Кууне Янис. Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель

   Годинович посмотрел на Рыжего Люта с укоризной, покусал губы, но в конце концов не сдержался и пошутил:
   – Верно! А я на ярмарке видел ученого медведя. Так тот под дудочный перегуд плясал, а потом кланялся.
   – Ты это к чему? – спросил Олькша, чувствуя подвох.
   – Да так. Вспомнилось…
   Драккар едва вошел в устье реки, как слева показалась извилистая протока. Хрольф направил корабль туда и в первом же затоне приткнул его к берегу. Сил у манскапа хватило только на то, чтобы сойти на берег. Даже вечернюю кашу варить не стали, а попадали наземь вповалку и потонули в пучине мертвецкого сна.

Эстинны

   Утром Волькшу разбудил хруст ломающейся палки. Сон жаждал вернуться и сжимал ему веки теплыми мягкими ладошками, но увиденное сквозь ресницы отшвырнуло дрему в дальние закоулки Нави. Десяток рыбацких лодок стоял в горловине затона, в котором Хрольф укрыл свой драккар, а по берегу к спящим варягам подкрадывалось полсотни человек, вооруженных самым причудливым образом. Плотницкие топоры, рыбацкие остроги, косарские ножи и просто дубины. Вот только луков или самострелов в руках наступавших не было, либо Годинович их не углядел. Будь среди нежданных неприятелей стрелки, спящих варягов изрешетили бы стрелами как стадо свиней в распадке.
   Хруст ветки выдал их за несколько мгновений до того, как эти люди собирались наброситься на сонный манскап. Не проснись Волькша, у девятнадцати гребцов, шеппаря, его помощника и двух желторотых венедов не нашлось бы даже крошечной возможности остаться в живых.
   Волкан вскочил на ноги и уже хотел закричать: «Наших бьют! I gevar! ^[19]Русь!», но бросил быстрый взгляд на гребцов Хрольфа и с ужасом увидел, что рядом с варягами нет оружия.
   Однако стоило Волькше пошевелиться, как рыбаки и пахари замерли на месте.
   – Да хранит вас Укко, – хриплым от волнения голосом сказал Волькша. Он понятия не имел, куда занес их корабль буйный Ньёрд, но если это и правда был южный берег Варяжского моря, значит, здесь наверняка говорили на каком-нибудь из водьских языков. Стало быть, скорее всего, эти люди почитали Укко. По крайней мере, говорил Година, что все народы, сродные суми, поклонялись небесному старцу и его жене…
   Мгновения текли, как живицапо сосновой коре.
   Кто-то из спящих заворочался, но не проснулся.
   Решимость нападавших угасла на глазах. Они едва слышно перешептывались, показывая то на Волькшу, то на драккар, то на безмятежно спящих варягов.
   – Кто вы такие? – наконец спросил тот, кто, по всей видимости, был вожаком этих людей. Язык, на котором он говорил, был схож с наречием веси, но звучал иначе, таратористее. Неужели это эстинны? После того как Торх вернулся с янтарным гребнем для своей Рады, он иногда забавлял отца и братьев, разговаривая на эстиннском. Послушав его, Година морщил лоб и вылавливал в речах старшего сына знакомые весьские слова. За редким исключением ладонинский толмач понимал все сказанное, но то, как это звучало на эстиннском, каждый раз приводило его в замешательство.
   – Мы гости, – ответил Годинович, стараясь подражать их манере раскатывать слова точно горох по столу.
   Кто-то из эстиннов прыснул в кулак.
   – Чьи это вы гости? – спросил вожак, окинув соплеменников грозным взглядом. – Не надо нам таких гостей. Знаем мы, как пускать даннов на порог. Никто вас не приглашал.
   Его слова распалили угасший было боевой дух рыбаков и пахарей. Они вновь подняли свое оружие и начали окружать спящих варягов кольцом, отсекая от драккара.
