Кузнецов Владислав. Кембрийский период - все до 2 часть, 1 глава

   В особенном барыше оказались торговцы из единственного дружественного саксонского королевства, Мерсии. Воюющая и мобилизованная, Мерсия предлагала только дешёвое сырьё. И - грубоватые копии франкских марок из серебра собственных рудников. Проба была даже получше, чем у монетных дворов майордомов, норовящих подложить друг другу свинью, постоянно портящих металл и недодающих вес. Брали эти монеты со всем удовольствием.
   К вечеру третьего дня торгов один из саксов заявился вживе. Выглядел он истинным варваром: кожаные штаны, высокие сапоги на шнуровке, распахнутая - чтобы можно было видеть вышитую шелком льняную рубаху - куртка непристойно обильно отделана мехом. Клирик помотал головой, пытаясь прогнать камбрийские, византийские и ролевые предрассудки. Всё-таки круг общения накладывает ограничения. Сакс прибыл сухим путем, а для всадника его наряд более чем практичен. И выглядит брутально. Что на разбойничьих перевалах Камбрийских гор только полезно.
   - Ты Немайн Шайло?
   - Да. Что угодно любезному союзнику?
   Сакса словно топором по голове огрели. Он тяжело плюхнулся на табурет.
   - Союзнику, - выдохнул он, - союзнику... Я уже и забыл, как это слово-то звучит. Десять лет за нашими спинами сидите - и ни одного воина. Даже наёмников. Сын Кадуаллона, говорят, дань Нортумбрии платит... Не важно! Слушай, бриттская богиня. Ты продаешь охранные грамоты, но подействуют ли они на красных курток, засевших на римской дороге?
   Красными куртками называли злых фэйри. Тех, с которыми никогда не договоришься. По сказкам - такие предпочитали носить красное.
   - Может, да, может, нет. Они мне не подданные. Но моё имя может напугать.
   Сакс хмыкнул.
   - Их имя Вотана не пугает. Лучше - продай мне твоих векселей.
   - Ты знаешь это слово?
   - Само собой. Я и в Италию хожу. Должен поздравить - идея принять облик базилиссы - верх ловкости! А потому я предпочту торговать с тобой, а не против тебя. Ты собираешься делать для Африки оружие? Отлично! Я могу продать железную руду. Но есть проблема: руда разбойникам не нужна, но им вполне пригодятся деньги. Потому ты будешь платить моим караванам векселями. Которые они привезут в Мерсию. И потратят там на товары ваших торговцев. Конечно, это должны быть именные бумаги с передаточной записью.
   - А если твоих приказчиков захватят вместе с бумагами? И заставят подписать передачу?
   Сакс задумался.
   - Разрешимо. Векселя будут выписаны на мое имя, на мое славное имя, не их клички. Дело приказчика - довезти бумаги до меня. А потом, когда я перепишу векселя на ваших купчишек - мне будет плевать на их дальнейшую судьбу.
   - Хм. А ты товаром взять не захочешь?
   - Так твой товар мне не слишком интересен. Шерсть в Мерсии и своя есть. Глиняная посуда - другое дело. Хорошие у вас гончары...
   - Тогда выписывай тем, кто согласится, на их и моё имя. Чтобы требовалось две подписи. Моя - как подтверждение, что купец до Камбрии добрался.
   - И брать ты за неё будешь...
   - Буду. Никак не меньше пятидесятой части.
   Сакс хохотнул.
   - Оказывается, на чести и добром имени можно подзаработать! Слушай, если кто из наших будет у вас торговать, если захочет, может делать такие же письма на меня. Из расчёта пятидесятой части, конечно...
