Страница:
Волькшу трясло. Его рот раскрывался сам собой, но ему каким-то чудом еще удавалось удерживать крик в горле. Мгновения текли медленно, как цветочный мед, и в то же время быстро, как летящие с неба грозовые капли. Из-под его ногтей выступила кровь. Но даже эта боль не в силах была унять чудовищные страдания, которые доставляло Волкану его же мужское достоинство. Оно казалось ему таким огромным и горячим, что вот-вот должно было расплавить уступ, за которым он прятался.
А чародейка на алатыре не унималась. Чего она хочет от этих восьмерых несчастных волхвов? Казалось, еще немного, и кожа у них на теле расползется от напряжения на лоскуты.
Волькша поймал себя на мысли о том, что хочет спрыгнуть вниз, в кромешную тьму каменистого склона, только бы прекратить эту муку, но тут он узрел то, что заставило его позабыть даже боль в низу живота. Если бы ему раньше сказали, что восемь человек голыми руками могут поднять камень в пять обхватов шириной и в человеческий рост высотой, он бы искренне посчитал рассказчика законченным вруном. Но при свете полной Луны, в тайном капище на вершине гранитной горы он видел это собственными глазами: восемь волхвов в пылу невиданного обряда оторвали глыбу от земли и подняли на уровень груди.
Но и это было еще не все, в то время как камень медленно отрывался от земли, чародейка взлетела над камнем! Она воспарила над ним точно язык белого пламени над масляным светильником. Тело волховы озарялось призрачным светом, но, видит Правда, это не был свет Луны или всполохи догорающего костра. Она сияла маревом болотных огней! Светилась, точно обсыпанная звездной пылью!
Женщина поднималась все выше и выше. Она больше не била в бубен, а лишь пронзительно тянула один высокий и томительный звук. От священного камня она воспарила уже на высоту трех человеческих ростов… Ее протяжный полустон-полукрик наконец иссяк. Кудесница шумно набрала в грудь воздуха и отдала волхвам короткий приказ. Повинуясь ему, они нашарили ногами принесенные давеча камни и подвинули их вперед. Если уж они сумели оторвать от земли морену, стоило ли удивляться тому, что они смогли одной ногой сдвинуть увесистые каменюки.
Ворожея, безмолвно парившая в воздухе, тем временем произнесла еще одно слово, и камень начал медленно опускаться на подпорки.
Казалось, что от напряжения восемь мужчин окоченели и больше никогда не смогут двигаться. Однако стоило женщине отдать им последний приказ обряда, как они обмякли и повалились на землю возле алатыря.
В тот момент, когда восемь волхвов по слову чародейки упали, подобно снопам сена, из Волькшиного жезла хлынул поток семени. Такое с ним раньше случалось только во сне. Но прежде живицы никогда не было как много. Теперь же она выплескивалась из него волна за волной, наполняя несравненной сладостью и удушливым стыдом все его существо…
Волькше хотелось плакать, тихо скулить, точно потерявшемуся кутенку. Он промачивал извергнутое семя портками, но никак не мог избавиться от ощущения, что оно продолжает течь по ногам. Боль ушла. Ее место заняла пустота.
Волхвы неведомого народа лежали навзничь вокруг алатыря-камня, над которым тихо парила обнаженная женщина. Она точно спала в воздухе. Ее тело было расслабленно и на взгляд невесомо. Медленно-медленно она опускалась на священный камень. Коснувшись его, она встрепенулась и окинула капище взглядом.
С морены она спрыгнула сама, после чего начала осматривать мужчин, распростертых на восемь сторон света. В том, что она совершала, не было заботы об обессиливших от нечеловеческого напряжения волхвах. Чародейка без всякого стеснения задирала подолы их меховых одежд и разочарованно качала головой. И только когда она дошла до последнего мужчины, лежавшего к Волькше головой, она испустила радостный крик. Приглядевшись, венед увидел, что, находясь, как и прочие волхвы, в глубоком забытьи, этот сохранил свой жизненный корень воздетым к небесам. В следующее мгновение ворожея нанизала свое лоно на его Родов сук и принялась раскачиваться вверх-вниз. Стоны, которые она при этом издавала, были похожи на песню обряда, но в них было столько удовольствия, что Волькшина Ярилова палица опять воспряла.
Жрица стонала и пела. Несколько раз она заходилась в истошном крике, после которого падала без сил, но вновь поднималась и вновь раскачивалась на Родовом суке бесчувственного волхва. Волкан думал, что так будет продолжаться до самого утра, но, в конце концов, природа взяла свое, и мужчина тоже застонал. Его голос быстро окреп, и вскоре с вершины горы на спящий остров обрушился двухголосый вопль блаженства…
После того, как крик затих, мужчина вновь впал в забытье. А женщина как ни в чем не бывало поднялась, накинула свое меховое одеяние, сгребла в охапку головной мешок с прорезями для глаз, бубен, посох и двинулась прочь с вершины горы. Но прежде чем исчезнуть в темноте, она бросила взгляд туда, где прятался Волькша. Годинович мог бы поклясться, что она посмотрела ему прямо в глаза, и лицо ее озарила таинственная улыбка, точно служительница неведомых богов была довольна тем, что парнишка присутствовал при обряде.
Архипелаг
Бирка
А чародейка на алатыре не унималась. Чего она хочет от этих восьмерых несчастных волхвов? Казалось, еще немного, и кожа у них на теле расползется от напряжения на лоскуты.
Волькша поймал себя на мысли о том, что хочет спрыгнуть вниз, в кромешную тьму каменистого склона, только бы прекратить эту муку, но тут он узрел то, что заставило его позабыть даже боль в низу живота. Если бы ему раньше сказали, что восемь человек голыми руками могут поднять камень в пять обхватов шириной и в человеческий рост высотой, он бы искренне посчитал рассказчика законченным вруном. Но при свете полной Луны, в тайном капище на вершине гранитной горы он видел это собственными глазами: восемь волхвов в пылу невиданного обряда оторвали глыбу от земли и подняли на уровень груди.
Но и это было еще не все, в то время как камень медленно отрывался от земли, чародейка взлетела над камнем! Она воспарила над ним точно язык белого пламени над масляным светильником. Тело волховы озарялось призрачным светом, но, видит Правда, это не был свет Луны или всполохи догорающего костра. Она сияла маревом болотных огней! Светилась, точно обсыпанная звездной пылью!
