Страница:
И теперь они не будут чего-либо требовать, как это бывало в случае захвата заложников…
Цель их войны – полная перестановка – кто был наверху – отдай все, а сам поступай в рабство.
Цель их войны – захват всего.
Они уже здесь.
Осталось только перевернуть песочные часы.
Раньше по Марксу-Энгельсу бродилом и дрожжами революции был пролетариат…
Теперь – мусульмане.
Но кто стоит во главе всего этого?
Кто ему – Старцеву там противостоит?
Александр Первый лично знал Наполеона. Даже братом его называл, когда мир Тильзитский с ним на плоту подписывал.
Сталин Гитлера лично не знал, и братание происходило на уровне замов… Молотов с Риббентропом были уполномочены ручки друг дружке жать. Но тем не менее, Сталин знал – что ему конкретно противостоит конкретный человек. Адольфино Алоизович.
А кто теперь там?
Кто персонально стоит за миллионами миллионов, за тьмами тьмов?
Кто он новый Чингисхан?
Неужели Ходжахмет? …
2.
Ходжахмет купил Сидельникова за Ирочку.
Получается, что задешево купил.
А вот физика-экспериментатора Бурлакова Ходжахмет купил задорого.
Афанасий Семенович Бурлаков был необычным человеком.
Физики они вообще – не от мира сего.
Афанасий Семенович очень хотел посмотреть – а что из всего этого получится?
И такой он был любопытный, что предоставь ему возможность сделать эксперимент по сворачиванию Земли с орбиты с последующим ее падением на Солнце, Афанасий Семенович не раздумывая и не колеблясь нажал бы на кнопку – так интересно было ему поглядеть – а что из этого выйдет?
Настоящий экспериментатор!
Глава 3.
Володя Ходяков и Лёша Старцев были с одного призыва.
Сблизились они еще в душанбинской учебке.
Закорешевали.
Все-таки "зёмы" – оба ульяновские. Володя Ходяков с Тутей, а Леша Старцев с Киндяковки.
А как оба попали из учебки в Афган – так стали друганами и дружбанами не разлей-вода.
В учебке все-таки на дружбу – на разговоры там на всякие, да на праздное шатание – элементарно времени не было. С утра как заведенные – подъем, зарядка, утренний туалет, завтрак, построение – и на полигон до обеда… А на полигоне прапорщик так гонял, что случись перекур, так на задушевные разговоры и дыхалки уже не было никакой. Падали полумертвые и воздух, как рыбы вытащенные из воды жабрами хватали. А после обеда – снова на полигон. А потом вроде как личное время после ужина, но там тоже не раздухаришься – подшиться, постираться, в наряд подготовиться… И за день так набегаешься, что после команды "отбой", замертво падаешь. И словно в какую-то бездну колуном проваливаешься. И спишь без снов.
А вот в Афгане, когда оба – и Володя и Лёша попали потом в одну роту, там под Кабулом они и сдружились, да так, что стали друг другу вроде как братья родные.
Там под Кабулом тогда у них много времени было на разговоры. И о девчонках, и о музыке… Вместе слушали ночами Севу Новгородцева по Би-Би-Си. Смеялись над его шуточками…Курили коноплю…И оба любили ансамбль "Квин"…
А в восемьдесят четвертом осенью их батальон перебросили под Кандагар.
И тогда Володя Ходяков Лёшу Старцева от верной смерти спас. …
Вообще – половина смертей в Афгане, половина потерь, если не больше – по глупости происходила. Либо по глупости командиров, либо по беспечности самих военнослужащих.
А в тот раз – накладка и сложение факторов риска произошла. И начальник был дурак – дурацкий приказ отдал, и Лёшка беспечность проявил…
Были у них в батальоне две собаки приблудные – натуральные дворняги. Сундук и Шлюха. Лёха в Афган ехал – думал тут афганские борзые возле каждого столбика ногу задирают, а почти пол-года отслужил и ни одной афганской борзой не видел. А те дворняги, что возле кухни в их батальоне все крутились – были такими же дворнягами, как и в Ульяновске на Тутях… Ни чем не отличались.
Пацаны собак любили. Шлюха беременная была – пузо толстое, еле задние лапы враскарячку передвигала – должна была вот-вот ощениться. Ну, и задавила Шлюху водовозка – цистерна на ЗИЛе сто тридцать первом, что им на кухню воду с базы привозила. Шофер – ефрейтор-пацан из автобата совсем не виноват был, но прапор Михальский – начпрод батальонный ефрейтору по шее накостылял-таки, а Шлюху хоронить-закапывать Лёшку Старцева послал – он как раз в наряде был.
Да и закопали бы ее-родимую подле кухни – внутри охраняемого периметра, так нет!
Обязательно Михальскому, или как его пацаны между собой прозвали – Консерву – приспичило, чтоб собаку его схоронили на горке за КТП.
Взял Лёха саперную лопатку, автомат на плечо, а на другое плечо – черный мешок полиэтиленовый, в котором Шлюха дохлая была – и побрел за горку.
Пацаны на КТП еще подивились – на хрена за горку топать, зарыл бы тут, и все дела, так нет!
А потом случилось так, что пацанов на КТП через час сменили, прапор "Консерва" с попутной вертушкой в это же время в Баграм улетел по своим продовольственным делишкам – консервы, мука, сухари, тушонка, сгущенка… А про то, что час или два часа назад Лёшка Старцев на горку пошел с лопаткой и с мешком – все и позабыли.
Только один Вова Ходяков и спохватился: Где его друган? Где его земеля?
Поднял шухер, доложили ротному, а тот сразу поиски организовал пропавшего бойца.
И в самое время!
Потому как опоздай ребята еще на пять минут, не увидал бы Лёша Старцев никогда своего Ульяновска!
Грунт на горке тяжелым оказался – сразу ямку и не выроешь.
Лёха копал – копал, долбил-долбил… Умаялся.
А потом решил, что просто натаскает камней и сделает поверх трупа Шлюхи некую пирамиду. Легче гору камней натаскать, чем эту твердую землю на пять сантиметров выкопать.
Принялся камни таскать.
Автомат мешал… Лёха его рядом с бушлатиком своим положил… Вспотел. Хэ-бэшку тоже снял – в одном тельнике остался.
Пошел за очередным камнем, возвращается – мама родная! А автомата то и нет… И только три тени сзади по заходящему солнцу протянулись. Обернулся и камень от страха себе на ногу уронил. Три "духа" стоят и лыбятся. И скалятся. Пойдем, русский, с нами!
И кабы не Вова Ходяков, который шухер поднял, да командиру вовремя доложил, не видать бы более Лёхе Старцеву своего Ульяновска.
