Страница:
"Понимаешь, любил глядеть на фирмачей на Невском. А здесь ВСЕ кругом фирмачи. И русских нет! Любил джинсы, сигаретки, фирменные наклеечки – так вот их гнездо!
Здесь оно! Любил послушать-подслушать иностранную речь, повоображать, сидя в баре в гостинице (если тебя туда вообще пускали), что ты фирмач! Так теперь вот воображай сколько вздумается тебе! Заходи в любой бар и говори по-иностранному сколько влезет!" Как правильно тогда говорил Игорек…
Почему так нежно? Игорек?
Разве он не бросил?
Но Франция! Но Париж!
Ах, этот мелодичный перезвон электронных колокольчиков, доносящийся из невидимых динамиков после каждого объявления новой регистрации или прибытия! А голосок какой ангельский: "Медам э месье воль нумеро вант санк катрован дис сонт арриве о терминаль нумеро ди-сет силь ву пле! Бьян Веню э бон журне!" Как в церкви говорят по такому поводу? АНГЕЛЫ ПОЮТ НА НЕБЕСИ? Поздравляю, Рита, попала ты в рай!
Два красивых полицейских в таких аккуратненьких отутюженных голубых рубашечках с черными погончиками. Весело переглядываются, о чем-то шутят друг с другом, а работа у них тем временем спорится – не то что у наших на паспортном контроле, где прапорщица-погранец глядит на тебя змея-змеей! А эти: "Вотр пасспор мадмуазель, вотр анвитасьон, силь ву пле!" Бэмпс! Колотушка ударилась о раскрытую страничку в ее загранпаспорте.
Рита – за границей!
Рита – во Франции!
До города она ехала на такси и все не верила, что скоро, уже совсем скоро увидит тот город, над которым когда-то пролетала та самая легендарная фанера…
Но до Парижа был путь не близкий. Машина (беленький "ситроен", который услужливо вынырнул к ее ногам, как только Рита вышла на нулевом уровне аэропорта) – неслась по пустынной местности, по промзоне, как сказали бы у нас, и ни домов, ни леса, ни деревьев, ни даже заборов, как это бывало у нас на подъезде к Пулково – только реклама, реклама, реклама – поперек шестиполосной автострады.
Шести, а в некоторых местах и восьмиполосной, да еще и с разделительной зеленой полосой посередине.
Реклама… Это идеология новой жизни, в которую она попала. Покупайте… Ситроен С-5… Самая подходящая цена для вашей семьи… и цифры с четырьмя девятками на конце… Смешные! Рита сама экономист и психолог – понимает, что напиши тут цену 180 000 франков – это одно, а отними всего один франк и напиши 179 999 – это уже совсем другое! Не перейден психологический рубеж: я купил машину задешево – не за восемьдесят тысяч, а за семьдесят.
А вот реклама БЕНЕТОН… Молодежная одежда. Рита обратила внимание: на рекламе в качестве моделей обязательно ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ коллектив – негр, араб и белая француженка… Ага! Попались голубчики в сети своей глупой национальной политики!
Приходится теперь заигрывать с нацменьшинствами! Да и разве с нацменьшинствами?
Арабов и негров здесь не меньше чем белых…
А за окном все неслись машины, и Рита смотрела на них огромными серыми глазами, боясь моргнуть, боясь, что все это ей только снится.
Из записок А. Е. Баринова:
В семидесятые годы, в пионерском детстве своем, я зачитывался фантастикой. Так зачитывался, что попади ко мне в руки замусоленный сборник рассказов от Саймака, Кларка или Стругацких, я мог глаз не сомкнуть до шести часов утра, пока не прочитывал все до корки. Однажды попалась мне книжка Ольги Ларионовой – фантастический роман о далеком будущем, когда на Земле уже будут решены и классовые, и социальные, и расовые, и энергетические, и экологические проблемы.
По мнению автора, неразрешенными останутся только проблемы неразделенной любви.
Ну – это на ее бабский счет! Смак же книжки был в том, что в романе рассказывалось про прилет с далеких звезд космического корабля, принесшего людям информацию об их будущем – полную, как бы теперь сказали, "базу данных" о всем населении планеты с датами жизни и смерти. Произошло это в силу какого-то непонятного временного завихрения на сверхсветовых скоростях. И это тоже не суть.
Суть была в том, что с поры возвращения этого летательного аппарата на Землю каждый житель планеты имел право ознакомиться с датой собственной кончины. И вот люди коммунистического будущего разделились на две группы: на тех, "кто знал", и тех, "кто не пожелал знать".
Автор Ольга Ларионова, расстаралась и выписала людей светлого будущего нашего такими нравственно высокими, что описываемые ею альпинисты-спасатели, которые ЗНАЛИ, что погибнут именно в этот день, так как посмотрели в базу данных, тем не менее, отправились спасать заваленных лавиной горных лыжников. Отправились, зная, что НЕ СПАСУТ и что их САМИХ ЗАВАЛИТ насмерть…
Я тогда, прочитав (а было мне лет тринадцать), все никак не мог взять в толк: зачем пошли в горы эти альпинисты?
Сейчас я понимаю это так, что были те люди – "те, кто знал" – участниками игры, такой игры, в которой было необходимо соблюдать правила. А правила эти такие – знаешь, так не увиливай!
Своего рода изощренный фатализм?
Но меня, тогдашнего пионера, волновал и еще один вопрос.
А смог бы я пойти и добровольно заглянуть в ту базу данных?
И тогда (в тринадцать лет) я решил, что смог бы.
Теперь я объясняю ту свою детскую решимость лихостью инфантилизма. Того эгоцентрического детского убеждения, что свойственно младенцам: де, со мною ничего плохого не произойдет! Потому что мама защитит (или партия с правительством)… или, наконец, волшебник прилетит и спасет. Так и со знанием своего конца тогда – была уверенность, что НУ НЕ МОЖЕТ ТАМ СТОЯТЬ НЕВЫНОСИМО
БЛИЗКОЙ ДАТЫ!
А в детском сознании есть еще одна смешная заковыка.
Когда ребенок ходит со взрослыми по кладбищу и читает даты рождения и смерти на могильных крестах, продолжительность жизни более пятидесяти лет кажется ребенку почти что вечностью…
Знаю одно. Теперь. Нынче ни за что не пожелал бы знать дату своего конца.
Глава четвертая
Подавление желаний – Это сколько же километров члена ей надо было отсосать у этого карлика, чтобы паспорт гражданки Пятой республики заработать? – хмыкнул комиссар Андрэ. Вслух он этого не сказал.
Но подумал. Он и сам был бы не прочь, чтобы она и ему отсосала.
Уж больно баба эта русская, что пришла в комиссариат за карт де сежур, хороша была. Словно картинка из журнала.
