Лебедев Andrew. Трамвай желанiй

   Я начну с конца.
   Я хочу предложить вам стать моей женой.
   Это суть моего предложения.
   А теперь, когда я сказал главное, я могу спокойно перейти к деталям и объяснить вам как мои резоны, так и предлагаемые мною кондиции нашего возможного конкордата об альянсе.
   Прежде всего, чтобы быть понятным вам, я скажу, что, будучи нормальным мужчиной (ах, абстрагируйтесь, пожалуйста, от предубеждений и условностей внешнего порядка, смотрите в суть!), я нуждаюсь в женщине. Это так естественно, не правда ли?
   А еще, будучи мужчиной с амбициями, подтвержденными некоторой собственностью и средствами, в выборе моей женщины я руководствуюсь вкусом и моими представлениями о красоте, поступаться которыми я никогда не собирался, не взирая ни на какие суждения окружающих.
   Здесь я должен перейти к признанию:
   Вы – мой идеал.
   Вы – квинтэссенция моего представления о красоте, мечта моих детских снов и фантазий.
   Увидев вас, я мгновенно понял, что готов пожертвовать очень многим в этой жизни ради того, чтобы вы были моей.
   И думаете, я не знаю, что вся эта свора бесстыдно-распущенных знакомых и родственников буквально затаскивала вас в постель, рассматривая вас как доступный объект удовлетворения своих похотей? Они не умеют держать язык за зубами и даже заключают на вас пари между собой – кто скорее и за какую сумму уложит вас в постель!
   Но я смотрю на вас не с вожделением. Я смотрю на вас с восхищением.
   Я вижу в вас не сексуальную рабыню, не игрушку, полученную за деньги, но вижу равную себе и свободную в своем выборе женщину. Вижу в вас человека.
   Поэтому, говоря о готовности жертвовать ради того, чтобы быть с вами рядом, я отдаю себе отчет в том, что жертвенность эта потребует от меня не только материального, затронет не только вопросы отношения к моей собственности, к моим деньгам, но и к моей свободе, к тому духовному, чем я располагаю. И я готов поделиться с вами. Я готов…
   И начнем с того, что я готов сделать вас француженкой.
   Мне известны законы Пятой республики, и я точно знаю, что наш марьяж даст вам право претендовать на получение гражданства. И я готов помочь вам в этом. Готов помочь, рассчитывая и на вашу встречную помощь. Надеясь, что и вы поможете мне в том, чтобы сделать меня счастливым.
   Дорогая Рита, я обещаю вам тот уровень жизни, какого вы никогда не видели и не сможете увидеть у себя, в вашей стране. Став гражданкой Франции, вы сможете свободно перемещаться по всему миру. Мы вместе с вами как муж и жена не реже двух раз в год будем совершать путешествия – и первое, на ваш выбор, мы могли бы совершить уже нынче, еще до Рождества – слово за вами.
   Мы жили бы в моем доме в Иври. Вы только что могли осмотреть его. Тут без тесноты поместимся не только мы с вами, но и наши дети, сколько бы их у нас с вами ни было. Но кроме того, у меня есть два дома в Испании и еще дом во Французских Альпах. Я далеко не бедный человек. И живи вы со мной, вы никогда бы не стесняли себя в средствах, даже если бы и не стали работать – чему я не стал бы препятствовать – будь на то ваша и моя воля мужа и жены!
   Сразу после нашей свадьбы я куплю вам машину. Она нужна, если жить в пригороде Парижа. Машину в ценовой группе до ста тысяч франков, что соответствует нашему (или пока еще только моему) статусу верхней части среднего класса. Я куплю вам бижутерии (Сноска: Бижутерия (фр.) – драгоценности.), я буду одевать вас по моде, вы не будете знать отказа в карманных расходах.
   Вы будете довольны мной, потому как я буду самым заботливым мужем на свете.
   Но дорогая Рита, если только вы решитесь и дадите мне знать об этом по телефону, указанному на моей визитке, то мы поедем к моему адвокату, и он покажет вам проект нашего брачного контракта.
