Страница:
Ах!
Надо чаще и больше доверяться собственной интуиции, чем химерам общепринятой морали.
А интуиция подсказывала, что…
Что не женится на ней Игорь.
Но тогда – в конце второго курса – он уговорил ее.
Да и Витька Семин – дуралей из дуралеев – упустил ее.
Выпустил ее, дуралей!
А нельзя выпускать своих красивых невест!
Нельзя!
Кстати…
Кстати про Витьку Семина.
Кто-то там говорил про него, что он, де, смелый, лихой, на гитаре мастак и все такое прочее, какой угодно, но неумный… Скорее всего, Сохальский это про Семина за глаза кому-то говорил. Но ведь именно Витька Семин сказал как-то Антоше Добровольских, что Ритка для богатого Сохальского служит чем-то вроде гигиенической салфетки. У иного бедного студента, у которого денег на девушку нет, у того для этого самого имеется картинка в порножурнале и салфетка, чтобы кончить в нее и утереть гениталий, гигиену соблюдая. А у богатых Сохальских, у них денег достаточно на то, чтобы для сына девушку содержать.
Сказал это Витька с какой-то едкой досадой. Сказал, когда узнал, что Ритка с Игорем вместе в Сочи ездили отдыхать. И что, естественно, поездку Ритки оплачивали Сохальские.
Умный Витька?
Умный-то умный, а Антон на него тогда сильно обиделся.
Обиделся, потому как слова относительно бедного студента и салфетки с картинкой из журнала отнес напрямую на свой счет.
Когда Витька сказал это про Ритку и про салфетку, Антон аж зарделся весь, аж вспыхнул.
Неужели Витька был настолько прозорлив, что знал? Или догадывался о том, что Антон, запираясь от матери и от соседей в ванной, снимая с себя брюки, раскладывал на белом кафеле ее фотки. Риткины фотки. А, так как достать для себя ее фотографии, где она хотя бы в купальнике, у Антона не было никакой возможности, он наклеивал ее вырезанное из любительских снимков лицо на фотографии красавиц в бикини из рекламных проспектов курортов Болгарии…
Семин ранил в самое сердце.
И тем что Ритку – его вожделенную и единственную в мечтах Ритку – он сравнил…
Он низвел до предмета аптечной гигиены и что он – Семин – издевательски намекнул на какое-то свое знание подробностей из его – Антошки – потаённой жизни.
И хотел спросить Семина, да все никак не решался.
А очень хотел спросить. И ждал, что сам тот расскажет. Но Семин не рассказывал.
Не рассказывал, как у него было с Риткой? Какая она там – когда разденется и ляжет, подставив свое волшебное тело под ласки и поцелуи.
А сама Ритка тоже никому не рассказывала.
Никому-никому!
Но оставаясь наедине с собой. Задумывалась.
Задумывалась и сравнивала.
Не прогадала ли?
Ведь уходя от Семина, в тот последний их вечер, она сказала ему: "Может, я и пожалею потом, но теперь я точно знаю, что хочу уйти к Игорю".
Но, уходя тогда, но говоря эти слова, она и думать не могла, что сожаление и раскаяние придут так быстро.
Он все время обижал ее.
Ее Игорь.
Она была к нему всей душой, а он все время постоянно обижал, то называя ее всякими словами, то брезгливо кривя губки, когда ему что-то не нравилось, то прикрикивая на нее, а то и… Да, ударял он ее. И не раз.
В первый раз она думала, что все, что уйдет.
Но не ушла.
А он и прощения не попросил.
Случилось это как раз в Сочи.
Они жили в санатории Министерства Обороны, куда путевки доставал, естественно, папа-Сохальский.
Билеты на поезд в двухместное купе мягкого вагона Эс-Ве тоже папа-Сохальский в своем Обкоме заказывал. Ритка на полном содержании у них была. И радовалась этому и тяготилась этим.
С Игорем было хорошо.
Ритка не была дурочкой – понимала, что иные студентки третьего курса ездят к морю на плацкартной боковой полочке и ютятся в Сочах или в Геленджике на матрасике, брошенном на пол в тесном сарае с еще пятью или семью такими же бедными студенточками. И всякий раз, покупая мороженое, считают, а хватит ли денег на последние два дня. А она жила в двухкомнатном номере "люкс", обедала и ужинала в ресторане, да и билет на обратную дорогу был у них в такое же двухместное купе… Но убивало то, что Игорь относился к ней не так, как относится к своей девушке влюбленный студент третьего курса, а так, как относится к своей жене богатый состоявшийся мужчина сорока лет, проживший с супругой не полгода, как они с Игорьком, а все двадцать лет!
Не было в Игоре страсти и обожания.
Она его была готова обожать.
А он был холоден и расчетлив. И ровен в своей холодности.
Надо отдать должное – Игорь никогда не интересовался подробностями ее отношений с Семиным. Она иногда даже возмущалась: а почему его это не интересует? Значит, не любит? Если не ревнует ее к ее прошлому?
Она даже провоцировала Игоря пару раз.
Один раз завела разговор об Антоне.
Рассказала, как он поджидал ее возле бассейна с букетом роз.
И рассказывая про невинную историю с Антоном, думала, что Игорь начнет расспрашивать о том, а что было дальше?
И она как бы нехотя, начнет рассказывать…
А ведь дальше, а ведь дальше-то как раз и был Витька Семин в его машине. И была поездка на дачу в Репино.
Но Игоря почему то не интересовало, а что там было дальше?
Игорь читал какую-то книжку по экономике американского лауреата Нобелевской премии и периодически хмыкал в только ему понятных и только ему интересных местах. Хмыкал и даже не утруждал себя мыслью поделиться своими впечатлениями с нею – со своей Риткой. А она лежала рядом на широкой трехспальной кровати номера "люкс" и должна была сама занимать себя. Как в идеальной семье – в представлении Сохальских. Жена – это некое гигиеническое устройство для мужниного здоровья. А кто делится прочитанным с гигиенической салфеткой?
Он читает умные книги, а девушка-салфетка пусть читает про гигиену и про здоровье в соответствующих ее уровню развития журналах.
Порою после секса с Игорем, после дежурного, и иначе не скажешь, секса, засыпая, Рита вспоминала Витьку Семина.
А иных мужчин у нее и не было.
Витька был ласковый и страстный.
Он был и гонщик и музыкант.
И как музыкант он любил ее тело, как любят, как гладят деку любимой гитары талантливые, любящие музыку гитаристы.
Витька целовал. Витька исцеловывал ее всю.