Ротный двоих лейтенантов взводных с собой взял, да прапорщика дядю Колю – старшину ротного, да трех дедов – дембелей, что понадежней, да и на двух Бэ-Эм-Дэшках сразу в соседний аул. Ротный носом чуял, где своего солдатика искать. И опоздай ребята на пять минут – всё! Хана, кранты!! Увели бы уже Лёху в горы, а там – ищи-свищи.
Духов этих с Лёхой уже в самом начале тропы на выходе из аула перехватили.
Ротный двоих сам из Эс-Вэ-Дэшки уложил, а третьего дядя Коля одиночным из Дэ-Шэ-Ка с брони.
Лёхе потом ротный сам морду бил.
Лёха и не обижался, хотя морду то надо было прапорщику "Консерву" начистить.
Ротный Лёхе морду то набил, а приговаривал, – скажи спасибо земеле своему – Ходякову, кабы не он, учил бы ты уже на завтра суры из Корана, как миленький! И пять раз в день намаз… А так вот – православным комсомольцем остался. …
Старцев навсегда запомнил, кому он обязан жизнью.
А вот тот самый человек, кому он этой жизнью обязан – через месяц пропал.
Похитили его духи.
Выкрали.
И наши ГРУшники рассказывали, что Вова Ходяков принял ислам и стал не Ходяковым, а Ходжахметом.
Сперва – Ахметом, а как хадж в Мекку совершил, так стал уже не простым бойцом, а командиром…
Ходжахмет потом в Чечне против наших воевал.
И в Ираке против американцев.
А потом занялся у них там – наукой. ….
Глава 4
Бывший когда то Володей – Ахмет Ходяков – теперь преподавал в лагере взрывное дело.
За ним, конечно же, присматривали тут, но во всех внешних проявлениях – вроде как доверяли и даже выделяли его среди других инструкторов.
Его – бывшего Володи шеф и господин – полевой командир Хабибулла-Насреддин гордился тем, что за неделю убедил русского принять Ислам. Причем, убедил не применяя к нему никаких мер по устрашению, не пытал, не избивал – просто поговорил несколько раз по-душам, и все.
Хабибулла сам был бывшим советским. Мать узбечка, отец – таджик. Родился в Душанбе, там ходил в русскую школу, потом в армии служил в Омске в железнодорожных войсках. Потом вернулся домой, пошел работать в милицию. Женился, и чтобы семью прокормить – помогал землякам из деревни своей жены – героин через реку Пяндж переправлять. А когда шурави на Новый год 79-го через мост в Афганистан вошли, тоже ушел через реку… Но к другим, к тем кто с русскими воевал. Там много было полевых командиров и из узбеков и из таджиков – не только из пуштунов – коренных афганцев.
По русски Хабибулла говорил даже лучше, чем прапорщик Консерв, тот который Лёху Старцева на горку посылал – батальонную собачонку Шлюху закапывать.
Понравился Вова Хабибулле.
Тот ночами все не спал – наркотик жевательный все жевал, да четки перебирал.
У костра на корточках сидит-сидит, а потом велит русского поднять, да к нему на разговор привести. Так всю неделю, пока к Пакистанской границе шли, где основной лагерь у них тогда был – всю неделю ночи напролет они и проболтали. Про Советский Союз, про армию… Про женщин, про водку и про коноплю…И про Бога…
И в общем, без принуждения, без напряга, принял Вова Ислам.
– Вот вы русские, вы приходите сюда нас жизни учить, приходите нам свой порядок устанавливать, а сами, а сами только и думаете о том, как бы лишних тысячу афгани* заработать здесь, да в Союз бортом** лишний двухкассетник***, да телевизор "Сони" отправить. афгани* – денежная единица Демократической Республики Афганистан борт* – рейсовый транспортный самолет двухкассетник*** – популярный в годы войны в Афгане тип музыкального центра японского производства – Вот вы нас в армии, когда я еще служил, вы нас в армии чурками называли и чморили всячески, унижали, презирали, высокомерие всячески проявляли, де вы – русские, вы белые люди, а мы чурки и чмо… А сами вы здесь, как вы себя здесь ведете? Где ваше учение о равенстве? Ваши слова расходятся с делами А наше учение, учение Великого Аллаха и его пророка Мухаммеда оно всех равняет, всех, кто Ислам примет. И русского, и узбека, и таджика и пуштуна. У нас, среди мусульман – у нас нету чурок и чмо. У нас всякий, кто в Аллаха верит, всякий может любую девушку взять, хоть узбечку, хоть татарку, хоть персиянку…и даже двух, и даже трех, были б деньги. А у тебя, Володя, все задатки есть, чтобы много денег заработать. Что там тебя в Союзе ждет? Работа на заводе за сто пятьдесят рублей? Тебе при такой зарплате только на водку хватит. А захочешь квартиру купить, или даже просто – одеться красиво, машину купить – сколько тебе лет копить надо с заводской зарплаты?
Хабибулла складно так говорил, и все в самую точку.
Он неторопливо перебирал четки и все жевал свой наркотик.
А искры от костра взметались в бескрайнюю высь черного афганского неба, где звезды были близко-близко.
Оттого, наверное, что здесь горы. А с гор – ближе и к звездам, и к Богу.
– У нас с тобой и Бог один, Володя, потому как твои предки верили в Иисуса, а это наш пророк Иса, и мы его чтим. И нет Бога, кроме великого Аллаха, и Магомет пророк его! Прими и ты Ислам, и станешь мне братом. Будешь в лагере бойцов учить, много денег заработаешь, девушку молодую шестнадцать лет девственницу мы тебе в Пакистане в Карачи найдем – персик! Купишь себе и дом с садом и с бассейном, и ковры в нем будут, и зеленый сад, и еще двух жен впридачу к первой возьмешь – девушек юных – семнадцати лет, с черными глазами большими-большими… Машину купишь себе – японскую. Не эту вашу Жигули, на которую тебе на заводе десять лет копить надо… …
Принял Вова Ислам.
Принял и стал Ахметом.
В лагере его поставили сперва преподавать подрывное дело.
Для него это была наука нехитрая.
Еще в учебке и с тротиловыми шашками, и с пластидом, и с детонаторами всех типов и видов поработал.
И фугасы закладывал, и накладные заряды из тротиловых шашек делал, и просто одной лишь скруткой из ДШ**** умел столб перешибить.
ДШ**** – детонирующий шнур – подрывное устройство в виде шнура, заполненного взрывчатым веществом, применяется для ОДНОВРЕМЕННОГО подрыва нескольких фугасов или накладных зарядов.
Появились у него и друзья и наставники.
Хабибулла, ставший Вове восприемником – часто на операции уходил в горы, и в лагере Вова-Ахмет общался теперь, в основном, с Керимом – американским инструктором – тоже мусульманином из американизированных пакистанцев, да с имамом Набиуллой. Оба по русски говорили весьма сносно.