   Прежде, чем вы примете решение, я хочу, чтобы вы знали основные кондиции этого конкордата…
   Если вы согласитесь стать моей женой, то вам следует знать, что в течение четырех лет вы будете жить по вашему русскому паспорту, имея для проживания во Франции так называемый карт де сежур – вид на жительство. С этим документом вы можете свободно перемещаться по стране и за ее пределами по всей Европе, США и Канаде. Вы можете получать водительские права, получать постоянную работу в частных и государственных учреждениях, можете учиться во французских университетах и получать дипломы. Паспорт и гражданство вы получите после слушания нашего дела в суде – через четыре года нашего марьяжа, то есть вашего замужества. При условии, если я подтвержу под присягой, что не имею сомнений в том, что вы вышли за меня только с целью ускорить процесс получения французского гражданства, и я буду должен подтвердить под присягой, что вы все четыре года были безупречной женой во всех… я повторяю, ВО ВСЕХ отношениях безупречной. И кроме того, даже после получения вами паспорта гражданки Республики Франция в течение двух лет я буду иметь право опротестовать в суде ваше гражданство.
   Я хочу, чтобы вы, давая мне обещание, знали всю правду.
   А правда в том, что я хочу, чтобы вы были моей женой.
   Хочу, чтоб были моей женой как можно скорее.
   Спасибо вам за то, что вы терпеливо дочитали это письмо до конца.
   Теперь в радостном ожидании ответа, ваш Гийом Эро де Бэнер Рита прочитала письмо и задумалась.
   Неужели все так просто?
   Помолилась святой Магдалине – и шмяк!
   И сразу получила письмо с предложением стать француженкой.
   И даже с приставкой "дю"…
   Может, мало помолилась?
   Может, не там помолилась?
   А если бы съездила в православную церковь в Сен-Женевьев дю Буа?
   Тем более, что это совсем рядышком с Иври?
   Может, тогда бы и жених повыше ростом выпал бы в раскладе?
   Недаром свечки у них в церквах такие низенькие? Такие малорослые…
   А время пребывания на стажировке сжималось, как Шагреневая кожа…
   Тик-так – отсчитывал секунды внутренний таймер.
   Надо решаться.
   Надо решаться.
   А что?
   Через шесть лет ей будет только двадцать девять.
   Но шесть лет это шесть лет. А в компании Гийома эти шесть лет сойдут за шестьдесят. Теория относительности гениального Эйнштейна. Пять минут с Сохальским это мало, а пять минут со страшным французским карликом… Шесть лет!
   Из записок А.Е. Баринова:
   Коммерческая литература и телевидение раздражают ту область мозга собаки Павлова, куда вживлен электрод, ту область мозга, что отвечает за активное выделение слюны. Зажигается лампочка, в мозг подается ток. The dog – salivates!
   Потребитель – покупает!
   Но чем это кончается для собаки?
   Собаке Павлова хотя бы памятник поставили!
   А поставят ли потом благодарные потомки памятник массовому потребителю коммерческой литературы?
   Тому потребителю, который на зажженную лампочку с надписями "секс", "бандитские приключения", "любовный роман" выделял слюньку и покупал, покупал, покупал…
   А ведь ощущения у потребителя, которого дергают за одни и те же нервные окончания, притупляются. И для того чтобы добиться прежнего результата, надо постоянно усиливать напряжение, надо постоянно увеличивать силу воздействия.
   И кончаются эксперименты с любителями коммерческих развлечений одним и тем же.
   Как и все наркоманы, потребители "остренького" наращивают дозу и умирают.
   Это как с тем сластолюбцем, что, пресытившись созерцанием традиционных прелестей в том их объеме, который дает, к примеру, танец живота, переходит далее к потреблению продукции в жанре жесткой порнографии и далее, и далее, не возбуждаясь уже от вида группы совокупляющихся мужчин и женщин, хочет видеть сцены с насилием, сцены с развращением малолетних и так до самого изощренного – до картинок, где женщин отдают на растерзание ослам и гориллам и где в конце совокупления участников блуда кидают в камнедробилку.
   Нет предела совершенству!
   Телевидение, катящееся таким Макаром, рано или поздно докатится и до реалити-шоу, где снедаемые алчностью участники станут сводить друг друга с ума, убивать, насиловать, сажать на иглу… А телезрители, подключенные на так называемую интерактивную обратную связь, при стремительно развивающихся технологиях телекоммуникаций и не заметят, как сами станут… убитыми и изнасилованными.
   Но нас, литературоведов, интересует литература.
   И вот вопрос намбер уан: а если мы имеем дело с любителем "умненького" чтива? То это тоже порождает эскалацию? Ему подавай все умнее и умнее?