Своими ласковыми губами он измерял все ее тело от гладких тонких лодыжек до завитков волос за ее розовым ушком. Он целовал ее живот. Долго-долго целовал ее живот и его сильные сухие и жаркие ладони гладили и ласкали все изгибы ее тела, все ее ямочки, все ее складочки, выпуклости и впадинки ее юного тела… Витька был такой нежный и страстный!
А Игорь?
А Игорю было нужно только разрядиться самому.
Он не дарил ей своих ласк. Он, словно властелин гарема, ждал от своей невольницы, чтобы она выполняла всю кропотливую работу… Именно работу.
И их близость была не любовью, а гигиеническим соитием.
Однако Ритка не умела "любить не любя". И она любила!
И только уже расставшись потом с Игорем, познав жизнь, она могла понять, как задешево Сохальские приобрели для своего сынка такую замечательную девушку.
Девушку-любовницу.
И еще поняла Ритка, каким дураком был Витька Семин, что отпустил ее к Игорю.
Дураком и даже более. Даже подлецом, а не только дураком.
Потому как Спаситель сказал иудеям, что по жестокосердию позволил им Моисей давать женам разводное письмо, а Спаситель сказал им, что кто дает жене своей разводное письмо, тот толкает ее на блуд! И будет за это держать ответ!
И Витька будет держать ответ за то, что толкнул нежную Ритку сперва в лапы Игоря, а потом… А потом по наклонной.
Решение "непременно вынуть гвоздь из головы" пришло после визита к матери на Пряжку. Добрался наконец. А ведь и правда, словно кто-то или что-то мешало ему все это время увидеть ее, но терпение и труд все перетрут. Любимая поговорка матери – одна из избитых истин, которые всегда вызывали у него отвращение.
Потому как не подтверждались эти истины ни его собственным опытом, ни всем тем, что он видел за свою жизнь…
Лечащий врач разрешил свидание.
Был теплый сентябрьский день, из тех, что в Америке называют "индейским летом".
Они сидели с матерью на садовой скамейке внутреннего дворика лечебницы, куда выпускали не особо буйных.
Неудачница.
Всю жизнь неудачницей прожила и в конце жизни своей вообще из жалкой коммуналки в сумасшедший дом съехала. Каков опыт! Есть чем поделиться…
Но Антону после того случая с горящим трамваем захотелось узнать у матери, как сходят с ума.
Уж это-то она знала.
Этим-то она могла с ним поделиться!
Когда оранжевая недотыкомка – та, что суетилась возле горящего трамвая, сказала ему, чтобы "ехал к матери в дурдом", да еще и добавила, что "не надо было себя проклинать", Антон вдруг испугался…
А ведь я с ума спятил!
И этот испуг стал самым страшным его испугом. Страшнее того, что пророчила соседка по квартире: мол, "Анька киришская и этого отправит, как и мамашу его".
Всякое лыко в строку.
И отправит!
Если он с недотыкомками оранжевыми уже наяву разговаривает и потом в обмороки падает!
– Мам, скажи, а тебя могут вообще тут когда-нибудь вылечить? – спросил Антон.
Он боялся спросить прямо в лоб.
Мол, "мама, как мне самому не оказаться тут же, на галоперидоле, от которого слюни идиотские текут"?
Но мать его поняла.
Она догадалась каким-то таинственным телепатическим образом.
Почуяла что ли?
– Если свой главный гвоздь из головы не вытащишь сам, – сказала она, – никакие врачи из твоей головы этого гвоздя не вытащат.
Они сидели и молчали.
Антон глядел себе под ноги, на чисто выметенную дорожку со следами метлы из ивовых прутьев…
– Наверное, небуйным сумасшедшим дают поупражняться, а те и рады, – подумал Антон, – вот и мне скоро тоже станут давать метлой помахать на больничном дворе, если режима нарушать не буду.
– Если сам свой гвоздь из головы вытащишь, не попадешь сюда, сынок, – сказала мать и тихонько заплакала.
ДА.
Не надо было СЕБЯ проклинать
Не надо было СЕБЯ проклинать
Не надо было СЕБЯ проклинать…
Возвращаясь к себе, Антон думал о первородном грехе.
Получалось, по его рассуждениям, что Адам был таким же Богом, как и Иисус.
Ведь его сотворил Бог Отец и Духа в него вдохнул.
Но Адам согрешил…
Он вкусил плода от древа познания.
Хм!
Антон улыбнулся своим мыслям…
Теперь получается, что фирма "Эппл" Билла Гейтса – это тот самый плод, которым новое воплощение змея хочет соблазнить теперь уже… ВСЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, а не только первых людей, как было в райском саду.
И как придется во Второе пришествие вновь спасать людей от второго грехопадения?
Кому придется спасать? Какой ценой?
Но объявляли его остановку…
Глаза пришлось открывать.
И он думал стоя на эскалаторе, внимательно вглядываясь в лица людей, ехавших по другой ленте навстречу ему.
– Они все тоже прокляты, как и он сам… Каждый из них проклят… У каждого свой тормоз, у каждого свое весло, у каждого свое ядро на цепи, прикованное к ноге.
И радость сулит только Интернет в конце рабочего дня.
Когда все уйдут.
И когда уйдет главный бухгалтер Кира Ивановна Митюшко… И когда уйдет генеральный директор – Федор Борисович… Тогда можно будет порыскать по сети – поискать новых барышень для заочной переписки. И продолжить драматургические экзерсисы.
Дурак, дурак, дурак!
Вчера в Интернете он нашел про Витьку Семина…
Там на спортивном сайте была его фотка на фоне какой-то навороченной спортивной "кары", облепленной спонсорскими наклейками – от "Мальборо" до "Пепси-колы"… И сам Витька тоже был в красно-белом спортивном костюме с лейблами всех известных фирм разом… Газпром, фигпром…
Семин улыбался. Под его улыбкой было написано: "Оправившийся от травмы, полученной в прошлогодних гонках, пилот В. Семин собирается принять участие в ралли Париж-Дакар"…
Витька улыбался.
Совсем как тогда.
Когда подхватил Риту после бассейна.
ЕГО РИТУ!
Антон с удовольствием отправился бы этим вечером в офис, но был выходной.
Переступив порог квартиры он было уж приготовился выслушать знакомое словосочетание "где деньги", но как и бывает, к чему готовишься, того не увидишь и не услышишь!
Анька добрая была. Потому как была здорово датая.
К ней из Киришей Катерина прикатила. И значит – оставалась у них ночевать.
На столе в большой комнате тускло белели тарелки с какой-то дежурной снедью. И посередь немудреного этого и изрядно поеденного уже убранства серебрилась фольгой шампанская бутыль, а с нею рядом и водочная бутылочка белела.
– А вот и твой благоверный заявился, – игриво сверкая глазками, пропела Катерина.
– Заявился – не запылился, – хмыкнула Анька.