Имам принялся учить новоиспеченного Ахмета арабскому языку и основам мусульманской культуры, а Керим учил языку пушту и вообще вел с Вовой-Ахметом душеспасительные беседы. О будущем мира, об Америке, о роли исламских стран, о будущей счастливой жизни мусульманина Вовы-Ахмета… Эти разговоры случались по ночам.
А днем.
А днем, Вова-Ахмет, одетый теперь по моде – в американскую куртку морпеха, в камуфляжные шаровары, заправленные в высокие брезентовые шнурованные ботинки, с платком-хеджабом на голове и в черных светозащитных очках – выходил на их небольшой полигон, куда командиры десятками приводили юных новобранцев, рекрутированных по горным аулам.
Большинству мальчиков едва исполнилось шестнадцать.
Смуглые.
Худенькие.
В халатах, а некоторые в русских телогрейках. Кто и босиком, при том, что по ночам здесь были морозы до минус десяти.
Только глазки черные сверкают, да улыбки белозубые!
И откуда только эта дентальная свежесть у них бралась? У нации, у племени, не знавшей ни зубной щетки, ни пасты КОЛГЕЙТ…
Керим или Набиулла по очереди сперва работали при Вове переводчиками.
А через пару месяцев, Вова уже и без переводчиков стал обходиться.
На смеси узбекского и пушту ловко объяснял несовершеннолетним рекрутам – как закладывать фугас, как подсоединять к подрывной машинке провода, идущие от электродетонаторов, как соединять накладные заряды в один, с помощью детонирующего шнура… Объяснял и показывал, как сделать запальную трубку из обычного детонатора и куска ОШ*****, как сделать и как поставить инициирующий заряд из стандартной двухсотграммовой шашки с запальной трубкой…
Сопливые рекруты скалились и всякий раз принимались хохотать, когда Вова коверкал слова.
Но старались.
Писать не умели – конспектов, как это было принято в Советской учебке – не вели, по причине неграмотности своей, но подрывное дело схватывали не хуже иных советских сержантов.
И главное – ничего не боялись.
Вову сперва пугало это их отсутствие всякой острастки.
Он бывало только скомандует, – детонаторы взять, огнепроводный шнур взять, трубки делать… – а эти уже детонаторы похватали – и сразу в рот…
Дети!
Хватают все, что блестит…
Одному пацаненку челюсть оторвало.
Он детонатор зубами сжал – хлопок и только кровью все вокруг забрызгал.
Стоит – а половины нижней лица – и нет!
Постоял-постоял и упал…
Закопали пацаненка по обычаю – до захода солнца. Закопали сидя – лицом к Востоку.
Набиулла потом Вове сказал, что пацаненок этот уже в тот же день в раю был.
2.
Лёша Старцев горевал по дружку своему Володе, и всякий раз, когда по Би-Би-Си передавали имена тех попавших в афганский плен военнослужащих, которые по линии Красного Креста были освобождены и предпочтя Советскому Союзу – свободный Запад, прибыли в Амстердам – этот город, который служил некой адаптационной перевалочной базой для отказников-невозвращенцев, Леша приникал к приемнику, ловя имена освобожденных пленников, но Володькиной фамилии среди них не называли…
Леша горевал.
И когда, выйдя на дембель, вернулся в Ульяновск, зашел к Володькиным мамке с сеструхой – зашел… Посидел на кухне, выпил поднесенного Верой Степановной винца. Посидел.
И повинился.
Захотелось-таки снять камень с души, де – Вова ваш меня от смерти спас, а я его не смог уберечь…
Но ни Вера Степановна, ни сеструха Вовкина – Лариска и не думали Леху ни в чем винить.
Стал Леха ходить к ним в дом – в Киндяковке.
Ходил-ходил, да и женился на Вовкиной сеструхе.
Хорошой девчонкой Лариска оказалась.
И западло Лехе было бы – попетрушить сестру друга, да бросить потом.
Вобщем – женился.
И породнился с Ходяковыми.
А потом, год спустя, запросился обратно в Афган.
Уже прапорщиком.
А Лариска – с дипломом Ульяновского медучилища – медицинской сестрой в Кабульский госпиталь.
А на базе в Баграме – довелось Лехе попасть сперва к капитану Батову, а потом и самому генералу Невядю…
Судьбина их столкнула и все в Лехиной дальнейшей карьере совершенно по-новому пошло.
Глава 5.
Батов во многом копировал своего кумира – генерал-лейтенанта Неведя. Батов – тогда еще командир развед-роты, и по званию – капитан, служил в ограниченном контингенте в ДРА или попросту в Афгане..
А комдив Невядь слыл тогда в войсках великим стебком. Приняв дивизию еще полковником, лазал по батальонам в каком-то старом затрапезном бушлате без погон, и не зная еще своего "нового" в лицо, многие попадали впросак, принимая его то за какого то гражданского спеца из Кабула, то за приблудившегося прапора из вещевой службы или с дивизионного склада ГСМ. Только маленькая квадратная бирочка на противогазной сумке с надписью химическим карандашом на ней "Невядь", выдавала новое дивизионное начальство. Говорили, что в этом своеобразном брезентовом портфеле, помимо запасных обойм к своему "стечкину" комдив постоянно таскал еще и фляжку из нержавейки с трехзвездочным армянским… Но про него вообще много чего говорили. И уже по весне, когда расцвел мак, и Невядь получил генерал-майора, принялся он лазать по батальонам в прапорщицких погонах с одною на них маленькой звездочкой… Будто этакий младший прапор, а не генерал…
Батов всегда любил в людях настоящее Он и Лешку Старцева учил любить только настоящее…
А Невядь и был настоящим. Именно они, настоящие, вообще – то стебками всегда и прикидываются. Неживой или поддельный, или если вообще – чужой, те всегда как раз норовят все по-правилам, да как следует. А Невядь – мужик без комплексов.
Триста прыжков с парашютом, на костяшках – мозоли в медный пятак – от бесконечных отжиманий "на кулачках", да от ежедневных молочений в сосновую макивару… Да если бы его доблести писались не фиолетовыми чернилами, да не штабным писарем, да не в карточке учета взысканий и поощрений по форме, установленной в МО СССР, а гекзаметром боянно пелись бы у походных костров, то там бы были такие строки, как "голос его, был подобен раскату грома в самую страшную бурю, а глаза его извергали искры, как те, что сыплются из под колес боевой колесницы, когда та катится на бой по мощеной дороге…" Такой вот он был.
И баб он любил. И вообще, был он из тех, кто своего не пропустит.
В общем, задумал как то Невядь караван один целиком на себя записать. Весь. Со всем товаром.