   Когда сакс вышел, животный запах меховой куртки ещё долго стоял в воздухе. Но, так или иначе, дополнение золота и серебра бумагами имело шанс распространиться ещё на одно королевство, и куда большее, чем Дивед. Мерсия представляла собой почти правильный квадрат, сторонами которого были три границы: с Камбрией, Нортумбрией и Уэссексом, и Северное море. Пусть и потрепанное долгой войной, но пока ещё самое сильное из саксонских королевств. И наименее дикое. На бритта или уэльсца там смотрели как на потенциального раба - но не как на удобрение для почвы. При нужде и на союз шли - как пошли двадцать лет назад. Двадцать лет союза после двухсот лет резни: можно ли считать такие отношения дружественными? Но англы, обосновавшиеся в Нортумбрии, были хуже. Входя в населенную кельтами область они не столько грабили и жгли, сколько убивали. Всех, от мала до велика. Так они очищали землю для собственных колонистов.
   Крещение королей Нортумбрии на художества вояк никак не повлияло. В битве при Честере они спокойно перерезали две сотни священников, которые явились туда молиться за победу камбрийского оружия.
   Мерсийцы же оставались в прежней вере. И пока соблюдали условия союза, в одиночку таща тяжесть войны с Нортумбрией. Надолго ли их хватило, Клирик не помнил. Знал только, что Англию объединил Уэссекс. Который все эти годы спокойно и методично завоевывал соседей помельче.
   После визита сакса интересных разговоров не было. Пока вместо очередного кредитора или страхуемого к Немайн не заглянул Кейр.
   - Ты не забыла, - спросил, - ты собиралась покупать северян? Ну так их выставили на торг. И корабль их тоже. Я понимаю, дело есть дело, а Дэффид будет стенать над каждым упущенным золотым. Но слово есть слово.
   - Только руки вымою. Не выходить же на люди в чернильных пятнах?
   - Угу. Давай кувшин, я солью. У тебя пальцы от писанины не ломит?
   - Немного есть. Ничего, скоро натру мозоль, станет полегче.
   - Скорее, сотрешь пальцы до волдырей. Пишешь, пишешь...
   - Самой надоело... К следующей ярмарке нужно будет что-то придумать. Работорговли в Кер-Мирддине обычно не было. От неё настолько отвыкли за прошедшие от ухода легионов века, что рабов никто не спрашивал. И король додумался до гениального решения: продавать пленных вместе с их кораблём. О чём и сообщил тот из королевских рыцарей, которому не повезло, и пришлось заниматься в весёлые ярмарочные дни торговым делом. И сидеть рядом с клеткой, в которой скучала пара северных варваров. Даже поговорить удавалось только с состоящим при клетке стражником.
   Немайн корабль был не нужен. А потому она попросту ткнула пальцем в скальда, и надменно сообщила:
   - Он мой, потому что я плачу за него пятьдесят золотых.
   - Твой. Корабль в придачу взять не хочешь?
   - Он мне пока не нужен.
   Скальд в клетке заржал в голос. Он уже неплохо понимал валлийский. Пятьдесят золотых были неплохой ценой - ценой головы свободного человека. И примерно столько стоил корабль! Взять корабль впридачу означало выставить пленника даже не рабом - пустым местом. Немайн отказалась, и скальд в результате получался не рабом, и не отпущенником, а дружинником Немайн. Не куплен в рабство, а выкуплен из плена. Такой долг принято возвращать воинской службой.
   Второй викинг немедленно оживился. Остаться воином, не стать рабом - практически родиться второй раз. Сохранить уважение других, и прежде всего самого себя. Обрести шанс на достойное посмертие в Вальхалле. Заманчиво.
   - Выкупи и меня! Буду верно служить пять лет.
   Обычный срок для такого случая.
   - А что ты умеешь делать?
   - Топором махать.
   - То есть воевать? Или лес валить?
   - Создавать морских коней, рука Хель!
   И ещё возвышенно ругаться. Может, он и хульные стихи пишет? Впрочем, человек, умеющий строить корабли - полезен.
   - Построить порт поможешь?
   - А разницы нет. Часто старые кили вепрей моря служат частями порта. Ну что, согласна?
   - Пятьдесят золотых, - сообщила Немайн рыцарю. Тот кивнул и сделал знак стражнику, чтобы отворил клетку. Норманны выбрались наружу.
   - Ступайте в заезжий дом, - сказала им Немайн по-саксонски, - жить пока будете там.
