Янис Кууне
Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель
Посвящается светлой памяти Сергея Светлова, вице-президента Федерации Русского Боевого Искусства, корифея РОСС (Российская Отечественная Система Самозащиты) и моего друга детства
Допрежь всего
Это вторая книга о похождениях Волкана Кнутнева. И допрежь всего для тех, кто не читал первую, поведаем вкратце о том, что в ней излагалось.
Волкан, а по-домашнему Волькша или, как звала его мать, Варглоб родился в семье венедскогосамоземеца Годины и латготкикрасавицы Ятвы, кои благоденствовали в любви и достатке в маленьком городце Ладонь, что стоял при впадении речки Ладожки в Волхов.
При рождении Лада-Волхова нашла на теле Волькши Перуновы меты, которые указывали на то, что в Явьпришел Синеус Трувор – Великий Воин. Однако по просьбе Ятвы ворожея скрыла это от всех, даже от самого мальчика.
Сын Годины, во всем похожий на отца, никогда не выделялся ни ростом, ни силой, а лишь умом и недюжинными способностями к языкам. Однако в 11 лет он обнаружил, что горсть родной земли наделяет его кулак такой мощью, что он одним ударом может свалить противника, превосходящего его в разы.
С малолетства приятелем и наперсником Волкана был рыжий здоровяк Ольгерд, сын Хорса, или просто Олькша. Природа поскупилась ему на разум, зато с избытком наделила ростом, силой, драчливостью и любовью к сквернословию. Немудрено, что к пятнадцати годам Олькша стал головной болью всей округи и получил прозвище Рыжий Лют.
Для того чтобы найти его «дарованиям» наилучшее применение, отец Ольгерда после ряда захватывающих приключений и непростых событий, которые не будут здесь описаны, решил послать его в дружинники на двор Ильменьского князя Гостомысла. Однако попасть на княжескую службу можно было, только приняв участие в кулачных боях «стенка на стенку», которыми ознаменовывали Ярилов день.Хорс упросил Годину взять Олькшу и Волькшу на Ильменьское торжище, где во время большой ярмарки на Масляной неделе отец Волькши толмачил.
Однако скверный характер верзилы опять сыграл с ним злую шутку: на торжище он умудрился поссориться с варягами, и те собирались жестоко проучить Рыжего Люта во время кулачных боев. Опасаясь жестокой расправы, Ольгерд упросил Волкана, силу удара которого он не раз испытывал на себе, помочь ему в бою.
И произошло небывалое: в кулачках на Волховском льду победу одержали простолюдины, которые испокон века проигрывали бой белолюду: княжеским дружинникам, варягам и заморским гостям. Пораженный этим Гостомысл распорядился найти и зазвать парней в дружину. Так Ольгерд и Волкан оказались на дворе правителя Ильменьских словен.
Но и здесь задира Ольгерд и сметливый Волкан нажили себе врагов. Дворовые люди Гостомысла и огромный норманн, наставник боевых искусств при княжеской дружине, позавидовав почестям, которыми князь окружил парей, в отсутствие владыки состряпали против парней заговор с подлогом. Дабы не стать жертвами неправедного самосуда, приятелям пришлось бежать с княжеского двора. Разъяренная толпа дворовых людей преследовала их по берегу Волхова, и судьба парней была бы незавидна, если бы не внезапная помощь со стороны.
Их неожиданным спасителем стал варяжский шеппарь, который во время Ярилова дня испытал на себе силу Волькшиного удара. Он принял беглецов на борт своего драккара и тем самым спас их от немилосердной расправы. Поскольку их бегство могло стать для князя неопровержимым доказательством их вины, Волкану и Ольгерду не осталось ничего другого, кроме как вступить в манскап Хрольфа и уплыть до поры в далекие земли свеев.
На этом закончилась первая книга про Волкана Кнутнева – Каменного Кулака. Конечно, здесь пересказана лишь ничтожная часть похождений, описанных в ней. Но дабы вы понимали то, что ждет вас на следующей странице, не уведомить вас вкратце о том, как начиналась эта повесть, было нельзя.
Итак, перед вами продолжение приключений Волькши и Олькши.
Волкан, а по-домашнему Волькша или, как звала его мать, Варглоб родился в семье венедскогосамоземеца Годины и латготкикрасавицы Ятвы, кои благоденствовали в любви и достатке в маленьком городце Ладонь, что стоял при впадении речки Ладожки в Волхов.
При рождении Лада-Волхова нашла на теле Волькши Перуновы меты, которые указывали на то, что в Явьпришел Синеус Трувор – Великий Воин. Однако по просьбе Ятвы ворожея скрыла это от всех, даже от самого мальчика.
Сын Годины, во всем похожий на отца, никогда не выделялся ни ростом, ни силой, а лишь умом и недюжинными способностями к языкам. Однако в 11 лет он обнаружил, что горсть родной земли наделяет его кулак такой мощью, что он одним ударом может свалить противника, превосходящего его в разы.
С малолетства приятелем и наперсником Волкана был рыжий здоровяк Ольгерд, сын Хорса, или просто Олькша. Природа поскупилась ему на разум, зато с избытком наделила ростом, силой, драчливостью и любовью к сквернословию. Немудрено, что к пятнадцати годам Олькша стал головной болью всей округи и получил прозвище Рыжий Лют.
Для того чтобы найти его «дарованиям» наилучшее применение, отец Ольгерда после ряда захватывающих приключений и непростых событий, которые не будут здесь описаны, решил послать его в дружинники на двор Ильменьского князя Гостомысла. Однако попасть на княжескую службу можно было, только приняв участие в кулачных боях «стенка на стенку», которыми ознаменовывали Ярилов день.Хорс упросил Годину взять Олькшу и Волькшу на Ильменьское торжище, где во время большой ярмарки на Масляной неделе отец Волькши толмачил.
Однако скверный характер верзилы опять сыграл с ним злую шутку: на торжище он умудрился поссориться с варягами, и те собирались жестоко проучить Рыжего Люта во время кулачных боев. Опасаясь жестокой расправы, Ольгерд упросил Волкана, силу удара которого он не раз испытывал на себе, помочь ему в бою.
И произошло небывалое: в кулачках на Волховском льду победу одержали простолюдины, которые испокон века проигрывали бой белолюду: княжеским дружинникам, варягам и заморским гостям. Пораженный этим Гостомысл распорядился найти и зазвать парней в дружину. Так Ольгерд и Волкан оказались на дворе правителя Ильменьских словен.