Граница то с Пакистаном полу-прозрачная. Оружие – стингеры-мудингеры, это само – собой, но везли караванщики и барахло: "сони", "грундиги", "шарпы" всякие разные.
Генералы бортами военно-транспортной не только "груз-двести" в Союз слали, но порой настоящих "золотых тюльпанов" оформляли… Разведка наводку даст, четыре вертухи в горы… Туда с боекомплектом – обратно с "хабаром"… Потом только ящиками да тюками прям из "восьмерок" да в распахнутые рампы "анов"… А куда там потом в Союзе – никто и не знал.
Дивизионный разведчик ему эту идею то и подал. А то откуда бы Невядю знать, что кроме стингеров караванщик повезет бригадному генералу Камалю еще и бакшиш за прошлогодний урожай. А мак в том году – богатый уродился.
У Невядя для срочных серьезных дел, была отобрана команда. Из одних только офицеров и прапорщиков. Причем из тех, кто служил с ним еще во Пскове и в ГСВГ.
Третьим номером был в этой команде и капитан Батов, а с ним – прапорщик Леша Старцев…
Шли двумя вертушками. "Восьмой" пару раз прижался – высадил две пятерки – в одной САМ, в другой старшим майор Кондратьев – разведчик дивизионный… А крокодил – тут же – все висел неподалеку – в пределах работы радиосвязи.
Невядь вообще слыл в войсках большим стебком.
И еще шла о нем молва, что справедливый. Будто бы вел Невядь свой одному ему ведомый учет потерь, где по его справедливому понятию должно было соблюдаться обязательное соотношение "один к восьми". Потеряли наши при выходе на тропу двоих десантников – комбат тут же должен отчитаться ему шестнадцатью головами дохлых духов. Потеряли четверых – покажи ему тридцать два холодных моджахеда – и ни на одного меньше!
Невядь с Кондратьевым тогда вернулись одни. Потери при выходе на караван составили восемь десантников и двое вертолетчиков – экипаж сгоревшего "восьмого".
Комдива с разведчиком подбирал прикрывавший вылазку "крокодил"…
По принципу справедливости, Невядь поклялся перед знаменем дивизии, что за десять товарищей, духи не досчитаются восьмидесяти голов.
Такой вот был Невядь… Потом, стал он губернатором одного края. И погиб. По-дурацки.
В вертолете расшибся и не на войне, а так – на лыжах на горных собрался, а вертолет за провода зацепился и…
А Батов его любил. И во всем копировал. Хоть и не догадывался, что не окажись он тогда… Не окажись он – капитан Батов – тогда, когда летали на ТОТ караван – в госпитале со сломанной ключицей… То все равно Невядь пришел бы домой вдвоем с майором Кондратьевым. А потери десантуры составили бы не восемь человек, а девять…Вернее – десять, потому как тогда бы с Батовым и Леха Старцев бы непременно полетел, потому как "стебку" Невядю – лишние свидетели были не к чему.
Но Судьба сберегла Леху.
Ставший начальником разведки дивизии – подполковник Батов, послал прапорщика Старцева учиться.
И через четыре года Леха вернулся в Афган уже старшим лейтенантом ГРУ.
А тут и вывод войск.
И не суждено, вроде бы было Лешке с Вовой в Афгане встретиться, но впереди была Чеченская война.
А в нее они оба вступили уже в чинах. … ….
2.
Помощник генерала Старцева – Цугаринов тоже помнил и как первый раз Батова увидал.
Их батальон грузился на платформы ночью. На ярко освещенной прожекторами погрузочной площадке, порыкивая двигателями сгрудились ЗИЛы и "газоны" шестьдесят шестые. На железнодорожные платформы машины загоняли только офицеры и прапорщики. Солдат к рулю не пускали. Капитан Кедря сказал, что если какая машина вдруг с платформы упадет, да погрузка задержится, виновника будут по законам военного времени.
Витька Цугаринов – тогда еще юный литёха из двухгодичников, смотрел, как загнав громадного ЗИЛа – бензозаправщика, его дружок Вовка Грицай выскочил из кабины и тут же побежал к следующей машине… Солдаты суетились вокруг уже погруженных ЗИЛов, заводя проволочные стяжки, подбивая под колеса клинья…
– Пойдем, Карась, наш штабной вагон еще не скоро прицепят, – сказал Кедря, – пойдем от греха, не видишь, сам Батов за погрузкой приехал понаблюдать!
Витька уже и сам заметил высокую фигуру в новеньком полушубке.
– А когда он свалит? – спросил Виктор капитана.
– Никогда, Карась!
– Ну я не знаю, когда эта вся заваруха кончится? У меня дембель через год.
– Какой дембель, Карась? На войну едем. В Афганистан. …
Витька Цугаринов любил дорогу. В дороге можно мечтать о своем. Вообще, хорошо придумал кто то из начальства – "старший машины"… Это должность такая. И к ней даже удостоверение дается – "удостоверение старшего машины". Вот так.
Сидит старший машины справа от водителя на широком сиденье… и мечтает. А служба идет! А дорога набегает под капот… И мечтается о том, как приедет Витька в Питер, как купит себе стерео-магнитофон… Этот – "Юпитер" с колонками.
Как пригласит к себе Верочку – ту худенькую, рыженькую. Купит венгерского "Токая", поставит на новеньком "Юпитере" бобину с любимым альбомом "Квин" про ночь в опере, где "Богемская рапсодия", как сядет Верочка на диван, сняв туфельки, и поджав ножки по-домашнему. И как станут они целоваться.
И если бы не война!
Ефрейтор Назаров держит дистанцию сорок метров от идущего впереди ЗИЛа – водовозки. Скорость небольшая – километров тридцать – тридцать пять. Назаров не из тех досаафовских шоферов, что пришли в армию с липовыми правами… Он до призыва год водилой работал. Да в армии уже полтора года. С Назаровым не страшно.
И даже от того, что переехав МОСТ, они уже оказались НА ВОЙНЕ, Витьке почему то не страшно.
Колонна встала.
– Назаров, ты не глуши!
– Да знаю я, товарищ лейтенант.
На инструктаже майор Батов говорил строго-настрого… И вообще, все эти последние сумасшедшие дни стали какой то цепью сплошных запугиваний. Начальство все какое то нервное. Неужели мы, самая сильная армия в мире, будем все время так нервничать? Так никакого валидола в аптечках не хватит. И чего они все время и сами боятся и нас запугивают? Чуть что – под суд! Неужели мы – самые сильные в мире нервничаем из за какого то Афганистана? Мы, которые в Великой Отечественной Европу победили, мы которые готовы воевать Америкой, мы, что? Афганистана бояться будем? Да Витька в школе и в институте даже и не знал – где он этот Афганистан? В Африке ли? Или в Индонезии?