   Шум голосов разбудил людей Хрольфа. Гребцы терли спросонья глаза и пытались понять, что происходит. А происходило то, что на гостеприимство свеям рассчитывать не приходилось. Ночью, ступив на твердую землю, они повалились спать, позабыв на драккаре свои копья и топоры. А голыми руками против дубин не очень-то повоюешь. И все же гребцы были видавшими виды морскими разбойниками, в то время как нападавшие брались за оружие только от большой беды…
   – Мы не данны, – ни с того ни с сего сказал Волкан. Он и сам не понял, почему у него вырвались именно эти слова.
   Эстинны опять остановились.
   – А кто вы? – спросил вожак.
   Море шумело невдалеке. И это был единственный звук, который скрадывал тишину.
   Волькша понимал, что от его ответа зависит то, увидят ли они с Олькшей, да и все люди Хрольфа, полдень этого дня. Молчали варяги, не понимая ни полслова в том, что говорилось. Молчали эстинны, ожидая ответа.
   – Это что это за хоровод? – раздался бас только что пробудившегося Ольгерда. – Что это за сраные скоморохи тут набежали?
   Как всегда, сквернословие Рыжего Люта просыпалось раньше его разума.
   – Олькша, умолкни! – цыкнул на него Волкан.
   – С какого перепуга я должен умолкнуть? – взбеленился Олькша.
   – Так вы венеды? – спросил старший эстинн.
   – Что эта чудь белоглазая лопочет про венедов? Да мы, венеды белые, суть Гардарики и гроза всей Ингрии! – нахмурился Ольгерд.
   Безумная затея пришла тем временем в голову Волькше. Терять им было нечего. Они безоружные. Варягов, которых эстинны поголовно называли даннами, здесь встречают в колья. Так почему бы не сыграть с костлявой Маройв прятки.
   – Благородный Ольгерд, сотник владыки Ильменьских словен, не извольте гневаться, – сказал он по-карельски, отчетливо и громко произнося каждое слово, дабы оно дошло и до Рыжего Люта, и до эстиннов. – Эти добрые люди хотели узнать, не могут ли они чем-нибудь помочь высокому послу князя Гостомысла.
   – Что за чушь ты несешь? – спросил его Олькша по-венедски. Однако словам приятеля он все-таки внял. Особенно про сотника владыки Ильменьских словен. Он остепенился и напустил гордый вид. Поняли Волькшины речи и эстиннские рыбаки. Некоторые из них хаживали на Псковское торжище и к юго-восточным соседям относились с почтением.
   – Я говорю, благородный Ольгерд, – тем же ладом, но уже по-венедски, продолжил Волькша, – чтобы ты не был дурилой, а помог мне выпутаться из этой беды. Посмотри внимательнее: эстиннов тут, наверное, полсотни, а то и больше. Какое-никакое, а у них оружие. И чужаков они не любят. Особенно даннов, се речь варягов. А у Хрольфовых гребцов вместо бил и копей по шишу за пазухой. Да и у нас с тобой не гуще. Всех снарядов у нас – только твои сапоги. Ими и будем отбиваться.
   – При чем здесь сапоги? – набычился Олькша. Чем дальше, тем больше он ценил отцовский подарок.
   Но Волькша вновь перешел на карельское наречие:
   – Эти люди увидели, как в их реку вошла ладья, – растолковывал он суровому княжескому сотнику. Говоря это, он обернулся к эстиннам, как бы предлагая им подтвердить свои слова.
   Кое-кто из рыбаков и вправду кивнул головой.
   – Они же не знали, что это едет высокий посол владыки Ильменьских словен к свейскому конунгу с тайным поручением склонить того к совместному обузданию наглых даннов, – и Волькша опять обернулся к эстиннам: – Они ведь думали, что это от бури спасаются их супостаты и пришли чинить Мсту, – уже почти все рыбаки и пахари соглашались с Волькшиными словами. – Но, узнав от меня, княжеского толмача, как обстоят дела, они тут же захотели спросить, не могут ли они чем-нибудь помочь высокому послу князя Ильменьских словен.
