Страница:
Значит, правильно он их проклял – так ему тогда казалось. Бей врага его же оружием!
Однако теперь точку зрения пришлось поменять. Что ж, этим и отличается человек разумный от скотины – под воздействием серьезных аргументов он меняет эту самую точку зрения. И еще одно решение срочно пришлось поменять Антону. С Сохальским все-таки стоит увидеться. И не случайно этот проклятый счастливый вагон пустили на слом. Все не случайно, вот что. Теперь ему прямая дорожка в Москву, потому что (Антон восхищался собственной находчивостью) там тоже есть трамваи. Есть, несмотря на все козни столичного правительства. И с нужным ему номерком, наверняка, должен быть вагончик! Заодно можно будет встретиться с Сохальским.
Нет, не можно, а нужно… Чем больше Антоха размышлял, тем все больше утверждался в мысли, что одним трамваем дело не обойдется. Нужно не просто найти его – не перед трамваем же он провинился, не перед ним просить прощения. Перед товарищами – Витькой и Игорем. Рита… Рита далеко. Ничего не поделаешь, но этих двоих он обязан найти.
Что ни делается, все к лучшему… "Хорошо, что не нашел трамвай, – думал он – а то бы, глядишь, и успокоился. А трамвай сам по себе – полдела. Трамвай, это, конечно, хорошо, но сам по себе ничегошеньки он не решает".
В тот дождливый вечер, когда он окончательно понял, что предстоит поездка, когда все наконец встало на свои места, как грани проклятого кубика-рубика, который ему в детстве так и не удалось ни разу собрать – терпения не хватало. В этот вечер он поставил последнюю точку и в своей пьесе.
Действие третье
Картина седьмая
Он и она.
Она: Ты здесь?
Он: А ты?
Она: Я здесь…
Он: За каким столом?
Она: А ты угадай!
Он: У стойки бара? В красной джинсовой курточке что ли?
Она: Да ты чего! Она ж такая вульгарная зауряд-девица!
Он: Ага! Значит, тебе ее тоже видно. Сейчас я тебя вычислю…
Она: А ты – в очках и с плеером в ушах? У окна – второй монитор?
Он: Ну ты даешь! Это ж пацан какой-то – пойнт фидошный – Децл недососаный…
Она: Фу!
Он: Ну что, знакомиться в реале будем? Или глазки монитору будем строить?
Она: Я не знаю…
Он: Кофе хочешь?
Она: В постель вместе с круассанчиком горячим…
Он: Утром после первого утреннего минета…
Она: А что? И очень даже может быть! В том и любовь…
Он: Ага…
Она: Или ты возле дверей, который в черном пальто?
Он: Не-е-е… Это командированный какой то… Мэйл в министерство строчит…
Она: Я тебя засекла – ты на того мужика головой вертел!
Он: Ну и где я, разведчица хрЕнова, внучка Штирлица?
Она: Знаю, да не скажу!
Он: Ну, я пошел.
Она: Куда?
Он: Домой… Че время здесь зря терять? Кофе я и дома себе забацаю, а время сетевое здесь тоже в полтора раза дороже…
Она: А как же я?
Он: Так ты же сама не хочешь!
Она: Не хотела бы – не пришла.
Он: Ты пришла нервишки пощекотать – кьюриосити киллд зэ кэт!
Она: Мэй би – мэй би…
Он: Так а я тогда здесь при чем? Нервишки щекотать – закажи себе по рассылке массажер электрический…
Она: Да?
Он: И член искусственный заодно.
Она: Я так и знала, что будешь грубить… А я так романтически настроилась, так готовилась…
Он: А белье красивое надела?
Она: Самый красивый лифчик!
Он: Ты скатываешься в виртуал – ты уходишь!
Она: Мы ее теряем! Мы ее теряем!.. Это новый штамп из дешевых сериалов.
Он: А ты и не хотела знакомства в реале!
Она: Хотела…
Он: Хотела бы – давно бы рукой мне помахала… Ну, помаши!
Она: Ха-а-ай!
Он: Ну и где ты? Опять обманула!
Она: Мужчина должен быть смелее – встань сам, чтоб я тебя увидала!
Он: Встану сейчас и выйду… Не оборачиваясь… Ты, если хочешь, иди за мной…
Догоняй. А если не захочешь… В общем – смотри сама. Итс ап ту ю.
Картина восьмая
Он и Она.
Она: Я долго не писала, прости – была занята. Ты сердишься на меня? Я тогда не пошла за тобой поначалу. Сидела, как дура. А потом рванулась, но поздно – тебя на улице уже не было… Ты не сердись! Зато я тебя разглядела. Ты забавный. Мне понравился. В общем – ты в моем вкусе. И не сердись. Я исправлюсь. Честное слово!
Только не исчезай совсем! Хорошо?
Он: Дуреха ты! Тоже мне, Масяня – внучка Штирлица из кафе "Элефант"! Я тоже, чай, не дурак… Я тебя подглядел из магазина напротив – как ты влево-вправо глансы несчастные кидала, словно пуделя любимого потеряла… Тебе в черном пальто, кстати, очень клево – с твоими волосами и все такое – стильно, мне понравилось.
Она: А чего не подошел?
Он: Рассердила ты меня.
Она: К женщине снисходительнее надо быть.
Он: Я тоже исправлюсь… Если хочешь.
Она: Хочу.
Он: Уверена?
Она: Почти.
Он: Вот когда будешь совсем – тогда приходи.
Она: К тебе домой?
Он: В мой монитор.
Она: В твой монитор? А как же горячий кофе и круассан в постель после первого утреннего минета?
Он: Ты захоти сильней.
Она: Сильней – это как?
Он: А так, чтобы определиться – я или он…
Она: А сам ты определился?
Он: В любом движенье нужен локомотив.
Она: И этим локомотивом должна быть женщина – опять!
Он: Или змей с яблоком.
Она: Билл Гейтс.
Он: Маст дай.
Она: Тогда давай адрес.
Он: Ромео сорок восемь собака майл ру Она: Дурило – почтовый адрес квартиры своей давай и готовь стоху рублей – частнику, которого я поймаю…
Звонок…
Deus ex machina: И они жили долго-долго… И Он каждое утро подавал ей в постель горячий кофе с теплым круассаном.
Глава пятая
Удушение желаний Сохальскому повезло, он родился в Ленинграде и учился в одной из так называемых "английских школ". Вся фарца питерская вышла из этих заведений. Мало того что там вполне прилично учили языку, так и делегации разные иностранные – учителей, студентов, школьников из Англии, Штатов и Канады – были чуть ли не каждый день.