С Гийомом Рита познакомилась на суарэ у родителей своей новой подруги Гаранс Эро.
Вообще-то, это был полноценный уикенд с заездом гостей в пятницу и с разъездом в воскресенье после обеда.
У Бернара и Симоны Эро было две дочери и один сын. Бернар Эро имел собственную клинику, специализировавшуюся на лечении женских болезней – бесплодие, трудные случаи беременности, а также рак молочных желез и все такое прочее. Сам Бернар Эро был отличным хирургом, и богатые дамочки со всего Иль де Франс записывались в очередь за полгода, а то и за год, чтобы лечь и прооперироваться у него.
Бернар Эро был богат. Его семья жила в большом доме в Бонвилль сюр Сен, причем дом этот проектировал для Бернара тот самый знаменитый архитектор, который построил в Париже институт арабской культуры, знаменитый тем, что имеет окна в виде диафрагм объектива фотоаппарата. И диафрагмы эти автоматически снижают или увеличивают световую пропускаемость окон, в зависимости от яркости светового дня.
Гаранс сказала Рите, что дом стоит того, чтобы его посмотреть.
Уикенд посвящался семейному празднику: младшей сестренке Гаранс – Вероник – исполнялось восемнадцать лет. Все члены семьи, а также дяди, тети, племянники и близкие друзья съезжались в Бонвилль сюр Сен в дом семейства Эро, чтобы со вкусом и весело провести два дня в конце этого еще жаркого для центральной Франции сентября.
Гаранс работала на радио "Пари-Континент" журналисткой. Она вела разделы театра и светской хроники. С Риткой они сдружились буквально с первого же дня.
– Родители про тебя все знают и примут тебя, как мою лучшую подругу, – успокаивала Гаранс явно мандражирующую Ритку. – Я про тебя все рассказывала и маме, и отцу, так что они тебя заочно уже очень и очень любят.
Их маленькая белая "Рено Клио", накрепко застряв в пятничной пробке на выезде из Парижа, теперь двигалась коротенькими рывками. Проедут они метров сто и опять стоят. Проедут еще пятьдесят метров, и снова – стоп машина. В соседних авто, стоящих слева и справа от них, текла собственная жизнь. Какой-то молодой французик, сидя за рулем своей "Тойоты!, читал газету и одновременно брился электробритвой. Двое других – справа в синем "Фольксвагене" – смотрели футбольный матч по маленькому телевизору, закрепленному прямо над перчаточным ящиком. Какой-то месье, не вылезая из-за руля, менял пропотевшую сорочку на свежую. Наверное, ехал на важное любовное свидание. Двое в машине позади их белой "Клио" непрестанно целовались… Протащившись так почти пять километров и потратив на это почти час времени, они наконец-то поехали побыстрее.
Вообще, до Бонвилля на Сене езды было не более пятидесяти километров. В иной день сорок минут для хорошей машины. Но в пятницу, чтобы дотащиться до родительского дома с работы, которая находилась на Рю Франсуа Премьер, Гаранс затрачивала порой до трех часов.
– Что поделаешь! – восклицала она. – Франция больна автомобильными пробками!
Дом действительно заслуживал того, чтобы ради свидания с ним простоять в пробках три часа и более. После дежурно-жонтильных и обязательных для европейцев потираний щечками и всех этих улыбчивых "бонжур-сава" и непременных "аншанте" (Сноска:
Аншанте (фр.) – букв. "очарован", "очарована". Это слово почти всегда произносится при знакомстве вместо принятого у нас "приятно было познакомиться") гостеприимный Бернар Эро, взяв Риту под ручку, повел ее на экскурсию по дому и прилегающему к нему участку.
По всему было видно, что хозяину нравится это занятие – хвастаться своей недвижимостью и что он часто и с удовольствием предается этой своей слабости – водить любые случайные и неслучайные экскурсии по своему обширному жилищу.
В архитектурном плане дом представлял собой некий лунный модуль для космонавтов будущего. ОН состоял из четырех круглых строений с куполами, соединенных между собой трубообразными переходами с большими круглыми иллюминаторами вместо окон.
В каждом из четырех полушарий дома были жилые комнаты. Так, одно полушарие – это был блок, где жили сам Бернар и его жена Симона; там были кабинет хозяина, спальня, будуар хозяйки и малая гостиная. Пройдя по трубообразному коридору в другой блок, Рита увидела тот мирок, в котором выросла ее подруга Гаранс. Это был детский блок с тремя спальными комнатами – для Вероник, Гаранс и их брата Антуана, причем двери каждой комнаты вели в общую детскую гостиную, которая одновременно была и игровой. Здесь небольшой белый рояль органично соседствовал с двумя дорожками для боулинга и с компьютерами, снабженными игровыми джойстиками. Глядя на этот детский мир, Ритка неожиданно прониклась завистью к Гаранс. Боже, как все же хорошо вырасти в таком доме, где все есть для того, чтобы на всю жизнь стать свободной от преследующих тебя комплексов (некоторые из ее соотечественниц, став богатыми, накупают и накупают себе туфель, велосипедов и прочих игрушек, потому что в детстве родители не могли позволить себе потратить на ребенка лишнюю копеечку).
Следующий, третий блок был гостевой. В общую малую гостиную с большим домашним кинотеатром выходили двери четырех гостевых спален. Кроме того, здесь были гостевая ванная, отдельная душевая кабинка и два туалета.
– Супер! Просто супер! – хлопала в ладоши Рита.
И Бернару нравилось, что эта русская дикарочка восхищена его жилищем.
Четвертый блок – огромная кухня, совмещенная с зимним садом, в котором тоже можно было накрывать столы. Здесь и предстояло им учинить праздничное застолье по поводу восемнадцатилетия Вероник.
Но имелся еще и бассейн!
Правда, он не был крытым, но ведь во Франции лето не как в Ленинграде-Петербурге!
Оно здесь жаркое с мая по октябрь. И нынче, когда на дворе стоял сентябрь и в Питере люди уже надевали плащи, Бернар сходу предложил Ритке искупаться.
Наверняка захотел фигурку ее заценить!
Флирт, флирт, флирт, флирт…
Из него состояла и состоит вся публичная жизнь француза, будь он семейный или холостой, будь он богатый, как хирург Бернар Эро, или бедный, как его слесарь-сантехник…
Стол для праздничного ужина (во Франции его называют обедом, несмотря на то что такой обед может быть и в десять вечера) накрыли прямо в кухне, которая своими размерами напомнила Рите большую студенческую столовую. За столом собралось все большое семейство Эро, включая всех дядюшек, тетушек, кузенов и кузин, которые съехались поздравить Вероник, а заодно поглазеть на настоящую русскую дикарку.
