Лебедев Andrew. Трамвай желанiй

   – Поступило предложение от товарища Добровольских… – продолжил Семин. – Помнишь трамвай?! Счастливый трамвайчик был такой в Питере!
   – Трамвай, трамвай… – Сохальский нахмурился, словно не мог вспомнить, что это вообще такое.
   – Да я и сам почти забыл! – признался Семин. – Столько лет прошло! А Антон помнит.
   Сохальский возвел очи горе:
   – Теперь ты мне напомни, а то у меня как-то все в тумане! Это под Новый год мы куда-то ехали?!
   – Тепло, тепло! – и Семин изложил подробности того вечера по возможности кратко.
   – Верно! Был такой разговор! – закивал Игорь. – Забавно… Я-то и забыл! Знаешь, Витя, когда человеку не на что надеяться особо, кроме примет, то он их и запоминает, ждет чего-то! Как и Антоша наш бедный!
   – Ваша правда, барин! – сказал Виктор, продолжая пыхать сигарой. – А ничего, что я тут у тебя дымлю?! А то придет еще сам, а он ведь строгий!
   – Не пустим! – сказал Игорь. – Кроме того, его в столице сейчас нет. Я точно знаю.
   – Не сомневаюсь! – сказал Семин. – Так вот, трамвай этот самый… Идея такая – встретиться вчетвером, как тогда, – трамвайчик на вечер забронируем! Что тебе стоит?! Тот самый – со счастливым номерком! И покатим, как встарь. Ты, я, Антон и Ритка-Маргаритка!
   – А она что, тоже здесь?!
   – Натюрлих! Ну не здесь, а у себя в Питере, у матери! Я с ней, кстати, уже говорил – идею одобрила, приедет!
   Сохальский задумался, потирая подбородок.
   – Ну что ты нахмурил начальственное чело! Говори: горячо одобряю и поддерживаю! – сказал Виктор.
   Игорь помолчал. Вся эта сентиментальная чепуха не казалась ему стоящей целого вечера, который можно было провести с большей пользой.
   – Ритка будет! – доверительно наклонившись к нему, протянул Виктор.
   – Я слышал. Ты мне сейчас кресло прожжешь!
   – Ритка будет! – повторил Семин. – А если станешь упрямиться, я это кресло все сигарой истыкаю, пусть тебе станет стыдно!
   – Мне, Витя, стыдиться нечего – я человек занятой, у меня целая страна, к твоему сведению, на руках! – поднял палец вверх Сохальский. – Не говоря уже о семье!
   – Забей на один вечер на семью и страну эту чумовую! Страна ничего не заметит, мамой клянусь! Ритка будет, сухарь ты этакий!
   – Гм! – похоже, Сохальский начал сомневаться. – Не такой уж я и этакий. Только, Витя, что радости, если Антоша начнет нас грузить своими воспоминаниями?! Я не знаю, что там у него на чердаке творится, но подозреваю, что к концу вечера никто не будет рад, что под эту встречу подписался!
   Семин покачал головой.
   – Все ясно! К инициативе, исходящей снизу, господин Сохальский относится с опаской.
   – А ты в Салтыковы-Щедрины решил податься?!
   – Боже упаси! Критика ныне не в моде, а я конъюнктуру чутко чувствую! Ты вот, поди, Маккиавели читаешь?!
   – Шутишь! Маккиавели я прочел еще в детском саду. С тех пор успешно воплощаем в жизнь.
   – Не сомневаюсь! – снова сказал Семин. – Кстати, хотел спросить! Слышал тут, что конституция для присяги в кожу варана переплетена. Это правда, что ли?!
   – Правда, правда…
   – А почему?!
   – А почему бы и нет?! Во что ее еще прикажешь переплетать?! Ему что-то нужно? – уточнил осторожно Игорь.
   – Варану? Думаю, ему больше уже ничего не нужно! Да понял, понял, про что ты!
   Вернее – про кого! Вроде нет, – пожал плечами Семин. – Просто повидаться хочет!