Но и здесь задира Ольгерд и сметливый Волкан нажили себе врагов. Дворовые люди Гостомысла и огромный норманн, наставник боевых искусств при княжеской дружине, позавидовав почестям, которыми князь окружил парей, в отсутствие владыки состряпали против парней заговор с подлогом. Дабы не стать жертвами неправедного самосуда, приятелям пришлось бежать с княжеского двора. Разъяренная толпа дворовых людей преследовала их по берегу Волхова, и судьба парней была бы незавидна, если бы не внезапная помощь со стороны.
Их неожиданным спасителем стал варяжский шеппарь, который во время Ярилова дня испытал на себе силу Волькшиного удара. Он принял беглецов на борт своего драккара и тем самым спас их от немилосердной расправы. Поскольку их бегство могло стать для князя неопровержимым доказательством их вины, Волкану и Ольгерду не осталось ничего другого, кроме как вступить в манскап Хрольфа и уплыть до поры в далекие земли свеев.
На этом закончилась первая книга про Волкана Кнутнева – Каменного Кулака. Конечно, здесь пересказана лишь ничтожная часть похождений, описанных в ней. Но дабы вы понимали то, что ждет вас на следующей странице, не уведомить вас вкратце о том, как начиналась эта повесть, было нельзя.
Итак, перед вами продолжение приключений Волькши и Олькши.
Часть 1
ВОСТОЧНОЕ МОРЕ
Шеппарь Хрольф
Всего два дня назад Волькше мнилось, что он знает Ладожское озеро. Сколько раз он с отцом и братьями плавал сюда на рыбалку. Случалось, накануне отплытия парень от радостного волнения всю ночь не смыкал глаз: только бы не пропустить тот миг на зорьке, когда отец начнет потихоньку расталкивать старших Торха и Кунта. А вдруг как не удосужится Година его растормошить, порешив, что тот еще мал для такого дела?! Не взять отрока летом на Ладогу – большего наказания невозможно было представить.
И потеха ладожской рыбалки заключалась не в том, что озерная рыба была крупнее или поклевистее волховской. Отнюдь. Даже в их неказистой речке Ладожке мережаза полдня забивалась плотвой и окунями так, что от тяжести улова могла порваться веревка. Просто было в плавании на Ладогу нечто, наполнявшее Волькшино сердце восторгом. Пусть понарошку, но оно походило на приключение, на поход в Дальние Страны.
Обыкновенно на Ладогу плавали на несколько дней, порой на целую седмицу, а иной год и на полторы. Это уж как рыба пойдет. На время путины Годиновичи строили на одном из островков Волховской губы большой шалаш из веток и тростника. Крошечный клочок каменистой земли, со всех сторон окруженный водой и продуваемый всеми ветрами, навес становился на эти дни их домом, коптильней, сушильней и вообще всем. Именно здесь, возле костра из прибившегося к берегу сплавнякаотец по вечерам рассказывал сыновьям были и небылицы, возбранные для женских ушей. Отсюда в поисках косяков рыбы они ни свет, ни заря уплывали по пенным волнам озера так далеко, что берег почти терялся из вида…
Почти терялся…
Година никогда не уводил лодку дальше этого «почти». Чем норовистее ярились над озером Стрибожичи,чем белее кучерявились барашки волн, тем ближе к берегу держался их струг. Словом, все опасности и тяготы ладожского «плавания» Волькше скорее мнились, чем взаправду происходили в Яви.
И вот теперь Волькша напрягал свои зрачки до рези, до «глазных мальков», но не мог разглядеть в шершавой озерной дали даже тонюсенькую полоску земли. Драккар, уносивший их с Олькшей прочь от родных берегов, точно летел в утреннем небе, которое плескалось и над головой, и вдоль бортов.
– Roth [1]… Roth… Roth… – подгонял шеппарь своих гребцов. И они, напрягая спины, налегали на весла. Варяги так соскучились по простору, по могучим волнам, по бодрящему дыханию Ньёрда,что никак не могли остановиться и разгоняли свой корабль все быстрее и быстрее. Вряд ли ладья длиною более сорока локтей взаправду задирала нос. Но, судя по тому, как бурлила за бортом вода, она была близка к этому.
– Русь… Русь… Русь… – распевно выкрикивал свей, и «дракон» отвечал мерным скрипом и величавыми кивками устрашающей головы.
Но вот драккар и его манскап натешились скоростью и простором. Весла легли вдоль бортов. И теперь только парус нес корабль вдаль по волнам Ладоги.
– Jaha? Varfor hanga lapp, veneden? [2]– спросил шеппарь у Олькши.
Ольгерд часто-часто захлопал рыжими ресницами. Думал ли он прежде, что будет чувствовать себя бестолочью оттого, что из пяти свейских слов он понял одно, да и то с трудом? Нет, конечно. Варяги, с их гавкающей речью, были для него чем-то вроде сказочных злодеев, вечно чинящих беспокойство добрым людям. Навроде леших, только настырнее и злее. И вот теперь свей обращался к Олькше с вопросом, а он только хлопал глазами, Волькша же, сопля латвицкая, как назло, сидел возле своего короба в носу драккара и, не отрываясь, смотрел на воду.
– Почему твой грустаешь? – снисходительно переспросил свей на корявом венедском.
Это Олькша-то грустит? Рыжий Лют приосанился. Только что руки в боки не упер. Это вон, чухонский прыщ того и гляди начнет сопли на кулак наворачивать. А ему, Ольгерду Хорсовичу, все нипочем. И плевать он хотел на…
На что именно он хотел плевать, верзила никак не мог решить, и от этого его взгляд опять затуманился. Шеппарь покачал головой и двинулся прочь, но тут верзила встрепенулся и пробасил по-карельски:
– Все хорошо, ярл.
Шеппарь в карельском наречии смыслил еще меньше, чем в словенском. И по всему было видно, что мерю, весь, водь и прочую сродную кареле сумь, он уважал на порядок меньше венедов, которых, в свою очередь, почитал за наивных и трусоватых увальней. Лицо свея скривилось, он цыкнул зубом, презрительно плюнул за борт и вернулся к рулевому веслу. Разговора не вышло.
Приняв из рук помощника родерарм,шеппарь начал медленно поворачивать драккар на юго-запад, к Ниене.Крюк пришлось сделать немаленький, но без него ладья вряд ли смогла бы благополучно миновать бесчисленные отмели и «всплывающие острова»,в изобилии рассыпанные вдоль болотистого, ощерившегося мысами языка между Волховским устьем и Ниенским истоком. Можно было, конечно, послать кого-нибудь из гребцов на топ,дабы следил за глубиной, и, петляя между отмелями, сократить путь. Но ветер был свеж, а манскап ленив, чтобы не сказать больше. Так что петляние по причудливой россыпи банокбыло не самой лучшей затеей. А лишний день пути мало что менял в жизни шеппаря.