Ритка стеснялась, смущалась. Она боялась оказаться поодаль от подруги и поэтому за столом села рядом с Гаранс. С другой стороны рядом с Ритой посадили кузена Оливье. А напротив Риты сидели онкль Гийом и друг Бернара, тоже врач гинеколог, доктор Гастон.
Все принялись шутить по поводу почти что совершеннолетия маленькой Вероник (почти, потому что полное совершеннолетие во Франции наступает в двадцать лет). Кузен Оливье шутил насчет того, что "кузен и кузина, по мнению классиков великой французской литературы, это самое опасное соседство в смысле любовной интриги и что теперь, когда Вероник стала взрослой, он не боится Бернара и готов пуститься во все тяжкие".
– Поехали со мной на Мартинику! – через весь стол крикнул Оливье своей почти совершеннолетней кузине.
– Я уже еду туда с моим школьным бойфрэндом, – отрезала кузина, смеясь.
Оливье картинно схватился за левую половину груди и с криком: "Я убью его на дуэли!" принялся корчить уморительные рожи, изображая, как будет протыкать соперника рапирой.
Гинеколог доктор Гастон все спрашивал Риту про Россию, причем его информированность о предмете интереса была настолько убогой, что Рите было даже как-то странно. Странно было объяснять, что в России не закусывают водку снегом и что по утрам там не идут на завод (непременно оборонный) или на фабрику на лыжах, отгоняя палками наседающих на россиян белых и бурых медведей. Впрочем, ничего удивительного. За полтора месяца ее стажировки во Франции Рита видела по телевизору только три сюжета о жизни в России. Причем все эти три сюжета непрестанно повторялись телеканалами Франс-два, Франс-три и Тэ-Эф-шесть (других каналов маленький телевизор, что стоял у нее в гостинице, просто не показывал).
Так, в одном сюжете на фоне фиолетово-зеленого дыма, валившего из труб какого-то завода, в холодной реке старые женщины в ватниках и шерстяных платках стирали заскорузлыми руками заскорузлые синие и грязно-белые кальсоны… В другом сюжете, снятом прямо в Москве, трое щуплых солдатиков с лицами записных идиотов (и где только таких нашли?) попрошайничали возле станции метро, выпрашивая у прохожих мелочь и сигареты… Третий ролик был посвящен русским девушкам… С унылыми лицами они стояли вдоль дороги, поджидая шофера-дальнобойщика… Клиента на сеанс быстрого орального секса…
Как же при таком обилии информации можно иметь иное мнение о России!
Впрочем, доктор Гастон первым как раз и проявил к Рите тот самый интерес без подтекста, что под стать имиджу девушки из России.
После ужина, который все упорно называли обедом, в курительной комнате он поймал Риту за локоток и шепотом недвусмысленно предложил (или спросил?): "Так я приду к тебе сегодня ночью? Ты ведь в отдельной гостевой?" Рита даже не смогла обидеться. Она даже и не поняла – обижается она или ей надо радоваться и смеяться?
– Нет, вы не придете ко мне сегодня ночью, – ответила она, убирая руку доктора.
– А зачем же ты сюда приехала? – спросил доктор.
– Я приехала на день рождения сестры моей подруги, – удивленно ответила Рита.
– Нет, я имею в виду – в страну. Зачем ты приехала во Францию? – уточнил Гастон.
– Я? – недоуменно пожала плечами Рита.
– Да, ты! – кивнул Гастон. – Разве не для этого? – и он сделал неприличное телодвижение, имитирующее секс, сопроводив его жестом пальцев, показывающим, что секс должен сопровождаться денежной оплатой.
– Я приехала сюда учиться профессии – и только за этим, – сказала Рита, густо краснея.
– Ладно, я все про вас знаю, – махнул рукой Гастон, – не хочешь сейчас, вот тебе моя визитная карточка, – и он протянул Рите бумажку с напечатанными на ней телефонами. – Звони, если надумаешь, и знай, я никогда не скуплюсь на подарки.
Вообще, смех-смехом, но за два дня лонгированной вечеринки – секс ей предложили по очереди с небольшими перерывами почти все мужчины, гостившие в доме у Бернара.
Сам папаша Бернар в воскресенье вечером тоже сподобился и предложил лично отвезти Риту назад в Париж, но с обязательным заездом по пути в одно известное ему место… В хорошенькую гостиницу на берегу Сены.
Ритка сама уже не знала, как себя вести: бить французов по мордам или научиться отказывать с улыбкой, подстраиваясь под тон всеобщей сексуальной озабоченности и ссылаясь на присутствие у нее некого мэка – копэна (Сноска: мэк – парень, любовник. Копэн – друг, любовник.) Или же просто изображать из себя советскую дуру и тупо объяснять им всем, что русские девушки это не обязательно и не тождественно – проститутки…
Предлагал ей и Оливье – несмотря на то, что был здесь со своей очаровательной беременной женушкой.
А вот Гийом – он самым последним ей предложил.
В пятницу, после ужина-обеда вся молодежь – Вероник, Гаранс, Рита, Оливье, брат Антуан и еще пара-другая нестарых дядьев, усевшись в три машины, отправились в ближайший клуб пить пиво и играть в модный американский бильярд. И всякий раз, когда наступал черед Рите бить кием по шарам, Оливье подходил к ней сзади и пытался помогать, подправляя ей прицел, но при этом он непрестанно трогал ее за грудь и оглаживал по попке.
Идя спать в свою комнату, Рита потом вся тряслась… Будут ломиться к ней? Все сразу? Или по очереди будут к ней лезть?
На второй день, в субботу, уже на четырех машинах все, кроме Бернара и мадам, отправились к местной достопримечательности – собору двенадцатого века, затем планировался обед (на этот раз дневной) в местной, стилизованной под американское ранчо – оберж (Сноска: оберж – таверна, закусочная с гостиничными номерами.).
Собор не произвел на Риту особенного впечатления. За полтора месяца она такого добра здесь вдоволь насмотрелась.
Да-да-да-да-да!
Она здесь уже полтора месяца.
На исходе уже ее стажировка, а…
А к замужеству она не приблизилась ни на сантиметр!
И что делать?
Залезть на Эйфелеву башню и крикнуть оттуда: "Женихи! Кто хочет жениться на красивой по бартеру? Русская красота в обмен на парижскую прописку!" Но судя по всему, жениться на русской здесь, где само это слово ассоциируется только с быстрым оральным сексом за деньги, никто не собирался.