Женщина поднималась все выше и выше. Она больше не била в бубен, а лишь пронзительно тянула один высокий и томительный звук. От священного камня она воспарила уже на высоту трех человеческих ростов… Ее протяжный полустон-полукрик наконец иссяк. Кудесница шумно набрала в грудь воздуха и отдала волхвам короткий приказ. Повинуясь ему, они нашарили ногами принесенные давеча камни и подвинули их вперед. Если уж они сумели оторвать от земли морену, стоило ли удивляться тому, что они смогли одной ногой сдвинуть увесистые каменюки.
Ворожея, безмолвно парившая в воздухе, тем временем произнесла еще одно слово, и камень начал медленно опускаться на подпорки.
Казалось, что от напряжения восемь мужчин окоченели и больше никогда не смогут двигаться. Однако стоило женщине отдать им последний приказ обряда, как они обмякли и повалились на землю возле алатыря.
В тот момент, когда восемь волхвов по слову чародейки упали, подобно снопам сена, из Волькшиного жезла хлынул поток семени. Такое с ним раньше случалось только во сне. Но прежде живицы никогда не было как много. Теперь же она выплескивалась из него волна за волной, наполняя несравненной сладостью и удушливым стыдом все его существо…
Волькше хотелось плакать, тихо скулить, точно потерявшемуся кутенку. Он промачивал извергнутое семя портками, но никак не мог избавиться от ощущения, что оно продолжает течь по ногам. Боль ушла. Ее место заняла пустота.
Волхвы неведомого народа лежали навзничь вокруг алатыря-камня, над которым тихо парила обнаженная женщина. Она точно спала в воздухе. Ее тело было расслабленно и на взгляд невесомо. Медленно-медленно она опускалась на священный камень. Коснувшись его, она встрепенулась и окинула капище взглядом.
С морены она спрыгнула сама, после чего начала осматривать мужчин, распростертых на восемь сторон света. В том, что она совершала, не было заботы об обессиливших от нечеловеческого напряжения волхвах. Чародейка без всякого стеснения задирала подолы их меховых одежд и разочарованно качала головой. И только когда она дошла до последнего мужчины, лежавшего к Волькше головой, она испустила радостный крик. Приглядевшись, венед увидел, что, находясь, как и прочие волхвы, в глубоком забытьи, этот сохранил свой жизненный корень воздетым к небесам. В следующее мгновение ворожея нанизала свое лоно на его Родов сук и принялась раскачиваться вверх-вниз. Стоны, которые она при этом издавала, были похожи на песню обряда, но в них было столько удовольствия, что Волькшина Ярилова палица опять воспряла.
Жрица стонала и пела. Несколько раз она заходилась в истошном крике, после которого падала без сил, но вновь поднималась и вновь раскачивалась на Родовом суке бесчувственного волхва. Волкан думал, что так будет продолжаться до самого утра, но, в конце концов, природа взяла свое, и мужчина тоже застонал. Его голос быстро окреп, и вскоре с вершины горы на спящий остров обрушился двухголосый вопль блаженства…
После того, как крик затих, мужчина вновь впал в забытье. А женщина как ни в чем не бывало поднялась, накинула свое меховое одеяние, сгребла в охапку головной мешок с прорезями для глаз, бубен, посох и двинулась прочь с вершины горы. Но прежде чем исчезнуть в темноте, она бросила взгляд туда, где прятался Волькша. Годинович мог бы поклясться, что она посмотрела ему прямо в глаза, и лицо ее озарила таинственная улыбка, точно служительница неведомых богов была довольна тем, что парнишка присутствовал при обряде.
Архипелаг
Утром Явь исчезла в непроглядном тумане. Пропали горы и холмы Хогланда. Пропали истерзанные ветрами сосны у их подножия. Пропал драккар, стоявший в пяти шагах от берега. Пропали даже прибрежные камни. Стоило вытянуть руку, и ладонь становилась едва различима.
– Хрольф, что делать? Что делать, Хрольф? – раздавались из тумана голоса гребцов. – Ночью на горе выли ведьмы. А теперь этот туман! Может, это наступил Рагнарек?А, Хрольф? Может, мы попали в царство Хель? Хрольф, а, Хрольф!
– Да заткнитесь вы, дети бревна! – рявкал на них шеппарь. – Сейчас проснется Ньёрд и прогонит этот туман.
Однако, пробиваясь сквозь белую пелену, его голос терял почти всю уверенность и зычность. Можно было даже подумать, что Хрольф напутан туманом не меньше остального манскапа…
Ольгерд проснулся в то утро раньше всех.
Едва накануне перед закатом Волькша ушел, Рыжий Лют доел всю еду, что дали свеям в дорогу гостеприимные эстинны, нашел среди камней клочок земли, поросший травой, завернулся в кусок старого паруса и повелел себе спать. Но как ни крутился Олькша, сон не приходил. Сквозь дрему он слышал, как вернулись «грибники». По их расстроенным голосам он понял, что удача отвернулась от них, и Молока Сиф не нашел никто. Впрочем, варяги могли и обманывать друг друга, сокрушаясь о неудачных поисках, а на самом деле пряча драгоценную находку за пазухой. Олькша слышал, как свеи укладывались на ночлег, переругиваясь из-за травяных проплешин на каменистом берегу. А вот ночные завывания ведьм, о которых поутру говорили варяги, ему только снились. Да и то недолго, поскольку Рыжий Лют почти никогда не видел сколько-нибудь толковых снов.
А вот утренний туман испугал его не на шутку. Открыв глаза, он первым делом решил, что ослеп. Даже той воробьиной гузки воображения, что перепала на его долю, хватило, чтобы он живо представил белые старческие бельма на своих глазах.
– Волькша! – позвал он.
Ответа не последовало.
– Волькш! Братка, у меня что-то с глазами! Посмотри, а?
Опять тишина.
– Волькша! – крикнул Ольгерд, но его крик не раскатился эхом по окрестности, как он того ожидал, а канул где-то в пяти шагах от него.
Как ни странно, но это успокоило детину. До него начало доходить, что белая пелена перед глазами необязательно слепота, а, вполне возможно, туман.
– Nej кричать, венед! – раздался где-то рядом сонный голос Хрольфа. – Спать делай!
Шеппарь заворочался, намериваясь продолжить прерванный сон, но вдруг выругался, помянув Йормунганда.Олькша осклабился, дескать, узрел, варяг, что за непогода вокруг.
От возгласа шеппаря стали просыпаться гребцы. И загомонили, запричитали.
– Хрольф, что делать?..
Олькша свейского не разумел, но различить страх в голосах людей, которых считал бывалыми мореходами, он смог. А еще и Волкан не отзывается. Спит, что ли, шатун сиволапый?