О матери не спрашивала, а он рассказывать не стал. Аньке наплевать.
– Пожрать-то хоть оставили? – спросил Антон, рыская по столу голодным взглядом.
– Посади мужа за стол, налей вина да накорми, – улыбчиво поучала подругу Катерина.
Сама-то год, как развелась.
Развелась и назад в Кириши к матери укатила.
Теперь вот наведывается в Питер два раза в месяц – дела какие-то еще тут квартирные с бывшим супругом решить пытается.
– Такого мужа легче убить, чем прокормить, – ворчала Анька, накладывая Антону уже несвежего салата и какой-то сомнительной копченой колбасы.
Но незло ворчала. Катькины приезды на ее психике благотворно сказывались.
Антон молча опрокинул в рот свои сто грамм, зажевал колбасой и принялся за салат.
Он оказался рыбным.
Рис, яйца, сайра в масле и свежий огурец.
Смесью для поросят называл Антон подобные женины кюизинные экзерсисы.
Вообще он был непривередой. Подметал все, что положат.
Но Анькиной стряпни не любил.
А мама… А мама теперь в дурдоме на Пряжке жила.
Выпил еще пятьдесят.
Зажевал недорогим сыром.
– Ну, ты меня где положишь? – спросил он жену. – В маленькой комнате, как всегда?
Когда приезжала Катерина и оставалась у них, Анька ложилась с сыном на их с Антохой супружеском ложе, Катьку определяла на диване, а Антону стелила в их второй комнатухе. В той, в которой прежде мама жила.
От выпитого и тело, и голову охватила приятная расслабленность. И не дожидаясь, пока расслабленность эта не перейдет в тягостную потребность либо закурить, либо добавить еще, Антон поспешил пойти лечь.
Лечь да и заснуть в РАЮ СОБСТВЕННЫХ ГРЕЗ.
В РАЮ, ГДЕ ОБИТАЛА РИТКА.
Проснулся он оттого, что кто-то лег с ним рядом.
Да не просто лег, но залез к нему под одеяло.
И не только под одеяло. Но и в его…
В его…
К нему в трусы залез.
Он подумал было, что это Анька.
Вернее, не подумал, а, не разлепляя глаз, определенно решил, что это Анька – разве мог быть какой-то иной вариант?
– Ну что там еще? – недовольно промычал Антон. – Нашла время тоже, иди гостей своих занимай.
Он был в досаде. Ни к чему ему были эти неожиданные женины приставания. Он перед тем как заснуть уже согрешил рукоблудием, помечтав о Ритке, побывав с нею в РАЮ
– М-м-м… А почему сам гостей не занимаешь? – прошептал во тьме явно не Анькин голос.
Антон разом проснулся.
Анька так сроду не делала.
Легкие нежные пальчики и влажные губы там, внизу, колдовали над его полунапрягшимися чреслами.
– Ты кто? – спросил еще не отрезвевший Антон.
– М-м-м, – промычала гостья и, оторвавшись от его начавших активно наполняться пульсирующей силой органов, сказала ласково: – Ты лежи и не мешай работать.
Это была Катька.
Ее еще только не хватало.
А если Анька войдет?
Он подумал об этом, и пульсирующее поступление крови к напрягающимся гениталиям вдруг заметно ослабело.
Катька оторвалась от низа Антонова живота, распрямилась, сорвала с себя ти-шортку, заменявшую ей robe de nuit, и, взяв безвольные Антоновы руки, наложила их себе на груди и снова принялась влажным горячим ртом поднимать "проклятьем заклейменного" на непримиримую классовую борьбу.
– А если Анька войдет? – шепнул Антон как-то совершенно беспомощно.
– Лежи спокойно, расслабься и получай удовольствие, – ответила Катька и вдруг гибким и бесконечно сладким движением спины оседлала его, ловкой ручкой своей направив кончик эссенцированных Антоновых нервных окончаний в разгоряченную себя.
Вообще, если не считать Ритки, что вечно жила в РАЮ ЕГО СОБСТВЕННЫХ ГРЕЗ, женщин у Антона было только три.
Марина – студентка, с которой на втором курсе, будучи на так называемом "трудовом семестре", Антоша расстался с невинностью. С нею был только один раз, да такой непонятно короткий, что Антон ничегошеньки так и не понял. Потом Элеонора Максимовна – замужняя скучающая женщина, с которой у него был короткий курортный роман в Сочи, в первый год после окончания института и еще до женитьбы… Ну, и жена – Анька, наконец!
А так, каждую ночь у него была Ритка…
Ритка в РАЮ ЕГО СОБСТВЕННЫХ ГРЕЗ.
И теперь вдруг эта…
Сама прилезла.
И никто ее не звал.
А незваная Катька вовсю расстаралась.
Она даже не просто старалась.
Она как бы это сказать – РАДЕЛА…
Всепоглощающе отдаваясь процессу ради процесса.
А у Антона, сбросившего до этого напряжение в РАЮ ЕГО СОБСТВЕННЫХ ГРЕЗ, теперь вдруг понизилась чувствительность его фиолетового любовного органа… И Катька, проявившая неутомимо-спортивную подготовку и поперву бросившаяся было в спринт, не подозревая, что он обернется стайерской дистанцией, уже обессилившая и уже отчаявшаяся, что Антон наконец когда-либо будет ею побежден, уже трижды замерев на нем, трижды обмерев, в четвертый раз вдруг не удержалась и заорала.
– Ты что? Ты что? С ума сошла? – зашипел Антон, зажимая Катьке рот.
Он так и не кончил.
Она ушла, а он, разгоряченный и испуганный, попытался снова войти в РАЙ СОБСТВЕННЫХ ГРЕЗ и отыскать там Ритку, чтобы с нею закончить то, что начала незваная, оголодалая в разводе Катерина…
Наутро Антон старался на Катьку не смотреть.
– Как спалось, Антоша? – участливо спросила гостья, когда он в майке и пижамных штанцах вышел к обществу.
– Людей бы постеснялся, – с укоризной глядя на мужа, сказала Анька, – рубашку бы надел, дуралей.
– Неужели ни о чем не догадывается? – испуганно подумал Антон.
И вдруг еще больше испугался.
– А вдруг они договорились, Анька с Катькой? Договорились, и в этом есть какой-то скрытый смысл, направленный против него, Антона?
Поспешно выпил кофе, съел полбутерброда с яйцом и шпротой и убежал.
На работу.
А там вечером его ждал Интернет с девушками.
И его пьеса, с которой он, может быть, когда-нибудь прославится…
Все они теперь прокляты, наверное.
Но у кого-то еще не исчерпана инерция шарика китайского бильярда. И кто-то еще катится…
Катится, пока с небес не крикнут СТОП.