   А тебе прямо так уж против шерсти?!
   – Да нет! – запротестовал Сохальский. – Ты в общем-то прав, со всеми этими бумажками и делами я и света белого не вижу! А Рита точно будет?!
   – Точно! Но если вам, ваше высокопреосвященство, так уж не хочется, то мы не настаиваем! Сами попразднуем втроем, нам же больше достанется.
   – Ну, полно! Как, кстати, съездил?!
   – Нормально. Конечно, будь у меня побольше времени на тренировки… – Виктор развел руками. – Айртоном нашим, Сенной мне уже, Игорюша, не стать, это факт!
   – Ну, Сенной, пожалуй, и не надо. Он плохо кончил.
   – Зато слава, Игорюша! – Виктор поднял кверху палец.
   – Дороговато за славу, не находишь?!
   – А за славу сколько ни заплати, все недорого! Кто-то из классиков сказал, не помню уж – кто именно!
   – Мериме, "Остров пингвинов". Только это тоже сатира, Витя! Вроде Щедрина!
   – Ах, да! Мы же люди неученые, как учиться перестали, так и забросили книжки, да конспекты в самый дальний угол. А у тебя тут, я вижу, целый шкаф! Это для антуража?!
   – Само собой! – сказал Сохальский. – Там и не книги вовсе, а так деревянные муляжи, коленкором обтянуты! Как он вообще, адекватен?! Ты же понимаешь…
   – Все я понимаю! Все будет в порядке, Игорь, если только кое-кто не будет вести себя как последняя свинья и не испортит людям настроение своим демонстративным отсутствием! Только трамвай нужно подыскать с семерками – будет символично! Ну, или намалевать их на вечер – это без разницы!
   – Ага, возьму кисточку и пойду малевать! Я еще, между прочим, ничего не решил окончательно! Тем более, ты меня уже свиньей назвал, а выпьешь, так, наверное, и драться полезешь!
   – Ну, я же вижу по глазам, что ты согласен! – подался вперед Семин.
   – Виктор, сядь! Трамвай в любом случае отпадает.
   – Ну, конечно! – закивал гость. – Министр на трамвае – это смешно. А может, ты популярность таким образом заработаешь себе немеренную?! Народ это любит!
   – Что там любит народ, как сам понимаешь, мне по барабану! Мне служба безопасности не позволит. Ты что думаешь, я сам себе хозяин – как хочу, так и ворочу! Ты же умный человек, Витя.
   – Вот я тебе как умный человек и посоветую – бронестекла в вагон поставим на вечер!
   – Бронестекла поставь в свой гоночный драндулет, а то, по-моему, ты головой на гонках хорошо приложился – вид у тебя чересчур возбужденный! Значит так! – решил Игорь. – О трамвае речи не идет, и можешь не хохмить дальше. Но можно устроить всю эту вечеринку в метро, а?! И с номерами там что-нибудь придумаем!
   Он посмотрел в сторону двери, за которой недавно исчез начальник московского метрополитена.
   – Улавливаю движение начальственной мысли! – проследил за его взглядом Семин. – Догнать старичка?!
   – Не стоит, сам придет. Сами все приходят и дают. Только не как у Булгакова, а как у Окуджавы… Знаешь, есть песенка про кота: "Он не ходит и не просит, желтый глаз его горит, каждый сам ему приносит и "спасибо" говорит"!
   – Хорошо коту! – вздохнул Семин.
   Из записок А.Е. Баринова:
   Булгаков все прекрасно знал и понимал. Мальчик, выросший в семье священника, не мог не знать одного из главных постулатов православной этики, заключающегося в словах Спасителя – "мне отмщение и аз воздам". Бог таким образом освобождал сердца людей от жажды мести, от ревности, от всей той кислоты, что сжигала и выедала поедом живую плоть несчастных – брошенных, униженных… Имейте Веру и радуйтесь тому, что есть кому отомстить за вас… И будете отомщены. А вы – успокойтесь и смиритесь…
   Но тем не менее Булгаков написал, по сути, роман-месть.