   Наверное, все же в будущем мы будем иметь дело с еще большим расслоением нашего читательского общества. Умные станут еще умнее, богатые станут еще богаче, образованные станут еще образованнее, развратные станут еще развратнее, а глупые оглупятся до состояния совершенной глупости. Собственно, иллюстрациями к двум последним позициям могут послужить первые страницы некоторых еженедельных газет и содержание иных телепрограмм. Если в первые годы вседозволенности на заманивающих покупателя обложках размещались робко обозначенные женские груди по соседству с небольшим количеством кровавых топоров, ножей, пистолетов и пачек с долларами, что должно было будоражить те центры в мозгах покупателей, что отвечают у них за распоряжение кошельками, то в дальнейшем – с годами, груди на первых страницах еженедельников увеличивались в размерах, а предметы, что, по мнению не шибко изощряющихся в разнообразии дизайнеров, олицетворяют зло, тоже увеличивались и росли, как объект при нажатии кнопки "zoom" – и рядом с грудастыми барышнями стали появляться людоеды, убийцы с топорами и фиолетовые кадавры вроде Фредди Крюгера. Это как по закону Ломоносова-Лавуазье – о сохранении серединного значения массы и энергии – если прибавляется в объеме сисек на обложке, то это свидетельствует об убавлении объема мозгов у потенциального потребителя.
   Что же до воплощенной эссенцированной глупости, то она уже проявилась в своих формах. Ее пришествие свершилось! Можно с полной уверенностью утверждать, что она более всего похожа на мужчину, переодетого женщиной, или на двух мужчин, переодетых старушками.
   Но все же нас интересует перспектива умного чтения.
   Будет оно?
   И если в шестидесятые и семидесятые ХХ века элитарным чтением были Кафка, Камю, Маркузе и Юнг, то что будет в шестидесятые ХХI века?
   И имеет ли место эффект перехода и замещения?
   Когда элитарное становится нормой?
   Кто победит?
   Переодетые женщинами мужчины?
   Или…
 

Глава пятая

 
   Декларирование желаний В тоннельных недрах метро Антон закрывал глаза и, когерентно отдаваясь резонансу вибраций вагона, думал о… Нет, не о ребенке и деньгах, которые он должен был достать. О себе несчастненьком думал. Об Игоре Сохальском, который теперь министр. О Ритке, которую тот поматросил и бросил с уверенностью человека, который знает, что будет у него еще тысяча и одна такая красавица.
   Однолюбство, оно от слабости? – спрашивал Антон сам себя.
   Ведь бабничество – это удел сильных! Невозможно себе представить быка-чемпиона-рекордиста однолюбом. Случись такое – вымерли бы млекопитающие, подобно динозаврам. Все попросту остановилось бы, если бы породистые – умные и сильные, чемпионы по боксу и по шахматам – перестали шариться по девчонкам, а уткнулись в свои семейные углы.
   Ведь правильные девчонки, если и захотят родить, то родить всенепременно от незаурядного… Не от такого, как он, Антошка, запрограммированного середнячка.
   Им подавай ярких личностей с правильными генами. Таких, как Семин или аристократ Сохальский. Истинный аристократ.
   И если отбросить всю порожденную старой ревностью ненависть к Игорю, что невыносимой кислотой жгла-выжигала нутро, то Антон любил Игоря… Любил за то, что именно у него и нахватался за пять лет учебы какого-то приобретенного остроумия. Не врожденного, как у Игорька, а именно приобретенного – наработанного, как у юмористов-одесситов, у которых шуточки – профессия.
   Ах.
   Ведь это именно благодаря дружбе и общению с Игорьком, он, Антоха-простачок, из простачка-маминого середнячка стал более-менее начитанным парнем. Ведь как он всегда тянулся к Игорьку, к общению с ним! Еще на первом курсе, на обязательной для абитуриентов сентябрьской картошке он сразу заметил, как тянутся самые умные и красивые ребята-девчата к Игорьку. И если у перманентно опивавшихся пивом идиотов-рабфаковцев весь юмор был замешан на матерном "ниже пояса", а в концовке всех их анекдотов либо кого-то трахали в зад, либо обмазывали фекалиями, что было АХ КАК СМЕШНО, то у Игорька юмор был совсем иного свойства. Так что…
   Игорьку, по большому счету, Антоха был обязан, как отцу родному, которого, кстати говоря, и не было у Антона, выросшего подле юбки мамки-неудачницы.