– Волькша, поганка ты бледная, отзовись! – проорал Олькша во всю мощь своей грудины, но туман удушил даже этот вопль. Ольгерд вскочил, но сделал всего пару шагов и пребольно запнулся о валун. Вряд ли Хогланд прежде слышал столько венедских ругательств сразу. Имей камни уши, они покраснели бы от стыда.
– Ну, и что ты бранишься, как старый пес на вьюгу? – послышался из-за молочной пелены сонный голос Волькши, стоило только потоку Олькшиного сквернословия иссякнуть. – Слышала бы тебя Лада-волхова, она бы твой поганый язык превратила в гнилой рыбий хвост.
– Ах ты, сопля латвицкая! Только попадись мне – убью как есть и рыбам скормлю! – пригрозил Ольгерд, но голос его звучал так, точно он готов скорее облобызать приятеля, чем одарить тумаками.
Едва Хрольф заслышал голос щуплого венеда, как уверенность начала возвращаться к нему, непроглядная пелена вокруг превращаться в обычный туман, а Хогланд из прихожей царства мертвых вновь стал каменистым островом в сердце Восточного моря. Это было нелепое чувство, которое в конце концов даже разозлило шеппаря. Мало ли что там ему пригрезилось, когда он внезапно решил взять венедских парней на борт своего драккара, глупо продолжать считать, что эти двое смогут переменить его нескладную жизнь. Если он передумает и на Бирке не продаст их в фольки, то рыжий и сивый останутся всего лишь русью в его манскапе. Ни больше и ни меньше.
– Nej кричать, венеден! – цыкнул он на парней…
Ближе к полудню туман начал редеть. Стали угадываться очертания драккара, дремавшего на спокойной воде в пяти шагах от берега. Гребцы не решились уходить далеко от места стоянки и насобирали хвороста прямо на берегу. Разожгли костер, по ходу вспоминая, оставалась ли вчера вечером еда. Как бы там ни было, пришлось сварить обычную походную кашу. Теплое варево еще больше укрепило дух викингов, и они засобирались в путь.
– Когда отплываем, Хрольф? – то и дело спрашивали они.
– Вы что, рехнулись, Гарм вас раздери? Чем плыть в таком тумане, лучше сразу выбросить драккар на камни, – гавкал на них шеппарь, однако он и сам жаждал убраться с Хогланда как можно скорее. Что бы ни происходило прошлой ночью на вершине горы, свей предпочитал держаться подальше от полыхания огней и рокота бубнов, которые неистовствовали там в полночь.
Полный дневной переход не получился бы у варягов при всем старании, но о нем и речи не шло. Едва только солнце стало различимо сквозь туман, шеппарь прокричал отплытие. А уж гребцы не пожалели рук и спин, уводя драккар прочь от Хогланда.
Не сказать, что прямо-таки с каждым ударом весел, но небесная лазурь быстро прояснилась, и вскоре ладья оказалась на безмятежной глади моря. Ни облачка, ни клочка тонкой дымки не было на небе. И только остров-буян окутывало облако все еще плотного тумана.
– Не иначе как Хель с папашейчто-то задумали на Хогланде, – покачал головой Хрольф.
– Да уж, не до грибов, – поддакнул его помощник.
Шеппарь раздраженно поморщился, но вскоре забыл об этой глупой обмолвке своего подручного, поскольку меньший из венедов удивил его просьбой дать и ему место на гребцовском сундуке. Когда подобное желание выказывал здоровенный детина, которому помахать веслом – в охотку да на потеху, все было понятно, но зачем понадобились мозоли на ладонях и ломота в спине башковитому сыну толмача, Хрольф никак не мог уразуметь. Вообще-то еще на острове шеппарь заметил, что разум у парня чем-то затуманен: то ли думкой, то ли задумкой.
– Я справлюсь, – начал настаивать Волькша, не зная как истолковать молчание шеппаря.
Тот неодобрительно покачал головой, однако, не говоря ни слова, указал ему на сундук в конце гребного ряда, у самого форштевня. Все же не зря на Бирке говорили, что рискнувший собирать Молоко Ёрд должен быть готов отправиться по Белому Пути поперед берсерка, которому эти грибы надобны. И хотя Хрольф даже помыслить не мог о том, что венедский парень знает, как выглядит Слеза Нанны, но ведь где-то он пропадал прошлым вечером, да и вернулся на берег, похоже, когда все уже спали…
Весло плавно ходило в книце. Даром что оно могло длиной потягаться с оглоблей, зато сделано было с отменным разумением, и орудовать им было несложно. Волькша из кожи вон не лез. Лопасть по самую весельную шею в воду не грузил. Греб – точно с Кунтом на пару плыл на отцовской лодке. Но и от этих ненатужных взмахов веслом маята, что поселилась в Волькшиной душе с ночи, начала понемногу размариваться, точно выходила из тела с потом и высыхала на одеже.
Остаток дня плыл Драккар на запад, слегка забирая к северу. Хрольф немного беспокоился, что до темноты они не успеют причалить к какому-нибудь сумьскому островку, однако перед закатом берег все-таки показался. И не просто берег, а остров Флоттасьерен с широкой шхерой,к которому как раз и правил шеппарь. Гарм его задери, но эти воды он знал отменно. Недаром сколько лет промышлял он тут нечестной торговлей и мелкими грабежами. Не раз укрывался он в узком заливчике этого крошечного острова. Ни проточной воды, ни еды на нем не было, зато сберегать здесь ладью от штормовой волны – самое милое дело.
Как ни сподручно махалось Волькше веслом, а за полдня на сундуке он так умаялся, что едва дождался вечерней пищи и тут же заснул.
Ночь прошла без снов.
Однако стоило ему пробудиться, как видение ворожейской пляски на каменной вершине вернулось к нему, точно и не уходило. Словно кто-то раздул подернувшиеся пеплом угольки, – в чреслах распалилось томительное тепло. Белое, как молоко, женское тело засветилось во мраке ночи. Оно манило, возбуждало до безумия. Хотелось прильнуть к нему, ощутить трепет, познать несравненную сладость женского лона. Но кудесница парила высоко над землей, отнимая всякую надежду на обладание. Оставалось либо скрести ногтями землю, либо биться головой о камни, либо вновь сесть на гребцовский сундук.