   Норманны с достоинством наклонили головы и вышли.
   - Пятьдесят золотых! Но раб стоит меньше! Не больше пяти! - удивился Кейр, - Неужели ты всё-таки сидха-транжира?
   - Пойми, мне не могут служить дешевые люди. И тем более, рабы. Я заплатила за них, как за свободных дружинников. Теперь они обязаны мне службой. И будут служить не из-под палки, а из верности и чести.
   - Много у этих варваров чести...
   - Лучше ленивый работник, чем нож в спине. К тому же они будут мне должны.
   Кейр пожал плечами. Он полагал, что варвар оттого и зовётся варваром, что, заполучив денег в долг, старается пришибить кредитора.
 
 

5. Год 1399 от основания Города. Июль. Церковный суд.

 
   Ночь на последний день месяца, названного в честь божественного Юлия Цезаря, выдалась спокойной. Тёплый дождь ласково выстукивал колыбельную о сланцевую черепицу крыш, и Эйлет благополучно позволила сну себя сморить. Никакое беспокойство за приёмную сестру не грызло - не верилось, что с ушастым недоразумением может произойти что-то плохое. Вообще. В принципе. И перебитая в бою рука ничего не меняла. Подсознанию не прикажешь. Вот кажется, что сидха спит на соседней постели который год - и пусть память твердит, что до этого лета младшей в семье была Сиан, что толку? А неслышное, меленькое и частое дыхание не то, что убаюкивает - стоит ему прерваться или сбиться, как с постели подбрасывает, словно стрелу из лука. Но дождь сейчас громче...
   Барабанный оркестр на крыше стих за полночь. И Эйлет настороженно приподнялась в постели.
   - Ушастик, ты здесь? - в ответ тишина, а сидха обычно сквозняки слышит.
   Дождь, может, и утих, а тучи остались. Темно.
   - Ладно. Притворяешься - будет тебе взбучка...
   Эйлет встала, на ощупь двинулась по комнате. Не то, чтобы детские шутки в характере сидхи. Наоборот, сестра казалась очень взрослой. Иногда - взрослее отца. Но именно взрослее, а не старше. Опытнее - но не умудрённее. Да и опыт у сидхи странный. Вот как можно быть сразу и невозможной разумницей, и не от мира сего? Из-за этой милой особенности от сидхи можно ожидать всего. Ну, почти всего. Родне и клану не навредит. Но выкинуть коленце, которое никому другому и в голову не придёт - совершенно в её вкусе. Например, когда на пятый день ярмарки Эйлет, которой пришлось помогать сестре в её бесконечной писанине, едва не дошла до истерики, сидха велела никого не пускать в контору и полчаса сидела с сестрой в обнимку. Потом - пыталась пустить ей зайчик в глаз своим красным камешком. Не получилось. Зато начала разглядывать камею. Результат: мастер - резчик по дереву получил заказ на десять штампов с полным текстом охранной грамоты, и ещё на десять - с текстом заёмного письма. Почему на десять - стало ясно, когда к концу ярмарки осталось по пять. Зачем понадобились печати "Предъявителю сего" и "Действительно только при наличии передаточной записи" - понятно сразу. А для чего "Не возражаю. Полыхаев." - нет. И почему именно этот маленький ненужный штампик вызвал бурю восторга и радость на три дня? При том, что сидха им ни разу не прикоснулась к чернильной подушечке?
   Так что затаить дыхание на минуту-другую и посмотреть, как любящая сестра набивает шишки о мебель - с Немайн бы сталось. Вот только постель сидхи оказалась пустой и холодной. А раз завтра церковный суд - ждать можно совершенно всего! Зажигать свечу - морока. По родному дому можно и ощупью. Конечно, под ноги всегда может подкатиться, шелковинка, их-то в доме целых три, а ходить они не любят, всегда бегают, но если двигаться медленно и осторожно...