В соборе Святой Магдалины Рита купила свечку…
Странно, у них для этого совершенно не надо было стоять в очереди в свечную лавочку, как в русских церквах. Здесь бросаешь в ящик столько денег, сколько хочешь, и берешь свечку. Свечки тут не разные, как у нас, по толщине и качеству воска, а все одинаковые. И не длинные и тонкие, а, наоборот, очень толстые и совсем коротенькие, такие толстые, как стакан, и втыкать их в дырочку шандала совершенно не обязательно. Их зажигают и ставят возле распятия или любой иной скульптуры… У них икон почти нет, зато Иисус, Мадонна и святые стоят повсюду, вырезанные из дерева и покрытые лаком… Стоят и скорбят, потупив взоры.
Ритка тоже постояла и поскорбела.
Помолилась чуток.
– Боже, дай мне выйти замуж и остаться здесь, во Франции! Святая Магдалина, помоги мне выйти замуж и остаться во Франции!
На Гийома она вообще не обращала никакого внимания.
На его робкие, но жадные глансы она никак не реагировала. Не отмечала ее внутренняя сигнальная система на его позывы, и все тут!
Гийом был на грани между уродством и минимальной нормой. Не совсем карлик, но почти.
Американского комика Дени де Вито все знают. В Гийоме росту было чуть-чуть поменьше. Сантиметров на пятнадцать поменьше… И он был похудее. В общем, не совсем карлик, но и не просто "человек маленького роста"… А какой-то такой, на грани или почти за гранью дозволительно неприятного.
Чтобы объясниться с Ритой Гийом пошел на хитрость. Он схитрил.
Он предвосхитил ее реакцию первого отторжения и решил сперва подготовить ее.
Пусть у нее будет пища для размышлений!
Наутро в воскресенье Гийом сказал Гаранс, что его машина не совсем исправна и что он хочет оставить ее на парковке у дяди Бернара. А поэтому не подбросит ли Гаранс его, Гийома, к нему домой, ведь это почти совсем по пути в Париж?
Гийом знал, что Рита тоже поедет в машине с Гаранс, он и рассчитывал, что сможет затащить девушек к себе на чашку кофе и там похвастаться своей недвижимостью.
В процессе обучения такой прием называется НАГЛЯДНОЙ АГИТАЦИЕЙ.
Разъезжались шумно.
Снова по-европейски терлись щечками и снова говорили друг дружке дежурные, ничего не значащие жонтильные слова.
Бернар и Симона просили приезжать теперь безо всяких церемоний. Хозяин подмигнул Ритке, мол, помнишь про гостиницу на берегу Сены, в которую я тебя звал?
И доктор Гастон тоже, пожимая руку, напомнил: мол, телефоны мои у тебя есть, звони, если что!
Известно что! Замуж он не возьмет, у него жена, которая сейчас в Америке занята каким-то дико перспективным медицинским бизнесом, и жену эту он ни за что не бросит, потому как вся недвижимость их на нее записана.
И Оливье тоже подмигивал… Жена беременная рядом стоит, а он подмигивает…
Козел!
Гийом уселся сзади.
"Рено Клио" машинка небольшая. Так называемого "гольф-класса". Позади для ног пространства в ней немного. Но для Гийома – в самый раз!
В машине, как только они тронулись в путь, Гийом все ж таки разговорился.
Сел за Гаранс, чтобы по диагонали ему лучше было на Риткин профиль глядеть, и давай им рассказывать про то, как много у него, оказывается, всякой недвижимости во Франции. И что главное его достояние – домик в Иври – они обе непременно должны сегодня же осмотреть. Ведь городок Иври такой замечательный! Почти Париж!
И до метро недалеко, и река Сена рядом, и до дворца Фонтенбло, в котором Наполеон отрекся, всего тридцать километров – полчаса на машине.
Домик и вправду оказался неплох.
Каменный, старинный. Построенный еще при Людовике Пятнадцатом, но сохраненный в идеальном состоянии и напичканный всеми чудесами современной электроники.
Дом стоял на участке земли, тоже принадлежавшем Гийому. Здесь был плодовый сад и большая лужайка, постоянно орошаемая автоматической дождевальней.
– Вам надо обязательно кухню осмотреть, – сказал Гийом, – кухня сохранена почти в том самом первозданном виде со всей посудой, печью и плитой.
Кухня и вправду ослепила.
Ослепила белизной почти музейно-антикварного фаянса и красным сверканием начищенной меди бесчисленных кастрюль.
– Глядя на эту красную медь, понимаешь смысл английской поговорки bold as brass, – сказал Гийом, улыбаясь.
Рита давно уже заметила, что вопреки бытующим суждениям, будто французы не любят английской речи, где бы она ни бывала здесь, во Франции, большинство молодых людей радовалось любому случаю блеснуть своими познаниями в английском.
Но Гаранс спешила в Париж и от предложенного им кофе пришлось отказаться.
– А это вам сувенир на память об Иври, – сказал Гийом, уже на пороге суя в Риткины руки какую-то фаянсовую посудину.
– Спасибо, – дежурно сказала Рита, – вы такой любезный!
– Там внутри вы найдете письмо, – сказал Гийом как-то странно улыбаясь.
Он вообще – такой странный…
– А чего это он такой странный, этот твой дядя? – спросила Рита уже в машине.
– Гийом? – переспросила Гаранс. – По-моему, он сексуально озабочен. Кажется, он на тебя запал. Давай прочитаем, что он там тебе написал?
– Нет, – вздрогнув ответила Рита, – я сперва сама прочту, а потом, может, и тебе расскажу.
– Ладно, – сняв с руля руку и махнув ею, сказала Гаранс, – я догадываюсь, что он написал. А потом вдруг добавила: – Знаешь, у него в школе проблемы были из-за порнографии. Его из одной школы выгнали даже.
А Рита помолчала и спросила:
– А дом этот, он его?
– Его собственный, – подтвердила Гаранс, – и у него еще что-то там есть на юге, вроде как в Анесси домик в горах. Он меня туда как-то звал даже.
Письмо Рита распечатала сразу же, как приехала к себе в гостиницу.
Дорогая Рита!
Я выбрал этот несколько старомодный способ объяснения не потому, что не умею разговаривать с девушками, а потому, что написанное можно перечитать несколько раз, чтобы лучше понять смысл, скрытый за простым порядком слов… Можно вернуться назад и вновь прочитать отдельные строчки, если не понял чего-то, можно, перескочив сразу вниз, узнать итог высказывания… А вложив в устную форму, быть может, самое главное в своей жизни объяснение, рискуешь оказаться непонятым. А это уже преступление против себя самого, против собственной жизни и судьбы, выраженное в небрежном обращении с самым судьбоносным моментом в собственной биографии. И поэтому я не мог доверить свое признание, свое предложение, обращенное к вам, простой устной речи. Ведь вы бы могли просто оборвать меня, не дослушав до конца, или нам мог бы кто-то помешать, какая-то случайность могла бы прервать мое объяснение, и после этого уже трудно было бы искать другие слова и другой случай для того, чтобы вновь начать это нелегкое для меня дело.
