Лебедев Andrew. Орёлъ i соколъ

   – Здорово! – восхищенно воскликнул Саша, – а с живой женщиной так можно?
   – Что? – переспросил Заир-паша.
   – Ну это… Сканировать, а потом вжик – и готова копия!
   – Это пока не получается, – ответил Заир-паша.
   – А почему не получается? – спросил Саша.
   – Потому что тело скопировать можно, а душу бессмертную Бог копировать не дает…-ответил Заир-паша, – при копировании мертвые тела только получаются, годящиеся разве на пересадку органов…
   – Значит пробовали? – спросил Саша.
   – Пробовали, – кивнул Заир-паша и вдруг спохватившись, сощурил глаз, – что то много вопросов, уважаемый, вы не из КГБ случайно?
   – Если только из Белорусского, – добродушно улыбнувшись, ответил Саша и тут же предложил Заир-паше взглянуть на свои часы от фирмы Тиссо.
   – Эти фокусы я знаю, – сказал Заир-паша, – посмотрим на вас в настоящем деле. …
 

Глава 7
 
1.

 
   – Мы поставим во главе каждого из государств просвещенного короля-мусульманина,- сказал Ходжахмет,- или просвещенную королеву-мусульманку, – поправился он, поглядев в сторону принцессы,- Давайте вспомним, как процветали и Испания и Португалия при арабах? И Малага и Сарагоса! А что принесла им реконкиста и изгнание арабов? Мрак средневековья?
   – Но сударь, согласитесь, что именно после реконкисты в Испании и в Португалии появились Колумб и Васка да Гама, и обе эти страны стали метрополиями великих империй! – возразила принцесса.
   – Ах, полноте вам, ваше величество, арабы открыли Америку еще до Колумба, и останься Испания мусульманской, империей она стала бы гораздо быстрей, не пережив, кстати говоря, ужаса средневековых инквизиций.
   – Но отчего же тогда в Америке Колумб не обнаружил Корана и мечетей? А нашел только индейские пирамиды Теночтлана? – ехидно спросила принцесса.
   – Он плохо искал и вообще, Ваши христианские историки все подтусовали, – сказал Ходжахмет, – но кабы вы остались под дланью короля-араба, то наверняка не проиграли бы Англии своего главного сражения и сохранили бы статус морской державы.
   – Правь Испания морями, – пропела принцесса на мотив британского гимна.
   – Вот-вот, – кивнул Ходжахмет, – и я про тоже самое.
   – К чему вы клоните? – спросила принцесса.
   – Я хочу заключить с Вами особый конкордат с особыми кондициями, – ответил Ходжахмет, – я хочу предложить вам брак с моим сыном Сеидом, тогда по кондициям нашего конкордата вы станете королевой объединенной континентальной Европы со столицей в Париже…
   – Вы сказали континентальной Европы, а как же Англия? – спросила принцесса.
   – В Англии будет король-мусульманин, и к Англии вернутся ее колонии, включая Соединенные Штаты Америки, Индию, Канаду, Новую Зеландию и Австралию, где будут посажены вице-короли. Точно так же вице-короли будут посажены и в Бразилии, как это было при Доне-Педро Первом Бразильском – первом вице-короле Бразилии при Португальском короле… Так будет со всей Латинской Америкой, и население всех этих в бывшем католических стран согласится на это по просьбе Папы Римского, ныне находящегося нас в гостях.
   – А сколько лет вашему сыну? – поинтересовалась принцесса.
   – Ему только что исполнился один месяц, сударыня, – учтиво прижав руку к груди, ответил Ходжахмет.
   – Значит, это будет морганатический брак? – спросила принцесса.
   – Как угодно, сударыня, но вам придется принять нашу веру и исполнять обязанности, покуда наш сын и ваш муж не станут совершеннолетним.
   – Все это так странно, все это так странно, – всплеснув руками, воскликнула принцесса, – но если у меня уже есть жених? – спросила она, умоляюще взглянув на Ходжахмета.