Сказать по правде, Хрольф, сын Снорри из Смоланда,вообще не любил перемен. Его больше прельщала жизнь бондэ.Пахота. Охота. Мирные буйства на Мидсоммери в Рачий день.Не будь он младшим сыном в семье, он, наверное, никогда бы не вышел в море.
Но однажды отец подозвал его и, глядя куда-то на дальний берег озера, сказал:
– Хрольф, сын мой, я долго думал, что станет с нашим бондом, когда я уйду к костлявой Хель…Земля наша не богата. Есть, конечно, и победнее, но все же… Пашни не густо. Родит она так себе… Что уж ее на куски делить. Сам понимаешь… Серебра мы не нажили. Не получилось. А тут, хвала Одину, вышел случай… что был у меня брат, Эрланд. Младший. Я о нем двадцать лет ничего не слышал. Но днями приезжал добрый человек и поведал, что Эрланд лежит при смерти на Биркеи хочет меня видеть. Передал так же посланник, что хочет твой дядя оставить нам кое-какое наследство… Ну, ты понимаешь…
Раз наследство ждало их в городе викингов, то им мог быть только корабль. Или несколько! Так что долго уговаривать Хрольфа не пришлось.
Вот уж Локкинад ним потешился вдоволь: поманил и обманул. Дядюшкино наследство на поверку оказалось трепанным всеми ветрами драккаром и… двумя кувшинами серебра, на которое можно было купить довольно приличный надел земли. Но тут выяснилось, что отец давно отписал содержимое кувшинов среднему брату. Как ни умолял Хрольф отца продать ладью, прибавить выручку к дядиному серебру, после чего поделить его поровну между братом и собой, отец был непреклонен. Дескать, больших угодий так все равно не купишь, а обзаводиться крошечным бондом – так лучше сразу к ярлу в невольники податься: земля не прокормит, в долги залезешь и прощай надел, точно его и не было.
– Ничего, сын мой, – снова и снова повторял Снорри: – Сходишь в несколько походов. Разбогатеешь. Тогда и поступай, как знаешь.
По всему Свейландуходили рассказы о сказочных богатствах, которые викинги привозили из-за моря. И всего только надо: починить кое-где дядюшкину посудину, зазвать гребцов, воинов и берсерков, примкнуть к какому-нибудь ярлу, и готово дело. Через несколько лет покупай себе такой бонд, что братья лопнут от зависти.
Пришлось Хрольфу подчиниться отцовской воле в обмен на кошель серебра, необходимого для починки драккара.
Разбойничья жизнь Хрольфа начиналась хорошо.
В память о дяде ярл Уппландавзял его с собой в набег. Но в третьем же бою в манскапе молодого шеппаря полегли все берсерки. Дружина разбежалась. А драккар едва не порубили на щепу одерские венеды. Корабль сохранить удалось только по милости Ньёрда, унесшего ладью прочь из битвы на своих плечах. Но о новых славных походах пришлось забыть. Какой дурак пойдет биться за шеппаря, вернувшегося из набега без воинов и добычи? Хорошо хоть, у прижимистого сына бондэосталось немного серебра на то, чтобы еще раз привести ладью в порядок.
С тех пор манскап дядюшкиной развалюхи состоял из лентяев и трусов, которых взашей выгнали с других драккаров. С таким сбродом шеппарю оставалось только промышлять мелким грабежом, воровством да обманом на торжищах. Слава Форсети,долгие препирательства со старшими братьями научили Хрольфа выдавать белое за черное и наоборот. А грозный вид, который он сохранил со времен своего недолгого и бесславного боевого прошлого – стальной шлем с полумаской и кожаная рубаха с железными пластинами, – повергали в трепет пугливую сумьк северо-востоку от Готланда.
Так он и жил. Брал в прибрежных деревнях шкуры и мед по дешевке и перепродавал в Хедебю.Угонял кривоногих карельских коров. Разорял, полонил и сжигал дотла мелкие сумьские засеки.Но лопарей в фолькипокупали только самые бедные бондэ. Часто за такую «добычу» давали по овце за человека, в то время как латгот или прусс шли по цене быка. А ведь сумь или карелу надо было еще одолеть, скрутить и привести в Хедебю или на Бирку. Какой уж тут прибыток, одни потраты. Гребцы жрут без меры. Паруса ветшают прямо на глазах…
Так что к тому времени, когда на борту драккара появились венедские беглецы, Хрольф, разбойничавший уже второй десяток лет, почти полностью утратил надежду разбогатеть и купить себе бонд. Он мотался по медвежьим углам вроде Ильменьского торжища. Много пил. Сквозь пальцы смотрел на бесчинства и лень своего манскапа. И вообще не заглядывал в будущее дальше завтрашнего дня. Да и что было загадывать потрошителю сумьских засек? И так было ясно, на годы и годы вперед в его жизни не предвидится ничего нового и радостного.
Может статься, только благодаря этой «недальновидности» он и решился взять на борт двух парней, за которыми по берегу Волхова гналась добрая половина княжеской дворни. Что-то взыграло в нем, что-то всколыхнулось. Вспыхнул давно забытый боевой раж. Ни дать, ни взять, пройдоха Локки опять толкнул свея в бок, подмигнул и… исчез.
Еще вчера вечером крошечный огонек задора согревал Хрольфу душу. Наконец-то в его жизни что-то пошло не так. Непривычно. Дерзко. Но сегодня эта искра угасла, оставив только кисловатый привкус осинового дыма.
«Колода я осиновая. Как есть колода. И чего ради я ввязался в эту беду?» – перекатывались в голове шеппаря мрачные мысли.
Плохо ли, хорошо ли, но Ильменьское торжище кормило его последние полгода. И в прошлом году еще полгода. И до этого еще… Венеды уважительно называли его ярлом. Верили на слово. Торговались, опустив глаза долу. А теперь, в одночасье, этому раздолью пришел конец. Вряд ли княжеские люди, над которыми он так потешался вчера, скоро забудут его дерзость. Особенно тот норманн, которого вселившийся в шеппаря Локки обозвал безбородым сыном бревна. Да, уж… Исток Волхова теперь заперт для шеппаря этим «бревном» точно каменной плитой.