   Волькша говорил так внятно и оборачивался то к эстиннам, то к Олькше, то к Хрольфу с таким выразительным лицом, что его поняли все. Даже Ольгерд. Он еще больше приосанился и громко спросил у эстиннов по-карельски:
   – Так ли это?
   Те часто-часто закивали головами, а иные даже не преминули поклониться высокому посланнику грозного венедского владыки. Могучий рост, знатные сапоги, разумение инородного венедам и родственного им наречия, все это убедило рыбаков, что перед ними и вправду приближенный Ильменьского князя. А уж то, что «сотник» едет к свейскому конунгу сговариваться об усмирении даннов, и вовсе делало его желанным гостем.
   – А это кто? – все же спросил вожак эстиннов и обвел варягов подозрительным взглядом.
   – Кто это? – переспросил у него Волькша по-свейски. – Этот человек хочет знать, кто вы, гребцы и кормчие личного драккара свейского конунга, коих ваш владыка послал на Ильмень, дабы вы привезли высокого венедского посла. Могу ли я сказать им, кто вы, чтобы они знали, как надлежит к вам обращаться?
   Лица варягов едва дрогнули в улыбке, как только до них дошло, что пытается сделать щуплый венедский парнишка. Но и они вслед за Ольгердом напустили важности на лица, после чего Хрольф снисходительно кивнул и повелел:
   – Рассказывай.
   И Волькша рассказал. Разумей варяги по-водьски, они и сами заслушались бы. Да за такую небылицу Годиновича надлежало именовать величайшим скальдом. Представил он эстиннам Хрольфа чуть ли не первым ярлом конунга, а его людей – лучшими мореходами Свейланда, прошедшими с конунгом аж двенадцать походов, само собой разумеется, только по Северному и Западному морям.
   От сознания случившегося неразумения и собственного негостеприимства в отношении знатных мореплавателей эстинны были готовы валиться наземь и каяться. Но Волькша убедил их, что ни благородный Ольгерд, ни светлейший Хрольф Гастинг на рыбаков зла не держат, а, напротив, расскажут своим владыкам, что в борьбе с даннами те могут рассчитывать на эстиннское ополчение.
   При упоминании ополчения рыбаки потупились и начали мямлить про то, что на самом деле они люди мирные, живут морем, а что касается войны, так на это надобно сноровку иметь, а где она у них, у сирых да убогих.
   Так, слово за слово, сумел Волькша повернуть погибельное дело к тому, что стал вертеть хмурыми эстиннами, как хотел.
   А захотел он, чтобы благородного посла и светлого ярла с дружиной накормили досыта, чтобы дали новую рею для паруса и помогли поправить еще кое-что попорченное бурей.
   Рыбаки старались так, что любо-дорого было посмотреть. Пожалуй, людей Хрольфа еще нигде не принимали так радушно, как на берегу речки, которую эстинны называли Нарова.
   На людях манскап вел себя величаво и степенно, но, оставаясь с Волькшей с глазу на глаз, варяги хлопали его по плечам и всячески хвалили за спасительную придумку.
   К концу дня у Годиновича язык вспух от того, сколько небылиц про походы в Северные моря он рассказал от имени Хрольфа, который в своей жизни никуда дальше северо-восточных берегов Восточного моря и не плавал. Пришлось Годиновичу вспомнить все варяжские саги, которые слышал на торжище его отец, и на ходу смешать их в немыслимую кашу.
   Когда любопытствующие эстинны сжалились над ним и дали спокойно поесть и отдохнуть, Волькша улизнул к морю. Торх так много рассказывал о Варяжском море, о его берегах, укрытых чудесным песком, тоньше овсяного толокна, о волнах, выносящих из пучины куски алатыря,о солнце, которое садится в море…
   Но в этом месте эстиннской страны солнце садилось за край земли, так и не докатившись до морских горизонтов. Выходит, Торх учился премудрости златокузнеца не здесь. А жаль… Волькша осмотрелся: может статься, алатырь выкатывается на песок не только там, где полгода жил его старший брат?