   – Вы нам скажите, кто он, – ответил Ходжахмет, – и мы облегчим ваши страдания, ведь как говорил один из великих руководителей той страны, где я родился, – нет человека, нет и проблемы! …
   Ходжахмету нравился Париж.
   Он любил бродить по набережной Сены, особенно по правому ее берегу, от Орсэ до Понт Нёф, и потом обратно, от сен-Мишель до моста Александра Третьего.
   Ему не нравилась идея поселить своего сына и королеву в Лувре.
   Пусть живут в Консьержери!
   Средневековая Консьержери с ее башенками больше похожа на дворец короля – аскета, короля-тирана, каким и должен быть властитель половины мира…
   А все эти барочные изыски, все эти дворцы королей – вырожденцев, все эти Прадо и Версали, все эти Лувры и Пале-Рояли… Они не похожи на дворцы королей-императоров.
   Наполеон оттого и не стал полновластным диктатором всего мира, потому что жил в роскошном Фонтенбло, а не как подобает тирану тиранов – в аскетической келье – в цитадели непреступной крепости своего рыцарского замка, окруженного рвом и каменной стеной со сторожевыми башнями.
   И Фридрих Великий с его похожим на Петродворец – сладким Сан-Суси, и Екатерина Великая с ее Царскосельским дворцом – все они начали вырождаться, когда из предназначенных Богом крепостей, они превратили среды своего обитания в барочные анфилады танцевальных зал…
   А педики не могут властвовать миром.
   И Ходжахмет решил написать в своем политическом завещании, которое он оставит Сеиду, что все их потомки будут обязаны жить в крепостях… Но не во дворцах, которые потом станут музеями…
   – Этот город мог бы быть имперской столицей мира, – думал Ходжахмет, вдыхая терпкий воздух Парижа, – а они превратили его в какой-то центр беспорядков хулиганствующей молодежи, всей этой самоуверенной и наглой швали – от простых богатых бездельников, что десятилетиями тусуются в книжных лавках на Сен-Мишель, изображая из себя прогрессивное студенчество, от всех этих педиков и наркоманов – до элементарных стяжателей греха – сутенеров, проституток, торговцев наркотиками… И что самое интересное, им всем здесь не хватало и не доставало всегда именно свободы. И из-за этого они громили витрины и в 1967-ом, и в 2006-ом…
   Им всем было мало свободы, чтобы еще больше грешить, чтобы довести свою прожженную грешность до абсолюта… Они все протестовали против наступления на их свободы…
   Я покажу им свободу! …
   Саша Мельников был готов к испытанию на полиграфе.
   Почему полиграф?
   Полиграф Полиграфыч…
   Да потому что много пишет всяких разных кривых, от электроимпульсов мозговой деятельности – до интенсивности работы потовых желез. И потом, опытный дешифровщик данных распечатки Полиграф Полиграфыча по многократным сравнениям с исходными данными отобранных из испытательных образцов, где испытуемые заведомо лгали или наоборот заведомо говорили правду – с девяностопроцентной уверенностью эти обработчики потом говорили – вот здесь Саша Мельников сморгнул… А за испуг – саечка!
   Сашу обучили как обмануть Полиграф.
   Это он умел.
   А вот сможет ли он обмануть Алжирца?
   Алжирец приехал вместе с Ходжахметом.
   Они были на переговорах в Испании и Ходжахмет хотел, чтобы Алжирец был вместе с ним.
   Ну…
   И прибыв в Центр, задал же Алжирец перцу этому заму по науке, этому Заир-паше.
   Шерсть летела по всему Центру – пыль столбом!
   Почему Заир-паша осмелился нарушить правила и допустить нового работника в святая-святых без предварительного тестирования по ведомству Алжирца?
   Говорят, Заир-паша только тем и отговорился, что он, де – сам проверил Сашу путем консультации с Книгой Судеб, как это делал еще сам Пакистанец специально для Ходжахмета.