   Сразу за дверью Эйлет услышала странные, тихие, незнакомые звуки. То ли предсмертный писк мышей, то ли звон разбитого вдали стекла. Эти стоны отрывисто возникали, и быстро тухли в ночной темноте. Откуда - непонятно! Стало неуютно - но интересно. Вдохновенное любопытство - прирождённый порок всех кельтов. Когда от ощущения новизны захватывает дух, перестаёшь смотреть под ноги. И вместо открытия получается синяк. А вырвавшийся крик спугивает чудо. И остаётся только укутанная полумраком столовая. Пятно тени у арфы в углу. И тени разбегающихся по углам шелковинок. Все фэйри любят музыку. А тень у арфы вырастает, и раздаётся голос Немайн:
   - Доброй ночи, сестра. Тоже не спится? И ведь знаю, что суд мне неопасен! В крайнем случае - доставит некоторые неприятности. А вот заснуть не получается. Может, потому, что я хочу оправдания, а не того, что... неважно. Посидишь со мной?
   - Я шелковинок распугала, - повинилась Эйлет, - которые тебя слушали. Они не обидятся?
   Клирику захотелось заломить руки и закатить глаза. Ну не мог он примириться с обилием бытовых фэйри в доме Дэффида. Хотел бы повидать, пощупать или послушать - но зрение не располагало к ночным иллюзиям, слух при крайнем напряжении улавливал далёкий храп Гвен, и ничего менее громкого. То, что для Эйлет - хоть глаз выколи, серым глазам без белков представлялось романтическим полумраком. Не выжженные краски дня, не сочные оттенки позднего вечера и утра - приглушённая мягкость. Домашняя. Плюшевая. И сестра тоже преобразилась... И вовсе она не блондинка - по славянским меркам, конечно. Так, светло-русая. По местным меркам - образованная умница. Вот, про шелковинок знать хочет. И задаёт вопрос эксперту. Кому знать всё о фэйри, если не сидхе? И что должна эта сидха говорить, если вообще не представляет, кто эти шелковинки такие. Образ - исходя из звучания и того, что им каждую ночь миску сливок ставят, на троих, получался такой - шестилапые гусеницы ласковой шерсти с мордочками котят. Лапки как руки, но волосатые. А вот бубаху достаточно молока. Но целый тазик на одного. Кстати, сливки и молоко из мисок куда-то исчезают. Лизун на кухне довольствуется объедками - но и пользы от него чуть. На конюшне никто не живёт - тамошние фэйри приходящие. Обитают в лесу, конюхам помогают за краюху хлеба. А на пивоварне до прошлого месяца, говорят, жило такое... Аж такое! Но как узнало, что Дэффид привёл в дом сидху, так из пивоварни раздались тяжеленные вздохи - Немайн, разумеется, ходила на массаж и наблюдать выходки фэйри не могла - долго слышались ругательства, потом чудо-юдо выпило на прощание полбочки пива и ушло насовсем. Топало при этом так, что земля тряслась. Приписали сие сидхе. Бухгалтерия показала, что производительность пивоварни возросла на пятнадцать процентов по сравнению с прошлым годом, когда монстра присутствовала. В нечистоплотность своих работников Дэффид не верил. Говорил, его люди имеют право пробовать пиво и так. И даже захватить жбанчик домой. Но выпить столько они просто не в состоянии!
   - Нет, что ты. Житейское дело. Думаешь, ты первая о них спотыкаешься?
   Эйлет примерилась присесть.
   - Не сюда, - торопливо вставил Клирик, - не сюда... Так, чтобы я тебя видела. Всю. Чтобы любовалась! Ты даже не понимаешь, какая ты сейчас красивая. У тебя волосы королевы Медб. Лучистые брови. Глаза - озёра тьмы! И кожа белее льна.
   А под этим льном - ничего нет. И это не вызывало никакого отклика. Клирику стало грустно. И немного обидно. Вот ведь угораздило - поселиться под одной крышей с шестью блондинками. В качестве рыжей!
   - Это что, новое упражнение в мёде рун? А про волосы королевы фей... Неужели правда?
   - Правда. Золотые. Вот глаза не фиолетовые. Но золото с зеленью ещё краше.