Цель их войны – полная перестановка – кто был наверху – отдай все, а сам поступай в рабство.
Цель их войны – захват всего.
Они уже здесь.
Осталось только перевернуть песочные часы.
Раньше по Марксу-Энгельсу бродилом и дрожжами революции был пролетариат…
Теперь – мусульмане.
Но кто стоит во главе всего этого?
Кто ему – Старцеву там противостоит?
Александр Первый лично знал Наполеона. Даже братом его называл, когда мир Тильзитский с ним на плоту подписывал.
Сталин Гитлера лично не знал, и братание происходило на уровне замов… Молотов с Риббентропом были уполномочены ручки друг дружке жать. Но тем не менее, Сталин знал – что ему конкретно противостоит конкретный человек. Адольфино Алоизович.
А кто теперь там?
Кто персонально стоит за миллионами миллионов, за тьмами тьмов?
Кто он новый Чингисхан?
Неужели Ходжахмет? …
2.
Ходжахмет купил Сидельникова за Ирочку.
Получается, что задешево купил.
А вот физика-экспериментатора Бурлакова Ходжахмет купил задорого.
Афанасий Семенович Бурлаков был необычным человеком.
Физики они вообще – не от мира сего.
Афанасий Семенович очень хотел посмотреть – а что из всего этого получится?
И такой он был любопытный, что предоставь ему возможность сделать эксперимент по сворачиванию Земли с орбиты с последующим ее падением на Солнце, Афанасий Семенович не раздумывая и не колеблясь нажал бы на кнопку – так интересно было ему поглядеть – а что из этого выйдет?
Настоящий экспериментатор!
Глава 3.
1.
Володя Ходяков и Лёша Старцев были с одного призыва.
Сблизились они еще в душанбинской учебке.
Закорешевали.
Все-таки "зёмы" – оба ульяновские. Володя Ходяков с Тутей, а Леша Старцев с Киндяковки.
А как оба попали из учебки в Афган – так стали друганами и дружбанами не разлей-вода.
В учебке все-таки на дружбу – на разговоры там на всякие, да на праздное шатание – элементарно времени не было. С утра как заведенные – подъем, зарядка, утренний туалет, завтрак, построение – и на полигон до обеда… А на полигоне прапорщик так гонял, что случись перекур, так на задушевные разговоры и дыхалки уже не было никакой. Падали полумертвые и воздух, как рыбы вытащенные из воды жабрами хватали. А после обеда – снова на полигон. А потом вроде как личное время после ужина, но там тоже не раздухаришься – подшиться, постираться, в наряд подготовиться… И за день так набегаешься, что после команды "отбой", замертво падаешь. И словно в какую-то бездну колуном проваливаешься. И спишь без снов.
А вот в Афгане, когда оба – и Володя и Лёша попали потом в одну роту, там под Кабулом они и сдружились, да так, что стали друг другу вроде как братья родные.
Там под Кабулом тогда у них много времени было на разговоры. И о девчонках, и о музыке… Вместе слушали ночами Севу Новгородцева по Би-Би-Си. Смеялись над его шуточками…Курили коноплю…И оба любили ансамбль "Квин"…
А в восемьдесят четвертом осенью их батальон перебросили под Кандагар.
И тогда Володя Ходяков Лёшу Старцева от верной смерти спас. …
Вообще – половина смертей в Афгане, половина потерь, если не больше – по глупости происходила. Либо по глупости командиров, либо по беспечности самих военнослужащих.
А в тот раз – накладка и сложение факторов риска произошла. И начальник был дурак – дурацкий приказ отдал, и Лёшка беспечность проявил…
Были у них в батальоне две собаки приблудные – натуральные дворняги. Сундук и Шлюха. Лёха в Афган ехал – думал тут афганские борзые возле каждого столбика ногу задирают, а почти пол-года отслужил и ни одной афганской борзой не видел. А те дворняги, что возле кухни в их батальоне все крутились – были такими же дворнягами, как и в Ульяновске на Тутях… Ни чем не отличались.
Пацаны собак любили. Шлюха беременная была – пузо толстое, еле задние лапы враскарячку передвигала – должна была вот-вот ощениться. Ну, и задавила Шлюху водовозка – цистерна на ЗИЛе сто тридцать первом, что им на кухню воду с базы привозила. Шофер – ефрейтор-пацан из автобата совсем не виноват был, но прапор Михальский – начпрод батальонный ефрейтору по шее накостылял-таки, а Шлюху хоронить-закапывать Лёшку Старцева послал – он как раз в наряде был.
Да и закопали бы ее-родимую подле кухни – внутри охраняемого периметра, так нет!
Обязательно Михальскому, или как его пацаны между собой прозвали – Консерву – приспичило, чтоб собаку его схоронили на горке за КТП.
Взял Лёха саперную лопатку, автомат на плечо, а на другое плечо – черный мешок полиэтиленовый, в котором Шлюха дохлая была – и побрел за горку.
Пацаны на КТП еще подивились – на хрена за горку топать, зарыл бы тут, и все дела, так нет!
А потом случилось так, что пацанов на КТП через час сменили, прапор "Консерва" с попутной вертушкой в это же время в Баграм улетел по своим продовольственным делишкам – консервы, мука, сухари, тушонка, сгущенка… А про то, что час или два часа назад Лёшка Старцев на горку пошел с лопаткой и с мешком – все и позабыли.
Только один Вова Ходяков и спохватился: Где его друган? Где его земеля?
Поднял шухер, доложили ротному, а тот сразу поиски организовал пропавшего бойца.
И в самое время!
Потому как опоздай ребята еще на пять минут, не увидал бы Лёша Старцев никогда своего Ульяновска!
Грунт на горке тяжелым оказался – сразу ямку и не выроешь.
Лёха копал – копал, долбил-долбил… Умаялся.
А потом решил, что просто натаскает камней и сделает поверх трупа Шлюхи некую пирамиду. Легче гору камней натаскать, чем эту твердую землю на пять сантиметров выкопать.
Принялся камни таскать.
Автомат мешал… Лёха его рядом с бушлатиком своим положил… Вспотел. Хэ-бэшку тоже снял – в одном тельнике остался.
Пошел за очередным камнем, возвращается – мама родная! А автомата то и нет… И только три тени сзади по заходящему солнцу протянулись. Обернулся и камень от страха себе на ногу уронил. Три "духа" стоят и лыбятся. И скалятся. Пойдем, русский, с нами!
И кабы не Вова Ходяков, который шухер поднял, да командиру вовремя доложил, не видать бы более Лёхе Старцеву своего Ульяновска.