   Годинович пошел вдоль краешка воды.
   Дочери грозного Аегира с тихим шелестом ласкались к его ногам. Кто бы мог подумать, что еще вчера они с легкостью могли перевернуть Хрольфов драккар и утопить его людей, как слепых щенят.
   Горизонт пылал как… как… Годинович никак не мог найти слово, чтобы правильно описать цвет закатного неба, так похожий на гречишный мед и на… янтарь!
   Да, именно!
   Волкан не сразу поверил в свою удачу: он еще не прошел по взморью и сотни шагов, как ему на глаза попался огромный, размером с ладонь, кусок алатыря! Годинович поднял «медовую» гальку и уселся на песок любоваться находкой. Янтарь быстро высох и стал совсем неказистым. Если бы не рассказы Торха о том, что янтарь получает свой истинный драгоценный вид только после того, как его усердно натрут шерстянкой, Волькша мог бы и разочароваться в алатыре: галька цвета воска – и все тут. Годинович лизнул камень, и тот опять ненадолго стал таинственным янтарем…
   Волкан взвесил алатырь на ладони. Так много и так сразу! Похоже, Варяжское море было не прочь сделать ему щедрый подарок. А от гостинцев отказываться – только Радогаста гневить…

Хогланд

   От эстиннов уплыли на следующее утро.
   Рыжего посла Ильменьского владыки провожали всем побережьем. Олькша так вжился в образ, что довольно убедительно клял даннских разбойников на своем убогом карельском языке и обещал во что бы это ни стало уговорить свейского конунга выступить против них бок о бок со словенским князем. И хотя «посол» не понимал и шестой части из того, что тараторили ему рыбаки, а они, в свою очередь, могли лишь догадываться о том, что венед им отвечает, глаза эстиннов светились радостью и надеждой.
   При выходе драккара из устья Наровы его ожидала целая стая рыбацких лодок, которые взялись проводить дорогих гостей до Хогланда.
   Хрольф, скрипя зубами, терпел медленный ход рыбацких посудин, пока не определил направление, в котором они двигались. После чего шеппарь отбросил всякую вежливость и прокричал:
   – Illa roth! Hissa segel! ^[20]
   И драккар точно проснулся ото сна. Пенные струи вскипели у его носа. И гостеприимным эстиннам не оставалось ничего другого, кроме как махать руками вслед кораблю, уносящему ильменьского сотника в морскую даль, и разъехаться по прибрежным водам в поисках утреннего улова.
   Как только рыбацкие лодки остались позади, манскап дал волю своим чувствам. Хриплый хохот гребцов был так ужасен, что вспугнул чаек, присевших на рею. Наспех пристроив весла вдоль борта, весь манскап без исключения собрался вокруг Волькши:
   – Нет! Но как тебе в голову пришла вся эта затея с посланцем? Я когда понял, то чуть не заржал…
   – Ты нам скажи! Ты нам точно скажи, и чтобы слово в слово, что ты сказал этим придуркам? У них были такие счастливые морды…
   – А я кое-что понял! Он говорил им, что мы вроде как лучшие моряки конунга. Так?! Скажи, это так? Ну же…
   Честно говоря, Волкан не находил ничего смешного в том, что ему пришлось сделать на берегу Наровы. Ведь эти люди теперь будут ждать и надеяться на то, что рано или поздно на горизонте появится ватага драккаров, везущих венедских и свейских ратарей вершить праведный суд над даннскими разбойниками, от которых бедным эстиннам нет никакого житья. Но варяги, а с ними и Ольгерд – сын Ладонинского ягна – требовали все новых и новых подробностей Волькшиной проделки, превратившей их неминуемую погибель от рук озлобленных рыбаков если не в победу, то в выигрыш – это точно.