Но больше всего Хрольфа злило то, что венедские парни оказались вовсе не теми, кем он их себе представлял, приказывая манскапу грести к берегу. В головокружениях, что почти месяц мучили его после Ярилова дня, они мнились ему Суртоми Дайном,способными в одночасье переменить его жизнь. А на поверку рыжий здоровяк оказался туп, как полено, и заносчив, как зубр, его щуплый приятель и того хуже. Где это видано приказывать шеппарю: или русь к берегу, или в воду прыгну? Хрольф недоумевал, что удержало его меч в ножнах. Да за такую выходку он не помиловал бы ни одного человека на драккаре, будь то хоть трижды загребной.Люди должны знать свое место! И все же, когда сегодня в предрассветном полумраке шеппарь встретился глазами со щуплым венедом, необъяснимый страх охватил свея, точно он попал в пещеру к троллям, ну, или оказался один против волчьей стаи.
Нет уж! Не было у него на борту ратарей. Но и такие странные инородцы ему без надобности. Так или иначе, от них надлежало избавиться. Того и гляди, разрушат венеды и без того не слишком устроенный уклад жизни потрепанного драккара.
Первой в голову шеппарю пришла мысль об убийстве. Напасть. Зарубить. После чего поворотить драккар. Вернуться-таки в Ильменьское городище и положить к ногам венедского конунга головы воров. Вот бы узнать, велика ли награда за их поимку?
Видение почестей и мзды привело Хрольфа в радостное расположение духа. Одним взмахом билыон мог решить все свалившиеся на него неурядицы. Даже ссору с «безбородым сыном бревна» можно попытаться уладить…
Однако стоило шеппарю вспомнить об огромном норманне, что обретался на княжеском дворе, о его чудовищном боевом топоре, о перекошенном гневом лице, как сожаление о содеянном выпихнуло радость из сердца свея, точно кукушонок яйца пеночки. Надо же было ляпнуть такое! Вот уж точно, Локки попутал. Да, после такого оскорбления норманн не успокоится, пока не переломает обидчику все кости, включая череп. И даже венедский конунг будет ему не указ.
Выходит, Ильмень теперь и вправду закрыт для Хрольфа…
Взгляд шеппаря упал на Олькшу. Тот пялился на приближающийся Ниенский залив с бычьей тоской. Сходство парня с быком было настолько разительным, что свей опять улыбнулся. Да за такого фолька можно просить двух коров! На нем же пахать можно. Ну, и что с того, что он здоров, как медведь, а на ногах у него сапоги, которых у Хрольфа отродясь не бывало? Даже горные великаны иногда спят, что и дает героям саг возможность напасть на них и убить. Человек пять легко спеленают здоровяка, покуда он будет спать. Про мелкого венеда шеппарь и вовсе не думал. По цене овцы купят, и то прибыток, да и с глаз долой.
К тому же было совсем не обязательно крутить парням руки прямо сейчас. Хрольф мог преспокойно отвести их на Бирку, а уж там и решить их судьбу.
Эта задумка показалась сыну Снорри самой разумной из всех, что хороводили в его голове, пока драккар медленно возвращался в объятия берегов.
Вот и небольшой островок на самом стрежне истока Ниена. До чего же он похож на орех, застрявший в огромной глотке!
Как ни спокойна была река, несшая воды Ладоги в Восточное море,надлежало рассадить манскап по местам.
– Roth! Till platser! [3]– проорал Хрольф от родерпина.
Почесываясь и недовольно бурча ругательства себе под нос, гребцы садились на сундукии вставляли весла в кнуцы.
И потеха ладожской рыбалки заключалась не в том, что озерная рыба была крупнее или поклевистее волховской. Отнюдь. Даже в их неказистой речке Ладожке мережаза полдня забивалась плотвой и окунями так, что от тяжести улова могла порваться веревка. Просто было в плавании на Ладогу нечто, наполнявшее Волькшино сердце восторгом. Пусть понарошку, но оно походило на приключение, на поход в Дальние Страны.
Обыкновенно на Ладогу плавали на несколько дней, порой на целую седмицу, а иной год и на полторы. Это уж как рыба пойдет. На время путины Годиновичи строили на одном из островков Волховской губы большой шалаш из веток и тростника. Крошечный клочок каменистой земли, со всех сторон окруженный водой и продуваемый всеми ветрами, навес становился на эти дни их домом, коптильней, сушильней и вообще всем. Именно здесь, возле костра из прибившегося к берегу сплавнякаотец по вечерам рассказывал сыновьям были и небылицы, возбранные для женских ушей. Отсюда в поисках косяков рыбы они ни свет, ни заря уплывали по пенным волнам озера так далеко, что берег почти терялся из вида…
Почти терялся…
Година никогда не уводил лодку дальше этого «почти». Чем норовистее ярились над озером Стрибожичи,чем белее кучерявились барашки волн, тем ближе к берегу держался их струг. Словом, все опасности и тяготы ладожского «плавания» Волькше скорее мнились, чем взаправду происходили в Яви.
И вот теперь Волькша напрягал свои зрачки до рези, до «глазных мальков», но не мог разглядеть в шершавой озерной дали даже тонюсенькую полоску земли. Драккар, уносивший их с Олькшей прочь от родных берегов, точно летел в утреннем небе, которое плескалось и над головой, и вдоль бортов.
– Roth [1]… Roth… Roth… – подгонял шеппарь своих гребцов. И они, напрягая спины, налегали на весла. Варяги так соскучились по простору, по могучим волнам, по бодрящему дыханию Ньёрда,что никак не могли остановиться и разгоняли свой корабль все быстрее и быстрее. Вряд ли ладья длиною более сорока локтей взаправду задирала нос. Но, судя по тому, как бурлила за бортом вода, она была близка к этому.
– Русь… Русь… Русь… – распевно выкрикивал свей, и «дракон» отвечал мерным скрипом и величавыми кивками устрашающей головы.
Но вот драккар и его манскап натешились скоростью и простором. Весла легли вдоль бортов. И теперь только парус нес корабль вдаль по волнам Ладоги.
– Jaha? Varfor hanga lapp, veneden? [2]– спросил шеппарь у Олькши.
Ольгерд часто-часто захлопал рыжими ресницами. Думал ли он прежде, что будет чувствовать себя бестолочью оттого, что из пяти свейских слов он понял одно, да и то с трудом? Нет, конечно. Варяги, с их гавкающей речью, были для него чем-то вроде сказочных злодеев, вечно чинящих беспокойство добрым людям. Навроде леших, только настырнее и злее. И вот теперь свей обращался к Олькше с вопросом, а он только хлопал глазами, Волькша же, сопля латвицкая, как назло, сидел возле своего короба в носу драккара и, не отрываясь, смотрел на воду.
– Почему твой грустаешь? – снисходительно переспросил свей на корявом венедском.