Ротный двоих лейтенантов взводных с собой взял, да прапорщика дядю Колю – старшину ротного, да трех дедов – дембелей, что понадежней, да и на двух Бэ-Эм-Дэшках сразу в соседний аул. Ротный носом чуял, где своего солдатика искать. И опоздай ребята на пять минут – всё! Хана, кранты!! Увели бы уже Лёху в горы, а там – ищи-свищи.
Духов этих с Лёхой уже в самом начале тропы на выходе из аула перехватили.
Ротный двоих сам из Эс-Вэ-Дэшки уложил, а третьего дядя Коля одиночным из Дэ-Шэ-Ка с брони.
Лёхе потом ротный сам морду бил.
Лёха и не обижался, хотя морду то надо было прапорщику "Консерву" начистить.
Ротный Лёхе морду то набил, а приговаривал, – скажи спасибо земеле своему – Ходякову, кабы не он, учил бы ты уже на завтра суры из Корана, как миленький! И пять раз в день намаз… А так вот – православным комсомольцем остался. …
Старцев навсегда запомнил, кому он обязан жизнью.
А вот тот самый человек, кому он этой жизнью обязан – через месяц пропал.
Похитили его духи.
Выкрали.
И наши ГРУшники рассказывали, что Вова Ходяков принял ислам и стал не Ходяковым, а Ходжахметом.
Сперва – Ахметом, а как хадж в Мекку совершил, так стал уже не простым бойцом, а командиром…
Ходжахмет потом в Чечне против наших воевал.
И в Ираке против американцев.
А потом занялся у них там – наукой. ….
Глава 4
1.
Бывший когда то Володей – Ахмет Ходяков – теперь преподавал в лагере взрывное дело.
За ним, конечно же, присматривали тут, но во всех внешних проявлениях – вроде как доверяли и даже выделяли его среди других инструкторов.
Его – бывшего Володи шеф и господин – полевой командир Хабибулла-Насреддин гордился тем, что за неделю убедил русского принять Ислам. Причем, убедил не применяя к нему никаких мер по устрашению, не пытал, не избивал – просто поговорил несколько раз по-душам, и все.
Хабибулла сам был бывшим советским. Мать узбечка, отец – таджик. Родился в Душанбе, там ходил в русскую школу, потом в армии служил в Омске в железнодорожных войсках. Потом вернулся домой, пошел работать в милицию. Женился, и чтобы семью прокормить – помогал землякам из деревни своей жены – героин через реку Пяндж переправлять. А когда шурави на Новый год 79-го через мост в Афганистан вошли, тоже ушел через реку… Но к другим, к тем кто с русскими воевал. Там много было полевых командиров и из узбеков и из таджиков – не только из пуштунов – коренных афганцев.
По русски Хабибулла говорил даже лучше, чем прапорщик Консерв, тот который Лёху Старцева на горку посылал – батальонную собачонку Шлюху закапывать.
Понравился Вова Хабибулле.
Тот ночами все не спал – наркотик жевательный все жевал, да четки перебирал.
У костра на корточках сидит-сидит, а потом велит русского поднять, да к нему на разговор привести. Так всю неделю, пока к Пакистанской границе шли, где основной лагерь у них тогда был – всю неделю ночи напролет они и проболтали. Про Советский Союз, про армию… Про женщин, про водку и про коноплю…И про Бога…
И в общем, без принуждения, без напряга, принял Вова Ислам.
– Вот вы русские, вы приходите сюда нас жизни учить, приходите нам свой порядок устанавливать, а сами, а сами только и думаете о том, как бы лишних тысячу афгани* заработать здесь, да в Союз бортом** лишний двухкассетник***, да телевизор "Сони" отправить. афгани* – денежная единица Демократической Республики Афганистан борт* – рейсовый транспортный самолет двухкассетник*** – популярный в годы войны в Афгане тип музыкального центра японского производства – Вот вы нас в армии, когда я еще служил, вы нас в армии чурками называли и чморили всячески, унижали, презирали, высокомерие всячески проявляли, де вы – русские, вы белые люди, а мы чурки и чмо… А сами вы здесь, как вы себя здесь ведете? Где ваше учение о равенстве? Ваши слова расходятся с делами А наше учение, учение Великого Аллаха и его пророка Мухаммеда оно всех равняет, всех, кто Ислам примет. И русского, и узбека, и таджика и пуштуна. У нас, среди мусульман – у нас нету чурок и чмо. У нас всякий, кто в Аллаха верит, всякий может любую девушку взять, хоть узбечку, хоть татарку, хоть персиянку…и даже двух, и даже трех, были б деньги. А у тебя, Володя, все задатки есть, чтобы много денег заработать. Что там тебя в Союзе ждет? Работа на заводе за сто пятьдесят рублей? Тебе при такой зарплате только на водку хватит. А захочешь квартиру купить, или даже просто – одеться красиво, машину купить – сколько тебе лет копить надо с заводской зарплаты?
Хабибулла складно так говорил, и все в самую точку.
Он неторопливо перебирал четки и все жевал свой наркотик.
А искры от костра взметались в бескрайнюю высь черного афганского неба, где звезды были близко-близко.
Оттого, наверное, что здесь горы. А с гор – ближе и к звездам, и к Богу.
– У нас с тобой и Бог один, Володя, потому как твои предки верили в Иисуса, а это наш пророк Иса, и мы его чтим. И нет Бога, кроме великого Аллаха, и Магомет пророк его! Прими и ты Ислам, и станешь мне братом. Будешь в лагере бойцов учить, много денег заработаешь, девушку молодую шестнадцать лет девственницу мы тебе в Пакистане в Карачи найдем – персик! Купишь себе и дом с садом и с бассейном, и ковры в нем будут, и зеленый сад, и еще двух жен впридачу к первой возьмешь – девушек юных – семнадцати лет, с черными глазами большими-большими… Машину купишь себе – японскую. Не эту вашу Жигули, на которую тебе на заводе десять лет копить надо… …
Принял Вова Ислам.
Принял и стал Ахметом.
В лагере его поставили сперва преподавать подрывное дело.
Для него это была наука нехитрая.
Еще в учебке и с тротиловыми шашками, и с пластидом, и с детонаторами всех типов и видов поработал.
И фугасы закладывал, и накладные заряды из тротиловых шашек делал, и просто одной лишь скруткой из ДШ**** умел столб перешибить.
ДШ**** – детонирующий шнур – подрывное устройство в виде шнура, заполненного взрывчатым веществом, применяется для ОДНОВРЕМЕННОГО подрыва нескольких фугасов или накладных зарядов.
Появились у него и друзья и наставники.
Хабибулла, ставший Вове восприемником – часто на операции уходил в горы, и в лагере Вова-Ахмет общался теперь, в основном, с Керимом – американским инструктором – тоже мусульманином из американизированных пакистанцев, да с имамом Набиуллой. Оба по русски говорили весьма сносно.