– Зачем тут была эта Катька? – думал он по дороге, раскачиваясь и вися на своем поручне вагона метро…
– Зачем она тут была? Зачем?
– Вы выходите на следующей? – кто-то дотронулся до его плеча.
– Нет, – машинально ответил Антон, чуть-чуть посторонясь и пропуская за спиной чью-то по-змеиному извивающуюся спину.
– Потому что не надо было себя проклинать, – отчетливо шепнули ему в ухо.
– Что? – переспросил Антон.
– Осторожно, двери закрываются, следующая станция "Технологический институт", выход на правую сторону, потому что не надо было себя проклинать… – послышалось в динамиках.
– Что? – Антон оглянулся налево, направо…
Слева – женщина лет сорока читала роман в мягкой обложке. Справа – студент с пирсингом в нижней губе играл в свой тетрис на мобильном телефончике…
– Не надо было себя проклинать? – повторил Антон.
– Вы мне? – переспросила женщина, оторвавшись от романа.
– Нет, извините, я… Вы выходите сейчас?
Ему было душно.
Ему было плохо.
Гвоздь.
Гвоздь в голове.
Не рай из собственных грез, но гвоздь.
Огромный.
Огромный ржавый гвоздище.
Такой четырехгранный, кованый.
Гвоздь.
Из записок литературного критика А.Е. Баринова:
Армейские старожилы, те, кому довелось пережить многих из своих товарищей (в буквальном смысле пережить, так как тех, кто не был искушен в мудрости выживания, убили или сослали куда Макар телят не гонял, где они потом и сгинули), так вот, армейские старожилы любили всегда повторять простую мудрость как первую заповедь желающего остаться живым и невредимым в армии вообще, и на войне в частности: "Держись поближе к кухне и подальше от начальства".
Ту часть, где говорится про кухню, можно отнести к практическому армейскому юмору… А вот в той части, где насчет того, чтобы держаться подальше от начальства, содержится мудрость глубочайшего порядка. Как и все армейские инструкции и наставления, основывается эта мудрость на море крови, пролитой теми, кто нарушал это правило армейской жизни.
Люди риска…
Те, кто ходит по лезвию.
Те, кто по краю ходит, это правило хорошо знают.
Не надо светиться.
Или: не буди лиха, пока тихо.
Не надо заигрывать с чертом.
Не надо будить те силы, с которыми потом не сможешь совладать.
Так и в армии – держись подальше от генерала, так как, скорее всего, если он тебя заметит, сделает он это не для того, чтобы наградить тебя, а, скорее, для того, чтобы тебя наказать. Или послать на верную смерть.
Так и с любой иной силой, что может сломать тебя. Будь то бывшая ОБХСС или нынешняя НАЛОГОВАЯ. Или… или сама НЕЧИСТАЯ!
Не след заигрывать с ней!
Не стоит привлекать к себе ее внимание.
И когда проклинаешь кого-либо, когда призываешь темные силы покарать своего врага, не забывай, что силы эти, к которым ты по глупости своей апеллируешь, могут прежде всего заинтересоваться тобой… А не тем, кого ты хочешь наказать.
Так что держись лучше подальше от всякого лиха.
Трогать мистику – это бравада неведения?
Мальчик решительно и деловито развинчивает найденную в поле мину.
Он делает это от своей природной храбрости?
Скорее – от незнания, каковы будут последствия его неверных действий.
Так и писатель, что берется писать о Судьбе.
В "Княжне Мери" Михаил Юрьевич Лермонтов удивительно точно описал свою собственную гибель на дуэли.
Эдгар Ален По и Николай Васильевич Гоголь писали о заживо погребенных, и сами были похоронены с румянцем во все их еще нестарые щеки: одному было сорок, другому сорок три… Разве это возраст для писателя? А большой мастер мистической новеллы – автор "Большого Мольна" Ален Фурнье и его русский коллега Гаршин, написавший знаменитый "Красный цветок", не дожили и до сорока.
Проспер Мериме, Йоган Вольфганг Гете дожили до старости: один до шестидесяти трех, а другой до семидесяти… Но счастья в их жизни не было. Как и не было счастья в жизни Ивана Сергеевича Тургенева – большого мастера писать о девушках, к которым потом так и прилипло это странное определение – "тургеневские"…
Создавая, как теперь принято говорить, "виртуальную" реальность, писатель изменяет реальность собственную и, активно выступая в роли вершителя судеб своих героев, вызывает определенную ревность у Реального Вершителя – его собственной Судьбы.
Не буди лиха, пока оно тихо…
Вот то нарушенное писателем жизненное правило, за которое потом приходит неминуемая расплата.
И чем талантливее писатель, и чем изощрение ткань его виртуальной реальности, тем сильнее ревность у вызванного им на соревнование Истинного Творца и Вершителя.
Высоцкий писал:
"С меня при цифре тридцать семь в момент слетает хмель…" Да! Он пережил Пушкина, но именно настолько, насколько пережил Пушкина его малороссийский коллега, автор "Ревизора" и "Мертвых душ".
Писатель!
Не буди лиха, пока оно тихо!!
Не трогай мистику…
Гете… Когда писал своего "Фауста" – знал ведь это правило!
И верно показал, что желая получить прекрасную Маргариту не "на общих основаниях традиционного ухаживания", а с помощью дьявольского ходатайства, привлекая черта в качестве сводника и свата, Фауст погубил прекрасную девушку. Да и любовь свою к ней – погубил. Маргарита и мать свою задушила, и ребенка, от доктора Фауста рожденного, утопила, и сама в тюрьме угасла. А доктор Фауст – остался один. Один навеки наедине со своей тоской.
Но ведь это еще не все!
Никто не знает, какую вину предъявили автору "Фауста" ТАМ – на той стороне реки Стикса. За то, что посмел писать об этом. За то, что разбудил лихо.
Глава четвертая
Отрицание желаний Что-то такое Антон читал про людей, которые после производственных травм, фронтовых ранений живут с осколками во внутренностях. Но у него случай другой.
Гвоздь этот нужно вытащить во что бы то ни стало. Иначе не будет ему никакой жизни. Только с чего начать?! Начать решил с трамвая.
Найти тот самый вагон, в котором когда-то, кажется, тысячу лет назад, он бездумно, в слепом ожесточении на жизнь и на себя проклял своих друзей. Ему казалось, что, найди он сейчас тот самый вагон и загадай в нем еще одно желание, все неприятности прекратятся, и он сможет наконец зажить нормальной жизнью. И поправится сын.
Надо чаще и больше доверяться собственной интуиции, чем химерам общепринятой морали.
А интуиция подсказывала, что…
Что не женится на ней Игорь.
Но тогда – в конце второго курса – он уговорил ее.