   Поди – проверь – делал это Заир-паша или нет, но Аджирец перед таким аргументом спасовал.
   Все здесь знали, что Пакистанец и вправду залезал в Книгу Судеб… И он правда выкопал там, что женой Ходжахмета и матерью наследника будет русская – которая замужем за Фэ-Эс-Бэшником… Только одного Алжирец потом в толк не мог взять, почему, если Пакистанец заглядывал в Книгу Судеб – почему он проглядел там про свою смерть? Так глупо погиб в автокатастрофе…
   Но тем не менее, выслушав оправдательные доводы Заир-паши, Алжирец спорить не стал – если проверил, значит ты и несешь за него ответственность, – сказал он Заир-паше, – и если этот окажется шпионом, то ты в первую голову на виселицу с ним пойдешь.
   Но на Полиграф-Полиграфыча Сашу все же загнали.
   Уже так – порядка ради. ….
   – А ты думал, что включение в цепь, это этакое подсоединение проводами?
   Заир-паша расхохотался.
   – Примитив! Так только дети и глупые сценаристы дешевой фантастики могли бы подумать!
   Это Заир-паша так разошелся, так раздухарился на простой Сашин вопрос, где будет его рабочее место и как вообще он будет работать в цепи?
   – Глупый ты,Узбек, хоть и талантливый… Часы вот умеешь останавливать, да компьютер в "Шевроле" заговорил, а самого важного в нашем деле пока не понимаешь.
   Да, собственно и зачем это тебе?
   Заир-паша потом всё-же снизошел, объяснил-таки популярным языком, как работает цепь…
   Оказывается, действительно, цепь создается на тонких уровнях слабых взаимодействий и поэтому существует без внешних признаков соединения.
   С первого взгляда это и не цепь никакая.
   Так, сидят в одном здании сто человек, и вовсе они не соединены никакими проводами! И более того, они даже не заняты каким либо общим делом. И не сосредотачиваются, и не медитируют вместе на одну мантру-янтру… А так – занимаются кто чем.
   Один рисует себе, другой стихи пишет, а третий кино по телевизору смотрит…
   Но на самом то деле – цепь работает.
   Все подсознательные аппараты на самом деле ищут друг-друга и подпитывают и подпитываются тонкими колебаниями тонких сфер от друг-дружки.
   И сложенные колебания, сложенные в когерентном совпадении частот – доходят до небесных слоев, и если совмещаются с частотами небесной Библиотеки Данных, то происходит обмен.
   – И как же вы определяете результат обмена? – поинтересовался Саша.
   – А через откровения, – просто ответил Заир-паша, – по опыту, каждый из участников цепи не реже двух раз в неделю как бы прозревает… Причем, каждый прозревает в какой-то своей, близкой ему области знаний. Прозрение может быть и в виде сна, и в виде видения, но чаще всего является в виде особого вдохновения.
   Поэтому мы сажаем наших членов цепи заниматься каким-либо видом творчества. Либо рисовать, либо стихи или роман писать.
   Так и рождаются у нас тут Леонарды да Винчи… Сто штук в день!
   – Да но почему так просто? – пожал плечами Саша, – почему у других не получалось?
   Собрали сто талантливых персон в один монастырь и они – давай выдавать на гора откровения, в духе Моисея! Напрямую от Бога! Почему так просто? И почему у других так не получалось? В чем секрет?
   Заир-паша посерьезнел, огладил свою скорее корсарскую, чем имамскую бородку, и все-же удостоил – всеже сказал, объяснил всеже…
   – Понимаешь, все дело в катализаторе, все дело в первоначальном импульсе, который мы называем пороговым паролем. Без него – хоть миллион экстрасенсов в самом лучшем монастыре мира собери – ничего оттуда (Заир-паша пальцем показал на небо) ничего оттуда не получишь, хоть лоб в молитве расшиби и миллион молящихся или медитирующих заставь тоже лбы расшибать, без порогового пароля ничего не выйдет, надо сперва ЛИНК сделать, а потом уже по сети лазать…
   – А кто знает этот пороговый пароль? -сделав наивное лицо, спросил Саша.
