Люта, его щербатой ухмылки, его конопатой ряхи. А, может быть, Волькше просто было не с кем перекинуться парой венедских слов.
А Олькша же точно забыл о своем приятеле и сроднике и не казал носа с острова Знати. Чем больше проходило времени, тем сильнее злился Волькша, тем упорнее он сопротивлялся желанию выпросить у Хрольфа лодку и сплавать на Адельсён самому.
По Бирке поползли слухи о неудачном плавании людей Ларса за данью. Это даже походом трудно было назвать. Ярл послал один драккар в устье Одры забрать то, что ему причиталось. Кроме гребцов на корабле было всего три хольда и, понятное дело, ни одного берсерка. Странно знакомое название было у того местечка – Винета. Да и остров, на котором оно находилось, звался Волен.Не иначе там и жили те самые западные венеды, которые, по рассказам Годины, верили в Давну, деву-охотницу. Однако повествуя о неудачном походе, варяги говорили о каких-то турпилингахи хижанах,что жили там в вечной вражде. Через эту бесконечную свару одерские народы были слабы и вечно платили дань и свейским ярлам, и даннским конунгам.
Но, как говорят, даже затравленный зверь иногда показывает зубы. Так и жители Винеты, уставшие от варяжской жадности, сумели позабыть племенные склоки и встали плечом к плечу, дабы не отдавать свеям дань, которые несколько лет до этого исправно платили. Произошло ли это от гордости или от отчаяния, люди Ларса уразуметь не смогли, но только решимости жителям Винеты было не занимать.
Викинги высадились на Волине, даже не достав шлемы из корабельных сундуков. Они вошли в городок нестройной толпой, как хозяева, вернувшиеся с прогулки. Не сразу заметили они настороженную тишину, висевшую над городцом. Разве не странно, что среди дня на улицах не копошились дети, а женщины не судачили о житейских делах? Но это варяги уразумели задним умом, когда из-за домов начали выбегать люди с луками и самострелами, с длинными ножами и пиками. Викинги опешили, как бараны, упершиеся в новые ворота. Засвистели стрелы. В возникшей суматохе кто-то из хольдов призвал напасть и приструнить строптивцев. Но большинство викингов с ходу оценили число нападавших и сочли разумным не слушать голос гордости.
Уже в море, залечивая раны от стрел, люди Ларса обнаружили, что на драккаре недостает двух гребцов. А поскольку на Адельсёне манскап собрали наспех и гребцы знали друг друга плохо, то вспомнить, кто именно пропал в бегстве с Винету, они не смогли.
Ходили слухи, что синеус Ларс даже вырвал себе клок волос от гнева, но тем не менее полный сбор своей дружины не объявил. «Они только того и ждут, – буркнул Уппландский ярл. – Не иначе как они там собрали охотников со всех низовьев Одры. Надо подождать, пока они разъедутся собирать урожай с полей, и уж тогда нападать. Тогда и дань возьмем, и добычу». Так рассудил хитрый Ларс и отложил месть до осени.
В день, когда слухи о засаде в устье реки Одры дошли до Волькши, Годинович запрятал на гордыню в дальний схорон и отправился на Адельсен. Что-то подсказывало ему, что среди тех, кто не вернулся с Волена, мог оказаться Рыжий Лют. Уж так дуралею хотелось поскорей обзавестись бранным железом, что он был способен вызваться плыть куда угодно, только бы выслужиться перед ярлом. По причине своей дурной ретивости Олькша вполне мог лезть в драку, в то время как остальной манскап разумно отступил.
Узнав, что Ольгерд и правда пропал в злополучном плавании, Волкан заскрежетал зубами, так что люди Ларса испуганно переглянулись. И как только Олькша сумел напроситься в поход? Не иначе как сидел возле мостков и ждал, не отчалят ли абы куда ярловы драккары.
Вот ведь осиновая колода!