Весь день шли вдоль северного берега Зюнда. По правому борту то и дело проплывали острова. Небольшие, маленькие и очень маленькие. Их было больше, чем гороха в гороховой похлебке. Завидев драккар, долбленки сумьских рыбаков спешили убраться подальше в глубь россыпи островов. Но у Хрольфа не было времени злорадствовать по поводу их трусости: Ньёрд, проспавший где-то весь вчерашний день, пробудился и резвился над морем. Нынче его страстно влекло на север. Так что шеппарю приходилось налегать на родерарм и на страх, и на совесть, дабы драккар снесло бы на острова и подводные камни.
Следующее место для ночлега было очень похоже на предыдущее. Опять остров со шхерой. Может быть чуть поменьше размером, но зато богаче травой, низкорослыми соснами и крошечными прудиками дождевой воды в углублениях огромных камней. Вода правда была чуть солоноватой, однако кашу это не испортило, а скорее сдобрило.
Все эти дни Олькша почти не разговаривал с Волканом. Рыжий Лют сидел загребной русью, то есть на первом сундуке от родерпинна, а Волькша махал веслом в конце ряда возле самого форштевня. Ольгерду было всласть подначить Ульриха мощью гребка. Одному Локки известно, как они понимали друг друга, говоря на разных языках, и как определяли, кто кого пересилил, но с кормы день-деньской доносилась веселая перебранка. На стоянках это состязание продолжалось. Только на берегу гёт и венед мерялись умением переправлять еду в брюхо: кто быстрее и больше. В борьбе на ложках у Уле и Ольгом опять-таки раз за разом выходила ничья, но лишь потому, что в котле заканчивалась каша.
Так что двое суток Волькша был предоставлен сам себе и своим мыслям. Порою он не мог понять: хорошо это или плохо. Однако Годинович вряд ли стал бы откровенничать с Рыжим Лютом о том, что ему довелось пережить на Хогланде. Поверить-то Олькша, конечно, поверил бы, но от его бесконечных вопросов, которые неминуемо последовали бы, легче было бы удавиться. А у Волькши и так на душе было слякотно.
Прошло еще три дня, а море за бортом драккара по-прежнему кишело островами, как болото кочками. Помнится, Хрольф говорил, что после Зюнда промеж сумью и эстиннами да Ротландского Архипелага останется два дня пути. Но шеппарь не сказал, сколь длинен сам Зунд. Судя по всему, драккар все еще пробирался сквозь него.
Однако к вечеру третьего дня шеппарь направился на форштевень с молотком в руках. Волькша обернулся и от удивления чуть не выпустил весло из рук: Хрольф выбивал клин, которым драконья голова крепилась к носу ладьи.
– Трюморк нужен, чтобы наводить страх на врагов, – пояснил шеппарь. – А дома негоже пугать женщин и детей.
С этими словами он обезглавил драккар и уложил красу и гордость своего корабля подле форштевня. Выходило, что они уже добрались до свейских земель.
– А кто такой Трюморк? – спросил Волькша, справедливо полагая, что речь идет о малой нечисти вроде домового.
– В который раз убеждаюсь, что вы, венеды, дремучие, как медведи, – перекосил рот Хрольф. – Неразумнее вас разве что суоми белобровые. Ну, уж коли ты теперь русь, то знай: каждому драккару при постройке дают имя. Оно и понятно – нет имени, нет оберега. А нет оберега, то и Удачи нет. Имен у ладьи два. Одно для людей, второе для богов. Первое имя может быть каким угодно. «Альбатрос». «Повелитель шхер». Я знал шеппаря, который не нашел ничего лучше, кроме как назвать свой драккар «Грудастым». Мой предок назвал этот корабль Громом, – при этих словах шеппарь криво усмехнулся. – А вот тайных имен у драккаров всего восемнадцать, по числу древних драконов, что изодрали своими когтями морские берега и наделали в северных землях столько фьордов и островов. У разных драконов разное число рогов и гребней. У них разные уши и даже рот у них раскрыт по-разному.
Тот, у которого по рогу на носу и промеж глаз и три гребня на шее, звался Трюморком. Этот дракон был свиреп и могуч, но слеп на правый глаз. Тролли, что когда-то обитали на берегу моря и жили, промышляя ваалов, были очень злы на драконов за то, что те, царапая землю, разрушили много их пещер. Они напали на Трюморка справа и убили его. Но дух дракона растворился в водах Северного моря…
Хрольф продолжал еще долго. Рассказчиком свей был никудышным, – не чета Године, – но из его слов Волькша уяснил, что драконья морда на носу драккара была куда больше, чем просто оберег и тем более украшение. Начать с того, что, скажем, два Трюморка не могли участвовать в одном походе, в то время как Варсоберды недурно переносили соседство друг друга. Зато последние приносили своему манскапу не больше удачи, чем безымянный кнорр.Ну, или, например, шеппарь никогда не называл новый драккар тем же драконьим именем, что уже носил его прежний корабль, пока тот не терпел крушение. Но даже если такое и происходило, то считалось за благо, чтобы драконья голова от старого судна переходила на новое. Так что порой носовой истукан был в несколько раз старше, чем драккар, который он собою венчал. Что-то там было еще про порядок следования, который в походе должны соблюдать разноименные корабли, но для Волькши такое обилие новостей было уже неохватно.
К тому же он все чаще отвлекался, разглядывая острова, мимо которых они плыли. В отличие от тех, что встречались возле сумьских берегов, эти были полны жизни. То там, то тут в воду уходили мостки. Было странно видеть сходни, возведенные на совершенно пустом островке. Венедам никогда и в голову бы такое не пришло. А вот варяги, видимо, пользовавшие время от времени этот клочок земли для каких-то нужд, не пожалели времени и сил на плотницкую работу. Впрочем, Волькша вскоре понял причину такого радения: острова, мимо которых плыл драккар Хрольфа, были каменными. Одно дело приткнуть лодку в прибрежную супесь родной Ладожки, и совсем другое – в гранитный бок острова. Хорошо, коли в затишье. А когда по морю гуляют волны. Неловко причалишь, и нет лодки. Сиди, кукуй на голом клочке суши, пока мимо кто-нибудь не проплывет. Так что разумнее было озаботиться и возвести мостки.
На самом деле Волькше не терпелось увидеть пресловутые варяжские терема. А их все не было и не было. Дома, что попадались ему на глаза, напоминали скорее землянки-переростки или большие стайки, чем богатые жилища суровых мореходов, какими они представлялись парню. Над низкими глухими стенами, сделанными из всего, что попало под руку: дерево, камни, глина, – нависали тяжелые крыши, крытые дерном. Трава и даже кое-где кусты зеленели на кровлях. Некоторые из домин были до тридцати шагов в длину и около десяти в ширину. Так что издали их можно было принять скорее за нарочно спрямленные пригорки, чем за жилища.