   – Раньше пароль знали Пакистанец и Ходжахмет, – сказал Заир-паша, – а теперь знает Ходжахмет. А кто еще? Я, например, не знаю… Даже Алжирец, я думаю, не знает. А Ходжахмет этот пароль в своем духовном завещании кому-то отдаст. Пока не знаю, кому. ….
   После формальной проверки на ПОЛИГРАФЕ, которая вызвала у Саши только легкое раздражение, – тоже мне вопросики! – "вы работаете на Фэ-Эс-Бэ?"… "вы работали на Кэ-Гэ-Бэ?"… "вы прибыли сюда по заданию Резервной Ставки?"… "вы знакомы с генералом Старцевым?"… после игры в такие вопросики его все-же усадили на рабочее место и очертили ему круг его обязанностей.
   У каждого из звеньев цепи были свои кабинеты.
   Но все имели возможность выходить из них в любое время, гулять по саду с бассейном, сидеть в кафетерии, заходить в библиотеку, а так же заниматься физкультурой в спортивном зале – хочешь на тренажерах попотей, а хочешь – побегай с мячиком – поиграй в мини-футбол с коллегами, или в баскетбол – к чему больше сердце расположено.
   Но в тоже самое время у каждого из звеньев был свой недельный и месячный творческий урок, за выполнением которого присматривал Заир-паша.
   Так инженеры-химики должны были писать свои рефераты по химии, а инженеры-авиатехники, писали статьи и рефераты по своим аэродинамическим темам… И в какие-то моменты во время работы над статьями к ним и приходили оригинальные мысли, как вроде бы исходящие от них, но в тоже самое время и не от них…
   В кафетерии один энергетик, работавший над проблемами беспроводной передачи энергии, рассказал Саше про то, что на прошлой неделе одному инженеру – химику во сне, в точности как некогда Менделееву – приснилась таблица элементов… Но в новом виде – не плоская, как Дмитрию Ивановичу, а пространственная. И теперь Заир-паша рассматривает это событие, как большой прорыв, сулящий большие сдвиги.
   – У нас каждую неделю здесь какое-нибудь фундаментальное открытие происходит, – сказал энергетик, – мы тут движем научный прогресс уже не по экспаненте, а по вертикальной имманентной линии, уходящей в бесконечность.
   Саше для начала предложили написать просто маленький философский трактат на тему – Как устроен мир? Моя парадигма…
   – А там посмотрим, чем тебя занять, – сказал Заир-паша, похлопав Сашу по спине, – давай, Узбек, пиши! Думай о своем великом предке Низами и пиши…
   Но о Низами не думалось.
   Думалось о Кате.
   Катю надо найти.
   Катю надо вызволить отсюда.
   Но сперва надо разрушить цепь Ходжахмеда.
   И узнать ПОРОГОВЫЙ ПАРОЛЬ.
   Но при этом надо опасаться системы внутренней защиты.
   Наверняка, когда ты включен в сеть, какая-то система отлавливает вражеские замыслы, вроде антивирусных систем в компьютере – вроде ПАНДЫ или КАСПЕРСКОГО*** Саша вздохнул и принялся писать трактат – Как устроен мир?
   И вдруг, с первой же строчки, ему пришло откровение…
 

2.

 
   Данилов вот уже четыре часа как допрашивал Цугаринова.
   Сперва это был просто разговор.
   Прощупывание.
   Потом Данилов сделал попытку впрямую перевербовать Цугаринова, подписать его на двойную игру… Но когда точка невозврата в их разговоре уже была перейдена, когда оба уже поняли, что шуточкой – прибауточкой из их разговора уже просто так не выйти, Данилову ничего не оставалось, как арестовать Цугаринова и поместив его в камеру, жать, жать на него и дожимать, покуда тот не сломается.