   Антон давал себе отчет в том, что Игорь сыграл в его жизни большую роль. Роль недостижимого идеала, образца. Ведь для того чтобы стать таким, как Игорь, надо было и родиться в семье умных талантливых родителей и вырасти в профессорской квартире среди книг и картин, а не в помойной коммуналке, где светочем познанья – выпуклый голубой экран с Петросяном…
   Антоха ужасно хотел стать таким же умным, как Игорь.
   Он просил у Игоря книги, и тот ему не отказывал – давал. И Камю, и Кьеркегора, и Юнга, и Сартра, и Маркузе…
   Игорь был ироничен.
   А еще он был как-то совершенно породист!
   И эта его тонкая грустная улыбка.
   Неужели? Неужели Игорь отрабатывал эту улыбку перед зеркалом? Как бы это было низко! Такая умная ироничная улыбка может органично идти только от породистости.
   И у Антохи-середнячка, как он ни старайся, сколько "маркизов" да Камю не прочитай – никогда у него такой тонкой иронии не будет ни в глазах, ни в уголках слегка скривленных губ.
   И Ритка целовала эти его, Игорька, уголки губ.
   При всех целовала.
   Потому что красавица. А красавица всегда выбирает самого-самого. Ну не Антоху же середнячка ей выбирать! Уж скорее, по логике контраста Апулеевской эротики, красавица-матрона отдастся ослу, чем середняку-студенту. Ну, с ослом это уж литературно-поэтическая гипербола, а вот с опившимся пивом фигуральным ослом – это вполне! И Ритка бы могла. Она ведь могла на Новый год на третьем курсе станцевать на столе голая – в одних только черных чулочках да на шпильках. И ни одна свинья не посмела хрюкнуть и осклабиться! Потому как это было действо великое и естественное. Потому как Ритка тогда была как бы… Как бы и Игоря, и Витьки… Между ними тогда было некое непонятное соперничество. Непонятное, непостижимое соперничество, когда двое совершенно блестящих и совершенно разных в своем блеске достойных Риткиной красоты кавалеров – не дрались… Не дрались, но как-то подспудно, не показывая никому вида, тихо соперничали, перетаскивая Ритку то в одну сторону, то в другую. Как в длинной затяжной позиционной войне – линия окопов переходит то в одни руки, то в другие. И как бы линия эта – НИЧЬЯ.
   Ритка любила их обоих – и Игоря, и Витю Семина.
   А Антон любил Ритку.
   А ему Ритка не светила. Не светила вообще.
   И что ему оставалось, Антохе-середнячку?
   Только мечтать.
   И онанировать ночами. Дрочить морковку. И мечтать о Ритке.
   А она его даже не воспринимала как мужчину.
   Спрашивала Семина: "А че ты на наши пати-суарэ один ходишь, без гелфрэнда?" А Антохе такого вопроса не задавала. Потому что у Антохи гелфрэндов отродясь с первого по пятый курс не было… А вот у Семина – вокруг него табунами девчонки ходили, роями вились. Парень с гитарой. Парень с машиной. За себя да за девчонку свою постоять умеет.
   – Мне на вечеринку с девушкой? – хмыкал Семин. – Чтобы ты ее с собой сравнивала?
   И мне потом бы в утешение говорила, де, молодец, Витька, и палец большой показывала и подмигивала? Для этого?
   Витька хмыкал и красиво закруглял тему: "Нам на наших суарэ тебя одной вполне предостаточно, и мою сексуальную физиологию тащить в нашу компанию считаю необязательным. В другом месте оттянусь!" Такой вот Витька был тонкий и благородный.
   Сволочь!
   Поезд тряхнуло, запищали пневматические тормоза, и вагон стал посреди тоннеля.
   Поезд стоял, и Антоха глядел на пыльно-серую стену тоннеля, сложенную из ребристых тюбингов…
   Метро.
   Каждый день половина человечества по полтора часа добровольно находится в подземелье. Рядом с чертом, рядом с лукавым.
   Проходит ли это бесследно для человечества?
   Вот англичане тут опубликовали свои исследования – о чем думают люди, едущие в метро?
   Об однолюбстве, наверное, только он один, Антоха середнячок, думает. Грызет эту тему годами, никак не сгрызет.
   Однолюбство от слабости?
   А как же тогда у великих героев великого эпоса? У всех этих Зигфридов и Брунгильд-Кримхильд?
   Почему он на всю свою жизнь полюбил Ритку?
   Почему?
   От слабости?
   Или, наоборот, от избранности, от той избранности своей, которую пока только не в силах объяснить.
   Просто у ОЧЕНЬ понимающих… у ОЧЕНЬ способных воспринимать красоту есть склонность к однолюбству.