Сидит, небось, сейчас спутанный в сырой яме и ждет своей судьбы. О том, что жители Винеты могли, не мудрствуя, убить Олькшу в неравном бою, могли захватить и споро казнить себе на потеху, прочим варягам в устрашение, Волькша почему-то не думал. Он ставил себя на место взбунтовавшихся данников и понимал, что те не будут до поры ни казнить, ни миловать пленников. Они будут ждать, когда синеус Ларс в отмщение за дерзость придет к острову со всею своею силою, и тогда попытаются обменять захваченных викингов на мир и ополовинивание дани.
Но Уппландский ярл был намного хитрее их. Он не собирался поступать так, как полагали за него турпилинги и хижане. И уж тем более ему было наплевать на судьбы своих никудышных ратарей, попавших в полон. Он и пальцем не шевельнет ради их спасения, даже невзирая на то, что всего десять дней назад он выплатил за одного из них изрядную мзду.
Выходило, что пока жители Винеты во всеоружии будут ждать нападения Ларсовой дружины, они Олькшу не тронут. Но что станется с ним, когда они решат, что свейский ярл устрашился их деяний и оставил город в покое?..
– Хрольф, отвези меня на Волин, – без обиняков попросил Волькша у шеппаря.
Тот вытаращил глаза, точно увидел говорящую рыбу.
– Хрольф, – настаивал Волкан, – Ольгерд пропал на Волине. Мне надо его вызволить.
– Откуда вызволить? – спросил Хрольф.
Годинович поделился с шеппарем своими соображениями. Спорить с ним было сложно, но рассуждения венеда нимало не объяснили свею, почему он должен скликать манскап и отправляться на выручку ратарю, которой состоял уже в дружине Уппландского ярла.
– Он же мой сродник! – убеждал Волькша. – Если бы твой брат попал в яму на чужбине, разве ты бы не поехал его спасать?
По одной кровожадной улыбке, что промелькнула на лице сына бондэ, оставшегося без надела из-за коварства своих братьев, можно было понять, что Хрольф был бы только рад такому случаю.
– Хорошо, – сжал губы венед, – за то, что ты отвезешь меня на этот самый Волин, я отдам тебе свои сапоги.
Еще возле Ладони, переобувшись в привычные обучи, Волкан так ни разу и не надевал княжеский подарок. И причина была вовсе не в том, что сапоги были ему велики. Просто в мягкой, шитой Торхом, обувке ногам было вольготнее и шагалистей.
Хрольф, конечно, мог купить себе такие же, но это нанесло бы существенный урон его сокровенному кувшину с серебром, сберегаемым на покупку бонда. К тому же ежедневное зудение Фриггиты и ее же еженощные требования обильных ласк изрядно утомили шеппаря. А еще и лукавая богиня Вор нашептывала свею, что ему непременно надо посмотреть, многое или изменилось в одерских землях с тех пор, как он чуть не потерял свой драккар под Щецином.Может статься, пока венед будет вызволять из плена своего непутевого сродника, его манскапу удастся чем-нибудь разжиться? А буде Ларс начнет серчать на то, что кто-то нанес урон его данникам, все можно будет свалить на Варга. Дескать, это была венедская затея.
Словом, поупрямившись для вида еще полдня, Хрольф согласился отвезти Волькшу на Волин и подождать его там в укромном месте от заката и до заката.
Волин
Никогда прежде Волькша не чувствовал себя таким потерянным и беспомощным. Все, чему учил его Година, все, что он узнал за последнее время сам, казалось ему никуда не годными отрубями, среди которых он искал и не находил ни единого здравого зерна. Сколько ни просеивал Волкан разные житейские мудрости, ни одна из них не могла подсказать, что ему надлежит делать, когда драккар достигнет Волина. Что мог один Годинович против целого города, жители которого осмелились поднять руку на людей свейского ярла? Пробраться ночью и попытаться вызволить Олькшу из узилища внезапным наскоком на сторожей? Прийти в городец среди бела дня и упрашивать жителей Винеты отпустить рыжего дурилу, упирая на то, что тот пришел к ним безоружным? Схитрить и наплести хижанам с турпилингами разных сказок об Олькше, как он сделал это с эстиннами на реке Нарове? Все эти задумки казались Волькше нелепее детского лепета. Вряд ли можно открыть узилище, не переполошив при этом весь городец, а слушать его байки и увещевания люди, готовые биться с варягами насмерть, станут только для того, чтобы поглумиться.