– Убрать парус! – прокричал с кормы Хрольф. – Греби помалу! Сегодня ночуем на Рунмарё, а завтра пойдем на Мэларен!
По рядам гребцов пронеслось недовольное бурчание, но возражать в голос никто не стал. Видимо, до Бирки, куда направлялся драккар, было еще гораздо дальше, чем можно было проплыть до наступления темноты.
Итак, до конца пути оставался один день.
– Хрольф, что делать? Что делать, Хрольф? – раздавались из тумана голоса гребцов. – Ночью на горе выли ведьмы. А теперь этот туман! Может, это наступил Рагнарек?А, Хрольф? Может, мы попали в царство Хель? Хрольф, а, Хрольф!
– Да заткнитесь вы, дети бревна! – рявкал на них шеппарь. – Сейчас проснется Ньёрд и прогонит этот туман.
Однако, пробиваясь сквозь белую пелену, его голос терял почти всю уверенность и зычность. Можно было даже подумать, что Хрольф напутан туманом не меньше остального манскапа…
Ольгерд проснулся в то утро раньше всех.
Едва накануне перед закатом Волькша ушел, Рыжий Лют доел всю еду, что дали свеям в дорогу гостеприимные эстинны, нашел среди камней клочок земли, поросший травой, завернулся в кусок старого паруса и повелел себе спать. Но как ни крутился Олькша, сон не приходил. Сквозь дрему он слышал, как вернулись «грибники». По их расстроенным голосам он понял, что удача отвернулась от них, и Молока Сиф не нашел никто. Впрочем, варяги могли и обманывать друг друга, сокрушаясь о неудачных поисках, а на самом деле пряча драгоценную находку за пазухой. Олькша слышал, как свеи укладывались на ночлег, переругиваясь из-за травяных проплешин на каменистом берегу. А вот ночные завывания ведьм, о которых поутру говорили варяги, ему только снились. Да и то недолго, поскольку Рыжий Лют почти никогда не видел сколько-нибудь толковых снов.
А вот утренний туман испугал его не на шутку. Открыв глаза, он первым делом решил, что ослеп. Даже той воробьиной гузки воображения, что перепала на его долю, хватило, чтобы он живо представил белые старческие бельма на своих глазах.
– Волькша! – позвал он.
Ответа не последовало.
– Волькш! Братка, у меня что-то с глазами! Посмотри, а?
Опять тишина.
– Волькша! – крикнул Ольгерд, но его крик не раскатился эхом по окрестности, как он того ожидал, а канул где-то в пяти шагах от него.
Как ни странно, но это успокоило детину. До него начало доходить, что белая пелена перед глазами необязательно слепота, а, вполне возможно, туман.
– Nej кричать, венед! – раздался где-то рядом сонный голос Хрольфа. – Спать делай!
Шеппарь заворочался, намериваясь продолжить прерванный сон, но вдруг выругался, помянув Йормунганда.Олькша осклабился, дескать, узрел, варяг, что за непогода вокруг.
От возгласа шеппаря стали просыпаться гребцы. И загомонили, запричитали.
– Хрольф, что делать?..
Олькша свейского не разумел, но различить страх в голосах людей, которых считал бывалыми мореходами, он смог. А еще и Волкан не отзывается. Спит, что ли, шатун сиволапый?
– Волькша, поганка ты бледная, отзовись! – проорал Олькша во всю мощь своей грудины, но туман удушил даже этот вопль. Ольгерд вскочил, но сделал всего пару шагов и пребольно запнулся о валун. Вряд ли Хогланд прежде слышал столько венедских ругательств сразу. Имей камни уши, они покраснели бы от стыда.
– Ну, и что ты бранишься, как старый пес на вьюгу? – послышался из-за молочной пелены сонный голос Волькши, стоило только потоку Олькшиного сквернословия иссякнуть. – Слышала бы тебя Лада-волхова, она бы твой поганый язык превратила в гнилой рыбий хвост.
– Ах ты, сопля латвицкая! Только попадись мне – убью как есть и рыбам скормлю! – пригрозил Ольгерд, но голос его звучал так, точно он готов скорее облобызать приятеля, чем одарить тумаками.
Едва Хрольф заслышал голос щуплого венеда, как уверенность начала возвращаться к нему, непроглядная пелена вокруг превращаться в обычный туман, а Хогланд из прихожей царства мертвых вновь стал каменистым островом в сердце Восточного моря. Это было нелепое чувство, которое в конце концов даже разозлило шеппаря. Мало ли что там ему пригрезилось, когда он внезапно решил взять венедских парней на борт своего драккара, глупо продолжать считать, что эти двое смогут переменить его нескладную жизнь. Если он передумает и на Бирке не продаст их в фольки, то рыжий и сивый останутся всего лишь русью в его манскапе. Ни больше и ни меньше.
– Nej кричать, венеден! – цыкнул он на парней…
Ближе к полудню туман начал редеть. Стали угадываться очертания драккара, дремавшего на спокойной воде в пяти шагах от берега. Гребцы не решились уходить далеко от места стоянки и насобирали хвороста прямо на берегу. Разожгли костер, по ходу вспоминая, оставалась ли вчера вечером еда. Как бы там ни было, пришлось сварить обычную походную кашу. Теплое варево еще больше укрепило дух викингов, и они засобирались в путь.
– Когда отплываем, Хрольф? – то и дело спрашивали они.
– Вы что, рехнулись, Гарм вас раздери? Чем плыть в таком тумане, лучше сразу выбросить драккар на камни, – гавкал на них шеппарь, однако он и сам жаждал убраться с Хогланда как можно скорее. Что бы ни происходило прошлой ночью на вершине горы, свей предпочитал держаться подальше от полыхания огней и рокота бубнов, которые неистовствовали там в полночь.
Полный дневной переход не получился бы у варягов при всем старании, но о нем и речи не шло. Едва только солнце стало различимо сквозь туман, шеппарь прокричал отплытие. А уж гребцы не пожалели рук и спин, уводя драккар прочь от Хогланда.
Не сказать, что прямо-таки с каждым ударом весел, но небесная лазурь быстро прояснилась, и вскоре ладья оказалась на безмятежной глади моря. Ни облачка, ни клочка тонкой дымки не было на небе. И только остров-буян окутывало облако все еще плотного тумана.
– Не иначе как Хель с папашейчто-то задумали на Хогланде, – покачал головой Хрольф.
– Да уж, не до грибов, – поддакнул его помощник.