И что смешно – если в стране контакты с иностранцами, мягко говоря, не очень-то приветствовались тогда, когда дети еще носили пионерские галстуки и в классах над доской висели портреты бородатого дедушки Ленина, то у Игоря в школе во время бесконечных визитов интересующихся "фирмачей" детей буквально заставляли подходить к ним, общаться, задавать вопросы. Практиковаться в разговорной речи.
И допрактиковались. Больше половины Игоревых одноклассниц уехало на Запад сразу, как только начались все эти интернетные знакомства.
С Витькой Семиным они потом из-за английского и сдружились.
– Давай, братан, чейндж сделаем, – сказал как-то Витька после второй или третьей пары практических занятий по переводу экономических текстов, – ты мне тысячи переводить будешь на зачет по иностранному, а я тебе аккорды стану показывать.
Выучиться играть на гитаре, как играл Витька Семин, Сохальский не сподобился…
Но он помнил жаркое питерское лето восемьдесят пятого. Семин сидел в своей комнате в одних черных сатиновых трусах, что в народе всегда именовались "семейными".
Была ночь. Московский проспект шумел из окна нескончаемым потоком "Волг"-такси, запоздалых троллейбусов и парил удушливым жаром остывающего асфальта. В огромной комнате добротной "сталинки" был обычный для Семина беспорядок – какие-то журналы про автогонки, книжки про ремонт и восстановление автомобилей "Москвич" и "Жигули", безжалостно раскрытые и перевернутые текстом вниз, что бы не закрывались в нужных, найденных местах… Семин сидел раскарячась на высоком табурете против концертного пюпитра, на котором лежала книга с нотами битловских песен.
Моряк один знакомый привез, – говорил Семин.
На коленях у него была дорогая акустическая гитара с нейлоновыми струнами…
Bright are the stars that shine
Dark is the sky
I know the love of mine
Will never die
And I love her
Пел Витька очень хорошо…
А Сохальский так и не научился так же петь и играть.
И ведь столько тысяч знаков по экономическому переводу сделал для Семина – и не сосчитать! И все втуне.
Ну, не научился так же, как Витька петь, а Ритку у него все равно увел.
Вот так-то!
Значит, не самое главное для девичьих ушей все эти Bright are the stars that shine Dark is the sky I know the love of mine Will never die And I love her.
Хоть и говорят, что женщины, мол, любят ушами, видать, не в каждые уши годится сладкая музычка, а для некоторых ушек важнее что-то иное. Умные речи… Глубокий смысл…
В конце концов Сохальский, так и не выучив сложные для его пальцев "барэ" и совершенно немыслимый "ми-септ", мог попросту ставить на проигрыватель диск Роберта Фриппа. Когда приводил свою… Свою Ритку к себе в увешанную плакатами Леннона и Че Гевары комнату.
В одной американской газете Семин как-то прочитал, что, если бы фиксировать, сколько девиц рассталось со своей невинностью под ту или иную мелодию, то чемпионом пятидесятых стала бы "Love Me Tender" великого короля поп-музыки Элвиса Пресли. "И кабы каждая дефлорация сопровождалась выстрелом, то во время исполнения по радио песни Элвиса "Don"t Be Cruel", в Америке стояла бы такая же канонада, как во время высадки союзников в Нормандии" Да… А Ритка рассталась с невинностью под "Скорпионз"… под тягучую песенку "Still Lovin You"…
I"m still Lovin You…
Я все еще люблю тебя.
Я все еще люблю тебя, Ритка!
Семина это злило. И это заставляло его еще сильнее нажимать на газ тогда, когда другие гонщики, завидев чей-то перевернувшийся и горящий автомобиль, инстинктивно жали на тормоза. И поэтому он выигрывал и выигрывал, все поднимаясь и поднимаясь в рейтинге раллийных гонщиков Европы.
А Сохальский женился по уму.
Женился на дочери очень влиятельного чиновника из Госплана СССР.
Отец его Иринки, позднее ставший для Игоря любимым тестем и партнером по семейному бизнесу, решил, что дочку следует выдать за перспективного "гоя". Было это еще при коммунистах, когда евреев не очень-то назначали на высокие посты.
Так что сам Аркадий Семенович, хоть и крутил у себя в Госплане миллионами, имея все и больше, чем имели некоторые Ивановы из Цэ Ка, застрял по должности между гражданскими эквивалентами "полковника" и "генерала" по причине пятого пункта своей анкеты. Вот и решил Аркадий Семенович дочку свою Иринку за перспективного питерского выскочку "коренной национальности" отдать. Дети-то по еврейскому закону – все равно евреями будут!
А Игорька Аркадий Семенович вычислял по всей тысяче признаков – "годен-не годен" . Аркадий Семенович даже заведующему министерской поликлиникой доктору Кацману позвонил, чтобы тот выяснил, как у Игорька с простатой да с печенью?
Потом устроили смотрины.
На даче в Ильинском.
Сделали что-то вроде дня рождения да попросили одного из своих в Игоревом министерстве непременно этого молодого порученца привезти.
Ирка тоже не дура, ей папа объяснил что и как, да и мама тоже накрутила: мол, бери парня в оборот и все два дня уикенда от него ни на шаг! А если заладится, так и не ломайся, дело-то молодое – тащи парня в спальню да заваливай прям на себя!
А потом, а потом был разговор у Аркадия Семеновича в кабинете.
И перспективы, от которых дух захватывало.
– Мы тебя за десять лет до министра по лесенке додвигаем, – сказал Аркадий Семенович, задорно поглядывая поверх очков, – была б моя Ирка мужчиной, я бы ее додвигал до министра, но, во-первых, у нас в стране девушек, сам уже разобрался – не маленький, понимаешь, не назначают министрами, а во вторых, как у Галича в песне поется, "сам еврей и отец еврей", так что и с этой стороны биографии Ирке моей не повезло. Но так как я уж больно хочу, чтоб внуки мои имели маму министершу, быть тебе, Игорь, министром, вот тебе мое слово!
Перспективы были самые блистательные.
Игорь тоже не дурак – тоже справки о будущем тесте навел.
– Аркадий Семенович? – переспросил кадровик в его, Игоря, министерстве. – Да этот дяденька половиной экономики страны крутит-вертит, как своим дачным хозяйством. Мимо него ни один министр не проскочит просто так. Без его визы ни одной области, ни одному заводу лишнего винтика никогда не получить!
Перспективы были блистательными.
А обязанности?