Вот и сидел Волкан на своем сундуке, греб, что было сил, а тяжелая кручина застила от его взора даже спину гребца, сидевшего впереди, не то что довольную морду шеппаря, красовавшегося возле родерпинна в новых сапогах.
Ньёрд был вежлив и кроток. Весь день он деловито подталкивал драккар в корму, так что гребцы могли не сильно надрывать свои спины. И все равно Гром совершил переход, на который обычно уходило полтора дня, и засветло пришел в залив полуострова Окселёзунде.
Черные дымы полуострова были видны издалека. В другое время у Волькши от любопытства заболела бы шея, так часто он оборачивался бы к дымящейся земле. А нынче он лишь единожды взглянул на серую пелену, курившуюся на горизонте, и опять вернулся к своим мыслям.
Однако, когда манскап сошел на берег, никакая печаль не смогла помешать Волкану ошалеть от увиденного. Точно ульи на пасеке, вокруг громоздились плавильные домны. Година рассказывал, что на реке Малоге в болотных ямах роют камень с железной слезой, дробят его, а потом вываривают. При этом внизу котла получалось железное тесто, а каменная шелуха всплывала наверх. Тесто вываливали, шелуху отшибали молотами, делали черные крицыи продавали. Волькша не раз видел у ладонинского кузнеца эти железные чушки, но вот представить себе, как из болотного камня получается тесто, он не мог. Несколько раз он подбрасывал крицы в котел с похлебкой, но получал только взбучку от Ятвы.
На Окселёзунде все было совсем не так, как рассказывал Година. Домны были, меха, раздувавшие огонь в плавильнях, были, повсюду лежали горы поблескивавшего железом камня, а вот молоточных ударов слышно не было. Едва прожевав вечернюю еду, Волькша помчался смотреть на то, что происходит вокруг домен.
Стемнело, и фольки под присмотром свейских умельцев работали при свете огненных печей и факелов.
Шум возле одной из печей усилился. Вероятно, там начиналось что-то очень важное. Волькша прибежал туда как раз вовремя. Длинным железным долотом свей, верховодивший над домной, пробивал дыру в средней ее части.
– Sa! Sa!!! Vara pa bettet, bekvama svinen! [25]– кричал он.
Вокруг толпились фольки, держа наготове глиняные лоханки на длинных ручках. Люди были напуганы и в то же время возбуждены происходящим.
– Jasa! [26]– крикнул умелец и отскочил от Домны.
Яркая струйка потекла из чрева домны.
– Еще! Качайте сильнее! Сильнее качайте, расплющи вас Тор! – шумел свей на людей у мехов.
Фольки один за другим подставляли под струю свои лоханки. Наполнив, они расставляли их на земле. Откуда-то прилетел лист березы. Едва коснувшись поверхности того, что было налито в лоханку, он вспыхнул и сгорел в один миг.
Волькша смотрел на огненную струю, как завороженный. Ему и в голову не приходило, что за чудесные огненные сливки льются из недр домны.
Мимо пробежал кто-то из фольков. Венед отступил на шаг и больно ударился пяткой обо что-то твердое. Волкан нагнулся и нащупал на земле стопу железных чушек. Он поднял одну из них и осмотрел при свете домны. Сомнений не было, ее отлили в одной из лоханок на длинной ручке. Но она была совсем не похожа на те крицы, что пользовал ладонинский кузнец, – в ней не было каменной крошки, да и на ощупь она была… более железной, что ли… Когда Волькша бросил чушку обратно в стопу, она и звякнула куда звонче, чем венедская крица. Ладонинскому кузнецу надо было не один день калить в горне и охаживать чушку молотом, чтобы та зазвенела точно так же.