   В конце концов Волькша насупился и больше не отзывался ни на одну просьбу. Шеппарь, который и сам уразумел кое-что из сказанного эстиннам, сделал вид, что не настаивает на продолжении рассказа. Он приказал гребцам вернуться на сундуки:
   – Ветер не так силен, так что без весел мы можем и не добраться до Хогланда засветло, – пояснил он заартачившимся гребцам. – А подходить к нему в ночи будет только шалый. Да и вообще, Гарм вас подери, русь! Русь! Я сказал!
   После того как все расселись, Олькша попытался насесть на Волкана с расспросами, ведь до этого Годинович говорил по-свейски, и Рыжий Лют мог только ржать вместе со всеми, так и не понимая, о чем шла речь. Но Волькша был непреклонен. Он сказал, что не хочет больше говорить о том, как они обманули эстиннов, и отвернулся. «Высокий посол» Ильменьского князя тщетно ерепенился и совестил приятеля. Ему ли было не знать, что легче переломить лбом дуб, чем заставить Волькшу делать то, что он не хочет.
   – Спроси тогда у шеппаря, могу ли я сесть на весла? – буркнул Олькша обиженно…
   Как это уже было в устье Ниена, стоило Рыжему Люту взяться за весло, как драккар пошел бойчее. Да и Ньёрд, сбросив утреннюю дремоту, крепче уперся ладонями в парус ладьи.
   – Слушай, Варг, – раздался за спиной Волькши голос Хрольфа, – Тор им судья, – сказал он, имея в виду манскап. – Они у меня умом под стать твоему Ольгу. Но мне-то ты можешь сказать, как тебе в голову пришло наплести всю эту околесицу? Я отродясь не слыхивал такого, чтобы языком выигрывали битву. Кто тебя этому научил? Уж не отец ли?
   Волкан обернулся и поглядел шеппарю в глаза.
   – Он самый, – ответил Годинович после долгого молчания.
   – Чудно! – восхитился Хрольф. – Так прямо и надоумил?
   – Как это: прямо надоумил? – поднял брови Волькша.
   – Ну, наказал в случае чего врать про высокого посла и все такое…
   – А… нет, конечно.
   – Как нет?
   – Да так. Отец-то меня как раз врать не учил…
   – Так как же ты тогда сподобился?
   – Мой отец учил меня смотреть людям в глаза, – нехотя ответил Годинович.
   – И какой в этом прок? Что я, их зенок белесых не видел? Что в них смотреть-то?
   Волькша понимал, что так просто ему от шеппаря не отвязаться. К тому же Хрольф всем своим видом показывал, что и правда силится понять то, о чем толкует ему венедский парнишка.
   – Мой отец говорил мне: «Ты на лица-то не смотри, разные они у людей. Зри в очи. Там все начертано, точно руницей. Чего с языка не понять, то в глазах прочитать можно».
   – И что?
   – Ну, как же?! У эстиннов этих глаза были напуганнее заячьего хвоста. Хоть их и больше было, хоть и колья у них в руках, но твоего драккара они боялись пуще молнии небесной. Он для них был ликом всех бед, что на их берега из года в год данны на своих кораблях привозят. Однако нас было мало, сонные да безоружные. Так что они уже почитай свой страх победили. Еще немного, и нам несладко пришлось бы. Вот и надо было рыбакам их маленький страх другим, наибольшим подменить. А что может быть страшнее одного драккара?
   Хрольф слушал, поджав губы. Хоть и понимал он, что парнишка говорит правильные слова, но уразуметь их шеппарь никак не мог и потому уже начинал злиться. Так что вопрос о том, что страшнее одного драккара, он оставил без ответа.