   По жанру, по замыслу, по идее своей. Роман-оттяг, где автор радовался тому, что хоть на страницах его произведения, те, плохие, насолившие ему в жизни люди, пускай хоть и с измененными фамилиями, будут наказаны: кто голым в Африку, кто с раком печени в боткинскую больницу, кто в дурдом, а кто и в морг, с отрезанной трамваем головой. А главное и ненавистному автору режиму сталинских ментов там, на страницах, досталось. От разгулявшейся компании чертенят.
 

Глава восьмая

 
   Цветы желаний
   Антоха очень волновался.
   Впервые в его жизни, не шибко баловавшей его людскими почестями и комфортом, за ним послали машину. Да машину не простую какую-нибудь там, а самую настоящую правительственную. Черную, большую с флагами на номерах. Дешевенький подъездик его гостиницы даже как-то не сочетался с этой роскошной машиной, что с вызывающей невольное благоговение чопорностью блестела своим черным лаком, как бы презирая все эти сразу съежившиеся немытые "Жигули" и старенькие "Опели", что сгрудились на гостиничной парковке. И будь у этой черной машины человечье лицо и способности к мимике, наверное, поджала бы она губки в брезгливой гримаске: де, куда меня занесло, в какую дыру! Гостиница "Спорт" – в таких местах приличные люди не селятся! Мы, правительственные машины, мы только в Кремль да по Рублево-Успенскому можем, да если еще к ресторану дорогому подъехать или к гостинице "Редиссон-Славянская"…
   Но если машина не корчила недовольных рож в силу железности своей природной, то шофер не поджимал брезгливых губ потому, что имел гэ-бэшную выучку обслуживать клиентов бесстрастно и без лишней болтовни: мало ли кем может оказаться этот человечек из дешевой гостиницы, которого велели забрать в полдвенадцатого ночи и отвезти к станции метро "Новослободская"!
   Антоха отдал ключи дежурной девушке-портье, что, сидя за загородкой своей рисепшн, за те три дня, что Антон жил здесь, в гостинице, ни разу не удостоила его даже взглядом. Так, нищета питерская приехала – в самый дешевый из номеров их и без того недорогой гостиницы, что с него взять?
   Но тут, принимая у него ключи, девушка окинула Антона долгим внимательным взглядом и даже улыбнулась как-то нерешительно и загадочно.
   Ничего себе, тихоня! За ним лимузин из Кремля прислали и еще позвонили: мол, сходите в номер к господину Добровольских и передайте ему, что машина у подъезда.
   Это у них-то в гостинице – да и подъезд! Двери у них обычные, а не подъезд! А этот из сто четырнадцатого номера, видать, не прост! Одет вроде как дешевый копеечный обсос провинциальный. Джинсики турецкие да кроссовочки китайские. А поди ж ка вот, машины за ним какие присылают!
   – Сегодня не вернетесь уже? – спросила девушка, беря ключи.
   – Утром вернусь, наверное, – неопределенно ответил Антон, поймав себя на мысли, что он совершенно не уверен в том, вернется ли он в эту гостиницу вообще.
   Антон испытал некую неловкость от того, что шофер, весь такой официальный – в черном костюме и в белой сорочке с галстуком, – вышел из-за руля и открыл ему заднюю дверцу.
   – Спасибо, – на всякий случай сказал Антон.
   Шофер слегка кивнул и не ответил.
   Тихонечко захлопнул за Антоном дверцу и, вернувшись на свое место, тронул машину.
   Шофер знал, куда ехать.
   Антон постарался расслабиться и стал глядеть в окно.
   Мимо проносились ряды старых хрущевских пятиэтажек, окруженных бестолковым нагромождением гаражей-ракушек и растыканных тут и там дешевых автомобилей – "Жигулей", стареньких иномарок и даже давно не виданных Антоном "Запорожцев". Район недорогого жилья для небогатых москвичей вдруг кончился, отрезанный небольшим перелеском, за которым сразу началась какая-то иная жизнь – высокие шестнадцатиэтажные дома, большие магазины с яркими витринами, автомобили – словно из дорогого журнала для мужчин.