Здесь оно! Любил послушать-подслушать иностранную речь, повоображать, сидя в баре в гостинице (если тебя туда вообще пускали), что ты фирмач! Так теперь вот воображай сколько вздумается тебе! Заходи в любой бар и говори по-иностранному сколько влезет!" Как правильно тогда говорил Игорек…
Почему так нежно? Игорек?
Разве он не бросил?
Но Франция! Но Париж!
Ах, этот мелодичный перезвон электронных колокольчиков, доносящийся из невидимых динамиков после каждого объявления новой регистрации или прибытия! А голосок какой ангельский: "Медам э месье воль нумеро вант санк катрован дис сонт арриве о терминаль нумеро ди-сет силь ву пле! Бьян Веню э бон журне!" Как в церкви говорят по такому поводу? АНГЕЛЫ ПОЮТ НА НЕБЕСИ? Поздравляю, Рита, попала ты в рай!
Два красивых полицейских в таких аккуратненьких отутюженных голубых рубашечках с черными погончиками. Весело переглядываются, о чем-то шутят друг с другом, а работа у них тем временем спорится – не то что у наших на паспортном контроле, где прапорщица-погранец глядит на тебя змея-змеей! А эти: "Вотр пасспор мадмуазель, вотр анвитасьон, силь ву пле!" Бэмпс! Колотушка ударилась о раскрытую страничку в ее загранпаспорте.
Рита – за границей!
Рита – во Франции!
До города она ехала на такси и все не верила, что скоро, уже совсем скоро увидит тот город, над которым когда-то пролетала та самая легендарная фанера…
Но до Парижа был путь не близкий. Машина (беленький "ситроен", который услужливо вынырнул к ее ногам, как только Рита вышла на нулевом уровне аэропорта) – неслась по пустынной местности, по промзоне, как сказали бы у нас, и ни домов, ни леса, ни деревьев, ни даже заборов, как это бывало у нас на подъезде к Пулково – только реклама, реклама, реклама – поперек шестиполосной автострады.
Шести, а в некоторых местах и восьмиполосной, да еще и с разделительной зеленой полосой посередине.
Реклама… Это идеология новой жизни, в которую она попала. Покупайте… Ситроен С-5… Самая подходящая цена для вашей семьи… и цифры с четырьмя девятками на конце… Смешные! Рита сама экономист и психолог – понимает, что напиши тут цену 180 000 франков – это одно, а отними всего один франк и напиши 179 999 – это уже совсем другое! Не перейден психологический рубеж: я купил машину задешево – не за восемьдесят тысяч, а за семьдесят.
А вот реклама БЕНЕТОН… Молодежная одежда. Рита обратила внимание: на рекламе в качестве моделей обязательно ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ коллектив – негр, араб и белая француженка… Ага! Попались голубчики в сети своей глупой национальной политики!
Приходится теперь заигрывать с нацменьшинствами! Да и разве с нацменьшинствами?
Арабов и негров здесь не меньше чем белых…
А за окном все неслись машины, и Рита смотрела на них огромными серыми глазами, боясь моргнуть, боясь, что все это ей только снится.
Из записок А. Е. Баринова:
В семидесятые годы, в пионерском детстве своем, я зачитывался фантастикой. Так зачитывался, что попади ко мне в руки замусоленный сборник рассказов от Саймака, Кларка или Стругацких, я мог глаз не сомкнуть до шести часов утра, пока не прочитывал все до корки. Однажды попалась мне книжка Ольги Ларионовой – фантастический роман о далеком будущем, когда на Земле уже будут решены и классовые, и социальные, и расовые, и энергетические, и экологические проблемы.
По мнению автора, неразрешенными останутся только проблемы неразделенной любви.
Ну – это на ее бабский счет! Смак же книжки был в том, что в романе рассказывалось про прилет с далеких звезд космического корабля, принесшего людям информацию об их будущем – полную, как бы теперь сказали, "базу данных" о всем населении планеты с датами жизни и смерти. Произошло это в силу какого-то непонятного временного завихрения на сверхсветовых скоростях. И это тоже не суть.
Суть была в том, что с поры возвращения этого летательного аппарата на Землю каждый житель планеты имел право ознакомиться с датой собственной кончины. И вот люди коммунистического будущего разделились на две группы: на тех, "кто знал", и тех, "кто не пожелал знать".
Автор Ольга Ларионова, расстаралась и выписала людей светлого будущего нашего такими нравственно высокими, что описываемые ею альпинисты-спасатели, которые ЗНАЛИ, что погибнут именно в этот день, так как посмотрели в базу данных, тем не менее, отправились спасать заваленных лавиной горных лыжников. Отправились, зная, что НЕ СПАСУТ и что их САМИХ ЗАВАЛИТ насмерть…
Я тогда, прочитав (а было мне лет тринадцать), все никак не мог взять в толк: зачем пошли в горы эти альпинисты?
Сейчас я понимаю это так, что были те люди – "те, кто знал" – участниками игры, такой игры, в которой было необходимо соблюдать правила. А правила эти такие – знаешь, так не увиливай!
Своего рода изощренный фатализм?
Но меня, тогдашнего пионера, волновал и еще один вопрос.
А смог бы я пойти и добровольно заглянуть в ту базу данных?
И тогда (в тринадцать лет) я решил, что смог бы.
Теперь я объясняю ту свою детскую решимость лихостью инфантилизма. Того эгоцентрического детского убеждения, что свойственно младенцам: де, со мною ничего плохого не произойдет! Потому что мама защитит (или партия с правительством)… или, наконец, волшебник прилетит и спасет. Так и со знанием своего конца тогда – была уверенность, что НУ НЕ МОЖЕТ ТАМ СТОЯТЬ НЕВЫНОСИМО
БЛИЗКОЙ ДАТЫ!
А в детском сознании есть еще одна смешная заковыка.
Когда ребенок ходит со взрослыми по кладбищу и читает даты рождения и смерти на могильных крестах, продолжительность жизни более пятидесяти лет кажется ребенку почти что вечностью…
Знаю одно. Теперь. Нынче ни за что не пожелал бы знать дату своего конца.
Глава четвертая
Подавление желаний – Это сколько же километров члена ей надо было отсосать у этого карлика, чтобы паспорт гражданки Пятой республики заработать? – хмыкнул комиссар Андрэ. Вслух он этого не сказал.
Но подумал. Он и сам был бы не прочь, чтобы она и ему отсосала.
Уж больно баба эта русская, что пришла в комиссариат за карт де сежур, хороша была. Словно картинка из журнала.
***
С Гийомом Рита познакомилась на суарэ у родителей своей новой подруги Гаранс Эро.