Что семейные обязанности?
Они в еврейской семье были совсем не такими уж и обременительными.
Игорьку даже понравился практичный цинизм, с которым его новая родня подходила к вопросу семейного строительства.
– У нас, у евреев, – поучал зятя Аркадий Семенович, – ты можешь сто и тысячу раз изменять жене, но только при одном условии – никогда не бросать ее и детей без средств. А в твоем случае, когда я сам позабочусь об Ирочкином состоянии, ты будешь должен раз в год ездить с семьей на курорт, будешь должен соблюдать все приличия, то есть всюду выводить Ирочку как свою законную супругу – на приемы в Кремле, на рауты, коктейли министерские… А любовниц… А любовниц имей себе столько, сколько здоровье позволит. А если и заболеешь чем, то доктор Лившиц вылечит!
И, похлопав Игорька по коленке, тесть похотливо засмеялся.
Игорь быстро усвоил порядки еврейской семьи.
И уже через два года супружества с Иркой был среди ее родни как самый что ни на есть свой – еврей до мозга костей. Сам уже мог так же цинично говорить об адюльтере и заигрывать с женами Иркиных кузенов, похлопывая родственников по плечам и спинам и хохоча при упоминании о докторе Лившице, который может ВСЕ вылечить.
А Ирка была не такой уж и страшной.
Не модель, конечно, но в сексе раскрепощенная и даже очень старательная.
Портили Ирку толстые икры, черненькие усики над верхней пухлой губой и рано начавшийся целюлит.
Насчет усиков Ирка усиленно поработала с косметологом, и с усиками справились.
С целюлитом и с икрами было посложней.
Но Игорешка привык.
А вернее – приспособился.
И первые два года выполнял свои супружеские обязанности на все сто!
И усекнув систему, любовниц себе заводил в среде своих… Из числа жен бесчисленных Иркиных кузенов. И те были довольны, и Аркадий Семенович был спокоен, и Ирке это даже нравилось.
Через два года, на дне рождении дяди Левы, Игорь уже хохоча по-свойски рассказывал за столом анекдот, как приходит Абрам к жене своего соседа Хаима и говорит ей: Сара, дай мне, потому что жена моя в положении, Сара дала ему, а тут приходит с работы Хаим…
Тесть был доволен.
А когда они с Иркой родили ему внучку Анечку – Анну Игоревну Сохальскую, Аркадий Семенович сказал, задорно поглядев на зятя поверх очков: – Ну, на полминистра ты уже наработал. Сделаешь Ирке парня, станешь министром!
Риту Игорь вспоминал.
И даже больше того: вспоминая ее в каждый день ее рождения, Игорь не ложился спать с женой, а тихо напивался в своем кабинете.
Карточек Риткиных у него не было.
Все порезал в терминаторе для служебных бумаг, чтобы не давать тестю повода усомниться в правильности его выбора.
Уж больно хотелось стать министром!
Игореша вспоминал их первый "настоящий" секс.
Не первый робкий неудачный пересып, а тот первый раз, когда, преодолев полосу привыкания, они настолько притерлись друг к дружке, но в то же время еще не успели пресытиться, и им было просто "атомно хорошо", как сказала тогда Ритка. И где она это словечко подцепила? Неужели у Витьки Семина?
А один раз, выпив в Риткин день рождения на две рюмки "Джонни Вокера" больше обычного, Игорь позвонил в ночной эфир на радио "Континент-Европа" и попросил диск-жокея поставить Лу Рида для девушки Риты, которая, может быть, услышит и вспомнит своего друга Игоря, с которым училась в питерском универе на экономическом факультете. Диск-жокей ответил, что Лу Рида у них в коллекции нет – не их формат и предложил поставить для Риты песню ансамбля "Моральный кодекс"…
Вряд ли Ритка слышала это поздравление.
Вряд ли.
Антон тоже хотел послать Ритке песню.
Сам он петь и играть на гитаре не умел, поэтому в день Риткиного рождения позвонил на радио "Старый Хит" и попросил диск-жокея поставить в эфир песню "Я встретил девушку – полумесяцем бровь". Эту песню Антоха от мамы слышал, у нее старая-престарая пластинка была, еще на семьдесят восемь оборотов. Там узбек какой-то с сильным восточным акцентом пел:
"Ах, эта девушка, меня с ума свела, разбила сердце мне, покой взяла!" Да, бывают девушки, которые могут свести с ума.
Антоха вдруг вспомнил, как умный, начитавшийся Фрейда с Юнгом Игорешка с коронной своей ироничной усмешкой на губах принялся однажды говорить о том стихотворении Некрасова, где про то, что, де, "есть женщины в русских селеньях"…
Было это на Восьмое марта. И как раз по радио по случаю женского праздника это стихотворение как бы кстати и припомнили. И тут Игорь завелся: де, Некрасов был больным человеком, подсознательно стосковался по сексуальному типу бабы-госпожи, что эта женщина, что коня на скаку остановит, есть ни что иное, как архетипическая матриархальная матка, от которой пошли потом в европейском эпосе все эти бабы-богатырки Брунхильды и Кримхильды, и что Некрасов, который боялся отца и в том очень страдал по классике от эдипова комплекса, подсознательно хотел этакую сильную мамку, которая и остановила бы не только коня на скаку, но и страстишки самого Некрасова – нашлепала бы его по попе за игру в картишки…
Нашлепала бы, а потом на себя, на огромные груди свои, положила бы и успокоила…
Умный он – Игорешка.
Потому к нему и Ритка ушла.
Потому и Ритка к нему ушла, окончательно сведя с ума Антоху-бедолагу.
Тот и сам имел кое-что о Некрасове рассказать. Про того самого мальчика и его колесо. Поиронизировать. Но не стал. Потому как мелко это и Фрейда не привяжешь.
"Я встретил девушку, полумесяцем бровь, на щечке родинка, а в глазах – любовь.
Ах, эта девушка меня с ума свела, разбила сердце мне, покой взяла!" И Антоха зло пришептывал губами:
"Разбила рожу мне – штаны сняла"!
Из записок А.Е. Баринова:
Булгаков написал роман "Мастер и Маргарита".
Сам?
Весь роман сам написал?
И даже то невозможное место его, где гениальный Мастер пишет свое лучшее произведение в тот момент своей жизни, когда у него "все хорошо в личной жизни".
То есть тогда, когда они с Маргаритой счастливо живут в их отдельной квартирке… (set ecrit)… Думается, что эту сладкую муру, достойную коды какой-нибудь мексиканской мыльной оперы, приписала потом женушка Михаила Афанасьевича, после его смерти приписала, будучи единоличной редактрессой его литературного наследия.