Тем временем огненная струя иссякла, железо, разлитое по лоханкам, подернулось тонкой пенкой, пламя в домне перестало выть, как осенний леший. Свей буркнул фолькам, чтобы те шли отдыхать, и сам двинулся к дому.
На следующее утро Волькша не поленился сбегать и посмотреть, что стало с отливками. Двое фольков вытряхивали чушки из лоханок, а остальные… разбивали молотами верх домны!
В то время, когда венед подошел к ним, они лупили уже по чему-то черному и гулкому.
Подошел умелец и отправил часть работников за камнями и глиной.
Волькша огляделся.
Работники на соседней домне высыпали в раструб ее верхней части корзины железного камня. При этом низ плавильни был чумаз, точно пережил десяток пожаров, а верх красовался новенькой кладкой.
Вот ведь удумали варяги: разбивать часть домны, дабы выбросить каменную шелуху, а потом возводить плавильню заново! И так каждый раз! Но зато отливки того стоили, ой, стоили. Только теперь Волькша понял, почему и сами викинги, и все окрестные народы так высоко ценили свейское железо, почему мечи из него не ломаются, а шеломы не раскалываются даже от ударов двуручной билы. Их железо было из другого теста!
Еще три дня прошло в тяжелых раздумьях и изнуряющей гребле. После Окселёзунде Хрольф повел драккар почти прямо на юг. Оказавшись в открытом море, гребцы посерьезнели. Еще не стерлась из памяти буря, едва не потопившая корабль возле Большого Березового острова в Сумьском заливе. Однако в конце Травеня Восточное море редко выказывало свой нрав. Ньёрд и то нельзя было назвать свежим. Разве что вредным. Весь день он то и дело менял направление. Иногда Хрольфу приходилось вести драккар против встречного ветра, виляя туда-сюда, как рыба, плывущая против сильного течения. И манскап изрядно умаялся возиться со шкотами и брасами.
Солнце уже разбрасывало огненные дорожки с правого борта драккара, а земли все не было видно. Шеппарь мало-помалу раскаивался в утренней лихости и забирал все больше к западу. И вскоре вокруг опять замелькали мелкие островки, больше похожие на притопленные камни. На ночлег устроились на полуострове, который почему-то назывался Былинным Островом, [27]если Волькша правильно истолковал его название.
Следующая ночь застала драккар Хрольфа в местечке с очень смешным названием Зеленая Куча, [28]что на острове Ёланд, вдоль которого он плыл при попутном ветре почти весь день. Это были уже даннские земли. Точно так же, как и неприветливый остров Борнхольм, где свеи провели третью ночь своего плавания. Неприветливым Хрольф назвал его потому, что на всем протяжении его северо-восточного берега невозможно было найти ни одной сколько-нибудь укромной шхеры. Не то чтобы каменистый берег был мало пригоден для высадки, но любая буря могла здесь расколотить драккар в щепки. Подходящий залив нашелся, когда уже и не ждали. А рядом был бонд человека, который в шутку называл себя Хитрилой. [29]В чем состояла его хитрость, Волькша так и не понял. Лучше бы ему назваться Рубахой-Парнем или Веселым Пропойцей, поскольку он накормил и напоил Хрольфов манскап от пуза, а взял за это всего четверть кроны.
– Завтра будем на Волине, – сказал шеппарь Волкану. – Только к твоей Винете по Одерским протокам мы не пойдем. Высадим тебя на северном берегу как раз напротив. Ногами дотопаешь. Со следующим закатом вернемся в то же место. Не появишься до захода солнца, сам виноват.