Вообще-то, это был полноценный уикенд с заездом гостей в пятницу и с разъездом в воскресенье после обеда.
У Бернара и Симоны Эро было две дочери и один сын. Бернар Эро имел собственную клинику, специализировавшуюся на лечении женских болезней – бесплодие, трудные случаи беременности, а также рак молочных желез и все такое прочее. Сам Бернар Эро был отличным хирургом, и богатые дамочки со всего Иль де Франс записывались в очередь за полгода, а то и за год, чтобы лечь и прооперироваться у него.
Бернар Эро был богат. Его семья жила в большом доме в Бонвилль сюр Сен, причем дом этот проектировал для Бернара тот самый знаменитый архитектор, который построил в Париже институт арабской культуры, знаменитый тем, что имеет окна в виде диафрагм объектива фотоаппарата. И диафрагмы эти автоматически снижают или увеличивают световую пропускаемость окон, в зависимости от яркости светового дня.
Гаранс сказала Рите, что дом стоит того, чтобы его посмотреть.
Уикенд посвящался семейному празднику: младшей сестренке Гаранс – Вероник – исполнялось восемнадцать лет. Все члены семьи, а также дяди, тети, племянники и близкие друзья съезжались в Бонвилль сюр Сен в дом семейства Эро, чтобы со вкусом и весело провести два дня в конце этого еще жаркого для центральной Франции сентября.
Гаранс работала на радио "Пари-Континент" журналисткой. Она вела разделы театра и светской хроники. С Риткой они сдружились буквально с первого же дня.
– Родители про тебя все знают и примут тебя, как мою лучшую подругу, – успокаивала Гаранс явно мандражирующую Ритку. – Я про тебя все рассказывала и маме, и отцу, так что они тебя заочно уже очень и очень любят.
Их маленькая белая "Рено Клио", накрепко застряв в пятничной пробке на выезде из Парижа, теперь двигалась коротенькими рывками. Проедут они метров сто и опять стоят. Проедут еще пятьдесят метров, и снова – стоп машина. В соседних авто, стоящих слева и справа от них, текла собственная жизнь. Какой-то молодой французик, сидя за рулем своей "Тойоты!, читал газету и одновременно брился электробритвой. Двое других – справа в синем "Фольксвагене" – смотрели футбольный матч по маленькому телевизору, закрепленному прямо над перчаточным ящиком. Какой-то месье, не вылезая из-за руля, менял пропотевшую сорочку на свежую. Наверное, ехал на важное любовное свидание. Двое в машине позади их белой "Клио" непрестанно целовались… Протащившись так почти пять километров и потратив на это почти час времени, они наконец-то поехали побыстрее.
Вообще, до Бонвилля на Сене езды было не более пятидесяти километров. В иной день сорок минут для хорошей машины. Но в пятницу, чтобы дотащиться до родительского дома с работы, которая находилась на Рю Франсуа Премьер, Гаранс затрачивала порой до трех часов.
– Что поделаешь! – восклицала она. – Франция больна автомобильными пробками!
Дом действительно заслуживал того, чтобы ради свидания с ним простоять в пробках три часа и более. После дежурно-жонтильных и обязательных для европейцев потираний щечками и всех этих улыбчивых "бонжур-сава" и непременных "аншанте" (Сноска:
Аншанте (фр.) – букв. "очарован", "очарована". Это слово почти всегда произносится при знакомстве вместо принятого у нас "приятно было познакомиться") гостеприимный Бернар Эро, взяв Риту под ручку, повел ее на экскурсию по дому и прилегающему к нему участку.
По всему было видно, что хозяину нравится это занятие – хвастаться своей недвижимостью и что он часто и с удовольствием предается этой своей слабости – водить любые случайные и неслучайные экскурсии по своему обширному жилищу.
В архитектурном плане дом представлял собой некий лунный модуль для космонавтов будущего. ОН состоял из четырех круглых строений с куполами, соединенных между собой трубообразными переходами с большими круглыми иллюминаторами вместо окон.
В каждом из четырех полушарий дома были жилые комнаты. Так, одно полушарие – это был блок, где жили сам Бернар и его жена Симона; там были кабинет хозяина, спальня, будуар хозяйки и малая гостиная. Пройдя по трубообразному коридору в другой блок, Рита увидела тот мирок, в котором выросла ее подруга Гаранс. Это был детский блок с тремя спальными комнатами – для Вероник, Гаранс и их брата Антуана, причем двери каждой комнаты вели в общую детскую гостиную, которая одновременно была и игровой. Здесь небольшой белый рояль органично соседствовал с двумя дорожками для боулинга и с компьютерами, снабженными игровыми джойстиками. Глядя на этот детский мир, Ритка неожиданно прониклась завистью к Гаранс. Боже, как все же хорошо вырасти в таком доме, где все есть для того, чтобы на всю жизнь стать свободной от преследующих тебя комплексов (некоторые из ее соотечественниц, став богатыми, накупают и накупают себе туфель, велосипедов и прочих игрушек, потому что в детстве родители не могли позволить себе потратить на ребенка лишнюю копеечку).
Следующий, третий блок был гостевой. В общую малую гостиную с большим домашним кинотеатром выходили двери четырех гостевых спален. Кроме того, здесь были гостевая ванная, отдельная душевая кабинка и два туалета.
– Супер! Просто супер! – хлопала в ладоши Рита.
И Бернару нравилось, что эта русская дикарочка восхищена его жилищем.
Четвертый блок – огромная кухня, совмещенная с зимним садом, в котором тоже можно было накрывать столы. Здесь и предстояло им учинить праздничное застолье по поводу восемнадцатилетия Вероник.
Но имелся еще и бассейн!
Правда, он не был крытым, но ведь во Франции лето не как в Ленинграде-Петербурге!
Оно здесь жаркое с мая по октябрь. И нынче, когда на дворе стоял сентябрь и в Питере люди уже надевали плащи, Бернар сходу предложил Ритке искупаться.
Наверняка захотел фигурку ее заценить!
Флирт, флирт, флирт, флирт…
Из него состояла и состоит вся публичная жизнь француза, будь он семейный или холостой, будь он богатый, как хирург Бернар Эро, или бедный, как его слесарь-сантехник…
Стол для праздничного ужина (во Франции его называют обедом, несмотря на то что такой обед может быть и в десять вечера) накрыли прямо в кухне, которая своими размерами напомнила Рите большую студенческую столовую. За столом собралось все большое семейство Эро, включая всех дядюшек, тетушек, кузенов и кузин, которые съехались поздравить Вероник, а заодно поглазеть на настоящую русскую дикарку.