Но суть главной неправды Михаила Афанасьевича не в этом.
Конечно, трудно было бы обвинять Булгакова в простой кондовой конъюнктуре: де, в стране, где Евангелие днем с огнем было не сыскать, роман, содержащий, хоть и не каноническое, но все же альтернативное, сведение о жизни Христа, был обречен на то, чтобы стать бестселлером… Заменяя собою Евангелие. Это у Каткова, у первого нашего коммерсанта от шлягерно-популярно-бестселлерной литературы, было уже: "не разрешают напечатать Коран, так мы напечатаем комментарии к Корану – и станут покупать"… Так и Михаила Афанасьевича. Когда роман вышел в широкий свет – в журнале "Знамя" в шестьдесят шестом году – дамочки наши, инженерки, от прелюдии хрущевских послаблений уже очень готовы были к тому, чтобы почитать что-нибудь такое… Все равно что – хоть Блавацкую, хоть Кастанеду, хоть Матамбрадхату…
Но ни того, ни другого в те, советские, времена не издавали. Вся бумага уходила на многомиллионные тиражи Полного собрания сочинений Ленина да на Материалы очередного съезда КПСС. Так что на духовный голод и был вброшен Роман в Романе.
Ну, что тут началось – каждый помнит!
Глава шестая
Похороны желаний Виктор Сергеевич Семин, председатель совета директоров СоюзИнвестБанка, правая рука нового министра финансов и один из наиболее реальных претендентов на пост главы Центрального Банка Российской Федерации, маялся похмельем. Голова налилась чугунной тяжестью. Хотелось пить. На виске подрагивали проклятые мелкие сосудики.
Виктору казалось, что именно они – источник боли. Он где-то прочел, что алкоголь расширяет, а потом сужает сосуды. Стоило только слегка пошевелиться, как сосуды ощутимо сужались и расширялись, сдвигались и слипались в голове в один пульсирующий комок…
Семин давно уже понял, что с каждым годом ему приходится все хуже наутро; однако, согласно каждой новой занимаемой должности, не пить с нужными людьми становится просто невозможно. Разрешить это трагическое противоречие не представлялось возможным. Раздражало не только то, что приходилось поглощать коньяк в неумеренных размерах. Больше всего на нервы действовало общество тех, с кем приходилось пить на брудершафт. И если вечером Виктор был любезен с теми, кого считал полными идиотами, поскольку они были ему нужны, то с утра он не мог справиться с раздражением, вспоминая откормленные рожи своих вчерашних собутыльников.
Вчера Семин принимал гостей на своей даче в Одинцово. Приглашенные разъехались поздно ночью. Виктор знал, что прислуга уже давно ликвидировала все следы вчерашнего застолья, но слезать вниз все равно страшно не хотелось. Второй этаж был, в полном смысле этого слова, "его крепостью", в которой Виктору хотелось пересидеть все неприятности. Да и весь дом напоминал фортификационное сооружение: узкие окна-бойницы, толстые стены, огромный сплошной забор. Все территория усадьбы и ближние подступы к ней хорошо просматривались со второго этажа.
Дом раньше часто переходил из рук в руки. В советское время он служил для отдыха и конфиденциальных встреч важных партийных чинуш. Затем его выкупил разбогатевший предприниматель, укрепивший и без того прочный забор. В это время во всем поселке занимались укреплением обороноспособности дачных коттеджей. На въезде поставили шлагбаум и охрану. Владельцу все эти меры, однако, не помогли, и его пристрелил снайпер, оставшийся ненайденным, у подъезда городской квартиры.
Некоторое время строение пустовало, сдавалось внаем криминального вида молодцам, наезжавшим в Одинцово, бряцая оружием, для разработки планов операций. Затем вдова подстреленного бизнесмена решила распродать излишки недвижимости, и дом купил Виктор. Он предполагал, что дача будет местом для встреч с нужными людьми.
Для этого она была полностью оборудована – спальни для гостей, сауна, большая столовая. Постепенно Семин привязался к загородной жизни и часто наезжал в коттедж один, чтобы расслабится после тяжелых совещаний и судьбоносных решений.
Виктор осознавал, что сделал феерическую карьеру, словно по мановению волшебной палочки. Двенадцать лет назад успешный молодой экономист, заканчивающий обучение в университете, пришел работать в петербургский филиал банка. Сегодня он его возглавлял. А скоро он – тьфу-тьфу-тьфу! – станет главой центрального банка…
Сбылась мечта идиота… На тринадцатом году работы. Чертова дюжина. Эти годы были наполнены постоянной тяжелой работой, страхом сорваться – и вот он почти достиг того, о чем мечтал. Иногда он сам не верил, что все это происходит с ним.
Порой голова кружилась от стремительного перемещения – вверх, вверх и только вверх, не оглядываясь назад! Рядом с ним не осталось никого из его прошлых знакомых, кроме Игоря Сохальского, присутствовавшего и на вчерашней вечеринке.
Десять лет назад Виктор вслед за своим другом Сохальским переехал в Москву.
Игорь был убежден, что настоящую карьеру можно сделать только в столице.
Сохальский избрал для себя государственную службу, тогда как Виктор не стремился стать чиновником. Их отношения строились на взаимовыгодной основе: Игорь имел доступ к информации министерства финансов, а Виктор обеспечивал прохождение кредитов нужным людям через Союзинвестбанк. Кроме того, они оставались хорошими приятелями.
Правда, иногда Семина раздражали перемены, произошедшие с бывшим однокурсником.
Возносясь все выше и выше в чиновной иерархии, Сохальский постепенно утрачивал свободную манеру общения. С подчиненными Игорь разговаривал хамским тоном, нацепив на лицо выражение брезгливой скуки. Виктор и не заметил, когда эти-то неприятные интонации стали для его друга абсолютно привычными, а высокомерное выражение въелось в кожу. Кислая мина на лице Игоря держалась постоянно, возможно, потому что он теперь всегда был окружен нижестоящими… Сквозь начальственную гримасу все реже проглядывали черты юного приятеля и однокашника.
Порой Виктору казалось, что и его Игорь воспринимает как младшего по званию.
Формально Семин не подчинялся Игорю, да и вообще не был связан с ним, но именно Игорь обеспечивал банк необходимой информацией о предполагаемых изменениях финансовой политики. Именно поэтому молодой финансист Семин, близкий рвущемуся вверх чиновнику из минфинансов, был выбран главой банка на собрании директоров.