Шеппарь раздраженно поморщился, но вскоре забыл об этой глупой обмолвке своего подручного, поскольку меньший из венедов удивил его просьбой дать и ему место на гребцовском сундуке. Когда подобное желание выказывал здоровенный детина, которому помахать веслом – в охотку да на потеху, все было понятно, но зачем понадобились мозоли на ладонях и ломота в спине башковитому сыну толмача, Хрольф никак не мог уразуметь. Вообще-то еще на острове шеппарь заметил, что разум у парня чем-то затуманен: то ли думкой, то ли задумкой.
– Я справлюсь, – начал настаивать Волькша, не зная как истолковать молчание шеппаря.
Тот неодобрительно покачал головой, однако, не говоря ни слова, указал ему на сундук в конце гребного ряда, у самого форштевня. Все же не зря на Бирке говорили, что рискнувший собирать Молоко Ёрд должен быть готов отправиться по Белому Пути поперед берсерка, которому эти грибы надобны. И хотя Хрольф даже помыслить не мог о том, что венедский парень знает, как выглядит Слеза Нанны, но ведь где-то он пропадал прошлым вечером, да и вернулся на берег, похоже, когда все уже спали…
Весло плавно ходило в книце. Даром что оно могло длиной потягаться с оглоблей, зато сделано было с отменным разумением, и орудовать им было несложно. Волькша из кожи вон не лез. Лопасть по самую весельную шею в воду не грузил. Греб – точно с Кунтом на пару плыл на отцовской лодке. Но и от этих ненатужных взмахов веслом маята, что поселилась в Волькшиной душе с ночи, начала понемногу размариваться, точно выходила из тела с потом и высыхала на одеже.
Остаток дня плыл Драккар на запад, слегка забирая к северу. Хрольф немного беспокоился, что до темноты они не успеют причалить к какому-нибудь сумьскому островку, однако перед закатом берег все-таки показался. И не просто берег, а остров Флоттасьерен с широкой шхерой,к которому как раз и правил шеппарь. Гарм его задери, но эти воды он знал отменно. Недаром сколько лет промышлял он тут нечестной торговлей и мелкими грабежами. Не раз укрывался он в узком заливчике этого крошечного острова. Ни проточной воды, ни еды на нем не было, зато сберегать здесь ладью от штормовой волны – самое милое дело.
Как ни сподручно махалось Волькше веслом, а за полдня на сундуке он так умаялся, что едва дождался вечерней пищи и тут же заснул.
Ночь прошла без снов.
Однако стоило ему пробудиться, как видение ворожейской пляски на каменной вершине вернулось к нему, точно и не уходило. Словно кто-то раздул подернувшиеся пеплом угольки, – в чреслах распалилось томительное тепло. Белое, как молоко, женское тело засветилось во мраке ночи. Оно манило, возбуждало до безумия. Хотелось прильнуть к нему, ощутить трепет, познать несравненную сладость женского лона. Но кудесница парила высоко над землей, отнимая всякую надежду на обладание. Оставалось либо скрести ногтями землю, либо биться головой о камни, либо вновь сесть на гребцовский сундук.
Весь день шли вдоль северного берега Зюнда. По правому борту то и дело проплывали острова. Небольшие, маленькие и очень маленькие. Их было больше, чем гороха в гороховой похлебке. Завидев драккар, долбленки сумьских рыбаков спешили убраться подальше в глубь россыпи островов. Но у Хрольфа не было времени злорадствовать по поводу их трусости: Ньёрд, проспавший где-то весь вчерашний день, пробудился и резвился над морем. Нынче его страстно влекло на север. Так что шеппарю приходилось налегать на родерарм и на страх, и на совесть, дабы драккар снесло бы на острова и подводные камни.
Следующее место для ночлега было очень похоже на предыдущее. Опять остров со шхерой. Может быть чуть поменьше размером, но зато богаче травой, низкорослыми соснами и крошечными прудиками дождевой воды в углублениях огромных камней. Вода правда была чуть солоноватой, однако кашу это не испортило, а скорее сдобрило.
Все эти дни Олькша почти не разговаривал с Волканом. Рыжий Лют сидел загребной русью, то есть на первом сундуке от родерпинна, а Волькша махал веслом в конце ряда возле самого форштевня. Ольгерду было всласть подначить Ульриха мощью гребка. Одному Локки известно, как они понимали друг друга, говоря на разных языках, и как определяли, кто кого пересилил, но с кормы день-деньской доносилась веселая перебранка. На стоянках это состязание продолжалось. Только на берегу гёт и венед мерялись умением переправлять еду в брюхо: кто быстрее и больше. В борьбе на ложках у Уле и Ольгом опять-таки раз за разом выходила ничья, но лишь потому, что в котле заканчивалась каша.
Так что двое суток Волькша был предоставлен сам себе и своим мыслям. Порою он не мог понять: хорошо это или плохо. Однако Годинович вряд ли стал бы откровенничать с Рыжим Лютом о том, что ему довелось пережить на Хогланде. Поверить-то Олькша, конечно, поверил бы, но от его бесконечных вопросов, которые неминуемо последовали бы, легче было бы удавиться. А у Волькши и так на душе было слякотно.
Прошло еще три дня, а море за бортом драккара по-прежнему кишело островами, как болото кочками. Помнится, Хрольф говорил, что после Зюнда промеж сумью и эстиннами да Ротландского Архипелага останется два дня пути. Но шеппарь не сказал, сколь длинен сам Зунд. Судя по всему, драккар все еще пробирался сквозь него.
Однако к вечеру третьего дня шеппарь направился на форштевень с молотком в руках. Волькша обернулся и от удивления чуть не выпустил весло из рук: Хрольф выбивал клин, которым драконья голова крепилась к носу ладьи.
– Трюморк нужен, чтобы наводить страх на врагов, – пояснил шеппарь. – А дома негоже пугать женщин и детей.
С этими словами он обезглавил драккар и уложил красу и гордость своего корабля подле форштевня. Выходило, что они уже добрались до свейских земель.
– А кто такой Трюморк? – спросил Волькша, справедливо полагая, что речь идет о малой нечисти вроде домового.