   – Слушай, Цугаринов, не будь ты дураком, мы же с тобой реальные здравомыслящие люди, и в Бога и в загробную жизнь не верим, так на кой тебе хрен эта твоя преданность Старцеву сдалась? Грохнуть ведь нам тебя придется сегодня же, если ты не согласишься, а там, как мы с тобой знаем, (при слове "там", Данилов пальцем показал на потолок, но имея ввиду небо) а там, как мы с тобой знаем наверняка, там нас ничего не ждет, пустота там и всё… Так на хрена тебе тогда хвататься за химеры верности патрону? Ты верен должен быть Родине, а шеф твой Старцев, это еще не вся Родина, понимаешь? Вот назначат меня как первого зама – командующим Резервной Ставкой, тогда я стану твоей Родиной, понимаешь?
   Цугаринов молчал.
   Молчал и улыбался.
   И эта улыбка его – ужасно раздражала Данилова.
   Получалось, что за молчанием за этим и за улыбкой – скрывалось какое-то недоступное для Данилова знание. И это раздражало, не давало покоя.
   И еще действие Цугариновской улыбки вдвойне усиливалось струйкой крови, что стекала с разбитой губы…
   Улыбка и кровь.
   Кровь, как необратимая точка невозврата.
   Она будоражила.
   Данилов знал закон – если уже пролил кровь, то надо убить.
   Потому что не убитый тобою враг – потом убьет тебя.
   И еще один закон знал Данилов – нельзя одновременно бить человека и призывать его к дружбе с тобой.
   Человека можно только выжать и потом убить.
   Выжать из него информацию, во что бы то ни стало выжать, но потом обязательно убить.
   Убить и списать.
   Уж чему-чему, а списывать людишек здесь его научили.
   Умер от сердечного приступа.
   Поскользнулся, упал с лестницы…
   – Слушай, Цугаринов, я тебе даю гарантии, расскажешь все про то, кого, когда и зачем вы со Старцевым послали к Ходжахмету, я тебя отпущу… Оставлю в живых, будешь жить. Ты слышишь меня? Жить тебя оставлю!
   Цугаринов сидел и улыбался.
   А струйка крови уже запеклась и из красной стала почти черной.
   Данилов молча кивнул помощникам.
   Те снова приблизились к Цугаринову и продолжили свои квалифицированные манипуляции, от которых Данилов задергался, засучил по полу ногами, замычал, завыл, а потом снова оглушительно заорал.
   Данилов не стал выходить из камеры, хотя ему было крайне неприятно наблюдать все это, как два его человека, одетых в синие рабочие халаты, уродуют Цугаринову ногти, заставляя того извиваться в кресле и оглашать гулкие своды камеры нечеловеческими криками, но Данилов остался, потому что он не хотел пропустить тот момент слабости воли Цугаринова, на который только он теперь и надеялся.
   – Что? Будешь говорить, сука? Скажешь, сволочь? – приговаривал старший из этих двоих…
   Данилов закурил.
   Дома он не курил – жена не разрешала…
   А здесь вот курил – от нервов.
   – Скажи, гад! Скажи, облегчи страдания! – советовал старший в синем халате.
   Сигарета дрожала в руках Данилова.
   – После всего прикажу этих двоих ликвидировать, – подумал Данилов.
   Он вдруг с содраганием представил себе, как эти же двое примутся загонять свои иголки ему – Данилову под его холеные наманикюренные ноготки…
   Бррррррр!
   А за их спиной будет стоять Старцев и будет уговаривать его – Данилова – покаяться, зачем он убил Цугаринова…
   Нет, теперь назад возврата уже нет.
   Надо дожимать этого Цугаринова, чтобы все сказал.
   Кого и куда послал Старцев?
   А уже на совете ставки он – Данилов – предъявит Старцеву обвинение и в преступном бездействии – почему не стреляли ракетами по логову врага? И в преступных переговорах с террористом Ходжахметом… Надо только выбить у Цугаринова признание – кого они послали к Ходжахмету?