Однако теперь точку зрения пришлось поменять. Что ж, этим и отличается человек разумный от скотины – под воздействием серьезных аргументов он меняет эту самую точку зрения. И еще одно решение срочно пришлось поменять Антону. С Сохальским все-таки стоит увидеться. И не случайно этот проклятый счастливый вагон пустили на слом. Все не случайно, вот что. Теперь ему прямая дорожка в Москву, потому что (Антон восхищался собственной находчивостью) там тоже есть трамваи. Есть, несмотря на все козни столичного правительства. И с нужным ему номерком, наверняка, должен быть вагончик! Заодно можно будет встретиться с Сохальским.
Нет, не можно, а нужно… Чем больше Антоха размышлял, тем все больше утверждался в мысли, что одним трамваем дело не обойдется. Нужно не просто найти его – не перед трамваем же он провинился, не перед ним просить прощения. Перед товарищами – Витькой и Игорем. Рита… Рита далеко. Ничего не поделаешь, но этих двоих он обязан найти.
Что ни делается, все к лучшему… "Хорошо, что не нашел трамвай, – думал он – а то бы, глядишь, и успокоился. А трамвай сам по себе – полдела. Трамвай, это, конечно, хорошо, но сам по себе ничегошеньки он не решает".
В тот дождливый вечер, когда он окончательно понял, что предстоит поездка, когда все наконец встало на свои места, как грани проклятого кубика-рубика, который ему в детстве так и не удалось ни разу собрать – терпения не хватало. В этот вечер он поставил последнюю точку и в своей пьесе.
Действие третье
Картина седьмая
Он и она.
Она: Ты здесь?
Он: А ты?
Она: Я здесь…
Он: За каким столом?
Она: А ты угадай!
Он: У стойки бара? В красной джинсовой курточке что ли?
Она: Да ты чего! Она ж такая вульгарная зауряд-девица!
Он: Ага! Значит, тебе ее тоже видно. Сейчас я тебя вычислю…
Она: А ты – в очках и с плеером в ушах? У окна – второй монитор?
Он: Ну ты даешь! Это ж пацан какой-то – пойнт фидошный – Децл недососаный…
Она: Фу!
Он: Ну что, знакомиться в реале будем? Или глазки монитору будем строить?
Она: Я не знаю…
Он: Кофе хочешь?
Она: В постель вместе с круассанчиком горячим…
Он: Утром после первого утреннего минета…
Она: А что? И очень даже может быть! В том и любовь…
Он: Ага…
Она: Или ты возле дверей, который в черном пальто?
Он: Не-е-е… Это командированный какой то… Мэйл в министерство строчит…
Она: Я тебя засекла – ты на того мужика головой вертел!
Он: Ну и где я, разведчица хрЕнова, внучка Штирлица?
Она: Знаю, да не скажу!
Он: Ну, я пошел.
Она: Куда?
Он: Домой… Че время здесь зря терять? Кофе я и дома себе забацаю, а время сетевое здесь тоже в полтора раза дороже…
Она: А как же я?
Он: Так ты же сама не хочешь!
Она: Не хотела бы – не пришла.
Он: Ты пришла нервишки пощекотать – кьюриосити киллд зэ кэт!
Она: Мэй би – мэй би…
Он: Так а я тогда здесь при чем? Нервишки щекотать – закажи себе по рассылке массажер электрический…
Она: Да?
Он: И член искусственный заодно.
Она: Я так и знала, что будешь грубить… А я так романтически настроилась, так готовилась…
Он: А белье красивое надела?
Она: Самый красивый лифчик!
Он: Ты скатываешься в виртуал – ты уходишь!
Она: Мы ее теряем! Мы ее теряем!.. Это новый штамп из дешевых сериалов.
Он: А ты и не хотела знакомства в реале!
Она: Хотела…
Он: Хотела бы – давно бы рукой мне помахала… Ну, помаши!
Она: Ха-а-ай!
Он: Ну и где ты? Опять обманула!
Она: Мужчина должен быть смелее – встань сам, чтоб я тебя увидала!
Он: Встану сейчас и выйду… Не оборачиваясь… Ты, если хочешь, иди за мной…
Догоняй. А если не захочешь… В общем – смотри сама. Итс ап ту ю.
Картина восьмая
Он и Она.
Она: Я долго не писала, прости – была занята. Ты сердишься на меня? Я тогда не пошла за тобой поначалу. Сидела, как дура. А потом рванулась, но поздно – тебя на улице уже не было… Ты не сердись! Зато я тебя разглядела. Ты забавный. Мне понравился. В общем – ты в моем вкусе. И не сердись. Я исправлюсь. Честное слово!
Только не исчезай совсем! Хорошо?
Он: Дуреха ты! Тоже мне, Масяня – внучка Штирлица из кафе "Элефант"! Я тоже, чай, не дурак… Я тебя подглядел из магазина напротив – как ты влево-вправо глансы несчастные кидала, словно пуделя любимого потеряла… Тебе в черном пальто, кстати, очень клево – с твоими волосами и все такое – стильно, мне понравилось.
Она: А чего не подошел?
Он: Рассердила ты меня.
Она: К женщине снисходительнее надо быть.
Он: Я тоже исправлюсь… Если хочешь.
Она: Хочу.
Он: Уверена?
Она: Почти.
Он: Вот когда будешь совсем – тогда приходи.
Она: К тебе домой?
Он: В мой монитор.
Она: В твой монитор? А как же горячий кофе и круассан в постель после первого утреннего минета?
Он: Ты захоти сильней.
Она: Сильней – это как?
Он: А так, чтобы определиться – я или он…
Она: А сам ты определился?
Он: В любом движенье нужен локомотив.
Она: И этим локомотивом должна быть женщина – опять!
Он: Или змей с яблоком.
Она: Билл Гейтс.
Он: Маст дай.
Она: Тогда давай адрес.
Он: Ромео сорок восемь собака майл ру Она: Дурило – почтовый адрес квартиры своей давай и готовь стоху рублей – частнику, которого я поймаю…
Звонок…
Deus ex machina: И они жили долго-долго… И Он каждое утро подавал ей в постель горячий кофе с теплым круассаном.
Глава пятая
Удушение желаний Сохальскому повезло, он родился в Ленинграде и учился в одной из так называемых "английских школ". Вся фарца питерская вышла из этих заведений. Мало того что там вполне прилично учили языку, так и делегации разные иностранные – учителей, студентов, школьников из Англии, Штатов и Канады – были чуть ли не каждый день.