Эти слова Волькша уже слышал на Бирке. Было, конечно, неприятно от того, что Хрольф не поменял своего решения и намерен слово в слово отработать новые сапоги. Но что с него взять, с варяга? Его сердце давно просолилось так, что его ничем не проймешь.
В эту ночь Волкан почти не спал. Он ворошил в голове все, что хоть как-то могло пригодиться ему на Волине. Но, если уж за четыре дня ничего дельного не придумалось, то, видно, поступать придется по Мокшиной прихоти. А она – баба лукавая и прихотливая.
Под утро венед все же покорился Дрёме, и та отвела его обратно на Ладожку и дальше к дому Кайи. Олоньская охотница была так рада его приходу, что вместо того, чтобы спуститься по лестнице, спрыгнула вниз от дверей своего дома. Она опускалась на землю медленно, точно пушистое семечко одуванчика. Ее широкое платье раздулось, обнажив налитые бедра, упругий живот с клинышком золотистого кучерявого меха внизу. В следующее мгновение они уже стояли на берегу реки. Подстреленный селезень медленно уплывал по течению. Кайя загадочно улыбнулась и одним движением разделась догола. Соски ее налитых грудей набухли. Она провела по ним руками и двинулась к реке, но вместо того, чтобы погрузиться в воду, пошла по ней как посуху. Волькша, ощущая во всем теле дрожь неуемного томления, пошел за ней следом. Девушка наклонилась, доставая утку из воды, ее перси колыхнулись, но косы цвета весеннего одуванчика прикрыли их. Нога Волькши коснулась воды. Та оказалась тверда, как лед. Он сделал шаг навстречу Кайе. Она игриво отбросила косу, погладив при этом грудь. Но тут хлябь разверзлась, и Волькша провалился в воду. Острый холод мгновенно проник сквозь одежду…
– Варг! Вставай! Еду проспишь! – хохотал Ёрн, брызгая Годиновичу воду в лицо. – Ты так чмокал губами во сне, что мы чуть не обгадились от смеха! Что тебе снилось? Небось, девка?
Волкан спросонья был готов вспылить. Ему померещилось, что весь манскап паскудно подглядывал за ним и Кайей. Но, набрав в грудь побольше воздуха, чтобы наорать на варягов, Годинович опамятовал и отшутился:
Вот и сидел Волкан на своем сундуке, греб, что было сил, а тяжелая кручина застила от его взора даже спину гребца, сидевшего впереди, не то что довольную морду шеппаря, красовавшегося возле родерпинна в новых сапогах.
Ньёрд был вежлив и кроток. Весь день он деловито подталкивал драккар в корму, так что гребцы могли не сильно надрывать свои спины. И все равно Гром совершил переход, на который обычно уходило полтора дня, и засветло пришел в залив полуострова Окселёзунде.
Черные дымы полуострова были видны издалека. В другое время у Волькши от любопытства заболела бы шея, так часто он оборачивался бы к дымящейся земле. А нынче он лишь единожды взглянул на серую пелену, курившуюся на горизонте, и опять вернулся к своим мыслям.
Однако, когда манскап сошел на берег, никакая печаль не смогла помешать Волкану ошалеть от увиденного. Точно ульи на пасеке, вокруг громоздились плавильные домны. Година рассказывал, что на реке Малоге в болотных ямах роют камень с железной слезой, дробят его, а потом вываривают. При этом внизу котла получалось железное тесто, а каменная шелуха всплывала наверх. Тесто вываливали, шелуху отшибали молотами, делали черные крицыи продавали. Волькша не раз видел у ладонинского кузнеца эти железные чушки, но вот представить себе, как из болотного камня получается тесто, он не мог. Несколько раз он подбрасывал крицы в котел с похлебкой, но получал только взбучку от Ятвы.
На Окселёзунде все было совсем не так, как рассказывал Година. Домны были, меха, раздувавшие огонь в плавильнях, были, повсюду лежали горы поблескивавшего железом камня, а вот молоточных ударов слышно не было. Едва прожевав вечернюю еду, Волькша помчался смотреть на то, что происходит вокруг домен.