– В который раз убеждаюсь, что вы, венеды, дремучие, как медведи, – перекосил рот Хрольф. – Неразумнее вас разве что суоми белобровые. Ну, уж коли ты теперь русь, то знай: каждому драккару при постройке дают имя. Оно и понятно – нет имени, нет оберега. А нет оберега, то и Удачи нет. Имен у ладьи два. Одно для людей, второе для богов. Первое имя может быть каким угодно. «Альбатрос». «Повелитель шхер». Я знал шеппаря, который не нашел ничего лучше, кроме как назвать свой драккар «Грудастым». Мой предок назвал этот корабль Громом, – при этих словах шеппарь криво усмехнулся. – А вот тайных имен у драккаров всего восемнадцать, по числу древних драконов, что изодрали своими когтями морские берега и наделали в северных землях столько фьордов и островов. У разных драконов разное число рогов и гребней. У них разные уши и даже рот у них раскрыт по-разному.
Тот, у которого по рогу на носу и промеж глаз и три гребня на шее, звался Трюморком. Этот дракон был свиреп и могуч, но слеп на правый глаз. Тролли, что когда-то обитали на берегу моря и жили, промышляя ваалов, были очень злы на драконов за то, что те, царапая землю, разрушили много их пещер. Они напали на Трюморка справа и убили его. Но дух дракона растворился в водах Северного моря…
Хрольф продолжал еще долго. Рассказчиком свей был никудышным, – не чета Године, – но из его слов Волькша уяснил, что драконья морда на носу драккара была куда больше, чем просто оберег и тем более украшение. Начать с того, что, скажем, два Трюморка не могли участвовать в одном походе, в то время как Варсоберды недурно переносили соседство друг друга. Зато последние приносили своему манскапу не больше удачи, чем безымянный кнорр.Ну, или, например, шеппарь никогда не называл новый драккар тем же драконьим именем, что уже носил его прежний корабль, пока тот не терпел крушение. Но даже если такое и происходило, то считалось за благо, чтобы драконья голова от старого судна переходила на новое. Так что порой носовой истукан был в несколько раз старше, чем драккар, который он собою венчал. Что-то там было еще про порядок следования, который в походе должны соблюдать разноименные корабли, но для Волькши такое обилие новостей было уже неохватно.
К тому же он все чаще отвлекался, разглядывая острова, мимо которых они плыли. В отличие от тех, что встречались возле сумьских берегов, эти были полны жизни. То там, то тут в воду уходили мостки. Было странно видеть сходни, возведенные на совершенно пустом островке. Венедам никогда и в голову бы такое не пришло. А вот варяги, видимо, пользовавшие время от времени этот клочок земли для каких-то нужд, не пожалели времени и сил на плотницкую работу. Впрочем, Волькша вскоре понял причину такого радения: острова, мимо которых плыл драккар Хрольфа, были каменными. Одно дело приткнуть лодку в прибрежную супесь родной Ладожки, и совсем другое – в гранитный бок острова. Хорошо, коли в затишье. А когда по морю гуляют волны. Неловко причалишь, и нет лодки. Сиди, кукуй на голом клочке суши, пока мимо кто-нибудь не проплывет. Так что разумнее было озаботиться и возвести мостки.
На самом деле Волькше не терпелось увидеть пресловутые варяжские терема. А их все не было и не было. Дома, что попадались ему на глаза, напоминали скорее землянки-переростки или большие стайки, чем богатые жилища суровых мореходов, какими они представлялись парню. Над низкими глухими стенами, сделанными из всего, что попало под руку: дерево, камни, глина, – нависали тяжелые крыши, крытые дерном. Трава и даже кое-где кусты зеленели на кровлях. Некоторые из домин были до тридцати шагов в длину и около десяти в ширину. Так что издали их можно было принять скорее за нарочно спрямленные пригорки, чем за жилища.
– Убрать парус! – прокричал с кормы Хрольф. – Греби помалу! Сегодня ночуем на Рунмарё, а завтра пойдем на Мэларен!
По рядам гребцов пронеслось недовольное бурчание, но возражать в голос никто не стал. Видимо, до Бирки, куда направлялся драккар, было еще гораздо дальше, чем можно было проплыть до наступления темноты.
Итак, до конца пути оставался один день.
Бирка
Во второй раз с тех пор, как, спасаясь бегством, они выскочили из ворот княжеского городища в истоках Волхова, парням предстояло спать под крышей.
Сколько же времени прошло?
Покуда Волькша не начал припоминать путь драккара по дням, он пребывал в полной уверенности, что они покинули родные края очень давно. Может быть, месяц назад. А может быть, и два. Когда же оказалось, что весь путь от Ильменя до Свейланда занял меньше десяти дней, Годинович сам себе не поверил. Но подсчеты были верны. Выходило, что за полторы седмицы с ними произошло столько, сколько у многих ладонинских мужиков не случалось и за всю жизнь. Ниен, эстинны, волхвы неведомого народа на Хогланде, а завтра – самое сердце варяжской страны. Только об этих событиях можно было бы целые вечера напролет рассказывать былицы, слушать которые съезжался бы народ со всего южного Приладожья. А впереди…
Волкан попробовал заглянуть в грядущее дальше завтрашнего дня, но узрел там только белую пелену вроде той, что окутывала Хогланд. Каждый шаг сквозь нее мог окончиться ссадиной, синяком или даже хрустом ломающейся кости. А сколько надо сделать шагов, чтобы выйти из этого тумана? Десять? Сто? Пять сотен? Но идти все равно надо, раз уж Мокоши на сердце легло спрясть нитку его, Волькши, судьбы не прямой, как у всех, а с петлями, узлами да барашками.
Бонд, в котором манскап Хрольфа просился на ночлег, был не велик, но и не мал. Вряд ли несколько драккаров одновременно останавливались в этой заводи островка Рунмарё, но и две дюжины голодных постояльцев, просивших о пище и крове, вызвали тут немалый переполох. Хозяин сам прибежал к ладье и, прежде чем пригласить гребцов в дом, о чем-то долго и не очень гостеприимно перешептывался с шеппарем в сторонке. Наконец они ударили по рукам, и тут только бонда заулыбался и начал приветливо кланяться.
– Вы уж не разгневайтесь, но в новом доме у нас места на всех не найдется, – приговаривал он с напускной учтивостью. – Так что фольки приготовят вам старый. По мне, так он даже лучше.
– Вот ведь сколький, гад, – цедил сквозь зубы Хрольф, идя вслед за хозяином. – Сначала вытребовал у меня полкроны за постой, а потом запел про старый дом. Представляю, что это за развалина.
Впрочем, отличить старый дом от нового мог только сам хозяин. Оба они были приземисты и мрачны. Разве что поросшая травой крыша одного была прямой, а у второго кое-где просела и пошла волнами, от чего дом еще больше казался пригорком. Единственная низкая дверь вела в недра этого рукотворного холма. Когда манскап Хрольфа подходил к нему, оттуда поспешно выгоняли трех коров и десяток коз. Волькша вытаращил глаза, но гребцы даже бровью не повели, а работники, выведя коров из «старого» дома, невозмутимо загнали их в «новый». Оказалось, что клети для скотины у варягов располагались под одной крышей с жилищем и отделялись лишь бревенчатой перегородкой.