Имам принялся учить новоиспеченного Ахмета арабскому языку и основам мусульманской культуры, а Керим учил языку пушту и вообще вел с Вовой-Ахметом душеспасительные беседы. О будущем мира, об Америке, о роли исламских стран, о будущей счастливой жизни мусульманина Вовы-Ахмета… Эти разговоры случались по ночам.
А днем.
А днем, Вова-Ахмет, одетый теперь по моде – в американскую куртку морпеха, в камуфляжные шаровары, заправленные в высокие брезентовые шнурованные ботинки, с платком-хеджабом на голове и в черных светозащитных очках – выходил на их небольшой полигон, куда командиры десятками приводили юных новобранцев, рекрутированных по горным аулам.
Большинству мальчиков едва исполнилось шестнадцать.
Смуглые.
Худенькие.
В халатах, а некоторые в русских телогрейках. Кто и босиком, при том, что по ночам здесь были морозы до минус десяти.
Только глазки черные сверкают, да улыбки белозубые!
И откуда только эта дентальная свежесть у них бралась? У нации, у племени, не знавшей ни зубной щетки, ни пасты КОЛГЕЙТ…
Керим или Набиулла по очереди сперва работали при Вове переводчиками.
А через пару месяцев, Вова уже и без переводчиков стал обходиться.
На смеси узбекского и пушту ловко объяснял несовершеннолетним рекрутам – как закладывать фугас, как подсоединять к подрывной машинке провода, идущие от электродетонаторов, как соединять накладные заряды в один, с помощью детонирующего шнура… Объяснял и показывал, как сделать запальную трубку из обычного детонатора и куска ОШ*****, как сделать и как поставить инициирующий заряд из стандартной двухсотграммовой шашки с запальной трубкой…
Сопливые рекруты скалились и всякий раз принимались хохотать, когда Вова коверкал слова.
Но старались.
Писать не умели – конспектов, как это было принято в Советской учебке – не вели, по причине неграмотности своей, но подрывное дело схватывали не хуже иных советских сержантов.
И главное – ничего не боялись.
Вову сперва пугало это их отсутствие всякой острастки.
Он бывало только скомандует, – детонаторы взять, огнепроводный шнур взять, трубки делать… – а эти уже детонаторы похватали – и сразу в рот…
Дети!
Хватают все, что блестит…
Одному пацаненку челюсть оторвало.
Он детонатор зубами сжал – хлопок и только кровью все вокруг забрызгал.
Стоит – а половины нижней лица – и нет!
Постоял-постоял и упал…
Закопали пацаненка по обычаю – до захода солнца. Закопали сидя – лицом к Востоку.
Набиулла потом Вове сказал, что пацаненок этот уже в тот же день в раю был.
2.
Лёша Старцев горевал по дружку своему Володе, и всякий раз, когда по Би-Би-Си передавали имена тех попавших в афганский плен военнослужащих, которые по линии Красного Креста были освобождены и предпочтя Советскому Союзу – свободный Запад, прибыли в Амстердам – этот город, который служил некой адаптационной перевалочной базой для отказников-невозвращенцев, Леша приникал к приемнику, ловя имена освобожденных пленников, но Володькиной фамилии среди них не называли…
Леша горевал.
И когда, выйдя на дембель, вернулся в Ульяновск, зашел к Володькиным мамке с сеструхой – зашел… Посидел на кухне, выпил поднесенного Верой Степановной винца. Посидел.
И повинился.
Захотелось-таки снять камень с души, де – Вова ваш меня от смерти спас, а я его не смог уберечь…
Но ни Вера Степановна, ни сеструха Вовкина – Лариска и не думали Леху ни в чем винить.
Стал Леха ходить к ним в дом – в Киндяковке.
Ходил-ходил, да и женился на Вовкиной сеструхе.
Хорошой девчонкой Лариска оказалась.
И западло Лехе было бы – попетрушить сестру друга, да бросить потом.
Вобщем – женился.
И породнился с Ходяковыми.
А потом, год спустя, запросился обратно в Афган.
Уже прапорщиком.
А Лариска – с дипломом Ульяновского медучилища – медицинской сестрой в Кабульский госпиталь.
А на базе в Баграме – довелось Лехе попасть сперва к капитану Батову, а потом и самому генералу Невядю…
Судьбина их столкнула и все в Лехиной дальнейшей карьере совершенно по-новому пошло.
*******************
Глава 5.
1.
Батов во многом копировал своего кумира – генерал-лейтенанта Неведя. Батов – тогда еще командир развед-роты, и по званию – капитан, служил в ограниченном контингенте в ДРА или попросту в Афгане..
А комдив Невядь слыл тогда в войсках великим стебком. Приняв дивизию еще полковником, лазал по батальонам в каком-то старом затрапезном бушлате без погон, и не зная еще своего "нового" в лицо, многие попадали впросак, принимая его то за какого то гражданского спеца из Кабула, то за приблудившегося прапора из вещевой службы или с дивизионного склада ГСМ. Только маленькая квадратная бирочка на противогазной сумке с надписью химическим карандашом на ней "Невядь", выдавала новое дивизионное начальство. Говорили, что в этом своеобразном брезентовом портфеле, помимо запасных обойм к своему "стечкину" комдив постоянно таскал еще и фляжку из нержавейки с трехзвездочным армянским… Но про него вообще много чего говорили. И уже по весне, когда расцвел мак, и Невядь получил генерал-майора, принялся он лазать по батальонам в прапорщицких погонах с одною на них маленькой звездочкой… Будто этакий младший прапор, а не генерал…
Батов всегда любил в людях настоящее Он и Лешку Старцева учил любить только настоящее…
А Невядь и был настоящим. Именно они, настоящие, вообще – то стебками всегда и прикидываются. Неживой или поддельный, или если вообще – чужой, те всегда как раз норовят все по-правилам, да как следует. А Невядь – мужик без комплексов.
Триста прыжков с парашютом, на костяшках – мозоли в медный пятак – от бесконечных отжиманий "на кулачках", да от ежедневных молочений в сосновую макивару… Да если бы его доблести писались не фиолетовыми чернилами, да не штабным писарем, да не в карточке учета взысканий и поощрений по форме, установленной в МО СССР, а гекзаметром боянно пелись бы у походных костров, то там бы были такие строки, как "голос его, был подобен раскату грома в самую страшную бурю, а глаза его извергали искры, как те, что сыплются из под колес боевой колесницы, когда та катится на бой по мощеной дороге…" Такой вот он был.
И баб он любил. И вообще, был он из тех, кто своего не пропустит.
В общем, задумал как то Невядь караван один целиком на себя записать. Весь. Со всем товаром.