   Данилов четко представил себе, как они с верными Данилову генералами Долговым и Гречковским прямо в зале заседаний арестуют Старцева.
   Данилов выступит с обвинениями, а сидящие рядом с Командующим генералы – встанут и арестуют его… И тут же в коридоре расстреляют.
   А Данилов, как первый зам командующего, автоматически станет ВРИО…
   – Что? Будешь говорить, сука? Скажешь, сволочь?- твердил старший в голубом халате, – говори гад, не молчи, заработай себе жизнь!
   Но Цугаринов молчал.
   Данилов брезгливо поморщась, сделал своим людям знак, и те расступясь, открыли взору Данилова измученное болью лицо его жертвы.
   – Зря продлеваешь свои страдания, Цугаринов, – как можно спокойнее начал Данилов, – мы же можем тебя здесь неделями и месяцами мучить, поддерживая в тебе жизнь, ты же знаешь наши методы, мы же тебя болью с ума можем свести, зря продлеваешь свои страдания. И ради чего? Там же ничего нет! (он снова показал пальцем на потолок) И никакого ответа там ни перед кем у тебя не будет. А значит и награды за твоё упорство, которое ты наивно принимаешь за верность, тоже не будет…Сознайся.
   Сознайся и я тут же прикажу тебя отправить в отдаленный лагерь общего режима, с поддельным уголовным делом, где ты спокойненько досидишь годочка два, поправишь здоровье, а потом начнешь новую жизнь… А?
   Но Цугаринов молчал.
 

3.

 
   Катюша молчала.
   Она думала о том, что может случиться, если Саша вдруг и правда – погиб где-то там на Москве – среди всех этих пертурбаций катаклизма…
   Почему он не успел к ней туда на дачу?
   Почему позволил этим чертенятам схватить ее? Схватить, затащить в грязный вагон, как рабыню продать на аукционе, заставив ее беременную ходить перед этими жирными свиньями – ходить на каблуках, вызывая у них похоть и перверсивные мечтания.
   Катюша молчала.
   Вот и Лида теперь советует выйти замуж за Ходжахмета.
   Даже Лида – Лида, у которой на ее глазах убили мужа. Любимого мужа, а саму – изнасиловали… И потом заставляли показывать шпагаты и растяжки перед этими жирными ублюдками – перед этими извращенцами… Так даже и Лида – и та сдалась, считая, что удел женщины – это подчиняться условиям жизни, подчиняться Судьбе и приспосабливаться, подчиняясь сильному победителю, подчиняясь насильнику. Удел женщины – не быть Зоей Космодемьянской, не жертвовать собой ради химер верности, а спасать свою жизнь и жизнь своих детей, отдаваясь победителю. Даже Лида – и та теперь вот советует выходить за Ходжахмета.
   И сама Лидка мечтает выйти за кого-нибудь из этих чертей.
   Не смотря на то, что они убили ее мужа и саму ее изнасиловали у него на его глазах перед тем, как его головой в горящий камин… И Лида простила им это и ради своей дочери готова выйти замуж за черта.
   Катюша вдруг вспомнила Капитанскую дочку Пушкина. … Та вот ради ребеночка своего простила Пугачеву и убийство мужа и сама под Пугачева легла – позорной наложницею легла под самозванца, под вора и разбойника с которым ее благородный муж сражался и от руки которого погиб, а чем кончилось? Убили ее ребеночка пугачевские дружки и не вступился за ребеночка Пугачев… И саму ее потом тоже убили… А Машенька Миронова – верна была Гриневу своему и не отдалась, и не поддалась давлению Судьбы и обстоятельств – и в конце была вознаграждена.
   Так где же правда?
   Правда у Лиды?
   Или правда у Пушкина в Капитанской дочке?
   Лида тоже молчала.