Ритка стеснялась, смущалась. Она боялась оказаться поодаль от подруги и поэтому за столом села рядом с Гаранс. С другой стороны рядом с Ритой посадили кузена Оливье. А напротив Риты сидели онкль Гийом и друг Бернара, тоже врач гинеколог, доктор Гастон.
Все принялись шутить по поводу почти что совершеннолетия маленькой Вероник (почти, потому что полное совершеннолетие во Франции наступает в двадцать лет). Кузен Оливье шутил насчет того, что "кузен и кузина, по мнению классиков великой французской литературы, это самое опасное соседство в смысле любовной интриги и что теперь, когда Вероник стала взрослой, он не боится Бернара и готов пуститься во все тяжкие".
– Поехали со мной на Мартинику! – через весь стол крикнул Оливье своей почти совершеннолетней кузине.
– Я уже еду туда с моим школьным бойфрэндом, – отрезала кузина, смеясь.
Оливье картинно схватился за левую половину груди и с криком: "Я убью его на дуэли!" принялся корчить уморительные рожи, изображая, как будет протыкать соперника рапирой.
Гинеколог доктор Гастон все спрашивал Риту про Россию, причем его информированность о предмете интереса была настолько убогой, что Рите было даже как-то странно. Странно было объяснять, что в России не закусывают водку снегом и что по утрам там не идут на завод (непременно оборонный) или на фабрику на лыжах, отгоняя палками наседающих на россиян белых и бурых медведей. Впрочем, ничего удивительного. За полтора месяца ее стажировки во Франции Рита видела по телевизору только три сюжета о жизни в России. Причем все эти три сюжета непрестанно повторялись телеканалами Франс-два, Франс-три и Тэ-Эф-шесть (других каналов маленький телевизор, что стоял у нее в гостинице, просто не показывал).
Так, в одном сюжете на фоне фиолетово-зеленого дыма, валившего из труб какого-то завода, в холодной реке старые женщины в ватниках и шерстяных платках стирали заскорузлыми руками заскорузлые синие и грязно-белые кальсоны… В другом сюжете, снятом прямо в Москве, трое щуплых солдатиков с лицами записных идиотов (и где только таких нашли?) попрошайничали возле станции метро, выпрашивая у прохожих мелочь и сигареты… Третий ролик был посвящен русским девушкам… С унылыми лицами они стояли вдоль дороги, поджидая шофера-дальнобойщика… Клиента на сеанс быстрого орального секса…
Как же при таком обилии информации можно иметь иное мнение о России!
Впрочем, доктор Гастон первым как раз и проявил к Рите тот самый интерес без подтекста, что под стать имиджу девушки из России.
После ужина, который все упорно называли обедом, в курительной комнате он поймал Риту за локоток и шепотом недвусмысленно предложил (или спросил?): "Так я приду к тебе сегодня ночью? Ты ведь в отдельной гостевой?" Рита даже не смогла обидеться. Она даже и не поняла – обижается она или ей надо радоваться и смеяться?
– Нет, вы не придете ко мне сегодня ночью, – ответила она, убирая руку доктора.
– А зачем же ты сюда приехала? – спросил доктор.
– Я приехала на день рождения сестры моей подруги, – удивленно ответила Рита.
– Нет, я имею в виду – в страну. Зачем ты приехала во Францию? – уточнил Гастон.
– Я? – недоуменно пожала плечами Рита.
– Да, ты! – кивнул Гастон. – Разве не для этого? – и он сделал неприличное телодвижение, имитирующее секс, сопроводив его жестом пальцев, показывающим, что секс должен сопровождаться денежной оплатой.
– Я приехала сюда учиться профессии – и только за этим, – сказала Рита, густо краснея.
– Ладно, я все про вас знаю, – махнул рукой Гастон, – не хочешь сейчас, вот тебе моя визитная карточка, – и он протянул Рите бумажку с напечатанными на ней телефонами. – Звони, если надумаешь, и знай, я никогда не скуплюсь на подарки.
Вообще, смех-смехом, но за два дня лонгированной вечеринки – секс ей предложили по очереди с небольшими перерывами почти все мужчины, гостившие в доме у Бернара.
Сам папаша Бернар в воскресенье вечером тоже сподобился и предложил лично отвезти Риту назад в Париж, но с обязательным заездом по пути в одно известное ему место… В хорошенькую гостиницу на берегу Сены.
Ритка сама уже не знала, как себя вести: бить французов по мордам или научиться отказывать с улыбкой, подстраиваясь под тон всеобщей сексуальной озабоченности и ссылаясь на присутствие у нее некого мэка – копэна (Сноска: мэк – парень, любовник. Копэн – друг, любовник.) Или же просто изображать из себя советскую дуру и тупо объяснять им всем, что русские девушки это не обязательно и не тождественно – проститутки…
Предлагал ей и Оливье – несмотря на то, что был здесь со своей очаровательной беременной женушкой.
А вот Гийом – он самым последним ей предложил.
***
В пятницу, после ужина-обеда вся молодежь – Вероник, Гаранс, Рита, Оливье, брат Антуан и еще пара-другая нестарых дядьев, усевшись в три машины, отправились в ближайший клуб пить пиво и играть в модный американский бильярд. И всякий раз, когда наступал черед Рите бить кием по шарам, Оливье подходил к ней сзади и пытался помогать, подправляя ей прицел, но при этом он непрестанно трогал ее за грудь и оглаживал по попке.
Идя спать в свою комнату, Рита потом вся тряслась… Будут ломиться к ней? Все сразу? Или по очереди будут к ней лезть?
***
На второй день, в субботу, уже на четырех машинах все, кроме Бернара и мадам, отправились к местной достопримечательности – собору двенадцатого века, затем планировался обед (на этот раз дневной) в местной, стилизованной под американское ранчо – оберж (Сноска: оберж – таверна, закусочная с гостиничными номерами.).
Собор не произвел на Риту особенного впечатления. За полтора месяца она такого добра здесь вдоволь насмотрелась.
Да-да-да-да-да!
Она здесь уже полтора месяца.
На исходе уже ее стажировка, а…
А к замужеству она не приблизилась ни на сантиметр!
И что делать?
Залезть на Эйфелеву башню и крикнуть оттуда: "Женихи! Кто хочет жениться на красивой по бартеру? Русская красота в обмен на парижскую прописку!" Но судя по всему, жениться на русской здесь, где само это слово ассоциируется только с быстрым оральным сексом за деньги, никто не собирался.
В соборе Святой Магдалины Рита купила свечку…
Странно, у них для этого совершенно не надо было стоять в очереди в свечную лавочку, как в русских церквах. Здесь бросаешь в ящик столько денег, сколько хочешь, и берешь свечку. Свечки тут не разные, как у нас, по толщине и качеству воска, а все одинаковые. И не длинные и тонкие, а, наоборот, очень толстые и совсем коротенькие, такие толстые, как стакан, и втыкать их в дырочку шандала совершенно не обязательно. Их зажигают и ставят возле распятия или любой иной скульптуры… У них икон почти нет, зато Иисус, Мадонна и святые стоят повсюду, вырезанные из дерева и покрытые лаком… Стоят и скорбят, потупив взоры.