   – Страшнее одного драккара – десять драккаров… – Волькша помолчал, но опять не дождался от свея ни полслова и продолжил: – А кто может снарядить сразу десять драккаров? Конунг. Это большой страх с одной стороны. С моря. А с другой, страх – с суши – венедские конники. Тот же Гостомысл на чудь белоглазую, что за Чудским озером обретается, не раз хаживал. Ну, а ежели эти два больших страха вместе сойдутся, да не беду и раздор творить, а супостатов даннских в правила ставить, так это получается уже не страх, а радость. Уразумел?
   – Уразумел, – ответил Хрольф, хмуря брови. Какая-то последняя крупинка никак не давалась свею. Что-то не вязалось в Волькшином рассказе. Что же все-таки удержало эстиннов от расправы? Манскап поколоть, как свиней, драккар сжечь дотла. И концы в воду. И ни конунговы, ни княжеские люди, даже если искать будут, не найдут тех, кто посланников-мореходов сгубил.
   – Варяг ты, – ответил ему Волкан. – Ты сам всегда с драккара на берег в броне сходишь. Ты сам себе владыка и судья. Вот тебе и не понять. А у этих людей другой заботы нет, как только таких, как ты, подальше от своих берегов держать. Им же мнится, что тогда и рыба в море жирнее станет, и поля обильнее родить будут. И, ежели кто за такое дело, как даннов от их берегов отвадить возьмется, так тот человек им милее родного отца с матерью станет. Понял теперь?
   Хрольф рассерженно сплюнул за борт. Да разве мечтал он в отрочестве, по родным полям да лесам бегая, что будет вот так, как щепка бесхозная, по морю мыкаться и обманом мелким да разбоем себе на пропитание выкраивать? Не будь на то отцова воля да братский умысел, никогда не покинул бы он родной бонд и тоже сейчас думал бы только о том, как свой урожай от поборов в казну херадада потравы уберечь.
   Молчали долго.
   Каждый думал о своем. Но когда Хрольф собирался вернуться к родерпинну, Волькша все же задал ему вопрос, который крутился у него в голове с тех пор, как он понял, что драккар идет на север-северо-запад, а не на запад, где, как он думал, должен был находиться Свейланд.
   – Шеппарь, а зачем мы идем на Хогланд? Не прямее ли было бы идти вдоль эстиннского берега, как третьего дня шли вдоль сумьского?
   – Йо-хо! – неожиданно взыграл свей. – Сразу видно, ты не викинг.
   – Ну, да. И что с того?
   – А то, что если бы ты был викинг, то не спрашивал таких глупостей.
   – А я спрашиваю, – настаивал Волькша.
   – Ну, это пусть тебе Мимери растолковывает, – не без мстительного удовольствия сказал Хрольф. – Вот когда дойдем до Хогланда, тогда сам поймешь… может быть.
   И обведя парня с ног до головы издевательским взглядом, шеппарь направился на корму. Терпения в норове Волкана Годиновича было столько же, сколько упрямства, и за весь переход он больше ни о чем свея не спрашивал.
   Дочери Аегира в тот день были игривы, но без буйства. Ньёрд – умерен в своих порывах и работящ. Да и манскап накоротке, но порадовавший утробу эстиннскими харчами, вёсел не жалел, заставляя их гнуться при каждом гребке. Словом, солнце еще только начинало расстилать на волнах огненную дорожку, а драккар уже подошел к Хогланду.
   По пути они проплывали несколько островов. Некоторые из них были весьма обширными, но Волькша почему-то ни разу не подумал, что это и есть тот самый остров, о котором так многозначительно умолчал Хрольф. Когда же Годинович увидел Хогланд, то ни на мгновение не усомнился, что драккар уже близок к цели. И раздавшийся вскоре приказ шеппаря убрать парус лишь подтвердил Волькшину догадку.
   Ничего подобного венед в своей жизни не видел. Из воды вздымались высоченные горы. Волкан вспомнил Скорую Горку возле Волховских порогов – так вот, она была сущим бугорком в сравнении с ними. Две каменные вершины, поросшие соснами у подножия и лысые наверху, громоздились одна за другой. Несколько взгорий поменьше располагалось подле. Если и существовал где в Варяжском море-океане остров Буян, так наверняка это был Хогланд.