   А Антон мог воспринимать. А Антон имел способность.
   Вот ведь у опившихся пивом ослов-рабфаковцев этой способности не было! Им Риткина красота была абсолютно до фени!
   Поезд все еще продолжал стоять. Видимо, впереди другой поезд задержался с отправлением со станции.
   – А как с любовью к Богу? Вот уж где однолюбство предполагается императивом!
   Антоха снова усмехнулся своим мыслям. Он поймал себя на том, что Игорь бы оценил эту сентенцию. Оценил бы! И иронично усмехнулся бы уголками губ.
   Уголками губ, в которые Ритка при всех целовала его в тот Новый год.
   Игорь тогда сказался больным и почти не пил.
   Зато Витька Семин наливал себе и Антохе подливал.
   А Ритка была как егоза. Все прыгала – скакала по квартире…
   Они тогда отмечали на хате у Игоря. Родители у него отправились в Москву к друзьям, оставив апартаменты на разграбление беспутной молодежи. Хотя вряд ли родители Игоря считали своего воспитанного сыночка беспутным.
   Игорь был бледен. И бледность эта так шла к его тонкой и спокойной иронии.
   На Ритке была короткая мини, из-под которой периодически являлись кружевные края чулочков… над которыми восхитительным контрастом ослепительно сверкали порой – и ослепляли – тугие и еще не утратившие сочинской загорелости милые места Риткиного организма.
   Ритка вела себя нервно.
   Она то вскакивала и начинала носиться по квартире, то прыгала на диван к Игорьку под бочок…
   Гуляние по улице на этот Новый год отпадало из-за Игорева недомогания. Поэтому-то и искала выхода Риткина энергия. Так бы выпили за столом – да выбежали бы на двор, как всегда, покидаться снежками, потолкать друг-дружку в сугроб! Но Игорь температурил.
   Поэтому глядели идиотский "Огонек" и по очереди комментировали номера, изощряясь в остроумии. В конце концов стали повторяться, сходясь на том, что все в телевизоре – бездарности и гомосексуалисты.
   Потом телик выключили и решили, что забацают свой "Огонек", не хуже останкинского.
   Первым выпало выступать Витьке Семину.
   Ну, за ним никогда не пропадало.
   Гитарист, певец, не хуже некоторых профессионалов.
   Витька махнул очередные полстаканчика и выдал песню. Оказалось даже, что новую.
   И кстати – Новогоднюю. В песне было про шампанское, про девичьи глаза. Что глаза эти, как зеленые огоньки на приборной панели машины. Когда машина мчится по свежевыпавшему снегу… И когда машину заносит на поворотах.
   Игорь похлопал.
   А Ритка, как ни странно, даже и не улыбнулась.
   Хотя Антоха был уверен, что песня эта имела к Ритке самое прямое отношение.
   Потом выпало представлять Антошке.
   У него была "коронка". Он показывал смешные глупые фокусы с платочком, с пальцами, со шнурком от ботинок. Фокусы были совершенно идиотские, а оттого и смешные. Он так пропускал за головой свернутый в трубочку платок, что сидевшим впереди зрителям казалось, будто Антон пропустил этот платок из одного уха в другое прямо сквозь голову… При этом, дергая платок за концы и двигая его слева направо, справа налево, Антон корчил уморительно идиотские рожи, от которых Ритка искренне хохотала. И даже Игорь – и тот не мог удержаться, произнеся что-то вроде "полное кретинство!" Самого Игоря по болезни от участия в концерте освободили.
   И настал Риткин черед.
   Тогда-то и испытал Антоха свой величайший в жизни стыд.
   Причиной которого стал именно Игорь.
   – Ритуль, я тебя прошу, под мою любимую, – сказал Игорь и откинулся на диване, готовясь к самому эссенцированному зрелищу – к самому-самому. К тому, что стало гвоздем не только программы того памятного вечера, но стало потом невынимаемым гвоздем из Антохиной головы, гвоздем из Антохиного мозга…
   Ритка задорно улыбнулась. Метнулась к музыкальному центру… И включила ту кассету, с "Модерн Токинг", где про братца Луи…
   – Антош, убери со стола лишнее, – бросил Игорь, не отрывая глаз от Ритки.
   А Ритка уже начала свой танец.
   И начала освобождаться от лишнего.
   И ведь правда.
   Такой красавице…
   Зачем на ней юбка?
   Зачем на ней свитерок?