   Немайн подошла, взяла руки Эйлет в свои, горячие. И смотрела - неотрывно - на руки. И что видела? Даже при том, что ночью ей светло? Что ногти пора соскоблить?
   - Правда-правда.
   Ночью все кошки серы. И все фэйри, видимо, тоже - но сидха стала другой. Низкий, хриплый голос - ещё ниже, чем при переводе Книги.
 

 
Днесь Господь явил мне чудо,
Девы тонкий стан огранив,
Вот пред ней склонился разум,
Воли воле не оставив.
 

 
   Плеск волн. Один из немногих приёмов скальдической поэзии, которые удалось приспособить к валлийскому языку. Но и начальные, норвежские рифмы - были. Сидха это придумывает прямо сейчас? Или - сочиняла тайком? Ей легко, ей записывать для памяти не надо.
 

 
В ней единой поместилось
Всё величие вселенной.
Бровь её переломилась
Бездной белых крыл над пеной!
 

 
   Закончилась виса, рухнула строгая форма хрюнхента, сбилась на страстный язык камбрийских бардов, плеск мерных волн обратился штормом.
 

 
Пчёл вино - её дыханье,
Очи - мудрость древних рун!
Губы ласковы, как море!
Грудь - морских коней бурун!
 

 
   Лишь когда каждое слово стало ударом в душу - сидха замолчала. Голова вздёрнулась кверху, в глазах умирали светлячки. Эйлет на мгновение показалось, что вот сейчас Немайн её поцелует. Как мужчина. Или превратится в парня - нет, уже превратилась, сейчас увезёт далеко-далеко, навсегда-навсегда - к счастью. Но сидха сделала несколько торопливых шагов назад.
   - Вот так нас завоёвывают мужчины, - сообщила тускло, - иные при этом ухитряются врать. Но я сказала правду. Могу присягнуть, как в суде, - тень ушей дёрнулась, - правду. Только правду. Всю правду. И если парень не может хотя бы повторить... Не обязательно словами. Гони в шею! Не справишься - помогу. Солжёт - язык вырву.
   Когда сидха подняла взгляд, вместо огоньков страсти там теплилась сестринская любовь и проказливые чёртики. Снова девочка, старшая младшая сестра... И до самого утра - больше ничего. Кроме, разве что, арфы.
   - Арфа... Это - арфа?
   - А что?
   Эйлет ещё в себя не пришла - а сидха, как ни в чём ни бывало, возится с инструментом.
   - Да уж скорее бубен... Арфа должна быть такой изогнутой, - руки-тени пытаются изобразить нечто женственное, - А это - гроб. На боку, без крышки и донышка, со струнами, но гроб.
   Или - пианино. После того, как от него оторвали клавиши, педали, молоточки, и всё такое. Клирик точно не знал, что. Но струны внутри были...
   - Как вы на этом играете?
   - Никак. Если мама не заставляет. Маме некогда. А у нас не получается! Даже у Эйры выходят только совсем простенькие мелодии.
   Выяснилось - всё не так плохо, как кажется. Хуже! Клирик видел перед собой второй по совершенству инструмент эпохи - за первым, органом, нужно ехать как минимум в Африку. К византийцам. А прославленная ирландская арфа... Ну не гроб. Это - сгоряча. Ящик. Внутри щедро натянуты струны. Всё. Желаете взять полутон? Прижимайте струну к деке рукой, другой её играйте. Два полутона подряд? Или вовсе музыка в шотландском стиле? Из одних полутонов? Как хотите, так и успевайте. Ловчите. Изворачивайтесь. Иначе, ваш предел - корявый "Чижик-Пыжик". Хотя... насчет одних полутонов - идея! Если все струны прижать разом... Чем-нибудь. И привязать это что-то...
   Сидха долго мучила арфу, перевела на неё свой посох и две рубашки - но звук изменился. Немайн придирчиво щипала струны - не играла мелодию, извлекала отдельные звуки и внимательно к ним прислушивалась.
   Временами дёргала две струны - по очереди, быстро. Иногда - сливались в гармонии. Чаще - противостояли в диссонансе. И сидха принималась что-то поправлять в своей конструкции.