И что смешно – если в стране контакты с иностранцами, мягко говоря, не очень-то приветствовались тогда, когда дети еще носили пионерские галстуки и в классах над доской висели портреты бородатого дедушки Ленина, то у Игоря в школе во время бесконечных визитов интересующихся "фирмачей" детей буквально заставляли подходить к ним, общаться, задавать вопросы. Практиковаться в разговорной речи.
И допрактиковались. Больше половины Игоревых одноклассниц уехало на Запад сразу, как только начались все эти интернетные знакомства.
С Витькой Семиным они потом из-за английского и сдружились.
– Давай, братан, чейндж сделаем, – сказал как-то Витька после второй или третьей пары практических занятий по переводу экономических текстов, – ты мне тысячи переводить будешь на зачет по иностранному, а я тебе аккорды стану показывать.
Выучиться играть на гитаре, как играл Витька Семин, Сохальский не сподобился…
Но он помнил жаркое питерское лето восемьдесят пятого. Семин сидел в своей комнате в одних черных сатиновых трусах, что в народе всегда именовались "семейными".
Была ночь. Московский проспект шумел из окна нескончаемым потоком "Волг"-такси, запоздалых троллейбусов и парил удушливым жаром остывающего асфальта. В огромной комнате добротной "сталинки" был обычный для Семина беспорядок – какие-то журналы про автогонки, книжки про ремонт и восстановление автомобилей "Москвич" и "Жигули", безжалостно раскрытые и перевернутые текстом вниз, что бы не закрывались в нужных, найденных местах… Семин сидел раскарячась на высоком табурете против концертного пюпитра, на котором лежала книга с нотами битловских песен.
Моряк один знакомый привез, – говорил Семин.
На коленях у него была дорогая акустическая гитара с нейлоновыми струнами…
Bright are the stars that shine
Dark is the sky
I know the love of mine
Will never die
And I love her
Пел Витька очень хорошо…
А Сохальский так и не научился так же петь и играть.
И ведь столько тысяч знаков по экономическому переводу сделал для Семина – и не сосчитать! И все втуне.
Ну, не научился так же, как Витька петь, а Ритку у него все равно увел.
Вот так-то!
Значит, не самое главное для девичьих ушей все эти Bright are the stars that shine Dark is the sky I know the love of mine Will never die And I love her.
Хоть и говорят, что женщины, мол, любят ушами, видать, не в каждые уши годится сладкая музычка, а для некоторых ушек важнее что-то иное. Умные речи… Глубокий смысл…
В конце концов Сохальский, так и не выучив сложные для его пальцев "барэ" и совершенно немыслимый "ми-септ", мог попросту ставить на проигрыватель диск Роберта Фриппа. Когда приводил свою… Свою Ритку к себе в увешанную плакатами Леннона и Че Гевары комнату.
В одной американской газете Семин как-то прочитал, что, если бы фиксировать, сколько девиц рассталось со своей невинностью под ту или иную мелодию, то чемпионом пятидесятых стала бы "Love Me Tender" великого короля поп-музыки Элвиса Пресли. "И кабы каждая дефлорация сопровождалась выстрелом, то во время исполнения по радио песни Элвиса "Don"t Be Cruel", в Америке стояла бы такая же канонада, как во время высадки союзников в Нормандии" Да… А Ритка рассталась с невинностью под "Скорпионз"… под тягучую песенку "Still Lovin You"…
I"m still Lovin You…
Я все еще люблю тебя.
Я все еще люблю тебя, Ритка!
Семина это злило. И это заставляло его еще сильнее нажимать на газ тогда, когда другие гонщики, завидев чей-то перевернувшийся и горящий автомобиль, инстинктивно жали на тормоза. И поэтому он выигрывал и выигрывал, все поднимаясь и поднимаясь в рейтинге раллийных гонщиков Европы.
А Сохальский женился по уму.
Женился на дочери очень влиятельного чиновника из Госплана СССР.
Отец его Иринки, позднее ставший для Игоря любимым тестем и партнером по семейному бизнесу, решил, что дочку следует выдать за перспективного "гоя". Было это еще при коммунистах, когда евреев не очень-то назначали на высокие посты.
Так что сам Аркадий Семенович, хоть и крутил у себя в Госплане миллионами, имея все и больше, чем имели некоторые Ивановы из Цэ Ка, застрял по должности между гражданскими эквивалентами "полковника" и "генерала" по причине пятого пункта своей анкеты. Вот и решил Аркадий Семенович дочку свою Иринку за перспективного питерского выскочку "коренной национальности" отдать. Дети-то по еврейскому закону – все равно евреями будут!
А Игорька Аркадий Семенович вычислял по всей тысяче признаков – "годен-не годен" . Аркадий Семенович даже заведующему министерской поликлиникой доктору Кацману позвонил, чтобы тот выяснил, как у Игорька с простатой да с печенью?
Потом устроили смотрины.
На даче в Ильинском.
Сделали что-то вроде дня рождения да попросили одного из своих в Игоревом министерстве непременно этого молодого порученца привезти.
Ирка тоже не дура, ей папа объяснил что и как, да и мама тоже накрутила: мол, бери парня в оборот и все два дня уикенда от него ни на шаг! А если заладится, так и не ломайся, дело-то молодое – тащи парня в спальню да заваливай прям на себя!
А потом, а потом был разговор у Аркадия Семеновича в кабинете.
И перспективы, от которых дух захватывало.
– Мы тебя за десять лет до министра по лесенке додвигаем, – сказал Аркадий Семенович, задорно поглядывая поверх очков, – была б моя Ирка мужчиной, я бы ее додвигал до министра, но, во-первых, у нас в стране девушек, сам уже разобрался – не маленький, понимаешь, не назначают министрами, а во вторых, как у Галича в песне поется, "сам еврей и отец еврей", так что и с этой стороны биографии Ирке моей не повезло. Но так как я уж больно хочу, чтоб внуки мои имели маму министершу, быть тебе, Игорь, министром, вот тебе мое слово!
Перспективы были самые блистательные.
Игорь тоже не дурак – тоже справки о будущем тесте навел.
– Аркадий Семенович? – переспросил кадровик в его, Игоря, министерстве. – Да этот дяденька половиной экономики страны крутит-вертит, как своим дачным хозяйством. Мимо него ни один министр не проскочит просто так. Без его визы ни одной области, ни одному заводу лишнего винтика никогда не получить!
Перспективы были блистательными.
А обязанности?
Что семейные обязанности?