   В полночь-заполночь проспект кипел своей столичной жизнью. Казалось, что состоятельные москвичи специально дожидались этого позднего часа, чтобы, выждав, пока все рядовые труженики покинут улицы, рассевшись по своим норкам перед телевизорами с их "аншлагами" и "фабриками звезд", и всякая шушера освободит улицы столицы для истинных хозяев жизни, выйти из своих дорогих квартир, усесться в свои дорогие иномарки и отправиться… отправиться просто жить. Жить настоящей и полной жизнью с ее ночными клубами и дорогими магазинами, что открыты до самого утра.
   Антон глядел на все это великолепие неонового блеска реклам и витрин и ловил себя на том, что нынче этот блеск не раздражает его. Не вызывает в нем классовой ненависти к преуспевшим. Ко всем этим… Ах! Ко всем этим безлико-невоплощенным сохальским и семиным, для которых девушка из его, Антона, мечты, растиражированная по всем ночным клубам, вьется и пляшет теперь полуголая возле шеста. Как некогда вилась и плясала на столе бесстыже-голая и в то же самое время совершенно невинная Ритка. Плясала тогда для Сохальского. Но совсем не для Антона – это уж точно! Она Антона-то тогда, наверное, за мебель считала. За официанта – сходи, сбегай, принеси, подай.
   Она, может, отчасти тогда еще для Семина танцевала голой на столе. Чтоб поревновал. Чтоб помнил, какая девочка у него когда-то была. Была, да сплыла. А вот у Антоши Добровольских никогда такой девушки не было.
   Машина тихо стала.
   – Мы приехали, это метро "Новослободская", – сказал шофер, опустив разделявшее их стекло, – здесь вас должны встретить.
   И верно, к дверце лимузина уже спешил какой-то низенький, на колобка похожий чиновник в железнодорожной форме.
   – Господин Добровольский? – для верности что ли спросил чиновник, открывая дверцу. – Рады приветствовать вас, уже ждем-с, уже ждем-с…
   Антоха вышел наружу.
   Ночная Москва дышала ранней осенней свежестью.
   В былые студенческие времена грудь Антохи, не обремененная тогда еще безысходностью забот и предчувствий, но, наоборот, полная неясных надежд, радовалась бы этой сентябрьской ночи с ее еще не слякотно-промозглой сыростью, а легкой и приятной влажной свежестью, какая бывает, когда спадет последняя запоздалая жара…
   Но теперь Антон как бы вообще не реагировал на природные факторы. Мозг работал на конечный результат. Надо было снять проклятье. Надо было вынуть из мозга ржавый и раскаленный гвоздь.
   – Сюда, сюда, пожалуйста, – суетливо показывал путь чиновник в фуражке.
   Вестибюль метро был непривычно пуст и слабо освещен.
   Только они в нем с этим железнодорожным начальником да милиционер возле крайнего турникета стоит и болтает о чем-то полуночно-сексуальном с дежурной по станции.
   – Эскалаторы уже не работают, но это поправимо, это мы сейчас исправим, это не беда, – услужливо приговаривал толстенький чиновник. – Эй, Маша, запусти-ка нам вторую машину! – крикнул он дежурной.
   Девушка оторвалась от своего похотливого милиционера и нехотя направилась к пульту.
   Щелчок реле, и привычный гул мощных электромоторов нарушил вопиюще-непривычную тишину вестибюля.
   – Это на вас железнодорожная форма? – спросил Антон чиновника.
   Он вдруг почувствовал огромную силу власти, к которой стал неожиданно причастным, ведь никогда до этого чиновники такого ранга – а этот, сразу видать, не маленький, небось, по их табели о рангах не меньше полковника – не лебезили перед ним. Никогда. А тут вот – суетятся, подобострастничают.