   Шелковинки притаились по углам. Эйлет их не видела - но знала - попрятались фэйри к утру, когда Немайн оставила арфу, и взялась за бумагу. А до того - слушали. Тихо-тихо. Не каждый день в доме играет музыка. И совсем никогда не играет для них - а ведь фэйри любят музыку больше всего на свете. Оказывается, не только молоком можно платить за доброту и помощь трудолюбивых шелковинок. То-то последнее время в доме любая работа спорится, а недоделка завершается сама собой! Вон как сидха их обхаживает. Но какие же непривычные звуки им нравятся!
 
   У кельтских мальчишек, порок, именуемый любопытством, проявляется в крайней, совершенно неодолимой форме. Потому Тристан не спал. Несмотря на то, что выспаться перед длинным и интересным завтра стоило. Весь день, со звенящей комариной рани, он провёл на ногах. Учитель, впрочем, встала раньше. Одевалась. Тристан не жалел об опоздании - всё равно сёстры не пустили бы. Главное, успел раньше стражников. Вместе с Глэдис и Дэффидом придирчиво рассматривал Немайн. Совсем не похожую на человека. Смазанные бараньим жиром волосы плотно прилегли к голове, в пелерину золотым клещом впилась фибула, она отброшена за плечи - а значит, руки открыты. Левая - на перевязи. На Немайн два верхних платья - нижнее не влезло поверх повязки. Оттого видно подол рубашки - простой, белый, невышитый. Широкий правый рукав сцеплен булавкой - чтобы не оголять руку далее запястья, леди неприлично.
   Сидха нервничала. Старалась не показывать. Только поминутно прикладывала наружную сторону правой ладони к щеке. Как будто боялась, что кольцо со среднего пальца - алый камень зачем-то замазан воском - вдруг исчезло. Вид у неё при этом становился нежный и удивительно беззащитный. Поймав взгляд Тристана, Учитель кривовато улыбнулась.
   - Бывают пути, на которые встать легко, да потом цена дорогой окажется, - сообщила назидательно, - вот и держишь на крайний случай. А соблазн-то остаётся... Ничего. У хорошего барсука по три норы, в норе по три отнорка, у отнорка по трижды три выхода. Сколько всего?
   Пришлось подумать.
   - Восемьдесят один.
   - Выходит, я плохой барсук. У меня меньше! А плохой барсук и в мешке может оказаться.
   Эту забаву Тристан знал. Даже участвовать случалось. Когда гостил у родни в холмах. Барсуков фермеры ненавидели люто, как главных объедал. Мстили попавшимся люто. От жестокой игры-казни пошли футбол, регби, поло и хоккей: "барсука в мешке" можно лупить как и чем угодно. Настоящим барсуком Тристану играть, не довелось, но и тряпичный сошёл неплохо. Учителю Тристан такой судьбы не желал. С ней легко и весело. Не то, чтобы сидха стала последним светом в оконце - скорее наоборот, последней каплей. В чаше не гнева, а радости.
   Немайн подпёрла здоровой рукой подбородок, взгляд упёрся в узкое оконце. Тристан стал смотреть туда же. Пузырчатое стекло - валлийское, Немайн говорит, греки делают лучше - контуры людей превращало в бесформенные кляксы - и всё-таки отличить стражника от монаха надежда была. От того, кем окажется судебный пристав, зависело многое. Монах означал разбирательство по законам церкви. Стражник - юстинианов кодекс.
   И вот - торжественный и зловещий стук в ворота, медленно ползут в стороны створки... Стражник. Стражники. Пятно пурпурного пледа. Королевский рыцарь. Внутрь не входят, топчутся перед воротами. Дэффид уже во дворе... Он доволен и взволнован. Кажется, воскресают некоторые старые обычаи. Во всяком случае, легендарное правило, по которому всякий благородный человек, зашедший в заезжий дом, равен любому другому благородному человеку, и не обязан никому ничем, рыцарь припомнил. Учитель медленно и осторожно, как будто по-прежнему на высоких подошвах, вышла вслед за отцом.