Это Олькша-то грустит? Рыжий Лют приосанился. Только что руки в боки не упер. Это вон, чухонский прыщ того и гляди начнет сопли на кулак наворачивать. А ему, Ольгерду Хорсовичу, все нипочем. И плевать он хотел на…
На что именно он хотел плевать, верзила никак не мог решить, и от этого его взгляд опять затуманился. Шеппарь покачал головой и двинулся прочь, но тут верзила встрепенулся и пробасил по-карельски:
– Все хорошо, ярл.
Шеппарь в карельском наречии смыслил еще меньше, чем в словенском. И по всему было видно, что мерю, весь, водь и прочую сродную кареле сумь, он уважал на порядок меньше венедов, которых, в свою очередь, почитал за наивных и трусоватых увальней. Лицо свея скривилось, он цыкнул зубом, презрительно плюнул за борт и вернулся к рулевому веслу. Разговора не вышло.
Приняв из рук помощника родерарм,шеппарь начал медленно поворачивать драккар на юго-запад, к Ниене.Крюк пришлось сделать немаленький, но без него ладья вряд ли смогла бы благополучно миновать бесчисленные отмели и «всплывающие острова»,в изобилии рассыпанные вдоль болотистого, ощерившегося мысами языка между Волховским устьем и Ниенским истоком. Можно было, конечно, послать кого-нибудь из гребцов на топ,дабы следил за глубиной, и, петляя между отмелями, сократить путь. Но ветер был свеж, а манскап ленив, чтобы не сказать больше. Так что петляние по причудливой россыпи банокбыло не самой лучшей затеей. А лишний день пути мало что менял в жизни шеппаря.
Сказать по правде, Хрольф, сын Снорри из Смоланда,вообще не любил перемен. Его больше прельщала жизнь бондэ.Пахота. Охота. Мирные буйства на Мидсоммери в Рачий день.Не будь он младшим сыном в семье, он, наверное, никогда бы не вышел в море.
Но однажды отец подозвал его и, глядя куда-то на дальний берег озера, сказал:
– Хрольф, сын мой, я долго думал, что станет с нашим бондом, когда я уйду к костлявой Хель…Земля наша не богата. Есть, конечно, и победнее, но все же… Пашни не густо. Родит она так себе… Что уж ее на куски делить. Сам понимаешь… Серебра мы не нажили. Не получилось. А тут, хвала Одину, вышел случай… что был у меня брат, Эрланд. Младший. Я о нем двадцать лет ничего не слышал. Но днями приезжал добрый человек и поведал, что Эрланд лежит при смерти на Биркеи хочет меня видеть. Передал так же посланник, что хочет твой дядя оставить нам кое-какое наследство… Ну, ты понимаешь…
Раз наследство ждало их в городе викингов, то им мог быть только корабль. Или несколько! Так что долго уговаривать Хрольфа не пришлось.
Вот уж Локкинад ним потешился вдоволь: поманил и обманул. Дядюшкино наследство на поверку оказалось трепанным всеми ветрами драккаром и… двумя кувшинами серебра, на которое можно было купить довольно приличный надел земли. Но тут выяснилось, что отец давно отписал содержимое кувшинов среднему брату. Как ни умолял Хрольф отца продать ладью, прибавить выручку к дядиному серебру, после чего поделить его поровну между братом и собой, отец был непреклонен. Дескать, больших угодий так все равно не купишь, а обзаводиться крошечным бондом – так лучше сразу к ярлу в невольники податься: земля не прокормит, в долги залезешь и прощай надел, точно его и не было.
– Ничего, сын мой, – снова и снова повторял Снорри: – Сходишь в несколько походов. Разбогатеешь. Тогда и поступай, как знаешь.
По всему Свейландуходили рассказы о сказочных богатствах, которые викинги привозили из-за моря. И всего только надо: починить кое-где дядюшкину посудину, зазвать гребцов, воинов и берсерков, примкнуть к какому-нибудь ярлу, и готово дело. Через несколько лет покупай себе такой бонд, что братья лопнут от зависти.
Пришлось Хрольфу подчиниться отцовской воле в обмен на кошель серебра, необходимого для починки драккара.
Разбойничья жизнь Хрольфа начиналась хорошо.
В память о дяде ярл Уппландавзял его с собой в набег. Но в третьем же бою в манскапе молодого шеппаря полегли все берсерки. Дружина разбежалась. А драккар едва не порубили на щепу одерские венеды. Корабль сохранить удалось только по милости Ньёрда, унесшего ладью прочь из битвы на своих плечах. Но о новых славных походах пришлось забыть. Какой дурак пойдет биться за шеппаря, вернувшегося из набега без воинов и добычи? Хорошо хоть, у прижимистого сына бондэосталось немного серебра на то, чтобы еще раз привести ладью в порядок.
С тех пор манскап дядюшкиной развалюхи состоял из лентяев и трусов, которых взашей выгнали с других драккаров. С таким сбродом шеппарю оставалось только промышлять мелким грабежом, воровством да обманом на торжищах. Слава Форсети,долгие препирательства со старшими братьями научили Хрольфа выдавать белое за черное и наоборот. А грозный вид, который он сохранил со времен своего недолгого и бесславного боевого прошлого – стальной шлем с полумаской и кожаная рубаха с железными пластинами, – повергали в трепет пугливую сумьк северо-востоку от Готланда.
Так он и жил. Брал в прибрежных деревнях шкуры и мед по дешевке и перепродавал в Хедебю.Угонял кривоногих карельских коров. Разорял, полонил и сжигал дотла мелкие сумьские засеки.Но лопарей в фолькипокупали только самые бедные бондэ. Часто за такую «добычу» давали по овце за человека, в то время как латгот или прусс шли по цене быка. А ведь сумь или карелу надо было еще одолеть, скрутить и привести в Хедебю или на Бирку. Какой уж тут прибыток, одни потраты. Гребцы жрут без меры. Паруса ветшают прямо на глазах…
Так что к тому времени, когда на борту драккара появились венедские беглецы, Хрольф, разбойничавший уже второй десяток лет, почти полностью утратил надежду разбогатеть и купить себе бонд. Он мотался по медвежьим углам вроде Ильменьского торжища. Много пил. Сквозь пальцы смотрел на бесчинства и лень своего манскапа. И вообще не заглядывал в будущее дальше завтрашнего дня. Да и что было загадывать потрошителю сумьских засек? И так было ясно, на годы и годы вперед в его жизни не предвидится ничего нового и радостного.
Может статься, только благодаря этой «недальновидности» он и решился взять на борт двух парней, за которыми по берегу Волхова гналась добрая половина княжеской дворни. Что-то взыграло в нем, что-то всколыхнулось. Вспыхнул давно забытый боевой раж. Ни дать, ни взять, пройдоха Локки опять толкнул свея в бок, подмигнул и… исчез.