Да и Витька Семин – дуралей из дуралеев – упустил ее.
Выпустил ее, дуралей!
А нельзя выпускать своих красивых невест!
Нельзя!
Кстати…
Кстати про Витьку Семина.
Кто-то там говорил про него, что он, де, смелый, лихой, на гитаре мастак и все такое прочее, какой угодно, но неумный… Скорее всего, Сохальский это про Семина за глаза кому-то говорил. Но ведь именно Витька Семин сказал как-то Антоше Добровольских, что Ритка для богатого Сохальского служит чем-то вроде гигиенической салфетки. У иного бедного студента, у которого денег на девушку нет, у того для этого самого имеется картинка в порножурнале и салфетка, чтобы кончить в нее и утереть гениталий, гигиену соблюдая. А у богатых Сохальских, у них денег достаточно на то, чтобы для сына девушку содержать.
Сказал это Витька с какой-то едкой досадой. Сказал, когда узнал, что Ритка с Игорем вместе в Сочи ездили отдыхать. И что, естественно, поездку Ритки оплачивали Сохальские.
Умный Витька?
Умный-то умный, а Антон на него тогда сильно обиделся.
Обиделся, потому как слова относительно бедного студента и салфетки с картинкой из журнала отнес напрямую на свой счет.
Когда Витька сказал это про Ритку и про салфетку, Антон аж зарделся весь, аж вспыхнул.
Неужели Витька был настолько прозорлив, что знал? Или догадывался о том, что Антон, запираясь от матери и от соседей в ванной, снимая с себя брюки, раскладывал на белом кафеле ее фотки. Риткины фотки. А, так как достать для себя ее фотографии, где она хотя бы в купальнике, у Антона не было никакой возможности, он наклеивал ее вырезанное из любительских снимков лицо на фотографии красавиц в бикини из рекламных проспектов курортов Болгарии…
Семин ранил в самое сердце.
И тем что Ритку – его вожделенную и единственную в мечтах Ритку – он сравнил…
Он низвел до предмета аптечной гигиены и что он – Семин – издевательски намекнул на какое-то свое знание подробностей из его – Антошки – потаённой жизни.
И хотел спросить Семина, да все никак не решался.
А очень хотел спросить. И ждал, что сам тот расскажет. Но Семин не рассказывал.
Не рассказывал, как у него было с Риткой? Какая она там – когда разденется и ляжет, подставив свое волшебное тело под ласки и поцелуи.
А сама Ритка тоже никому не рассказывала.
Никому-никому!
Но оставаясь наедине с собой. Задумывалась.
Задумывалась и сравнивала.
Не прогадала ли?
Ведь уходя от Семина, в тот последний их вечер, она сказала ему: "Может, я и пожалею потом, но теперь я точно знаю, что хочу уйти к Игорю".
Но, уходя тогда, но говоря эти слова, она и думать не могла, что сожаление и раскаяние придут так быстро.
Он все время обижал ее.
Ее Игорь.
Она была к нему всей душой, а он все время постоянно обижал, то называя ее всякими словами, то брезгливо кривя губки, когда ему что-то не нравилось, то прикрикивая на нее, а то и… Да, ударял он ее. И не раз.
В первый раз она думала, что все, что уйдет.
Но не ушла.
А он и прощения не попросил.
Случилось это как раз в Сочи.
Они жили в санатории Министерства Обороны, куда путевки доставал, естественно, папа-Сохальский.
Билеты на поезд в двухместное купе мягкого вагона Эс-Ве тоже папа-Сохальский в своем Обкоме заказывал. Ритка на полном содержании у них была. И радовалась этому и тяготилась этим.
С Игорем было хорошо.
Ритка не была дурочкой – понимала, что иные студентки третьего курса ездят к морю на плацкартной боковой полочке и ютятся в Сочах или в Геленджике на матрасике, брошенном на пол в тесном сарае с еще пятью или семью такими же бедными студенточками. И всякий раз, покупая мороженое, считают, а хватит ли денег на последние два дня. А она жила в двухкомнатном номере "люкс", обедала и ужинала в ресторане, да и билет на обратную дорогу был у них в такое же двухместное купе… Но убивало то, что Игорь относился к ней не так, как относится к своей девушке влюбленный студент третьего курса, а так, как относится к своей жене богатый состоявшийся мужчина сорока лет, проживший с супругой не полгода, как они с Игорьком, а все двадцать лет!
Не было в Игоре страсти и обожания.
Она его была готова обожать.
А он был холоден и расчетлив. И ровен в своей холодности.
Надо отдать должное – Игорь никогда не интересовался подробностями ее отношений с Семиным. Она иногда даже возмущалась: а почему его это не интересует? Значит, не любит? Если не ревнует ее к ее прошлому?
Она даже провоцировала Игоря пару раз.
Один раз завела разговор об Антоне.
Рассказала, как он поджидал ее возле бассейна с букетом роз.
И рассказывая про невинную историю с Антоном, думала, что Игорь начнет расспрашивать о том, а что было дальше?
И она как бы нехотя, начнет рассказывать…
А ведь дальше, а ведь дальше-то как раз и был Витька Семин в его машине. И была поездка на дачу в Репино.
Но Игоря почему то не интересовало, а что там было дальше?
Игорь читал какую-то книжку по экономике американского лауреата Нобелевской премии и периодически хмыкал в только ему понятных и только ему интересных местах. Хмыкал и даже не утруждал себя мыслью поделиться своими впечатлениями с нею – со своей Риткой. А она лежала рядом на широкой трехспальной кровати номера "люкс" и должна была сама занимать себя. Как в идеальной семье – в представлении Сохальских. Жена – это некое гигиеническое устройство для мужниного здоровья. А кто делится прочитанным с гигиенической салфеткой?
Он читает умные книги, а девушка-салфетка пусть читает про гигиену и про здоровье в соответствующих ее уровню развития журналах.
Порою после секса с Игорем, после дежурного, и иначе не скажешь, секса, засыпая, Рита вспоминала Витьку Семина.
А иных мужчин у нее и не было.
Витька был ласковый и страстный.
Он был и гонщик и музыкант.
И как музыкант он любил ее тело, как любят, как гладят деку любимой гитары талантливые, любящие музыку гитаристы.
Витька целовал. Витька исцеловывал ее всю.
Своими ласковыми губами он измерял все ее тело от гладких тонких лодыжек до завитков волос за ее розовым ушком. Он целовал ее живот. Долго-долго целовал ее живот и его сильные сухие и жаркие ладони гладили и ласкали все изгибы ее тела, все ее ямочки, все ее складочки, выпуклости и впадинки ее юного тела… Витька был такой нежный и страстный!
А Игорь?