   - Леди Немайн верх Дэффид. Твой клан обещал, что ты явишься на церковный суд в последний день ярмарки. Срок пришёл.
   - Я готова, сэр.
   До городских ворот - римская дорога звенит под шпорами рыцаря, грохочут тяжёлые подошвы стражников. Им-то шпоры не положены, пехоте. Но подошвы у них тоже кожаные, не деревянные... Сколько же в Кер-Миддине народу, оказывается! Стоят, смотрят. Ни особого сочувствия, ни злобы, ни опаски. Любопытство. Хотят слышать, как сидха отбрешется. Учитель машинально сжимает в кулак здоровую руку. Всё-таки волнуется. А огоньки утреннего солнца прыгают по голове, просвечивают сквозь уши.
   - Запомни, - говорит, - запомни. Люди - они люди, когда по одному. А когда вместе - они другое. Иногда - большее, часто - меньшее, но другое - всегда. Вот представь, что ты не идешь рядом со мной, а стоишь там, со всеми. Что ты чувствуешь? И как это отличается от твоего восприятия, когда ты идешь со мной?
   Тристан замолчал, сосредоточился. Попытался представить себя - там, в толпе. А когда приготовил ответ - каменная церковь, гордость города, уже нависла стрельчатым фасадом и распахнула массивные створки, приглашая в другой мир, такой же странный, как и загадочный мир сидхов. Радостные лица ангелов и печальные - святых заливают витражным светом неф. А перед райским небом, вместо апостола Петра - фигура стражника.
   - Молодой человек, сообразно юному возрасту, ты не можешь быть свидетелем.
   Приходится смотреть в спину Учителя. Неделю назад Тристан придумал способ проникнуть внутрь. Достаточно объявить себя учеником сидхи. Тот, кто учит, и тот, кто учится, отвечают наравне. Немайн вызнала. Запретила. И долго-долго пересказывала историю ключника райских врат. О том, что отступить не всегда означает - бросить, изменить. Иногда - это единственный способ правильно исполнить долг. Даже - трижды отрекшись от истины. Потом, годы спустя, Петр взойдёт на крест. В ситуации, когда нужно стоять насмерть. Именно ему...
   Тристан не единственный остался снаружи - формальный лабиллярный процесс не терпит широкой публичности. По человеку от гильдии, по человеку от клана, представитель короля - и хватит. И то скамьи забиты. Праздно любопытствующие могут подождать снаружи. И избыток тяжело вооружённых родственников подсудимой - тоже... Да и не только родственников. Взять того же сэра Кэррадока: не только кольчугу напялил, чего обычно не делал, даже собираясь в бой, так ещё, помимо меча, булаву прицепил. И где ожидается сражение, в котором он может без меча остаться?
   Северные варвары, поступившие на службу к Немайн, тоже припёрлись. Разговор - как камни на жерновах мелют. Время от времени ржут лошадьми. Тот, что побородатее, Харальд, заприметил Тристана.
   - Эй, - крикнул, - иди сюда, про морского змея расскажу. Как его убить.
   В этом все норманны. Убить для них - правильное, достойное свершение. Касалось ли это чудовища или кого попроще. Учитель говорила, что на фоне англов норманны - вполне вменяемые люди. Только очень простые. Язычники. Их душа не интересует. А интересует пограбить. Пожрать. Выпить. И другое. Поскольку на слове "другое" сидха запнулась и дернула ушами, Тристан понял соответственно. Не маленький. Впрочем, про змея было интересно. А про морские походы - ещё интереснее. А уж про состязания бардов...
   Выиграть в чужой стране норманн не надеялся. Не последний - и ладно. Опять же, голос Эгиля совершенно никуда не годится, а большинство вис Харальд писал для двух голосов, с переплетением строк и рифм. И всё-таки северные размеры валлийцам приглянулись. Многие захотели научиться слагать висы. Это хорошо. Соперников не дружиннику богини бояться, а ценителей станет больше. Но подыскать напарника, который бы не поленился выучить норвежский ради новых размеров и приёмов, стоило.