Еще вчера вечером крошечный огонек задора согревал Хрольфу душу. Наконец-то в его жизни что-то пошло не так. Непривычно. Дерзко. Но сегодня эта искра угасла, оставив только кисловатый привкус осинового дыма.
«Колода я осиновая. Как есть колода. И чего ради я ввязался в эту беду?» – перекатывались в голове шеппаря мрачные мысли.
Плохо ли, хорошо ли, но Ильменьское торжище кормило его последние полгода. И в прошлом году еще полгода. И до этого еще… Венеды уважительно называли его ярлом. Верили на слово. Торговались, опустив глаза долу. А теперь, в одночасье, этому раздолью пришел конец. Вряд ли княжеские люди, над которыми он так потешался вчера, скоро забудут его дерзость. Особенно тот норманн, которого вселившийся в шеппаря Локки обозвал безбородым сыном бревна. Да, уж… Исток Волхова теперь заперт для шеппаря этим «бревном» точно каменной плитой.
Но больше всего Хрольфа злило то, что венедские парни оказались вовсе не теми, кем он их себе представлял, приказывая манскапу грести к берегу. В головокружениях, что почти месяц мучили его после Ярилова дня, они мнились ему Суртоми Дайном,способными в одночасье переменить его жизнь. А на поверку рыжий здоровяк оказался туп, как полено, и заносчив, как зубр, его щуплый приятель и того хуже. Где это видано приказывать шеппарю: или русь к берегу, или в воду прыгну? Хрольф недоумевал, что удержало его меч в ножнах. Да за такую выходку он не помиловал бы ни одного человека на драккаре, будь то хоть трижды загребной.Люди должны знать свое место! И все же, когда сегодня в предрассветном полумраке шеппарь встретился глазами со щуплым венедом, необъяснимый страх охватил свея, точно он попал в пещеру к троллям, ну, или оказался один против волчьей стаи.
Нет уж! Не было у него на борту ратарей. Но и такие странные инородцы ему без надобности. Так или иначе, от них надлежало избавиться. Того и гляди, разрушат венеды и без того не слишком устроенный уклад жизни потрепанного драккара.
Первой в голову шеппарю пришла мысль об убийстве. Напасть. Зарубить. После чего поворотить драккар. Вернуться-таки в Ильменьское городище и положить к ногам венедского конунга головы воров. Вот бы узнать, велика ли награда за их поимку?
Видение почестей и мзды привело Хрольфа в радостное расположение духа. Одним взмахом билыон мог решить все свалившиеся на него неурядицы. Даже ссору с «безбородым сыном бревна» можно попытаться уладить…
Однако стоило шеппарю вспомнить об огромном норманне, что обретался на княжеском дворе, о его чудовищном боевом топоре, о перекошенном гневом лице, как сожаление о содеянном выпихнуло радость из сердца свея, точно кукушонок яйца пеночки. Надо же было ляпнуть такое! Вот уж точно, Локки попутал. Да, после такого оскорбления норманн не успокоится, пока не переломает обидчику все кости, включая череп. И даже венедский конунг будет ему не указ.
Выходит, Ильмень теперь и вправду закрыт для Хрольфа…
Взгляд шеппаря упал на Олькшу. Тот пялился на приближающийся Ниенский залив с бычьей тоской. Сходство парня с быком было настолько разительным, что свей опять улыбнулся. Да за такого фолька можно просить двух коров! На нем же пахать можно. Ну, и что с того, что он здоров, как медведь, а на ногах у него сапоги, которых у Хрольфа отродясь не бывало? Даже горные великаны иногда спят, что и дает героям саг возможность напасть на них и убить. Человек пять легко спеленают здоровяка, покуда он будет спать. Про мелкого венеда шеппарь и вовсе не думал. По цене овцы купят, и то прибыток, да и с глаз долой.
К тому же было совсем не обязательно крутить парням руки прямо сейчас. Хрольф мог преспокойно отвести их на Бирку, а уж там и решить их судьбу.
Эта задумка показалась сыну Снорри самой разумной из всех, что хороводили в его голове, пока драккар медленно возвращался в объятия берегов.
Вот и небольшой островок на самом стрежне истока Ниена. До чего же он похож на орех, застрявший в огромной глотке!
Как ни спокойна была река, несшая воды Ладоги в Восточное море,надлежало рассадить манскап по местам.
– Roth! Till platser! [3]– проорал Хрольф от родерпина.
Почесываясь и недовольно бурча ругательства себе под нос, гребцы садились на сундукии вставляли весла в кнуцы.
Восточное море
Река Ниен всегда была где-то неподалеку и в то же время на самом краю Ладонинского мира. В детстве Волькша то и дело слышал: Ниен – то, Ниен – се. Но плавать по ней ему еще не довелось, как, впрочем, и почти всем ладонинцам.
К слову сказать, старший брат Волкан – Торх, в пору своего долгого сватовства к Раде, племяннице Лады-волховы, как-то проплыл по Ниену. Сердобольный таменгонтский ижорецдовез его на лодке аж до Лохи,а уж оттуда парнище двинулся к эстиннам пешком. Однако в походе Торха за янтарным гребнем для своей любавы были дела намного занимательнее, чем неторопливое плавание по величавой Ниен. Так что о самой реке Волькшин брат почти ничего не рассказывал. Разве что обмолвился про то, что в устье Ниена островов едва ли не больше, чем в истоках Волхова.
И вот теперь многоводная река подхватила варяжскую ладью и неспешно понесла на юго-запад. В пору было разочароваться – никакой разницы между Ниен и родным Волховом Волькша не видел. Та же темная вода, те же болотистые, поросшие тростником берега. И все-таки это была Ниен – река, по берегам которой жили почти все сущие языки Гардарики.
Волкан махал рукой людям в рыбацких лодках и на прибрежных плесах. Они дивились необыкновенной приветливости варягов и поспешно выкрикивали пожелания счастливого пути. Сын Годины отвечал им на их же наречиях, чем повергал их в еще большее изумление: редкий северянин разумел какой-либо язык кроме родного.
– Ты что, понимаешь это птичье пинькание? – спросил его Хрольф.
– Ну, так… Самую малость, – поскромничал Волькша. Под насмешливым взглядом шеппаря как-то неуютно было сознаваться в том, чем еще несколько дней назад парень гордился: – А что?
– Ничего, – ответил свей.