Стемнело, и фольки под присмотром свейских умельцев работали при свете огненных печей и факелов.
Шум возле одной из печей усилился. Вероятно, там начиналось что-то очень важное. Волькша прибежал туда как раз вовремя. Длинным железным долотом свей, верховодивший над домной, пробивал дыру в средней ее части.
– Sa! Sa!!! Vara pa bettet, bekvama svinen! [25]– кричал он.
Вокруг толпились фольки, держа наготове глиняные лоханки на длинных ручках. Люди были напуганы и в то же время возбуждены происходящим.
– Jasa! [26]– крикнул умелец и отскочил от Домны.
Яркая струйка потекла из чрева домны.
– Еще! Качайте сильнее! Сильнее качайте, расплющи вас Тор! – шумел свей на людей у мехов.
Фольки один за другим подставляли под струю свои лоханки. Наполнив, они расставляли их на земле. Откуда-то прилетел лист березы. Едва коснувшись поверхности того, что было налито в лоханку, он вспыхнул и сгорел в один миг.
Волькша смотрел на огненную струю, как завороженный. Ему и в голову не приходило, что за чудесные огненные сливки льются из недр домны.
Мимо пробежал кто-то из фольков. Венед отступил на шаг и больно ударился пяткой обо что-то твердое. Волкан нагнулся и нащупал на земле стопу железных чушек. Он поднял одну из них и осмотрел при свете домны. Сомнений не было, ее отлили в одной из лоханок на длинной ручке. Но она была совсем не похожа на те крицы, что пользовал ладонинский кузнец, – в ней не было каменной крошки, да и на ощупь она была… более железной, что ли… Когда Волькша бросил чушку обратно в стопу, она и звякнула куда звонче, чем венедская крица. Ладонинскому кузнецу надо было не один день калить в горне и охаживать чушку молотом, чтобы та зазвенела точно так же.
Тем временем огненная струя иссякла, железо, разлитое по лоханкам, подернулось тонкой пенкой, пламя в домне перестало выть, как осенний леший. Свей буркнул фолькам, чтобы те шли отдыхать, и сам двинулся к дому.
На следующее утро Волькша не поленился сбегать и посмотреть, что стало с отливками. Двое фольков вытряхивали чушки из лоханок, а остальные… разбивали молотами верх домны!
В то время, когда венед подошел к ним, они лупили уже по чему-то черному и гулкому.
Подошел умелец и отправил часть работников за камнями и глиной.
Волькша огляделся.
Работники на соседней домне высыпали в раструб ее верхней части корзины железного камня. При этом низ плавильни был чумаз, точно пережил десяток пожаров, а верх красовался новенькой кладкой.
Вот ведь удумали варяги: разбивать часть домны, дабы выбросить каменную шелуху, а потом возводить плавильню заново! И так каждый раз! Но зато отливки того стоили, ой, стоили. Только теперь Волькша понял, почему и сами викинги, и все окрестные народы так высоко ценили свейское железо, почему мечи из него не ломаются, а шеломы не раскалываются даже от ударов двуручной билы. Их железо было из другого теста!
Еще три дня прошло в тяжелых раздумьях и изнуряющей гребле. После Окселёзунде Хрольф повел драккар почти прямо на юг. Оказавшись в открытом море, гребцы посерьезнели. Еще не стерлась из памяти буря, едва не потопившая корабль возле Большого Березового острова в Сумьском заливе. Однако в конце Травеня Восточное море редко выказывало свой нрав. Ньёрд и то нельзя было назвать свежим. Разве что вредным. Весь день он то и дело менял направление. Иногда Хрольфу приходилось вести драккар против встречного ветра, виляя туда-сюда, как рыба, плывущая против сильного течения. И манскап изрядно умаялся возиться со шкотами и брасами.