Они в еврейской семье были совсем не такими уж и обременительными.
Игорьку даже понравился практичный цинизм, с которым его новая родня подходила к вопросу семейного строительства.
– У нас, у евреев, – поучал зятя Аркадий Семенович, – ты можешь сто и тысячу раз изменять жене, но только при одном условии – никогда не бросать ее и детей без средств. А в твоем случае, когда я сам позабочусь об Ирочкином состоянии, ты будешь должен раз в год ездить с семьей на курорт, будешь должен соблюдать все приличия, то есть всюду выводить Ирочку как свою законную супругу – на приемы в Кремле, на рауты, коктейли министерские… А любовниц… А любовниц имей себе столько, сколько здоровье позволит. А если и заболеешь чем, то доктор Лившиц вылечит!
И, похлопав Игорька по коленке, тесть похотливо засмеялся.
Игорь быстро усвоил порядки еврейской семьи.
И уже через два года супружества с Иркой был среди ее родни как самый что ни на есть свой – еврей до мозга костей. Сам уже мог так же цинично говорить об адюльтере и заигрывать с женами Иркиных кузенов, похлопывая родственников по плечам и спинам и хохоча при упоминании о докторе Лившице, который может ВСЕ вылечить.
А Ирка была не такой уж и страшной.
Не модель, конечно, но в сексе раскрепощенная и даже очень старательная.
Портили Ирку толстые икры, черненькие усики над верхней пухлой губой и рано начавшийся целюлит.
Насчет усиков Ирка усиленно поработала с косметологом, и с усиками справились.
С целюлитом и с икрами было посложней.
Но Игорешка привык.
А вернее – приспособился.
И первые два года выполнял свои супружеские обязанности на все сто!
И усекнув систему, любовниц себе заводил в среде своих… Из числа жен бесчисленных Иркиных кузенов. И те были довольны, и Аркадий Семенович был спокоен, и Ирке это даже нравилось.
Через два года, на дне рождении дяди Левы, Игорь уже хохоча по-свойски рассказывал за столом анекдот, как приходит Абрам к жене своего соседа Хаима и говорит ей: Сара, дай мне, потому что жена моя в положении, Сара дала ему, а тут приходит с работы Хаим…
Тесть был доволен.
А когда они с Иркой родили ему внучку Анечку – Анну Игоревну Сохальскую, Аркадий Семенович сказал, задорно поглядев на зятя поверх очков: – Ну, на полминистра ты уже наработал. Сделаешь Ирке парня, станешь министром!
Риту Игорь вспоминал.
И даже больше того: вспоминая ее в каждый день ее рождения, Игорь не ложился спать с женой, а тихо напивался в своем кабинете.
Карточек Риткиных у него не было.
Все порезал в терминаторе для служебных бумаг, чтобы не давать тестю повода усомниться в правильности его выбора.
Уж больно хотелось стать министром!
Игореша вспоминал их первый "настоящий" секс.
Не первый робкий неудачный пересып, а тот первый раз, когда, преодолев полосу привыкания, они настолько притерлись друг к дружке, но в то же время еще не успели пресытиться, и им было просто "атомно хорошо", как сказала тогда Ритка. И где она это словечко подцепила? Неужели у Витьки Семина?
А один раз, выпив в Риткин день рождения на две рюмки "Джонни Вокера" больше обычного, Игорь позвонил в ночной эфир на радио "Континент-Европа" и попросил диск-жокея поставить Лу Рида для девушки Риты, которая, может быть, услышит и вспомнит своего друга Игоря, с которым училась в питерском универе на экономическом факультете. Диск-жокей ответил, что Лу Рида у них в коллекции нет – не их формат и предложил поставить для Риты песню ансамбля "Моральный кодекс"…
Вряд ли Ритка слышала это поздравление.
Вряд ли.
Антон тоже хотел послать Ритке песню.
Сам он петь и играть на гитаре не умел, поэтому в день Риткиного рождения позвонил на радио "Старый Хит" и попросил диск-жокея поставить в эфир песню "Я встретил девушку – полумесяцем бровь". Эту песню Антоха от мамы слышал, у нее старая-престарая пластинка была, еще на семьдесят восемь оборотов. Там узбек какой-то с сильным восточным акцентом пел:
"Ах, эта девушка, меня с ума свела, разбила сердце мне, покой взяла!" Да, бывают девушки, которые могут свести с ума.
Антоха вдруг вспомнил, как умный, начитавшийся Фрейда с Юнгом Игорешка с коронной своей ироничной усмешкой на губах принялся однажды говорить о том стихотворении Некрасова, где про то, что, де, "есть женщины в русских селеньях"…
Было это на Восьмое марта. И как раз по радио по случаю женского праздника это стихотворение как бы кстати и припомнили. И тут Игорь завелся: де, Некрасов был больным человеком, подсознательно стосковался по сексуальному типу бабы-госпожи, что эта женщина, что коня на скаку остановит, есть ни что иное, как архетипическая матриархальная матка, от которой пошли потом в европейском эпосе все эти бабы-богатырки Брунхильды и Кримхильды, и что Некрасов, который боялся отца и в том очень страдал по классике от эдипова комплекса, подсознательно хотел этакую сильную мамку, которая и остановила бы не только коня на скаку, но и страстишки самого Некрасова – нашлепала бы его по попе за игру в картишки…
Нашлепала бы, а потом на себя, на огромные груди свои, положила бы и успокоила…
Умный он – Игорешка.
Потому к нему и Ритка ушла.
Потому и Ритка к нему ушла, окончательно сведя с ума Антоху-бедолагу.
Тот и сам имел кое-что о Некрасове рассказать. Про того самого мальчика и его колесо. Поиронизировать. Но не стал. Потому как мелко это и Фрейда не привяжешь.
"Я встретил девушку, полумесяцем бровь, на щечке родинка, а в глазах – любовь.
Ах, эта девушка меня с ума свела, разбила сердце мне, покой взяла!" И Антоха зло пришептывал губами:
"Разбила рожу мне – штаны сняла"!
Из записок А.Е. Баринова:
Булгаков написал роман "Мастер и Маргарита".
Сам?
Весь роман сам написал?
И даже то невозможное место его, где гениальный Мастер пишет свое лучшее произведение в тот момент своей жизни, когда у него "все хорошо в личной жизни".
То есть тогда, когда они с Маргаритой счастливо живут в их отдельной квартирке… (set ecrit)… Думается, что эту сладкую муру, достойную коды какой-нибудь мексиканской мыльной оперы, приписала потом женушка Михаила Афанасьевича, после его смерти приписала, будучи единоличной редактрессой его литературного наследия.