   Но не только гранитные холмы потрясли воображение Волькши. Какая-то неведомая сила исходила от острова, как тепло от углей. Нечто не видимое глазом, но ощутимое кожей лба, кончиками ушей, волосинками на руках витало в воздухе. Годинович ни за что на свете не нашел бы слова, чтобы поименовать это наваждение, но и противиться ему не мог.
   – Гребите медленно. Очень медленно! – кричал от родерпинна Хрольф. Его помощник взобрался почти на самую драконью голову и всматривался в глубину.
   Волькша, стоявший возле форштевня, тоже вгляделся сквозь толщу воды и увидел множество подводных камней, рассыпанных по песчаному дну. Некоторые из них были размером с дом, другие напоминали очертаниями остроконечные ели. Любой из них, будь он ближе к поверхности, мог бы проломить обшивку драккара, как яичную скорлупу.
   Шеппарь обогнул юго-восточную оконечность острова и медленно подвел корабль к каменистому плесу у подножия самой высокой горы. От напряжения он даже вспотел. Они с помощником перекрикивались так часто, что едва не надорвали глотки.
   И все же Хрольф не решился подойти к берегу вплотную. Драккар встал на якорь в пяти шагах от линии прибоя, и гребцам пришлось брести до берега по пояс в холодной воде.
   Но никто не роптал. Напротив, все варяги без исключения пребывали в радостном предвкушении чего-то. Что именно ожидали свеи от пребывания на этом каменистом берегу, Волькша даже не догадывался, но и ему, и даже тугодуму Олькше передалось их светлое, чтобы не сказать шаловливое настроение.
   – Чего они лыбятся, точно приехали зваными гостями на знатный пир? – вполголоса спросил Ольгерд у Годиновича.
   – Не знам, – честно ответил тот.
   – Так спроси, – потребовал Рыжий Лют и чуть ли не силком подвел Волкана к гребцу, который был загребным левого борта. Весь день они с Олькшей подзадоривали друг друга каждый на своем языке, что непомешало им проникнуться взаимным уважением. Гребца звали Уле, Ульрих Гётлинг. Он плавал на драккаре Хрольфа всего третий год и был не очень доволен мелкотравчатыми замашками шеппаря. Впрочем, о его тайных планах перебраться на другой корабль парни узнали несколько позже.
   Застигнутый вопросом венедов врасплох, мосластый, как весенний лось, гёт отчаянно скреб макушку, прикидывая, стоит ли отвечать на вопрос своих новых соратников.
   – Ах, венеды, – вполголоса начал Ульрих. – Лучше бы вам даже и не знать об этом. А то, не ровен час, выкличете бед, так что и сами рады не будете.
   Такое начало только больше пришпорило любопытство ладонинских парней. Олькша навис над Уле, а Волькша продемонстрировал все красноречие, на которое был способен, убеждая гребца в том, что они сделают все, дабы беды не накликать.
   – Так-то оно так, – согласился Ульрих со словами Годиновича о том, что все они теперь один манскап и все такое. – Но все же вы из другого теста. Только не обижайтесь, парни.
   Они не обиделись, но и не дали Ульриху возможности уйти без ответа.
   В конце концов он сдался, однако поведать о причинах всеобщей веселости согласился только после вечерней еды.
   – Когда все разойдутся, – уточнил он, и в голосе его прозвучала досада от того, что ему самому придется задержаться.
   После того как наспех разогретая эстиннская еда была проглочена, все варяги, не исключая шеппаря и помощника, не обмолвившись даже словом, разбрелись по сосняку, который рос сразу за гранитным плесом.
   – Это все грибы, – наконец поведал венедам Уле. При этом его полные тоски глаза блуждали по склонам Хогландских холмов.
   Парни вытаращили глаза: какие могут быть грибы на каменистом острове, да еще в начале