   – Так что это за фуражка на вас такая? – нахально спросил Антон, отдавая себе отчет в том, что для этого чиновника он сейчас не провинциальный замухрышка в дешевых джинсиках, а друг-товарищ и приятель самого господина министра! Самого господина Сохальского! И с ним, с этим приезжим из Питера мужчиной, пусть он и не носит дорогих швейцарских часов и модного итальянского галстука, разговаривать следует стоя на полусогнутых.
   – Это на нас форма не железнодорожная, а метрополитеновская, – как бы оправдываясь, с извиняющейся улыбкой сказал чиновник, – мы служба московского метрополитена, так что просим любить и жаловать, господин Добровольских, любить и жаловать просим.
   Эскалатор уже спустил их на уровень перрона, и чиновнику пришлось срочно разворачиваться, чтобы не упасть.
   – Вот и приехали, а вот вас уже и дожидаются, там, видите?
   В центре совершенно пустой, но ярко освещенной станции стояли трое.
   Двое мужчин и одна женщина.
   Сердце сжалось в груди.
   Неужели?
   Неужели теперь вот, сейчас вот, он увидит Риту?
   Ноги словно онемели. В те места, где должны были бы быть мышцы, кто-то словно ваты напихал. И коленки непроизвольно стали подкашиваться, подгибаться.
   Антон звучно ступал по гулкому черному габбро, по белому мрамору, по красному отполированному граниту мозаичного пола подземного дворца, ступал, с каждым шагом приближаясь к повернутой к нему лицами группе людей, и не узнавал своих чувств. Он словно закаменел в своих чувствах – он глядел на молодую стройную женщину, стоявшую между мужчинами, и она вроде бы тоже смотрела на него, на Антона.
   Но до них – до Риты, Игоря и Витьки было еще так далеко! И лиц и глаз еще нельзя было разглядеть.
   Из проема между двумя пилонами толкаемый каким-то татарином, тоже в железнодорожной фуражке, вдруг выехал наперерез Антону синий пылесос для уборки станций.
   Антон, едва не столкнувшись с этим пылесосом, все глядел вперед – на Риту. Она?
   Она это? Неужели она?
   – Пекарь, ну-ка брысь отседова покуда! – грозно прикрикнул на татарина метрополитеновский чиновник, и пылесос тут же шарахнулся в сторону, освобождая Антону его дальнейший путь.
   Его путь к Ритке.
   Не доходя метров, может, двадцати, Атоха уже стал различать не только застывшие улыбки на лицах старых друзей, но даже и блеск в их глазах.
   – Ну, вот и Антон, слава Богу, – сказала Рита, осторожно протягивая Антону руку, не уверенная в том, станет ли он с нею целоваться или ограничится простым рукопожатием.
   Антон как-то неловко захватил кончики ее пальцев, подержал какое-то мгновенье со смущенной улыбкой, а потом, совсем стушевавшись, вдруг запоздало попытался поцеловать Ритке руку, но, позабыв, что на голове у него была совершенно идиотская бейсболка, вместо губ, уткнулся в Риткино запястье ее длинным козырьком.
   Ритка засмеялась: – Ну такой же увалень, время тебя не меняет, Антон.
   Игорь с Витькой тоже поспешили замять неловкость встречи, похлопывая по плечу да приговаривая: – Ну, здоров, здоров, приятель! Сколько лет, сколько зим…
   Метрополитеновский чиновник все это время стоял поодаль и улыбался.
   – Ну, Ираклий Авессаломыч, как там у тебя, все ли готово? – спросил Сохальский метрополитеновского, когда с церемонией принятия Антона в компанию все было закончено.
   – Не извольте беспокоиться, – откликнулся метрополитеновский, – все в лучшем виде, как вы заказывали.
   – А как ты заказывал? – весело и даже задорно спросила Ритка.
   – Вагон с номером четыре семерки я заказывал, – ответил Игорек, – и стол с портвейном три семерки, как было двенадцать лет назад в том самом трамвае.
   – Стола там тогда не было, – заметила Ритка.
   – Правильно, не было, – согласился Игорь, – но ведь и мы тогда были моложе и не в чинах.
   Антон любовался Риткой.