   Задумчиво наблюдала, как русский мальчик по имени Хамид, который по инерции иногда еще откликается на имя Витя, длинным сачком вылавливает с поверхности бассейна опавшие в него листья.
   – Ну что, Алжирец за тобой все еще подглядывает? – спросила Катя.
   – А? – очнувшись от каких-то своих мыслей, переспросила Лида, – Алжирец? Нет, не знаю, но после того нашего разговора, камеры, по-моему реагировать на мою физкультуру перестали.
   – А давай теперь попробуем! – предложила вдруг Катя.
   – Что?
   – А ты сядь на шпагат, но сперва шарварчики сними, а потом сядь на шпагат, а мы и посмотрим, завертится вон та камера, или нет?
   Катя лукаво и не моргая глядела на Лиду.
   Лида удивленно захлопала ресницами.
   – Мне? Снимать шаровары?
   – Эй, это, как там тебя? Витя, Хамид, что б тебе, анну брысь отсюда, чтоб я тебя больше не видела! – прикрикнула Катя, обернувшись в сторону мальчонки с сачком.
   И дождавшись, когда тот выйдет, снова показала рукой на видневшуюся рядом телекамеру наружного наблюдения, – снимай Людка шароварчики, и садись кА на шпагат, давай проверим нашу теорию…
   Лида обиженно поджала губки, – я тебе клоунша цирковая, что ли? Зачем унижать то меня?
   Но Катя вдруг посерьезнела и сощурив глаза, медленно проговорила, – не забывайся, Лидия, не забывайся, ты здесь прислуга, ты рабыня моя и служанка, ты поняла?
   Последние два слова Катя произнесла с особым выражением на выдохе, – ты поняла?
   Лида поняла.
   Она быстро поднялась с дивана и принялась поспешно снимать шаровары.
   – Где садиться? – спросила она, аккуратно складывая свои шелковые восточные штанишки.
   – Вот здесь прямо и садись, – сказала Катя, пальчиком указывая на свободное пространство меду диваном и пальмой.
   Лида наклонилась, и тремя пальчиками опершись о мраморный пол, легко уселась в продольный шпагат.
   – Ну вот, а ты кочеворяжилась, – миролюбиво пропела Катя.
   И вдруг, камера ожила и тихохонько и тонко запищав электромоторами привода, повернула свой объектив в сторону Лиды, без штанишек сидевшую на мраморном полу…
   – Точно, влюбился в тебя Алжирец, – заключила Катя, – вставай. Надевай штаны.
   Нечего их там баловать, хорошенького понемножку!
   И надевая шароварчики, униженная и обиженная Лида думала про себя, что если выйдет за Алжирца – за начальника службы безопасности, то обязательно найдет случай, как отомстить Катьке за это унижение. Уж Катька тогда у нее тоже догола разденется и будет… И будет… Нет, Лидка пока еще не придумала, что заставит ее делать.
   – Ты чего так покраснела то? – участливо спросила Катя, – и бормочешь там чего?
   Обиделась на меня, что ли? Так не на меня надо обижаться, а на чертей этих. Это ведь они, а не я мужа твоего убили и тебя из счастливой твоей жизни на Рублевке сюда вытащили. Не я!
   Но Лида думала иначе.
   Она думала об изменчивости жизни.
 

4.

 
   Саша думал об изменчивости жизни.
   Он писал трактат.
   Парадигмы мироздания и философия субъективизма.
   Писал себе писал, и вдруг задумался.
   А если Бог совершенен, то зачем ему движение?
   Зачем динамика?
   Ведь любое движение – это изменение состояния.
   А Бог – совершенен.
   А зачем тогда изменять состояние совершенства?
   Ведь любое движение несет за собой либо изменение к лучшему – это созидание, а совершенное не нуждается в улучшении, либо оно несет в себе изменения к худшему – то есть разрушение. Так неужели совершенное может быть разрушено и Высший Разум и Высшая Воля будут к этому безучастны?