   И даже лифчик с трусиками – к чему они, если есть там, под ними, такая красота!
   Антоха, задыхающийся от нахлынувшего сердцебиения Антоха едва успел подхватить салатницу с парой-другой тарелок, как воздушная Ритка вспорхнула на стол.
   Антоха смотрел то на Игоря, то на Витьку Семина.
   А у тех, как видно, никакого сердцебиения. Им – хоть бы хны!
   Витька склонил голову к гитаре и, перебирая струны, пытался подыграть Дитеру Болину – Бразер Луи-Луи-Луи…
   А Игорь, он раскинул руки по спинке дивана и улыбаясь глядел на Ритку снизу.
   Глядел ей прямо в низ голого живота.
   Прекрасного, изящнейшего живота с круглой впадинкой загорелого в Сочи пупочка.
   Один раз.
   Единожды в жизни увидал Антоха обнаженную красоту.
   И ничего – остался жив!
   И даже не покончил жизнь самоубийством потом, после этого унижения.
   Почему унижения?
   Потому что Игорь потом сказал ему:
   – Леди Гадайва нагая скачет по Лондону, но чернь своими похотливыми взглядами не портит ее. Потому как чернь и леди находятся в непересекающихся пространствах.
   И он сказал это, глядя на Антона.
   И Антоха понял, что на этой вечеринке он выполнял обязанности официанта.
   Не более того.
   А если официанту разрешили подглядеть какие-то шалости подгулявших господ, то господа компенсируют это, дав официантам понять, кто есть кто и что здесь кому принадлежит.
   Послевкусие утра того Нового года было самым омерзительным в жизни Антона.
   Он был объявлен чернью.
   И проглотил это.
   – Не обижайся на Игоря, – сказал потом Витька Семин, – у него температура была…
   А потом Витька улыбнулся и добавил: – А Ритка – все же чертенок!
 

***

 
   Стуча по клавишам, прописывая диалоги своей ПИЕСЫ, Антоха видел ту, нагую Ритку.
   Ее колышущуюся в танце грудь.
   С острыми, нежного розового цвета сосками.
   Картина вторая
   Он и она Она: Я красивая и жутко сексуальная. Люблю философию экзистенциалистов, живопись импрессионистов и литературу от пост-модернистов. Играю на скрипке… когда голая… Это та-а-ак сексуально! И в третьей части дивертисмента Паганини, на двадцать шестом такте, я обычно кончаю… И громко рыдаю… просто вся содрогаюсь в рыданиях. От сексуальности своей и природной музыкальности. Я тонкая… и звонкая… Как скрипка. У меня и формы – скрипичные – талия, бедра…
   Пишите мне… пишите мне те, кто ценит истинную женскую красоту и чувственность.
   Я хочу найти именно такого… Я хочу найти своего черного Паганини! Чтобы он играл со мной, играл на мне, играл и играл, играл и драл… Драл… Драл…
   Смычком, по-черному… А-а-а-а!!!
   Он: Привет, Страдивариевна! Или, может, Аматиевна? Же не сэ па бьян – ескюзе муа, силь ву пле! Пишет тебе черный Паганини. Самый черный. Чернее не бывает. Потому что мой папа был африканский негр, а мама тогда училась с ним вместе в институте.
   И когда я родился, папа как раз закончил учебу и уехал к себе в Мозамбик. А мама назвала меня Паганини, потому что хотела тогда с горя отравиться поганками, но вместо этого словила кайф и ей было видение Джими Хендрикса… И он ей сказал, что когда я стану большой… у меня будет самый большой… В общем, дорогая Амати-собака-майл-ру… Приходи ко мне со скрипкой. Я буду на тебе все рвать.
   Срывать, а потом играть… Смычком… смычком… А потом ко мне придет мой друг, и будут уже два смычка… Два…
   Она: Я кончила два раза, пока читала твой мэйл. Ты кайфовый. Но все же я хочу кончить не два раза, а пять раз… Так что напиши мне еще… Еще, еще и еще… И сильнее, и крепче, и глубже… И умнее. И не забывай про мой тонкий интеллект!
   Истинная сексуальность в глубоком проникновении в бездны самых тонких эманаций.
   А моя центральная нервная система так чувствительна и западает именно на культур-мультур…
   Вот у меня был до тебя один узбек из Белоруссии. Он так возбуждал меня своими рассказами о горловом пении тувинских министров, что у меня даже шла носом кровь…
   Он: Страдивариевна! Я в тебя просто влюбился. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.