   Снова, как и тогда. Как всегда. Он навеки обречен только глазами ласкать и гладить ее.
   Лук, бат доунт тач.
   Иным можно, но не ему.
   Что позволено Юпитеру, то не позволено быку.
   А он, а он даже и не бык.
   Он всего лишь Антоха – принеси сигареты, сбегай за пивом.
   Он всю жизнь любил эту девушку, а спали с нею эти – Витька и потом Сохальский.
   Он, Антоха, – чернь, недостойный леди Гадайвы простолюдин.
   Он может любить ее только глазами.
   Они могут руками и губами, потому что они аристократы, а он, а он может только глазами и мечтами.
   – Господа, просим, просим, вагон подан к левой платформе, – снова запричитал метрополитеновский.
   Войдя в проем между отделанными цветным стеклом и хрусталем пилонами, Антон увидал короткий поезд, состоящий из одного привычного голубого вагона, прицепленного к оранжевой дизельной мотрисе.
   – Ток в тоннеле на контактном рельсе отключен, – пояснил метрополитеновский, – но вы и не заметите разницы, я вам обещаю.
   Войдя вагон, Антон первым делом бросил взгляд на табличку с номером.
   И верно, не наврал метрополитеновский, четыре семерки, все сходится, все как в тот самый раз.
   – О-о-о! – запел Витька, подхватывая Риту за талию и увлекая ее в вагон. – Семьдесят семь поцелуев мне!
   – И еще семьдесят семь напополам Игорю с Антошкой, – хохотала Ритка, усаживаясь на коричневый диван, напротив которого был накрыт банкетный стол, и даже с цветами.
   "Вот и дожил, – подумал про себя Антон, – вот и сподобился, что Ритка хоть и на словах, хоть и в шутку, но вспомнила про меня как про объект возможного целования".
   – Ну что? Приступим? – предложил Витька, хватая со стола самую высокую бутылку и свинчивая ей металлическую голову-пробку.
   Антон сел рядом с Игорем прямо напротив Ритки.
   Теперь он мог ее рассмотреть.
   Да!
   К таким холеным, к таким ухоженным женщинам он на версту не подходит.
   Да его и не подпустят на версту к подобной женщине. Ее охранники да службы безопасности отелей "люкс" в Питере не подпустят – а где еще он может увидать таких женщин, которые только на макияж, только на массаж лица тратят в неделю столько, сколько он, Антон, зарабатывает за год!
   – Ну что? Я постарела, Антоша? – спросила Рита, заметив пристальный Антонов взгляд.
   – Ты? Да что ты! Ты просто похорошела, ты… – забормотал Антон, тушуясь.
   – А ведь это Антоха придумал нам здесь встретиться! – закричал вдруг Витька, наливая всем уже по второй.
   – Антошка? – изумилась Рита. – Антошка устроил нам это волшебное катание?
   – Ну, допустим, устроил не Антошка, а я, – вальяжно поправил Риту Сохальский. – Воспользовался случаем, чтобы проинспектировать, что ли, как московские метрополитеновские наши деньги осваивают, ну и совместить так сказать эту инспекцию служебную с приятным времяпровождением.
   – Да-да, – закивал колобкообразный метрополитеновский, снова оказавшийся рядом – неподалеку.
   Ему тоже налили, и он, опрокинув коньяк в рот, будто это был не "Реми Мартан", а водка плохого ингушского разлива, тут же поставил пустую рюмку на стол и поспешно отошел на два шага, чтобы не мешать компании.
   – А куда мы едем? – поинтересовалась Рита.
   – Ну. Ожидается что-то вроде экскурсии московских диггеров, – сказал Сохальский со своей привычной студенческой, исполненной иронии усмешкой.
   – И еще ожидается какое-то необычайное сообщение, которое приготовил для нас Антон, – добавил Витька.
   – Пра-а-а-вда? Как-а-а-ак интересно! – воскликнула Рита.
   Она была в пике своей сексуальности.