А Игорю было нужно только разрядиться самому.
Он не дарил ей своих ласк. Он, словно властелин гарема, ждал от своей невольницы, чтобы она выполняла всю кропотливую работу… Именно работу.
И их близость была не любовью, а гигиеническим соитием.
Однако Ритка не умела "любить не любя". И она любила!
И только уже расставшись потом с Игорем, познав жизнь, она могла понять, как задешево Сохальские приобрели для своего сынка такую замечательную девушку.
Девушку-любовницу.
И еще поняла Ритка, каким дураком был Витька Семин, что отпустил ее к Игорю.
Дураком и даже более. Даже подлецом, а не только дураком.
Потому как Спаситель сказал иудеям, что по жестокосердию позволил им Моисей давать женам разводное письмо, а Спаситель сказал им, что кто дает жене своей разводное письмо, тот толкает ее на блуд! И будет за это держать ответ!
И Витька будет держать ответ за то, что толкнул нежную Ритку сперва в лапы Игоря, а потом… А потом по наклонной.
***
Решение "непременно вынуть гвоздь из головы" пришло после визита к матери на Пряжку. Добрался наконец. А ведь и правда, словно кто-то или что-то мешало ему все это время увидеть ее, но терпение и труд все перетрут. Любимая поговорка матери – одна из избитых истин, которые всегда вызывали у него отвращение.
Потому как не подтверждались эти истины ни его собственным опытом, ни всем тем, что он видел за свою жизнь…
Лечащий врач разрешил свидание.
Был теплый сентябрьский день, из тех, что в Америке называют "индейским летом".
Они сидели с матерью на садовой скамейке внутреннего дворика лечебницы, куда выпускали не особо буйных.
Неудачница.
Всю жизнь неудачницей прожила и в конце жизни своей вообще из жалкой коммуналки в сумасшедший дом съехала. Каков опыт! Есть чем поделиться…
Но Антону после того случая с горящим трамваем захотелось узнать у матери, как сходят с ума.
Уж это-то она знала.
Этим-то она могла с ним поделиться!
Когда оранжевая недотыкомка – та, что суетилась возле горящего трамвая, сказала ему, чтобы "ехал к матери в дурдом", да еще и добавила, что "не надо было себя проклинать", Антон вдруг испугался…
А ведь я с ума спятил!
И этот испуг стал самым страшным его испугом. Страшнее того, что пророчила соседка по квартире: мол, "Анька киришская и этого отправит, как и мамашу его".
Всякое лыко в строку.
И отправит!
Если он с недотыкомками оранжевыми уже наяву разговаривает и потом в обмороки падает!
– Мам, скажи, а тебя могут вообще тут когда-нибудь вылечить? – спросил Антон.
Он боялся спросить прямо в лоб.
Мол, "мама, как мне самому не оказаться тут же, на галоперидоле, от которого слюни идиотские текут"?
Но мать его поняла.
Она догадалась каким-то таинственным телепатическим образом.
Почуяла что ли?
– Если свой главный гвоздь из головы не вытащишь сам, – сказала она, – никакие врачи из твоей головы этого гвоздя не вытащат.
Они сидели и молчали.
Антон глядел себе под ноги, на чисто выметенную дорожку со следами метлы из ивовых прутьев…
– Наверное, небуйным сумасшедшим дают поупражняться, а те и рады, – подумал Антон, – вот и мне скоро тоже станут давать метлой помахать на больничном дворе, если режима нарушать не буду.
– Если сам свой гвоздь из головы вытащишь, не попадешь сюда, сынок, – сказала мать и тихонько заплакала.
***
ДА.
Я ПОЕДУ В МОСКВУ И ВЫТАЩУ ЭТОТ ГВОЗДЬ
Я ПОЕДУ В МОСКВУ И ВЫТАЩУ ЭТОТ ГВОЗДЬ
Я ПОЕДУ В МОСКВУ И ВЫТАЩУ ЭТОТ ГВОЗДЬ
Не надо было СЕБЯ проклинать
Не надо было СЕБЯ проклинать
Не надо было СЕБЯ проклинать…
Возвращаясь к себе, Антон думал о первородном грехе.
Получалось, по его рассуждениям, что Адам был таким же Богом, как и Иисус.
Ведь его сотворил Бог Отец и Духа в него вдохнул.
Но Адам согрешил…
Он вкусил плода от древа познания.
Хм!
Антон улыбнулся своим мыслям…
Теперь получается, что фирма "Эппл" Билла Гейтса – это тот самый плод, которым новое воплощение змея хочет соблазнить теперь уже… ВСЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, а не только первых людей, как было в райском саду.
И как придется во Второе пришествие вновь спасать людей от второго грехопадения?
Кому придется спасать? Какой ценой?
Но объявляли его остановку…
Глаза пришлось открывать.
И он думал стоя на эскалаторе, внимательно вглядываясь в лица людей, ехавших по другой ленте навстречу ему.
– Они все тоже прокляты, как и он сам… Каждый из них проклят… У каждого свой тормоз, у каждого свое весло, у каждого свое ядро на цепи, прикованное к ноге.
И радость сулит только Интернет в конце рабочего дня.
Когда все уйдут.
И когда уйдет главный бухгалтер Кира Ивановна Митюшко… И когда уйдет генеральный директор – Федор Борисович… Тогда можно будет порыскать по сети – поискать новых барышень для заочной переписки. И продолжить драматургические экзерсисы.
Дурак, дурак, дурак!
Вчера в Интернете он нашел про Витьку Семина…
Там на спортивном сайте была его фотка на фоне какой-то навороченной спортивной "кары", облепленной спонсорскими наклейками – от "Мальборо" до "Пепси-колы"… И сам Витька тоже был в красно-белом спортивном костюме с лейблами всех известных фирм разом… Газпром, фигпром…
Семин улыбался. Под его улыбкой было написано: "Оправившийся от травмы, полученной в прошлогодних гонках, пилот В. Семин собирается принять участие в ралли Париж-Дакар"…
Витька улыбался.
Совсем как тогда.
Когда подхватил Риту после бассейна.
ЕГО РИТУ!
***
Антон с удовольствием отправился бы этим вечером в офис, но был выходной.
Переступив порог квартиры он было уж приготовился выслушать знакомое словосочетание "где деньги", но как и бывает, к чему готовишься, того не увидишь и не услышишь!
Анька добрая была. Потому как была здорово датая.
К ней из Киришей Катерина прикатила. И значит – оставалась у них ночевать.
На столе в большой комнате тускло белели тарелки с какой-то дежурной снедью. И посередь немудреного этого и изрядно поеденного уже убранства серебрилась фольгой шампанская бутыль, а с нею рядом и водочная бутылочка белела.