Ритка тоже постояла и поскорбела.
Помолилась чуток.
– Боже, дай мне выйти замуж и остаться здесь, во Франции! Святая Магдалина, помоги мне выйти замуж и остаться во Франции!
На Гийома она вообще не обращала никакого внимания.
На его робкие, но жадные глансы она никак не реагировала. Не отмечала ее внутренняя сигнальная система на его позывы, и все тут!
Гийом был на грани между уродством и минимальной нормой. Не совсем карлик, но почти.
Американского комика Дени де Вито все знают. В Гийоме росту было чуть-чуть поменьше. Сантиметров на пятнадцать поменьше… И он был похудее. В общем, не совсем карлик, но и не просто "человек маленького роста"… А какой-то такой, на грани или почти за гранью дозволительно неприятного.
Чтобы объясниться с Ритой Гийом пошел на хитрость. Он схитрил.
Он предвосхитил ее реакцию первого отторжения и решил сперва подготовить ее.
Пусть у нее будет пища для размышлений!
Наутро в воскресенье Гийом сказал Гаранс, что его машина не совсем исправна и что он хочет оставить ее на парковке у дяди Бернара. А поэтому не подбросит ли Гаранс его, Гийома, к нему домой, ведь это почти совсем по пути в Париж?
Гийом знал, что Рита тоже поедет в машине с Гаранс, он и рассчитывал, что сможет затащить девушек к себе на чашку кофе и там похвастаться своей недвижимостью.
В процессе обучения такой прием называется НАГЛЯДНОЙ АГИТАЦИЕЙ.
Разъезжались шумно.
Снова по-европейски терлись щечками и снова говорили друг дружке дежурные, ничего не значащие жонтильные слова.
Бернар и Симона просили приезжать теперь безо всяких церемоний. Хозяин подмигнул Ритке, мол, помнишь про гостиницу на берегу Сены, в которую я тебя звал?
И доктор Гастон тоже, пожимая руку, напомнил: мол, телефоны мои у тебя есть, звони, если что!
Известно что! Замуж он не возьмет, у него жена, которая сейчас в Америке занята каким-то дико перспективным медицинским бизнесом, и жену эту он ни за что не бросит, потому как вся недвижимость их на нее записана.
И Оливье тоже подмигивал… Жена беременная рядом стоит, а он подмигивает…
Козел!
Гийом уселся сзади.
"Рено Клио" машинка небольшая. Так называемого "гольф-класса". Позади для ног пространства в ней немного. Но для Гийома – в самый раз!
В машине, как только они тронулись в путь, Гийом все ж таки разговорился.
Сел за Гаранс, чтобы по диагонали ему лучше было на Риткин профиль глядеть, и давай им рассказывать про то, как много у него, оказывается, всякой недвижимости во Франции. И что главное его достояние – домик в Иври – они обе непременно должны сегодня же осмотреть. Ведь городок Иври такой замечательный! Почти Париж!
И до метро недалеко, и река Сена рядом, и до дворца Фонтенбло, в котором Наполеон отрекся, всего тридцать километров – полчаса на машине.
Домик и вправду оказался неплох.
Каменный, старинный. Построенный еще при Людовике Пятнадцатом, но сохраненный в идеальном состоянии и напичканный всеми чудесами современной электроники.
Дом стоял на участке земли, тоже принадлежавшем Гийому. Здесь был плодовый сад и большая лужайка, постоянно орошаемая автоматической дождевальней.
– Вам надо обязательно кухню осмотреть, – сказал Гийом, – кухня сохранена почти в том самом первозданном виде со всей посудой, печью и плитой.
Кухня и вправду ослепила.
Ослепила белизной почти музейно-антикварного фаянса и красным сверканием начищенной меди бесчисленных кастрюль.
– Глядя на эту красную медь, понимаешь смысл английской поговорки bold as brass, – сказал Гийом, улыбаясь.
Рита давно уже заметила, что вопреки бытующим суждениям, будто французы не любят английской речи, где бы она ни бывала здесь, во Франции, большинство молодых людей радовалось любому случаю блеснуть своими познаниями в английском.
Но Гаранс спешила в Париж и от предложенного им кофе пришлось отказаться.
– А это вам сувенир на память об Иври, – сказал Гийом, уже на пороге суя в Риткины руки какую-то фаянсовую посудину.
– Спасибо, – дежурно сказала Рита, – вы такой любезный!
– Там внутри вы найдете письмо, – сказал Гийом как-то странно улыбаясь.
Он вообще – такой странный…
– А чего это он такой странный, этот твой дядя? – спросила Рита уже в машине.
– Гийом? – переспросила Гаранс. – По-моему, он сексуально озабочен. Кажется, он на тебя запал. Давай прочитаем, что он там тебе написал?
– Нет, – вздрогнув ответила Рита, – я сперва сама прочту, а потом, может, и тебе расскажу.
– Ладно, – сняв с руля руку и махнув ею, сказала Гаранс, – я догадываюсь, что он написал. А потом вдруг добавила: – Знаешь, у него в школе проблемы были из-за порнографии. Его из одной школы выгнали даже.
А Рита помолчала и спросила:
– А дом этот, он его?
– Его собственный, – подтвердила Гаранс, – и у него еще что-то там есть на юге, вроде как в Анесси домик в горах. Он меня туда как-то звал даже.
Письмо Рита распечатала сразу же, как приехала к себе в гостиницу.
Дорогая Рита!
Я выбрал этот несколько старомодный способ объяснения не потому, что не умею разговаривать с девушками, а потому, что написанное можно перечитать несколько раз, чтобы лучше понять смысл, скрытый за простым порядком слов… Можно вернуться назад и вновь прочитать отдельные строчки, если не понял чего-то, можно, перескочив сразу вниз, узнать итог высказывания… А вложив в устную форму, быть может, самое главное в своей жизни объяснение, рискуешь оказаться непонятым. А это уже преступление против себя самого, против собственной жизни и судьбы, выраженное в небрежном обращении с самым судьбоносным моментом в собственной биографии. И поэтому я не мог доверить свое признание, свое предложение, обращенное к вам, простой устной речи. Ведь вы бы могли просто оборвать меня, не дослушав до конца, или нам мог бы кто-то помешать, какая-то случайность могла бы прервать мое объяснение, и после этого уже трудно было бы искать другие слова и другой случай для того, чтобы вновь начать это нелегкое для меня дело.