Граница то с Пакистаном полу-прозрачная. Оружие – стингеры-мудингеры, это само – собой, но везли караванщики и барахло: "сони", "грундиги", "шарпы" всякие разные.
Генералы бортами военно-транспортной не только "груз-двести" в Союз слали, но порой настоящих "золотых тюльпанов" оформляли… Разведка наводку даст, четыре вертухи в горы… Туда с боекомплектом – обратно с "хабаром"… Потом только ящиками да тюками прям из "восьмерок" да в распахнутые рампы "анов"… А куда там потом в Союзе – никто и не знал.
Дивизионный разведчик ему эту идею то и подал. А то откуда бы Невядю знать, что кроме стингеров караванщик повезет бригадному генералу Камалю еще и бакшиш за прошлогодний урожай. А мак в том году – богатый уродился.
У Невядя для срочных серьезных дел, была отобрана команда. Из одних только офицеров и прапорщиков. Причем из тех, кто служил с ним еще во Пскове и в ГСВГ.
Третьим номером был в этой команде и капитан Батов, а с ним – прапорщик Леша Старцев…
Шли двумя вертушками. "Восьмой" пару раз прижался – высадил две пятерки – в одной САМ, в другой старшим майор Кондратьев – разведчик дивизионный… А крокодил – тут же – все висел неподалеку – в пределах работы радиосвязи.
Невядь вообще слыл в войсках большим стебком.
И еще шла о нем молва, что справедливый. Будто бы вел Невядь свой одному ему ведомый учет потерь, где по его справедливому понятию должно было соблюдаться обязательное соотношение "один к восьми". Потеряли наши при выходе на тропу двоих десантников – комбат тут же должен отчитаться ему шестнадцатью головами дохлых духов. Потеряли четверых – покажи ему тридцать два холодных моджахеда – и ни на одного меньше!
Невядь с Кондратьевым тогда вернулись одни. Потери при выходе на караван составили восемь десантников и двое вертолетчиков – экипаж сгоревшего "восьмого".
Комдива с разведчиком подбирал прикрывавший вылазку "крокодил"…
По принципу справедливости, Невядь поклялся перед знаменем дивизии, что за десять товарищей, духи не досчитаются восьмидесяти голов.
Такой вот был Невядь… Потом, стал он губернатором одного края. И погиб. По-дурацки.
В вертолете расшибся и не на войне, а так – на лыжах на горных собрался, а вертолет за провода зацепился и…
А Батов его любил. И во всем копировал. Хоть и не догадывался, что не окажись он тогда… Не окажись он – капитан Батов – тогда, когда летали на ТОТ караван – в госпитале со сломанной ключицей… То все равно Невядь пришел бы домой вдвоем с майором Кондратьевым. А потери десантуры составили бы не восемь человек, а девять…Вернее – десять, потому как тогда бы с Батовым и Леха Старцев бы непременно полетел, потому как "стебку" Невядю – лишние свидетели были не к чему.
Но Судьба сберегла Леху.
Ставший начальником разведки дивизии – подполковник Батов, послал прапорщика Старцева учиться.
И через четыре года Леха вернулся в Афган уже старшим лейтенантом ГРУ.
А тут и вывод войск.
И не суждено, вроде бы было Лешке с Вовой в Афгане встретиться, но впереди была Чеченская война.
А в нее они оба вступили уже в чинах. … ….
2.
Помощник генерала Старцева – Цугаринов тоже помнил и как первый раз Батова увидал.
Их батальон грузился на платформы ночью. На ярко освещенной прожекторами погрузочной площадке, порыкивая двигателями сгрудились ЗИЛы и "газоны" шестьдесят шестые. На железнодорожные платформы машины загоняли только офицеры и прапорщики. Солдат к рулю не пускали. Капитан Кедря сказал, что если какая машина вдруг с платформы упадет, да погрузка задержится, виновника будут по законам военного времени.
Витька Цугаринов – тогда еще юный литёха из двухгодичников, смотрел, как загнав громадного ЗИЛа – бензозаправщика, его дружок Вовка Грицай выскочил из кабины и тут же побежал к следующей машине… Солдаты суетились вокруг уже погруженных ЗИЛов, заводя проволочные стяжки, подбивая под колеса клинья…
– Пойдем, Карась, наш штабной вагон еще не скоро прицепят, – сказал Кедря, – пойдем от греха, не видишь, сам Батов за погрузкой приехал понаблюдать!
Витька уже и сам заметил высокую фигуру в новеньком полушубке.
– А когда он свалит? – спросил Виктор капитана.
– Никогда, Карась!
– Ну я не знаю, когда эта вся заваруха кончится? У меня дембель через год.
– Какой дембель, Карась? На войну едем. В Афганистан. …
Витька Цугаринов любил дорогу. В дороге можно мечтать о своем. Вообще, хорошо придумал кто то из начальства – "старший машины"… Это должность такая. И к ней даже удостоверение дается – "удостоверение старшего машины". Вот так.
Сидит старший машины справа от водителя на широком сиденье… и мечтает. А служба идет! А дорога набегает под капот… И мечтается о том, как приедет Витька в Питер, как купит себе стерео-магнитофон… Этот – "Юпитер" с колонками.
Как пригласит к себе Верочку – ту худенькую, рыженькую. Купит венгерского "Токая", поставит на новеньком "Юпитере" бобину с любимым альбомом "Квин" про ночь в опере, где "Богемская рапсодия", как сядет Верочка на диван, сняв туфельки, и поджав ножки по-домашнему. И как станут они целоваться.
И если бы не война!
Ефрейтор Назаров держит дистанцию сорок метров от идущего впереди ЗИЛа – водовозки. Скорость небольшая – километров тридцать – тридцать пять. Назаров не из тех досаафовских шоферов, что пришли в армию с липовыми правами… Он до призыва год водилой работал. Да в армии уже полтора года. С Назаровым не страшно.
И даже от того, что переехав МОСТ, они уже оказались НА ВОЙНЕ, Витьке почему то не страшно.
Колонна встала.
– Назаров, ты не глуши!
– Да знаю я, товарищ лейтенант.
На инструктаже майор Батов говорил строго-настрого… И вообще, все эти последние сумасшедшие дни стали какой то цепью сплошных запугиваний. Начальство все какое то нервное. Неужели мы, самая сильная армия в мире, будем все время так нервничать? Так никакого валидола в аптечках не хватит. И чего они все время и сами боятся и нас запугивают? Чуть что – под суд! Неужели мы – самые сильные в мире нервничаем из за какого то Афганистана? Мы, которые в Великой Отечественной Европу победили, мы которые готовы воевать Америкой, мы, что? Афганистана бояться будем? Да Витька в школе и в институте даже и не знал – где он этот Афганистан? В Африке ли? Или в Индонезии?