– А вот и твой благоверный заявился, – игриво сверкая глазками, пропела Катерина.
– Заявился – не запылился, – хмыкнула Анька.
О матери не спрашивала, а он рассказывать не стал. Аньке наплевать.
– Пожрать-то хоть оставили? – спросил Антон, рыская по столу голодным взглядом.
– Посади мужа за стол, налей вина да накорми, – улыбчиво поучала подругу Катерина.
Сама-то год, как развелась.
Развелась и назад в Кириши к матери укатила.
Теперь вот наведывается в Питер два раза в месяц – дела какие-то еще тут квартирные с бывшим супругом решить пытается.
– Такого мужа легче убить, чем прокормить, – ворчала Анька, накладывая Антону уже несвежего салата и какой-то сомнительной копченой колбасы.
Но незло ворчала. Катькины приезды на ее психике благотворно сказывались.
Антон молча опрокинул в рот свои сто грамм, зажевал колбасой и принялся за салат.
Он оказался рыбным.
Рис, яйца, сайра в масле и свежий огурец.
Смесью для поросят называл Антон подобные женины кюизинные экзерсисы.
Вообще он был непривередой. Подметал все, что положат.
Но Анькиной стряпни не любил.
А мама… А мама теперь в дурдоме на Пряжке жила.
Выпил еще пятьдесят.
Зажевал недорогим сыром.
– Ну, ты меня где положишь? – спросил он жену. – В маленькой комнате, как всегда?
Когда приезжала Катерина и оставалась у них, Анька ложилась с сыном на их с Антохой супружеском ложе, Катьку определяла на диване, а Антону стелила в их второй комнатухе. В той, в которой прежде мама жила.
От выпитого и тело, и голову охватила приятная расслабленность. И не дожидаясь, пока расслабленность эта не перейдет в тягостную потребность либо закурить, либо добавить еще, Антон поспешил пойти лечь.
Лечь да и заснуть в РАЮ СОБСТВЕННЫХ ГРЕЗ.
В РАЮ, ГДЕ ОБИТАЛА РИТКА.
Проснулся он оттого, что кто-то лег с ним рядом.
Да не просто лег, но залез к нему под одеяло.
И не только под одеяло. Но и в его…
В его…
К нему в трусы залез.
Он подумал было, что это Анька.
Вернее, не подумал, а, не разлепляя глаз, определенно решил, что это Анька – разве мог быть какой-то иной вариант?
– Ну что там еще? – недовольно промычал Антон. – Нашла время тоже, иди гостей своих занимай.
Он был в досаде. Ни к чему ему были эти неожиданные женины приставания. Он перед тем как заснуть уже согрешил рукоблудием, помечтав о Ритке, побывав с нею в РАЮ
ЕГО СОБСТВЕННЫХ ГРЕЗ.
– М-м-м… А почему сам гостей не занимаешь? – прошептал во тьме явно не Анькин голос.
Антон разом проснулся.
Анька так сроду не делала.
Легкие нежные пальчики и влажные губы там, внизу, колдовали над его полунапрягшимися чреслами.
– Ты кто? – спросил еще не отрезвевший Антон.
– М-м-м, – промычала гостья и, оторвавшись от его начавших активно наполняться пульсирующей силой органов, сказала ласково: – Ты лежи и не мешай работать.
Это была Катька.
Ее еще только не хватало.
А если Анька войдет?
Он подумал об этом, и пульсирующее поступление крови к напрягающимся гениталиям вдруг заметно ослабело.
Катька оторвалась от низа Антонова живота, распрямилась, сорвала с себя ти-шортку, заменявшую ей robe de nuit, и, взяв безвольные Антоновы руки, наложила их себе на груди и снова принялась влажным горячим ртом поднимать "проклятьем заклейменного" на непримиримую классовую борьбу.
– А если Анька войдет? – шепнул Антон как-то совершенно беспомощно.
– Лежи спокойно, расслабься и получай удовольствие, – ответила Катька и вдруг гибким и бесконечно сладким движением спины оседлала его, ловкой ручкой своей направив кончик эссенцированных Антоновых нервных окончаний в разгоряченную себя.
Вообще, если не считать Ритки, что вечно жила в РАЮ ЕГО СОБСТВЕННЫХ ГРЕЗ, женщин у Антона было только три.
Марина – студентка, с которой на втором курсе, будучи на так называемом "трудовом семестре", Антоша расстался с невинностью. С нею был только один раз, да такой непонятно короткий, что Антон ничегошеньки так и не понял. Потом Элеонора Максимовна – замужняя скучающая женщина, с которой у него был короткий курортный роман в Сочи, в первый год после окончания института и еще до женитьбы… Ну, и жена – Анька, наконец!
А так, каждую ночь у него была Ритка…
Ритка в РАЮ ЕГО СОБСТВЕННЫХ ГРЕЗ.
И теперь вдруг эта…
Сама прилезла.
И никто ее не звал.
А незваная Катька вовсю расстаралась.
Она даже не просто старалась.
Она как бы это сказать – РАДЕЛА…
Всепоглощающе отдаваясь процессу ради процесса.
А у Антона, сбросившего до этого напряжение в РАЮ ЕГО СОБСТВЕННЫХ ГРЕЗ, теперь вдруг понизилась чувствительность его фиолетового любовного органа… И Катька, проявившая неутомимо-спортивную подготовку и поперву бросившаяся было в спринт, не подозревая, что он обернется стайерской дистанцией, уже обессилившая и уже отчаявшаяся, что Антон наконец когда-либо будет ею побежден, уже трижды замерев на нем, трижды обмерев, в четвертый раз вдруг не удержалась и заорала.
– Ты что? Ты что? С ума сошла? – зашипел Антон, зажимая Катьке рот.
Он так и не кончил.
Она ушла, а он, разгоряченный и испуганный, попытался снова войти в РАЙ СОБСТВЕННЫХ ГРЕЗ и отыскать там Ритку, чтобы с нею закончить то, что начала незваная, оголодалая в разводе Катерина…
Наутро Антон старался на Катьку не смотреть.
– Как спалось, Антоша? – участливо спросила гостья, когда он в майке и пижамных штанцах вышел к обществу.
– Людей бы постеснялся, – с укоризной глядя на мужа, сказала Анька, – рубашку бы надел, дуралей.
– Неужели ни о чем не догадывается? – испуганно подумал Антон.
И вдруг еще больше испугался.
– А вдруг они договорились, Анька с Катькой? Договорились, и в этом есть какой-то скрытый смысл, направленный против него, Антона?
Поспешно выпил кофе, съел полбутерброда с яйцом и шпротой и убежал.
На работу.
А там вечером его ждал Интернет с девушками.