За время мелких набегов на северо-восточные берега Восточного моря Хрольф и сам выучил несколько сумьских слов. Недаром же его любимой невольницей когда-то была белотелая, большерукая саамка.Но он всегда произносил чужеродные слова так скверно, что иной пленник хихикал над ним, даже под страхом наказания. Венедский же парень говорил на языках Ингерманландии чисто и без запинки. Это могло пригодиться… если, конечно, Хрольф передумает и не продаст его в фольки…
Шеппарь смотрел на Волькшу в упор и ждал от него каких-никаких рассказов. Ведь не просто же так его и рыжего верзилу преследовали слуги венедского князя. Но Годинович помалкивал и, памятуя давнишний урок своего отца, глаза не прятал, но и прямо в лицо не пялился.
В это время река начала петлять, забирая все больше к западу. Обогнув лобастый мыс, напротив которого в Ниен впадала игривая быстротечная речушка, стремнина поиграла водоворотами и повернула на северо-запад.
– Весла поднять, – приказал шеппарь после того, как драккар миновал опасное место.
– Вот уже второй день как вы у меня на борту, а я все еще не знаю, как вас зовут, – наконец сдался Хрольф.
– Ты тоже не назвал своего имени, шеппарь, – ответил Волкан, улыбнувшись в душе тому, что перемолчал варяга. Однако тут же спохватился и решил не злить своего спасителя.
– Этого рыжего тролля зовут Ольгерд, сын Хорса, – сказал он.
Хрольф хмыкнул. Туповатый верзила и правда был похож на тролля или на медведя-шатуна.
– А я Волкан, сын Годины. Моя мать, латготка, называла меня Варглобом, – зачем-то добавил венед.
– Зовите меня Хрольф Гастинг, – в свою очередь представился шеппарь: – Уж не сын ли ты того Годины, что толмачит на торжище? – спросил он через пару мгновений.
– Того самого, – не очень уверенно произнес Волькша. Как он уразумел за то время, что помогал отцу в его нелегком толмаческом деле, не все и не всегда относились к Године с уважением. Особенно варяги.
– Он – хороший человек, – сказал Хрольф, – только глупый. Потому что честный, – ответил он на недоуменный взгляд парня.
Такие слова об отце Волкан уже слышал. Дворовые люди Гостомысла говаривали и похлеще. Дескать, будь Година не таким честным – жил бы припеваючи, хребет бы оратью не ломал, на столе бы не переводилась белорыбица да говядина, только знай, гни сторону богатых гостей. Так ведь нет же, стоит сиволапый за одну правду и меру для всех, мзды не берет. И как он только умудряется после этого в живых остаться?..
От этих мыслей Волькша закручинился: как после их с Ольгердом бегства сложится судьба их семей, да и всей Ладони? Не обрушится ли на городец буйный гнев Гостомысла? Отличит ли владыка истину от навета? Есть, конечно, у их городка берегиня – Лада-Волхова. Ее именем не то что князя и его челядь, но и буйного норманна усмирить можно. Нет во всей Гардарике ворожеи сильнее, знахарки сметливее и волховы способнее. Почитай, она, что ни день, с Перуном Сварожичем и Ладой-матерью о людских делах беседы ведет. Вот как осерчает она на обидчиков, так и иссохнут они и все их колена, точно Кощеи окаянные.
От видения ворожейской меты Волькша даже заулыбался. Он в Яви представил себе, как на глазах усыхают Ронунг и судейский думец, как корчатся в порче княжеский виночерпий и другие участники заговора…
– Чего лыбишься? – спросил у Волкана Рыжий Лют. – Мамкину сиську вспомнил, что ли?
Никогда еще Волькше так сильно не хотелось съездить Олькше по мордасам. От злости у Годиновича даже потемнело в глазах. Он сжал руками борт драккара и смежил веки. Когда он открыл глаза и посмотрел на Рыжего Люта, вокруг того заплясали искрящиеся мотыльки.
– Ты что?! – отшатнулся Олькша, встретив темный, как омут, взгляд Волкана. – Я же пошутил…
– Русь к берегу! – раздался голос шеппаря: – Заночуем здесь.
Малый островок, к которому причалил драккар, жался к более обширному, точно трусливый зайчишка к кусту. Если не заметить малую, поросшую тростником протоку, то его и вовсе можно было не признать за отдельный лоскут суши. Река, невдалеке уже распавшаяся на два рукава, в этом месте разливалась под стать озеру, после чего ветвилась еще раз.
– А почему не на большом острове? – спросил кто-то из гребцов.
– Места здесь вокруг поганые, болотистые, – пояснил свей. – Сухое место есть только на левом берегу той протоки, что осталась сзади. Но там деревня охтичей. Они хоть и сумьской породы, но задиристы. Чужаков на дух не переносят. Кто из вас будет ночью драккар сторожить?
Добровольцев бодрствовать всю ночь не нашлось. Места пригодного для ночлега тоже. Островок лишь недавно вынырнул из-под половодья и еще не успел просохнуть как следует. Костер из сырых бревен-топляков то и дело грозил потухнуть, и все же варяги состряпали свою грубую крупяную кашу, которую можно было есть только с большого голода. Однако люди Хрольфа, весь день впроголодь махавшие веслами, с благодарностью сметелили и это варево.
Спать улеглись на грубых досках дека.
Волькша не был изнежен пуховыми перинами в доме Годины, однако спать прямо на щербатом деревянном настиле ему довелось впервые. Хотя вряд ли неудобное ложе было причиной того, что он всю ночь ворочался с боку на бок и почти не сомкнул глаз. Впрочем, несмотря на это, дурные мысли не кручинили его разум. Он ни о чем тяжком не размышлял, ничего не страшился, ничего от грядущего дня не ждал. Волькша смотрел на звезды в промоинах ночных облаков, слушал плеск большой реки, вдыхал запахи свежей смолы на бортах ладьи и повторял слова, сказанные ему на прощание Ладой-волховой: «Просто иди по своей стезе, как ее Мокошь прядет…»
К слову сказать, старший брат Волкан – Торх, в пору своего долгого сватовства к Раде, племяннице Лады-волховы, как-то проплыл по Ниену. Сердобольный таменгонтский ижорецдовез его на лодке аж до Лохи,а уж оттуда парнище двинулся к эстиннам пешком. Однако в походе Торха за янтарным гребнем для своей любавы были дела намного занимательнее, чем неторопливое плавание по величавой Ниен. Так что о самой реке Волькшин брат почти ничего не рассказывал. Разве что обмолвился про то, что в устье Ниена островов едва ли не больше, чем в истоках Волхова.
И вот теперь многоводная река подхватила варяжскую ладью и неспешно понесла на юго-запад. В пору было разочароваться – никакой разницы между Ниен и родным Волховом Волькша не видел. Та же темная вода, те же болотистые, поросшие тростником берега. И все-таки это была Ниен – река, по берегам которой жили почти все сущие языки Гардарики.