   Если бы ему, Антону, теперь предложили поцеловать даже ожившую Венеру Милосскую или Афродиту с картины Семирадского, что он так вожделел, будучи школьником и ходя с мамой в Русский музей или хоть самую записную красавицу Голливуда, Антона стошнило бы – все они меркли по сравнению с Риткой. Она, она была его воплощенной мечтой.
   Лук, бат доунт тач!
   Юпитер и бык.
   Мечты и живая Рита.
   Поезд вдруг стал.
   – Где это мы? – поинтересовался Сохальский.
   – Станция "Предконцовая", – с услужливой готовностью ответил метрополитеновский.
   – "Предконцовая"? – удивилась Рита. – Не слыхала такой.
   – Да ты просто давно в Москве не была! – воскликнул Витька.
   – Все больше Лондон да Париж, – добавил Сохальский.
   – Нету такой станции, – сказал вдруг Антон, глядя на схему московского метро, висевшую здесь же, в вагоне, – мы по Кольцевой ведь ехали? Так? – спросил он метрополитеновского. – А на Кольцевой нету такой станции.
   – Так-то оно так, да не совсем так, – хохотнул метрополитеновский и тут же предложил: – Может, выйдете, полюбопытствуете? Вы же, господин министр, вы же с инспекцией, Тэсэзэть!
   Вышли.
   Под ногами мрамор и габбро.
   Хрустальные колонны, как на станции "Автово" в Питере.
   Только станция шире – в четыре ряда хрустальных колонн – и длиннее, чем "Автово", раза в два, а то и в три.
   – Слушай, – возбужденно крикнул Витька Сохальскому, – а ведь я слыхал у вас в правительстве свое метро еще при Брежневе сделано было, чтобы прямо из Цэ-Ка на Старой площади вниз спускаться в случае войны или революции и в вагончике аж на сто первый километр из столицы! Я слыхал, что метро это аж до самого Серпухова? – спросил Витька, глядя на метрополитеновского.
   – Не знаю, не знаю, – с улыбчивой неопределенностью ответил чиновник, – мне про это ничего не известно.
   – Да ладно уж кокетничать с секретами! – крикнул Витька. – Мы тут все допущенные!
   Правда ведь, скажи, Сохальский!
   Между тем метрополитеновский остановился возле большого мозаичного панно, выполненного в стиле помпезного сталинского классицизма.
   – Вот, полюбопытствуйте, дамы и господа, – сказал метрополитеновский. – Мозаичное панно, изображающее Геракла, проклинающего Геру и Зевса за то, что те не дали ему совокупиться с Афродитой.
   – Интересно, что-то я не помню такого мифа, – сказал Сохальский, с сомнением качая головой.
   – Да ты и позабыл, поди, всю мифологию свою за этими, за темпами инфляции, да за курсом доллара, да за ценами на нефть? – Витька хлопнул Игоря по плечу.
   – А там другое панно, господа, – продолжил экскурсию метрополитеновский. – Вот, обратите внимание, мозаичное панно: сын Петра Первого Алексей на пытке у графа Толстого проклинает своего отца и весь его род, предрекая крах династии Романовых.
   – Ну, это что-то тоже из области каких-то домыслов желтой прессы, – с сомнением протянул Сохальский.
   – Что, министр? Не на то денежки твои метростроители потратили? – съехидничал Витька.
   – А там, в торце, – сказал метрополитеновский, – еще одно панно: Курбский проклинает Ивана Четвертого Грозного и…
   – Хватит, хватит, ребята! – воскликнул вдруг Антон. – Я должен вам признаться, я должен сделать вам одно важное, нет, важнейшее заявление.
   Антон был бледен.
   Он был словно мрамор, которым были выложены стены и пол блистательного подземного дворца.
   – Что за заявление? – вскинул брови Сохальский.
   – Чего ты там навыдумывал. Антоша? – почти ласково спросила Рита.
   – И ничего я не навыдумывал, – угрюмо глядя поверх голов товарищей, ответил Антон. – Вы просто выслушать меня должны, вы просто должны меня выслушать, а то…