И его пьеса, с которой он, может быть, когда-нибудь прославится…
Все они теперь прокляты, наверное.
Но у кого-то еще не исчерпана инерция шарика китайского бильярда. И кто-то еще катится…
Катится, пока с небес не крикнут СТОП.
– Зачем тут была эта Катька? – думал он по дороге, раскачиваясь и вися на своем поручне вагона метро…
– Зачем она тут была? Зачем?
– Вы выходите на следующей? – кто-то дотронулся до его плеча.
– Нет, – машинально ответил Антон, чуть-чуть посторонясь и пропуская за спиной чью-то по-змеиному извивающуюся спину.
– Потому что не надо было себя проклинать, – отчетливо шепнули ему в ухо.
– Что? – переспросил Антон.
– Осторожно, двери закрываются, следующая станция "Технологический институт", выход на правую сторону, потому что не надо было себя проклинать… – послышалось в динамиках.
– Что? – Антон оглянулся налево, направо…
Слева – женщина лет сорока читала роман в мягкой обложке. Справа – студент с пирсингом в нижней губе играл в свой тетрис на мобильном телефончике…
– Не надо было себя проклинать? – повторил Антон.
– Вы мне? – переспросила женщина, оторвавшись от романа.
– Нет, извините, я… Вы выходите сейчас?
Ему было душно.
Ему было плохо.
Гвоздь.
Гвоздь в голове.
Не рай из собственных грез, но гвоздь.
Огромный.
Огромный ржавый гвоздище.
Такой четырехгранный, кованый.
Гвоздь.
Из записок литературного критика А.Е. Баринова:
Армейские старожилы, те, кому довелось пережить многих из своих товарищей (в буквальном смысле пережить, так как тех, кто не был искушен в мудрости выживания, убили или сослали куда Макар телят не гонял, где они потом и сгинули), так вот, армейские старожилы любили всегда повторять простую мудрость как первую заповедь желающего остаться живым и невредимым в армии вообще, и на войне в частности: "Держись поближе к кухне и подальше от начальства".
Ту часть, где говорится про кухню, можно отнести к практическому армейскому юмору… А вот в той части, где насчет того, чтобы держаться подальше от начальства, содержится мудрость глубочайшего порядка. Как и все армейские инструкции и наставления, основывается эта мудрость на море крови, пролитой теми, кто нарушал это правило армейской жизни.
Люди риска…
Те, кто ходит по лезвию.
Те, кто по краю ходит, это правило хорошо знают.
Не надо светиться.
Или: не буди лиха, пока тихо.
Не надо заигрывать с чертом.
Не надо будить те силы, с которыми потом не сможешь совладать.
Так и в армии – держись подальше от генерала, так как, скорее всего, если он тебя заметит, сделает он это не для того, чтобы наградить тебя, а, скорее, для того, чтобы тебя наказать. Или послать на верную смерть.
Так и с любой иной силой, что может сломать тебя. Будь то бывшая ОБХСС или нынешняя НАЛОГОВАЯ. Или… или сама НЕЧИСТАЯ!
Не след заигрывать с ней!
Не стоит привлекать к себе ее внимание.
И когда проклинаешь кого-либо, когда призываешь темные силы покарать своего врага, не забывай, что силы эти, к которым ты по глупости своей апеллируешь, могут прежде всего заинтересоваться тобой… А не тем, кого ты хочешь наказать.
Так что держись лучше подальше от всякого лиха.
Трогать мистику – это бравада неведения?
Мальчик решительно и деловито развинчивает найденную в поле мину.
Он делает это от своей природной храбрости?
Скорее – от незнания, каковы будут последствия его неверных действий.
Так и писатель, что берется писать о Судьбе.
В "Княжне Мери" Михаил Юрьевич Лермонтов удивительно точно описал свою собственную гибель на дуэли.
Эдгар Ален По и Николай Васильевич Гоголь писали о заживо погребенных, и сами были похоронены с румянцем во все их еще нестарые щеки: одному было сорок, другому сорок три… Разве это возраст для писателя? А большой мастер мистической новеллы – автор "Большого Мольна" Ален Фурнье и его русский коллега Гаршин, написавший знаменитый "Красный цветок", не дожили и до сорока.
Проспер Мериме, Йоган Вольфганг Гете дожили до старости: один до шестидесяти трех, а другой до семидесяти… Но счастья в их жизни не было. Как и не было счастья в жизни Ивана Сергеевича Тургенева – большого мастера писать о девушках, к которым потом так и прилипло это странное определение – "тургеневские"…
Создавая, как теперь принято говорить, "виртуальную" реальность, писатель изменяет реальность собственную и, активно выступая в роли вершителя судеб своих героев, вызывает определенную ревность у Реального Вершителя – его собственной Судьбы.
Не буди лиха, пока оно тихо…
Вот то нарушенное писателем жизненное правило, за которое потом приходит неминуемая расплата.
И чем талантливее писатель, и чем изощрение ткань его виртуальной реальности, тем сильнее ревность у вызванного им на соревнование Истинного Творца и Вершителя.
Высоцкий писал:
"С меня при цифре тридцать семь в момент слетает хмель…" Да! Он пережил Пушкина, но именно настолько, насколько пережил Пушкина его малороссийский коллега, автор "Ревизора" и "Мертвых душ".
Писатель!
Не буди лиха, пока оно тихо!!
Не трогай мистику…
Гете… Когда писал своего "Фауста" – знал ведь это правило!
И верно показал, что желая получить прекрасную Маргариту не "на общих основаниях традиционного ухаживания", а с помощью дьявольского ходатайства, привлекая черта в качестве сводника и свата, Фауст погубил прекрасную девушку. Да и любовь свою к ней – погубил. Маргарита и мать свою задушила, и ребенка, от доктора Фауста рожденного, утопила, и сама в тюрьме угасла. А доктор Фауст – остался один. Один навеки наедине со своей тоской.
Но ведь это еще не все!
Никто не знает, какую вину предъявили автору "Фауста" ТАМ – на той стороне реки Стикса. За то, что посмел писать об этом. За то, что разбудил лихо.
Глава четвертая
Отрицание желаний Что-то такое Антон читал про людей, которые после производственных травм, фронтовых ранений живут с осколками во внутренностях. Но у него случай другой.
Гвоздь этот нужно вытащить во что бы то ни стало. Иначе не будет ему никакой жизни. Только с чего начать?! Начать решил с трамвая.
Найти тот самый вагон, в котором когда-то, кажется, тысячу лет назад, он бездумно, в слепом ожесточении на жизнь и на себя проклял своих друзей. Ему казалось, что, найди он сейчас тот самый вагон и загадай в нем еще одно желание, все неприятности прекратятся, и он сможет наконец зажить нормальной жизнью. И поправится сын.