Волкан махал рукой людям в рыбацких лодках и на прибрежных плесах. Они дивились необыкновенной приветливости варягов и поспешно выкрикивали пожелания счастливого пути. Сын Годины отвечал им на их же наречиях, чем повергал их в еще большее изумление: редкий северянин разумел какой-либо язык кроме родного.
– Ты что, понимаешь это птичье пинькание? – спросил его Хрольф.
– Ну, так… Самую малость, – поскромничал Волькша. Под насмешливым взглядом шеппаря как-то неуютно было сознаваться в том, чем еще несколько дней назад парень гордился: – А что?
– Ничего, – ответил свей.
За время мелких набегов на северо-восточные берега Восточного моря Хрольф и сам выучил несколько сумьских слов. Недаром же его любимой невольницей когда-то была белотелая, большерукая саамка.Но он всегда произносил чужеродные слова так скверно, что иной пленник хихикал над ним, даже под страхом наказания. Венедский же парень говорил на языках Ингерманландии чисто и без запинки. Это могло пригодиться… если, конечно, Хрольф передумает и не продаст его в фольки…
Шеппарь смотрел на Волькшу в упор и ждал от него каких-никаких рассказов. Ведь не просто же так его и рыжего верзилу преследовали слуги венедского князя. Но Годинович помалкивал и, памятуя давнишний урок своего отца, глаза не прятал, но и прямо в лицо не пялился.
В это время река начала петлять, забирая все больше к западу. Обогнув лобастый мыс, напротив которого в Ниен впадала игривая быстротечная речушка, стремнина поиграла водоворотами и повернула на северо-запад.
– Весла поднять, – приказал шеппарь после того, как драккар миновал опасное место.
– Вот уже второй день как вы у меня на борту, а я все еще не знаю, как вас зовут, – наконец сдался Хрольф.
– Ты тоже не назвал своего имени, шеппарь, – ответил Волкан, улыбнувшись в душе тому, что перемолчал варяга. Однако тут же спохватился и решил не злить своего спасителя.
– Этого рыжего тролля зовут Ольгерд, сын Хорса, – сказал он.
Хрольф хмыкнул. Туповатый верзила и правда был похож на тролля или на медведя-шатуна.
– А я Волкан, сын Годины. Моя мать, латготка, называла меня Варглобом, – зачем-то добавил венед.
– Зовите меня Хрольф Гастинг, – в свою очередь представился шеппарь: – Уж не сын ли ты того Годины, что толмачит на торжище? – спросил он через пару мгновений.
– Того самого, – не очень уверенно произнес Волькша. Как он уразумел за то время, что помогал отцу в его нелегком толмаческом деле, не все и не всегда относились к Године с уважением. Особенно варяги.
– Он – хороший человек, – сказал Хрольф, – только глупый. Потому что честный, – ответил он на недоуменный взгляд парня.
Такие слова об отце Волкан уже слышал. Дворовые люди Гостомысла говаривали и похлеще. Дескать, будь Година не таким честным – жил бы припеваючи, хребет бы оратью не ломал, на столе бы не переводилась белорыбица да говядина, только знай, гни сторону богатых гостей. Так ведь нет же, стоит сиволапый за одну правду и меру для всех, мзды не берет. И как он только умудряется после этого в живых остаться?..
От этих мыслей Волькша закручинился: как после их с Ольгердом бегства сложится судьба их семей, да и всей Ладони? Не обрушится ли на городец буйный гнев Гостомысла? Отличит ли владыка истину от навета? Есть, конечно, у их городка берегиня – Лада-Волхова. Ее именем не то что князя и его челядь, но и буйного норманна усмирить можно. Нет во всей Гардарике ворожеи сильнее, знахарки сметливее и волховы способнее. Почитай, она, что ни день, с Перуном Сварожичем и Ладой-матерью о людских делах беседы ведет. Вот как осерчает она на обидчиков, так и иссохнут они и все их колена, точно Кощеи окаянные.
От видения ворожейской меты Волькша даже заулыбался. Он в Яви представил себе, как на глазах усыхают Ронунг и судейский думец, как корчатся в порче княжеский виночерпий и другие участники заговора…
– Чего лыбишься? – спросил у Волкана Рыжий Лют. – Мамкину сиську вспомнил, что ли?
Никогда еще Волькше так сильно не хотелось съездить Олькше по мордасам. От злости у Годиновича даже потемнело в глазах. Он сжал руками борт драккара и смежил веки. Когда он открыл глаза и посмотрел на Рыжего Люта, вокруг того заплясали искрящиеся мотыльки.
– Ты что?! – отшатнулся Олькша, встретив темный, как омут, взгляд Волкана. – Я же пошутил…
– Русь к берегу! – раздался голос шеппаря: – Заночуем здесь.
Малый островок, к которому причалил драккар, жался к более обширному, точно трусливый зайчишка к кусту. Если не заметить малую, поросшую тростником протоку, то его и вовсе можно было не признать за отдельный лоскут суши. Река, невдалеке уже распавшаяся на два рукава, в этом месте разливалась под стать озеру, после чего ветвилась еще раз.
– А почему не на большом острове? – спросил кто-то из гребцов.
– Места здесь вокруг поганые, болотистые, – пояснил свей. – Сухое место есть только на левом берегу той протоки, что осталась сзади. Но там деревня охтичей. Они хоть и сумьской породы, но задиристы. Чужаков на дух не переносят. Кто из вас будет ночью драккар сторожить?
Добровольцев бодрствовать всю ночь не нашлось. Места пригодного для ночлега тоже. Островок лишь недавно вынырнул из-под половодья и еще не успел просохнуть как следует. Костер из сырых бревен-топляков то и дело грозил потухнуть, и все же варяги состряпали свою грубую крупяную кашу, которую можно было есть только с большого голода. Однако люди Хрольфа, весь день впроголодь махавшие веслами, с благодарностью сметелили и это варево.
Спать улеглись на грубых досках дека.
Волькша не был изнежен пуховыми перинами в доме Годины, однако спать прямо на щербатом деревянном настиле ему довелось впервые. Хотя вряд ли неудобное ложе было причиной того, что он всю ночь ворочался с боку на бок и почти не сомкнул глаз. Впрочем, несмотря на это, дурные мысли не кручинили его разум. Он ни о чем тяжком не размышлял, ничего не страшился, ничего от грядущего дня не ждал. Волькша смотрел на звезды в промоинах ночных облаков, слушал плеск большой реки, вдыхал запахи свежей смолы на бортах ладьи и повторял слова, сказанные ему на прощание Ладой-волховой: «Просто иди по своей стезе, как ее Мокошь прядет…»