Но суть главной неправды Михаила Афанасьевича не в этом.
Конечно, трудно было бы обвинять Булгакова в простой кондовой конъюнктуре: де, в стране, где Евангелие днем с огнем было не сыскать, роман, содержащий, хоть и не каноническое, но все же альтернативное, сведение о жизни Христа, был обречен на то, чтобы стать бестселлером… Заменяя собою Евангелие. Это у Каткова, у первого нашего коммерсанта от шлягерно-популярно-бестселлерной литературы, было уже: "не разрешают напечатать Коран, так мы напечатаем комментарии к Корану – и станут покупать"… Так и Михаила Афанасьевича. Когда роман вышел в широкий свет – в журнале "Знамя" в шестьдесят шестом году – дамочки наши, инженерки, от прелюдии хрущевских послаблений уже очень готовы были к тому, чтобы почитать что-нибудь такое… Все равно что – хоть Блавацкую, хоть Кастанеду, хоть Матамбрадхату…
Но ни того, ни другого в те, советские, времена не издавали. Вся бумага уходила на многомиллионные тиражи Полного собрания сочинений Ленина да на Материалы очередного съезда КПСС. Так что на духовный голод и был вброшен Роман в Романе.
Ну, что тут началось – каждый помнит!
Глава шестая
Похороны желаний Виктор Сергеевич Семин, председатель совета директоров СоюзИнвестБанка, правая рука нового министра финансов и один из наиболее реальных претендентов на пост главы Центрального Банка Российской Федерации, маялся похмельем. Голова налилась чугунной тяжестью. Хотелось пить. На виске подрагивали проклятые мелкие сосудики.
Виктору казалось, что именно они – источник боли. Он где-то прочел, что алкоголь расширяет, а потом сужает сосуды. Стоило только слегка пошевелиться, как сосуды ощутимо сужались и расширялись, сдвигались и слипались в голове в один пульсирующий комок…
Семин давно уже понял, что с каждым годом ему приходится все хуже наутро; однако, согласно каждой новой занимаемой должности, не пить с нужными людьми становится просто невозможно. Разрешить это трагическое противоречие не представлялось возможным. Раздражало не только то, что приходилось поглощать коньяк в неумеренных размерах. Больше всего на нервы действовало общество тех, с кем приходилось пить на брудершафт. И если вечером Виктор был любезен с теми, кого считал полными идиотами, поскольку они были ему нужны, то с утра он не мог справиться с раздражением, вспоминая откормленные рожи своих вчерашних собутыльников.
Вчера Семин принимал гостей на своей даче в Одинцово. Приглашенные разъехались поздно ночью. Виктор знал, что прислуга уже давно ликвидировала все следы вчерашнего застолья, но слезать вниз все равно страшно не хотелось. Второй этаж был, в полном смысле этого слова, "его крепостью", в которой Виктору хотелось пересидеть все неприятности. Да и весь дом напоминал фортификационное сооружение: узкие окна-бойницы, толстые стены, огромный сплошной забор. Все территория усадьбы и ближние подступы к ней хорошо просматривались со второго этажа.
Дом раньше часто переходил из рук в руки. В советское время он служил для отдыха и конфиденциальных встреч важных партийных чинуш. Затем его выкупил разбогатевший предприниматель, укрепивший и без того прочный забор. В это время во всем поселке занимались укреплением обороноспособности дачных коттеджей. На въезде поставили шлагбаум и охрану. Владельцу все эти меры, однако, не помогли, и его пристрелил снайпер, оставшийся ненайденным, у подъезда городской квартиры.
Некоторое время строение пустовало, сдавалось внаем криминального вида молодцам, наезжавшим в Одинцово, бряцая оружием, для разработки планов операций. Затем вдова подстреленного бизнесмена решила распродать излишки недвижимости, и дом купил Виктор. Он предполагал, что дача будет местом для встреч с нужными людьми.
Для этого она была полностью оборудована – спальни для гостей, сауна, большая столовая. Постепенно Семин привязался к загородной жизни и часто наезжал в коттедж один, чтобы расслабится после тяжелых совещаний и судьбоносных решений.
Виктор осознавал, что сделал феерическую карьеру, словно по мановению волшебной палочки. Двенадцать лет назад успешный молодой экономист, заканчивающий обучение в университете, пришел работать в петербургский филиал банка. Сегодня он его возглавлял. А скоро он – тьфу-тьфу-тьфу! – станет главой центрального банка…
Сбылась мечта идиота… На тринадцатом году работы. Чертова дюжина. Эти годы были наполнены постоянной тяжелой работой, страхом сорваться – и вот он почти достиг того, о чем мечтал. Иногда он сам не верил, что все это происходит с ним.
Порой голова кружилась от стремительного перемещения – вверх, вверх и только вверх, не оглядываясь назад! Рядом с ним не осталось никого из его прошлых знакомых, кроме Игоря Сохальского, присутствовавшего и на вчерашней вечеринке.
***
Десять лет назад Виктор вслед за своим другом Сохальским переехал в Москву.
Игорь был убежден, что настоящую карьеру можно сделать только в столице.
Сохальский избрал для себя государственную службу, тогда как Виктор не стремился стать чиновником. Их отношения строились на взаимовыгодной основе: Игорь имел доступ к информации министерства финансов, а Виктор обеспечивал прохождение кредитов нужным людям через Союзинвестбанк. Кроме того, они оставались хорошими приятелями.
Правда, иногда Семина раздражали перемены, произошедшие с бывшим однокурсником.
Возносясь все выше и выше в чиновной иерархии, Сохальский постепенно утрачивал свободную манеру общения. С подчиненными Игорь разговаривал хамским тоном, нацепив на лицо выражение брезгливой скуки. Виктор и не заметил, когда эти-то неприятные интонации стали для его друга абсолютно привычными, а высокомерное выражение въелось в кожу. Кислая мина на лице Игоря держалась постоянно, возможно, потому что он теперь всегда был окружен нижестоящими… Сквозь начальственную гримасу все реже проглядывали черты юного приятеля и однокашника.
Порой Виктору казалось, что и его Игорь воспринимает как младшего по званию.
Формально Семин не подчинялся Игорю, да и вообще не был связан с ним, но именно Игорь обеспечивал банк необходимой информацией о предполагаемых изменениях финансовой политики. Именно поэтому молодой финансист Семин, близкий рвущемуся вверх чиновнику из минфинансов, был выбран главой банка на собрании директоров.