В доме не было потолков. Так что Волькша почувствовал себя точно в брюхе у огромной сушеной рыбины. Балки, стропила и столбы, так похожие на ребра, только усиливали это сходство.
Пока венеды осваивались в жилище «свейского самоземца», туда вошла высокая широкоплечая женщина с тяжелым, мужиковатым лицом. Это была первая свейская фру, [21]которую парни видели своими глазами. Ее волосы были убраны под диковинную льняную шапочку, которая завязывалась на затылке и на шее. А в остальном ее одежда мало чем отличалась от того, в чем ходили венедки. Рубаха, понева, юбки, кожаные обучи. Баба как баба. Только очень властная и злая. С ее появлением работники, помогавшие гостям устроиться в доме, потупили взоры и зашевелились намного проворнее.
– Кто из вас шеппарь? – спросила фру низким голосом, от которого у Хрольфа зачесалось под бородой. – Ты, что ли, шелудивый?
Варяг кашлянул, плюнул на пол, после чего ответил:
– Ну, я. Что тебе надо, женщина?
– Мой человек сказал мне, что ты везешь на Бирку двух венедских фольков, – сказала хозяйка. Волькша считал, что неплохо владеет свейским наречием, чтобы отличить слово «человек» от слова «муж». Они, конечно, похожи, но женщина сказала именно «человек», хотя речь шла о том пузатеньком бондэ, который торговался с Хрольфом возле драккара.
– Дай мне на них посмотреть. Может быть, я куплю их для хозяйства, – продолжила тем временем фру, деловито оглядывая манскап. – Если это тот рыжий здоровяк, то я дам за него… – она покусала губы и расщедрилась, – семьдесят крон. Идет?
Сколько же времени прошло?
Покуда Волькша не начал припоминать путь драккара по дням, он пребывал в полной уверенности, что они покинули родные края очень давно. Может быть, месяц назад. А может быть, и два. Когда же оказалось, что весь путь от Ильменя до Свейланда занял меньше десяти дней, Годинович сам себе не поверил. Но подсчеты были верны. Выходило, что за полторы седмицы с ними произошло столько, сколько у многих ладонинских мужиков не случалось и за всю жизнь. Ниен, эстинны, волхвы неведомого народа на Хогланде, а завтра – самое сердце варяжской страны. Только об этих событиях можно было бы целые вечера напролет рассказывать былицы, слушать которые съезжался бы народ со всего южного Приладожья. А впереди…
Волкан попробовал заглянуть в грядущее дальше завтрашнего дня, но узрел там только белую пелену вроде той, что окутывала Хогланд. Каждый шаг сквозь нее мог окончиться ссадиной, синяком или даже хрустом ломающейся кости. А сколько надо сделать шагов, чтобы выйти из этого тумана? Десять? Сто? Пять сотен? Но идти все равно надо, раз уж Мокоши на сердце легло спрясть нитку его, Волькши, судьбы не прямой, как у всех, а с петлями, узлами да барашками.
Бонд, в котором манскап Хрольфа просился на ночлег, был не велик, но и не мал. Вряд ли несколько драккаров одновременно останавливались в этой заводи островка Рунмарё, но и две дюжины голодных постояльцев, просивших о пище и крове, вызвали тут немалый переполох. Хозяин сам прибежал к ладье и, прежде чем пригласить гребцов в дом, о чем-то долго и не очень гостеприимно перешептывался с шеппарем в сторонке. Наконец они ударили по рукам, и тут только бонда заулыбался и начал приветливо кланяться.
– Вы уж не разгневайтесь, но в новом доме у нас места на всех не найдется, – приговаривал он с напускной учтивостью. – Так что фольки приготовят вам старый. По мне, так он даже лучше.
– Вот ведь сколький, гад, – цедил сквозь зубы Хрольф, идя вслед за хозяином. – Сначала вытребовал у меня полкроны за постой, а потом запел про старый дом. Представляю, что это за развалина.
Впрочем, отличить старый дом от нового мог только сам хозяин. Оба они были приземисты и мрачны. Разве что поросшая травой крыша одного была прямой, а у второго кое-где просела и пошла волнами, от чего дом еще больше казался пригорком. Единственная низкая дверь вела в недра этого рукотворного холма. Когда манскап Хрольфа подходил к нему, оттуда поспешно выгоняли трех коров и десяток коз. Волькша вытаращил глаза, но гребцы даже бровью не повели, а работники, выведя коров из «старого» дома, невозмутимо загнали их в «новый». Оказалось, что клети для скотины у варягов располагались под одной крышей с жилищем и отделялись лишь бревенчатой перегородкой.
В доме не было потолков. Так что Волькша почувствовал себя точно в брюхе у огромной сушеной рыбины. Балки, стропила и столбы, так похожие на ребра, только усиливали это сходство.
Пока венеды осваивались в жилище «свейского самоземца», туда вошла высокая широкоплечая женщина с тяжелым, мужиковатым лицом. Это была первая свейская фру, [21]которую парни видели своими глазами. Ее волосы были убраны под диковинную льняную шапочку, которая завязывалась на затылке и на шее. А в остальном ее одежда мало чем отличалась от того, в чем ходили венедки. Рубаха, понева, юбки, кожаные обучи. Баба как баба. Только очень властная и злая. С ее появлением работники, помогавшие гостям устроиться в доме, потупили взоры и зашевелились намного проворнее.
– Кто из вас шеппарь? – спросила фру низким голосом, от которого у Хрольфа зачесалось под бородой. – Ты, что ли, шелудивый?
Варяг кашлянул, плюнул на пол, после чего ответил:
– Ну, я. Что тебе надо, женщина?
– Мой человек сказал мне, что ты везешь на Бирку двух венедских фольков, – сказала хозяйка. Волькша считал, что неплохо владеет свейским наречием, чтобы отличить слово «человек» от слова «муж». Они, конечно, похожи, но женщина сказала именно «человек», хотя речь шла о том пузатеньком бондэ, который торговался с Хрольфом возле драккара.
– Дай мне на них посмотреть. Может быть, я куплю их для хозяйства, – продолжила тем временем фру, деловито оглядывая манскап. – Если это тот рыжий здоровяк, то я дам за него… – она покусала губы и расщедрилась, – семьдесят крон. Идет?