Солнце уже разбрасывало огненные дорожки с правого борта драккара, а земли все не было видно. Шеппарь мало-помалу раскаивался в утренней лихости и забирал все больше к западу. И вскоре вокруг опять замелькали мелкие островки, больше похожие на притопленные камни. На ночлег устроились на полуострове, который почему-то назывался Былинным Островом, [27]если Волькша правильно истолковал его название.
Следующая ночь застала драккар Хрольфа в местечке с очень смешным названием Зеленая Куча, [28]что на острове Ёланд, вдоль которого он плыл при попутном ветре почти весь день. Это были уже даннские земли. Точно так же, как и неприветливый остров Борнхольм, где свеи провели третью ночь своего плавания. Неприветливым Хрольф назвал его потому, что на всем протяжении его северо-восточного берега невозможно было найти ни одной сколько-нибудь укромной шхеры. Не то чтобы каменистый берег был мало пригоден для высадки, но любая буря могла здесь расколотить драккар в щепки. Подходящий залив нашелся, когда уже и не ждали. А рядом был бонд человека, который в шутку называл себя Хитрилой. [29]В чем состояла его хитрость, Волькша так и не понял. Лучше бы ему назваться Рубахой-Парнем или Веселым Пропойцей, поскольку он накормил и напоил Хрольфов манскап от пуза, а взял за это всего четверть кроны.
– Завтра будем на Волине, – сказал шеппарь Волкану. – Только к твоей Винете по Одерским протокам мы не пойдем. Высадим тебя на северном берегу как раз напротив. Ногами дотопаешь. Со следующим закатом вернемся в то же место. Не появишься до захода солнца, сам виноват.
Эти слова Волькша уже слышал на Бирке. Было, конечно, неприятно от того, что Хрольф не поменял своего решения и намерен слово в слово отработать новые сапоги. Но что с него взять, с варяга? Его сердце давно просолилось так, что его ничем не проймешь.
В эту ночь Волкан почти не спал. Он ворошил в голове все, что хоть как-то могло пригодиться ему на Волине. Но, если уж за четыре дня ничего дельного не придумалось, то, видно, поступать придется по Мокшиной прихоти. А она – баба лукавая и прихотливая.
Под утро венед все же покорился Дрёме, и та отвела его обратно на Ладожку и дальше к дому Кайи. Олоньская охотница была так рада его приходу, что вместо того, чтобы спуститься по лестнице, спрыгнула вниз от дверей своего дома. Она опускалась на землю медленно, точно пушистое семечко одуванчика. Ее широкое платье раздулось, обнажив налитые бедра, упругий живот с клинышком золотистого кучерявого меха внизу. В следующее мгновение они уже стояли на берегу реки. Подстреленный селезень медленно уплывал по течению. Кайя загадочно улыбнулась и одним движением разделась догола. Соски ее налитых грудей набухли. Она провела по ним руками и двинулась к реке, но вместо того, чтобы погрузиться в воду, пошла по ней как посуху. Волькша, ощущая во всем теле дрожь неуемного томления, пошел за ней следом. Девушка наклонилась, доставая утку из воды, ее перси колыхнулись, но косы цвета весеннего одуванчика прикрыли их. Нога Волькши коснулась воды. Та оказалась тверда, как лед. Он сделал шаг навстречу Кайе. Она игриво отбросила косу, погладив при этом грудь. Но тут хлябь разверзлась, и Волькша провалился в воду. Острый холод мгновенно проник сквозь одежду…
– Варг! Вставай! Еду проспишь! – хохотал Ёрн, брызгая Годиновичу воду в лицо. – Ты так чмокал губами во сне, что мы чуть не обгадились от смеха! Что тебе снилось? Небось, девка?
Волкан спросонья был готов вспылить. Ему померещилось, что весь манскап паскудно подглядывал за ним и Кайей. Но, набрав в грудь побольше воздуха, чтобы наорать на варягов, Годинович опамятовал и отшутился: